New Year Marathon. The thirteenth step

Очередь была немного иная, но что-то написалось раньше - я дико извиняюсь)
 Falcon., чувааааак)))
Тринадцатый шаг новогоднего марафона - спешл фо ю )
Я, честно говоря, вообще не одупляю, что это, откуда оно взялось и почему оно такое сумбурно-прыгающее. Если чё-куда-не-то - прости тщорного, ashh?))
С наступившим тебя

Название: Сыграть белыми
Фэндом: AA (Double A)
Автор: не, не скажу
Пейринг: Аура/Усан
Рейтинг: PG-13
Жанр: повседневность
Предупреждение: мат, блеать. МНОГОБЛЕАТЬМАТА
ну драббл тт

Сыграть белыми | 1289 слов

Музыка в наушниках долбит так, что слышно, наверное, в радиусе метров пяти — не меньше. Сансу и этого кажется мало, когда он не глядя нажимает на плеере все кнопки подряд в надежде попасть по увеличанию громкости; сильно удивляется, когда и плеер, и кнопки вместе с ним — ну кто бы мог подумать — исчезают из-под его пальцев, а музыка в следующую секунду сходит на нет.
-Блядь, что за...
-Да-да, херня, согласен, - кивает Аура, бесцеремонно вырубая игрушку прицельным броском в ворох усановых вещей. - Я, разумеется, все-все понимаю, но ты заебал глушить усталость такими способами. Посадишь слух — вуаля, ma babe.
-Тебе не кажется, что это слегка мое дело? - Усану вроде и спорить не особо хочется, но и сдавать позиции попросту не в его стиле.
-Ключевое слово - «слегка», - холодно парирует Кыни, падая на кровать рядом с Сансу, но на расстоянии, и закидывая руки за голову. Долго смотрит в потолок и продолжает говорить только тогда, когда понимает, что ответа не получит. - Лучше бы поспал, честное слово. Слушаешь какую-то дрянь.
Сансу переворачивается на живот и натягивает на голову подушку, что в его понимании выглядит как «заебал ты, хёнчик, своими нотациями, ты их читаешь редко, но все равно заебал», а Кыни, тут же поняв, что его мягко послали, обрушивает на подушку ладонь и стаскивает её с растрепанной головы Усана.
-Не сметь не слушать, - Аура бывает назойлив настолько редко, что чувствует за собой право сейчас побыть «откровенной какашечкой», как любит выражаться в таких случаях Сансу. - Я, между прочим, о тебе забочусь. Зацени?
-Заценил, - Сансу фыркает, уткнувшись носом в покрывало. - Убери, блин, руку с моей прически, там же укладка, чего как маленький.
Аура руку, конечно, убирает, но напоследок от души растрепывает все, до чего способен дотянуться — и затылок, и челку, и даже, кажется, попадает по уху; Усан шипит что-то насчет сережек и пинает Кыни коленом в бок. Такие моменты у них случаются редко — разве что когда Сансу «переберет» со своими танцами, наслушается замечаний по поводу вокала и бывает энное количество раз деликатно отвергнут Кимчхи на тему «помацать за щечки перед камерой».
Тогда да — Сансу впадает в плохое настроение и объявляет некое подобие забастовки, недвижно валяясь вечером на кровати и слушая откровенное, по мнению Ауры, дерьмо типа такого металла, где кроме звуков жестянки вообще ничего не слышно. «День, блядь, жестянщиков наступил?» - обычно Кыни держится, чтобы не сказать это вслух, и просто вырубает всю электронику, до которой Усан хотя бы в теории может дотянуться. Сансу бесится, матерится, кидается подушками и даже пробует швырнуться своей собакой, но вовремя одупливается, что к чему, и дело ограничивается двумя-тремя завуалированно-неприличными выражениями, сказанными ровно таким голосом, чтобы услышал только Аура, тонсэны же — ни-ни.
«Рано им ещё», - заявляет обычно Сансу, а Кыни усмехается, кивая на Чувона, де, ты совсем путаешься, дорогой Лидер-сси. Кыни Усану вообще такие выходки спускает — да и не только такие, откровенно говоря.
-Ну давай, рассказывай, красна девица, - ухмыляется Кыни, потирая бок после удара и думая, какого, собственно, черта он терпит все закидоны Усана. - Опять в ноты не попадал? По ошибке купил апельсиновые лененцы вместо клубничных? Кто-то довел? Менеджер? Покерфейсовость? Движения не получаются? ПМС?
-А не пошли бы вы к черту со своими предположениями? - мгновенно ощеривается Сансу, резко поворачиваясь на бок и пробуя одновременно руками и ногами снести Кыни с кровати на пол. - Ну ты вообще, вообще, и...
-В частности, - сдавленно противопоставляет Кыни, максимум успевая захерачить Лидеру локтем куда-то в область ключиц, на что сразу же получает в ответ шипение и временное приостановление акции по выпиныванию с теплого места.
-Иди нахер отсюда, дай поангстить человеку, - глухо отвечает Сансу, потирая ключицу и параллельно заглядывая в вырез собственной футболки. - Не дай бог синяк останется — ушатаю.
-А-а-а, - Аура нехорошо прищуривается, пододвигаясь ближе. - То есть я должен терпеть, когда ты от души успеваешь ебнуть меня раз десять своими конечностями в разные части тела? С тобой, блин, самое дорогое не убережешь — не то что все остальное.
-А ты прикрывайся...
-Я мозг имел в виду.
-Так я тоже, - невозмутимо отвечает Сансу, а Аура признает, что, мол, да — этот раунд им проигран. Обычно в таких состязаниях Усан, соображающий не то, что бы медленно, а слишком хаотично, обычно не выходит победителем.
Аура более рационален, поэтому и устраивается на кровати ровно на таком расстоянии от Сансу, чтобы тому было сложно дотянуться, а самому Кыни до Усана — легко.
Сансу, правда, уже успокаивается и о членовредительстве не думает, уложив подбородок на сложенные кисти рук и довольно тоскливо — насколько Аура может видеть в сумраке комнаты — изучает взглядом стену. Чего интересного он нашел на монолитном окрасе обоев, Кыни не понимает, и делает вывод, что Усан просто ушел в себя. Причем, что куда более вероятно, всего лишь играет на публику.
Потому что слишком экстравертен и любит внимание — Аура знает.
-Ну давай, расскажи папочке, что произошло, - Кыни усердно строит комичность, но натыкается даже не на непонимание, а элементарно на тяжелый, как пара свинцовых гирь, усановский взгляд. - Хватит уже корчить физиономии, я тебя первый день, что ли знаю.
-Второй, - вставляет Усан свои пять копеек, а Аура, сколько бы терпения не имел, начинает злиться, хоть виду и не подает особо. Только приподнимается на локтях, нависая над Сансу, уже успевшим испробовать все положения тела на кровати и остановившись на классическом «вразвалочку на спине». - Ты меня смущаешь, я же сейчас покраснею.
-Задрал, - вздыхает Кыни. — Ну смотри, если что, то я о тебе заботился. Ну, по крайней мере пытался — точно. Ага?
-Ага.
-Ну я пойду.
-Иди.
Однако как только Аура делает поползновение покинуть кровать, Сансу вытягивает руку и вцепляется в рукав его футболки — сначала просто держит, словно раздумывая, а потом бесцеремонно тянет на себя. Ауре не хочется портить вещь, и поэтому он не сопротивляется, позволяя Усану сократить изначальное расстояние. В принципе, Кыни предполагал, что Сансу даст задний ход, поэтому сейчас только старательно прячет улыбку, когда чувствует на поясе руки Лидера, обнимающие совсем уж как-то собственнически.
Аура спускает Усану и это.
-Скучно было, решил поиграться?
Сансу молчит, уткнувшись носом куда-то в область шеи Ауры и размеренно дыша теплом. Вопрос зависает в воздухе, а Кыни просто в очередной раз думает, насколько такой непредсказуемый человек, как Усан, может быть прездсказуем. Аура спокойно замирает, позволяя Сансу до поры до времени делать то, что он пожелает: обнимать руками, закидывать ноги, трогать волосы и дышать носом в ухо — хотя и щекотно, но Кыни терпит.
-Я вообще-то волновался, что что-то произошло, - наконец прерывает молчание Аура.
-Ржал ты больше. И нет, я не хочу попросить прощения за придоставленные неудобства морально-этического характера.
-Временами ты бываешь ужасно доебист.
Не успевает Аура закончить обличительную фразу, как тут же получает чувствительный толчок в ребра и ощущает тяжесть воздуха над всем телом — бесцеремонное вторжение в личное пространство путем нависания для Сансу вообще не является проблемой как таковой.
Аура спускает Усану и это.
Единственное, чего стерпеть Аура не может — когда его пытаются заткнуть самым идиотским и банальным способом, который годен, по его мнению, только для клубнично-слащавой романтики; поэтому, едва ощутив на губах легкий привкус чертовых лимонных леденцов, которые днем купил Сансу и успел сгрызть полпачки, Кыни решительно поднимает под себя Усана и щурится весьма недобро.
-Ты забыл одно правило. На обиженных не воду возят, а дают им право ходить белыми.
И целует Усана уже сам и увереннее, чем тот делал за секунду до этого — какой-то привкус лимона, смешанного с обыкновенным кофе со сливками, и Кыни поначалу интересен этот микс, а потом он просто как-то про него забывает.
-Черт с тобой, играй белыми, - выдыхает Сансу, грея руки под футболкой на мгновение замершего Кыни, а Аура думает, что способен спустить Усану и сотню его выходок, и даже, возможно — шанс маловероятен, но все же — позволить ему сыграть белыми, оставив себе черные и не проиграв при этом ни на йоту.

@темы: фанфики, DoubleA

---

Чисто интересно

Чуваки, соцопрос, не более xDDD

Читаете ли вы AA (Double A) фанфикшен? срочно треба доза фикшен-прекрасностей~

Какой-то анриально красивый Чувон для привлечения внимания чьего внимания, интересно, ахыхы



Тыкаете первое - подгоняйте ссылочки, оке? )) Буду весьма благодарна )

Вопрос: Даблэй-фикшен?

1. Читаю, щас дажэ ссылочки подгоню		0	(0%)
2. Читаю, но ссылочки не подгоню		8	(36.36%)
3. Не читаю, но было бы интересно		6	(27.27%)
4. Чувак, ты так и не объяснил, что такое даблэй		5	(22.73%)
5. Не читаю, неинтересно		3	(13.64%)
Всего:		22

@темы: DoubleA, ПЧ

---

«Серым по белому»; Путь на другой берег Хангана

Название: Путь на другой берег Хангана
Цикл: Серым по белому
Фэндом: AA (Double A); кроссовер
Персонажи: Пак Кыни (Аура), Сим Чханмин + упоминания о других
Рейтинг: G
Жанр: фантастика, мистика
Размер: 5000 слов
Примечание автора: административную карту Сеула мне под нос, блеать!!11расрас *мантры*
Варнинг: по хронологии события данного фика происходят намного раньше, чем в тексте «По обе стороны границ»

Путь на другой берег Хангана | 5000 слов

Июль 2005

Два дня подряд царит беспросветная пасмурность и льют, как в последний раз, долгие июльские дожди. Косые, прямые, сильные, слабые, но все как один — теплые, как парное молоко.
Когда на третий день тучи рассеиваются также быстро, как и появились, Кыни удивляется, глядя в окно, где солнце светит так, будто пытается осветить разом если не всю Вселенную, то Млечный путь уж точно — его вполне устраивает перемена погоды, если учесть, что последние два дня он приходил на пары в университет мокрым до нитки, хотя исправно брал с собой зонт.
Просто по дороге из Йонсангу, где он живет, до Кванакку, где находится Сеульский Национальный Университет, дождь очень любил менять направление с прямого на косой, забираясь под зонт и под одежду даже сквозь ветровку.
Чтобы нормально добраться до университета, нужно выйти в крайнем случае через пять минут — Кыни скопом сваливает в сумку первые попавшиеся под руку учебники и тетради, поглядывая в окно и прикидывая, что сегодня уж, наверное, ветровка не понадобится.
За окном из-за невысохших луж и капель дождя на предметах резко увеличивается количество отражающих поверхностей, и отблики солнца лезут в глаза каждую секунду, заставляя щуриться и оставляя перед глазами темно-синие точки и расплывающиеся круги.
Кыни выскакивает из дома с мыслью, что неплохо бы позвонить матери, уехавшей на пару дней к родственникам в Кёнгидо; телефон равнодушным сообщением оповещает, что баланс равен почти нулю, и что «а не пошли бы вы нахер, любимый хозяин?», погано мигая и отключаясь из-за полной разрядки аккумулятора.
-Печально, - вслух констатирует Кыни, вместе с телефоном засовывая в карман и наушники: и те теперь бесполезны в попытке скоротать время до университета. - Закинуть бы, что ли, денег на счет.
Думает с секунду.
-На обратном пути.
По дороге до станции метро Кыни почти все время смотрит только под ноги, чтобы не промочить кроссовки, и только собираясь спускаться вниз, в переход, поднимает взгляд вверх — чересчур, как ему кажется, яркое солнце резко бьет по глазам и темнит все вокруг. Кыни останавливается и с силой несколько раз моргает — темнота не проходит, рассеиваясь только через несколько минут.
Не больно, но неприятно, и Кыни ещё некоторое время стоит около переходта, протирая глаза тыльной стороной ладони.

В следующий удар нагоняет в тот момент, когда, по прикидкам Кыни, его поезд метро пересекает границу районов Тонджакку и Кванакку — перед глазами вновь порядочно темнеет, но не так, как от солнца, зато все вокруг резко вспыхивает неоновыми красками. Появившаяся картинка чем-то схожа с фотографией-рентгеном, и Кыни ежится, встряхивая головой и думая, что нечего по ночам засиживаться за ноутбуком, пусть и по делу.
Что вообще нечего засиживаться по ночам нигде, чтобы потом не ловить подобные «галлюцинации».
Оставшийся путь в вагоне Кыни смотрит только под ноги и затем просто закрывает глаза, чувствуя странную неопределенную тяжесть в веках. «Не выспался, однозначно».
Когда объявляют его станцию, он выскакивает из вагона и чуть ли не бегом бросается к университету, чтобы успеть занять более или менее приличное место в аудитории; на солнце по дороге не смотрит, а перед глазами по-прежнему сохраняются черные тени и вполне себе интересные узоры, рассматривание которых Кыни считает сумасшествием. И игнорирует эти всплески зрения.
Всю первую пару он благополучно спит, выстроив перед собой баррикаду из нескольких учебников, открытых тетрадей и пенала сверху. Профессор если и замечает, то не говорит ничего, что Кыни сильно радует даже сквозь сон; он надеется, что через час все паршивые ощущения попустят.
По окончанию пары, открыв глаза, Кыни первым делом видит черную страницу лежащего перед глазами учебника, буквы в котором имеют режуще-яркий синий оттенок. «Не попустило».
В мужском туалете, оперевшись руками о раковину, Кыни долго, очень долго смотрит на свое отражение в зеркале, не моргая — все кажется ровно таким же, как и всегда; как только в голову приходит эта мысль, по глазам снова сильно бьет, и окружающая действительность видится то рентгеном, то снова нормальной реальностью.
Секунда — вновь неоновые всполохи.
Кыни закрывает глаза и слышит, как сзади кто-то входит, разговаривая по телефону — видимо, какой-то студент. Парень не обращает на Кыни ровно никакого внимания, а тот только закрывает лицо руками — ему начинают видеться оформленные цветовые пятна вокруг фигуры человека, то и дело движущиеся и меняющие свою форму.
Разноцветные, градиентные.
Красивые. Смотреть становится физически больно, и Кыни нетвердой походкой выходит из помещения, думая, что один раз за весь год можно уйти из университета, не объясняя никому причин.
Полуденное солнце и сопутствующий жар даже не думают начинать сходить на «нет»; в ближайшем магазине Кыни покупает бутылку холодной минеральной воды и закидывает денег на счет.
Запоздало вспоминает, что позвонить сейчас все равно не получится — телефон отказывается включаться даже после нескольких часов отдыха аккумулятора. Сидеть около университета сильно не хочется, и Кыни, подхватив сумку, направляется в сторону метро.
Привычная дорога, только теперь щедро изукрашенная черно-синими узорами, явно порожденными подсознанием, как раздраженно думает Кыни, уже с чувством безнадежности моргая, чтобы прогнать наваждения.

Обычно дорога от университета до дома не занимает больше полутора-двух часов, но сегодня Кыни как-то пропускает момент, как оказывается в Йонсангу только часов в шесть вечера. То ли заходил куда-то, то ли долго сидел на остановке в станции метро, то ли ещё что-то, чего Кыни не запомнил.
Только всполохи неона перестали быть всполохами, приняв почти постоянную власть над зрением. Теперь вся эта хуеверть видится не играми солнца с глазной оболочкой, а как минимум перманентным рентгеном окружающей действительности, словно неотрывно смотришь в экран цифрового аппарата с включенной функцией «неон».
В шесть вечере ещё не темнеет, а вот в полседьмого-семь — вполне, и Кыни начинает задумываться, что лучше уж запереться дома и перерыть аптечку в поисках каких-нибудь лекарств; мысль, что это просто недомогание, вселяет надежду.
Йонсангу Кыни знает как свои пять пальцев — ему ничего не стоит даже с закрытыми глазами восстановить в памяти карту района, безошибочно указать дорогу заблудившемуся человеку или за секунду сориентироваться на местности.
Но сегодня Кыни до дома не доходит.

Кажется, до дома остается пара кварталов по довольно темным вечерним переулкам.
Когда зрение восстанавливается настолько, что Кыни начинает думать — прошло, боль приходит слишком внезапно, чтобы суметь сосредоточиться.
Пронзает словно сотнями игл в районе лопаток — поначалу Кыни думает, что просто зацепился за что-то, идя рядом со стенами зданий; морщась, отходит на пару шагов, но болевое ощущение не пропадает, а только множится в геометрической прогрессии.
Он снова опирается рукой о ближайшую стену, а жаром и болью рвет теперь уже не только лопатки, но и почти всю спину.
Кыни приглушенно стонет, сползая боком по влажной от вчерашнего дождя кирпичной стене — она прохладная, но ожидаемого облегчения не приносит. Боль начинает пульсировать в каждой более или менее чувствительной точке спины, но если вдуматься и прочувствовать — на что Кыни сейчас не способен — можно понять, что главные очаги жара все же находятся в районе лопаток.
Кыни впоследствие будет прав, когда сравнит общее ощущение с тем, как заживо снимают шкуру и сжигают прямо перед глазами жертвы. И ещё на пару баллов больнее по несуществующей шкале мучений.
В горле — пустыня Сахара, в руках — онемение, как от сильнейшего обезболивающего, а последнее, что чувствует Кыни, изо всех сил сдерживая рвущийся наружу рваный крик — прохладную и влажную поверхность асфальта, которой касается его скула.
В этот момент где-то в Кёнгидо мать, в десятый раз набирая номер Кыни, недоуменно смотрит на телефон, тщетно пытаясь вспомнить, кому она до этого пыталась дозвониться.

-Яла-ла-ла-ла-ла, - с удовлетворением констатирует Чханмин, кивая и рассматривая со всех сторон новый объектив для фотоаппарата. Только что купленный, сверкающий и вообще весь такой, о котором он, Сим Чханмин, мечтал. На улице почти одиннадцать вечера, но Чханмину ровным счетом ничего не мешает прямо сейчас начать опробовать покупку — от его дома до реки Ханган идти пешком максимум минут двадцать, а набережную Чханмин, как фотограф, любит нежно и трепетно.
Особенно ночную, когда в водах реки в бликах от городских огней можно увидеть все, что только нафантазирует собственное подсознание.
Поэтому Макс быстро складывает фотоаппарат и объектив в чехол, недолго возится с ремешком для ношения и педантично одевается — рубашка, брюки, туфли, и больше ничего, вроде, и не нужно, учитывая теплые июльские ночи. Задумчиво смотрит на галстук, но вовремя вспоминает, что да — не на бал идет, и некоторыми вещами можно пренебречь.
Из дома Чханмин выходит всего минут через десять после начала сборов, и уже собирается пешком пойти прямо в сторону Хангана, как чувствует неприятное потягивание в области легких и останавливается, прислушиваясь к собственным ощущениям.
С этими ребятами из Тобонгу и Новонгу и не такому научишься — не только доверять мимолетному предчувствию.
Чханмин понимает, что не ошибся, когда в нескольких метрах от него, за углом его дома, слышится глухой шелест и стон, ясно оповещающий, что в переулке находится человек.
«Или не совсем», - усмехается Чханмин как-то неопределенно, вешая фотоаппарат на шею за ремешок и двигаясь в сторону звука.

Сначала Чхамин видит перед собой нечто неопределенно-серое, абсолютно неподвижное и больше похожее на гору хлама; это «нечто» настолько не подает признаков жизни, что Макс уже решает признать свою ошибку и вернуться обратно, взяв ранее запланированный курс на Ханган.
И разворачивается уже, когда сзади слышится все тот же слабый стон.
Неопределенное-серое только из-за отсутствующего освещения, понимает Чханмин, когда в глубине дворов точно по времени — в полдвенадцатого — зажигаются первые оранжевые фонари, мгновенно разливающие повсюду мертвенный электрический свет. Мутная рыжая волна добирается до места, где стоит Чханмин, и Макс наконец может разглядеть то, что дернуло его оторваться от новой игрушки для фотоаппарата.
Это, конечно, птица — без сомнения. «Теперь птица», - мысленно поправляет себя самого Макс, понимая, что таким беспомощным может быть только совсем недавно вылупившийся птенец.
Хотя этого парня назвать птенцом язык у Чханмина не поворачивается.
Он полусидит-полулежит около влажной, довольно грязной стены жилого здания, почти полностью укрывшись крыльями — а они ему позволяют такую роскошь. В свете фонарей виден плавный кофейно-шоколадный окрас оперения с несильным градиентом, кажущийся от этого почти монолитным. И только на самых краях крыльев последнее, самое длинное перо — молочно-белое, оставшееся единственным воспоминанием о белой голове, шее и хвосте птицы, давшей вторую сущность этому новому крылатому.
-Да, ребята, - куда-то в пустоту обращается Чханмин, недоуменно качая головой. - Да мне с вами скоро и никакого гугла не понадобится - хоть сейчас на олимпиаду по орнитологии, и у меня не было бы конкурентов.
Крылатый слегка приподнимает голову в ответ на голос — Чханмин присматривается повнимательнее и наконец подходит ближе, присаживаясь на корточки рядом с парнем.
-Ну... Привет, что ли? Тебя как зовут, птичка певчая?
Вновь оглядывает оперение и усмехается.
-Ну как сказать — певчая. Орлы, по-моему, к этому подвиду не относятся...
Крылатому, видно, очень сложно двигаться, но он делает усилие и, упершись руками в асфальт, приподнимается, полностью принимая сидячее положение и инстинктивно поудобнее складывая крылья за спиной. «Странный какой-то», - мысленно решает Чханмин, сам пока не понимая, что странного привиделось ему в правильной внешности молодого человека, где необычным являлся разве что серо-розоватый оттенок волос.
-Так ты кто, а? - повторяет Макс свой вопрос, пытливо всматриваясь в глаза продолжающего молчать парня и пытаясь все-таки выцепить для себя причину возникшего ощущения странности.
-Человек я, блин, - хрипло отвечает тот, тут же заходится в сильном кашле и хватается рукой за плечо, будто пытаясь достать до крыла. Тут же кривится и опускает руку — наверное, больно где-то за гранью допустимого, Чханмин за время общения с крылатыми научился кое-что понимать.
-Я бы не стал делать поспешных выводов, - Чханмин склоняет голову набок и думает, насколько нелепо они оба выглядели бы, если бы были видны обыкновенным людям. Макс, конечно, по-прежнему виден — потому что сам человек — но он, сидящий на корточках в переулке, смотрится не так странно, как смотрелся бы в паре с существом, которого иначе, чем полуптицей, не назовешь.
-Какие, к чертям, поспешные выводы, и что за херня висит у тебя над головой? - парень кряхтит и вновь принимает приличное вертикальное положение, продолжая поминутно кривиться от волнами накатывающей боли.
Чханмин невольно проводит рукой над собственной головой, не ощущая ничего, кроме пустоты; прищуривается, собираясь мирно поинтересоваться, что это за идиотские приколы — и понимает, что странного он нашел в крылатом.
Глаза у парня светятся градиентными оттенками от серебристого до фиолетового, и на мир он смотрит как-то ошарашенно, то и дело перекидывая взгляд с одной точки на другую — словно опасается долго смотреть в одном направлении.
-Я серьезно, у тебя какой-то сгусток над головой образовался, темный такой, фиолетовый, - крылатый слабо показывает руками форму этого «нечто» и трясет головой. - Ну ты чего, не видишь, что ли?
Чханмин округляет глаза и мотает головой — де, ты в порядке, парень?
На пару минут устанавливается неловкое молчание, пока молодой человек задумчиво рассматривает Чханмина и, кажется, вообще не собирается подниматься с влажного асфальта. Или не может. Макс уже собирается предложить уходить отсюда, как крылатый вдруг выдает абсолютно неожиданно:
-У тебя голова сегодня вечером болела?
Если бы не врожденное чувство равновесия, Чханмин, скорее всего, шлепнулся бы чистыми брюками в ближайшую сеульско-переулочную лужу, а так — лишь покачнулся и недоверчиво глянул на собеседника.
-Ну болела, да и сейчас побаливает, а ты откуда знаешь?
-Сгустки там, где больно, - сосредоточенно говорит крылатый, впериваясь взглядом в фигуру Макса. - Вот, например, у тебя сгусток серебристо-фиолетовый у запястья — то ли ломал, то ли ударялся недавно. Да?
Чханмин вздыхает и устремляет взгляд в сторону рыжих фонарей, на секунду прикидывая, насколько он может быть прав в своих предположениях. Иных вариантов нет.
-А ты у нас, значит, ауру считываешь. Да и бойко-то как — прямо в первый день перерождения. Или сколько ты уже здесь валяешься? Ладно, впрочем — неважно. Говори, как тебя зовут, а потом я расскажу тебе сказку.
Парень слегка подается вперед, высвобождая уже уставшие крылья и впервые трогает пальцами оперение.
-Интересно, как ты объяснишь, что вообще происходит. Пак Кыни, приятно... Познакомиться.
-Сим Чханмин. Взаимообразно.

Стандартная реакция на случившееся догоняет Кыни только минут через несколько: он начинает вырываться из рук помогающего ему идти Чханмина шага через два — в тот, в общем-то, момент, когда Макс думает, что пронесло и никаких ожидаемых истерик не предвидится.
Пинается Кыни пока слабо, но прицельно — орлиный глаз.
-Нет, ну а как ты мне объяснишь, что вот лежу я такой весь в подворотне, а тут появляешься весь такой ты и кидаешься мне помогать? - шипит справедливо, даже, кажется, отвешивая Максу подзатыльник крылом и пытаясь оказаться как можно дальше от него. Чханмин мгновенно кривится и дергает бушующего крылатого за руку, надеясь хоть как-то его заткнуть.
-Ты вообще помолчать можешь? Помогаю потому, что, черт побери, надо так, и вообще, тебе не кажется, что подворотня в Йонсангу — не самое хорошее место для задушевных разговоров? Собери крылья в кучу и иди за мной, раз уже оклемался. Сказал же, что сказка будет — значит, она будет.
Минутное молчание и кряхтение за спиной скрестившего на груди руки Чханмина.
-Как их убрать-то?
-Захоти — исчезнут.
-Я уже минут пять хочу.
-Значит, продолжай идти и хотеть.
Чханмин двигается в сторону дома — благо, недолго, и требуется всего лишь завернуть за угол; поднимается по ступенькам и оборачивается в поисках Кыни. Тот стоит шагах в десяти, угрюмо убрав руки в карманы, и смотрит в асфальт.
-Мне дальше.
-Где ты живешь? Жил, вернее? - Чханмин начинает догадываться, почему ему так повезло с быстрыми поисками переродившегося птенца, и Чонсу с Хичхолем не пришлось шерстить весь Сеул.
-Два квартала отсюда, - Кыни взмахивает рукой и тут же перехватывает её в воздухе, как если бы снова проснувшаяся боль скрутила мышцы. - И я пойду, в самом деле. Завтра утром должна вернуться из Кёнгидо мать, и мне ещё надо сделать просто нереальное количество всего. И я, кстати, кажется забыл сумку с учебниками в этом переулке.
Чханмин опирается спиной на дверь подъезда и трет пальцем переносицу — это самая неприятная часть «сказки», которую Макс собирается рассказать вылупившемуся птенцу. «Сказка» - своеобразная матчасть, которую обязан знать любой крылатый, и самая паршивая её часть - о том, что тебя «в том мире» забыли все, кого ты знал и кто знал тебя; все друзья, родственники и далее по списку.
При перерождении крылатый мгновенно стирается из памяти людей так же легко, как ластик уничтожает строки на бумаге, написанные грифелем простого карандаша.
-Зайдем ко мне ненадолго. Я просто расскажу тебе то, что знаю, а потом ты сам решишь. Можешь забрать сумку — хотя я не думаю, что её содержимое тебе понадобится.
Кыни по-прежнему смотрит слегка настороженно, но уже спокойнее; быстро уходит в переулок и возвращается уже с сумкой, переминаясь несколько мгновений в нерешительности и все же двигаясь вперед за Чханмином.
Появляется поганое чувство, что одними объяснениями тут не обойдется.
-Чай, кофе, повнушительнее чего? - В квартире Чханмин быстро разувается и, повесив фотоаппарат на вешалку у двери, сразу проходит на кухню. - Я, правда, не кулинар, но кимчхи тут где-то вроде было. И полуфабрикаты какие-то.
Кыни стоит у порога и машет головой, знаками показывая, что лучше бы воды пока что — в горле пересохло уже давно, и говорил он до сих пор с усилием. На кухне Кыни долго пьет почти ледяную из холодильника, даже не поморщившись, но и после этого ещё долго сипит, словно недавно терял голос.
Чханмин кивает на стул, приглашая уже усесться и выслушать все, что собираются обрушить на голову; Кыни покорно устраивается поудобнее и смотрит на Чханмина уже безо всякой настороженности — как отрезало, только усмехается изредка насмешливо. Макс списывает все на быструю адаптацию к второй появившейся сущности и на интуицию крылатого, что он, Сим Чханмин, на стороне добра.
-Ну, первое, что требуется озвучить, - начинает Чханмин, заливая кипятком пакетик чая, жестом предлагая Кыни тоже какой-нибудь напиток и получая в ответ все тот же отрицательный кивок. - Ты теперь крылатый, с чем тебя и можно поздравить.
Молчание и звон десертной ложечки о стенки чашки.
-Ага. Крылатый, - Кыни пробует слово на вкус. - У меня есть орлиные крылья и я могу видеть всякую дрянь. Так?
-Так, - кивает Чханмин. - Не дрянь, а ауры. Очень полезная, кстати говоря, способность. У каждой птицы своя сила; твоя — в глазах. Вообще обычно крылатые чувствуют, когда вылупляется новый птенец, просто вышло так, что я нашел тебя быстрее, чем они — да и немного их пока что.
Кыни некоторое время смотрит в темноту за окном и задает вполне резонный вопрос:
-А смысл-то в чем? Ну, к примеру, если вспомнить о третьем законе Ньютона, что каждому действию есть равное ему по модулю и противоположное по направлению противодействие...
Чханмин сначала удивляется подобному сравнению явлений, а потом смеется, глядя на Кыни с некоторой долей восхищения.
В суть проник сразу.
-Ты по какой специальности учился? - Улыбается Макс, намеренно в который раз используя все глаголы, связанные с прошлой жизнью Кыни, в прошедшем времени.
-Флористика и ландшафтный дизайн. Так ты не ответил. Противодействие?
-Существует, конечно. Крылатые появляются не просто так: есть такое явление, как демоны, ну и ты понимаешь, что их уничтожать надо — кто как может, у кого какие способности. Правил в этой игре как таковых нет, за исключением территориальных — в каждом районе есть своя «семья», обеспечивающая контроль территории, на которой она проживает.
Чханмин замолкает, ожидая хоть какой-то реакции со стороны Кыни, но тот только поочередно вытягивает из сахарницы рафинад и невозмутимо его жует.
-Ну я слушаю, ты продолжай.
На этого крылатого прищур Макса, кажется, совсем не действует.
-Сейчас в Сеуле территориально крылатые занимают только Тобонгу и Новонгу, и у тебя есть просто веер вариантов для выбора. Уйти куда-то... Или остаться здесь.
Кыни с пониманием кивает и кладет подбородок на сложенные на столе кисти рук.
-Окей. А теперь говори то, что оттягиваешь уже минут двадцать, - крылатый улыбается; Чханмину кажется, что если тот и не знает о той, самой паршивой части «сказки», то уже сумел построить себе какие-нибудь догадки.
Чханмину, впрочем, ещё ни разу в жизни толком не доводилось объяснять, что сидящий напротив человек в его «прошлой» жизни больше никому не нужен. Какие для таких слов нужны выражения, эпитеты и фразеологизмы, Макс не знает, и уже готовится начинать нести всякую задушевную ересь, как Кыни прерывает поток его мыслей:
-Люди же нас не видят, да?
Макс радуется, что разговор сам по себе принимает нужный ему оборот.
-Когда материализованы крылья — нет. В остальных случаях вполне себе все видимо и нормально.
-И родственники, значит, тоже не видят? - продолжает Кыни строить логическую цепочку, отбивая пальцами по столу какой-то музыкальный мотив.
Чханмин делает пару глотков уже стынущего чая и активирует режим под названием «ровный-голос-ничё-не-знаю-я-тут-мимопробегал».
-В тот момент, когда материализуются крылья, человек начисто стирается из памяти всегда окружавших его людей, словно его никогда не было в этой жизни. Семья, учеба, друзья — отовсюду крылатый исчезает, начиная новую жизнь.
Чай уже какой-то невкусный.
-Как-то так.
Чханмин отводит глаза и проклинает чертово чувство неловкости — в конце концов, он не виноват, что так с одной стороны по-дурацки устроен этот мир; что Великий Рандом возжелал сделать крылатым именно ничего не подозревающего парня из района Йонсангу, который до этого жил свои девятнадцать лет, будучи вполне довольным; он, Сим Чханмин, ну совсем не причастен к тому, что теперь Пак Кыни должен будет начать жизнь с нового листа, забыв обо всем, что ранее наполняло прошлое.
Макс увещевает себя упорно и старательно, но чувство неловкости все равно не проходит.
Кыни смотрит в окно, по-прежнему не отрывая взгляда от ночных городских огней, словно видит там нечто гипнотизирующее. Кажется, после слов Чханмина для него совсем ничего не изменилось.
-Понятно. Значит, и возвращаться домой тоже нельзя.
Чханмин кивает.
-Странно это все, да? - Кыни переводит взгляд на Макса, и тот замечает, как по радужке глаз крылатого проходит фиолетово-серебристая волна, активируя «истинное» зрение. - Вот так живешь, ничего не знаешь, а тут... Птицы вокруг. Красивые, наверное. Забытые какие-то отчасти. Мама теперь не будет волноваться, почему я весь день не брал трубку. Надо будет оставить ей у дверей квартиры мои ключи.
От спокойствия Кыни у Чханмина в горле образуется тугой узел — такая реакция не была в его планах. Он готовился заговаривать, увещевать, успокаивать; беспомощно же смотреть на внешне равнодушную птицу сейчас кажется каким-то безумством. Не может так уравновешенно вести себя человек, которого секунду назад лишили примерно трех четвертей жизни, оставив голое существование.
А волны по радужке у него ходят красивые.
-Извини, - улыбается Кыни, прищурившись. - Оно само как-то, я ещё не умею контролировать это зрение. Чханмин-сси, ну а что делать, если я не смогу вернуться ни домой, ни в университет? Куда идти теперь?
-А вот это и есть моя добровольная обязанность, за которую я надеюсь получить забронированное местечко в раю, - вздыхает Чханмин, отодвигая опустевшую чашку из-под чая. - Я помогу тебе сделать новые документы, а ты пока решишь, куда вообще хочешь пойти. Устроишься на работу — ты один пока что, поэтому надо себя как-то обеспечивать. Квартиру там снимешь... Недалеко где-нибудь.
Кыни механически кивает и трет ладонями глаза; Чханмин кидает взгляд на настенные часы и поднимается со стула.
-Дальняя комната — свободна. Завтра решим, что делать, завтра же и сделаем. А я бы на твоем месте прикинул административную карту Сеула и решил, куда мотать удочки.
Макс не то, что бы смеется, но и просто усмешкой это назвать нельзя.
-Чханмин-сси, осторожнее, сейчас у тебя, кажется, снова будет болеть голова.
-С чего бы? - Макс с подозрением смотрит на невозмутимую птицу.
-Сгусток переползает с запястья на голову.
-Это ты его заставил.
-Клевета, - смеется Кыни, поднимается и, часто моргая, на ощупь отыскивает выход из кухни.

Утро встречает Кыни теплым ветром из щели приоткрытого окна и дикой ноющей болью в области лопаток, о которой за вечер он успел немного подзабыть. Вертится на жесткой кровати и так, и эдак, прислоняется спиной к стене, но боль утихает только на пару баллов — осознав, что просто так не отвертеться, Кыни сползает с кровати и рассеянно одевается, на ходу вспоминая события прошедшего вечера.
Вспоминается со скрипом, но довольно быстро; уже немного обжившаяся в груди птичья сущность не допускает сомнений в происходящем, а взгляд по-прежнему неконтролируемо переключается с режима на режим, то и дело показывая окружающую реальность в разноцветных пятнах — разнообразных энергетических полях.
Кыни застает Чханмина на кухне, быстро что-то готовящим; жестами объясняет, что ему срочно нужно обезболивающее, но Макс смотрит на крылатого так, будто тот с дуба рухнул.
-Не поможет же. Терпеть надо. И таки да — с добрым утром.
-С добрым утром, - отзывается Кыни, оглядываясь в поисках двери в ванную. Находит и продвигается в сторону, чему-то хитро усмехаясь. - Вокруг тебя все так серебристо, светло, как будто ты стал на порядок добрее, чем вчера вечером.
Кыни уже в открытую смеется и включает в ванной воду на немалую мощность, а Чханмин фыркает, невольно оглядывая себя с головы до ног.
-Ну ты вообще какая-то аура сплошная, - кричит вслед ушедшему Кыни. - Вернее, сплошной. Аура.
Кыни слышит, но не отвечает из принципа — де, вода громко шуршала.
Днем Чханмин суетится, роясь в бумагах на рабочем столе и бегая по всей квартире в постоянных поисках каких-то мелочей — начиная от ручки и заканчивая фотоаппаратом, который по забывчивости так и оставил с вечера на вешалке у входа. Кыни со стороны с интересом за ним наблюдает, и порядочно удивляется, когда Чханмин, сунув ему под нос «Атлас городов Южной Кореи», выставляет его «на улицу погулять» и вихрем испаряется куда-то в сторону Чунгу и Чонногу.
Кыни первым делом, надеясь успеть до приезда из Кёнгидо матери, забегает домой и собирает свои самые нужные вещи; в помещении старается не задерживаться, чтобы не начать думать о том, что больше никогда сюда не вернется; о белых пятнах в памяти тоже вспоминать не хочется. Сумка получается не очень большая — можно спокойно унести в одной руке, и Кыни оставляет свой ключ в почтовом ящике матери, спешно уходя из подъезда.
Затем Кыни долго стоит на улице, осматриваясь по сторонам; находит первую попавшуюся скамейку и открывает в атласе страницу «Сеул». От административной карты рябит в глазах, но Кыни все равно заставляет себя смотреть в неё, и вскоре забывается в переплетениях дорожных магистралей, автострад и линий метрополитена.
На севера глаз невольно цепляется за Тобонгу и Новонгу: там — кажется, именно так говорил Чханмин — уже живут крылатые, и Кыни скользит взглядом дальше, думая, что насколько бы неплохо было податься для начала туда, настолько и вливаться в какой-либо новый коллектив не хочется совсем.
Вспоминая территориальное устройство, Кыни решает, что уйдет туда, где сможет спокойно подрабатывать, не выезжая из района: в груди бьется ранее незнакомое, смутное чувство, кричащее, что работа и дом в одном районе — наилучший выход из ситуации. Пока что Кыни не может даже себе объяснить — почему, но мысленно обещает, что сам разберется во всей этой странной, но уже становящейся привычной для него хуеверти.
Рассматривая карту, Кыни приходит к выводу, что лучше сначала найти место работы, а квартира сама отыщется поблизости — на эту тему думается не то, что бы плохо, но буквы перед глазами постоянно меняют цвет и расплываются, когда снова во власть неконтролируемо вступает зрение-рентген.
В наблюдении за цветовыми гаммами Кыни теряет счет времени, и в себя приходит только тогда, когда его сильно трясут за плечо — рядом стоят Чханмин, склонившись и недовольно хмуря брови.
-Заснул ты, что ли? Весь день тут просидел? - сует под нос наручные часы, показывающие половину шестого вечера.
Кыни кивает и собирается разразиться нехилой тирадой на тему «а что должен был делать человек без ключей от дома, которого «вывели погулять» в обнимку с атласом корейской столицы», но Чханмин устало обваливается рядом на скамью, раскидывая руки по бокам. Растрепан, взмылен и видно, что на нервах. Достает из черного дипломата ворох бумаг и протягивает Кыни.
-Документы, - оповещает коротко, многозначительно двигая бровями. - Тут паспорт, диплом об окончании Сеульского Национального Университета по специальности «флористика и ландшафтный дизайн», ещё какая-то важная дребедень... Держи, словом. Ну ты спишь что ли, Ау-ра?
Кыни вновь пропускает обращение мимо ушей и просто рассматривает стопку бумаг — полный набор, требующийся для жизни в этом мегаполисе. Интересно, как Чханмин сумел все это провернуть, но спрашивать Кыни пока что не собирается — и без этого предполагает, что ответ будет в стиле «у каждого есть свои маленькие тайны».
-Аура, Аура, - назойливо напевает Чханмин, делая вид, что рассеян, на деле же внимательно за Кыни наблюдая. - Хорошая все-таки способность — видеть ауры. И слово красивое, правда?
-Да не говори, - усмехается Кыни. - Спасибо за вот это все. Сочтемся как-нибудь.
-Конечно, - соглашается Чханмин, щурясь на уходящее за горизонт солнце. Устав и набегавшись за день, он, видимо, некоторое время не собирается даже двигаться с места. - Ты решил, куда пойдешь?
Кыни закрывает наконец лежащий на коленях атлас и отдает его Чханмину.
-Да, решил. Я хочу на другой берег Хангана. Наверное, в Кансогу; там, помнится, есть флористический салон какой-то. Квартиру там найду, поблизости.
-Салон «Flower+», - машинально уточняет Чханмин, привычным жестом потирая пальцами переносицу. - А не лучше ли сначала наведаться собственно к птицам? Ты ещё многого не знаешь, а я могу рассказать далеко не все — я все-таки человек, как никак, и есть недоступные для менявещи.
Кыни качает головой, аккуратно убирая полученные документы в свою сумку.
-Попозже, я думаю. Хочу пока пообвыкнуться со всем этим — деньги у меня на первое время есть, а там устроюсь в этот флористический салон. С таким дипломом, - Кыни смеется, - меня с руками оторвут на работу.
Крылатый поднимается и поудобнее устраивает ремешок сумки на плече. Стоит некоторое время на месте, по наитию повернувшись в сторону Кансогу и бездумно смотря вперед.
-Ну, до встречи, Чханмин-сси. Увидимся ещё, наверное — мир тесен.
-Знаю этот прикол, - отмахивается Чханмин. - «Плюнь — попадешь в своего».
-Да, - как-то невесело усмехается Кыни, делая первый шаг по направлению к Кансогу. - Спасибо тебе и прочие бла-бла-бла, сочтемся, однозначно. Все, я вроде как ушел.
Чханмин не знает, что можно сказать напоследок, и только наблюдает, как Кыни медленно, словно неуверенно сначала, направляется в сторону метро, чтобы потом через Ханган и Мапхогу попасть в выбранный им район. Макс не особо волнуется — в случае чего, нового птенца отыщут бывалые птицы. И осталось лишь единственное — Чханмин понимает это сейчас — что важного он забыл сказать Кыни.
-Последнее, - окликает Макс уходящую птицу. - Вас, крылатых, парами создают. У каждого есть своя пара — ты почувствуешь её сразу. Не ошибешься, я уверен. Как только она появится — забирай её к себе и... Не отпускай никогда.
Кыни останавливается и слушает, не оборачиваясь. Чханмин машет рукой в пустоту.
-Все, удачи тебе, Ау-ра.
Кыни кивает, но не отвечает, ускоряя шаг. Последней серьёзной мыслью на этот слишком долгий день становится та, что приходит к нему во время поездки на метро до границы между районами Мапхогу и Кансогу — слово «аура» и вправду довольно неплохое.
И звучит красиво — особенно, если называть им человека не просто так.

@темы: фанфики, DoubleA

---

Я буду папой! xDDDDDDDDDDD

ТРОЛОЛО УГАР ТРЭШ СОДОМИЯ ПУСКАЙ ТУТ ВИСИТ

06.01.2012 в 20:54

Пишет  kevin.:

Я думала, со мной никогда не случится этого...

06.01.2012 в 17:12

Пишет  vikisman:

Мне его не хватает..

06.01.2012 в 16:55

Пишет  Jong:

Я буду папой!
куда все, туда и я

06.01.2012 в 16:23

Пишет  .суньхуйвчай.:

Я думала, со мной никогда не случится этого...

06.01.2012 в 15:19

Пишет  unicoone:

Я буду папой!

06.01.2012 в 16:11

Пишет  lan xing:

Я думала, со мной никогда не случится этого...

06.01.2012 в 16:07

Пишет  Rai_Kuri:

КАЖДЫЙ.ГРЁБАНЫЙ.ГОД.Я ОТКРЫВАЮ СИЮ ХРЕНЬ D': пасаны,заранее извиняюсь

06.01.2012 в 15:36

Пишет  Stefan Kaeli:

Увы, после этого я импотентТ_________Т

ОФИГИТЕЛЬНО ЗДОРОВО, ЧТО ТЫ ОТКРЫЛ ЭТО..... потому что в течение ближайших семи дней:

Тебе признаются в любви
Найдешь потерянные деньги
Тебе будет счастье во всех этих областях... любовь, счастье, работа, деньги
Но... Сначала вам придется скопировать себе эту запись с одним из этих заголовков:

"Ипать, я сделал(а) это!"
"Я лесбиянка"
"Мне изменили"
"пошел на хуй, сука!И я надеюсь, ты, козел, читаешь это!"
"Я арестован"
"Просто чтобы урегулировать все слухи... да я беременна"
"Я вышла замуж!"
"Мой отец получил работу!.. Я уеду в Японию!"
"Угадай, кого я целовала прошлой ночью!"
"Я думала, со мной никогда не случится этого..."
"Я буду папой!"
"Я потерял ее"
"Мне его не хватает"
"Я хочу секса"
"Я вышла замуж прошлой ночью!!!"
"У меня геморой"
"Увы после этого я импотент"

Остерегайтесь, если вы не перепишете, у вас будет сплошное невезение два года!))

@темы: дикое ололо

---

Пикспааамы или то, чем Тщорный никогда не занимался

Ну вообще, я начал 2012-ый год в дайри с каких-то бессмысленных постов, откровенно говоря.
Но первый фик 2012-го - по даблэй, ЙАХУХУХУ

Попозитивимся. Сидит Тщорный, значит, в твиттере при случае доебывает Сансу и Ауру, когда они онлайн, никого не трогает, и ТУТ ТАКОЙ АУРА РАЗ И

А Тщорный все, Тщорный влюбился как-то сразу и невольно. Вот поштоа, дядя, у тебя скулы такие красивые? Q___Q

Ну Тщорный, собственно, влюбился и успокоился, но НАДО Ж БЫЛО ШПАЛЕ ЕЩЁ РАЗОК ЕБАНУТЬ-ТО
Хёнчик зело удачно подкинул порцию травы, и я вообще в кон ><

Пара фоток и овер дохуя капса

Верхняя доставляет неимоверно. Кыни, это чупачупс? **
Шмотки Сансу, не будь они такого окраса, вообще просто аыуоааыуаоауы и РУКАВА *фанат*


Ахыхы, знаете, хотела бы я быть на месте этого дядечки.
Уса-чан изо всех сил старается быть няшным, это так МИЛО *ржет*


САНСУ ЛОЛ
Ткань вот эта вот вообще сердца, офкорс. Чувон, видимо, смотрит на любимых одногруппников как на идиотов.


АХАХАХА ВООБЩЕ БЛЕАТЬ
таки лапы Лидера, Чувон такой типа стесняшка, покерфейс на заднем плане пытается сломать установившиеся стереотипы А ТАМ РАЗ ТАКОЙ НА ЗАДНЕМ ПЛАНЕ АУРА КАПУСТУ ДУШИТ
даблэй, ребята, у вас большое будущее

@темы: фейспалм, дикое ололо, DoubleA

---

А я тут

Дебютировала в фэндоме Double A и параллельно в цикле фиков
that's why

Название: По обе стороны границ
Цикл: Серым по белому
Фэндом: AA (Double A); кроссовер
Персонажи: Усан, Аура (/), Тэсон, Кимчхи + упоминания о других
Рейтинг: G
Жанр: фантастика, мистика
Размер: 3166 слов
Примечание автора: административную карту Сеула мне под нос, блеать!!11расрас *мантры*

По обе стороны границ | 3166 слов

Октябрь 2009

Бьет четверть седьмого вечера, и Усан лениво переводит взгляд с неопределенной точки на циферблат часов — Кыни должен был вернуться как минимум часа два назад, учитывая его график и желание в последнее время быть поближе к дому.
«Ауры шалят», - туманно объяснял Кыни, жестами пытаясь объяснить, что с ними происходит, а Сансу только щурился и в очередной раз заявлял, что все равно в душу не чует «всех этих ваших аур».
«Ну, только одного Ауру», - смеялся, за что получал нехилый тычок в ребра за несерьезное отношение к делу.
Над Сеулом сгущается вечер, смешанный со смогом в какой-то дурацкой пропорции, и Усану, любящему чистое яркое небо, кажется, что весь этот смог специально сосредотачивается над Кансогу, где-то прямо у окон квартиры, где обосновались они с Аурой. Лень не то, что бы делать что-то — лень даже спать, и Сансу бредет на кухню, чтобы хоть чем-то вроде кофе отогнать это поганое вязкое чувство тряпочности. Чайник не успевает даже закипеть, когда в глубине квартиры звучит до зубного скрежета знакомая музыкальная трель — надрывается мобильный, и Усан еле-еле успевает выискать его в завалах бумаги на рабочем столе Ауры.
Почему-то всегда их вещи оказываются вперемешку.
-Да?
-Сансу-сси? - в трубке голос знаком, а Усану совершенно сейчас не хочется слушать просьбы-указания-нотации метрдотеля ресторана, где он работает — у него, Усана, как никак, выходной.
-Вроде был с утра, - любезно, пытаясь скрыть так и бьющиеся во все щели наглость и недовольство, отвечает Сансу, прижимая трубку плечом к уху и одновременно пытаясь сложить из вороха листов на столе более или менее приличную стопку.
На бумаге — рисунки цветов и схемы букетов. Красиво и успокаивает, но нехорошее предчувствие, что сейчас запрягут работать внеурочно, не исчезает, а только множится с каждой секундой.
-Сложилась весьма неприятная ситуация - Чонин-сси по непредвиденным обстоятельствам не сможет сегодня выйти на работу, а до двух других сменщиков мы не можем дозвониться. Вы сможете вечером в восемь часов быть в ресторане? Возмещение за все доставленные неудобства будет полагаться, разумеется.
«С черной хренотенью тоже вы маяться будете при возмещении за доставленные неудобства?» - сложно удержаться, чтобы не рявкнуть вслух, потому что охоты не было уже дней пять: тут работа, там сами демоны замолкли, а там Аура с его «я сам разберусь, успокойся». Забота, конечно, важна, но фиалкой Сансу себя не чувствует и чувствовать не желает, всячески Ауре об этом намекая.
-Снова? - еле слышно стонет Усан мимо мембраны трубки, быстро прикидывая, что после окончания вечерней смены в ресторане как раз наступит время демонической активности, и можно будет замутить что-нибудь если не в Йонсангу, где находится ресторан, то на пути домой — в Кансогу — точно.
На чужой территории вообще бы лучше, конечно, не появляться — Усан знает.
-Хорошо, я приеду, - с напускным безразличием и тоном, словно делает одолжение, отвечает Усан, отключая вызов и думая — хорошо все-таки, что место работы находится если не в Кансогу, то в Йонсангу, где контролирующая семья не сильно против его почти ежедневных появлений на их территории. В Мапхогу или в Содэмунгу — там да, там были бы не особо рады.
Времени на сборы требуется по минимуму — минут двадцать, но про кофе Сансу забывает, спешно накидывая на себя первые попавшиеся вещи: опасается попасть в вечерние столпотворения в метро, а ехать довольно долго. Переодеться можно будет и в самом ресторане — не комильфо разъезжать по городу во всех этих бабочках, беломанжетных рубашках и жилетках, положенных бармену вполне презентабельного столичного заведения. Уже у выхода разыскивая на полках перчатки, Сансу набирает номер Ауры.
-Я на смену, - информирует коротко, засовывая в карман найденные перчатки и распахивая дверь.
На пороге стоит Кыни с включенным мобильным в руках.
-Осторожнее там, - скривив губы, просто говорит Аура вместо приветствия и делает шаг вперед, всматриваясь в лицо Сансу.
Понятно, почему недоволен — куда лучше всякого другого через сканирование аур чувствует любой дисбаланс, возникающий при переходе крылатого на чужую территорию. Кыни выглядит усталым, и Усана это слегка напрягает, хотя он чувствует, что ничего, кроме напряжения от работы, здесь нет.
Первое и последнее, что перед уходом Сансу делает Аура — кладет руки тому на плечи, на мгновение закрывая глаза и оглядывая его уже изменившимся зрением, сделавшим радужку вокруг зрачков нефритового цвета. Никогда не угадаешь, какой оттенок в следующий раз — все зависит от цвета ауры, которую взглядом считывает Кыни.
-Обходи сегодня воду стороной, - руки соскальзывают вниз, огладив плечи Сансу. - Аура враждебна.
Усан кивает и закрывает за собой дверь, быстро сбегая вниз по ступенькам.
На улице начинают падать крупные капли дождя.

Не обращая внимания на пусть и крупный, но слабый дождь, Усан собирается привычно повернуть в сторону метро до линии через Мапхогу в Йонсангу, но передумывает в последний момент, решив быстро забежать в дом напротив — в мастерскую Тэсона в полуподвале здания. Сансу, как и Ауре, привычно часто навещать единственного ещё одного крылатого их семьи — то просто на «проведать», то за советом, то за напутствием в виде какого-либо оружия или препаратов. Тэсон редко отпускает их без чего-то нового-полезного.
Три раза условно постучав в дверь, Сансу думает, что семейству из Кансогу, несмотря на его малочисленность, крайне повезло — они всегда первыми оказываются снабжены лучшим и новейшим оружием, выходящим «из-под пера» единственного, пожалуй, алхимика во всем Сеуле — Кан Дэсона. Что, учитывая не совсем силовые, а скорее ментальные способности Кыни и Усана, действительно важно.
-У тебя же выходной, или я опять чего перепутал, сидя в этой берлоге? - Тэсон улыбается, впуская Усана внутрь и кивая на свободное место около одного из рабочих столов. Их здесь — штук пять, и каждый приспособлен под определенную сферу тэсоновых занятий, начиная от скульптуры и заканчивая химическими опытами.
-Смена, - неохотно информирует Сансу, протягивая руку к чему-то сверкающему в продолговатой пробирке. Тут же получает от Тэсона предупреждающий взгляд и шлепок вчерашней газетой по предплечью.
-Вот же тянет тебя ко всему блестящему, словно не чайка, я сорока какая-то, - смеется алхимик. Не злится совсем, что постоянно удивляет и притягивает Усана, любящего иногда сыграть в камень-ножницы-бумагу с терпением окружающих. Не получая при этом вполне заслуженных люлей. - Ну хочешь, я тебе оружие в следующий раз стразами украшу, а?
-Да ну тебя, - беззлобно фыркает Усан, садясь в кресло и укладывая ногу на ногу. - Как ты здесь вообще? Все в порядке?
-Разумеется. Сансу, мы живем ровно через дорогу друг от друга.
Как прописную истину озвучил.
-И полотно дороги может стать преградой, - жестко парирует Сансу, мгновенно с силой сощурив глаза. Тэсона всегда слегка выбивает из колеи, насколько сходу и не колеблясь Усан способен переключать режимы мягкости, ласки, жесткости и жестокости, вгоняя в ступор даже бывалых людей.
Однако Тэ, привыкший как художник рассматривать любое явление с различных ракурсов, находит эти крайности вполне гармоничными в Сансу — так тоже надо суметь, а Усану словно бы и ничего не стоит сочетать их в себе.
-Не заводи опять шарманку, - отмахивается Тэсон, сильно не желая вновь слушать нотации о том, что семейству желательно быть жить вместе.
Аура таких разговоров давно не заводит — быстро понял все и сразу, а вот Сансу, пусть скорее всего тоже все понимает, будет додалбливаться просто из принципа.
-Тьма сгущается над городом, - зловеще, на манер Черного Плаща, шипит Усан, делая руками «цап-царап» и вытягивая скрюченные пальцы в сторону Тэсона. Не выдерживает собственной комичности и фыркает, встряхивая головой. Видимо, капать на мозги Усан сегодня не настроен, что безмерно радует Тэ. - Ладно, время уже. Пойду.
Тэсон рассеянно наблюдает, как Сансу вертит в руках перчатки, думая — одевать или ну к чертям? Момент требует что-то сказать, и Тэсон наконец вспоминает — что.
-Сансу, - окликает, когда тот уже почти около двери. - Я тут тебе кое-что приготовил. Возьми на всякий случай.
Тэсон кивает на стол, ближайший к двери, на котором лежит длинный тонкий сверток из фольги. Сансу осторожно берет его и разворачивает — внутри с полдесятка тончайших, отливающих ядовитым серебром боевых игл.
-Чем в этот раз накачал? - спрашивает Усан, разглядывая оружие на свету.
-Там разные. В нескольких материя замешана на твоем собственном крике, пара других — на смешении из ваших с Кыни аур. Он помогал выцепить, - поясняет Тэсон в ответ на изумленный взгляд Сансу.
Усан кивает и скашивает взгляд за плечо: сзади привычно разворачиваются крылья, и Сансу несколько раз взмахивает ими, словно проверяя — целы ли. Поочередно прячет в черно-белом оперении иглы так, чтобы при случае было удобно их оттуда достать.
-Ты поосторожнее с этим делом, - предупреждает Тэсон. - В крыльях оружие прятать.
Усан только улыбается и показывает жестом, что, де, хорошо все, господин алхимик. Крылья исчезают также бесшумно, как и появились, а Сансу все-таки натягивает перчатки и берется за ручку двери.
-Спасибо, Тэсон.
-До встречи.

На границе районов Сансу привычно закрывает глаза и дышит глубже и размереннее, с головой окунаясь в отличающуюся от Кансогу ауру — сколько бы раз это не происходило, а все равно при переходе лучше не отвлекаться. Где-то позади Аура встряхивает головой, отгоняя настойчиво активизирующееся при дисбалансе второе зрение, впереди в Мапхогу Сонгю делает усилие, чтобы не проснуться от всплеска, а в Йосангу Ёнгук усмехается, что кого-то опять запрягли работать внеурочно.
Из метро Усан выскакивает в свободно-паникующем режиме, напевая под нос какую-то ересь, чтобы отвлечься от мыслей на тему «щас как в подноротню, да щас как ебану уже хоть по кому-нибудь», и поминутно поглядывая на наручные часы. Пятнадцать минут до начала смены, можно успеть переодеться.
Метрдотель заглядывает в «гримерную» Сансу ровно в момент, когда тот поправляет перед зеркалом черную бабочку и всячески кривит самому себе рожицы, походя одаривая гримасой и своего формального начальника. Тот внимания предпочитает пока на это дело не обращать — понимает, что вытащил бармена заслуженного выходного.
Ну мало ли, чем мог заниматься там человек. Выражение лица Сансу как бы намекает.
Усан старательно рисует на лице приветливую улыбку и включает модус под кодовым названием «обаятельный болтун», занимая место за барной стойкой и излучая любезность направо и налево. Это — часть профессиональных обязанностей, а ими Сансу пренебрегать не привык, будь то ресторан Jesters или сражение с демонами в подворотне.
Или — что совсем отдельно — общение со своей непосредственной парой.
Полвечера часов до десяти проходят до одури скучно под аккомпанемент постоянных вопросов метрдотеля к новым посетителям, смыслом сводящихся к «вы поужинать, поужинать с выпивкой или просто нажраться?», и успокающего звука шейкера. Продержаться до полуночи — не особо сложно, учитывая то, что назойливых посетителей нет, а такие бывают даже в подобных презентабельных заведениях.
Переклинивает в тот момент, когда темнота за окном, смешанная с городскими огнями, превращается в просто темноту — вязкую и липкую, без единого просвета. И, что самое интересное — в движущуюся темноту.
Усан знает, что осталось пара минут до полуночи, и его сменщик уже готов встать за стойку; пальцы до побеления костяшек вцепляются в лаковое дерево стола, когда Сансу чувствует демона — его, спокойно «разгуливающего» за глянцевыми окнами ресторана.
Мгновение — и темнота снова становится нормальной, а это может значить только то, что черная тварь просто ушла в более незаметное место. Сансу, едва дождавшись, пока бармен выйдет в зал, выскакивает из-за стойки и, ничего не объясняя, бросается через запасной вход — там подворотни, там единственное место, куда может потянуть бессознательного демона.
Тот, как Сансу и предполагал, низший — сюрреалистической, нереальной и совершенно безумной формы, только радужка оформленных глаз светится в темноте алым.
Усан разом раскрывает крылья, ловя ими порыв ветра и уворачиваясь от первого удара — демон прекрасно чует Сансу и без активации его способностей «приманки», четко улавливая любое движение крылатого. Поэтому и бьет сразу с двух сторон, не давая Сансу привыкнуть к ощущению, возникающему при материализации крыльев — у него всегда привыкание проходит как-то заторможенно, и сколько Аура не бьется над этой проблемой, сделать ничего не получается.
Сансу пропускает первый удар сбоку; второй направлен в грудь, и срабатывает больше инстинкт, чем сознание — Усан закрывается крыльями, запоздало понимая, что будет куда больнее, чем если бы удар пришелся по телу.
Ожидание мучительной боли страшнее, чем сама боль.
Но вместо оглушения слышится лишь острый свист и отзвук, будто лопается материя со зловонной жидкостью: демон наполовину взрывается от непонятной Усану причины, и только опуская крылья и осматривая оперение, Сансу понимает — две из пяти спрятанных игл разом вылетели из перьев при взмахе крыльями.
Две — этого явно мало, и неизвестно, помогут ли остальные три: подобный микс в иглах ещё не испробован, и Усан не уверен, что часть ауры Кыни, заключенная в металл, подействует без непосредственного его присутствия. Следовательно, в разы слабее будет и часть его ауры в игле, поэтому Сансу предпочитает сложить крылья и, сделав ровно шаг назад от уже готовящегося к атаке демона, применить наконец хоть часть своих изначальных способностей.
Усану хватает нескольких секунд сосредоточенности, чтобы понять, какого тона и громкости должен быть крик, и какой рисунок в общем должен иметь звук, чтобы уложить этого демона; еще секунды хватает на глубокий вздох и далее — только полубезумный, на грани ультразвука, крик, незримо меняющийся где-то на своем пике и утихающий только тогда, когда демон практически начисто расплывается черной зловонной лужей.
Можно вздохнуть — горлу и связкам порядочно больно, но Сансу вполне привычно это ощущение. Еще нехило саднит бок после удара, и Сансу кривится, думая, что он посыплет голову пеплом, если там будет открытая рана.
Некрасиво же, в самом деле.
Усан успевает только восстановить дыхание и убрать крылья, когда слышатся легкие шаги — Сансу немного смущается, что не сумел сходу и заранее «засечь» приближающегося, хотя и был полностью поглощен боем. Таково уж правило для семьи Кансогу — и в бою не теряй ориентира.
-А, привет, хён Сансу. А я ещё думал — кто бы здесь мог быть? - новоприбывший тихо, но звонко смеется. - Быстро ты.
Усан только усмехается и показывает пальцами знак виктори, невольно подхватывая улыбку светловолосого паренька.

-Конечно, у вас же тут, в Йонсангу, овер дофига крылатого народа, любящего околачиваться поблизости от «Джестерс», - Усан умильно кивает и щурится, глядя на Кимчхи. Тот с секунду переваривает наезд, но потом мгновенно понимает, что над ним прикалываются.
Причем слабо так прикалываются, ещё не до конца приглушив в крови адреналин.
Усан оттягивает на шее бабочку и представляет, как нелепо смотрится в этом приличном костюме напротив только что уложенного демона — быстро стягивает жилетку, попутно со злостью запихивая в карман брюк чертову бабочку. Йехянги хихикает в кулак и, как думает Сансу, откровенно нарывается на скандал.
-Поржи ещё тут, Мелкий, - бурчит Усан, расстегивая верхние пуговицы рубашки с тугим воротником. Идти обратно в ресторан за одеждой не хочется,и Сансу решает, что зайдет за ней завтра. - Я тут вас спасаю во имя силы Луны, а он стоит ржет, неблагода...
Сансу замолкает и деланно обиженно фыркает, свернув из пальцев неприличный жест. Йехянги уже мало чему удивляется — он хорошо знает, что подобный отходняк после боя у Усана случается нередко по причине активации его способностей, когда ему приходится едва ли не ментально «подключаться» к демону, чтобы понять, какие звуки могут снести эту тварь.
Ещё Аура объяснил в то время, когда Йехянги с Хоиком после перерождения увидели первый бой, в котором Сансу участвовал.
Йехянги сидит на какой-то трубе, изредка болтая ногами и с улыбкой следя за Сансу, выискивающему место почище на «посидеть». Не находит ничего лучше, как усесться рядом с Йехянги, которому вообще, кажется, по барабану сохранность цвета его белых джинсов.
-Хоть бы на охоту одежду потемнее выбирал, - усмехается Усан, прекрасно помня эту любовь Йехянги к кипельно-белому цвету. Он вообще как дитя радовался, увидев впервые крылья Сансу, и постоянно норовил их пощупать.
Усан перебирает в пальцах оставшиеся три иглы с начинкой, думая, что лень снова материализовать крылья, чтобы их спрятать; разговор не особо клеится, и Сансу не знает поначалу, как поосторожнее спросить то, что ему важно.
Важно и Кыни, и глава семьи — Сансу уверен — будет недоволен, если не получит отчета о делах птенцов, которых они сами когда-то нашли. Сам Аура не любит наведываться в соседние районы, поэтому доверяет такие дела Сансу, у которого «язык из нужного места растет».
-Как там Хоик? - наконец просто напрямую спрашивает Усан, внимательно глядя на Йехянги.
Реакция одна и та же.
Кимчхи еле заметно вздрагивает и отводит глаза в сторону, упорно не желая сказать ни слова и сразу теряя пару сотен кандел теплящегося в нем света. Сжимается и становится словно меньше, сгорбившись и отвернувшись.
Сансу понимает — как всегда.
И Аура, и Сансу, и, что самое интересное, теперь уже даже Кимчхи находится при мнении, что всей этой хуеверти не произошло бы, не изъяви тогда два зеленых птенца желание уйти из семьи, которая отыскала их после перерождения. А теперь только так — постоянное и упорное молчание в ответ на вопрос о состоянии Хоика, мгновенно становящийся суровым Кыни и картина перед глазами Сансу, когда «мы, пожалуй, уходим».
«Удачи», - Кыни тогда только рукой помахал, даже не просканировав на прощание ауру.
Усан пару минут ещё ждет ответа, впрочем, и не надеясь на него уже; спрыгивает с трубы и подавляет канцелярское желание снова посмотреть на часы.
-Я домой.
-Я провожу до границы, - оживает Кимчхи, явно радуясь, что избежал ответов на неприятные вопросы. Он, конечно, понимает, что Сансу интересуется не из праздности, но все равно.
-Уса-чан что, маленький — дорогу не найти? - Усан хихикает совсем беззлобно, и Йехянги расслабляется, тоже смеясь в ответ. - Иди лучше сам домой, уже за полночь, нефиг одному тут прохлаждаться.
И хотя Йехянги ненавязчиво было дано от ворот поворот, он все равно идет за Сансу, перепрыгивая через лужи и умудряясь при этом даже не забрызгать джинсы.
Усан улыбается в воротник рубашки, но поворачивается к Кимчхи только стоя на границе между районами.
-Дальше не ходи, - а Кимчхи мотает головой, де, и не собирался.
Сансу единым шагом оказывается в Мапхогу и, не оборачиваясь, машет рукой, огибая струящиеся по асфальту ручьи воды по дороге к метро. Он уже не видит, как Йехянги, сгорбившись, убирает руки в карманы и долго стоит на месте, смотря ему вслед.

По Кансогу Сансу передвигается почти бегом, с трудом подавляя желание раскрыть крылья и пролететь уже оставшееся до дома расстояние; времени проходит всего ничего, когда он оказывается у двери, нащупывая по карманам связку ключей.
Дверь распахивается прежде, чем Усану удается выудить на свет божий брелок.
-Опять надрывался? - Кыни усмехается.
-Откуда ты у меня такой умный, - неразборчиво бормочет Сансу, прямо на пороге вцепляясь в Ауру обеими руками и утыкаясь носом куда-то в шею. Эйфория быстро отпускает, на плечи сваливается усталось, а бок начинает сильно саднить, напоминая о полученной ране.
Сейчас Усану кажется, что он в разы больше любит Ауру — тот не заявляет, что сначала надо бы разуться и вообще привести себя в порядок, что нечего шататься одному по ночам в чужих районах и тому подобную херь. Кыни его просто обнимает и стоит рядом столько, сколько требуется, чтобы Сансу слегка пришел в себя от внезапно навалившейся усталости, и дышит теплом на спутанные волосы.
-Бок?
Кыни даже смотреть не нужно. Сансу кривится.
-Пойдем. Я что-нибудь придумаю.
Усан, конечно, знает, что Аура не лекарь и вообще с лечением не завязан, но он обязательно нарисует там на энергетическом поле что-нибудь красивое — и заживет когда-нибудь.
-Побудешь со мной? - Усан все никак не может привыкнуть к чувству, возникающему, когда происходит внедрение в его собственную ауру.
-Побуду, - улыбается Кыни, задумчиво рисуя что-то на нефритово-зеленом пологе ауры Сансу. Боли становится меньше.

@темы: фанфики, DoubleA

---

Тщорный ебанут, короче

тест стащил у Биелого



Ну блядство, я ваще недоволен.
Метался между двумя, и вторым получил такую херь:

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?

---

Ёуа

Ахыхы, чё-кому интересно, треба или просто потрещать,
Тщорный замутил себе скайп
cap_shinshill
не стесняемся хДДДДДДДДДДДДДД

@темы: кто-то что-то сказал?, дикое ололо

---

Хэйё

Ребята,

 *akiVika*,  .Haru-kun.,  _Dietrich _,  akolesnik72,  Amiche,  aphelia_vi_yong,  Aquamarine191,  BarsKromwell07,  cherished~sound,  cheshirbee,  Decentra-chan,  donmanual,  Eridanus,  Ernany Black, Falcon.,  Fly Fish Ys,  FriZa,  Fuck Yeeeeah,  Ginger_Marlen,  HanazawaAyami,  Hypnotica,  I m your Romeo,  i_am_liar,  In.G,  Infantas,  JaeBeom.,  jongki,  KatyGrey,  Ketty-Yumi,  kevin.,  keysquare,  Kimie,  Kitsuri,  Ksanyrka,  ksenialakomka,  Lazycat2009,  life88,  Lisava,  Lizyxa90,  Masya_Yu,  Mika_Parhan,  mir .,  miss_Modesty,  MissisFrodo,  Mr.GG,  Ms. Liliputka,  nabori.,  Nancy_Gloria,  Nuna_95,  OlimViva,  ParaKed,  pink_tomohisa,  Pipanda,  Primmi,  pyo-shi,  Raven_in_rain,  Ray709,  Riiiingo,  rina-wladi,  Shadow of Sunlight,  Shelke,  shurshic-chan,  snow.rain,  Solraine,  sungsan,  Taerin,  Tinker Bell, go!,  tofudoo,  without the bottom,  yandere,  Yuli4ka_Daisuke,  zolvin,  ~dark_rose_for_elven_king~,  ~Marzhan~,  Адовый Тщорный Шиншилл,  Араи,  Барвинка.,  Вёрджил Ференце,  Злой Вампир,  Итачиби,  Кавита,  мне по тангенсу,  Модра,  Облеся,  Окумура Рин,  Оляша,  Петя Ростов,  Шрай

Тщорный да, признаться, немало сейчас корпел над клавой, отчаянно пытаясь сочинить, что можно сейчас вам сказать. Но... не оратор ваш шиншилл, не оратор)
Как-то быстро пролетел 2011-ый - как всегда, мне где-то глубоко жаль немного, что на календаре больше никогда не будет этой цифры. Но я точно понял, что 2011-ый был куда лучше 2010-го, да и вообще, что эта тенденция к улучшаемости - она существует)
Я как-то бегло подвел итоги, и больше не хочу - скажу только, что этот год, помимо вороха прелестностей в реале, принес мне всех вас, кто перечислен выше.
Я ведь только в феврале завел дайр, и за 10-11 месяцев я реально отыскал множество людей, которые мне стали дороги.
Чуваки, с кем-то из вас мы совсем не общались, с кем-то перекинулись парой фраз, с кем-то - замутили нереальное количество веселья и забав, попутно нехило связавшись астралом. Но сейчас Тщорный говорит вот эту вот воду всем, совсем всем из вас.
Ребят, похуй на километры, а? Тщорный вас любит и знает, что все будет заебительски. Если шиншилла держит лапы крестиком - все будет так, как нужно.
Ну... я в общем больше и не знаю, чего сказать.
Кому я нужен - я всегда с вами.

С НАСТУПАЮЩИМ ДВЕТЫЩИ ДВИНАЦАТЫМ, СВИТХАРТС!

запись создана: 31.12.2011 в 17:54

Вопрос: *.*

1. Авв, обнимашечки, Тщорный *.*		36	(100%)
Всего:		36

@темы: кто-то что-то сказал?, формула счастья, ПЧ

---

New Year Marathon. The twelfth step

Двенадцатый шаг марафона моего новогоднего - для  life88
Оль, ты дала мне возможность выбрать в инпхинитофэндоме пейринг самой, и я... выбрала)
Но немного не пейринг.
И ещё я исполнил свою давнюю мечту подарить вместе с текстом один из моих любимейших треков, но опасался, что он так и останется треком. А ты знаешь, кто его исполняет и что-куда-зачем-почему.
С Наступающим, солнце

Название: Волшебник
Фэндом: Infinite
Автор: Тщорный
Пейринг: Сонгю-центрик
Рейтинг: дженерал
Жанр: мерикристмас
Тип: AU, melody-fic

Волшебник | 1587 слов

Декабрь в Сеуле почти каждый год одинаков — Сонгю давно заметил — пусть и холодно довольно, но выпавший неуверенный снег держится совсем недолго, тут же превращаясь в мокрые серые хлопья под колесами автомобилей и тысячами людских ног. Сонгю не любит этой непропорциональной смеси городской пыли и снега, хотя пасмурная погода, традиционно сопутствующая слякоти, ему по душе куда больше, чем слепящее глаза зимнее солнце.
Оно холодное, это солнце. А холод неприятен — Сонгю объясняет свои предпочтения просто, не прибегая к какой-либо образности и размытости, сводящейся к психологии, как свойственно многим творческим людям.
Скрипачам, конечно, тоже, но Сонгю все равно старается обходить эти «смешанные краски» стороной, чтобы ненароком не раствориться в них, потеряв четкую мембрану, отделяющую собственное «я» от слишком быстро меняющейся реальности.
Держа бережно в руках чехол со скрипкой, стоит на пороге подъезда, опустив взгляд и рассматривая прямо на глазах тающий снег; делает шаг вперед и вновь назад, едва вступив в слякоть носками черных замшевых туфель. И уходит обратно домой, в который раз думая, что неплохо бы купить кожаные зимние и не забыть ещё одну пачку аскорбинки.
Сонгю её очень любит: и не сладкая, но ему кажущаяся уже и не кислой, да и цвет такой жизнеутверждающий — золотисто-желтый. Как солнце.
Вот только солнце Сонгю не очень жалует, а аскорбинки — вполне.

Часы бьют полдень двадцать пятого декабря — немного пусто в этой просто обставленной квартире, где о приближении Рождества напоминает лишь одинокая елочная игрушка на телефонном столике в коридоре. Из звуков — только шелест переворачиваемых страниц нотной тетради и редкие скрипичные, словно экспериментальные и черновые.
Сонгю ждет десять-пятнадцать минут, просто держа в руках скрипку и слушая отсчет настенных часов; ему видится каким-то шаблонным выход из дома ровно в полдень, поэтому он укладывает скрипку в чехол и тянется за перчатками только в тот момент, когда длинная стрелка на миг останавливается на четверти окружности.
Вновь замшевые, а шарф забыт дома; поднимая воротник, Сонгю утешает себя тем, что главное — держать в тепле руки, а остальное вполне можно пережить. И немного надсадно кашляет в ответ на резкий порыв ветра.
Смесь пыли и снега; идти привычно не хочется, но Сонгю каким-то шестым с половиной чувством ощущает, что сыграть в канун Рождества — важно.
Не нужно, но важно.
И столь же привычный проспект недалеко от центра города - бесконечно длинная, уходящая вдаль стрела с цепочками сверкающих вывесками магазинов, лавок и кафе в стилизации Старого Запада. Удобно и уютно — у витрин магазинов есть широкие гладкие подоконники, на которых часто, как на скамьях, сидят, отдыхая, люди; это традиция здесь. Как традицией здесь раньше была и игра разных музыкантов на этой улице — не ради денег, а ради самой музыки, особенно в канун праздников, когда её ценность возрастает во много раз от изначально очень важной.
Традиция потеряла оформленность в быстром течении времени; только некоторые её веяния по-прежнему живы - и Сонгю играет здесь часто на скрипке среди бесконечного людского потока, который на этом проспекте несколько медленнее и оформленнее, чем в остальных уголках суетливой корейской столицы.

Нотные тетради уже почти не требуются — в сознании слишком ярко и чернильно прописаны гирлянды нот, которые Сонгю очень хочется сделать реальными, осязаемыми. Пушистыми и рождественскими - такими, какими украшен проспект сегодня; такими, которых совсем нет у него дома, и руки не доходят купить хотя бы упаковку и обернуть пусть даже не елку, а комнатные цветы на подоконнике.
А так — одинокая елочная игрушка на телефоном столике в коридоре.
Поднимая смычок и почти невесомо касаясь им струн, Сонгю скользит взглядом вдоль уходящей в горизонт оживленной улицы, сверкающий сотнями дневных огней, и понимает, что совсем не чувствует трепета, возникающего раньше всегда в этот день — 25 декабря любого из годов, прожитых им на планете Земля в городе Сеуле. Может, все дело в грязной слякоти, холодными руками обнявшей мегаполис, а может — просто повзрослел. Наигрывая первые аккорды, Сонгю определяет последнюю мысль как в высшей степени абсурдную: чувство рождественского трепета и ощущения праздника — не то, чем определяется процесс взросления.
А когда уже полностью окунается в создаваемую музыку, мысли исчезают, а мир вокруг мигом преобразуется в «Бульвар Капуцинок» Клода Моне, когда вблизи все ощущается лишь мазками кисти, и только из балкончика на высоком этаже виднеется темный цилиндр стороннего наблюдателя.
За спиной — знакомый сувенирный магазинчик, сегодня особенно красивый и отчасти сказочный. Сквозь широкую глянцевую витрину видны ряды рождественских безделушек, игрушек, колпаков Санта-Клауса и расписанных открыток. Если их развернуть, эти открытки, зазвучит известная рождественская песня — будь то «Jingle Bells» или «Last Christmas». А в конце скажет весело «Merry Christmas» и подумается, что сувениры научились разговаривать.
Сонгю привычно в людском потоке, скорость которого во время игры замедляется для музыканта в его понимании; замедляется она и в реальности, когда люди прохожие сбивают ритм бегущих шагов, то оглядываясь с улыбкой на скрипача, а то и вовсе останавливаясь на несколько минут напротив и завороженно слушая.
Люди здесь отличаются немного от остальных благодаря давней традиции игры уличных музыкантов.
Сонгю играет что-то не грустное — больше праздничное и только с небольшим налетом сожаления о том, что вскоре на календаре цифра «11» сменится дюжиной, и две единицы второго тысячелетия не вернутся больше никогда. «Но таковы законы», - своим звучанием говорит скрипка, и прохожие соглашаются с ней, задумчиво кивая и пожимая понимающе плечами. У мелодии, возможно, нет названия, и даже автор неизвестен; тут не имеет значения, играешь ты «24 каприса для скрипки соло» Паганини, или никому не известную сонату-импровизацию. И неважно, сколько времени — ограждаясь от реальности и одновременно находясь в её непосредственном центре, Сонгю знает, что музыка прекратится ровно тогда, когда ей станет нужно.

Он не знает, сколько времени это длится; ноты в гирлянде кончаются слишком внезапно, чтобы Сонгю успел осознать, что мелодия оставила после себя лишь тихий плач финальных аккордов, почти не слышных в шорохе мокрой серой слякоти от автомобильных шин, посекундно утопающих в лужах. Поток людей снова ускоряется и смывает собственные границы, сливаясь с городским пейзажем, и Сонгю почти не различает лиц, вслушиваясь в утончающийся последний звук.
Ещё выше, ещё тоньше, ещё незаметнее. Ещё быстрее и теперь почти безлико. Музыка совсем замолкает, и Сонгю опускает скрипку, одним моментом словно ныряя в действительную реальность — как всегда, слегка темнеет в глазах от резкости, и он пару раз моргает, чтобы прогнать ощущение какой-то ватности в подсознании.
Люди уже не останавливаются и не оглядываются; перед Сонгю стоит только один — ребенок, мальчик лет пяти в яркой вязаной шапке с оленями и большим помпоном. Сонгю замечает, что и длинный шарф, и объемные варежки тоже с изображениями оленей — от этого становится как-то совсем уютно, пусть вокруг по-прежнему сырость, серость и промозглость. В руках мальчик держит большого, размером едва ли не с него самого, плюшевого медведя с бантом цвета солнца.
Сонгю скрипку опускает, но не убирает в чехол — руки будто парализует под внимательным, задумчивым и совсем не детским взглядом юного слушателя. Ребенок смотрит на музыканта снизу вверх серьёзно и пытливо, и Сонгю кажется, что в глазах малыша цветом индиго отражаются синие узоры на вязаном шарфе.
-Дяденька, а вы волшебник? - внезапно спрашивает мальчик, сильнее обнимая плюшевого медведя и делая шаг вперед, к музыканту.
Сонгю чувствует, как он наивного вопроса в горле что-то сжимается и бьется, пульсируя; он присаживается перед ребенком, аккуратно укладывая скрипку на колени и устремляя на него удивленный взгляд.
Разочаровывать мальчика не хочется.
-Нет, малыш, - с сожалением отвечает он, чуть разводя руками и словно бы оправдываясь. Мимо суетливо проносятся люди, увязшие в делах, как Санта-Клаусы, а ребенок посреди это суеты кажется островком спокойствия и гармоничности.
-А кто вы тогда? - снова поднимает взгляд на Сонгю.
Тот задумывается на секунду; простой, в сущности, вопрос, но ответить отчего-то очень сложно. Сонгю чувствует, что нельзя лукавить и отшучиваться; впрочем, это совсем не в его стиле, когда возникают осмысленные вопросы.
-Я простой человек, - отвечает наконец, кивая. И, подумав, добавляет, коснувшись ладонями лежащего на коленях музыкального инструмента:
-И немного играю на скрипке.
Мальчик, помедлив, кивает и тут же отрицательно мотает головой — пушистый помпон на шапке болтается шариком, мешая бегу изображенных оленей. Сонгю завороженно наблюдает за малышом; проходит несколько минут молчания, кажущихся часами, и Сонгю уже готов поверить, что синие отблески в глазах ребенка — не просто игра света и отсвета, а радужка действительно окрашена в цвет индиго.
На мгновение Сонгю вспоминает все, что так или иначе связано с этим цветом — и значение, и верования, и легенды, и недоказанные научные теории. В голове проносится вихрь фактов, прочитанных книг и отрывков из разговоров — никакой системы, а только поток, из которого сложно выделить то, что нужно именно сейчас. И поток какой-то необычный — цвета индиго.
Как и глаза ребенка — Сонгю почти уверен.
-Нет, дяденька. Вы — волшебник.
И торопливо сует в руки Сонгю большого плюшевого медведя с бантом цвета солнца, улыбаясь напоследок и убегая по маленьким сухим островкам среди мокрой смеси снега и пыли. Сотая доля секунды — проспект по-прежнему прямой стрелой без поворотов и улочек, но мальчика уже не видно.

Скрипка уже в чехле, на подоконнике витрины рядом с сидящим там же Сонгю — он которую минуту держит в руках плюшевую игрушку, вглядываясь в её крохотные глаза-бусинки. Вокруг ничего, кроме снующих туда-сюда людей и обыкновенных звуков города: гула автомобилей, их гудков и того неповторимого и почти неосязаемого звукового фона, присущего только огромным мегаполисам с миллионами жителей.
«Нет, дяденька. Вы — волшебник».
У этого медведя мягкие лапы, нос пуговкой и большой объемный бант цвета солнца.
В уголках глаз очень горячо и немного щиплет.
Кажется, это от слез.

Если поднять взгляд вверх, на небо, то можно увидеть, как, увеличиваясь с каждой секундой, оттуда падают хороводы фигурных снежинок; опускаются на промозглую слякоть сначала редкими белыми вкраплениями, а спустя немного времени — пусть и тонким, но уверенным чистым пологом.
Проходит пять, десять, пятнадцать минут; час, два, три. День.
Он не тает.

@темы: Infinite, фанфики, формула счастья

---

New Year Marathon. The eleventh step

Подумать только, уже одиннадцатый шаг марафона)
Одиннадцатый - для  keysquare
Тебя, Кей, сейчас здесь нет, и я не знаю, когда ты прочтешь это; но я уже безумно соскучился по тебе и прошу у астрала подарок на Новый Год - чтобы ты к нам вернулся.
Одиннадцатый, кстати, символично в свете последних дней: две единицы, как даблэй - две первые буквы в любом алфавите. А и А ))
Я абсолютно не успел уточнить ни фэндом, ни пейринг на твою заявку с фразой
Напиши мне песню без слова «любовь»
поэтому я решил пойти проторенной тропинкой.
Я понял фразу буквально, признаюсь, и я думаю, что ты хотел видеть нечто другое.
Но в любом случае - С Наступающим тебя, Кей. Я надеюсь, что все будет.

Название: Письма из невесомости
Фэндом: MBLAQ
Автор: Тщорный
Пейринг: Чхондун-центрик, Чхондун/ (?)
Рейтинг: дженерал
Жанр: ангст, мистика, психология, философия
Тип: AU, MAU

коллаж авторства  Барвинка.


мелоди-фик на

Письма из невесомости | 4137 слов

Картинки реальности сменяются хаотически и немного суетливо - бегущие по наклонной плоскости асфальта осенние ручьи на глазах покрываются сначала тонким, а затем и прозрачно-сильным слоем льда; умирающие красно-желтые листья стремительно сереют, превращаясь в прах и осыпаясь блеклым пеплом, который сначала можно принять за снег; меняется освещение с теплого циклонного на холодный антициклонный, разводы на стеклах превращаются в белый иней, воздух кристаллизуется, а уровень ртути в столбике термометра торопливо спешит вниз, отзываясь протяжными порывами ветра.
Санхён идеально сливается с этой картиной, чем-то схожей с «Бульваром Капуцинок» Моне — шаги плавные и отчасти тоже торопливые, хотя демисезонная обувь на гладкой подошве неудобная для скользкого дня. Он, конечно, не бежал бы так, не будь уверен, что эта беспорядочно-логичная метаморфоза не происходит ровно везде, даже на его рабочем столе дома; в солнечном сплетении тугим клубком бьется страх, что уже через секунду и там пейзаж бесповоротно изменится, покрыв белые листы бумаги синим инеем и заморозив чернила в паре ручек.
По проспекту, не замечая людей, по бульвару, сливаясь с пятнами кисти импрессиониста, по узким улочкам, едва ли касаясь оледенелой земли, затвердевшей за несколько десятков секунд под влиянием хаоса, вязкой массой разлившегося вокруг. И даже сердце бьется также беспорядочно, то пропуская удары, то замолкая на миг и вновь пускаясь в неритмичный танец.
Чхондун проклинает этот глупый страх, но все равно не может подавить его, когда вспыхивает мысль, что с бумагой могут сильно деформироваться, изменяясь, написанные на ней тексты песен; до него сразу доходит абсурдность собственных размышлений, но от этого легче не становится — в безумном течении осознание и логика слишком слабы для борьбы с окружающей действительностью.
Когда Санхён вбегает в подъезд и тянется к кнопке вызова лифта, в голове эхом отдается звон колокольчика: вот, сейчас, здесь и обязательно, не делая ни шага вперед подчиниться минутному порыву и, нашарив в кармане пальто связку ключей, лихорадочно отыскать в ней почтовый, долго пытаясь попасть и разъем и в отчаянии царапая лаковую поверхность ящика. Санхён делает пару глубоких вдохов и решает, что да — выглядит совсем по-идиотски, думается совсем по-идиотски и вообще все как-то слишком по-идиотски; ключ наконец попадает в скважину, и снизу из ящика падают несколько листовок, газет и конвертов — Чхондун не поклонник частой проверки почты. Он только успевает подхватить бумагу, на кипу которой ложится последний листок — простой белый лист квадратной формы, сложенный в несколько раз и немного подмокший, словно из-под снега или дождя.
Он лежит на самом верху, чуть приоткрытый — Санхён, не выпуская из рук остальную почту, просто поднимает её поближе к лицу и пытается разглядеть содержимое листа.
«Здравствуй, меня зовут»
«и странно ветрено сегодня с утра»
«как-то по-дурацки самые сокровенные страхи имеют обыкновение сбываться»
Кипа бумаг веером опускается на влажный пол подъезда, а Санхён, в воздухе подхватив листок с текстом, срывается вверх по лестнице, забыв про ждущий с открытыми дверьми лифт. Давит на легкие, будто атмосферное давление разом поднялось на немало единиц.

Санхён готов вбить чертов ключ в скважину, но снова отчего-то долго не может попасть в проем и провернуть нормально — то и дело зубцы застревают, не желая вытягиваться наружу. Чхондун неосознанно, пытаясь открыть дверь, мнет в пальцах листок с обрывистыми надписями; замечает его, помятого, только тогда, когда ощущает влагу на пальцах — бумага изначально была в водяных разводах.
Сует записку в карман и распахивает дверь, вбегая в прихожую прямо в уличной обуви — благо, слякоть успела замерзнуть, не оставив грязных следов.
Идти недолго; бежать, как Санхён — и того меньше, но он все равно отчаянно торопится, будто какие-то доли секунды способны изменить что-то, если это что-то вообще происходит. В его комнате, давно уже приобретшей статус кабинета, все по-прежнему — только разводы на стеклах окон сменились бело-голубым хрупким инеем, и воздух стал немного холоднее, чем пару часов назад. Санхён, чувствуя, как клубок в солнечном сплетении становится слабее, автоматически ворошит кипы листов, исписанных мелким, но отчетливым почерком; проверяет пару ручек, чтобы удостовериться — нет, чернила не замерзли.
Черт его знает, что происходит в этой безумной природной метаморфозе.
Санхён отпускает листы с текстами песен лишь тогда, когда они начинают приятно греть ладони, словно говоря — да, в порядке, деформация обошла стороной. Биение сердца уже напоминает более или менее привычный ритм, а клубок развязывается совсем — без него отчасти уже даже пусто, но Санхёну все равно радостно, что страх отступил на пару шагов назад.
Новая волна накатывает в момент, когда Чхондун скидывает пальто: из кармана выпадает сложенный в несколько раз измятый лист, и Санхён выпускает из рук одежду, отшатываясь и отчего-то подсознательно опасаясь приблизиться.
И сначала аккуратно поднимает и отряхивает пальто, вешая его в шкаф; убирает обувь и складывает шарф, прячет перчатки в полку и только затем наклоняется над листом, почти размокшим от воды.
Санхён по своему опыту знает, как коварна бывает вода в разговоре с чернилами.
«Здравствуй, меня зовут … В первых письмах из вежливости принято говорить о погоде — что ж, зима наступает невероятно стремительно, и странно ветрено сегодня с утра. Но я люблю перемены, и поэтому жаловаться в данном случае — неблагодарно весьма, ты не находишь?
Небольшой листок — но под рукой больше нет ничего, и места совсем не хватает для полного письма; скажу только то, что по канону в конце должно быть — тебе, наверное, важнее это будет - как-то по-дурацки самые сокровенные страхи имеют обыкновение сбываться. Поэтому либо не бояться, либо исправлять.
Ладно, до скорого, бумаги что-то правда маловато».
Чернила от влаги местами расплылись — где-то у знаков препинания, где-то у нескольких зачеркнутых слов или просто легких штриховых рисунков на уголках. И на месте имени только потемневшая фигура, напоминающая англичанина в темном пальто, мокром от лондонского дождя.
На ватных ногах Санхён бредет в ванную и пьет из-под крана столько воды, сколько максимально, кажется, может вместить организм; на кухне стоит кувшин с кипяченой, но туман в голове слишком явный и вязкий, чтобы нормально мыслить.
«Письмо» Чхондун рвет на десятки мелких после нескольких бесплодных попыток поджечь отсыревшую бумагу; пускает обрывки из окна на ветер и плотно прикрывает раму, облокачиваясь на подоконник и устало сжимая пальцами виски. В голове не долбит, да и клубка в солнечном сплетении нет совсем, но неприятный осадок — тот да, тот остался.
Ночью снится что-то погано склизкое - то он, Санхён, меняется местами с Алисой в Зазеркалье, безумно меняя канон и становясь больше похожим на Оза Безариуса в Бездне; то листы с текстами сами складываются в причудливых птиц, разом вылетающих в окно — как стая осенью держит направление на юг.
Просыпается тоже как-то склизко.

***

Санхён очень точно определяет момент, когда попустило — около недели не проверяет почту, старается не смотреть в кухонное окно, откуда вылетели обрывки записки, и ходит по оледенелым тротуарам как можно медленнее, чтобы уменьшить ощущение по-прежнему происходящих в мире метаморфоз.
Небосвод правильными треугольниками прочерчивают стаи птиц, держащих путь на юг, и вскоре в городе остаются лишь вороны и по паре воробьев на голых ветвях деревьев; исчезают последние захоронения серого пепла от умерших листьев, а ртуть в термометре будто стремится исчезнуть совсем.
Санхён старается о почте вообще не думать, но когда думает невольно, то приходит мысль, что пора бы перестать себя вести как дитя, боящееся заглянуть в комнату, где родители выключили свет, а выключатель находится слишком высоко, чтобы достать.
Чхондун не удивляется, но рефлекторно убирает руки, когда из ящика одиноко падает уже знакомый лист бумаги, с виду находящийся там совсем недавно — ровный, сухой и кипельно-белый, все так же аккуратно сложенный в несколько раз. Любопытства особого не чувствуется — сказывается память о страхе за тексты песен, за смытые водой чернильные буквы и имя — а лист, вызывая чувство дежа вю, опускается на пол подъезда, раскрываясь от сквозняка, гуляющего по низу помещения.
«Прости, мне не хотелось пугать тебя — просто бумага действительно кончалась, а сказать самое главное нужно было. Не спрашивай, почему я не взял лист побольше — здесь, где я нахожусь, вообще сложно достать что-либо по желанию.
Впрочем, я надеялся на ответ; но ты, видимо, либо уничтожил записку, либо был занят работой. Я пробую не расстроиться, и даже почти получается — уже хорошо, правда? Я надеюсь, что с твоим домом и — это опять же важнее, я думаю — текстами твоих песен ничего не случилось за время этих изменений. Они проникают повсюду, я уже заметил; только немногих обходят стороной, и черт его знает, по какому принципу.
Ладно, не буду отвлекать тебя — ты давно не брался за ручку, может, напишешь что-нибудь? Об изменениях, например. Я слышал, что поэты часто пишут о том, что производит на них сильное впечатление».
Ни подписи, ни теперь даже рисунков по уголкам бумаги — просто несколько строк текста, и Чхондун, не глядя, наступает на записку, как на ядовитое насекомое. Обувь чистая и сухая после дома, но «письмо» все равно стремительно размывается, а поплывшие чернила становятся похожи на пятна крови.
Начинает подташнивать, и Санхён, подняв воротник пальто, выходит на улицу, думая, каким помешанным, совершенным гением или полнейшим идиотом надо быть, чтобы выводить каждую букву настоящими чернилами и не перьевой ручкой даже, а самим что ни на есть пером.
Санхён в этих вещах разбирается неплохо.
Любопытство, уж было исчезнувшее по принципу «не суй нос, и нервотрепки меньше», вновь начинает просыпаться, когда Санхён понимает, что ничего страшного из-за этих записок с ним не случается; вокруг по-прежнему жизнь течет раза в два быстрее и хаотичнее, чем прежде, но в общем — все так, как и должно быть.
Каждый день, кроме воскресенья, на работу за пять кварталов от дома; в полшестого утра уже на ногах, в шесть — привычный, крепкий горький до вязкости чай, через двенадцать часов — на троллейбусе вновь до дома с ручкой в руках и блокнотом на коленях: отчего-то рифмованные строки приходят к Санхёну во время движения по городу, поэтому он всегда носит с собой бумагу и ручку. Изредка — карандаш.
Сидя в троллейбусе у окна и прислонившись лбом к холодному стеклу, Чхондун бездумно водит ручкой по линованной бумаге блокнота, практически не задумываясь о значении появляющихся из-под стержня слов; скорость транспорта не очень большая, но все же много быстрее, чем у пешехода — она плюсуется к скорости изменений за окном, снова делая реальность похожей на картину импрессиониста, которую невозможно разобрать, глядя с близкого расстояния. Торопливо меняются пейзажи, ещё быстрее бегут люди по тротуарам, ещё стремительнее автомобили рассекают ложащийся на город туман, который сразу же залечивает нанесенные «раны».
Ехать до дома недолго — пара остановок, и Санхён знает, что это занимает обычно около десяти-пятнадцати минут. Но сейчас, кажется, проходит намного больше времени с этими красками, размывающимися прямо перед глазами — четким остается только блокнот на коленях и буквы, написанные на новом листе. Чхондун вроде и смотрит на них, и даже читает, но не более — смысл доходить не собирается ровно до того момента, как объявляют его остановку.
Не убирая блокнота, Санхён спрыгивает со ступенек на тротуар и только тогда, зайдя по крышу остановки, читает то, что написал во время пути.
Много слова «метаморфоза» и его синонимов, много сбивчивых фраз, похожих на бег, много метафор и сравнений с цветом, а заголовком значится простое - «Изменения». Чхондуна тянет нервно смеяться, и он думает, что да — наверное, действительно бывают моменты, когда автор не властен над собственными словами. Меньше всего ему хотелось вот так просто, за десять-пятнадцать минут езды до дома, описывать в рифмованных строках почти все, что происходит вокруг — оледенение осенних ручьев, кристаллизацию воздуха, превращение разводов в иней и стремление ртути в термометре стать как можно меньше. Не хотелось, конечно — но кто спрашивал?
Санхён вертит в пальцах ручку, допуская себе совсем уж глупую мысль — а не могла ли?
Нет, не могла. Она — всего лишь кусок бездушной пластмассы.
Заходя в подъезд, Санхён вновь достает блокнот и вырывает из него лист с текстом «Изменений» - складывает в несколько раз и бросает в собственный почтовый ящик.

Когда на следующее утро в почтовом ящике «Изменений» не оказывается, Чхондун не удивлен. Как и тому, что вместо брошенного накануне текста там вновь находится сложенный белый лист с несколькими строками.
«Спасибо, Санхён. Она красивая очень, я давно не читал таких — здесь мне стало казаться, что все рифмованные строки могут быть только на одну тему. Которую я не люблю сильно».
Прежде чем Санхён понимает, что делает, он переворачивает лист на другую сторону и, достав из кармана ручку, пишет на нем:
«Где — здесь?»
И, подумав, дописывает осторожно:
«И что же ты так не любишь?»
Обратно бросает лист в ящик, ожидая глухого стука бумаги о металлическое дно. Звука нет, будто письма не долетело до дна.
Сильно пробивает холодом, и Чхондуну кажется, что до этого он не делал ошибок с письмами — первой стала эта. Когда он впервые ответил.

***

Чхондун не знает, почему, но в голову первой приходит мысль о каких-то параллельных мирах, когда за неделю в третий раз снится проклятое Зазеркалье или что-то, очень сильно его напоминающее; почтовый ящик молчит, каждый день премируя интерес Санхёна только утренними газетами и рекламными брошюрами.
А сон снится один и тот же, что и в первый день метаморфоз, изменяясь незначительно — он, Санхён, все же не на месте Алисы, а в шкуре Оза Безариуса, потому что появляющееся в подсознании Зазеркалье действительно больше напоминает Бездну, где этот паренек встретил своего Кролика.
От нечего делать в троллейбусе Санхён теперь вместо написания строф пробует размышлять о том, откуда берутся эти письма и кто доставляет их в почтовый ящик; проходит неделя одних брошюр и газет без записок, и Санхён считает, что успеет до следующего письма придумать пару идиотских гипотез на тему их появления.
Не успевает, ещё в начале размышления над первой получая ответ на давно заданный вопрос.
«Я не думаю, что тебе будет интересно знать, что это за место. Ну, обычное такое место, я привык уже. Немного скучное, хотя раньше было веселее... И кажется, я разгадал одну из его особенностей — оно окружает меня вещами, связанные с тем, чего в жизни у меня не было. Поэтому здесь в сборниках есть стихи и песни только о любви — красивые, но я их не понимаю».
В горле после прочтения образуется неприятный склизкий ком, и Санхён торопится проглотить его, боясь тошноты; первым желанием становится порыв выбросить и растоптать к чертям и это письмо — Чхондун ненавидит неясные формулировки и ускользающие ответы, хотя, казалось бы, сама близость к творчеству располагает к привязанности к таким видам загадок.
Пару секунд рассматривает записку со всех сторон, будто видит впервые, и приходит к выводу, что терять уже нечего, раз первая ошибка — в его понимании — уже сделана.
Да и вторая, впрочем, тоже.
«Что это за место?»
Вновь стука о дно ящика не слышно, да и уходит Санхён раньше, чем оно в теории успело бы упасть на поверхность.

В темноте светящийся экран телефона пусть и не режет глаза, но порядком давит на зрение, особенно, если не моргать долго — Санхён смотрит минуту, две, три, словно ждет чего-то, хотя ни звонков, ни смс нет уже довольно давно.
Просто смотрит — голубоватый неоновый свет приковывает взгляд, и Санхён не двигается до того момента, как экран гаснет, выгорев условные пять минут, указанные в настройках. Темнота сильно бьет по привыкшим к яркому свету глазам, и Чхондун пару раз моргает, переводя взгляд на противоположную стену.
На темной поверхности вспыхивает ровно такой же световой прямоугольник, как бывает в таких случаях; виснет на пару мгновений и начинает распадаться сначала на более мелкие геометрические фигуры, затем вовсе ан волосы и замысловатые узоры. Напоминает чем-то неоновые вывески магазинов — только от тех не бьет так в виски тупой болью.
Чхондуну хоть и неприятно, но интересно наблюдать за этими завихрениями, хотя они уже начинают гаснуть; Санхён думает, что ещё немного, и они растают совсем, но нет — дробятся на прямые линии и очерчивают на стене объемное изображение параллелепипеда, как в 3D-формате выглядит помещение.
Цвета уже не те, что были заданы экраном телефона — голубоватый сменяется белым и алым, смешивается с изначальным черным фона и Санхён понимает, что видит уже совсем не то, что прежде.
Помещение огромно, и создается впечатление, что почти бесконечно — нет даже намека на стены, только пол выложен идеально гладкой ало-белой плиткой. Все предметы, которых здесь безумно много, находятся в состоянии невесомости, зависнув в воздухе под разными углами и на разной высоте. Санхён сначала пробует рассматривать их, но количество зашкаливает за все допустимые нормы, и глаза разбегаются — кажется, здесь можно найти все, что вообще возможно в этом мире.
Или в том?
Воздух недвижим; недвижимо и все, что находится в нем. Не вакуум, а просто невесомость. Картинка начинает менять угол и поворачиваться — Санхёну кажется, что с этой сменой угла бело-алое помещение заглатывает его, и вот он сам уже стоит на гладкой плитке, делая первый осторожный шаг.
Вспоминаются метаморфозы — когда вода замерзала, и также страшно было идти.
Чхондун идет, внимательно оглядываясь вокруг и обходя зависшие в воздухе предметы: стулья, столы, книги, шкафы, портьеры, бокалы, перья. Все это настолько хаотично и нелогично, что затягивает ещё больше, чем правильность, и Санхён не сразу замечает, как проходит уже довольно большой путь, хотя здесь и сложно ориентироваться на местности.
Чувствуешь себя топографическим кретином, не имея ни одного указателя.
И совсем не нервозно в этом помещении, но ровно до того момента, как Санхён замечает расплывчатую фигуру, легко двигающуюся в невесомости, перепрыгивая с одного предмета на другой. Легко так, будто за спиной раскрыты крылья, пусть их и не видно.
Человек, лица которого не видно из-за расстояния, разворачивается и машет рукой, а Санхёна пробивает холод - как тогда, в подъезде. Перед глазами вновь только темное полотно стены, а экран телефона светится принятым смс-сообщением.
Его Санхён не читает.

Этой ночью не снится ничего, однако Чхондун просыпается уставшим — побаливают глаза и немного давит на виски, но это ощущение проходит после привычного крепкого чая в шесть утра. Боясь сломать вернувшееся равновесие, Санхён с утра в почтовый ящик не заглядывает, а только под вечер, возвращаясь с работы и сминая в руках блокнотный лис с неудавшимся текстом — мысли слишком заняты размышлениями о картинках на стене, и слова во время поездки в троллейбусе падают совершенно беспорядочно.
Также беспорядочно падают из почтового ящика пара газет и платежей за свет, но Чхондун поднимает только очередное письмо — не сомневался, что оно будет.
«Оно примерно так выглядит — смешное, правда? Не знаю, успел ли ты увидеть это место полностью — оно не очень любит себя показывать. Ты, кстати, совсем не выглядел напуганным, а я удивился, увидев тебя — не было ещё такого, чтобы это красно-белое существо в себя кого-то пускало.
Жаль, что ты ушел так быстро — не судьба пока, видимо.
А тут скучно очень, и единственное развлечение — перечитывать текст написанной тобой песни, потому что все книги здесь я уже перечитал. И да — все-таки они все о любви, я проверил. Это место явно надо мной издевается — у меня в жизни никогда не было любви такой, какой её описывают здешние книги, и я не понимаю ни её, ни их.
Везде это странное слово - «любовь». А мне хочется чего-то другого.
Напиши мне песню без слова «любовь».
Я подожду».

***

Чхондун, напряженно прищурившись, вглядывается в горизонт — кажется, что мимо пролетели тысячи легковых автомобилей, пара десятков разных троллейбусов и ни одного, номером подходящего ему. Тонкие кожаные перчатки греют мало, как и демисезонное пальто; ветер, изменяясь посекундно, как и все вокруг, упрямо пробирается в рукава и заставляет обнимать себя самого руками, чтобы не пускать ближе этот промозглый холод.
В кармане — блокнот и ручка, как всегда; в мыслях - «я попробую».
Санхён ловит себя на осознании, что ему действительно хочется попробовать написать по просьбе этого неизвестного человека — не то, что бы жалость, но в некоторой степени Санхён незнакомца понимает.

Сеул, район Йонсангу, 1999 год

Во внутреннем дворе здания младшей начальной школы как всегда людно довольно — большая перемена, и дети урывают любой момент, чтобы сыграть в баскетбольную партию, которую не успели доиграть на уроке физкультуры, или подучить заданную на дом тему.
Суетливо, но эта суета не по вкусу, кажется, только одному мальчику — он сидит на одной из скамеек с краю внутреннего двора, напряженно глядя в раскрытую на коленях книгу.
-Санхён-сси, - мимо пробегает, останавливаясь, запыхавшийся парнишка с мячом в руках. - Пошли доиграем, ты чего тут делаешь?
Мальчик поднимает на него недовольный взгляд:
-Пытаюсь читать стихотворения, которые нам задали на каникулы, - отвечает, помахивая небольшим сборником.
-И как? Хорошие хоть? - его одноклассник бросает мяч друзьям и присаживается рядом, чтобы отдышаться. - Вот бы у нас два урока физкультуры подряд было, а.
Санхён игнорирует последнюю фразу и отвечает, подумав, на первую:
-Хорошие-то хорошие, но мне не нравятся.
-Почему? Дай глянуть.
Шорох перелистывания книжный страниц и удивленное:
-Да ладно, это известные стихи - они всем нравятся, о любви же ведь.
Санхён упирается локтями в колени и исподлобья смотрит на одноклассника.
-Я их не понимаю. А мне не нравится читать что-то, не понимая, о чем я читаю. А понять то, чего никогда не ощущал... Это как-то.
-Да тебя же никто не заставляет понимать, - радостно смеется мальчик, возвращая книгу. - Выучил, рассказал, получил оценку и свобода.
Санхён первую минуту молчит, глядя вслед другу.
-Мне не нравится читать, не понимая ровным счетом ничего.

Мимо, как во сне, пролетает ещё один троллейбус — номер вновь не подходит, и Чхондун встряхивает влажными от тумана волосами, думая, что проще было дойти до дома пешком. Но страшно немного, что если идти своим ходом, слова в блокнот пойдут совсем не те, что нужны.
Или не пойдут совсем.
Санхён знает, насколько зависимо может быть вдохновение от места и времени — и идет под козырек остановки, присаживаясь на краешек скамьи. Стержень в ручке сначала западает, но несколько уже оформившихся в подсознании строк ложатся на бумагу довольно ровно, а главное — без слова «любовь».
Чхондун не знает и предпочитает не знать, сколько времени проходит, прежде чем он наконец поднимает голову от блокнота — шея затекла и боль отдается в верхние позвонки острой иглой. Осматривается вокруг, будто впервые видит до боли знакомую остановку; ничего особенного, только тем временем уже вечер, стремительно переходящий в ночь — значит, прошло около трех или четырех часов.
На блокнотном листе — одна строфа. Санхён даже оглядывает асфальт вокруг, проверяя, не улетел ли куда-то лист с уже написанными словами.
Прошло четыре часа. Нет, только одна строфа, и Санхён думает, что безумно сложно в первый раз писать то, что нужно, а не то, что пишется.

В этот день он возвращается домой довольно поздно — много позже, чем всегда, устав от пешей прогулки и в темноте едва ли не заблудившись в узких переулках и кварталах. Рефлекторно проверяет почту, сунув в карман несколько рекламных брошюр об электронике и совершенно обыденно взяв в руки привычную белую записку.
Читать, стоя в темном холодном подъезде, не хочется, усталость давит бетонной плитой на плечи, и Санхён забирает письмо, решив просмотреть дома. Бумага сухая и теплая — совсем не такая, какой была в первый раз.
Внутри не оказывается ни строк, ни единого слова даже; посередине листа, все теми же настоящими чернилами, красивым штрихом набросан схематический, но узнаваемый рисунок. Невысокие здания, прямоугольник внутреннего двора, бегло прорисованные маленькие фигурки детей и пара скамеек, на одной из которой угадывается он, Санхён, с книгой на коленях.
Снизу и чуть справа летящая подпись: «Сеул, район Йонсангу, 1999 год».
Последняя линия буквы уходит в сторону, разветвляясь и сплетая собой клетчатое полотно из алых и белых квадратов, как если бы один мир плавно перетекал в другой.
Чхондуну не страшно и почти не удивительно — он аккуратно складывает лист в несколько раз и вкладывает в блокнот, где обычно начинает писать тексты песен; следит, чтобы чернила ненароком не смазались, но они, кажется, уже подсохли.
Просто всегда, когда оттуда приходят эти записки, чернила на них ещё влажные, будто слова написаны лишь несколько мгновений назад.
Перед сном Санхён ещё долго рассматривает чернильный рисунок — каждую деталь, словно стремясь впитать его в себя полностью. Откладывает только тогда, когда глаза начинает больно резать от напряжения; бережно прячет, опасаясь даже помять.
В эту ночь ему снится тот день в начальной школе в 1999 году, снится родной район Йонсангу и соседний Мапхогу, куда переехал вскоре после перехода в среднюю школу; снится сборник стихотворений о любви и место, где этот мир перетекает в тот.
Слова ещё какие-то снятся. Строфами.
Когда наутро Чхондун вспоминает их и лихорадочно записывает в дополнение к тому, что написал на остановке, получается в общей сложности шесть строф, а когда Санхён вслух перечитывает их, то понимает — это она, та самая песня без слова «любовь».

Санхён переписывает её на новый лист долго и несколько раз начиная заново, чтобы не сделать ошибки; недовольно кривится, когда не нравится почерк и в конце концов просто вновь, как и в первый раз, вырывает из блокнота лист с текстом, складывая пополам и опуская в собственный почтовый ящик.
Ответа нет два, три, а может, и четыре дня.
За окном мир по-прежнему меняется безумно быстро, словно подчиняясь одной ему слышной мелодии для фортепиано и виолончели; воздух кристаллизуется настолько, что начинает казаться прозрачным одеялом из тончайших нитей, узелков и крошечных звезд-снежинок. Думается, будто протяни руку — и сможешь схватить его в горсть.
Чхондун время не считает и не следит за его неровным бегом — просто каждый день, кроме воскресенья, на работу за пять кварталов от дома; в полшестого утра уже на ногах, в шесть — привычный, крепкий горький до вязкости чай, через двенадцать часов — на троллейбусе вновь до дома с ручкой в руках и блокнотом на коленях.
Снова вливается в привычный ритм жизни, но совсем не удивляется и не пугается, одним утром поймав вместе с ворохом газет падающий из почтового ящика совсем не большой лист.
Написано там немного.
«Кажется, я начинаю понимать».
Впервые за долгое время Санхён улыбается.

@темы: MBLAQ, фанфики, формула счастья, Фрик-хоум детектед

---

Подводим итоги

Тщорный тоже решил слегка подвести итоги года ненапряжным флэшмобом.
Хотел ещё подвести итоги на тему «Чувак, а сколько фиков за год написал ты?», но чёт поглядел и испугался.

Сайт года: дайре, твиттер
Знакомство года: Ванька, куча народу в реале, к-пароди, шиншилло-фрики)

Итоги кэпа

Фильм года: Togainu no Chi
Блюдо года: горячие роллы
Напиток года: молочный улун
Ощущение года: «Блядь, я куда-то постоянно не дотягиваю»
Экстрим года: Совмещать учёбу с увлечениями
Праздник года: День Рождения в четыре дня
Интерес года: карэйцы, география
Мечта года: Айпод
Несбывшаяся мечта года: Айпод...
Город года: Москва
Открытие года: Я не музыкальная блядь, мне просто нужна манна
Исполнитель года: FT Island
Песня года:

Лучшая поездка года: Беларусь *.*
Традиция года: Написание фанфиков
Настроение года: Из крайности в крайность
Лучший день года: 27 ноября
Вещь года: каблуки =__="
Человек года: У Сансу окей, ты, зараза, как сюда щас пролез?
Цветок года: Карликовые розы
Вопрос года: «Штоа это за хуеверть? Это кто щас был? Тщорный, ты едешь крышей?»
Погода года: Ноябрьский снег
Сериал года: а нету
Цвет года: Зеленый, шоколадный
Время суток года: раннее утро, вечер
Группа года: фтайленд в исполнителях, а в группах будет Infinite
Одежда года: Серо-розовый костюмчик майка+шорты
Подарок года: Мягкие игрушки, плеер
Цитата года: «Чуваки-и-и-и-и-и» да, я не слишком интеллектуален
Клип года: U-KISS - Tick Tack | AA - So crazy
Изменение года: Покрасился
Любовь года: Ухён, оке-оке, ладно, я не смог удержаться Усан

@темы: кто-то что-то сказал?, флэшмоб, формула счастья

---

День ютуба

Да, Тщорный решил себе позволить сегодня эту слабость.
И вообще, вот правда несправедливо - сидишь гребешь манну с даблэй, потом - бац! - что-то клинит и уже почему-то сидишь и втыкаешь совсем не ту степь.
Но да, алилуйя, я не забывал, что вообще-то примадонн. ну да, странный какой-то, но примадонн.
какой уж есть.

Дети, ну чего вы такие прекрасные?
Чэджин вообще прекрасно спел, вот Сынхён с гитарой крупным планом, это же сердца просто невероятные. Могу сколь угодно тут сейчас развозиться о каждом из них, но это долго и все равно я как всегда больше воды налью, чем скажу что-то по делу.
Блин, ну дети, ну у меня же просто любви когда-нибудь не хватит.

А нет, впрочем. На вас - всегда хватит.

@темы: музыка, формула счастья, FT Island

---

Камбэк радио «Верхнешиншилловская №13» - [111225] Double A (AA) - So Crazy [Inkigayo]

Я тут слегка подзабыл а вернее, подзаебался со школой про предрождественское инкигайо, а поскольку я щас вообще курю мало чего, но плотно, я запощу тут вот таку штуку.
[111225] Double A (AA) - So Crazy [Inkigayo]
Штоа мы имеем?
Мы имеем:
=> Ремикс на соу крейзи - не сказать, что пиздец-крутой, но вполне себе приятный;
=> Даблэйных чуваков, наряженных по последней сибирской моде в неплохие такие шмотки (да-да, щас все быстро вспомнили, что дизайном шмоток там занимается Аура и слегка Усан, поэтому я фангёрлю) НО БОЖЕ, УБЕРИТЕ ЭТИ ЕЛОВЫЕ ВЕТОЧКИ, СИРИОСЛИ, ГАЙЗ.
=> Лично мине кажется, что Сансу в такое рядить нельзя - у него разом становится меньше простора для танцев
=> Аура без фонограммы априорно прекрасен, Сансу - недрочить, но тоже неплохо, Кимчхи - *аыворпцуфонрпв* да, мне вообще нравится его 2D-голос.
=> Хоик, я не обломаюсь, приеду в этот ваш Сеул и выскажу в литсо тебе все, что думаю о том, что ты постоянно тянешь клешни в экран.
ОУЭМДЖИ.



Я ещё чет хотел прокомментировать, но вдохновение испарилось.
А, да - забыл сказать
мне ж понравилось

@темы: формула счастья, дикое ололо, DoubleA

---

Для хёна

Хён требовал мои лапы, насколько я помню, но они щас не в форме, агада, все, не смотрим, я уебище

Что-то как-то, шиншилловы лапы тщорного

@темы: фейспалм, my life, дикое ололо

---

New Year Marathon. The tenth step

Оу, вот уже и юбилейный, десятый шаг марафона))
Юбилейный - для  Primmi
Рин, извини, пожалуйста, что я так бездарно слил конец - фтайленд никогда не были моей сильной стороной, но я очень старался.
Ты хотела музыки - я постарался тебе сыграть)
и включи там трек, плз, когда появится, оке?)
С наступающим

Название: Чёрно-белое индиго
Фэндом: FTIsland
Пейринг: Чонхун/Сынхён, бэнд-камео
Жанр: не ангст, но и не флафф; повседневность
Тип: мелоди-фик
Рейтинг: дженерал

Чёрно-белое индиго | 900 слов

Даже когда холодно становится настолько, что глаза начинают слезиться, Чонхун не спешит отходить от открытого окна — так и лежит на подоконнике, свесившись немного наружу и положив подбородок на сложенные кисти рук. Вечерний ветер, отчего-то куда более сильный, чем всегда, рвет кроны деревьев и играет крупными влажными сгустками редкого снега, бросая их в лицо; снежинки путаются в волосах, в ресницах и даже, кажется, пробираются за шиворот, заставляя вздрагивать.
Чонхуна от окна это ничуть не отваживает, и он спохватывается только тогда, когда где-то за спиной раздается тихий надсадный кашель - закрывает окно и перебирается в кресло около синтезатора.
-Я бы перетерпел, - замечает Сынхён, растирая горло и кивая на плотно закрытую раму.
-Да ну тебя, - Чонхун отмахивается и дает понять, что говорить на эту тему желает меньше всего: Сынхёну достаточно выйти в нулевую погоду без шапки, чтобы получить неприятный кашель в качестве привета от простуды.
В студии пусто и одиноко даже несмотря на то, что их двое — голоса раздаются только снаружи, за закрытой дверью, в то время как само помещение ощущается абсолютно автономным, ограниченным четырьмя стенами наскоро созданным мирком с парой гитар и синтезатором посередине. Чонхун ничего против не имеет, но вакуум все равно кажется немного странным, пусть и нисколько не отталкивающим — тепло, хоть окно и было закрыто всего пару мгновений назад.
Разговор не клеится, да ему и не надо, наверное — решает Чонхун, с ноткой тоски во взгляде рассматривая черно-белое полотно синтезатора и прижимая к шее большие наушники в попытке согреть их после холодного, почти ночного ветра.
На электронных часах напротив времени не очень много — около девяти вечера, но и это кажется ночью после слишком долгого дня. Чонхун не знает, сколько им ещё ждать здесь ребят; не знает и Сынхён, забывший спросить у Хонги точное время, когда закончится муторная запись «So Today», где тот отчаянно не мог найти нужного тона в дуэте с Чэджином.
Разговор не клеится, да ему и не надо, наверное — решает Сынхён, бездумно отбивая пальцами импровизированный ритм на гладком дереве гитары. Цели никакой не преследует, но совсем не удивляется, когда Чонхун начинает тихо наигрывать мелодию на синтезаторе, тщательно, как кажется, выбирая каждую клавишу.



Мелодия до боли знакома и немного сводит в области легких — не столь неприятное, сколько неожиданное чувство, и Сынхён пару раз моргает, пытаясь стряхнуть наваждение, вспыхнувшее оттенком индиго. Чонхун играет легко и почти не глядя на синтезатор, просто воспроизводя в памяти ноты и плавным движением переводя их на полотно черно-белых клавиш.
Сынхёну кажется, что они, черно-белые, дают звуки не под нажатием пальцев, а под падающими на них не произнесенными словами; кажется, может, больше не в данный конкретный момент, а всегда, когда Лидер начинает играть на фортепиано. Сынхён наблюдает за движениями его рук и слегка за течением минут на циферблате электронных часов; рассеянно водит ладонями по лежащей на коленях гитаре, изредка принимаясь отыгрывать пальцами ритм по дереву — и говорит невольно, больше поддавшись моменту:
-Так красивее будет, нет? - И начинает также легко, только в памяти воспроизводя ноты, наигрывать ту же мелодию на гитаре.
Чонхун, не глядя, кивает — красиво.
-Ты, хён, всегда так радуешься, когда говорят, что в следующей песне ты будешь играть на клавишных, - словно между прочим замечает Сынхён, делая вид, что наблюдает за струнами инструмента, на деле же из-под растрепанной челки глядя на Лидера. - Это видно.
Чонхун встряхивает головой, на миг сбивая ритм мелодии, и кивает нехотя.
-Да, радуюсь. Радуюсь, Сынхён...
Ритм-гитарист с минуту молчит, понимая, что лучше бы, конечно, к Чонхуну с разговорами сейчас не лезть, но слишком любопытно и кажется, что минута — вполне нормальный перерыв между двумя вопросами. Лидер, впрочем, следующего вопроса предпочитает не дожидаться.
-Мне всегда клавишные нравились. Интересно с ними — черные, белые, белые, черные. Схоже чем-то с жизнью это все черно-белое полотно, а пальцы — будто ты сам, посекундо наступающий то на одну, то на другую полосу.
Сынхён кивает.
-На фортепиано, правда, проще, чем в жизни — тут ты хотя бы во власти играть только на белых, - заканчивает Чонхун, склоняя набок голову и в подтверждение своих слов пробегаясь пальцами по белым клавишам синтезатора. - Раз, и все — только светлые полосы. В жизни не так, и это заставляет думать, что схожести нет совсем.
Мелодия двух инструментов причудливо сплетается в бесконечное кружево, длина нити которого даже тоньше паутины; кажется, будто сделай лишь малейший промах — и она порвется со звонким серебристым звуком, рассыпавшись на сотни пылинок, из которых уже будет невозможно собрать ничего вновь.
Сынхён автоматически продолжает перебирать гитарные струны, но мысли заняты совсем уже не музыкой, а последними словами Лидера.
«В жизни не так, и это заставляет думать, что схожести нет совсем».

Годы ещё девяностые, конец двадцатого, помнится, века; Сынхён хоть и прожил с тех пор лет одиннадцать, но все еще помнит, как впервые в семь лет сел за пианино, также впервые окинув взглядом длинное черно-белое клавишное полотно.
Оно отзывалось на любое, даже самое осторожное и легкое прикосновение, тянуло звуки, отдавалось еле ощутимой вибрацией в подушечки пальцев и немного с непривычки рябило в глазах полярной гаммой — Сынхён подмечал это словно между прочим, больше думая о том, что фортепиано сильно напоминает ему, семилетнему ребенку, зебру.
Зебру и, как говорила ему мама, жизнь отчасти. Такое же черно-белое.

Мысли предательски сплетаются и тают, и Сынхён не понимает поначалу, почему вспомнил этот написанный яркими чернилами в прошлом момент; не отпуская гитарных струн, напряженно всматривается в синтезатор и произносит больше в пространство, чем обращаясь к Чонхуну:
-Да нет, хён, все-таки фортепиано похоже на жизнь. В нем черного куда меньше, чем белого.

@темы: фанфики, формула счастья, FT Island

---

Я люблю последний день в школе перед НГ

Нет, действительно круто, когда вместо двух десятков долбоебиков приходят только семеро, а в школе на 12 часов заявлен концерт и дискотека после.
Ну я на дискотеку не остался - плейлист не в кон

После вчерашнего бухла которое я пропустил, отсиживаясь на губернаторской елке у народа осталась заныкана жрачка и пара коробочек рафаэлло я так понял, в целях безопасности самое основное было быстро выпито.
На что мы в кабинет алгебры вместо учебников прихватили нехилый такой пакет с едой, выцыганили у учительницы чайник и стаканы, и умудрились нажраться сладостей так, что слегка мутило.
Тщорного не мутило - привычный

А надо было после концерта ещё выставить зачет по истории.
Ну и мы, развалившись на партах, припоминали новогодние и рождественские песни.
Даша: джингл беллз джингл беллз джингл олл зе уэй оу уот фан ит из ту райд
Игорь: В новом году кто-нибудь точно сдо-о-о-охнет
Тщорный, подумав, прокашлявшись, романтично: ласт кристмас ай гейв ю май харт бат зе вери некст дэй ю гейв ит эвэй зис еар ту сейв ми фром тиарс ай'лл гив ит то самуан спешал
Все: *молчание*
*пара минут*
Хором: ПРАЗДНИК К НАМ ПРИХОДИТ, ПРАЗДНИК К НАМ ПРИХОДИТ, ВЕСЕЛЬЕ ПРИНОСИТ И ВКУС БОДРЯЩИЙ, ПРАЗДНИКА ВКУС ВСЕГДА НАСТОЯЩИЙ
Игорь, соло: мэйд бай кока-кола. пейте это дерьмище.

Потом традиционный фотосет с покерфейсами, лицами аля "срань господня, да я жэ гений" и тролльными мордами.

А вообще итогом:
=> Я сделал первый шаг к золотой медали (ние, выходит второй, ибо первый - аттестат особого образца за 9-ый класс), получив в полугодии 5(отл) по всем предметам
=> Я сдал все элективные зачеты на 5(отл) и заимел красивую зачетку с росписями всех учителей и завучей
=> Я походу не успеваю к 31-му написать все фики. Сорри, а? ТТ

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?, my life, формула счастья, дикое ололо, Волгоград

---

Попозже

Распишу тут, что было на губернаторской йолке.
Или не распишу...
Так лениво

Но ядовитых разговоров с меня сегодня хватит. Кажется, я ещё ни разу не давил из себя столько яда.

@темы: кто-то что-то сказал?, my life, формула счастья, Волгоград

---

Палим BoG. Часть третья

Но все-таки несмотря на весь кажущийся долбоебизм, один-таки плюс в своем участии на фесте я нашел.
Чуваки - ещё раз посмеялись - Тщорный дебютировал в укисс-фэндоме.
Благодаря заявке, так что сирца.
Перманент кондишн детектед - мине нужно месяц плотного курения, чтобы одуплить образы.

〖04UKISS03〗Сухён/Кисоп; "- Время идет. - Время должно идти. Если оно застынет - все пропало"; AG, not-AU, R (-)

Название: Стрелками часов
Фэндом: U-KISS
Пейринг: Сухён/Кисоп
Жанр: ангст, мистика-в-не-ау
Рейтинг: дженерал

Стрелками часов | 1818 слов

В горле нещадно скребет, и после объявления перерыва Сухён первым срывается в гримерную, переворачивая все попавшиеся на пути вещи в поисках бутылки с нормальной, желательно несладкой водой. Попадаются только пара банок кока-колы; Сухён мысленно божится вылить к вселенским ебеням все эти газировки и налить в тары приличной безвкусной воды откуда угодно — да хоть из-под крана.
Кевин заходит почти сразу следом, на ходу машинально стягивая поднадоевшие белые перчатки и опускаясь на стул. Замирает. Сухён, морщась, делает пару глотков колы и поднимает глаза на Сонхёна.
-Ты как?
-Нормально, - коротко отвечает Кевин, бросая перчатки на диван и не изъявляя особого желания продолжать разговор. Сухён, впрочем, ещё до вопроса понимает, что Кевин слишком, как бывает, сосредоточился на съемках — на драной козе не подъедешь. Лидеру не то, что бы особо неуютно видеть «Сонхёна в работе», но и хочется уже, чтобы эта хуеверть поскорее закончилась, вернув обратно пару капель повседневности.
Кола сладкая и вообще противная — вроде отвращения никогда не было, но сейчас Сухёну кажется, что это из-за неё горло и голосовые связки покрылись мнимым слоем карамели, мешающим даже говорить нормально.
Ребята приходят с небольшими интервалами, будто условившись не врываться валом и с шумом, дав друг другу максимум возможности побыть в тишине и разобраться в своих ощущениях, среди которых пусть и главенствует ажиотаж, но не сильно подавляет остальные — те, что поглубже, и редко кем выставляются на всеобщее обозрение.
Сухён уверен, что для успешной игры на камеру даже в клипе нужно пропустить все через себя, чтобы задать нужный тон картине. Все — как собирательное из мелодии, слов, движений, жестов, лиц вокруг и даже декораций на площадке. Это сложно — быть таким фильтром, решает Сухён, отрывая наконец взгляд от окаменелого Кевина, по выражению лица которого видно, что он отчаянно пытается найти объект для взгляда, но глаз не цепляется ни за одну точку, рассеянно блуждая в ограниченном спектре.
Появляется улыбающийся и ровно разговаривающий о чем-то с Тонхо Чэсоп; Илай с Хуном дальше порога не проходят, обсуждая то ли часы на цепочке в руках у Хунмина, то ли погоду за окном; каждый по очереди, но не сговариваясь, скидывает перчатки куда-то в сторону кевиновских, а Сухён думает, что зря — опять будут потом рыться в завалах, пытаясь отличить, где чьи.
Без всплесков и атмосферно привычно, и Лидер даже успокаивается, глядя то на разговаривающих ребят, то на сидящего в стороне Кевина — и его сосредоточенный вид тоже внушает спокойствие и уверенность, что все, разумеется, хорошо будет.
Какие возможны сомнения.
Сухён, конечно, Лидер, но все никак не может «отучиться» от привычки оглядываться на Сонхёна в поисках острого на вид, но крепкого плеча и взгляда умных раскосых глаз.
Привычно ровно настолько, что Сухён замечает нестыковку только минут через десять, встряхивая головой и отчасти забывая про укладку, запустив руку в волосы.
-А где Кисоп?
Хун неопределенно поводит плечами, Тонхо качает головой, а Чэсоп бормочет, зевая, что-то неопределенное.
-На площадке ещё, - в этом весь Кевин. Уйти в гримерную одним из первых, «обложиться» блоками мыслей и все равно знать и замечать все, что происходит вокруг.
«А ведь они последними уходили», - с долей досады думает Сухён, поднимаясь и засовывая в карман перчатки.
-Разберите завалы, опять ведь метаться будете, - говорит напоследок, протискиваясь мимо все ещё стоящих на пороге Хуна с Илаем и осторожно прикрывая за собой дверь.
Сухён помнит и знает, что Кисоп, хоть и трудолюбив крайне, далеко не тренирует сейчас на площадке в одиночку сложный танец — совсем не до этого, хотя Сухёну и удивительна такая реакция.
Когда ребят в первый раз знакомят с декорациями к будущему клипу, случается немаленький фурор — Кевин с восхищением ребенка разглядывает полузаброшенное помещение и мимолетом удивляется огромным настенным часам; Хун с Тонхо надолго замолкают, играясь с карманными часами, и только Илай более или менее неажиотирован, а Чэсоп просто терпеливо ждет, пока до него дойдут карманные, чтобы поэкспериментировать — правда ли гипнотизируют?
Сухёну тоже все это нравится и так далее по синонимичному ряду, но он не скрывает, что его занимают другие дела — что и куда, о чем там говорит менеджер, какая стартовая постановка в танце и все ли на месте, никто не потерялся?
Переговоры оживленные, и только Кисоп стоит в стороне, напротив стены с огромными часами. Смотрит на них неотрывно и моргая настолько редко, что создается впечатление — спит с открытыми глазами. Если существует такое глупое понятие - «напряженно спать с открытыми глазами». Во взгляде не то восхищение, не то отвращение — Сухён окончательно понять не может, сбоку вглядываясь во вдруг ставшее неподвижным и непроницаемым лицо олльчана.
Сухён решает, что попустит, когда начнут объяснять концепт клипа; но и тогда Кисоп даже не думает подойти ко всем и оторваться от созерцания декораций. И Кевин ненавязчиво, но настойчиво тянет Кисопа ко всем за обе руки, вещая на разные, порой резко сменяющиеся темы, но поглядывая на олльчана слегка обеспокоенно.
И на Сухёна отчасти — тоже.
Пока идет объяснение и прочие мелочи, ребята слушают, понимая — пропустишь слово, и аукнется потом несладко, когда спутаешь, в какой руке должен был держать чертовы карманные часы, действительно гипнотизирующие не хуже стеклянных шариков на ниточке. А Кисоп стоит, вытянувшись по струнке и все равно изредка оглядываясь на настенные — не то, что бы испуганно, но как-то загнанно. Да и вообще Сухёну перестает это нравиться, и он встает чуть сзади и правее Кисопа, закрывая ему обзор и собственнически укладывая обе руки на его плечи.
Тот дергаться перестает и успокаивается, но у Сухёна на душе влажный склизкий осадок — ни содрать ничем, ни выскрести, и кажется, что даже если капнуть кислоты, он не исчезнет. Как и огромные настенные часы из отражения в темных, практически черных на грани нереальности глазах Кисопа. Поэтому Лидер не особо удивляется, видя его здесь снова — неподвижного, как статуя авторства греческого скульптора, и пугающе-одинокого, от чего почти забытый осадок появляется новой волной.

-Пойдем отсюда.
-Тебе не нравится? - Кисоп вскидывает на Сухёна глаза. Кажется, удивляется.
Сухёна прямой вопрос ставит в тупик; не сложностью, а какой-то наивной откровенностью и серьёзностью, которая сподвигает к правдивому ответу, который ещё требуется сформулировать так, чтобы донести то, что нужно, а не просто слова. У него, Кисопа, лучше всех получаются такие вопросы — когда подсознательно не можешь даже в мелочи солгать в ответ.
Сухён предпочитает нейтральный вариант — промолчать, убрав руки в карманы и слегка отвернувшись. Полузаброшенный с виду зал видится совсем иным, нежели во время съемок, когда вокруг бегают шестеро суетящихся и веселящихся оболтусов, за которыми нужно проследить, чтобы подножки и пакости — ни-ни. А теперь, когда есть только зал, играющий в молчанку Кисоп и сам Сухён, площадка представляется настолько другой, что в первые секунды бесцеремонно скрадывает дыхание, оставляя на его месте вакуум и потребность в тишине. А её зал дает в полной мере.
-Они идут, - вдруг тихо произносит Кисоп, указывая на настенные часы. - Идут. Слышишь?
Сухён не вздрагивает от неожиданного звука голоса только потому, что дал себе установку вести ровную линию. Запрокинув голову и прищурившись, внимательно всматривается в четкие римские цифры, фигурные стрелки и чернильные деления; тик-так, тик-так. Мираж, игры подсознания.
-Нет, Кисоп, - мягко. - Они не идут. Это всего лишь макет. Декорация.
Олльчан отрицательно качает головой.
-Они идут, - поднимает руку в просьбе о молчании. - Прислушайся.
Сухён хмурится и тянет на себя его руку; Кисоп тут же высвобождается и сильно сжимает в пальцах ладонь Лидера, как утопающий — ветвь лианы на берегу быстрого течения Амазонки. Пальцы у Кисопа очень горячие и разве что не обжигающие — тепло от них волной передается по всему телу, доходя до сознания и обрушивая на него лавину тумана.
Тик-так.
Тик.
Сухён помимо воли вновь вглядывается в настенные, изучая каждый узор, любую тень на циферблате от неподвижных фигурных стрелок. Взглядом по часовой, медленно, словно нехотя; обратно — сложнее, глаза начинают слезиться и чернить картинку. Со слухом проще, но тяжелее — рядом неровное дыхание Кисопа и, кажется, слышны завывания ветра в щелке неплотно прикрытой двери. А может, это звук движения воздуха в этом странном, вытянутом вверх зале, где Сухён уже почти не видит потолка — только далекие, безумно далекие черные звезды, отражающие своей поверхностью блеск лацканов пиджака и только поэтому видимые глазу.
Ни человеческих голосов, и близкого раньше дыхания теперь практически нет. Сухён чувствует, как со всех сторон его словно мягко обволакивает приятная ткань, название которой — пустота.
И в этой пустоте слышно лишь «тик-так, тик-так».
-Они идут, - повторяет рядом тихий голос, и окружающая картина рекой осколков осыпается вниз, возвращая к реальности. - Время идет.
В ногах — неприятное ватное чувство, а пальцы Кисопа все также пульсируют волнами жара.
-Время должно идти, - голос будто не сухёновский, да и глаза пустые, только сейчас принимающие осмысленное выражение, тоже совсем не его. - Если оно застынет — все пропало.
Кисоп смотрит с недоумением. Сухёну сложно сейчас объяснить слова и показать вот так просто, на пальцах, что будет, если время остановит свой ход; он все ещё где-то там, в этой пустоте — и точно знает, что время в ней тогда остановилось.
И все эти безумные далекие звезды, и звук движения воздуха — это время остановилось.
И это — страшно. Сухён уверен.
-Оно идет так, будто никогда не устает, - начинает Кисоп задумчиво, и Лидер делает вывод, что олльчана странное мгновение обошло стороной. - Идет быстро, изредка срываясь на бег. Хотя нет — оно почти всегда срывается на бег. Оно везде — часы на руках, в кармане, на экранах телевизоров, оно даже здесь, в словах песни. И тем более — вот здесь. Бежит время, часы бегут.
Кисоп указывает на настенный циферблат и замолкает на секунду, переводя дыхание.
-Я думаю иногда, что не успею ничего. И это... страшно?
Сухён некоторое время молчит, обдумывая слова и краем сознания уже начиная как всегда тщательно подбирать формулировки — но сейчас сложно и совсем неподконтрольно, поэтому в короткой фразе звучит только скрытая на автомате горечь:
-Страшно — если оно остановится. А эти, - взмахивает рукой, указывая на часы. - Не идут. Декорация. Красивая правда, реалистичная. Не смотри на них — ты все успеешь. Я уверен. Знаешь?
Во взгляде Кисопа теперь задумчивости больше, чем загнанности и страха. И он прекрасно понимает, о чем говорит Сухён — пусть и в первый момент это кажется простым набором отрывистых, коротких фраз.
-Да, знаю.
Улыбается привычно и немного смущенно — мол, прости за слабость. И все же уходя и по-прежнему держа Сухёна за руку, говорит тихо, больше для себя и для оставшегося позади вакуума, в котором время тогда остановилось:
-И всё-таки они идут.


-Интересная все-таки вещь, - заявляет Чэсоп, стоя напротив больших декоративных часов на съемочной площадке. Покачивает перед глазами карманные на цепочке и изредка смотрит сквозь них на настенные. - То ли меня действительно укачало этой штукой, хотя не гипнотизерская, то ли и вправду так.
-Что там такое? - интересуется Кевин, в замедленном темпе повторяя лейтмотив танца.
-А смотри, - невозмутимо зовет Эйджей, указывая пальцем и циферблат больших часов. - Когда мы уходили — я точно помню — обе стрелки стояли на двенадцати. Теперь — на двух и трех. Для клипа уже, что ли, переместили их...
-Наверное, - соглашается Кевин, а Кисоп, поправляя манжеты рубашки, только прячет улыбку в уголках губ.
Как и Сухён, стоящий у дальнего окна и пытающийся разобраться в ворохе перчаток — где чьи.

@темы: фанфики, U-KISS

---

Палим BoG. Часть вторая

Тщорный категорически не знает, на какие ебеня он выкладывает это здесь - апох, пусть будет, ибо все равно скоро дайру архив заказывать, чтобы ничего не потерялось.
Второй текст я удосужился наваять только на блок тонсэнов.
Почему-то инпхинит всегда тянут меня экспериментировать в действительностью.

на заявку
〖03INF02〗Тону/Сонёль; «Все люди, попавшие сюда, говорят это»; MAU, not-POV

Название: Violaceus. Песочные часы
Фэндом: Infinite
Пейринг: Тону/Сонёль
Жанр: мистика, недоангст
Тип: АУ
Рейтинг: дженерал

Violaceus. Песочные часы | 2471 слово

Тону не любит странности — они внушают недоверие и заставляют диафрагму судорожно сжиматься в предчувствии чего-то, что нельзя спрогнозировать или, тем более - избежать. Тону не любит странности, поэтому поспешно отворачивается от окна, когда проходящий по улице человек роняет случайно что-то, мгновенно рассыпавшееся по асфальту сотнями сверкающих осколков; прохожий с сожалением, как кажется, качает головой и поспешно уходит, убрав руки в карманы и подняв воротник куртки.
Тону не может объяснить, почему обычная, в сущности, ситуация видится ему «странностью» - просто установка в сознании, которую он не в состоянии преодолеть, через силу отводя взгляд от глянцевой россыпи осколков.
Удивительно яркого, чистого фиолетового цвета, больше напоминающего индиго; когда солнечные лучи надают на гранулы, они мимолетно вспыхивают слепящим глаза светом и вновь темнеют, ровно переливаясь словно даже на любом дуновении ветра.
Проходит день, два — ветренно; части разбившегося хоть и мелки, но тяжелы, если ветер до сих пор не может их развеять, облетая стороной. Тону проклинает все эти странности, когда взгляд в очередной раз цепляется за разбитое «стекло»; обходит его по бордюру на улице, задергивает шторы на карнизах и в конце концов просто перестает без нужды выглядывать в окно.
Пару раз просит штатных дворников убрать «мусор», получает положительный ответ и наутро все те же фиолетовые осколки под окном, играющие с лучами раннего солнца.
Не смотреть получается все хуже, сны окрашиваются в цвет индиго, и в какой-то момент Тону понимает, что темные гранулы настойчиво выстилают ковер под ногами, текут в ладони из-под крана вместо воды и пропитывают собой кислород, делая его щемяще сладким, как фруктоза.
А когда контакт «глаза в глаза» налажен, то становится совсем просто до конца сгустить воздух и всыпать в реальность недостающих горстей фиолетовых гранул.

Тону не удивляется, но рефлекторно сжимает зубы, слыша однажды вместо нормального звука шагов шорох мелкой гальки под ногами. Вперед, назад, в сторону — неважно, вокруг лишь океан цвета индиго, а воздух, если высунуть кончик языка, ощущается сладким.
Почти как фруктоза, но все же побледнее.
Чувство нормальной растерянности приходит только через десяток шагов, когда Тону осознает, что нет привычного изменения пейзажа и динамики воздуха — вроде и делая шаги вперед, словно остается на месте, не двигаясь ни на йоту.
Страх статики бьет по органам чувств; в глазах темнеет, сладкий кислород оседает на стенках дыхательной системы, мешая дышать, а слух нарушается, меняя окружающую тишину за свистящую на уровне ультразвука. Силы гравитации не хватает, чтобы осесть вниз и найти опору вернее, чем вакуум.
Тону кажется, что он закрывает глаза всего на секунду — моргает, как обычно. Но проходит много, много больше времени, наверное; перед ним уже не совсем одинокая фиолетовая пустыня.

Качели.
Обыкновенные качели на тонких несильных опорах и жестких веревках, продетых в грубо выпиленные отверстия в деревянном сидении. Как-то гротескно, неправильно и немного страшно — вот так просто, посреди пустыни цвета индиго, одинокой настолько, что в ней нет даже дюн.
Качели покачиваются не так, как привык Тону — без скрипа, почти неслышно и не очень сильно, будто тот, кто их двигает, опасается повредить грубые веревки. Хотя, думается, их невозможно даже перепилить — настолько жесткими кажутся на первый взгляд. Вперед-назад, вперед-назад; тихий смешок, в тишине прозвучавший очень отчетливо, и только тогда Тону фокусирует взгляд не на качелях, а на том, кто, удобно устроившись на сидении и отталкиваясь ногой от земли, раскачивает их из раза в раз.
-Привет, - улыбаясь, но совсем обыденно, будто ничего особенного не происходит, говорит незнакомец, в такт ударению в слове отталкиваясь от земли. Тону удивительно, что тот ведет себя настолько спокойно — не допускает мысли, что этому человеку ситуация может казаться как минимум самой что ни на есть повседневной.
Если тут вообще существует такое понятие, как дни.
Тону стоит на месте и не испытывает никакого желания делать хотя бы шаг вперед; рассматривает незнакомца со все более оживающим интересом, изредка хмурясь и словно отмечая что-то то прищуром глаз, то кивком, то покусыванием губ.
Первое, что замечает Тону — безбрежный песок-галька своим цветом индиго вливается даже в этого парня, окрашивая его изначально темные глаза и волосы в оттенки синего и фиолетового; цветовой мираж рассеивается только тогда, когда незнакомец начинает двигаться — почти всегда, раскачиваясь, и Тону сложно удержать в памяти этот обман зрения. А хочется — красиво.
Одет парень просто — рукава фиолетовой, как все вокруг, атласной рубашки закатаны до локтей; черные обыкновенные брюки хоть и выглажены, но не выглядят особо классическими, а лаковые туфли уже и не лаковые из-за то и дело подворачивающейся под ноги гальки и невесомой фиолетовой пыли.
Взгляд отвести почему-то хочется, но не смотреть получается плохо, как когда-то на разбитые под окном стеклянные осколки.
-Так смотришь, будто в первый раз видишь, - заявляет незнакомец, снова раскачиваясь сильнее. - Даже на приветствие не ответил, ну.
Тону удивленно вскидывает взгляд в ответ на прозвучавшие в голове парня нотки обиды; нет, вроде не послышалось — тот действительно обиженно кривит губы, хоть и видно, что больше тянет в улыбку.
-Не ответил?
-Не ответил.
-Ну... Привет?
-Привет, - радостно повторяет незнакомец, кивая и склоняя голову набок. - Делаешь успехи. Меня зовут Сонёль, добро пожаловать, бла-бла-бла, ну и так далее; извини, я тут немного не прибрался — не ждал гостей, но очень рад.
Сонёль обводит жестом бескрайнюю фиолетовую пустыню и чуть смущенно пожимает плечами — будто действительно стыдно. Не за беспорядок, а за пустоту больше.
-Тебя ведь Тону зовут, да?
Тону не знает, почему сложно отвечать и вообще говорить что-то в этом месте; в голове странный пустой вакуум, мешающий даже двигаться нормально, но Ёль, кажется, понимает и на долгое молчание теперь не обижается. Да и в тот раз — сомнительно, что обижался, решает для себя Тону.
Он уже почти не удивляется, откуда Ёль знает его имя и вообще не видит ничего странного в таком легком, но пока ещё односторонним общением; сложно вообще удивляться чему-то после того, как однажды в ладони вместо воды из-под крана начали литься мелкие фиолетовые осколки стекла.
Сонёль, утвердительно кивнув своему предположению, которое и предположением являлось-то только по факту, легко спрыгивает с сиденья качелей и вопросительно кивает в сторону бесконечного горизонта.
-Тут, конечно, выбор развлечений невелик, но мы можем попробовать найти двойные качели.
Звучит настолько привычно, что Тону вновь забывает удивиться немного.

Когда говорить становится легче и состояние возвращается на круги своя, Тону первым делом говорит то, что пришло в голову уже давно.
-Странно как-то все это. Не люблю странности.
Под ногами шелестит фиолетовая галька, в которую иногда ноги проваливаются по щиколотку; Сонёль, правда, идет по ней куда привычнее, чем Тону, поэтому умеет выбирать места, где поверхность более твердая и удобная.
Или не выбирает вовсе, а просто не может провалиться.
-Все люди, попавшие сюда, говорят это, - кажется, в голосе Сонёля звучит тщательно скрываемая грусть с привкусом фруктозы. - И все вдруг перестают любить странности. Странно, да?
Тону мотает головой, как ребенок, яро отрицающий, что не он съел весь конфетный новогодний подарок за пару десятков минут.
-Я ещё раньше не любил. Ну, до того, как попал сюда.
-Почему? - Сонёль искренне недоумевает.
-Они тяжелые какие-то, непредсказуемые и... странные?
Ёль останавливается и начинает тихо смеяться, роя ногой ямку в льющемся от любого прикосновения песке. Смотрит вроде и вниз, но все равно лукаво на Тону поглядывает, не сдерживая смеха.
-Удивительно, что странности такие странные. Да только это не повод их не любить — а в остальном да, можно, наверное, согласиться. Или нет. Я их люблю. Здесь их все любят, - Ёль снова кивает на пустыню. - Все — то есть я.

Когда вдали появляются обещанные Сонёлем двойные качели, которым тоже особо удивляться не приходится, Тону наконец задает вопрос, который на языке вертится уже давно, но сорваться опасается — Тону предполагает, что слышать странную правду будет тоже неуютно.
-Ты сказал, что все люди, попавшие сюда, говорят это. Но куда — сюда?
Сонёль в задумчивости останавливается перед одними из качелей, убрав руки в карманы и пристально смотря в одну точку; проходит несколько мгновений, и он вновь оживляется, встряхнув головой и вместе с пеленой мыслей скинув замершие на волосах оттенки цвета индиго.
И говорить начинает только тогда, когда удостоверяется, что качели Тону попались удобные, а его собственные эластичны ровно настолько, чтобы суметь сделать на них «солнышко».
Единственный аттракцион в пустыне, где нет даже дюн, потому что нет ветра.
-Существует легенда, - начинает Сонёль будничным тоном, каким объясняют давно известную истину. - Что эта пустыня образовалась тогда, когда какой-то незнакомый человек уронил из кармана песочные часы с фиолетовыми гранулами. Они разбились в тысячи осколков цвета индиго, и образовался этот мир.
Тону отталкивается ногой от земли, чувствуя, как песок легко поддается движению и расступается; раскачивается немного.
Сонёль, упомянув слово «легенда», на миг задумывается.
-Легенды — они же передаются из поколения в поколение, - подсказывает Тону, поняв, в чем дело. - А ты... один здесь?
-Почти, - отвечает Ёль неохотно, не желая углубляться в неприятную тему. - Здесь бывают изредка гости — как ты, например. Приходят ненадолго, а уходят навсегда. Во всяком случае, ещё ни один обратно не возвращался.
Внезапно Ёль улыбается широко и немного удивленно, словно только что открыл для себя некую ранее скрывавшуюся истину.
-Они, конечно, не могли сложить эту легенду — я её обычно рассказываю. Выходит, я её придумал, так ведь?
Приходит черед Тону улыбаться ребячеству; он смеется заливисто и нисколько не издевательски — Сонёль это прекрасно чувствует, посмеиваясь в кулак собственной наивности и простоте.
-А качели? - отсмеявшись, спрашивает Тону, пространно указывая на веревки.
-Качели? Наверное, я тоже их придумал, - серьёзно отвечает Ёль и радостно улыбается, когда Тону вскакивает на ноги, боясь, что придуманный Сонёлем мираж сейчас испарится. - Дурак. Я ещё ни разу не падал.
Тону косится на Ёля недоверчиво, а на качели теперь садится с известной долей опаски, думая, что мираж о своем-то создателе позаботится, а вот о нем — вряд ли.

Проходит несколько часов, и Тону перестает раскачиваться на качелях, почувствовав ватное чувство в груди и головокружение — верный признак того, что пора бы заканчивать аттракцион. Сонёль, из-за постоянного подобного времяпрепровождения явно не жалующийся на вестибулярный аппарат, только кидает удивленно-понимающий взгляд и тоже останавливается, не держась даже за веревки.
Привык, да и руки о них обтесать — дело одного мгновения.
После долгого катания мир вокруг не хочет останавливать круговое движение ещё некоторое количество времени, и Тону думает, что оно так навсегда и останется. Но вскоре картинка перед глазами приобретает прежнее статичное положение, а контуры становятся яркими.
-Послушай, - обращается Тону к Сонёлю, усевшемуся прямо на гальке и собирающему из её мелких осколков некое подобие замка-насыпи. - Здесь всегда все так постоянно?
Ёль сначала вопроса не понимает, нахохлившись и щурясь на блестящие крупинки на ладонях; присматривается к ним внимательнее и вдруг кивает.
-Посмотри сюда, - Сонёль набирает в ладони целую горсть фиолетовых осколков и подносит к глазам Тону. - Смотри на гальку, надо подождать ещё минутку.
Тону послушно отсчитывает про себя шестьдесят секунд, напряженно всматриваясь в осколки. Раз, два, три, десять, шестьдесят — один из лежащих на вершине горсти, дрогнув, рассыпается в невесомую пыль цвета индиго, тут же растворяясь в воздухе.
Будто и не было его, этого одного осколка.
-Видишь? Каждую минуту, где бы я ни был, около меня исчезает одна из таких фиолетовых гранул. Исчезает и не возвращается больше никогда, как те гости, понимаешь?
Тону ежится, как от порыва холодного ветра.
-По крупицам исчезает, - продолжает Сонёль, наблюдая за ещё одной испарившейся. - Этот мир исчезает.
Ёль с грустью улыбается и отпускает набранную горсть песка, которая тут же радостно льется обратно в океан, никем не сдерживаемая.
-Я не знаю, сколько времени пройдет, прежде чем рассыплется последняя из них, но мне интересно, что тогда станет со мной, - Сонёль смотрит на Тону уже не с грустью, а даже с некоторым восторгом. - Это ведь правда интересно. Я же не знаю, как попал сюда — но хотя бы узнаю, как пропаду отсюда.
Тону прислоняется спиной к опорам качелей и раскачивает их рукой за веревку, думая, что без скрипа они — и не качели уже даже в некотором роде.
-Ты даже не знаешь, как попал сюда?
-Не знаю. Может, это я сам уронил и разбил когда-то песочные часы.

Становится как-то непривычно легко, но Тону списывает это ощущение на привыкание к здешней атмосфере, не придавая изменениям особого значения.
-Выходит, эта пустыня исчезнет когда-то?
Сонёль кивает.
-Да. Насколько бы тяжелы ни были осколки, ветер все равно их разметает. По частям ли, просто ли стерев уголки в пыль.
Тону не сразу понимает, что Сонёль говорит о той, его реальности, где он впервые увидел разбитое фиолетовое стекло на асфальте; встряхивает головой, пытаясь освободиться от вихря тяжелых мыслей.
-Нет ничего постоянного или вечного, - Сонёль как-то грустно усмехается, кивком указывая на самого Тону. - Смотри, вот и ты уже уходишь. Забавно наблюдать здесь за полупризраками, которые окрашиваются в цвет индиго. Красиво, но нельзя насладиться в полной мере.
Вздрогнув, Тону беспорядочно взмахивает руками, осознавая, что теперь становится настолько легко потому, что тело прозрачно и имеет призрачный, легкий оттенок фиолетового; он растерянно смотрит на вновь убравшего руки в карманы брюк Сонёля, искренне не представляя, какими могут быть его одни из последних слов для этой реальности.
Сонёль нарушает молчание сам.
-Вернешься? - усмехается.
-Вернусь.
-Не вернешься, - качает головой Ёль. - Сюда никто обратно не возвращается. Ну, наверное, так и должно быть.
Перед глазами Тону теперь поочередно то бескрайняя индиго-пустыня, то карниз на его собственном домашнем окне; две эти картинки, дрожа, сменяют друг друга, и вторая — домашняя — отвоевывает себе все больше времени. А когда тело становится совсем невесомым и «фотография» пустыни появляется в последний раз — Тону чувствует это — Ёль прощально машет рукой и улыбается той улыбкой, выражение которой описать сложно из-за огромного количества тонов и полутонов, соединившихся в ней.
-Ну, может я вернусь к тебе когда-нибудь. Хотя кто его знает, конечно. Бывай, и не забудь отряхнуть руки от фиолетовых гранул, хорошо?
Тону с усилием кивает — и двигаться сложновато уже, и в горле скребет слишком сильно и больно.
Почему-то.

***
Запивая в очередной раз теплой водой непонятно откуда взявшуюся боль, Тону осторожно ставит стакан на стол и тщательно вытирает руки от фиолетовой пыли, осевшей на подушечках пальцев. Если взглянуть внутрь самого себя, то можно увидеть пустоту с темно-синими отсветами; Тону пока предпочитает не смотреть.
Больше туда, в окно, на все так же лежащие на асфальте фиолетовые осколки. Люди обходят их стороной отчего-то — никто не наступит, не пнет, не разметает автомобильным колесом.
Тону думает недолго, прежде чем взять из гостиной небольшую пиалу и спуститься вниз, к дороге. И недолго думает, прежде чем просто так, без перчаток, начать по одному бережно собирать осколки в емкость, не боясь пораниться.
Тону знает, что они не причинят ему вреда.
Когда проходит немало времени и все гранулы оказываются в пиале, Тону поднимается с колен, аккуратно держа её в обеих руках и терпеливо дожидаясь момента, пока кто-нибудь из соседей не откроет дверь подъезда — опасается хоть одной рукой отпускать ношу.
Дома ставит её на подоконник в светлое место, где солнце играет большую часть дня — гранулы красиво переливаются в золотистых лучах, создавая впечатление движения.
И с каждым днем минусуют по одной от общего количества, рассыпаясь в сразу же исчезающую пыль.
Тону не знает, когда исчезнет последняя из них, но подсознательно ждет, что он, человек из пустыни-индиго, сам вернется однажды, «хотя кто его знает, конечно».
«Бывай, и не забудь отряхнуть руки от фиолетовых гранул, хорошо?»

@темы: Infinite, фанфики