nah, fuck it
Подумать только, уже одиннадцатый шаг марафона)
Одиннадцатый - для keysquare
Тебя, Кей, сейчас здесь нет, и я не знаю, когда ты прочтешь это; но я уже безумно соскучился по тебе и прошу у астрала подарок на Новый Год - чтобы ты к нам вернулся.
Одиннадцатый, кстати, символично в свете последних дней: две единицы, как даблэй - две первые буквы в любом алфавите. А и А ))
Я абсолютно не успел уточнить ни фэндом, ни пейринг на твою заявку с фразой
Напиши мне песню без слова «любовь»
поэтому я решил пойти проторенной тропинкой.
Я понял фразу буквально, признаюсь, и я думаю, что ты хотел видеть нечто другое.
Но в любом случае - С Наступающим тебя, Кей. Я надеюсь, что все будет.
Название: Письма из невесомости
Фэндом: MBLAQ
Автор: Тщорный
Пейринг: Чхондун-центрик, Чхондун/ (?)
Рейтинг: дженерал
Жанр: ангст, мистика, психология, философия
Тип: AU, MAU
коллаж авторства Барвинка.
мелоди-фик на
Письма из невесомости | 4137 словКартинки реальности сменяются хаотически и немного суетливо - бегущие по наклонной плоскости асфальта осенние ручьи на глазах покрываются сначала тонким, а затем и прозрачно-сильным слоем льда; умирающие красно-желтые листья стремительно сереют, превращаясь в прах и осыпаясь блеклым пеплом, который сначала можно принять за снег; меняется освещение с теплого циклонного на холодный антициклонный, разводы на стеклах превращаются в белый иней, воздух кристаллизуется, а уровень ртути в столбике термометра торопливо спешит вниз, отзываясь протяжными порывами ветра.
Санхён идеально сливается с этой картиной, чем-то схожей с «Бульваром Капуцинок» Моне — шаги плавные и отчасти тоже торопливые, хотя демисезонная обувь на гладкой подошве неудобная для скользкого дня. Он, конечно, не бежал бы так, не будь уверен, что эта беспорядочно-логичная метаморфоза не происходит ровно везде, даже на его рабочем столе дома; в солнечном сплетении тугим клубком бьется страх, что уже через секунду и там пейзаж бесповоротно изменится, покрыв белые листы бумаги синим инеем и заморозив чернила в паре ручек.
По проспекту, не замечая людей, по бульвару, сливаясь с пятнами кисти импрессиониста, по узким улочкам, едва ли касаясь оледенелой земли, затвердевшей за несколько десятков секунд под влиянием хаоса, вязкой массой разлившегося вокруг. И даже сердце бьется также беспорядочно, то пропуская удары, то замолкая на миг и вновь пускаясь в неритмичный танец.
Чхондун проклинает этот глупый страх, но все равно не может подавить его, когда вспыхивает мысль, что с бумагой могут сильно деформироваться, изменяясь, написанные на ней тексты песен; до него сразу доходит абсурдность собственных размышлений, но от этого легче не становится — в безумном течении осознание и логика слишком слабы для борьбы с окружающей действительностью.
Когда Санхён вбегает в подъезд и тянется к кнопке вызова лифта, в голове эхом отдается звон колокольчика: вот, сейчас, здесь и обязательно, не делая ни шага вперед подчиниться минутному порыву и, нашарив в кармане пальто связку ключей, лихорадочно отыскать в ней почтовый, долго пытаясь попасть и разъем и в отчаянии царапая лаковую поверхность ящика. Санхён делает пару глубоких вдохов и решает, что да — выглядит совсем по-идиотски, думается совсем по-идиотски и вообще все как-то слишком по-идиотски; ключ наконец попадает в скважину, и снизу из ящика падают несколько листовок, газет и конвертов — Чхондун не поклонник частой проверки почты. Он только успевает подхватить бумагу, на кипу которой ложится последний листок — простой белый лист квадратной формы, сложенный в несколько раз и немного подмокший, словно из-под снега или дождя.
Он лежит на самом верху, чуть приоткрытый — Санхён, не выпуская из рук остальную почту, просто поднимает её поближе к лицу и пытается разглядеть содержимое листа.
«Здравствуй, меня зовут»
«и странно ветрено сегодня с утра»
«как-то по-дурацки самые сокровенные страхи имеют обыкновение сбываться»
Кипа бумаг веером опускается на влажный пол подъезда, а Санхён, в воздухе подхватив листок с текстом, срывается вверх по лестнице, забыв про ждущий с открытыми дверьми лифт. Давит на легкие, будто атмосферное давление разом поднялось на немало единиц.
Санхён готов вбить чертов ключ в скважину, но снова отчего-то долго не может попасть в проем и провернуть нормально — то и дело зубцы застревают, не желая вытягиваться наружу. Чхондун неосознанно, пытаясь открыть дверь, мнет в пальцах листок с обрывистыми надписями; замечает его, помятого, только тогда, когда ощущает влагу на пальцах — бумага изначально была в водяных разводах.
Сует записку в карман и распахивает дверь, вбегая в прихожую прямо в уличной обуви — благо, слякоть успела замерзнуть, не оставив грязных следов.
Идти недолго; бежать, как Санхён — и того меньше, но он все равно отчаянно торопится, будто какие-то доли секунды способны изменить что-то, если это что-то вообще происходит. В его комнате, давно уже приобретшей статус кабинета, все по-прежнему — только разводы на стеклах окон сменились бело-голубым хрупким инеем, и воздух стал немного холоднее, чем пару часов назад. Санхён, чувствуя, как клубок в солнечном сплетении становится слабее, автоматически ворошит кипы листов, исписанных мелким, но отчетливым почерком; проверяет пару ручек, чтобы удостовериться — нет, чернила не замерзли.
Черт его знает, что происходит в этой безумной природной метаморфозе.
Санхён отпускает листы с текстами песен лишь тогда, когда они начинают приятно греть ладони, словно говоря — да, в порядке, деформация обошла стороной. Биение сердца уже напоминает более или менее привычный ритм, а клубок развязывается совсем — без него отчасти уже даже пусто, но Санхёну все равно радостно, что страх отступил на пару шагов назад.
Новая волна накатывает в момент, когда Чхондун скидывает пальто: из кармана выпадает сложенный в несколько раз измятый лист, и Санхён выпускает из рук одежду, отшатываясь и отчего-то подсознательно опасаясь приблизиться.
И сначала аккуратно поднимает и отряхивает пальто, вешая его в шкаф; убирает обувь и складывает шарф, прячет перчатки в полку и только затем наклоняется над листом, почти размокшим от воды.
Санхён по своему опыту знает, как коварна бывает вода в разговоре с чернилами.
«Здравствуй, меня зовут … В первых письмах из вежливости принято говорить о погоде — что ж, зима наступает невероятно стремительно, и странно ветрено сегодня с утра. Но я люблю перемены, и поэтому жаловаться в данном случае — неблагодарно весьма, ты не находишь?
Небольшой листок — но под рукой больше нет ничего, и места совсем не хватает для полного письма; скажу только то, что по канону в конце должно быть — тебе, наверное, важнее это будет - как-то по-дурацки самые сокровенные страхи имеют обыкновение сбываться. Поэтому либо не бояться, либо исправлять.
Ладно, до скорого, бумаги что-то правда маловато».
Чернила от влаги местами расплылись — где-то у знаков препинания, где-то у нескольких зачеркнутых слов или просто легких штриховых рисунков на уголках. И на месте имени только потемневшая фигура, напоминающая англичанина в темном пальто, мокром от лондонского дождя.
На ватных ногах Санхён бредет в ванную и пьет из-под крана столько воды, сколько максимально, кажется, может вместить организм; на кухне стоит кувшин с кипяченой, но туман в голове слишком явный и вязкий, чтобы нормально мыслить.
«Письмо» Чхондун рвет на десятки мелких после нескольких бесплодных попыток поджечь отсыревшую бумагу; пускает обрывки из окна на ветер и плотно прикрывает раму, облокачиваясь на подоконник и устало сжимая пальцами виски. В голове не долбит, да и клубка в солнечном сплетении нет совсем, но неприятный осадок — тот да, тот остался.
Ночью снится что-то погано склизкое - то он, Санхён, меняется местами с Алисой в Зазеркалье, безумно меняя канон и становясь больше похожим на Оза Безариуса в Бездне; то листы с текстами сами складываются в причудливых птиц, разом вылетающих в окно — как стая осенью держит направление на юг.
Просыпается тоже как-то склизко.
***
Санхён очень точно определяет момент, когда попустило — около недели не проверяет почту, старается не смотреть в кухонное окно, откуда вылетели обрывки записки, и ходит по оледенелым тротуарам как можно медленнее, чтобы уменьшить ощущение по-прежнему происходящих в мире метаморфоз.
Небосвод правильными треугольниками прочерчивают стаи птиц, держащих путь на юг, и вскоре в городе остаются лишь вороны и по паре воробьев на голых ветвях деревьев; исчезают последние захоронения серого пепла от умерших листьев, а ртуть в термометре будто стремится исчезнуть совсем.
Санхён старается о почте вообще не думать, но когда думает невольно, то приходит мысль, что пора бы перестать себя вести как дитя, боящееся заглянуть в комнату, где родители выключили свет, а выключатель находится слишком высоко, чтобы достать.
Чхондун не удивляется, но рефлекторно убирает руки, когда из ящика одиноко падает уже знакомый лист бумаги, с виду находящийся там совсем недавно — ровный, сухой и кипельно-белый, все так же аккуратно сложенный в несколько раз. Любопытства особого не чувствуется — сказывается память о страхе за тексты песен, за смытые водой чернильные буквы и имя — а лист, вызывая чувство дежа вю, опускается на пол подъезда, раскрываясь от сквозняка, гуляющего по низу помещения.
«Прости, мне не хотелось пугать тебя — просто бумага действительно кончалась, а сказать самое главное нужно было. Не спрашивай, почему я не взял лист побольше — здесь, где я нахожусь, вообще сложно достать что-либо по желанию.
Впрочем, я надеялся на ответ; но ты, видимо, либо уничтожил записку, либо был занят работой. Я пробую не расстроиться, и даже почти получается — уже хорошо, правда? Я надеюсь, что с твоим домом и — это опять же важнее, я думаю — текстами твоих песен ничего не случилось за время этих изменений. Они проникают повсюду, я уже заметил; только немногих обходят стороной, и черт его знает, по какому принципу.
Ладно, не буду отвлекать тебя — ты давно не брался за ручку, может, напишешь что-нибудь? Об изменениях, например. Я слышал, что поэты часто пишут о том, что производит на них сильное впечатление».
Ни подписи, ни теперь даже рисунков по уголкам бумаги — просто несколько строк текста, и Чхондун, не глядя, наступает на записку, как на ядовитое насекомое. Обувь чистая и сухая после дома, но «письмо» все равно стремительно размывается, а поплывшие чернила становятся похожи на пятна крови.
Начинает подташнивать, и Санхён, подняв воротник пальто, выходит на улицу, думая, каким помешанным, совершенным гением или полнейшим идиотом надо быть, чтобы выводить каждую букву настоящими чернилами и не перьевой ручкой даже, а самим что ни на есть пером.
Санхён в этих вещах разбирается неплохо.
Любопытство, уж было исчезнувшее по принципу «не суй нос, и нервотрепки меньше», вновь начинает просыпаться, когда Санхён понимает, что ничего страшного из-за этих записок с ним не случается; вокруг по-прежнему жизнь течет раза в два быстрее и хаотичнее, чем прежде, но в общем — все так, как и должно быть.
Каждый день, кроме воскресенья, на работу за пять кварталов от дома; в полшестого утра уже на ногах, в шесть — привычный, крепкий горький до вязкости чай, через двенадцать часов — на троллейбусе вновь до дома с ручкой в руках и блокнотом на коленях: отчего-то рифмованные строки приходят к Санхёну во время движения по городу, поэтому он всегда носит с собой бумагу и ручку. Изредка — карандаш.
Сидя в троллейбусе у окна и прислонившись лбом к холодному стеклу, Чхондун бездумно водит ручкой по линованной бумаге блокнота, практически не задумываясь о значении появляющихся из-под стержня слов; скорость транспорта не очень большая, но все же много быстрее, чем у пешехода — она плюсуется к скорости изменений за окном, снова делая реальность похожей на картину импрессиониста, которую невозможно разобрать, глядя с близкого расстояния. Торопливо меняются пейзажи, ещё быстрее бегут люди по тротуарам, ещё стремительнее автомобили рассекают ложащийся на город туман, который сразу же залечивает нанесенные «раны».
Ехать до дома недолго — пара остановок, и Санхён знает, что это занимает обычно около десяти-пятнадцати минут. Но сейчас, кажется, проходит намного больше времени с этими красками, размывающимися прямо перед глазами — четким остается только блокнот на коленях и буквы, написанные на новом листе. Чхондун вроде и смотрит на них, и даже читает, но не более — смысл доходить не собирается ровно до того момента, как объявляют его остановку.
Не убирая блокнота, Санхён спрыгивает со ступенек на тротуар и только тогда, зайдя по крышу остановки, читает то, что написал во время пути.
Много слова «метаморфоза» и его синонимов, много сбивчивых фраз, похожих на бег, много метафор и сравнений с цветом, а заголовком значится простое - «Изменения». Чхондуна тянет нервно смеяться, и он думает, что да — наверное, действительно бывают моменты, когда автор не властен над собственными словами. Меньше всего ему хотелось вот так просто, за десять-пятнадцать минут езды до дома, описывать в рифмованных строках почти все, что происходит вокруг — оледенение осенних ручьев, кристаллизацию воздуха, превращение разводов в иней и стремление ртути в термометре стать как можно меньше. Не хотелось, конечно — но кто спрашивал?
Санхён вертит в пальцах ручку, допуская себе совсем уж глупую мысль — а не могла ли?
Нет, не могла. Она — всего лишь кусок бездушной пластмассы.
Заходя в подъезд, Санхён вновь достает блокнот и вырывает из него лист с текстом «Изменений» - складывает в несколько раз и бросает в собственный почтовый ящик.
Когда на следующее утро в почтовом ящике «Изменений» не оказывается, Чхондун не удивлен. Как и тому, что вместо брошенного накануне текста там вновь находится сложенный белый лист с несколькими строками.
«Спасибо, Санхён. Она красивая очень, я давно не читал таких — здесь мне стало казаться, что все рифмованные строки могут быть только на одну тему. Которую я не люблю сильно».
Прежде чем Санхён понимает, что делает, он переворачивает лист на другую сторону и, достав из кармана ручку, пишет на нем:
«Где — здесь?»
И, подумав, дописывает осторожно:
«И что же ты так не любишь?»
Обратно бросает лист в ящик, ожидая глухого стука бумаги о металлическое дно. Звука нет, будто письма не долетело до дна.
Сильно пробивает холодом, и Чхондуну кажется, что до этого он не делал ошибок с письмами — первой стала эта. Когда он впервые ответил.
***
Чхондун не знает, почему, но в голову первой приходит мысль о каких-то параллельных мирах, когда за неделю в третий раз снится проклятое Зазеркалье или что-то, очень сильно его напоминающее; почтовый ящик молчит, каждый день премируя интерес Санхёна только утренними газетами и рекламными брошюрами.
А сон снится один и тот же, что и в первый день метаморфоз, изменяясь незначительно — он, Санхён, все же не на месте Алисы, а в шкуре Оза Безариуса, потому что появляющееся в подсознании Зазеркалье действительно больше напоминает Бездну, где этот паренек встретил своего Кролика.
От нечего делать в троллейбусе Санхён теперь вместо написания строф пробует размышлять о том, откуда берутся эти письма и кто доставляет их в почтовый ящик; проходит неделя одних брошюр и газет без записок, и Санхён считает, что успеет до следующего письма придумать пару идиотских гипотез на тему их появления.
Не успевает, ещё в начале размышления над первой получая ответ на давно заданный вопрос.
«Я не думаю, что тебе будет интересно знать, что это за место. Ну, обычное такое место, я привык уже. Немного скучное, хотя раньше было веселее... И кажется, я разгадал одну из его особенностей — оно окружает меня вещами, связанные с тем, чего в жизни у меня не было. Поэтому здесь в сборниках есть стихи и песни только о любви — красивые, но я их не понимаю».
В горле после прочтения образуется неприятный склизкий ком, и Санхён торопится проглотить его, боясь тошноты; первым желанием становится порыв выбросить и растоптать к чертям и это письмо — Чхондун ненавидит неясные формулировки и ускользающие ответы, хотя, казалось бы, сама близость к творчеству располагает к привязанности к таким видам загадок.
Пару секунд рассматривает записку со всех сторон, будто видит впервые, и приходит к выводу, что терять уже нечего, раз первая ошибка — в его понимании — уже сделана.
Да и вторая, впрочем, тоже.
«Что это за место?»
Вновь стука о дно ящика не слышно, да и уходит Санхён раньше, чем оно в теории успело бы упасть на поверхность.
В темноте светящийся экран телефона пусть и не режет глаза, но порядком давит на зрение, особенно, если не моргать долго — Санхён смотрит минуту, две, три, словно ждет чего-то, хотя ни звонков, ни смс нет уже довольно давно.
Просто смотрит — голубоватый неоновый свет приковывает взгляд, и Санхён не двигается до того момента, как экран гаснет, выгорев условные пять минут, указанные в настройках. Темнота сильно бьет по привыкшим к яркому свету глазам, и Чхондун пару раз моргает, переводя взгляд на противоположную стену.
На темной поверхности вспыхивает ровно такой же световой прямоугольник, как бывает в таких случаях; виснет на пару мгновений и начинает распадаться сначала на более мелкие геометрические фигуры, затем вовсе ан волосы и замысловатые узоры. Напоминает чем-то неоновые вывески магазинов — только от тех не бьет так в виски тупой болью.
Чхондуну хоть и неприятно, но интересно наблюдать за этими завихрениями, хотя они уже начинают гаснуть; Санхён думает, что ещё немного, и они растают совсем, но нет — дробятся на прямые линии и очерчивают на стене объемное изображение параллелепипеда, как в 3D-формате выглядит помещение.
Цвета уже не те, что были заданы экраном телефона — голубоватый сменяется белым и алым, смешивается с изначальным черным фона и Санхён понимает, что видит уже совсем не то, что прежде.
Помещение огромно, и создается впечатление, что почти бесконечно — нет даже намека на стены, только пол выложен идеально гладкой ало-белой плиткой. Все предметы, которых здесь безумно много, находятся в состоянии невесомости, зависнув в воздухе под разными углами и на разной высоте. Санхён сначала пробует рассматривать их, но количество зашкаливает за все допустимые нормы, и глаза разбегаются — кажется, здесь можно найти все, что вообще возможно в этом мире.
Или в том?
Воздух недвижим; недвижимо и все, что находится в нем. Не вакуум, а просто невесомость. Картинка начинает менять угол и поворачиваться — Санхёну кажется, что с этой сменой угла бело-алое помещение заглатывает его, и вот он сам уже стоит на гладкой плитке, делая первый осторожный шаг.
Вспоминаются метаморфозы — когда вода замерзала, и также страшно было идти.
Чхондун идет, внимательно оглядываясь вокруг и обходя зависшие в воздухе предметы: стулья, столы, книги, шкафы, портьеры, бокалы, перья. Все это настолько хаотично и нелогично, что затягивает ещё больше, чем правильность, и Санхён не сразу замечает, как проходит уже довольно большой путь, хотя здесь и сложно ориентироваться на местности.
Чувствуешь себя топографическим кретином, не имея ни одного указателя.
И совсем не нервозно в этом помещении, но ровно до того момента, как Санхён замечает расплывчатую фигуру, легко двигающуюся в невесомости, перепрыгивая с одного предмета на другой. Легко так, будто за спиной раскрыты крылья, пусть их и не видно.
Человек, лица которого не видно из-за расстояния, разворачивается и машет рукой, а Санхёна пробивает холод - как тогда, в подъезде. Перед глазами вновь только темное полотно стены, а экран телефона светится принятым смс-сообщением.
Его Санхён не читает.
Этой ночью не снится ничего, однако Чхондун просыпается уставшим — побаливают глаза и немного давит на виски, но это ощущение проходит после привычного крепкого чая в шесть утра. Боясь сломать вернувшееся равновесие, Санхён с утра в почтовый ящик не заглядывает, а только под вечер, возвращаясь с работы и сминая в руках блокнотный лис с неудавшимся текстом — мысли слишком заняты размышлениями о картинках на стене, и слова во время поездки в троллейбусе падают совершенно беспорядочно.
Также беспорядочно падают из почтового ящика пара газет и платежей за свет, но Чхондун поднимает только очередное письмо — не сомневался, что оно будет.
«Оно примерно так выглядит — смешное, правда? Не знаю, успел ли ты увидеть это место полностью — оно не очень любит себя показывать. Ты, кстати, совсем не выглядел напуганным, а я удивился, увидев тебя — не было ещё такого, чтобы это красно-белое существо в себя кого-то пускало.
Жаль, что ты ушел так быстро — не судьба пока, видимо.
А тут скучно очень, и единственное развлечение — перечитывать текст написанной тобой песни, потому что все книги здесь я уже перечитал. И да — все-таки они все о любви, я проверил. Это место явно надо мной издевается — у меня в жизни никогда не было любви такой, какой её описывают здешние книги, и я не понимаю ни её, ни их.
Везде это странное слово - «любовь». А мне хочется чего-то другого.
Напиши мне песню без слова «любовь».
Я подожду».
***
Чхондун, напряженно прищурившись, вглядывается в горизонт — кажется, что мимо пролетели тысячи легковых автомобилей, пара десятков разных троллейбусов и ни одного, номером подходящего ему. Тонкие кожаные перчатки греют мало, как и демисезонное пальто; ветер, изменяясь посекундно, как и все вокруг, упрямо пробирается в рукава и заставляет обнимать себя самого руками, чтобы не пускать ближе этот промозглый холод.
В кармане — блокнот и ручка, как всегда; в мыслях - «я попробую».
Санхён ловит себя на осознании, что ему действительно хочется попробовать написать по просьбе этого неизвестного человека — не то, что бы жалость, но в некоторой степени Санхён незнакомца понимает.
Сеул, район Йонсангу, 1999 год
Во внутреннем дворе здания младшей начальной школы как всегда людно довольно — большая перемена, и дети урывают любой момент, чтобы сыграть в баскетбольную партию, которую не успели доиграть на уроке физкультуры, или подучить заданную на дом тему.
Суетливо, но эта суета не по вкусу, кажется, только одному мальчику — он сидит на одной из скамеек с краю внутреннего двора, напряженно глядя в раскрытую на коленях книгу.
-Санхён-сси, - мимо пробегает, останавливаясь, запыхавшийся парнишка с мячом в руках. - Пошли доиграем, ты чего тут делаешь?
Мальчик поднимает на него недовольный взгляд:
-Пытаюсь читать стихотворения, которые нам задали на каникулы, - отвечает, помахивая небольшим сборником.
-И как? Хорошие хоть? - его одноклассник бросает мяч друзьям и присаживается рядом, чтобы отдышаться. - Вот бы у нас два урока физкультуры подряд было, а.
Санхён игнорирует последнюю фразу и отвечает, подумав, на первую:
-Хорошие-то хорошие, но мне не нравятся.
-Почему? Дай глянуть.
Шорох перелистывания книжный страниц и удивленное:
-Да ладно, это известные стихи - они всем нравятся, о любви же ведь.
Санхён упирается локтями в колени и исподлобья смотрит на одноклассника.
-Я их не понимаю. А мне не нравится читать что-то, не понимая, о чем я читаю. А понять то, чего никогда не ощущал... Это как-то.
-Да тебя же никто не заставляет понимать, - радостно смеется мальчик, возвращая книгу. - Выучил, рассказал, получил оценку и свобода.
Санхён первую минуту молчит, глядя вслед другу.
-Мне не нравится читать, не понимая ровным счетом ничего.
Мимо, как во сне, пролетает ещё один троллейбус — номер вновь не подходит, и Чхондун встряхивает влажными от тумана волосами, думая, что проще было дойти до дома пешком. Но страшно немного, что если идти своим ходом, слова в блокнот пойдут совсем не те, что нужны.
Или не пойдут совсем.
Санхён знает, насколько зависимо может быть вдохновение от места и времени — и идет под козырек остановки, присаживаясь на краешек скамьи. Стержень в ручке сначала западает, но несколько уже оформившихся в подсознании строк ложатся на бумагу довольно ровно, а главное — без слова «любовь».
Чхондун не знает и предпочитает не знать, сколько времени проходит, прежде чем он наконец поднимает голову от блокнота — шея затекла и боль отдается в верхние позвонки острой иглой. Осматривается вокруг, будто впервые видит до боли знакомую остановку; ничего особенного, только тем временем уже вечер, стремительно переходящий в ночь — значит, прошло около трех или четырех часов.
На блокнотном листе — одна строфа. Санхён даже оглядывает асфальт вокруг, проверяя, не улетел ли куда-то лист с уже написанными словами.
Прошло четыре часа. Нет, только одна строфа, и Санхён думает, что безумно сложно в первый раз писать то, что нужно, а не то, что пишется.
В этот день он возвращается домой довольно поздно — много позже, чем всегда, устав от пешей прогулки и в темноте едва ли не заблудившись в узких переулках и кварталах. Рефлекторно проверяет почту, сунув в карман несколько рекламных брошюр об электронике и совершенно обыденно взяв в руки привычную белую записку.
Читать, стоя в темном холодном подъезде, не хочется, усталость давит бетонной плитой на плечи, и Санхён забирает письмо, решив просмотреть дома. Бумага сухая и теплая — совсем не такая, какой была в первый раз.
Внутри не оказывается ни строк, ни единого слова даже; посередине листа, все теми же настоящими чернилами, красивым штрихом набросан схематический, но узнаваемый рисунок. Невысокие здания, прямоугольник внутреннего двора, бегло прорисованные маленькие фигурки детей и пара скамеек, на одной из которой угадывается он, Санхён, с книгой на коленях.
Снизу и чуть справа летящая подпись: «Сеул, район Йонсангу, 1999 год».
Последняя линия буквы уходит в сторону, разветвляясь и сплетая собой клетчатое полотно из алых и белых квадратов, как если бы один мир плавно перетекал в другой.
Чхондуну не страшно и почти не удивительно — он аккуратно складывает лист в несколько раз и вкладывает в блокнот, где обычно начинает писать тексты песен; следит, чтобы чернила ненароком не смазались, но они, кажется, уже подсохли.
Просто всегда, когда оттуда приходят эти записки, чернила на них ещё влажные, будто слова написаны лишь несколько мгновений назад.
Перед сном Санхён ещё долго рассматривает чернильный рисунок — каждую деталь, словно стремясь впитать его в себя полностью. Откладывает только тогда, когда глаза начинает больно резать от напряжения; бережно прячет, опасаясь даже помять.
В эту ночь ему снится тот день в начальной школе в 1999 году, снится родной район Йонсангу и соседний Мапхогу, куда переехал вскоре после перехода в среднюю школу; снится сборник стихотворений о любви и место, где этот мир перетекает в тот.
Слова ещё какие-то снятся. Строфами.
Когда наутро Чхондун вспоминает их и лихорадочно записывает в дополнение к тому, что написал на остановке, получается в общей сложности шесть строф, а когда Санхён вслух перечитывает их, то понимает — это она, та самая песня без слова «любовь».
Санхён переписывает её на новый лист долго и несколько раз начиная заново, чтобы не сделать ошибки; недовольно кривится, когда не нравится почерк и в конце концов просто вновь, как и в первый раз, вырывает из блокнота лист с текстом, складывая пополам и опуская в собственный почтовый ящик.
Ответа нет два, три, а может, и четыре дня.
За окном мир по-прежнему меняется безумно быстро, словно подчиняясь одной ему слышной мелодии для фортепиано и виолончели; воздух кристаллизуется настолько, что начинает казаться прозрачным одеялом из тончайших нитей, узелков и крошечных звезд-снежинок. Думается, будто протяни руку — и сможешь схватить его в горсть.
Чхондун время не считает и не следит за его неровным бегом — просто каждый день, кроме воскресенья, на работу за пять кварталов от дома; в полшестого утра уже на ногах, в шесть — привычный, крепкий горький до вязкости чай, через двенадцать часов — на троллейбусе вновь до дома с ручкой в руках и блокнотом на коленях.
Снова вливается в привычный ритм жизни, но совсем не удивляется и не пугается, одним утром поймав вместе с ворохом газет падающий из почтового ящика совсем не большой лист.
Написано там немного.
«Кажется, я начинаю понимать».
Впервые за долгое время Санхён улыбается.
Одиннадцатый - для keysquare
Тебя, Кей, сейчас здесь нет, и я не знаю, когда ты прочтешь это; но я уже безумно соскучился по тебе и прошу у астрала подарок на Новый Год - чтобы ты к нам вернулся.
Одиннадцатый, кстати, символично в свете последних дней: две единицы, как даблэй - две первые буквы в любом алфавите. А и А ))
Я абсолютно не успел уточнить ни фэндом, ни пейринг на твою заявку с фразой
Напиши мне песню без слова «любовь»
поэтому я решил пойти проторенной тропинкой.
Я понял фразу буквально, признаюсь, и я думаю, что ты хотел видеть нечто другое.
Но в любом случае - С Наступающим тебя, Кей. Я надеюсь, что все будет.
Название: Письма из невесомости
Фэндом: MBLAQ
Автор: Тщорный
Пейринг: Чхондун-центрик, Чхондун/ (?)
Рейтинг: дженерал
Жанр: ангст, мистика, психология, философия
Тип: AU, MAU
коллаж авторства Барвинка.
мелоди-фик на
Письма из невесомости | 4137 словКартинки реальности сменяются хаотически и немного суетливо - бегущие по наклонной плоскости асфальта осенние ручьи на глазах покрываются сначала тонким, а затем и прозрачно-сильным слоем льда; умирающие красно-желтые листья стремительно сереют, превращаясь в прах и осыпаясь блеклым пеплом, который сначала можно принять за снег; меняется освещение с теплого циклонного на холодный антициклонный, разводы на стеклах превращаются в белый иней, воздух кристаллизуется, а уровень ртути в столбике термометра торопливо спешит вниз, отзываясь протяжными порывами ветра.
Санхён идеально сливается с этой картиной, чем-то схожей с «Бульваром Капуцинок» Моне — шаги плавные и отчасти тоже торопливые, хотя демисезонная обувь на гладкой подошве неудобная для скользкого дня. Он, конечно, не бежал бы так, не будь уверен, что эта беспорядочно-логичная метаморфоза не происходит ровно везде, даже на его рабочем столе дома; в солнечном сплетении тугим клубком бьется страх, что уже через секунду и там пейзаж бесповоротно изменится, покрыв белые листы бумаги синим инеем и заморозив чернила в паре ручек.
По проспекту, не замечая людей, по бульвару, сливаясь с пятнами кисти импрессиониста, по узким улочкам, едва ли касаясь оледенелой земли, затвердевшей за несколько десятков секунд под влиянием хаоса, вязкой массой разлившегося вокруг. И даже сердце бьется также беспорядочно, то пропуская удары, то замолкая на миг и вновь пускаясь в неритмичный танец.
Чхондун проклинает этот глупый страх, но все равно не может подавить его, когда вспыхивает мысль, что с бумагой могут сильно деформироваться, изменяясь, написанные на ней тексты песен; до него сразу доходит абсурдность собственных размышлений, но от этого легче не становится — в безумном течении осознание и логика слишком слабы для борьбы с окружающей действительностью.
Когда Санхён вбегает в подъезд и тянется к кнопке вызова лифта, в голове эхом отдается звон колокольчика: вот, сейчас, здесь и обязательно, не делая ни шага вперед подчиниться минутному порыву и, нашарив в кармане пальто связку ключей, лихорадочно отыскать в ней почтовый, долго пытаясь попасть и разъем и в отчаянии царапая лаковую поверхность ящика. Санхён делает пару глубоких вдохов и решает, что да — выглядит совсем по-идиотски, думается совсем по-идиотски и вообще все как-то слишком по-идиотски; ключ наконец попадает в скважину, и снизу из ящика падают несколько листовок, газет и конвертов — Чхондун не поклонник частой проверки почты. Он только успевает подхватить бумагу, на кипу которой ложится последний листок — простой белый лист квадратной формы, сложенный в несколько раз и немного подмокший, словно из-под снега или дождя.
Он лежит на самом верху, чуть приоткрытый — Санхён, не выпуская из рук остальную почту, просто поднимает её поближе к лицу и пытается разглядеть содержимое листа.
«Здравствуй, меня зовут»
«и странно ветрено сегодня с утра»
«как-то по-дурацки самые сокровенные страхи имеют обыкновение сбываться»
Кипа бумаг веером опускается на влажный пол подъезда, а Санхён, в воздухе подхватив листок с текстом, срывается вверх по лестнице, забыв про ждущий с открытыми дверьми лифт. Давит на легкие, будто атмосферное давление разом поднялось на немало единиц.
Санхён готов вбить чертов ключ в скважину, но снова отчего-то долго не может попасть в проем и провернуть нормально — то и дело зубцы застревают, не желая вытягиваться наружу. Чхондун неосознанно, пытаясь открыть дверь, мнет в пальцах листок с обрывистыми надписями; замечает его, помятого, только тогда, когда ощущает влагу на пальцах — бумага изначально была в водяных разводах.
Сует записку в карман и распахивает дверь, вбегая в прихожую прямо в уличной обуви — благо, слякоть успела замерзнуть, не оставив грязных следов.
Идти недолго; бежать, как Санхён — и того меньше, но он все равно отчаянно торопится, будто какие-то доли секунды способны изменить что-то, если это что-то вообще происходит. В его комнате, давно уже приобретшей статус кабинета, все по-прежнему — только разводы на стеклах окон сменились бело-голубым хрупким инеем, и воздух стал немного холоднее, чем пару часов назад. Санхён, чувствуя, как клубок в солнечном сплетении становится слабее, автоматически ворошит кипы листов, исписанных мелким, но отчетливым почерком; проверяет пару ручек, чтобы удостовериться — нет, чернила не замерзли.
Черт его знает, что происходит в этой безумной природной метаморфозе.
Санхён отпускает листы с текстами песен лишь тогда, когда они начинают приятно греть ладони, словно говоря — да, в порядке, деформация обошла стороной. Биение сердца уже напоминает более или менее привычный ритм, а клубок развязывается совсем — без него отчасти уже даже пусто, но Санхёну все равно радостно, что страх отступил на пару шагов назад.
Новая волна накатывает в момент, когда Чхондун скидывает пальто: из кармана выпадает сложенный в несколько раз измятый лист, и Санхён выпускает из рук одежду, отшатываясь и отчего-то подсознательно опасаясь приблизиться.
И сначала аккуратно поднимает и отряхивает пальто, вешая его в шкаф; убирает обувь и складывает шарф, прячет перчатки в полку и только затем наклоняется над листом, почти размокшим от воды.
Санхён по своему опыту знает, как коварна бывает вода в разговоре с чернилами.
«Здравствуй, меня зовут … В первых письмах из вежливости принято говорить о погоде — что ж, зима наступает невероятно стремительно, и странно ветрено сегодня с утра. Но я люблю перемены, и поэтому жаловаться в данном случае — неблагодарно весьма, ты не находишь?
Небольшой листок — но под рукой больше нет ничего, и места совсем не хватает для полного письма; скажу только то, что по канону в конце должно быть — тебе, наверное, важнее это будет - как-то по-дурацки самые сокровенные страхи имеют обыкновение сбываться. Поэтому либо не бояться, либо исправлять.
Ладно, до скорого, бумаги что-то правда маловато».
Чернила от влаги местами расплылись — где-то у знаков препинания, где-то у нескольких зачеркнутых слов или просто легких штриховых рисунков на уголках. И на месте имени только потемневшая фигура, напоминающая англичанина в темном пальто, мокром от лондонского дождя.
На ватных ногах Санхён бредет в ванную и пьет из-под крана столько воды, сколько максимально, кажется, может вместить организм; на кухне стоит кувшин с кипяченой, но туман в голове слишком явный и вязкий, чтобы нормально мыслить.
«Письмо» Чхондун рвет на десятки мелких после нескольких бесплодных попыток поджечь отсыревшую бумагу; пускает обрывки из окна на ветер и плотно прикрывает раму, облокачиваясь на подоконник и устало сжимая пальцами виски. В голове не долбит, да и клубка в солнечном сплетении нет совсем, но неприятный осадок — тот да, тот остался.
Ночью снится что-то погано склизкое - то он, Санхён, меняется местами с Алисой в Зазеркалье, безумно меняя канон и становясь больше похожим на Оза Безариуса в Бездне; то листы с текстами сами складываются в причудливых птиц, разом вылетающих в окно — как стая осенью держит направление на юг.
Просыпается тоже как-то склизко.
***
Санхён очень точно определяет момент, когда попустило — около недели не проверяет почту, старается не смотреть в кухонное окно, откуда вылетели обрывки записки, и ходит по оледенелым тротуарам как можно медленнее, чтобы уменьшить ощущение по-прежнему происходящих в мире метаморфоз.
Небосвод правильными треугольниками прочерчивают стаи птиц, держащих путь на юг, и вскоре в городе остаются лишь вороны и по паре воробьев на голых ветвях деревьев; исчезают последние захоронения серого пепла от умерших листьев, а ртуть в термометре будто стремится исчезнуть совсем.
Санхён старается о почте вообще не думать, но когда думает невольно, то приходит мысль, что пора бы перестать себя вести как дитя, боящееся заглянуть в комнату, где родители выключили свет, а выключатель находится слишком высоко, чтобы достать.
Чхондун не удивляется, но рефлекторно убирает руки, когда из ящика одиноко падает уже знакомый лист бумаги, с виду находящийся там совсем недавно — ровный, сухой и кипельно-белый, все так же аккуратно сложенный в несколько раз. Любопытства особого не чувствуется — сказывается память о страхе за тексты песен, за смытые водой чернильные буквы и имя — а лист, вызывая чувство дежа вю, опускается на пол подъезда, раскрываясь от сквозняка, гуляющего по низу помещения.
«Прости, мне не хотелось пугать тебя — просто бумага действительно кончалась, а сказать самое главное нужно было. Не спрашивай, почему я не взял лист побольше — здесь, где я нахожусь, вообще сложно достать что-либо по желанию.
Впрочем, я надеялся на ответ; но ты, видимо, либо уничтожил записку, либо был занят работой. Я пробую не расстроиться, и даже почти получается — уже хорошо, правда? Я надеюсь, что с твоим домом и — это опять же важнее, я думаю — текстами твоих песен ничего не случилось за время этих изменений. Они проникают повсюду, я уже заметил; только немногих обходят стороной, и черт его знает, по какому принципу.
Ладно, не буду отвлекать тебя — ты давно не брался за ручку, может, напишешь что-нибудь? Об изменениях, например. Я слышал, что поэты часто пишут о том, что производит на них сильное впечатление».
Ни подписи, ни теперь даже рисунков по уголкам бумаги — просто несколько строк текста, и Чхондун, не глядя, наступает на записку, как на ядовитое насекомое. Обувь чистая и сухая после дома, но «письмо» все равно стремительно размывается, а поплывшие чернила становятся похожи на пятна крови.
Начинает подташнивать, и Санхён, подняв воротник пальто, выходит на улицу, думая, каким помешанным, совершенным гением или полнейшим идиотом надо быть, чтобы выводить каждую букву настоящими чернилами и не перьевой ручкой даже, а самим что ни на есть пером.
Санхён в этих вещах разбирается неплохо.
Любопытство, уж было исчезнувшее по принципу «не суй нос, и нервотрепки меньше», вновь начинает просыпаться, когда Санхён понимает, что ничего страшного из-за этих записок с ним не случается; вокруг по-прежнему жизнь течет раза в два быстрее и хаотичнее, чем прежде, но в общем — все так, как и должно быть.
Каждый день, кроме воскресенья, на работу за пять кварталов от дома; в полшестого утра уже на ногах, в шесть — привычный, крепкий горький до вязкости чай, через двенадцать часов — на троллейбусе вновь до дома с ручкой в руках и блокнотом на коленях: отчего-то рифмованные строки приходят к Санхёну во время движения по городу, поэтому он всегда носит с собой бумагу и ручку. Изредка — карандаш.
Сидя в троллейбусе у окна и прислонившись лбом к холодному стеклу, Чхондун бездумно водит ручкой по линованной бумаге блокнота, практически не задумываясь о значении появляющихся из-под стержня слов; скорость транспорта не очень большая, но все же много быстрее, чем у пешехода — она плюсуется к скорости изменений за окном, снова делая реальность похожей на картину импрессиониста, которую невозможно разобрать, глядя с близкого расстояния. Торопливо меняются пейзажи, ещё быстрее бегут люди по тротуарам, ещё стремительнее автомобили рассекают ложащийся на город туман, который сразу же залечивает нанесенные «раны».
Ехать до дома недолго — пара остановок, и Санхён знает, что это занимает обычно около десяти-пятнадцати минут. Но сейчас, кажется, проходит намного больше времени с этими красками, размывающимися прямо перед глазами — четким остается только блокнот на коленях и буквы, написанные на новом листе. Чхондун вроде и смотрит на них, и даже читает, но не более — смысл доходить не собирается ровно до того момента, как объявляют его остановку.
Не убирая блокнота, Санхён спрыгивает со ступенек на тротуар и только тогда, зайдя по крышу остановки, читает то, что написал во время пути.
Много слова «метаморфоза» и его синонимов, много сбивчивых фраз, похожих на бег, много метафор и сравнений с цветом, а заголовком значится простое - «Изменения». Чхондуна тянет нервно смеяться, и он думает, что да — наверное, действительно бывают моменты, когда автор не властен над собственными словами. Меньше всего ему хотелось вот так просто, за десять-пятнадцать минут езды до дома, описывать в рифмованных строках почти все, что происходит вокруг — оледенение осенних ручьев, кристаллизацию воздуха, превращение разводов в иней и стремление ртути в термометре стать как можно меньше. Не хотелось, конечно — но кто спрашивал?
Санхён вертит в пальцах ручку, допуская себе совсем уж глупую мысль — а не могла ли?
Нет, не могла. Она — всего лишь кусок бездушной пластмассы.
Заходя в подъезд, Санхён вновь достает блокнот и вырывает из него лист с текстом «Изменений» - складывает в несколько раз и бросает в собственный почтовый ящик.
Когда на следующее утро в почтовом ящике «Изменений» не оказывается, Чхондун не удивлен. Как и тому, что вместо брошенного накануне текста там вновь находится сложенный белый лист с несколькими строками.
«Спасибо, Санхён. Она красивая очень, я давно не читал таких — здесь мне стало казаться, что все рифмованные строки могут быть только на одну тему. Которую я не люблю сильно».
Прежде чем Санхён понимает, что делает, он переворачивает лист на другую сторону и, достав из кармана ручку, пишет на нем:
«Где — здесь?»
И, подумав, дописывает осторожно:
«И что же ты так не любишь?»
Обратно бросает лист в ящик, ожидая глухого стука бумаги о металлическое дно. Звука нет, будто письма не долетело до дна.
Сильно пробивает холодом, и Чхондуну кажется, что до этого он не делал ошибок с письмами — первой стала эта. Когда он впервые ответил.
***
Чхондун не знает, почему, но в голову первой приходит мысль о каких-то параллельных мирах, когда за неделю в третий раз снится проклятое Зазеркалье или что-то, очень сильно его напоминающее; почтовый ящик молчит, каждый день премируя интерес Санхёна только утренними газетами и рекламными брошюрами.
А сон снится один и тот же, что и в первый день метаморфоз, изменяясь незначительно — он, Санхён, все же не на месте Алисы, а в шкуре Оза Безариуса, потому что появляющееся в подсознании Зазеркалье действительно больше напоминает Бездну, где этот паренек встретил своего Кролика.
От нечего делать в троллейбусе Санхён теперь вместо написания строф пробует размышлять о том, откуда берутся эти письма и кто доставляет их в почтовый ящик; проходит неделя одних брошюр и газет без записок, и Санхён считает, что успеет до следующего письма придумать пару идиотских гипотез на тему их появления.
Не успевает, ещё в начале размышления над первой получая ответ на давно заданный вопрос.
«Я не думаю, что тебе будет интересно знать, что это за место. Ну, обычное такое место, я привык уже. Немного скучное, хотя раньше было веселее... И кажется, я разгадал одну из его особенностей — оно окружает меня вещами, связанные с тем, чего в жизни у меня не было. Поэтому здесь в сборниках есть стихи и песни только о любви — красивые, но я их не понимаю».
В горле после прочтения образуется неприятный склизкий ком, и Санхён торопится проглотить его, боясь тошноты; первым желанием становится порыв выбросить и растоптать к чертям и это письмо — Чхондун ненавидит неясные формулировки и ускользающие ответы, хотя, казалось бы, сама близость к творчеству располагает к привязанности к таким видам загадок.
Пару секунд рассматривает записку со всех сторон, будто видит впервые, и приходит к выводу, что терять уже нечего, раз первая ошибка — в его понимании — уже сделана.
Да и вторая, впрочем, тоже.
«Что это за место?»
Вновь стука о дно ящика не слышно, да и уходит Санхён раньше, чем оно в теории успело бы упасть на поверхность.
В темноте светящийся экран телефона пусть и не режет глаза, но порядком давит на зрение, особенно, если не моргать долго — Санхён смотрит минуту, две, три, словно ждет чего-то, хотя ни звонков, ни смс нет уже довольно давно.
Просто смотрит — голубоватый неоновый свет приковывает взгляд, и Санхён не двигается до того момента, как экран гаснет, выгорев условные пять минут, указанные в настройках. Темнота сильно бьет по привыкшим к яркому свету глазам, и Чхондун пару раз моргает, переводя взгляд на противоположную стену.
На темной поверхности вспыхивает ровно такой же световой прямоугольник, как бывает в таких случаях; виснет на пару мгновений и начинает распадаться сначала на более мелкие геометрические фигуры, затем вовсе ан волосы и замысловатые узоры. Напоминает чем-то неоновые вывески магазинов — только от тех не бьет так в виски тупой болью.
Чхондуну хоть и неприятно, но интересно наблюдать за этими завихрениями, хотя они уже начинают гаснуть; Санхён думает, что ещё немного, и они растают совсем, но нет — дробятся на прямые линии и очерчивают на стене объемное изображение параллелепипеда, как в 3D-формате выглядит помещение.
Цвета уже не те, что были заданы экраном телефона — голубоватый сменяется белым и алым, смешивается с изначальным черным фона и Санхён понимает, что видит уже совсем не то, что прежде.
Помещение огромно, и создается впечатление, что почти бесконечно — нет даже намека на стены, только пол выложен идеально гладкой ало-белой плиткой. Все предметы, которых здесь безумно много, находятся в состоянии невесомости, зависнув в воздухе под разными углами и на разной высоте. Санхён сначала пробует рассматривать их, но количество зашкаливает за все допустимые нормы, и глаза разбегаются — кажется, здесь можно найти все, что вообще возможно в этом мире.
Или в том?
Воздух недвижим; недвижимо и все, что находится в нем. Не вакуум, а просто невесомость. Картинка начинает менять угол и поворачиваться — Санхёну кажется, что с этой сменой угла бело-алое помещение заглатывает его, и вот он сам уже стоит на гладкой плитке, делая первый осторожный шаг.
Вспоминаются метаморфозы — когда вода замерзала, и также страшно было идти.
Чхондун идет, внимательно оглядываясь вокруг и обходя зависшие в воздухе предметы: стулья, столы, книги, шкафы, портьеры, бокалы, перья. Все это настолько хаотично и нелогично, что затягивает ещё больше, чем правильность, и Санхён не сразу замечает, как проходит уже довольно большой путь, хотя здесь и сложно ориентироваться на местности.
Чувствуешь себя топографическим кретином, не имея ни одного указателя.
И совсем не нервозно в этом помещении, но ровно до того момента, как Санхён замечает расплывчатую фигуру, легко двигающуюся в невесомости, перепрыгивая с одного предмета на другой. Легко так, будто за спиной раскрыты крылья, пусть их и не видно.
Человек, лица которого не видно из-за расстояния, разворачивается и машет рукой, а Санхёна пробивает холод - как тогда, в подъезде. Перед глазами вновь только темное полотно стены, а экран телефона светится принятым смс-сообщением.
Его Санхён не читает.
Этой ночью не снится ничего, однако Чхондун просыпается уставшим — побаливают глаза и немного давит на виски, но это ощущение проходит после привычного крепкого чая в шесть утра. Боясь сломать вернувшееся равновесие, Санхён с утра в почтовый ящик не заглядывает, а только под вечер, возвращаясь с работы и сминая в руках блокнотный лис с неудавшимся текстом — мысли слишком заняты размышлениями о картинках на стене, и слова во время поездки в троллейбусе падают совершенно беспорядочно.
Также беспорядочно падают из почтового ящика пара газет и платежей за свет, но Чхондун поднимает только очередное письмо — не сомневался, что оно будет.
«Оно примерно так выглядит — смешное, правда? Не знаю, успел ли ты увидеть это место полностью — оно не очень любит себя показывать. Ты, кстати, совсем не выглядел напуганным, а я удивился, увидев тебя — не было ещё такого, чтобы это красно-белое существо в себя кого-то пускало.
Жаль, что ты ушел так быстро — не судьба пока, видимо.
А тут скучно очень, и единственное развлечение — перечитывать текст написанной тобой песни, потому что все книги здесь я уже перечитал. И да — все-таки они все о любви, я проверил. Это место явно надо мной издевается — у меня в жизни никогда не было любви такой, какой её описывают здешние книги, и я не понимаю ни её, ни их.
Везде это странное слово - «любовь». А мне хочется чего-то другого.
Напиши мне песню без слова «любовь».
Я подожду».
***
Чхондун, напряженно прищурившись, вглядывается в горизонт — кажется, что мимо пролетели тысячи легковых автомобилей, пара десятков разных троллейбусов и ни одного, номером подходящего ему. Тонкие кожаные перчатки греют мало, как и демисезонное пальто; ветер, изменяясь посекундно, как и все вокруг, упрямо пробирается в рукава и заставляет обнимать себя самого руками, чтобы не пускать ближе этот промозглый холод.
В кармане — блокнот и ручка, как всегда; в мыслях - «я попробую».
Санхён ловит себя на осознании, что ему действительно хочется попробовать написать по просьбе этого неизвестного человека — не то, что бы жалость, но в некоторой степени Санхён незнакомца понимает.
Сеул, район Йонсангу, 1999 год
Во внутреннем дворе здания младшей начальной школы как всегда людно довольно — большая перемена, и дети урывают любой момент, чтобы сыграть в баскетбольную партию, которую не успели доиграть на уроке физкультуры, или подучить заданную на дом тему.
Суетливо, но эта суета не по вкусу, кажется, только одному мальчику — он сидит на одной из скамеек с краю внутреннего двора, напряженно глядя в раскрытую на коленях книгу.
-Санхён-сси, - мимо пробегает, останавливаясь, запыхавшийся парнишка с мячом в руках. - Пошли доиграем, ты чего тут делаешь?
Мальчик поднимает на него недовольный взгляд:
-Пытаюсь читать стихотворения, которые нам задали на каникулы, - отвечает, помахивая небольшим сборником.
-И как? Хорошие хоть? - его одноклассник бросает мяч друзьям и присаживается рядом, чтобы отдышаться. - Вот бы у нас два урока физкультуры подряд было, а.
Санхён игнорирует последнюю фразу и отвечает, подумав, на первую:
-Хорошие-то хорошие, но мне не нравятся.
-Почему? Дай глянуть.
Шорох перелистывания книжный страниц и удивленное:
-Да ладно, это известные стихи - они всем нравятся, о любви же ведь.
Санхён упирается локтями в колени и исподлобья смотрит на одноклассника.
-Я их не понимаю. А мне не нравится читать что-то, не понимая, о чем я читаю. А понять то, чего никогда не ощущал... Это как-то.
-Да тебя же никто не заставляет понимать, - радостно смеется мальчик, возвращая книгу. - Выучил, рассказал, получил оценку и свобода.
Санхён первую минуту молчит, глядя вслед другу.
-Мне не нравится читать, не понимая ровным счетом ничего.
Мимо, как во сне, пролетает ещё один троллейбус — номер вновь не подходит, и Чхондун встряхивает влажными от тумана волосами, думая, что проще было дойти до дома пешком. Но страшно немного, что если идти своим ходом, слова в блокнот пойдут совсем не те, что нужны.
Или не пойдут совсем.
Санхён знает, насколько зависимо может быть вдохновение от места и времени — и идет под козырек остановки, присаживаясь на краешек скамьи. Стержень в ручке сначала западает, но несколько уже оформившихся в подсознании строк ложатся на бумагу довольно ровно, а главное — без слова «любовь».
Чхондун не знает и предпочитает не знать, сколько времени проходит, прежде чем он наконец поднимает голову от блокнота — шея затекла и боль отдается в верхние позвонки острой иглой. Осматривается вокруг, будто впервые видит до боли знакомую остановку; ничего особенного, только тем временем уже вечер, стремительно переходящий в ночь — значит, прошло около трех или четырех часов.
На блокнотном листе — одна строфа. Санхён даже оглядывает асфальт вокруг, проверяя, не улетел ли куда-то лист с уже написанными словами.
Прошло четыре часа. Нет, только одна строфа, и Санхён думает, что безумно сложно в первый раз писать то, что нужно, а не то, что пишется.
В этот день он возвращается домой довольно поздно — много позже, чем всегда, устав от пешей прогулки и в темноте едва ли не заблудившись в узких переулках и кварталах. Рефлекторно проверяет почту, сунув в карман несколько рекламных брошюр об электронике и совершенно обыденно взяв в руки привычную белую записку.
Читать, стоя в темном холодном подъезде, не хочется, усталость давит бетонной плитой на плечи, и Санхён забирает письмо, решив просмотреть дома. Бумага сухая и теплая — совсем не такая, какой была в первый раз.
Внутри не оказывается ни строк, ни единого слова даже; посередине листа, все теми же настоящими чернилами, красивым штрихом набросан схематический, но узнаваемый рисунок. Невысокие здания, прямоугольник внутреннего двора, бегло прорисованные маленькие фигурки детей и пара скамеек, на одной из которой угадывается он, Санхён, с книгой на коленях.
Снизу и чуть справа летящая подпись: «Сеул, район Йонсангу, 1999 год».
Последняя линия буквы уходит в сторону, разветвляясь и сплетая собой клетчатое полотно из алых и белых квадратов, как если бы один мир плавно перетекал в другой.
Чхондуну не страшно и почти не удивительно — он аккуратно складывает лист в несколько раз и вкладывает в блокнот, где обычно начинает писать тексты песен; следит, чтобы чернила ненароком не смазались, но они, кажется, уже подсохли.
Просто всегда, когда оттуда приходят эти записки, чернила на них ещё влажные, будто слова написаны лишь несколько мгновений назад.
Перед сном Санхён ещё долго рассматривает чернильный рисунок — каждую деталь, словно стремясь впитать его в себя полностью. Откладывает только тогда, когда глаза начинает больно резать от напряжения; бережно прячет, опасаясь даже помять.
В эту ночь ему снится тот день в начальной школе в 1999 году, снится родной район Йонсангу и соседний Мапхогу, куда переехал вскоре после перехода в среднюю школу; снится сборник стихотворений о любви и место, где этот мир перетекает в тот.
Слова ещё какие-то снятся. Строфами.
Когда наутро Чхондун вспоминает их и лихорадочно записывает в дополнение к тому, что написал на остановке, получается в общей сложности шесть строф, а когда Санхён вслух перечитывает их, то понимает — это она, та самая песня без слова «любовь».
Санхён переписывает её на новый лист долго и несколько раз начиная заново, чтобы не сделать ошибки; недовольно кривится, когда не нравится почерк и в конце концов просто вновь, как и в первый раз, вырывает из блокнота лист с текстом, складывая пополам и опуская в собственный почтовый ящик.
Ответа нет два, три, а может, и четыре дня.
За окном мир по-прежнему меняется безумно быстро, словно подчиняясь одной ему слышной мелодии для фортепиано и виолончели; воздух кристаллизуется настолько, что начинает казаться прозрачным одеялом из тончайших нитей, узелков и крошечных звезд-снежинок. Думается, будто протяни руку — и сможешь схватить его в горсть.
Чхондун время не считает и не следит за его неровным бегом — просто каждый день, кроме воскресенья, на работу за пять кварталов от дома; в полшестого утра уже на ногах, в шесть — привычный, крепкий горький до вязкости чай, через двенадцать часов — на троллейбусе вновь до дома с ручкой в руках и блокнотом на коленях.
Снова вливается в привычный ритм жизни, но совсем не удивляется и не пугается, одним утром поймав вместе с ворохом газет падающий из почтового ящика совсем не большой лист.
Написано там немного.
«Кажется, я начинаю понимать».
Впервые за долгое время Санхён улыбается.
@темы: MBLAQ, фанфики, формула счастья, Фрик-хоум детектед
-
-
30.12.2011 в 21:44-
-
30.12.2011 в 22:08-
-
30.12.2011 в 22:10-
-
30.12.2011 в 22:12но вообще у меня чет курится этот мир красно-белый.
блядь, я такой однобокий *рукалитсо*
-
-
30.12.2011 в 22:13-
-
30.12.2011 в 22:15-
-
30.12.2011 в 22:18-
-
30.12.2011 в 22:22-
-
30.12.2011 в 22:23-
-
30.12.2011 в 22:25