Адресно

Зачем ты её продал? Неужели у нас настолько мало денег?
Что тебе дали эти 250 тысяч?
Не отвечай, я сама все знаю.

Да, я бываю ужасно вздорной, нудной и противной, но одного у меня не отнять - я умею любить.
И я наивно считаю, что автомобили нельзя продавать, потому что они _живые_. У них, у каждого, совсем у каждого - есть душа. Только надо рассмотреть и попытаться понять. Они живые, совсем как люди.
Автомобили нельзя продавать, они как собаки - друга продашь?
Автомобиль можно продать только в крайнем случае, когда нет выбора - он простит. А просто так...
Да ну и пусть, я всегда была наивной.

Теперь её нет, а соула я не успела полюбить. И внутри - пустота, хотя я - океан любви. И я совсем не знаю, смогу ли я ещё раз полюбить хоть одну машину так, как любила её. Меня даже не взяли попрощаться.
Просто продали.

И я чувствую, что продали часть меня.

~~~

@темы: кто-то что-то сказал?

---

Поползала вчера по плейлистам

... нашла много чего прелестного типа макарены и лаислабонита от Рики Мартина, пафосную «Push» от Иглесиаса, на которую отчаянно хочу что-то вроде токсика и всякое такое прочее. Арррр!
Но я не о том.
Аттеншен! Европеоиды в вашей ленте.

На самом деле, печально все это очень. Я вспоминаю что-то такое далекое и оставленное совсем позади, но такое теплое и родное, что хочется сказать «прости» этому чему-то, эфемерному и не поддающемуся никакой логике.
Я вот этого пацана очень люблю до сих пор и не стесняюсь этой своей любви. И голос - снова давно забытое-эфемерное.





Криса жаль, вспоминаю я под конец видео. Да, жаль - перегорела лампочка. Лопнул гелиевый шарик...

@темы: кто-то что-то сказал?, музыка, формула счастья

---

У меня нет слов Q____Q

30.08.2012 в 02:03

Пишет  KonaYuki:

адресное
Я знаю, что уже возможно поздно. Знаю, что многие сейчас очень осуждающе смотрят в мою сторону, но. Я многое вложила в это. Клип на фик «Intoxication» авторства Глава Эстетов Быдлограда. Даже скорее не на сам текст, а на Кая. Если разбирать подетально, то во многом есть расхождения, поэтому я просто назову это зарисовкой, навеянной от прочтения. Возможно, сам автор не примет этого, но мне просто нужно было это куда-нибудь слить. Вот.

@темы: фанфики, формула счастья, ЕХО просто што.

---

Я не тролль, неат

У меня есть свое мнение, но мне ужасно, просто до жути интересно, на чью сторону склоняется большинство)
Так что вопрос простой и актуальный: кто?

С Ёсопом


и, соответственно, с Тэхёном


А, ребята?
Варианта «обдва круты» специально нет, ибо меня интересует перевес. : )

Вопрос: С Ёсопом или с Тэхёном?

1. Ёсоп		28	(50.91%)
2. Тэхён		27	(49.09%)
Всего:		55

@темы: музыка, It's B.A.P

---

Однострочники. Set#2

Начиная со второго сета кэп наглеет и тасует заявки по своему усмотрению. Но выполнены будут все, не волнуйтесь. Просто слегка в другом порядке.

Set#2



Для  Kitsuri
Лухань/Чунмён dark!

read more >>

Hear your heartbeat
Beat a frantic pace
And it's not even seven AM
You're feeling the rush of anguish settling

Под утро приступ происходит вновь.
Чунмёна накрывает волнообразно — выгибает дугой, выцеживая из горла хриплый стон, вбивает в белую простыню, заставляя вцепиться в неё пальцами; отпускает так же резко, чтобы потом скрутить по вертикальной оси, вгоняя под ногти острые раскаленные иглы и скрепляя на голове терновый венок. Крик.
Голос сорван.
Лухань запрокидывает голову, опускаясь на пол, и пустым взглядом изучает полупрозрачные на свету кончики пальцев. Лухань устал жалеть, устал сочувствовать и сострадать, устал быть сильным для слабого, который де-факто оказывается сильнее. Безумно устал за все эти годы — просто потому, что боль Чунмёна давно успела превратиться в его, Луханя, личную спутницу.
По жизни. Крик — не крик даже, голос уже давно сорван. Чунмён, наверное, где-то очень далеко сейчас — истекает кровью от ранения трехгранным кинжалом в период войны Алой и Белой розы, заходится криком где-то в пекле нанкинской резни 1937-го года, задыхается отравленным воздухом у Ипра, чтобы быть каждым пятым из двух с половиной тысяч, ставших причиной возведения Мененских ворот. Наверное, британцы потратили тогда просто лавину бабла, думает Лухань, облизывая пересохшие губы и сжимая пальцами виски — желая лишь провалиться как можно ниже, чтобы не слышать тихих стонов.
Лухань устал от бесконечной опосредованной боли — годы, полубезумные годы выворачивающего наизнанку чувства, начинающегося у висков и сходящегося к центру лба; чувства, вбивающегося в глаза тонкими вязальными спицами, с хрустом разрывающими поверхностную пленку глазного яблока и попадающими точно в хрупкий кристаллик — пыль и прах, прах и пыль.
Чунмён кричит. Лухань слишком хорошо представляет, что представляет из себя эта боль.
Лухань никогда не скажет Чунмёну, что готов отдать половину собственного сердца, чтобы этой боли не было больше никогда — но только половину, чтобы иметь в запасе пять минут утекающей свкозь пальцы жизни и увидеть, что Чунмён счастлив.
Без этой боли.

And you need to heal the hurt behind your eyes
Fickle words crowding your mind

Половину сердца за счастье. Лухань никогда не скажет Чунмёну, что готов отдать и полностью этот истекающий кровью комок плоти за счастье. Не за их общее даже — несбыточная мечта — а за его, чунмёновское.
Первые капли крови в уголках губ, а на календаре — 22 мая. Лухань сегодня без подарка, потому что Чунмён не любит их — и отказывается принимать все, кроме одного. А Лухань только каждый год сжимает зубы и упрямо качает головой, молча проглатывая безысходность, замешанную на лакримозе.
Крик. Сегодня Лухань преподнесет этот подарок — он устал. Устал от боли Чунмёна, его боли, боли человека, которому он никогда не скажет нечто вроде «Эй? Слушай, я тебя люблю. Нет, серьезно, я не пил сегодня, я люблю, прости меня за это».
Просто потому, что уйти всегда в разы сложнее, когда знаешь, что есть на нелепой планете Земля человек, готовый отдать за тебя половинку собственного сердца.
Крик. Чунмён сейчас далеко в сороковых годах прошлого века — в немецких концентрационных лагерях на месте плененных евреев ашкенази.
Лухань перекатывает в пальцах небольшой шприц с прозрачной, как слеза, жидкостью.
Он осторожно опускается на колени рядом с постелью Чунмёна и, протянув руку, убирает со лба влажные пряди темно-гранатового оттенка — кончиками прохладных пальцев гладит бледное, полумертвое лицо, стараясь не смотреть в ненормально расширенные, расфокусированные зрачки.
Скоро они станут столь же ненормально суженными.
Чунмён перестает метаться, почувствовав прикосновения — слегка приподнимается, слепыми глазами силясь рассмотреть Луханя, но тот удерживает его за плечи, заставляя лечь обратно. Судорожный вздох, кашель, временное прояснение.
-Чунмён-а.
Чунмён вздрагивает, пытаясь наощупь найти Луханя — тот молча сплетает его пальцы со своими, чуть сжимая и давая понять, что он рядом. Все в порядке, я здесь, не бойся, а ведь британцы действительно потратили тогда, у Ипра, немало фунтов стерлигнов. Неважно.
Чунмён смотрит на Луханя в упор и плохо движущимися губами неслышно повторяет его имя — на большее сил просто нет, у висков зарождается новая волна, чтобы через мириадную долю секунды клином сойтись у лба, унося его в покрытую ядерной пылью Хиросиму и горящий фениксовым пламенем Лондон семнадцатого века.
-Лу-хань...
-С днем рождения, Чунмён-а.
Губы Луханя кривятся в болезненной улыбке, больше похожей на безумный оскал — тонкая игла шприца с практически ощутимым звуком аккуратно пробивает голубую ленту вены на бледном запястье, и прозрачная жидкость микро-толчками входит в темную кровь, делая её бледнее и замедляя привычный ток. Лухань отпускает запястье Чунмёна.
Скулы обжигает чем-то до одури горячим — Лухань трогает их подушечками пальцев, но слез нет. Ничего нет.
Все давно выплакано и высушено. С днем рождения, Чунмён-а.
Дыхание Чунмёна ненадолго выравнивается, а боль смешивается с чем-то качественно иным — вязким, прозрачным, легким, мутным, уменьшается, уменьшается, растворяется. Зрачки сужаются сначала до нормы, а затем сверх неё.
Морфин начинает действовать.

So
Sleep, sugar, let your dreams flood in
Like waves of sweet fire, you're safe within

Лухань никогда не скажет Чунмёну, что он любит его до 0,06 граммов морфина. Никогда.
Лухань снова и снова сплетает свои пальцы с его, чунмёновскими, чувствуя, как срывается с привычного движения пульс и ток крови; ощущая практически нутром, как боль вытекает вместе с чернотой зрачков, сужающихся до размера булавочной головки.
Эйфория, сухость, жар, эйфория — боли больше нет.
Чунмён метается в руках Луханя, опаляя его кожу раскаленным дыханием, судорожно зарываясь пальцами в волосы и сжимая их до боли, взглядываясь невидящими глазами в луханевские зрачки, царапая кожу до красных полос. Ты здесь, ты реален?
Эйфория. Лухань не знает, сколько времени проходит, прежде чем жар сменяется сонливостью.
Двадцать, тридцать минут. Неважно.
Чунмён затихает в объятиях, опустив подбородок на плечо Луханя — а он лишь гладит спину сначала сквозь тонкую, намокшую футболку, а потом задирает её, касаясь пальцами горячей кожи. Она, кажется, способна разойтись даже от самых легких полуприкосновений.

Sleep, sweetie, let your floods come rushing in
And carry you over to a new morning

Чунмён не знает, что ему уже не проснуться этим утром. Все происходит слишком быстро — и голос Луханя совсем слегка срывается на низкой ноте. Спи, маленький, позволь своим чувствам нахлынуть — и унести тебя в следующее утро.

It's hand in your hand
A shadow over you

Годы теней, провалов в несуществующее прошлое — Чунмён устал.
Подари мне на день рождения избавление от боли.
Подари мне смерть.

С днем рождения.

You just need to heal
Make good all your lies
Move on and don't look behind

Всего лишь одна ампула морфина.
Лухань никогда не скажет Чунмёну обо всем об этом — просто потому, что уже не сможет. Дыхание замедляется, и вот оно — уже не более трех или пяти раз в минуту; поверхностное, судорожное. Задержка. Кажется, что-то связанное с Чейном-Стоксом, Лухань не помнит.
Вдох, выдох. Вдох... Задержка. Практически минута без дыхания, вдох.

Sleep, sweetie, let your floods come rushing in
And carry you over to a new morning

Чунмён не знает, что этим утром ему уже не проснуться.
Лухань в последний раз повторяет неслышно последние строки и обводит пальцами контур губ Чунмёна, невесомо касаясь их своими, потрескавшимися. Сухо, тепло.
Тепло и совсем не больно.
Лухань пустым взглядом наблюдает, как его вена совсем чуть набухает, принимая в себя 0,06 граммов — жидкость прозрачная, как слеза, и очень напоминает воду. Темза, Сена, Ганг, Инд, Хуанхэ.
В отличие от Чунмёна, Лухань знает, что ему не проснуться больше этим утром.

Sleep, sweetie, let your floods come rushing in
And carry you over to a new morning

Восходит бледное солнце.

для  Roxcity
Секай; «Я должен за тебя стиральную машину развешивать?»

read more >>

Кай входит в двери общежития порядком попавшим под дождь — входит, впрочем, совсем не торопливо, не считая это каким-то неудобством или неприятностью. Здоровается с консьержем и, растрепывая пальцами влажные темные волосы, поднимается на второй этаж, привычно пиная дверь ногой.
Закрыто. Чонин выгибает бровь и лезет за своим ключом — а ведь Сехун должен был вернуться сегодня раньше из-за отмененной пары по политологии.
-Сехун-а...
По довольно просторной комнате гуляет свободный, прохладный и наполненный влагой ветер, врывающийся из настежь распахнутого окна; подоконник и край ковра внизу не то чтобы особо залит водой, но порядком намок из-за косых дождевых струй. Где-то в ванной, куда дверь тоже приоткрыта, раздается знакомый жужжащий звук.
Работает стиральная машина.
В комнате ужасно холодно, а Сехун сидит в ворохе одеял и, уткнувшись в них носом, и если не спит, то находится в некоем подобии нездорового коматоза. На импровизированной кухне надрывается свисток забытого на переносной плите чайника.
Кай, опустив голову, трет пальцами правый висок и изо всех сил старается успокоиться.
Через пару минут окно закрыто, подоконник сух, ковер закатан до середины, газ на плите выключен, дверь в ванную захлопнута, а Кай, упав рядом с Сехуном на кровать, трясет его за плечи. Несильно, но чувствительно.
-Ты, блядь, идиот, что ли?
Сехун смотрит на Чонина непонимающе и безуспешно пытается выдрать из его рук одеяло. Выдирает молча, ожесточенно и очень, очень целенаправленно — Кай морщится, уступая, и внимательно разглядывает Сехуна, пытаясь понять, что, черт возьми, происходит. Пальцы у него ненормально горячие.
Чонин подается вперед и касается губами его лба — температура там не меньше тридцати восьми градусов по Цельсию. Кай вздыхает, отстраняясь.
-Стой, не отвечай на этот вопрос. Ты идиот.

Согреться удается очень нескоро, а из лекарств есть только никому не нужный активированный уголь, и Кай сначала долго выслушивает нудную нотацию о том, что он, О Сехун, ненавидит траблетки и в гробу видел их в белых тапочках; выслушивает, а затем столь же долго рыщает по общежитию в поисках альтернативы.
Травяной чай находится только у Чунмёна — да и то, совсем немного, потому что им, кажется, тарится весь университетский поток.
Сехун греет кончик носа о горячий фарфор чашки и, закрыв глаза, вдыхает смесь аромата мяты и мелиссы; он, этот запах, проникает через несколько минут во все уголки помещения, пропитывает кожу, волосы и одежду, заставляя Кая едва ли не ловить воздух руками, пропуская сквозь пальцы и стараясь уловить суть. Сехун еле заметно улыбается, глядя, как Чонин тоскливо смотрит на чашку — можно, конечно, заварить ещё, но ведь Кай не болен?
-Ну чего ты мучаешься? - Сехун кивает на небольшую упаковку.
Кай садится на на свою кровать напротив сехуновской и скрещивает ноги в позе лотоса — у него это получается на удивление легко и комфортно.
-Тебе не хватит тогда, - пожимает он плечами, а Сехун тихо фыркает, едва ли не разливая чай на одеяло. Чонин прикрывает глаза рукой.
-И где ты умудрился?
Сехун недовольно встряхивает головой, мгновенно становясь похожим на помесь воробья с пересмешником. Смешной.
Кай улыбается.
-Температура ещё на парах поднялась — ушел, попал под дождь, подскользнулся, упал в лужу, пришел грязный, включил стиралку... Дальше?
Чонин кусает губы, чтобы не заржать, и кивает — ему куда больше интересно, какого черта здесь были открыты окна с дверями, а комната превращена в филиал всемирного потопа.
-А хрен там, - заявляет Сехун раздраженно и обиженно грохает чашкой о прикроватную тумбочку — прекрасно, стервец, понимает, что у Кая на уме. И садится на постели, завернувшись в одеяло так, что видно только нос и растрепанную челку.
Кажется, разговоры на сегодня закончены.

Кай чувствует, как его обволакивает иллюзия, что время замедляется в этом коконе, сплетенном из запаха порошка с лимоном, дождевой воды, мелиссы и мяты, которой и осталось всего пара капель на фарфоровом дне, но вполне хватает, чтобы по-прежнему делать воздух физически ощутимым. Ужасно хочется поймать его и попробовать на зуб — наверное, он очень вкусный и похож чем-то на травяной чай, только холодный и зыбкий, как щербет.
Где-то в ванной из-за приоткрытой двери — она просто плохо закрывается, и вины Сехуна в этом нет — доносится мерное лимонное жужжание стиральной машины, тихое и удивительно ненавязчивое, но слишком быстро заполняющее слух и сознание рассыпчатым песком иллюзий. Время замедляется, время практически останавливается — и Кай не знает, чья в этом вина — лимона, мяты, мелиссы или задумчивого взгляда Сехуна из-за длинной, распушившейся после дождя челки.
-Чонин-а, - голос у Сехуна тихий и совсем отчасти неуверенный. - Чонин-а, ты спишь?..
Кай вздрагивает, проводя рукой по лицу — кажется, песчаная маска иллюзий ощутимо рассыпается под пальцами мириадами золотистых песочных кристаллов. Он качает головой, на секунду прикрыв глаза.
-Полежи со мной, пожалуйста, я не могу уснуть.
Кай поднимает взгляд — Сехун выглядит настороженным.
-Если тебе не сложно, - добавляет он, помедлив. - Я не заражу — отвернусь к стене, если хочешь...
Кай закрывает лицо руками и смеется — тихо и как-то совсем счастливо, до странных слез в уголках глаза. Ну дурак, ей-богу, дурак — просто форменный, идеальный.
Чонин проскальзывает под одеяло и бедром шутливо толкает Сехуна — мол, двигайся, не так-то уж и много здесь места. Сехун покорно отодвигается и действительно пробует отвернуться к стене, но Кай обнимает его обеими руками, заставляя ткнуться носом в плечо и затихнуть.
Волосы у него пахнут смесью дождевой воды, мяты и мелиссы. И совсем немного теперь — еле сохранившимися после улицы духами Кая.
Согреваясь, Сехун обхватывает его и руками, и ногами, прижимаясь ближе — Чонин улыбается, чувствуя на талии горячие руки, и, чуть отстранившись, невесомо целует теплый лоб. Температура ощутимо спадает, а дыхание выравнивается, пусть и по-прежнему обжигает чувствительную кожу.
-Спи, - шепчет Кай едва слышно, мягко поглаживая острые лопатки. - Я рядом.

Проходит совсем немного времени, прежде чем деликатный щелчок из ванной намекает, что стирка закончена. Кай вздрагивает, приподнимая голову с подушки и чувствуя, как Сехун во сне неосознанно и тревожно стонет.
-Эй, - с неожиданной грустью в голосе шепчет Кай, прекрасно зная, что тот не спит, а больше притворяется. - А стиральную машину я должен за тебя развешивать?
Сехун тепло и прерывисто дышит в шею — смеется. И спокойно, очень нежно касается её губами, притягиваясь ещё ближе.
-Ну Кай...

Да и правда — к чертям её, эту стиральную машину, сама как-нибудь развесится. Зря, что ли, им каждый год приходят письма из Хогвартса?
И все равно, что это всего лишь балуется Пак Чханёль с третьего курса журналистики.

для  Барвинка.
Крис/Чунмён; осень и тепло

read more >>

Раньше Крис не любил осень. Ему казалось, что все это — неминуемое увядание и гибель, серо-дождливая медленная смерть, прохладная и неуютная. Действительно очень медленная — агония длиною в девяносто дней. И Крис ловил себя на мысли, что очень не хотел бы оказаться на месте природы — каждый год умирать девяносто дней подряд, по частице, по молекуле, пока неизлечимая болезнь не доберется до сердца и не сорвет с него последний увядший лист дыхания.
А потом в жизни Криса появился Чунмён.
Чунмён — это осень. Крис уверен, что любого человека можно охарактеризовать временем года — стоит лишь немного присмотреться, прислушаться и почувствовать биение сердца. Он, Крис — зима. А зима всегда идет вслед за осенью — и ничто не может изменить привычного хода этого удивительного природного цикла.
Чунмён — это осень. Осень поэтическая, золотистая и невероятно теплая — с редкими, короткими грибными дождями при не очень ярком, но все ещё греющем солнце, окутанном легким пологом жемчужно-серебристых перьевых облаков. Чунмён — это осень мягкой гаммы, одетая в темно-вишневые, рыже-оранжевые, золотисто-желтые и кремово-шоколадные оттенки, смешивающиеся в неповторимые радужные коктейли из листьев, ветвей деревьев, влажной живой земли и пестрых воробьев. Чунмён — это осень Возрождения, осень Клода Моне и Куинджи, Вивальди и Коха, осень, при которой сама весна кажется временем смерти и увядания.
И Крис уже не испытывает к осени прежней неприязни — только присматривается, прислушивается и старается уловить биение сердца.
Осень — период зрелости и мудрости. Чунмён — осень настоящая, ощутимая, без примесей и посторонних элементов; Чунмён — стаи перелетных птиц, сбивающихся в клины, улетающих на юг, но неизменно возвращающихся, чтобы вновь встретить золотистые пологи и серебристую пыль на солнце. Улететь и вернуться вновь, улететь и вернуться — под грифом знака бесконечности.
Чунмён — знак бесконечности, постоянный цикл, константа, верность, преданность. Чунмён — осень со вкусом пьяной вишни, горячего молочного шоколада, цветущего каштана и свежего запаха дождя, смешанного с уже смытой дорожной пылью. Чунмён — осень засыпающего в пелене облаков солнца, осень полных лун и звезд, которые можно увидеть, лишь разведя ночное небо руками.
Крис видит эти звезды, даже не поднимая ладоней — Чунмён та осень, которая раскроется сама, если знает, что счастье уже совсем близко и осталось лишь пустить его в свое «я».
Чунмён — осень мягкая, чувствительная и чуткая; ни одна осень, кроме него, не умеет так искусно соединяться с зимой в последних числах ноября, впуская в себя капли серебристо-белого холодного оттенка и растворяя их в себе, чтобы затем самой раствориться в них до конца, бескорыстно и бесконечно доверчиво отдавая саму свою сущность.
Бесконечно доверчиво и точно зная, что зима сохранит — сохранит и отпустит, когда будет надо, своего маленького феникса цвета опавших листьев.
Крис любит осень — свою личную, до безумия теплую и усыпанную мириадами крошечных топазов в смешении с янтарной пылью. Чунмён — осень янтаря, топаза и вкрапления не успевших испариться молекул изумруда.

Когда наступают последние числа ноября, и осень перестает быть собой, сливаясь с первым зимним дыханием, Крис обнимает Чунмёна, прижимая к себе и успокаивая — не грусти, все будет ровно через год, она вновь вернется, золотистая и пахнущая солнечным дождем.
Чунмён молча касается зимних, припорошенных снегом губ и просит сохранить — сохранить и отпустить, если будет нужно и больно, не держать и не останавливать, потому что осень всегда возвращается. Раз в год, с начала сентября - возвращается и остается, потому что ничто не в силах изломать первородные природные законы.
А за осенью всегда идет зима.
И самое счастливое время — последние ноябрьские дни, смешение золота, серебра и тихое «сохрани».

@темы: фанфики, Сухо, ЕХО просто што.

---

Фортепианное волшебство

Вообще одно из моих любимейший занятий - зарыться в проигрыватели и выслушивать какие-нибудь волшебные мелодии. И создавать из них плейлисты для разных настроений, чтобы потом сидеть и бесконечно удивляться, насколько такая музыка способна вдохновлять. Куда больше, чем любая другая.

несколько композиций специально для  Matty_ju

Шепарда как всегда люблю немного иначе, чем остальных.

Скачать Isaac Shepard - Memories Never Fade.

А вот этого композитора я нашла совсем недавно - но черт, я уже вижу под немго немыслимое множество бессюжетных картин.

Скачать Jim Chappell - Mockingbird Days.

Было дело в твиттере - он волшебный.

Скачать Joe Bongiorno - Where There's a Will.

А этот весь альбом шикарный, на самом деле)

Скачать Ralph Zurmühle - Between (2000) - 03.I'll find you there.

С гитарой тоже бывает очень атмосферно...

Скачать Bernward Koch - Following Stars.

Брайана Крэйна я до сих пор пытаюсь разгадать вместе с его любовью к Италии ))

Скачать Brian Crain - Song for Sienna.

Полноценная инструментальная от Ланца - я очень далеко и вообще не здесь, потому что это нечто особенное. И почему-то звучит намного легче, чем все остальные.

Скачать David Lanz - Lost In Paradise.

Это на первую, так сказать руку - есть ещё очень много чего)

@темы: музыка, формула счастья

---

Оппа каннам стайл и вообще

-Я УХОЖУ, - ору я пьяным ором, сгребая по пути пару слив и собирая косяки выдвижных дверей в зале.
-Куда? - меланхолично спрашивает мать, не отрываясь от овощного салата.
-В ванную, - с искренней грустью отвечаю я и роняю фрукты на пол, потому что ротор проебал 4:0 на домашнем стадионе, и мне очень печально.

Эй, блять! Я хочу любить свои тексты!!

me n myself

1. Hey, mister neighbour
Урлюлюлю, только сейчас, перечитывая, я понимаю, почему в фэндоме был такой бум. С этого текста для меня начался мой персонально созданный Чунмён, в которого многие поверили. А я обманываю и себя, и Чунмёна, и всякое такое прочее...
Я люблю этот текст за Чунмёна. Да. И за «право и лево».

2. На чаше аптекарских весов
Мне было тяжело и шашлыки. Я люблю этот текст за абзац счастья и за Чунмёна. Это странно.

3. Intoxication
Я люблю этот текст за то, что он есть. Я люблю этот текст от первого до последнего слова и готова руки за него поотрывать и местами поменять. Потому что.

4. Mattina Ciliegia
Мне было сложно. Я люблю этот текст за демиургов.

5. И когда ты закрываешь глаза
Я люблю этот текст за то, что он сделал со мной.

6. AB-blood 89lvl upgrade
Я люблю этот текст за Криса.
Странно?

7. Улица Мор, 10
Я люблю этот текст за Луханя. За улицу. За улицу Мор. Улица Мор...

Я не люблю свои тексты, мне сложно, больно и неправда.
Люблю не люблю - какая, в сущности, разница, да и кому это нужно.
Завтра продают Тойоту.

И мне кажется, что завтра продают часть меня.

@темы: кто-то что-то сказал?, фанфики, Сухо, ЕХО просто што.

---

Однострочники. Set#1

Посоны! Кэп, оказывается, хуево на однострочники стал заточен) Поэтому все это получается очень, очень странно. И атмосферой я что-то не особо попадаю в требуемое. Надеюсь, что все будет о-кай.

Set#1



для  дельфиньи колени
Секайлу; «Нельзя было сделать этого раньше?»

read more >>

Кай со школьных времен ненавидит геометрию и треугольники — с тех пор, как провалил зачет по теореме Пифагора и получил первый в жизни минус. Кай считает, что после проваленной теоремы Пифагора под откос гипотенузы прямоугольного треугольника пошла вся его жизнь.
Кай ненавидит треугольники. Ненавидит Сехуна и умеет кончиками пальцев раздирать полупрозрачную кожу на ребрах, оставляя выпуклые белые шрамы — годы совершенствования навыка до нужного уровня. Грудь Сехуна — полотно красиво переплетенных, мерцающих в темноте серебристым отблеском шрамов, длинных и тонких, прямых и кругло изогнутых.
Грудь Луханя — только искусное переплетение влажных дорожек от прикосновений кончика языка, картина безумного художника-сюрреалиста, капающего жидким мылом на сухую, жесткую веревку. Кай умеет писать картины на коже и идеально ненавидеть.
Он бьет наотмашь и кричит, что не собирается больше ложиться под обоих — вы можете трахаться сколько угодно много, в каких угодно позах, любое количество раз за ночь, умноженное на два; на скуле Сехуна — длинная кровоточащая царапина от кольца на руке Кая, а Лухань только смотрит слегка насмешливо и пожимает плечами.
И вновь — вновь, снова, как всегда — Лухань на мгновение прикрывает глаза, а Сехун властно обхватывает руками талию Кая, притягивая к себе и выцеживая из трещин на его губах теплую сукровицу.
Вершина равнобедренного треугольника, два угла при основании.
Кай ненавидит Сехуна — ненавидит и лишь с тихим стоном сжимает пальцами его бледные, округлые бедра, подаваясь навстречу ласкам и чувствуя на шее прохладное дыхание Луханя, после которого на коже остаются холодные рубцы от ожогов. Теплая солоноватая сперма на языке и в уголках губ, на внутренней стороне бедер, глубоко в теле, вскипая при каждом неверном движении против часовой стрелки. Кай ненавидит Сехуна за то, что он, проклятая блядь с потрясающе подведенными глазами, осмеливается жить в этом мире. Ненавидит и опускается на колени.
Лухань только смотрит насмешливо и пожимает плечами. Ему все равно.
Кай умеет идеально ненавидеть — замешивая яд для объекта, не оставлять следов на собственных руках; подкладывая бомбу другому, успевать исчезнуть за секунду до взрыва. Система дает сбой всего однажды, и кончики пальцев погружаются в собственную же умело приготовленную серную кислоту.
Кай с силой сжимает сехуновские запястья, впиваясь ногтями в истонченную кожу и пробивая насквозь вены; секунда — и ладони заливает густая, глубокого винного оттенка венозная кровь с туманным сладким ароматом. Сехун не сопротивляется и лишь смеется, рассеянно глядя на рваные царапины нездорово расширенными зрачками; не сопротивляется, когда Кай с отвращением толкает его в грудь, и он налетает спиной на стену, сдирая кожу на лопатках и плечах. Сехун только усмехается издевательски и опускается на пол, запрокидывая голову и с интересом глядя на Кая снизу вверх.
Кай ненавидит эту блядь. Сегодня — неидеально.
Опустившись рядом на одно колено, он мягким движением пропускает сквозь пальцы шелковистые пряди волос Сехуна; резко тянет назад, срывая с губ глухой стон и открывая красивую длинную шею. Фарфоровая кожа плюс почти исчезнувшие следы от прикосновений губ и зубов.
Сехун молчит, и только в уголках глаз — скопившиеся слезы, массы капель которых не хватает, чтобы скатиться вниз по скулам. Пальцами по линии кадыка — красные кровоточащие полосы, и кожа, кажется, сейчас потрескается от оказываемого давления. Кай считает, что это довольно болезненная смерть.
На плечо Кая ложится узкая, удивительно холодная и тяжелая ладонь. Лухань смотрит равнодушно и пусто.
-Уходи, - говорит он спокойно, чуть сжимая пальцы на плече. - Уходи.
Десять, девять, восемь. Четыре, три, два... Кай делает шаг назад, рваным движением плеча скидывая руку Луханя. Губы — в неровную, болезненную полуулыбку.
Кровь из запястий оставляет следы на светлом ковре.

-Почему, - Сехун растрепывает темно-русые волосы на затылке, касаясь шейных позвонков. Хрупко. - Нельзя было сделать этого раньше?
Лухань оборачивается и, помедлив, добавляет во взгляд умело отмеренную долю удивления.
-Мне казалось, что тебе нравится играть с ним.
Сехун поводит острым плечом.

Кай любит. Но те, кто умеет идеально ненавидеть, никогда не признаются в подобных слабостях.
И не возвращаются.

для  eddiedelete
Крис/Чунмён; «Позволь мне отвоевать право быть с тобой»
ER, ангст (?)

read more >>

Крис сжимает зубы, выдает привычную саркастическую улыбку и, развернувшись, уходит, ни разу не оглянувшись назад. Да и зачем оглядываться, когда точно знаешь, что тебя там ждет? Чунмён где-то позади заразительно смеется. Шорох одежды, как всегда.
Крис решительно не понимает, когда этот посредственный — ну, конечно, только на первый взгляд — студент успел стать центром всея курса, когда мягкая улыбка сменилась жестко-обжигающей и когда, в конце концов, он разучился делать то, что умеет и без того один на сотню.
Когда Чунмён разучился прощать?
Снисходительный кивок в ответ на приветствие, равнодушное пожатие острыми плечами, когда рядом не остается места; места за студенческими столами в столовой, конечно, не так-то уж и много в принципе, но Чунмён вполне удовлетворен коленями Сехуна и руками, бережно обхватывающими его талию. Крис сдержанно кивает и уходит за столы спортивной команды факультета. Сехун сцепляет пальцы в замок и кладет подбородок на плечо Чунмёна, молчаливо успокаивая.
Вежливо и холодно извиняющийся взгляд, когда за партой в аудитории вместо двух человек оказывается почему-то трое: без умолку болтающий Лухань по одну сторону от Чунмёна и излучающий волны пафоса Кай — по другую. Чунмён не делает попыток освободиться и только тепло — совсем как прежде, но уже не Крису — улыбается, слушая тихий шепот Кая на ухо, обжигающий бледную кожу. Единственное свободное место — за последней партой, слишком далеко, и Крис вновь уходит, не замечая, как Лухань настороженно смотрит ему вслед и ободряюще сжимает пальцы Чунмёна под столом.
Старательное игнорирование, когда единственная встреча наедине в самом пустующем коридоре университета прерывается диким воплями Чханёля, сгребающего Чунмёна в охапку и с улюлюканьем утаскивающего его в аудиторию - «посмотри, чувак, мы поймали богомола! Как не любишь насекомых? Щас полюбишь!»
Крис с силой проводит ладонью по лицу, будто снимая налипшую паутину, и облизывает пересохшие губы, когда Пэкхён, чуть остановившийся после ухода Чханёля, смотрит на него, Криса, с некоторой долей сочувствия и еле заметно качает головой.
Горькая улыбка при взгляде с баскетбольной площадки на смотровые места: Чунмёна обнимают с двух сторон Сехун и Лухань, пока Чханёль с заднего ряда пытается заплести ему косички и сбрызнуть лаком, который услужливо встряхивает Пэкхён, а Кай смотрит на них, как на дебилов, и нагло укладывает подбородок на чунмёновское плечо. Да, ему, Крису, там места явно нет.
Ни на смотровых местах в баскетбольном матче, ни за столом в студенческой забегаловке, ни за партами в аудиториях, ни в пустующих коридорах. Ни вообще в жизни Чунмёна.
Кай смотрит на Криса с явной неприязнью, касаясь щекой скулы Чунмёна, а тот лишь неуверенно, робко улыбается, когда крисовская команда выигрывает, и тут же прячет улыбку.
Когда ты разучился прощать?
А Крис эгоистично считает, что он один имеет право быть рядом — и никаких сехунолуханекаечханёлепэкхёнов, богомолов, равнодушных движений плечами и псевдопустых коридоров.
«Есть права, которые нужно отвоевывать», - говорит Крису во сне его ангел-хранитель, отчего-то бескрылый, одетый в лыжную шапочку, потягивающий изотонированный напиток и ужасно похожий на Луханя.
«Есть, сэр», - отдает честь Крис и скатывается куда-то вниз по разветвленной горке в аква-парке, где на выходе оказывается почему-то пятилетним ребенком в самом мелком бассейне для младенцев...
Открывает глаза. Пустой коридор, богомолы посдыхали от распыленного циклозарина, в пальцах — запястье Чунмёна. Взгляд у него настороженный, почти испуганный — никакой спеси, холода, иронии и прочих постоянно липнущих друзей. Защищающих?
Ангел-хранитель, блядь, думает Крис, закрывая на мгновение глаза.
-Право, - говорит он на выдохе, собравшись с мыслями. - Позволь. Я отвоюю...
Крис слабо понимает, что он вообще несет — он по-прежнему там, в самом мелком бассейне аква-парка, и почему-то безумно хочется уйти с головой под воду. А потом написать статью по борьбе с детским суицидом. Чунмён смотрит с дикой, просто разрывающей тоской — и молчит.
Сознание само воссоздает разрушенную фразу.
Крис дергает Чунмёна на себя, встречая слишком слабое сопротивление, чтобы обращать на него внимание — прижимает к груди, гладит мягкие прямые волосы, узкую спину, выступающие лопатки и позвонки. Вдыхает до одури знакомый, свежий запах — уровень воды постепенно уменьшается, а паспортный возраст становится примерно равен реальному. Чунмён стискивает зубы — гордость и тоска смешиваются в нереальных пропорциях.
-Попробуй.

-Пшел вон, - шипит Лухань, отлавливая Чханёля за шкирку и твердой рукой выставляя на лестничную площадку, подкрепив посыл удачным пинком под коленку. В руках у Чханёля — зеленый богомол.
Лухань мечтает о циклозарине и молит Небеса о новом подопечном — а потом оглядывается, проверяя, не потемнело ли перо.

для  Evil.Min
Крис/Кай; «Если ты не прекратишь прижиматься ко мне, ничем хорошим это не закончится!»
псевдоюмор

read more >>

Крис страдает и мучается, мучается и страдает — делать сучью морду становится в разы тяжелее, костяшки пальцев отчаянно чешутся, напоминая о неплохом владении ударом справа, а все прочие желания при равных условиях затмеваются единственным — отловить одну малолетнюю сволочь и открутить ей уши, аккуратно поменяв затем местами.
А Кай как будто ничего и не замечает, ненавязчиво укладывая то руки на его талию, то повисая на шее, то соприкасаясь сбоку бедром. Самое хреновое — когда сзади, и Крис ловит себя на мысли, что ужасно хочется ткнуть его палочкой от флажка. В глаз.
Просто в глаз.
Криса просят сказать что-то по-английски, и он заливается соловьем, надеясь, что оглушающий ор в микрофон отгонит Кая подальше; старательно басит, шипит и фыркает, показывая, что знает не только фразу «эйо вассап», но Каю, кажется, по тангенсу все эти ухищрения, и только Сухо рядом улыбается и машет, машет и улыбается, как проклятый пингвин, и делает вид, что все понимает.
Улыбаемся, блядь, и машем. Крис незаметно въезжает локтем в ребра танцора; тот охает и выдает тихое матерное слово, но профессионализм не позволяет ему отскочить на пару метров от китайского лидера и метнуть в него флажком в стиле куная. Сехун неподалеку кидает на них коронный взгляд исподлобья, но отворачивается раньше, чем Крис успевает подать ему сигнал SOS и пообещать коробку леденцов в случае спасения.
Поблизости нет ни души, за которую можно было бы спрятаться — то есть, которую Кай достаточно боится, чтобы не лезть со своим тризлоебучим скиншиппингом. Крис пробует шагнуть за Чунмёна, но тот только вежливо улыбается и делает шаг в сторону со словами, мол, тебя же со сцены не будет видно; Крис скрипит зубами и еле сдерживается, чтобы не ответить, де, что за тобой даже Кельвин Кляйн со своим ростом в метр двадцать не спрячется.
Кай нахально обнимает Криса за талию — и все равно, что с другой стороны там ещё Лухань с Сехуном; китайца нехило кривит и вмораживает в броню апатии, прерываемую разве что редким совсем уж взбешенным рыком.
Крис ненавидит, когда его лапают.
Кая удается отловить лишь около гримерки — маленькая сволочь удивительно быстро бегает. Крис терпеливо дышит, пытаясь познать дзэн, и сильнее сжимает пальцы на загривке сценического пиджака. Кай пару раз моргает и расплывается в наглой улыбке.
-Если ты, - Крис буквально шипит и истекает ядом. - Не прекратишь прижиматься ко мне, клянусь, ничем хорошим конкретно для тебя это не кончится!
Танцор только наивно — да конечно, наивно! - хлопает глазами и старательно делает вид, что не замечаяет явных намеков насильственного характера.
-А то что? - вкрадчиво интересуется он и тут же, поняв, что промахнулся, меняет тон на тонко-испуганный. - И ч-что же б-будет?..
Крис отпускает многострадальный пиджак и, мысленно улыбнувшись своей личной стерве, живущей в подсознании, обхватывает Кая за талию, притягивая к себе и склоняясь к его уху. Тот замирает и не сдерживает победной улыбке, явно ожидая, что сейчас, именно сейчас осуществится один из самых банальнейших и заезженных фанфикшен-сценариев.
А Крис только склоняется и с силой кусает Кая за ухо.
Танцор верещит и вырывается, держась за стремительно краснеющую мочку; смотрит на Криса ошалелым, полным искренней боли и обиды взглядом.
Китаец самодовольно складывает руки на груди и меланхолично улыбается корабликам мыслей, пока Кай носится по гримерным с воплями о том, что эй, экзо-м, у вас лидер просто ебнутый на голову.
На голову.

@темы: кто-то что-то сказал?, Сухо, ЕХО просто што.

---

Я тороплю осень, потому что безумно скучаю по ней

Да, осень - мое любимое время года. Оно настолько моё и про меня, что я отсчитываю последние дни лета и уже вижу, как в полночь с 31-го на 1-ое физически сломается грань, и я начну смотреть на мир по-другому.
Свое творческое лето я уже закончила - и начать осень я хочу... Странным образом. Я хочу заставить себя поверить. Во что - это уже другая и совсем невеселая история.
Есть, конечно, и капля рациональности - куда мне без неё, болезной? - в этом, потому что однострочники все же не такое времязатратное занятие.

Таким образом, я присоединяюсь к негласному флэшмобу на тему аттракциона невиданной щедрости в виде приема заявок на однострочники. Я по-прежнему безумно люблю дарить подарки, так что не стесняемся, но и соблюдаем правило, что 1 человек равен 1 заявке.

Заказываем! пейринг, фразу, атмосферу, четких рамок нет
Авторские капризы на тему:
Фэндом - только экзо. Хорошо бы без юмора, но чем черт не шутит? : )
Автор любит Чунмёна, Криса, их двоих вместе, Кая, Сехуна, и этих двоих вместе, всякие там Кайлу, Хунханы и даже Секайлу, ну же. Только, пожалуйста, без Тао. Это здоровая авторская наглость, можно немного? )
Я думаю, читатели знают, кого помимо Тао я тоже особо писать не возьмусь. Да, я ужасно стала зависимой.

гиф больше не для привлечения внимания, а потому, что.

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?, Сухо, дикое ололо, ЕХО просто што.

---

Улица Мор, 10

Я прощаюсь с летом. Я не люблю лето, хоть и хочу многим сказать за него, такое, спасибо. Я прощаюсь с очередным периодом в моем... творчестве? Просто прощаюсь.
Впереди должно ждать что-то новое. Спасибо и простите меня.

Название: Улица Мор, 10
Фэндом: EXO-K|M
Пейринг: Крис/Сухо (Чунмён) + Лухань
Жанр: ангст, повседневность, психология, философия
Рейтинг: PG-13
Статус: завершен
Размер: мини, 10 страниц
Посвящение:  ji.young. И прости меня.


Скачать Wayne Gratz - Two Views.

Улица Мор, 10

Крис не помнит и не может объяснить, почему каждое 10 октября он просыпается с чувством безумной растерянности и ощущением, будто потерял что-то, что вернуть уже нельзя.
И долго ищет по всей квартире ключи от двери, всегда находя их в привычном месте.

***
10 октября 201n года

Крис просыпается много позже будильника — тот звонит сначала в привычные семь утра, не встречая никакой реакции, затем в полвосьмого и, наконец, в восемь, в последний раз мигнув и окончательно разрядив аккумулятор. Крис встает только в половину девятого и долго смотрит на потухший экран, не двигаясь и пытаясь собраться с мыслями.
Ощущение такое, будто невидимые руки заботливо раскрошили тело на молекулы и рассортировали по секциям: сюда — углерод, сюда — кислород, сюда — водород, воду, магний, кальций, а шарики гемоглобина с каплей железа внутри обязательно отделить ото всех.
На работе нужно быть ровно в девять — Лухань, конечно, может открыть магазин и один, но снова будет долго припоминать, что опять отбил все пальцы этими вашими жалюзи, потому что единственный человек, способный нормально с ними обращаться, соизволил опоздать. Крис в спешке набрасывает куртку и шарф — горло все ещё немного саднит от недавней простуды; не глядя в зеркало, выскакивает из дома без пятнадцати минут, забыв брошенный на кровати разряженный мобильный и плохо завязав шнурки.

В этом окраинном районе Сеула, где городские здания гротескно намешаны с частными домами, все близко: квартира Криса и квартира Луханя, их общий индийский магазинчик, больше смахивающий на лавочку, местный торговый центр и полосы автострад, парк в одну аллею и площадь с единственным фонтаном, окруженная тремя деревянными скамьями. Собственный спальный микро-мир в полноценном макро — микро, огороженный от макро тонкой, но прочной эктодермой.
Чтобы дойти до магазина, нужно от дома сразу свернуть налево — и дальше, дальше по прямым тротуарам, практически не сворачивая; Крис тратит на это в среднем минут двадцать без спешки, если торопится — пятнадцать.
Сейчас нужно добраться за десять, чтобы к девяти успеть подготовить все к приему посетителей — а значит, свернуть нужно не налево, а направо, и идти переулками частных секторов. Так при желании до места можно добраться минут за восемь.
Выйдя из подъезда, Крис тоскливо смотрит на наручные часы и поудобнее обматывает шею шарфом, зарываясь носом в теплую мягкую ткань. Единственный вариант, чтобы не опоздать — свернуть в частные сектора, но Крис, путь и знает их довольно неплохо, не очень доверяет всем этим паучьим переплетениям улиц.
Выслушивать претензии Луханя хочется ещё меньше, чем плутать по закоулкам — Крис сворачивает на короткий путь.

Проходит минут одиннадцать, прежде чем Крис набирается сил признаться себе, что просто заблудился во всех этих вроде и немаленьких, но одноликих улицах — узких, в одну автомобильную полосу, обрамленных аккуратными одноэтажными и двухэтажными домами в английском стиле. А сады небольшие — всегда только сзади.
Крис вновь кидает взгляд на часы и понимает, что опаздывает просто безнадежно — именно в это время они обычно поднимают все эти противные жалюзи и открывают замок на двери. Окна высотой во всю стену не открываются никогда — запах индийских масел должен сохраняется в замкнутом пространстве и тепле.
Крис пожимает плечами и, подумав, наугад ныряет куда-то вправо — по его расчетам, именно в той стороне находится выход на основной проспект длинной дороги до лавки.

Первое, что приходит ему в голову, когда он оказывается на соседней улице — то, что он, Крис У, ни черта не имеет представления о топографии своего района. Улица оказывается примерно похожей на все остальные здесь — правда, Крис может с уверенностью сказать, что ни на одной улице района он не видел таких высоких резных фонарей в классическом стиле. Нигде.
Табличка на ближайшем доме гласит: «Улица Мор, 4».
Крис ни разу раньше не слышал об этой улице.
Он с интересом оглядывает пространство — она оказывается не очень длинной, домов в десять с каждой стороны, и тупиковой — упирается в холеный двухэтажный дом с бетонной площадкой впереди и парой автомобилей потребительского класса. Аккуратная и чистая, очень ухоженная — только золотистые листья, опадающие с деревьев, не убраны, а просто собраны в небольшие пушистые снопы у практически оголенных стволов. Насколько чисто и аккуратно, настолько и удивительно безлюдно.
Тихо. Крис выдыхает поверх ткани шарфа — несмотря на то, что осень не перешла ещё в свою холодную стадию, от губ отделяется смутное теплое облачко пара.
Тихо, безлюдно. И только на правой стороне улицы, на ступеньках одного из одноэтажных домов, сидит кто-то — кажется, молодой человек с книгой в руках. Крис в несколько быстрых шагов оказывается рядом, периодически меряя взглядом часы; останавливается на дороге напротив, раздумывая, как поделикатнее отвлечь незнакомца от чтения, чтобы спросить дорогу.
Ужасно глупо все это — потеряться в собственном районе, в котором живешь уже порядочное количество лет, но с таким опозданием Крис предпочитает забыть о всей нелепости ситуации. И отчего-то медлит несколько мгновений, рассматривая склонившуюся над страницами макушку с темными прямыми волосами и длинной челкой, падающей на лоб. Тонкие бледные пальцы с аккуратными ногтями, скользящие по строкам, довольно узкие, хрупкие плечи. Полупрозрачные запястья с голубоватым узором вен.
Табличка около двери: «Улица Мор, 10».
-Прошу прощения, - Крис делает шаг вперед, чтобы в теории оказаться в поле зрения опущенного взгляда парня. - Не могли бы вы подсказать, как мне выйти отсюда на центральный проспект?
Незнакомец поначалу не реагирует — судя по движению указательного пальца по книжным строкам, он дочитывает страницу до конца и лишь затем откладывает книгу, поднимая на Криса взгляд. Мягкие, красивые черты лица: изящный контур губ, где нижняя чуть полнее верхней, правильный профиль, чуть раскосые темные глаза в окружении пушистых ресниц, бросающих тень на веко и создающих эффект макияжа. Или это он и есть? Крис встряхивает головой, отгоняя слабое наваждение.
-На центральный проспект? - повторяет незнакомец, словно желая удостовериться и попробовать вопрос на вкус. Морщится. - Ну, очевидно, вернуться обратно и попытаться найти его там, где нет тупика.
И движением головы обводит прямую, тупиковую улицу. Крис понимает, что в действительности задал довольно глупый вопрос — с этого переулка есть только один выход. Незнакомый парень удовлетворенно кивает и снова тянется за книгой — кажется, что-то из Стендаля, но Крис не очень уверен и только еле заметно щурит глаза, пытаясь разобрать.
-Стендаль, Стендаль, - усмехается парень, и Крис вздрагивает, замечая, что тот вовсе и не думает возвращаться к чтению. Лишь рассматривает задумчивым, слегка оценивающим взглядом удивительно живых глаз.
Крис чувствует, как его словно обволакивает тонкими лентами прохладного шелка — отчего-то светло-небесного цвета — минуя ткань одежды, они охватывают шею, плечи, грудь и бедра, забираясь на поясницу и там неуверенно замирая. Незнакомец наблюдает за ним пристально и немного удивленно. Крис ерошит пальцами светлые волосы.
-Прошу прощения за беспокойство, - повторяет он, с трудом проговаривая слова и разворачиваясь, чтобы уйти.
-Ничего страшного, - будничным тоном отвечает молодой человек, обратно укладывая книгу на колени и раскрывая на нужной странице. - Обращайтесь.
Выход с улицы Мор действительно только один, а там нужно лишь свернуть на соседнюю и пройти несколько «кварталов», чтобы выйти на центральный проспект.

Лухань встречает Криса умелым толчком под ребра, шипением и попыткой подзатыльника, которая заканчивается своевременной остановкой в виде захвата за запястье. Крис оглядывается — посетителям ни к чему смотреть на разборки отношений в среде персонала.
-Ну извини, я ведь совсем немного опоздал, - говорит Крис тихо, скидывая в подсобке куртку.
-Немного? - Лухань, кажется, сейчас буквально лопнет от злости, если не доберется до Криса со своим подзатыльником. - Три с половиной часа — это, по-твоему, немного, халявщик?
Крис останавливается и с легким удивлением смотрит на Луханя в отражении зеркала.
-Я опоздал минут на двадцать, потому что решил пойти частными секторами и свернул не на ту улицу.
Лухань округляет глаза и саркастически кривит красивые губы — длинный светлый шрам на нижней становится практически незаметным.
-Мне ни разу в жизни никто не врал так нагло, - заявляет он. - И только поэтому я прощаю тебя, несмотря на то, что отбил все пальцы об эти проклятущие жалюзи. И да — там по твою душу покупатели, выбирают какие-то книги по индийской мифологии и трактаты по буддизму... Кажется, я уже успел родить «Махабхарату», прежде чем объяснил им, что не разбираюсь в литературе и вообще не умею читать.
Крис еле заметно улыбается в воротник рубашки — Лухань просто ненавидит возиться с «книжными» покупателями и предпочитает больше зависать в отделе масел, благовоний и украшений.
А тем, оказывается, нужна была всего лишь книга с легендой о принце Гаутаме и догматами буддистского верования.

Под вечер в магазине совсем безлюдно, и только Лухань шуршит и гремит чем-то в подсобке, изредка со вкусом ругаясь, а Крис, сидя за конторкой, никак не может сосредоточиться и понять, почему мысли не желают собираться в привычную гладкую систему.
Тело все ещё помнит призрачные прикосновения лент прохладного шелка.
-Эй, Лухань, - зовет Крис, падая лбом на сложенные кисти рук. - У нас Стендаля нет?
Грохот.
-Ты что, с ума сошел?! - Доносится мгновенный вопль из подсобного помещения. - Я в индийском магазине ещё всяких французских лягушатников не продавал!
Крис устало улыбается и думает, что в друзья ему достался ужасный человек. И врет он все, что не разбирается в литературе, окаянный.

***
В следующий раз Крис оказывается на улице Мор совершенно случайно, если случайностью можно назвать бездумную вечернюю прогулку с целью поиска вдохновения на сон. Осенью порядком мучает бессонница, отступающая почему-то только в рабочее время и явно вступившая в политический альянс с Луханем — оба, видимо, считают, что жизнь Криса ужасно скучна и её срочно надо разнообразить. У бессонницы методы понятные, а Лухань сваливает на Криса всю бухгалтерию с заявлением, мол, «ты выглядишь каким-то сонным, на, проснись и печать вот тут не забудь поставить».
Крис вздыхает, когда вновь оказывается напротив дома №10, где над крыльцом горит лампочка и по-прежнему на ступеньках сидит уже знакомый незнакомец, уткнувшийся носом в книгу. Крис не знает, что он, Крис У, вообще тут делает.
-Выход с улицы сзади, - не поднимая глаз, информирует парень, а Крис устало кивает, вроде как принимая к сведению, и почему-то снова не двигается с места.
-Да я знаю, - отвечает он, помедлив. - Просто случайно забрел — вот стою и думаю, куда бы ещё сходить.
-А-а-а, - глубокомысленно тянет незнакомец, по-прежнему не особо отвлекаясь от книги. - Ну понятно все.
И продолжает читать, изредка сдувая с глаз мешающую челку или заправляя её за аккуратное и небольшое красивое ухо. Крис невольно любуется бледными острыми скулами, оттеняемыми темными волосами, и слегка подрагивающими от движения глаз ресницами. Очень скоро парень не выдерживает, с глухим звуком захлопывая книгу и поднимая на Криса насмешливый взгляд.
-Ну чего встал, как изваяние? Уж либо иди, либо садись куда-нибудь сюда — неужели в удовольствие стоять на ногах? - И усмехается как-то так тепло и ненавязчиво — прохладные ленты шелка становятся на несколько градусов теплее.
Крис не знает, что заставляет его осторожно присесть на ступени рядом с парнем, который немного подвигается, уступая свободное место и с интересом глядя снизу вверх. И не знает, что заставляет его долго сидеть рядом с незнакомцем, вернувшимся в книжный мир, наблюдая за движениями тонких пальцев и читая вслед за ними отрывистые строки.
Рядом с этим незнакомцем удивительно тепло и спокойно — бессонница постепенно уходит, зябко передергивая плечами, затянутыми в холодную шаль.

-Эй, а тебя как зовут?
-Крис.
-Странное имя, но мне нравится...
Усмешка.
-А тебя?
-Чунмён. А это — улица Мор, знакомься.

-Спасибо, - Крис немного смущен и не знает, поймет ли Чунмён, за что благодарность.
Тот понимает прекрасно.
-Да мне-то за что? Это Стендаль убаюкивает. Возвращайся.

***
Дождь застает Криса на полдороги с работы домой — чтобы сократить, он решает пойти частными секторами. Округлые капли, поначалу редкие и тяжелые, вскоре меняются на плотную серую пелену, состоящую из мириад мелких водяных пылинок, вкупе дающих практически непрозрачную природную ткань; эти пылинки проникают за ворот куртки, под рукава и тонкую футболку, заставляя тело реагировать дрожью на влажный холод.
Местности из-за серой дождевой пелены почти не видно.
Крис идет наугад, пальцами собирая с ресниц скопившуюся воду — совсем наугад, разыскивая хоть какое-то место, где можно укрыться. Раскидистое дерево, название которого трудно определяется из-за вынужденной слепоты — не лучшее, конечно, место, потому что ливень проникает даже сквозь крону, листья с которой уже успели порядком облететь.
Крис стоит под этим, опустив лицо в намокший шарф и убрав руки в карманы — место смутно знакомое, но узнавание приходит только со взглядом на высокий фонарь, стоящий неподалеку, и фигуру у дома напротив. Ну конечно — улица Мор.
Чунмён, сидя под козырьком крыши своего дома, изредка протягивает руку, улавливая пальцами тонкую струю дождевой воды, падающей с водостока. И неотрывно смотрит на Криса, замершего под деревом, спокойно пропускающим упругие волны дождя.
Начинает знобить.
-Крис, - говорит Чунмён негромко, и голос этот слишком тих, чтобы пробиться сквозь шум дождя, но Крис почему-то слышит его. - Почему ты там стоишь? Иди уже под крышу, я тебе хоть полотенце, что ли, дам...
Чунмён смущенно теребит влажную прядь волос, когда Крис поднимается по невысокой совсем лестнице, но уверенно тянет его за запястья к себе — под козырьком крыши становится неожиданно тесно, и Чунмёна пробивает волной дрожи, когда он стягивает с Криса окончательно пропитавшийся водой шарф, случайно прижимаясь к его телу грудью и плечами.

Крис греет замерзшие пальцы о чашку с обжигающе-горячим, очень крепким черным чаем, когда на его голову сзади бесцеремонно опускается белое махровое полотенце, а Чунмён, встряхивая кистями рук, направляется к чайнику, чтобы вскипятить ещё воды. Крис закрывает глаза — он знает, что нужно бы вытереть насквозь мокрые волосы, но для этого нужно освободить руки от чашки, такой нереально горячей именно на той грани, когда жар доставляет потрясающе приятную полуболь.
Отпускать чашку не хочется, и Крис тихо стонет, слабым встряхиванием головы пытаясь заставить полотенце, чтобы оно сделало все само. Чунмён оборачивается ровно в тот момент, чтобы успеть подхватить его практически у самого пола.
-Иногда у меня создается впечатление, что ты элементарно не умеешь разговаривать и озвучивать просьбы, - Чунмён понимает все с полуслова, полувзгляда и полудвижения. Он вновь набрасывает полотенце на волосы Криса и принимается медленно массировать кончиками пальцев голову, пропуская сквозь ткани влажные светлые пряди.
Именно в этот момент Крису впервые кажется, что не может быть человек настолько проницателен.
Пальцы у Чунмёна пусть и тонкие, но невероятно сильные и чуткие — он безошибочно воздействует на нужные точки, мягко перебирает пряди волос и слегка оттягивает их, заставляя чувствительную кожу отдать сигнал и тягучем наслаждении. Когда полотенце укладывается на шею и плечи, а пальцы в последний раз зарываются в уже практически сухие шелковистые волосы, Крис ловит руку Чунмёна и касается губами тыльной стороны ладони.
-Спасибо.
Усмешка.
-Да мне-то за что? Это все Стендаль.
Чунмён улыбается — немного неуверенно, но безумно тепло, и шелковые ленты превращаются в цельное полотно ткани, неспешно обволакивающее тело идеальной материей. Ощущение прикосновения к холодной, продрогшей под дождем коже подогретого натурального шелка.
Отчего-то именно небесно-голубого цвета.
Чунмён улыбается, касаясь губ Криса кончиками пальцев, а Крис понимает, что падает — падает глубоко, безнадежно и неизбежно.
Падает.

***
Чунмён никогда не приходит сам — приходит только Крис, и улица Мор как всегда безлюдна. Лишь Чунмён, удобно скрестив ноги, сидит на ступенях 10-го дома — а в руках то ли Стендаль, то ли Бернард Шоу, то ли Терри Пратчетт.
Чунмён никогда не приходит, приходит только Крис.

Крис практически никогда не опаздывает на работу, но Лухань замечает, что теперь он приходит всегда точно к без пяти минут девять — ни минутой раньше, просто чтобы успеть самому поднять жалюзи и не слушать дружеские претензии. Стоя у Криса над душой, Лухань долго и многословно пытается понять, что происходит, и даже предлагает Крису звонить ему каждый раз по утрам вместо будильника; тот лишь отмахивается и смеется, сортируя индийские масла в крошечных флаконах, а потом уходит к посетителям, оставляя Луханя в окружении мифологических книг.
-Нет, мадам, вам лучше обратиться вон к тому молодому человеку — я решительно не знаю, чем Брахма отличается от Кришны, кто такой Вишну и почему Шива такой злой! Я вообще не умею читать и родился в Камбодже. Да-да, вон к тому молодому человеку.

Чунмён всегда встречает Криса у порога — молчаливо и до одури счастливо, и Крис обнимает его, прижимая к себе и напитываясь бесконечно генерируемым теплом с привкусом вишни и черного чая; обнимает так, будто встречает в первый раз после долгой разлуки — покрывает невесомыми поцелуями веки и скулы, неуверенно и словно вопросительно касаясь губ — и тогда Чунмён, еле заметно улыбнувшись, чуть приподнимается, чтобы углубить легкий поцелуй, проводя влажным кончиком языка по нижней губе и лаская удивительно податливый язык.
Крис никогда не задает себе вопроса, почему все так получилось. Fata viam invenient — он думает, что вовсе не плохо придерживаться отчасти фаталистических взглядов.
Чунмён тихо смеется, позволяя Крису утягивать себя на диван и прижиматься ухом к груди, слушая чуть лихорадочное биение сердца; позволяет трогать губами запястья, отсчитывая пульс, касаться дрожащей жилки на шее и гладить кончиками пальцев скулы, а потом говорить тихо: «Я скучал».
Между встречами проходит всего один рабочий день — часов восемь — но Чунмён тоже скучает. Хотя и говорит об этом реже, все больше объясняя долгими, тягучими и невероятно тепло-горячими поцелуями.
Крис понимает, что падает — все так же глубоко, безнадежно и неизбежно. И совсем не старается как-то подняться назад.

-Эй ты! - Лухань вопит в трубку, как резаный, и Крису приходится слегка отодвинуть телефон от уха, чтобы не оглохнуть. - Посмотри, какая хорошая погода на улице!
Крис морщится.
-Не ори мне в ухо. Ты что-то хотел?
Времени — восемь утра и рабочий, черт бы его побрал, день.
-Ничего я не хотел, - Лухань слегка снижает громкость встроенного граммофона и фыркает. - Директорским произволом я объявляю нам сегодня выходной!
Крис поднимает глаза к потолку, прикидывая, мог ли человек сойти с ума за одну ночь — прошлым вечером Лухань был в порядке, не считая ежедневных препирательств на тему «сам иди книги втирай, нашел мне тут библиотекаря, не хватило мне, что ли, моего филологического факультета?».
Лухань бывает ужасно зануден. Крис зевает.
-Если директорским, то почему ты решил все один? - спрашивает он довольно, впрочем, равнодушно — дела у них идут вполне себе нормально, чтобы позволить себе немного побаловаться.
-Много будешь задавать вопросов, заставлю учить буддистские догмы и проповедовать на улице, чтобы завлечь покупателей, ясно тебе? - Интересуется Лухань и хитро смеется. - Так что гуляем, Крис, когда ещё будет такая возможность?
Лухань бросает трубку слишком быстро, чтобы Крис успел понять что-то — тем более, то, что сегодня друг просто решил взять магазин на себя.
Лухань, конечно, бывает ужасно зануден, излишне громок и даже порой скандален, но он ни в коем случае не глуп и прекрасно все понимает. И улыбается, когда спустя несколько минут перезванивает Крису на домашний телефон и уже не застает его дома.

Крис проводит весь этот день с Чунмёном — вытягивает его на прогулку по окрестным улицам, забыв проследить, чтобы он взял шарф и укутывая его в свой; вместо привычного мороженого покупает горячий шоколад и с легкой улыбкой смотрит, как Чунмён цедит его через трубочку, задерживая на языке и стараясь растянуть вкус. А потом собирает с его губ теплый и сладкий привкус глазури, поймав себя на мысли, что это единственный случай, когда он, Крис, почему-то любит шоколад, от которого его воротит всю сознательную жизнь.
Чунмён выпрашивает у него купить какую-то сдобную булку и вместо того, чтобы съесть самому, полностью скармливает её воробьям — Крис сначала смотрит непонимающе, а потом ловит абсолютно счастливый, немного затуманенный чунмёновский взгляд и — вновь падает.
А потом просто предлагает купить ещё одну.
Крис рассказывает Чунмёну о Лухане, его вечной болтовне, претензиях, разборках с применением рукоприкладства и завуалированной любви к литературе; рассказывает о жалюзи в их магазинчике, которые Лухань ненавидит, о его фантастическом неумении общаться с покупателями и о том, как все это буйство уживается с поистине невероятной способностью к коммерции и предпринимательству. Чунмён слушает с явным интересом и хмыкает, когда Крис говорит, что сегодня Лухань устроил им внеплановый выходной.
-Передавай своему другу привет и «спасибо», - говорит Чунмён, слегка улыбаясь и обводя подушечками пальцев контур лица Криса.
Чунмён понимает все куда лучше.

Теперь Крис практически не опаздывает на работу — просто очень часто проводит ночи на улице Мор, 10, срывая утренние поцелуи и полусонные ласки, пахнущие вишней и крепким черным чаем. Индийским чаем.
Улица Мор находится к их магазину ближе, чем квартира Криса, про которую он постепенно забывает.
И просит Луханя изредка забегать туда, чтобы полить несколько поникших фикусов и акацию. Лухань шипит, претензирует, кривит пухлые губы, но все равно поливает.

***
Крис несколько минут отчаянно пытается вспомнить, как же называется это ощущение — что-то связанное с английским словом «back», и проходит порядочно времени, пока он вспоминает, что это, собственно, «назад в прошлое», флешбэк. Как и в день безумного ливня, сейчас Крис греет руки о чашку с обжигающе-горячим чаем, склонив набок голову и наблюдая за плавными, очень гармоничными движениями Чунмёна — тот стоит у стола напротив, повернувшись к Крису спиной, и смешивает кофе с какао.
Красивые округлые бедра, обтянутые плотной тканью джинсов с низкой посадкой, узкая, удивительно гибкая обнаженная спина с четко выделяющимися позвонками и лопатками, бледная, чуть мерцающая в сумерках кожа; длинный, перечеркивающий всю левую лопатку тонкий и белый шрам, загибающийся концом к ребрам.
Крис никогда раньше не замечал его.
Он осторожно подходит сзади и обнимает Чунмёна за талию, притягивая к себе и касаясь губами плеча; пальцами правой руки обводит контур ключиц, спускаясь чуть ниже и задевая сосок, скользит ниже, цепляясь за кожаный ремень. Чуть спустившись и отстранившись, обводит кончиком языка тонкую нитку шрама. Совсем чуть выпуклый и по температуре отчего-то более холодный, чем кожа вокруг.
Чунмён вздрагивает, чувствуя касание.
-Откуда это? - Спрашивает Крис негромко, только сильнее прижимая Чунмёна к себе, когда тот пробует отстраниться. - Ну же.
Чунмён грустно улыбается, глядя на неравномерное смешение растворимого какао о кофе с небольшой чашке. Что это за напиток вообще такой? Надо бы водой залить, что ли.
-Друзья всегда бьют со спины, - говорит Чунмён, помедлив. - Потому что если это действительно друзья, им стыдно делать это в лицо.
Крис не задает больше вопросов — только закрывает глаза, оголенной кожей груди чувствуя ставший отчего-то очень заметным контур шрама. Разворачивает Чунмёна к себе лицом и осторожно касается языком губ, молчаливо умоляя впустить - Чунмён улыбается, обхватывая руками шею Криса и приоткрывая губы — поцелуй невероятно бережливый, запредельно нежный и хрупкий. Чунмёну не хватает — он идет дальше, вытягивая из легких воздух, выбивая его толчками и горячо обжигая чувствительное нёбо; пропускает сквозь пальцы мягкие пряди светлых волос, оглаживает спину, задерживая ладони на пояснице.
И только когда горло и грудь начинает саднить от недостатка кислорода, а губы - сводить от ноющей боли, Чунмён отстраняется и, тяжело дыша, упирается лбом в плечо Криса — тот короткими, ласковыми движениями успокаивает его, кончиками пальцев поглаживая плечи и лопатки.
-И почему, - дыхания на многословность не хватает, и Чунмён делает вынужденную паузу. - Почему я сейчас так глупо счастлив?
Крис едва заметно вздрагивает, неотрывно глядя в темные, почти без разделения на радужку и зрачок глаза — ставшие уже такими родными, любимыми и до глупости незаменимыми. Смотрит и чувствует, как теплый натуральный шелк небесно-голубого цвета обволакивает не только кожу снаружи, но и сбивающийся на лихорадочный бег комок плоти в левой части груди.
Крис тоже счастлив — счастлив ненормально и совершенно сумасшедше.

-Парень, - Лухань скрещивает руки на груди, останавливаясь позади сидящего за конторкой Криса и с подозрением принюхиваясь к его волосам. - Ты выглядишь каким-то запредельно счастливым в последнее время. От тебя даже пахнет счастьем!
-... Это бергамот. Стоит на второй полке третьего стеллажа.
Крис усмехается, а Лухань шутливо дергает его за челку, усаживаясь напротив и скрещивая ноги в районе лодыжек. Смотрит немного хитро и совершенно бессовестно, прилично сложив руки на коленях.
-Нет, ну серьезно, - заводит он прежнюю волынку. - Ты выглядишь просто до неприличия счастливым. А?
Крис улыбается, когда Лухань смеется, глядя на него и закрывая лицо руками. Нудный, безалаберный, бессовестный и до ужаса смешливый. И вновь Крис думает, что ему в друзья достался ужасный человек. И врет он все, что не любит людей, окаянный.
-Я о чем сказать-то хотел, - Лухань внезапно становится серьезным. - Ты это... Крис? Я не знаю, что там у тебя происходит и все такое прочее, да только ты не упусти его, это счастье. Слышишь? Не потеряй!
Крис вскидывает на него непонимающий взгляд. Лухань смущается.
-Да ну тебя. Просто ты такой классный, когда счастлив.
Крис не может сдержать улыбки.

Только затем — много после — Крису почему-то становится безумно страшно.
Не потеряй.
Безумно страшно.

***
Крис бежит так, как, кажется, не бежал никогда в жизни — срывая дыхание, сбивая фокус зрения, толкая плечами случайных прохожих; бежит, задыхаясь и нетерпеливо сгоняя с глаз темную, пульсирующую алыми вспышками пелену. Сердце стучит где-то в голове, вбиваясь в глаза и прошивая их насквозь.
По виску скатывается горячая капля — Крис думает, что это кровь.
Нет, просто влага.
Улица Мор, 10. Забытая на ступеньках закрытая книга — собрание сочинений Бернарда Шоу. Дверь не заперта — Чунмён почему-то никогда не закрывает её на замок, хотя Крис не раз пытался объяснить ему, что это неправильно и вообще опасно.
Влететь, резко дернуть на себя за запястья, обнять до боли в ребрах и плечах, зарываясь в волосы и беспорядочно целуя темно-вишневые пряди; максимально прижимать к себе, будто одним движением стараясь слиться в единое целое, лихорадочно шептать что-то неразборчивое. Не отпускать, ни в коем случае не отпускать. Не потерять.
Крис чувствует, как в горле от сбитого дыхания образуется плотный комок, отчаянно мешающий говорить обыкновенным голосом. Чунмён слегка отстраняется и взволнованно всматривается в потемневшие, совершенно неузнаваемые глаза Криса. Идеальная темнота, идеальная пропасть, идеальный страх.
-Чунмён-а, - голос у Криса хриплый и прерывающийся, пульс сильно учащен. - Чунмён-а, давай уедем отсюда. Уедем далеко — только ты и я. Туда, где нельзя потеряться, туда, где нет никого, где никто больше не нужен, прошу тебя, давай уедем...
Звон. Лопается тонкая, как шрам, золотая струна.
Чунмён вздрагивает и вскидывает на Криса испуганный, полный боли и горечи взгляд. И успевает лишь спрятать лицо на его груди, чтобы было не видно, незаметно, неправда.
-Только ты и я, уедем, конечно, Крис, все будет хорошо...

Все будет хорошо. Больше Крис Чунмёна не увидит никогда.

***
Крис не знает, сколько времени проходит — день, два, месяц, год, пара никому не нужных вязких вечностей. Пара вечностей, наполненных безумными, пустыми поисками, шагами через пороги в другие миры, падениями из окон высотных домов, растворениями в ванной с азотной кислотой, кислородными голоданиями и разорванными страницами из собрания сочинений Бернарда Шоу.
Улица Мор, 10. Забытая на ступеньках закрытая книга — том из коллекции произведений Стендаля. Дверь не заперта — Чунмён почему-то никогда не закрывает её на замок, хотя Крис не раз пытался объяснить ему, что это неправильно и вообще опасно.
Пустой дом.
Спустя некоторое время Крису становится сложно найти эту улицу.
Спустя удвоенное некоторое время Крис не может найти её совсем.

Лухань кричит, Лухань срывает голос и бьет — бьет сильно, от души и очень больно; Лухань сдирает до крови костяшки пальцев и в бессилии опускает голову, встречая со стороны Криса только пустой, совершенно ничего не выражающий взгляд. Лухань кричит — исступленно и яростно, пытаясь докричаться, но встречая только идеальный барьер.
Идеальная темнота, идеальная пропасть, идеальный страх.
Лухань уходит, сжимая зубы и глотая злые слезы.

Улица Мор, 10. Безлюдно, тихо.
Биполярное аффективное.
Улица Мор, 10. Стендаль.

Внутрення кардиограмма — параллельна сухой осенней земле.
10 октября 201n года.

***

-Послушай, Лухань, - Крис начинает говорить совершенно неожиданно, в один из темных осенних вечеров, когда и посетителей вроде уже нет в индийской лавке, но и закрывать её ещё рано. Голос хриплый, простуженный — на деле просто отвыкший от произношения слов.
Лухань вздрагивает, поднимая взгляд от листа, исписанного его аккуратным, разборчивым почерком.
-Лухань, - продолжает Крис, глядя не на друга даже, а куда-то сквозь него. Идеальная пустота. - Ты ведь всегда ходишь на работу частными секторами, да?
Тот осторожно кивает, откладывая ручку. Крис кривит высохшие губы, трогая кончиками пальцев кадык.
-Скажи, ты когда-нибудь ходил на улицу Мор?
Лухань ощущает, как его накрывает безумно холодная, исступленная волна бесконтрольного страха. Он молчит.
Крис не обращает внимания на то, что не получает ответа на первый вопрос.
-Ты не видел там... Человека такого, с книгой в руках? Он часто бывает там в это время — на ступенях около своего дома. Улица Мор, 10. - Крис говорит с явным трудом. - Часто, по утрам. По вечерам. Волосы темно-вишневые, прямые, растрепанные часто. Стендаль, Бернард Шоу. Не видел?
В уголках глаз у Луханя что-то жжется горячими, горькими прикосновениями. Он отводит взгляд от испытующих, полных пустоты глаз Криса.
-Крис?..
Лухань встает, аккуратно складывая лист бумаги — так, чтобы уголки и края с точностью сошлись. И отворачивается.
-У нас в городе нет улицы Мор.

И не было. Никогда.

10 октября 201n года

@темы: фанфики, Сухо, ЕХО просто што.

---

Поток сознания бывает не очень красив

Я что хочу сказать на тему самых охуенных чувств в этой жизни. Где-то видела заметку, де, самые приятные ощущения в жизни: там песок между пальцами, найденная в зимней одежде заначка, ношение новой шмотки прямо после покупки в магазине и все такое прочее.
Так вот, могу добавить - одно из самых охуенных чувств, когда у тебя на запястье есть тонкий браслет с надписью «best friends» и ты точно знаешь, что есть в этом мире человек, у которого на руке точно такой же, парный. Это - бесценно.

Немного о другом - да, я меня ужасно раздражает, когда футбол называют соккером. В пизду американизмы, товарищи! Имейте уважение к родине футбола, которая называет его football, а не soccer. Хотя бы в этом можно как-то, нет?

Немного совсем о другом, и это можно даже не читать.
Твиттеромысли - мой личный рецепт сумасшествия на строго ограниченное время.
Уэйн Гратц + пять минут одиночества + тишина = пять минут сумасшествия.
Можно закрыть глаза, чтобы спровоцировать рецидивы.
О чем я? Послушала дорожку Гратца, про которую все время забывала - буквально двадцать секунд, и... ну.
Ко мне пришел сюжет. Пришли образы, словосочетания, картинки и фразы. Пришла завязка, описания, финал - финал пришел. Все пришло, заботливо улегшись на глаза.
Я только через минуту поняла, что плачу. Слезы радости - что они все приходят, приходят ко мне и не забывают про меня; не оставляют меня и позволяют дальше делать то, что я делаю. Что они приходят и остаются.
И одновременно стало ужасно больно. Я не вижу больше света и радости, не вижу и не верю в счастье в текстах. А если и вижу, то говорю часто - хэйхэй, так не бывает!
И они приходят ко мне совсем не счастливые, хотя я хочу доброго, светлого и вечного. Нет, не хочу. Да, хочу. Перестань себе врать, ничего ты не хочешь, ты хочешь писать дарк, потому что ты проклятый садо-мазохист и хочешь, чтобы всем было плохоибольно.
Счастливо - потому что они приходят, горько - потому что приходят они теневые, серые, безнадежные, щедро политые каким-то томатным соусом. Или это кровь такая загустевшая, хуй его знает, надо анализы сдать.

Дослушала Гратца. Ужасно жжет под диафрагмой. Хочется пафосно сказать, что это я так реагирую на шикарную музыку и то, что они приходят.
Хуй там. Это просто интоксикация желчи при дискинезии.
Никакой романтики.

@темы: кто-то что-то сказал?, скука по философии

---

Пиздим тесты с сайтов

(c)вистнуто

Ученые установили, что если из двух полушарий ведущим является правое полушарие мозга, то у человека преобладает эмоциональная сфера. Если ведущим оказывается левое полушарие, то у человека аналитический склад ума преобладает над эмоциональностью.

Предлагаемый тест позволяет выявить ведущее полушарие с помощью простых, объективных методов. Ведущее полушарие является признаком врожденным и, как правило, не меняется до конца жизни. Но нужно учитывать, что при сильном волнении ведущие полушария могут меняться: левое на правое и наоборот.

Четыре простых вопроса

Вопрос N 1.
Переплетите пальцы рук и вы заметите, что сверху всегда оказывается один и тот же палец, если левый - вы человек эмоциональный, правый - у вас преобладает аналитический склад ума.

Вопрос N 2.
Попробуйте "прицелиться", выбрав себе мишень и глядя на нее через своеобразную мушку - карандаш или ручку. Попробуйте попеременно закрывать глаза. Ведущим является тот глаз, при закрывании которого картинка смещается. Правый ведущий глаз говорит о твердом, настойчивом, более агрессивном характере, левый - о мягком и уступчивом.

Вопрос N 3.
Если при переплетении рук на груди наверху оказывается левая рука, то вы способны к кокетству, правая - склонны к простоте и простодушию.

Вопрос N 4.
Когда Вы апплодируте, то одна рука сверху хлопает по другой. Если удобнее хлопать правой рукой, можно говорить о решительном характере, левой - вы часто колеблетесь, прежде чем принять решение.

Результаты отдельных Тестов можно объединить в общую формулу, где П будет означать правое полушарие, Л - левое.

Результаты по шифру

ПППП - для вас характерен консерватизм, ориентация на общепринятое мнение (на стереотип). Вы не любите конфликтовать, спорить и ссориться.

ПППЛ - определяющая черта вашего характера - нерешительность.

ППЛП - для вас характерны кокетство, решительность, чувство юмора, артистизм. При общении с вами необходимы юмор и решительность. Очень контактный тип характера. Этот тип у женщин встречается наиболее часто.

ППЛЛ - редкий тип характера. Мягкий. Наблюдается некоторое противоречие между нерешительностью (левое аплодирование) и твердостью характера (правый ведущий глаз).

ПЛПП - тип характера, сочетающий аналитический склад ума и мягкость. Чаще встречается у женщин - тип "деловой женщины". Медленное привыкание, осторожность, в отношениях терпимость и некоторая холодность.

ПЛПЛ - слабый и самый редкий тип характера. Обладатели такого характера беззащитны, подвержены различному влиянию. Встречается, как правило, у женщин.

ЛППП - такое сочетание встречается очень часто. Основная черта -эмоциональность, сочетающаяся с недостаточной настойчивостью.

ЛППЛ - для вас характерны мягкость, наивность. Требуете особого, внимательного отношения к себе - тип "маленькой королевы".

ЛЛПП - вам присущи дружелюбие и простота, некоторая разбросанность интересов, склонность к самоанализу.

ЛЛПЛ - в вашем характере преобладают простодушие, мягкость, доверчивость. Очень редкий тип характера, практически не встречается у мужчин.

ЛЛЛП - вы эмоциональный, энергичный и решительный человек, но часто наспех принимаете решения, которые приносят серьезные осложнения. Очень важен дополнительный тормозной механизм. Мужчины с таким характером менее эмоциональны.

ЛЛЛЛ - у вас антиконсервативный тип характера. Способны на старые вещи взглянуть по-новому. Характерны эмоциональность, эгоизм, упрямство, иногда переходящее в замкнутость.

ЛПЛП - самый сильный тип характера. Вас трудно в чем-либо убедить. Вы с трудом меняете свою точку зрения. Но в то же время вы энергичны, упорно добиваетесь поставленных целей.

ЛПЛЛ - вы настойчивы в достижении поставленных целей. Обладатели такого характера - люди неуступчивые, переубедить их порой оказывается невозможно. Они склонны к самоанализу, с трудом находят себе новых друзей.

ПЛЛП - у вас легкий характер. Вы счастливо умеете избегать конфликтов, любите путешествовать. Легко находите друзей. Однако вы часто меняете свои увлечения.

ПЛЛЛ - вам присущи непостоянство и независимость, желание все сделать самому. Способность анализировать помогает вам успешно решать сложные задачи. Обычно вы кажетесь мягким, но становитесь требовательным и даже жестоким, когда доходит до дела.

Ваш покорный: ЛПЛП - самый сильный тип характера. Вас трудно в чем-либо убедить. Вы с трудом меняете свою точку зрения. Но в то же время вы энергичны, упорно добиваетесь поставленных целей.
Да... Есть во мне что-то ослиное

В переплетении пальцев - всегда левый наверху. Значит, эмоции. А я всегда грешила, что аналитик.
Правый глаз ведущий - ну да, я, гат, такой. Агрессивный.
При переплетении рук левая наверху - ДА Я Ж ТОЛЬКО КОКЕТСТВОМ И ЗАНИМАЮСЬ А ЕЩЁ МОЗГ ЗАБАЛТЫВАЮ А ЕЩЁ ладно, опустим.
Правая рука при аплодисментах - решительный характер. Имею в кол-ве одной штуки.
Правдиво это все очень.

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?, дикое ололо, скука по философии

---

Toxic, toxic

Название: Toxic, toxic
Фэндом: EXO-K|M
Пейринг: Кай/Сехун, Сехун/Кай; Крис/Чунмён камео
Жанр: слэш, PWP, сонг-фик
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: Насилие
Статус: завершен
Размер: мини, 8 страниц
От автора: Да я даже оправдываться не хочу. Захотела - написала. #жизньболь.


Скачать Britney Spirs - Toxic .
+

Скачать A Static Lullaby - Toxic (Britney Spears cover).

Toxic, toxic, зачем все это

«Проклятая забегаловка», - с раздражением думает Кай, полным презрения жестом убирая руки в карманы и поднимая тяжелый взгляд на охранника. Ну конечно, снова тот самый клинический дебил, с которым он, Чонин, в прошлый раз крупно повздорил — а нехуй, собственно, было руки распускать на предмет попытки социального воспитания. Кай со скучающим видом выслушивает бесполезную информацию о том, что фейс-контроль он не прошел, мудак и может убираться на все четыре стороны, иначе будут приниматься крайние меры.
Кай знает, что это за меры. А ещё совершенно не желает ни об кого марать руки и новые белые джинсы от «Levi's». Он спокойно вынимает из кармана телефон и под взглядом охранника ищет в списке нужный номер; терпеливо дожидается, слушая длинные гудки, которые в один момент становятся короткими — сбросили. Видимо, Чунмён уже привык и знает, по какому поводу может звонить Кай в это время.
Чонин ждет, что на порог выйдет кто-нибудь из шестерок и передаст ласковое наставление хозяина, но Чунмён появляется у входа сам — как всегда, с иголочки одетый в шмотки такой стоимости, что можно запросто отоварить десяток небедных посетителей этого недешевого клуба; как всегда, с неизменной улыбкой на губах и безупречной укладкой темно-вишневых волос. Кай любуется — откровенно любуется, как на произведение искусства, и не допускает уже даже мысли, что с Чунмёном можно иметь какие-то весьма откровенные отношения.
Хотя Чонин прекрасно знает — Чунмёну совершенно все равно, с кем. Как и ему, Каю.
Чунмёну хватает одного взгляда, чтобы фейс-контроль потух и поплелся шерстить остальных клиентов - он легко кивает Каю в знак приветствия и скрывается в помещении, огибая людей и стараясь никого не касаться. Кай хмыкает и направляется в противоположную сторону — видеть посторонних без коктейля в собственном горле крайне не хочется, не нравится и неприятно, и он решает, что сегодня первым будет «Пина Колада».
Времени — около десяти вечера, и это далеко не пик количества посетителей в клубе — до бара Чонин добирается вполне свободно, снисходительно отвечая на приветствия и кивки; в дальнем конце замечает Химчхана в окружении ноут-бука и каких-то двух незнакомых блондинистых парней — наверное, снова прокладывает маршрут для лисьих гонок на следующие стритрейсерские заезды. Каю они не особо интересны, но с Химчханом он все равно издалека здоровается взмахом руки.
Чханёль за барной стойкой привычно выглядит довольным в крайность — излучает лучи любви и обожания направо и налево, гоняет официантов и умудряется перекидывать в руках одновременно два шейкера. Бабочка от рубашки снята и безалаберно засунута между двумя бутылками «Бейлиса».
-Опять проблемы с фейс-контролем? - Приветствует Чханёль Кая, фыркая. Чонин кивает. - Я уж думал пойти помочь тебе, а потом вдруг — да ну нахрен. Сам справится, не маленький. «Апплетини» следующий, мадам, не волнуйтесь...
Чонин кривится.
-И поэтому мне пришлось донимать Чунмёна.
-О, - Чханёль закатывает глаза, выливая в высокий бокал «Кровавую Мэри». - Да, папочка сегодня с нами, а это значит, что нас ждет неплохой вечер. У папочки нюх на такие вещи.
Ёль подмигивает в сторону не обращающего на него ровно никакого внимания Чунмёна и достает джин для «Апплетини», успевая одновременно шипеть что-то мальчикам-официантам и высказывать метрдотелю. Метр слушает с унылым видом и мысленно явно проклинает всех друзей Чунмёна, которым нельзя и слова поперек сказать, чтобы не огрести по шее.
-Что будешь? - Чханёль вспоминает про Кая уже тогда, когда тот уже сам забывает про то, что вообще-то хотел выпить, и принимается разглядывать посетителей, устроившись на высоком стуле перед барной стойкой. Замечает Луханя у столика Химчхана, что-то увлеченно обсуждающего, глядя в ноут-бук, Лэя за музыкальным пультом, пару красивых девушек, задумчивого красноволосого парня и противную морду того самого охранника, гнусно маячащую у входа. Чонин с отвращением кривится и разворачивается к Чханёлю.
-«Пина Колада», наверное...
-Что-то слабовато, - хихикает Ёль, но «Баккарди» с кокосовым ликером все-таки достает.
Кай смотрит на бармена снисходительно.
-Впереди ещё целая ночь, или я неправ?
-Ну разве что только это тебя и оправдывает, - смеется Чханёль, добавляя ананасовый сок, молоко и заливая это все в шейкер, отзывающийся прохладным звуком наполнения смешением холодных жидкостей.

Ну конечно, «Toxic». Что может быть отвратительнее в своей пошлости? Кай долго держит на языке последние капли коктейля, давая вкусовым рецепторам пропитаться мягким миксом и по максимуму сохранить молочный привкус. Ловит себя на мысли, что очень хочется прицельно метнуть в Лэя фигурным бокалом и самому усесться за музыкальное управление.
-Армстронга ты здесь, конечно, сейчас не услышишь, - Чунмён ускользающе улыбается и незаметно кивает в сторону все прибавляющихся посетителей. - Каким бы музыкальным гурманом ты ни был, подавляющее большинство мажоров будет слушать Бритни Спирс и испытывать эстетический оргазм от Джастина Бибера...
В их привычной зоне, раз и навсегда огороженной от общего зала, сплошь и рядом — знакомые лица, и Чонину даже не надо особенно смотреть по сторонам, чтобы знать — здесь, чуть правее, Лухань с очередным симпатичным мальчиком, а перед ним — бокал с простым виски, разбавленным кока-колой; рядом — Пэкхён с какой-то новомодной и сладкой херней по спец-заказу, над которой Чханёль, наверное, пыхтел минут пятнадцать; любовный треугольник в виде Сюмина, Тао и мартини, где главной парой значится, безусловно, Мин с итальянской водкой красивого наименования; немного в стороне, но одновременно посреди всего — привычно улыбающийся Чунмён с Крисом, собственнически обнимающим его рукой за плечи.
Чунмён, конечно, молчит, позволяет Крису делать все, что ему заблагорассудится, и отдает полный контроль над ситуацией — Кай же прекрасно замечает снисходительную полуулыбку на губах Чунмёна и его ироничный прищур, и тут же снова вспоминает, что этому человеку все равно, с кем. И только ради игр, которые Чунмён очень любит по жизни, он позволяет Крису считать, что тот — безраздельный владелец его тела и нематериальной субстанции, называемой «душой».
-Хванбин, пожалуйста, передай Чханёлю, - мягко обращается Чунмён к официанту. - Что нам «В-52» на всех. И чтобы снизу «Kалуа», а не какая-нибудь дрянь.
With a taste of your lips
I'm on a ride
You're toxic
Кай улыбается и закрывает глаза — почему-то с «В-52» музыка перестает быть особо отвратительной, и максимум, что хочется сделать — это влить в Лэя разом стакан абсента.
Ну хоть не бокалами кидаться.

«Toxic».
Два «Лонг Айленд», бокал чистого «Баккарди», два классических «Дайкири» — Кай не любит клубнику; две порции «Бейлиса», один «Блю Кюррасао», два «В-52» в виайпи-зону — Чунмён слишком хорошо умеет пить этот коктейль, чтобы останавливаться на жалкой паре.
Два «Кайпиринья» - просто потому, что название — один наполовину брошенный, понимающая улыбка Чханёля, toxic, toxic, несколько капель «Трипл Сек».
Чонину — как, впрочем, и всегда — совершенно комфортно на небольшой округлой сцене, и так же совершенно все равно — партнер, шест, стул или ничего. «Баккарди» бьет всегда в виски, «Бейлис» ложится на язык и голосовые связки, бесконечно смягчая, «Хенесси» обжигает сосуды и по артериями растекается по всему телу, концентрируясь снизу живота. Во время танца Кай привык не замечать людей вокруг, откровенно глотающих каждое его движение и жест, привык не задумываться о том, что он делает; только рассеянно скользит взглядом по залу, вылавливая из пропитанного полусладкими запахами воздуха капли вдохновения. Возбуждения?
Одобрительная улыбка Чханёля, темный, пристальный взгляд Луханя; Пэкхён осторожно облизывает губы и трогает их длинными, чуткими пальцами. Крис собирает с припухших губ Чунмёна смесь «Калуа», «Бейлиса» и «Мари Бизар» - Чунмён не отвечает на поцелуй, только слегка улыбаясь и, прикрывая глаза, касается кончиками бледных пальцев груди Криса, через тонкую рубашку задевая соски.
Можно кончить от одного только вида.
Чонин полупьяно улыбается и оглаживает руками собственные бока — сегодня нет ни партнера, ни стула, а к шесту подходить просто лень; единственное, что возможно - просто двигаться под уже не имеющую значения музыку, ласкать больше себя самого, чем взгляды окружающих людей, проваливаться в искусственно созданное забытие и забывать дышать, так же искусственно вызывая головокружение. Тoxic, toxic, несколько капель «Трипл Сек», кончик языка Чунмёна в верхнем слое «В-52».

Чонин замечает его, сидящего у барной стойки, далеко не сразу, а только тогда, когда взгляд нереально черных глаз начинает физически жечь чуть влажную, разгоряченную кожу. Перед ним — изящный, фигурный бокал с зеленой феей, сверху — Чханёль превышает все ожидания обслуживания — серебряная лопатка с кубиком тростникового сахара.
Чонин презрительно усмехается — добавлять в абсент сахар?
Он — стройный, до безумия бледный и тонкий, с длинной, практически прямой челкой до самых глаз, с ядовито изогнутыми в уголках губами красивой формы. Безупречная шея с нервно ходящим под тонкой кожей кадыком, полупрозрачные чуткие пальцы, влажный розовый кончик языка. Кай чувствует, как в горле развратно пересыхает — он прекрасно знает, что эту сухость, идущую трещинами, можно смягчить только одним способом.
Чонин смотрит на него долгим, пристальным взглядом сквозь полуопущенные ресницы; проводит ладонями от груди до пояса джинсов, чуть приподнимая футболку и оттягивая вниз ремень.
Calvin Klein, зеленая фея, кожа оттенка жженого тростникового сахара.
Черно-белые JS Wings 2.0 от Adidas — весенняя коллекция 2012 года.
Он изящно соскальзывает с высокого стула, одним глотком допивая абсент, замешанный на большом количестве аниса, который, исчезая на языке, тут же туманными каплями выступает на радужке темных глаз; неторопливым, верным, несмотря на алкоголь, шагом направляется в сторону сцены, а люди расходятся в стороны, уступая ему дорогу — дуэт на сцене, toxic, toxic, что может быть лучше?
Сорок пять секунд, чтобы дойти до сцены — его, кажется, посетители знают неплохо и называют Сехуном; называют Сехуном, протягивая руки и касаясь бледных предплечий, ключиц и бедер, обтянутых темной, скользящей в пальцах тканью брюк. Он не сопротивляется этим прикосновениям, но и не обращает на них ровно никакого внимания — немигающий взгляд прикован к сцене, и он ни разу не прикрывает глаз, пока не делает первый шаг на возвышение.
Довольно высокий, очень стройный. Тонкая талия, красивые бедра, плавный изгиб поясницы. Toxic, что может быть лучше?
Кай доводит до конца финальное движение трека, попадая точно в аккорд и, секундно дождавшись начала новой песни, протягивает Сехуну руку, издевательски приглашая на танец. Тот, подняв на Кая задумчивый взгляд, вдруг улыбается — резко, остро и до безумия ядовито.
И, неожиданно обхватив пальцами запястье Кая, притягивает его к себе, заставляя тела максимально соприкоснуться — жар и холод, влага и сухость, шоколад и молоко, «Баккарди» и абсент. Кай чувствует холодную кожу Сехуна даже через два слоя ткань и его, и своей футболки, чувствует сухую прохладу и холодные пальцы на своей пояснице, чувствует глухой и размеренный стук сердца и то, как предательски твердеют соски от соприкосновения с его грудью.
A guy like you
Should wear a warning
It's dangerous
Волна, прогиб, движение плечами, а дальше все элементарно просто — обхватить ладонями бедра, заставляя двигаться в такт, максимально прижаться пахом к пояснице, имитация толчков, языком до выступающей косточки за ухом.
There's no escape
I can't wait
I need a hit
Baby, give me it
Имитация толчков, трение, скольжение, чуть приподнять футболку, вспомнить о ритме. Кай слегка оборачивается, когда Сехун без малейшего смущения проскальзывает из-за его спины ладонью под ткань, слегка надавливая на напряженный пресс; очерчивает контуры мышц и и дальше по гладкой коже чуть ниже. Чонин, на мгновение закрыв глаза, перехватывает его руку и, резко развернувшись, единым плавно-танцевальным движением оказывается лицом к Сехуну.
Подняв руки и уложив их на плечи Сехуна, с силой заставляет его опустится на колени. И недвусмысленно, не теряя музыкального ритма, толкается бедрами вперед.
Too high
Can't come down
Losing my head
Spinning round and round
Do you feel me now?
Сехун вновь улыбается; Каю кажется, что с его языка буквально стекает мутно-зеленый яд, когда он облизывает губы и, прищурившись, смотрит на сверху вниз — совсем не удивленно, но немного вопросительно. Чонин жестко усмехается, приподнимая бровь — что, совсем слабо? Вопрос сценически неактуален?
Сехун молча опускает взгляд и, подавшись вперед, касается кончиком языка прохладной металлической пряжки ремня, невесомо рисуя повторный слой надписи «Левайс». Кай сжимает зубы.
I can't wait
I need a hit
И резко за ворот тонкой футболки, едва не разрывая ткань, поднимает Сехуна с колен, грубо притягивая к себе и с силой, но не встречая сопротивления, проводит языком по нижней губе, заставляя приоткрыть рот; без подготовки и прелюдий целует слишком глубоко и жестко, чувствуя слабый привкус металла и сильный — горького аниса, на котором замешивают абсент. Toxic, toxic, или это все-таки яд на бледных губах?
With a taste of your lips
I'm on a ride
You're toxic
I'm slipping under
Волна, прогиб, движение плечами, а дальше все элементарно просто — обхватить ладонями бедра, заставляя двигаться в такт, ни взгляда в сторону, ни капли внимания на окружение, только несколько капель «Трипл Сек».
Intoxicate me now
With your loving now
I think I'm ready now

Кай тяжело опускается на высокий стул перед барной стойкой и еле заметно кивает Чханёлю, опуская подбородок на кисти рук. В висках начинает ломить от безумного смешения коктейлей, и Чонин кривится, щуря один глаз; пальцы ощутимо подрагивают, снизу живота болезненно тянет плотным горячим клубком — он опускает веки, с раздражением пытаясь понять, когда успел возбудиться. Toxic, что здесь понимать?
Чханёль умный, Чханёль всегда знает, что нужно на данный момент клиенту, Чханёлю, как обычно, хватает одного полувзгляда.
-Абсент?
Кай кивает.
-Два, - раздается за его спиной спокойный голос, и спустя мгновение на соседний стул легко опускается Сехун, чуть разворачивая сиденье к Чонину. - И в стиле Хемингуэя, пожалуй.
Кай чувствует, как в нем вскипает волна необъяснимого, обжигающего ребра бешенства — это гротескное спокойствие, ровный голос и ни следа влаги на шее и худых ключицах. Протянуть руки, потрогать тонкую, хрупкую кожу, сжать в пальцах, до треска сжать, выжимая бледно-зеленую кровь. А Чханёль только понимающе кивает и сахар в этот раз не подает.
Две грубые железные кружки, очень по-хемингуэйевски, абсент, разбавленный с водой — почему-то это нисколько не облегчает и не смягчает его крепости, а наоборот — лишь больше бьет в голову и по ставшим внезапно слишком чувствительными стенкам горла.
Кай судорожно закашливается. Чханёль умный, он все знает, и поэтому — стакан с холодным ананасовым соком.
Сехун отнимает от губ стакан и подносит к глазам, рассматривая; поверх него кидает ядовитый взгляд на Чонина. И усмехается, будто разом вспомнив о чем-то, что давно хотел сказать.
-Ты танцуешь, как шлюха, - говорит Сехун насмешливо, довольно презрительно — как кажется — искривляя уголки бледных красивых губ.
Звон битого стекла — стенки бокала оказываются слишком тонкими, когда Кай с силой сжимает пальцы, крупным осколком распарывая подушечку указательного пальца. Боль комочком горячо пульсирует, выбивая из прокола темные капли крови, но Чонин не обращает на это внимания, хладнокровно отряхивая кисть руки от средних и мелких осколков. Спокойно встает, подавшись вперед, двумя пальцами берет подбородок Сехуна, поворачивая к себе лицом. По запястью торопливо сбегают, бледнея, алые капли.
Кай смотрит пристально, не моргая; в висках тупым металлическим шариком — ломать, сжимать, разрывать по швам, терзать, вылизывать кровь, запивая чистым абсентом. Вокруг слишком много людей.
Чханёль давно на другом конце барной стойки плетет второй любовный треугольник — сладкая херня по спец-заказу, ручной бармен и мальчик с подведенными глазами; Луханя с его дружком уже не видно, а Тао из-под растрепанной угольно-черной челки не отрывает взгляда от бара. Каю все равно, его куда больше волнует, что Чунмён как всегда все замечает — острый хладнокровный взгляд и полный контроль ситуации даже с пальцами Криса, сжимающими бедро, и совершенно пошлыми поцелуями, оставляющими на шее бледно-розовые следы.
Вокруг слишком много людей. Сехун понимающе склоняет голову набок и проводит пальцами по окровавленному запястью, пробуя сукровицу на вкус. И встает, без сопротивления позволяя Чонину жестко тащить за собой, до боли сжимая хрупкое на вид тонкое запястье.

-Ты танцуешь, как шлюха, - вновь насмешливо и со вкусом повторяет Сехун, проговаривая каждый слог и по-змеиному задерживая язык между приоткрытых губ.
You're dangerous
I'm loving it

Кай толкает Сехуна вперед и захлопывает за собой дверь, глядя, как он плечом врезается в стену и облокачивается на неё, спокойно улыбаясь и не делая попыток принять полностью вертикальное положение. Щелкает задвижка.
-Стесняешься? - Все та же бледно-зеленая насмешка в голосе со вкусом абсента.
Помещение перед туалетом — довольно свободное и просторное; дорогой кафель, шеренга встроенных лампочек на потолке, огромное зеркало над кипельно-белой раковиной идеальной округлой формы. Звуконепроницаемость плюсом ко вкусу дизайна Чунмёна.
Кажется, он просто очень хорошо знал, для чего все это делается.
-Нет.
Сехун презрительно усмехается.
- … Просто не хочу, чтобы кто-то прибежал на твои блядские стоны.
Одним сильным, расчетливым движением Чонин притягивает к себе Сехуна, до боли надавливая на плечо, словно стремясь выбить его из сустава — Сехун сжимает зубы и отворачивается, когда Кай проводит языком по изгибу шеи и с силой кусает; стискивает зубы на шее до того момента, пока не чувствует, как кожа буквально лопается в нескольких местах, непродолжительно заливая язык солоноватой кровью.
Сехун глухо стонет от пульсирующей боли.
По-прежнему не встречая сопротивления, Кай стягивает с него футболку — не заботясь, отбрасывает её куда-то в сторону; с оценивающей усмешкой оглядывает плоский живот и красиво выступающие ребра. А затем делает то, что хотел давно, с первого взгляда на первый бокал с абсентом и тростниковым сахаром — всей поверхностью языка проводит по коже, задерживаясь на мгновение и прикрывая глаза.
Попадание стопроцентное — привкус кожи напоминает полынь.
Кай отстраняется и с легким удивлением смотрит на Сехуна, по-прежнему отвернувшегося и нервно кусающего губы — уже отчего-то привычным движением поворачивает к себе его лицо и заставляет посмотреть в глаза; Сехун упорно отводит взгляд и только слабо прижимается пахом к бедру Чонина.
Тот жестко усмехается, чувствуя, насколько твердо у него стоит.
-Быстро ты.
Чонин накрывает его напряженный член ладонью прямо через ткань и чуть сжимает, слегка массируя и заменяя болезненно-тягучее ощущение на тень удовольствия; слегка разворачивает Сехуна так, чтобы оказаться прямо перед зеркалом. Смотри. Нет же, подними голову, смотри. Toxic, что может быть лучше?
Не глядя, Чонин расстегивает темные сехуновские джинсы и спускает их на бедра вместе с бельем, обхватывая пальцами член у основания и наблюдая за отражением в зеркале — затуманенные глаза, пошло приоткрытые губы и кончик языка в уголке. Ни звука, не надо. Кай делает несколько движений по всей длине и слегка надавливает на головку, размазывая вступившую смазку; доведя до точки кипения и не давая кончить, отпускает член и резко надавливает на плечо Сехуна, заставляя его нагнуться и вынужденно упереться ладонями в холодные бортики раковины.
Кай знает, что без подготовки и смазки может быть очень, просто до безумия больно, но не видит в этом никакой проблемы — терзать, рвать по шву, вылизывать, запивая чистым абсентом. За возбуждение, за сухость, за бледность, за слишком черные глаза, за, блять, шлюху. За идеальность.
За черно-белые JS Wings 2.0.
Бедра у Сехуна идеальные — округлой, совершенно сумасшедшей и женственной формы. Мгновенные красные полосы от прикосновений, клеймо, toxic, toxic, в отражении зеркала с губ стекает бледно-зеленый яд, превращаясь в полубезумную улыбку. Он улыбается.
Кай ненавидит его за это.
Intoxicate me now
Сехун не останавливает Кая и не просит ни о чем, когда тот грубо раздвигает его бедра и входит без подготовки, задержавшись лишь в самом начале; не останавливает и не просит ни о чем, когда собственное возбуждение от вспышки нестерпимой боли становится невыносимым, но Чонин перехватывает руку Сехуна, едва тот делает попытку прикоснуться к своему до болезненности напряженному члену. Не останавливает, когда Кай начинает двигаться в нем под неправильным углом, вырывая из нутра дикую, разрывающую на части боль, отдающуюся в глазах темными пятнами и свербящую в горле слабым хрипом вместо стонов.
Кай толкается вперед грубо и нетерпеливо, с силой сжав пальцами бедра практически до царапин; Сехун опускает голову, чувствуя, что почти теряет сознание — нужная точка соприкосновения не найдена, и каждый сантиметр толчков доставляет нереальную, сравнимую только с ампутацией без наркоза боль. Он ни о чем не просит и никого не останавливает.
Лишь только почувствовав внутри горячую, обжигающую волну спермы, Сехун позволяет себе глухо и неконтролируемо застонать, глотая сукровицу из прокушенной насквозь внутренней стороны нижней губы. Его трясет — крупной, лихорадочной дрожью, и нет уже никакого возбуждения — только боль, бесконечная боль. Toxic, toxic, словно ощущение внутри инородного тела.
Чонин только спокойно расправляет ткань белых джинсов от «Levi's» и смотрит в зеркало поверх плеча Сехуна — кончиками пальцев проводит под веками, парой отточенных движений поправляет волосы. И оборачивается только в самый последний момент.
-И да — я танцую, как шлюха.

Помещение довольно свободное и просторное; дорогой кафель, шеренга встроенных лампочек на потолке, огромное зеркало над кипельно-белой раковиной идеальной округлой формы. Сехун сидит на полу, привалившись спиной к прохладной стене — дыхание тяжелое и неровное, кончики пальцев дрожат, когда он пытается убрать с глаз мокрые от воды слипшиеся пряди волос.
На внутренней стороне бедер — алые разводы от крови, пропорционально смешанной со спермой. Длинные поверхностные царапины от прикосновений.
Боль, бесконечная боль — Сехун улыбается, собирая с собственного языка бледно-зеленые ядовитые капли.
Влажная кожа с привкусом полыни, никакой сухости.
Toxic, toxic, не этого ли ты хотел?

***

Чханёль умный.
Что-то крепкое, замешанное на «Баккарди», два «Апплетини», оплата по счету карточкой, стакан воды, таблетка от головной боли. Кай не замечает острого, режущего по коже взгляда Чунмёна, когда направляется к выходу из клуба.
Останавливается на половине дороги.
Hey Mr.
Please Mr. DJ
Tell me if you hear me
Turn the music up
Кай, лавируя в людском потоке, в одно мгновение оказывается около Лэя — тот. Скучающе подперев ладонью голову, наблюдает, как истаивает на глазах бездарный вечерний плей-лист. И только равнодушно пожимает плечами, когда Чонин парой щелчков мыши меняет Рианну на трек из начала списка.
Do you feel me now?
Intoxicate me now

Выйдя на улицу, Кай запрокидывает голову и рассматривает слепое небо, затянутое вечным сеульским смогом; вдыхает тяжелый, влажный воздух и прикрывает глаза, позволяя ему прошить себя насквозь — и пусть немного, но выветрить полынь.
Toxic, никакого раскаяния, ты сам этого хотел.

Чонин знает, что его зовут О Сехун. И знает, что Чунмён лично знаком со всеми своими посетителями. И знает, что когда-нибудь вспомнит об этом, чтобы просто спросить — зачем?
А пока — никакого раскаяния, toxic.

@темы: фанфики, ЕХО просто што.

---

На самом деле

Вроде и хочется написать большой такой хороший пост - с мыслями там и всем таким прочим, но я ужасно пустая.
Я по жизни пустая, а тут ещё... Впрочем, какие могут быть разговоры)
Привет, дорогой дневник, давно, видимо, не виделись по-хорошему, раз у меня вдруг возникло желание с тобой пообщаться. Такие дела...

На самом деле, мне очень тоскливо бывает сейчас - особенно, по вечерам - потому что все внезапно как-то разъехались, и некому даже позвонить с воплем «эйо ваддаааап!» и поговорить нормально. Можно, конечно, звякнуть братюне, но видит астрал, как меня заебали разговоры о постоянно меняющихся, как перчатки, мальчиках. Не знаю, я то ли не доросла ещё до этого кондишена, то ли уже переросла его, то ли просто фригидна, но... Я хочу поговорить о чем-нибудь нормальном. В меру грустном, в меру плохом, больном, серьезном, о том, что не должно занимать мозг подростка в счастливые шестнадцать лет. Мне почему-то пришла мысль, что в семнадцатилетие я хочу ужасно напиться - напиться и рассказать всем, что я о них думаю - и будь что будет, а. Я ушла от темы, но здесь темы нет никакой, по сути.
А ещё я до слёз, просто до слёз хочу эти stars and stripes. И пусть я их носить даже, возможно, не буду, но меня тянет в слезы от одного их вида и упоминания. Мне снятся сны - яркие, четкие, красивые - и я схожу с ума, и это больно все, поэтому для меня нет ничего желаннее, чем трогать пальцами эти проклятые крылья и знать, что они мои и ничьи больше, и не нравятся они мне вовсе, но я сама придумала для них историю и, наверное, просто хочу быть её частью.
Здравствуйте, я кэп и я не хочу думать о связных мыслях в постах, я хочу stars and stripes, человека, умеющего играть на фортепиано и держать, когда будет нужно, и пусть потом будет плохо и больно, но чтобы он сказал «плевать, я держу, забудь», и готова даже добровольно впасть в синдром Клейне-Левина, только бы.
Ладно, не суть.
На самом деле, я просто ужасно соскучилась по этим всем идиотам, которые меня побросали в один момент в этом душном, пыльном городе. И отец уехал в Москву на три дня, а я, кажется, уже глупо скучаю - хэйхэй, кэп, ну чего ты развозишь сопли? Ну, перестань, пожалуйста. Все ведь хорошо.
А у меня в записной книжке на двух страницах заметки такие дурацкие - бальдессарини с Ланцем рядом, названия для текстов рядом с паролями для подключения услуг для МТС-Волгоград, Кайл Лэндри, который пианист, а не хоккеист вовсе, брокеры, дилеры, Spartan Hi WC Shoe и все такое прочее. И Джим Уилсон, конечно, я очень люблю этого волшебника, пусть в заметках название всего одной его мелодии.
А ещё как-то именно сегодня непривычно ничего не делать, просто ничего после восьми дней, когда я постоянно писала и писала по две с половиной тысячи слов в день. Теперь мне кажется, что я прожигаю время впустую, что я медленно умираю, ухожу с головой в песок, но ведь творчеству не прикажешь, и надо отдохнуть, потому что я устала - да, устала, и не хочу ничего больше, но, постой, к чему тогда нытье о прожженом впустую времени? Нет, все же - хочу, наверное. Хочу Чунмёна-журавля, белый рояль и что-то такое, где Кай - основа всех основ, потому что он может и, главное, умеет, хочу, чтобы Лухань уже был счастлив, но где-нибудь совсем далеко, и хочу, чтобы Сехун - просто Сехун, можно даже без бессмысленных улыбок, а просто что-нибудь вроде инстинкт хай, if you know what i mean.
Хочу часы с картины Сальвадора Дали, чтобы стекали у меня с подоконника и пылились, потому что все это совершенно бесполезно, но да - пожалуй, нужно перетерпеть этот период и пожалеть в кои-то веки не кого-то там, кто далеко, а себя саму, потому что это будет более рациональным выходом. Да, я все ещё не желаю иметь связные мысли - в конце концов, все было рождено из хаоса, и слегка приятно почувствовать себя первородной материей.
Они говорят, что все это умно, красиво, профессионально - а я говорю, что спасибы все отправляем Светлане Евгеньевне, зав кафедрой лингвистики шк. №2 г. Волгограда «Созвездие», которое вообще ГКООУ и я не помню, как это расшифровывается.
Ув. stars and stripes, не надо мне больше сниться, пожалуйста, я уже откладываю железные десятки ко дню рождения.

А вообще, парни, ловите. Слушайте больше инструментальной музыки, ибо ничего нет истиннее того, что без слов.

Скачать Jim Wilson - Same Old Lang Syne.

Всем peace

@темы: кто-то что-то сказал?, my life, музыка, формула счастья, скука по философии

---

И когда ты закрываешь глаза [3]

АПД: Всё, парни. Айм эмпти.

Название: И когда ты закрываешь глаза
Фэндом: EXO-K|M
Пейринг: Кай/Сехун; Сехун/Кай
Жанр: ангст, повседневность, hurt/comfort
Рейтинг: R
Статус: завершен
Размер: миди, 42 страницы
Посвящение:  Вёрджил Ференце
Спасибо Керну, Ланцу, Ируме, Брикману, Уилсону, Дэнни Райту, Айзеку Шепарду и Ремарку, который просто Эрих Мария.

И когда ты закрываешь глаза {1-6}

И когда ты закрываешь глаза {7}

упомянутая в тексте мелодия

Скачать Bruno Sanfilippo - Piano Textures III (Neo-Classical, Ambient).

Часть 7

Сехун делает неверный шаг и опирается ладонью о стену, встряхивая головой и пытаясь стянуть с глаз полог дезориентации в пространстве — помогает неплохо, мир вокруг перестает весело кружиться и прикидываться самодельным калейдоскопом. Везде — удивительно неподвижный воздух, тяжелый и скользкий, неприятно давящий на легкие и заставляющий то и дело вдыхать глубже, чем всегда.
Светлые стены, дорожка крошечных лампочек на потолке цвета темного шоколада, небольшой витраж, выложенный необработанным янтарем разных оттенков — коридор квартиры Криса. В горле образуется совсем маленький, но тугой комок — Сехун силится проглотить его, но только судорожно закашливается; на глазах выступают слезы.
В квартире совсем тихо и, кажется, никого нет, только тихо играет фортепианная мелодия откуда-то из другой комнаты — прислушавшись, Сехун узнает в ней «Piano Texture III» Бруно Санфилиппо. Одна из любимых мелодий Чунмёна — а ведь сам Крис никогда особо не любил современную фортепианную классику.
Сехун проходит вглубь квартиры, ориентируясь на звук; толкает массивную дверь — он знает, что это, кажется, ореховое дерево — с фигурной вставкой матового стекла. Спальня. И все, как в тот день, и ничего не поменялось с тех пор — сбитые белые простыни на двуспальной постели, скинутые в подоконник тонкие футболки, книги в стопках на паркетном полу и раскрытые — на пушистом ковре; мягкий, ощутимый запах чунмёновских духов — Baldessarini Hugo Boss Strictly Private, девяносто миллилитров бергамота, розового перца, розы, кедра, ванили и крем-брюле, а в ворохе одеял — забытый включенный плеер с едва слышными звуками из вакуумных наушников.
Бергамот, розовый перец, роза, крем-брюле и «Piano Texture III» Бруно Санфилиппо. Наверное, с того самого дня, когда все закончилась — мелодия на вечном повторе.
Сехун выходит, закрыв за собой дверь, и оглядывает по очереди все три комнаты — оставленный включенным компьютер с зависшей навсегда открытой страницей твиттера, вечно сочащийся водой кран в ванной, вечно горячий чай на столе и распотрошенная коробка конфет — Крис, видимо, так и не нашел своей любимой вишневой. Сехун, улыбнувшись, делает небольшой глоток из чашки — чай горячий, очень крепкий и несладкий, явно крисовский, потому что Чунмён всегда пил с сахаром и посветлее. Да и не может быть здесь никакого Чунмёна — только детали, такие же вечные и многочисленные, болезненно напоминающие, но не дающие вспомнить.
Сехун подходит к окну и, упершись ладонями в подоконник, выглядывает на улицу — он помнит, что отсюда можно увидеть кусок широкой четырехполосной магистрали, торговый центр и край парка. И действительно — в первую секунду глаз цепляется за привычный пейзаж, но он сразу же сменяется танцующим калейдоскопом улиц, песчаных берегов, индийских базаров и луна-парков с кучкующимися группами грустных клоунов. «Ничто и никуда».
Щелкает в коридоре дверной замок, шуршит мягкая ткань одежды — Сехун точно знает, кого он увидит спустя несколько секунд. Знает, но вновь не ощущает ничего, кроме ровного тепла, будто не было никогда спид-вэя и такой же быстрой строенной смерти.
-Сехун? Привет, - слышится за спиной низкий голос, и на плечо ложится тяжелая, приятно теплая ладонь. Крис улыбается — как всегда сдержанно и отчасти иронично. - Представляешь, снова в коробке нет вишневых. Обидно даже.
Крис усаживается за стол и задумчиво разглядывает чай, делает несколько глотков и надкусывает конфету, недовольно кривится и кладет обратно, откидываясь на спинку стула и устремляя взгляд на Сехуна: такой же изучающий, немного насмешливый и — это даже не может перекрыть привкус иронии — ищущий и тоскливый. Это, пожалуй, все, что поменялось с того дня.
Даже музыка не сменилась, оставшись на повторе, и только появилась новая пара оттенков во взгляде.
Сехун садится напротив и подпирает подбородок ладонями, молча глядя на Криса — он не знает, что нужно говорить — и нужно ли? - не знает, о чем спрашивать и о чем задавать вопросы нельзя. Он не знает и может лишь догадываться, каково приходится Крису в его личном «ничто и никуда». Крис, впрочем, говорить начинает сам, глядя куда-то чуть поверх плеча Сехуна.
-Я думал, что после смерти будет плохо и больно, - задумчиво. - Ну там ады всякие, раи и прочая мишура, в которые я никогда не верил. А тут — вот так. Ничего совсем не поменялось — только пейзажи за окном дольше секунды не держатся, и ощущение, будто я потерял что-то. Навсегда и безвозвратно, но с отвратительным сохранением надежды, что все ещё можно вернуть.
Сехун в одно мгновение понимает — Крис практически ничего не знает о том, куда он попал, почему ничего не изменилось и отчего, выходя каждый раз за дверь, он попадает в различные совершенно реальности, никак между собой не связанные, кроме как вечной растерянностью и слепыми ищущими взглядами в никуда.
-Я потерял что-то, - продолжает Крис. - И никак не могу понять — что. Оно совсем рядом где-то, я чувствую запах, слышу звуки, но не могу найти. Наверное, я был бы счастлив в этом месте, если бы не это постоянное безнадежное ощущение. И точное знание, что я, кажется, слишком сильно любил это что-то, что потерял. Интересно...
Сехун вздрагивает, когда Крис прерывается.
-Интересно, - продолжает Крис и толкает к Сехуну завернутую в блестящую фольгу шоколадную конфету. - Если бы я не любил это, я бы это не потерял?
Сехун надкусывает молочный шоколад — ореховая, с цельным кедровым шариком внутри.
-Не потерял бы, - тихо отвечает он, разглядывая столешницу с мелкими сверкающими обрывками бумаги на поверхности. А Крис будто вовсе его и не слышит, откинув голову назад и замерев на несколько минут.
Ни капли не изменившийся — все те же излюбленные тонкие футболки с V-образным вырезом, все та же просвечивающаяся сквозь ткань татуировка со скорпионом, те же осветленные непослушные волосы и плетеные кожаные браслеты толщиной в несколько шелковых нитей на запястьях. Крис открывает глаза, но на Сехуна не смотрит, оставаясь в прежнем положении.
-Знаешь, Сехун, - говорит он совсем тихо. - Я даже спрашивать не хочу, как у тебя там дела и все такое прочее. Слишком позорно это было бы с моей стороны, а? У меня с момента появления здесь только одно желание было — нормально попросить прощения. И у тебя, и у Луханя. Но его я так и не сумел найти...
Сехун прячет с уголках искривленных губ горькую, обжигающую улыбку — ни слова о Чунмёне. В тот день Чунмёна не было в белой «Хонде Аккорд», Чунмёна вообще в жизни Криса не существовало.
А Крис наконец поворачивается к Сехуну.
-Не знаю, простишь ли ты меня — в конце концов, мне кажется, мы успели стать немного друзьями настолько, чтобы тебе это все причинило боль. И не знаю, простит ли меня Лухань, потому что — я точно знаю — он очень любил жизнь. А я все это отнял. Такие дела...
Крис улыбается болезненно — физически ощутимо, острой бритвой распарывая тонкую кожу, сжигая её кончиком тлеющей сигареты, выворачивая суставы на запястьях, капая жидким воском на незащищенную шею и ключицы.
Перед глазами — красная пульсирующая пелена настоящей, неиллюзорной боли, терпкая, сводящая с ума своей безысходностью и вкусом, похожим на смешение вина, крови бергамота и еле ощутимой нотки ванили. В горле пересыхает, и оно, кажется, идет трещинами изнутри — Сехун хрипло стонет, поднимая на Криса потушенный красной жидкостью взгляд:
-Лухань — простит. Обязательно простит...
Реальность сна трещит по швам, распадается на разноцветные лоскутки и взрывается в висках неудержимой, нетерпимой болью; Сехун помнит только то, что торопливо сбегает вниз по знакомой лестнице, перемежающейся с каменными ступенями средневековых замков и деревянными — современных усадеб, толкает дверь подъезда, спасаясь от накатывающего волнами сумасшествия — уйти, убежать, спрятаться, не видеть, ненавидеть.
За дверью — потоки бегущих автомобилей, бесконечные магистрали, автострады и хай-вэи, но город — совсем не Сеул. Сехун делает шаг вперед, чувствуя, как красная пелена истончается, возвращая зрение и способность ориентироваться в пространстве — а вместе с ней, пеленой, истончается и ткань реальности, оставшейся позади, и до боли знакомый дом исчезает, уступая место океану автомобилей.
Вокруг этого островка безопасности, где стоит Сехун, ни единого здания — только бегущие непрерывно автомобили, не знающие светофоров и остановок.
И Сехун делает шаг за белую меловую линию.
На проезжую часть.

Семнадцать часов.
Кай просыпается разом, без раскачки, едва услышав тихий, хриплый стон; Сехун во сне обнимает себя руками, с силой сжимая ребра и будто опасаясь, что грудная клетка разом развалится на части. Горло наполнено влажными клокочущими звуками — Чонин холодеет, едва услышав их, слишком похожих на застоявшуюся кровь при внутреннем кровотечении. Чутким ухом к груди — нет, все в порядке, и только голос явно сорван, а на предплечьях бледно-розовые полосы и следы от ногтей.
Кай пробует осторожными прикосновениями разбудить Сехуна, но не добивается никакой реакции — кажется, тело полностью теряет чувствительность, сознание уходит в глубину, и остается только лихорадочный неразборчивый шепот.
Взгляд на часы — семнадцать часов, а через некоторое время неожиданно Сехун успокаивается в руках Кая, и он решает, что можно ещё немного подождать. Кай, конечно, не знает, что в этот момент Сехун — там, в своем реальном сновидении — делает шаг на проезжую часть.

Боли Сехун не чувствует — только ощущение, будто его насквозь пронизывает, пробивает сильный, холодный ветер; ощущение бесконечно свободное и раскрывающее за спиной белые крылья, похожие на крылья альбатроса. Сехун оглядывается — автомобили просто проезжают сквозь него, прошивая тело призрачной плотью.
Бесконечная, вечная свобода.
Машины меняются, стоит только Сехуну вспомнить наименования марок — матовые Aston Martin, Maserati, BMW спортивной линейки, Mercedes с тюнингом то ли от McLauren, то ли от Carlsson; Pagani Zonda, Lotus гражданского покроя, Bentley с панелью из орехового дерева и Jaguar потребительского класса, который в рекламах умильно подписан чем-то вроде «the last but not the least». Бесконечная, вечная свобода и бесконечный, вечный поток автомобилей — Сехун теряет нить времени.
И совсем упускает момент, когда кто-то тянет его сзади за рукав требовательно и отчасти раздраженно, скорее всего, уже давно, но Сехун не обращает внимания. Этот кто-то пытается вытянуть его из ветренного потока куда-то в сторону, но, потерпев неудачу, просто заходит со спины и с силой толкает вперед. Лента автомобилей расступается, и Сехун делает неосторожный шаг в образовавшуюся брешь — и падает, неумолимо падает, чувствуя только, как кто-то по-прежнему отчаянно цепляется за его рукав.

Секунда — и вновь мир статичен.
Сехун, не открывая глаз, с трудом поднимается с какой-то жесткой горизонтальной поверхности, текстурой похожей на скамью — и тут же валится обратно от чьего-то несильного толчка в грудь. Открывает глаза.
Перед лицом — обеспокоенные и испуганные темные глаза растрепанного рыжего парня, у которого, кажется, в прядях волос запутались солнечные лучи. Что-то до безумия знакомое колет в ладонях, когда Сехун совсем по-детски кулаками протирает уставшие глаза.
-Эй, ты чего, с дуба рухнул — в таких местах стоять? - Речь у парня сбивчивая, эмоциональная, и руками он размахивает много. У Сехуна рябит в глазах. - Они же личность растворяют, вот дурак, ей-богу.
Сехун садится на скамье — а это действительно она, а сами они находятся во дворе крисовского дома, который он, Сехун, только что покинул — и растерянно встряхивает челкой, тут же попытавшейся забраться в глаза.
-Растворяют личность?..
-Ну да, - рыжий пожимает плечами. - Это нечто вроде дверей между мирами — их нужно проходить быстро, закрыв глаза, потому что с каждым проезжающим сквозь тебя автомобилем от твоей личности отделяется какая-то часть и растворяется в потоке. Вот так вот. Понятно тебе, воробей? Ишь какой странный — недавно здесь?
Сехун сначала кивает, потом качает головой отрицательно — парень закатывает глаза.
-Ты как вообще сюда попал? - Интересуется он, рассматривая его удивительно живыми раскосыми глазами. Сехун долго не может собрать слова для очевидного по своей сути ответа.
-Заснул? Ну, наверное... Да, заснул. У меня проблемы с пробуждением.
-А, понятно, - рыжий, кажется, схватывает все на лету. - Спящая красавица? А я вот не помню, как я тут очутился — и ведь давно уже кантуюсь во всем этом бульоне. И не засыпал, и не умирал — не знаешь, третий способ-то попасть сюда существует?
Сехун предпочитает промолчать — тянет узнаванием где-то под диафрагмой, заставляя все внимательнее и внимательнее вглядываться в незнакомца, вспоминая на ходу слова и объяснения Чунмёна. Третий способ, конечно, есть, но Сехуну отчего-то совсем не хочется говорить рыжему об этом.
Тот внезапно подскакивает на скамье и напряженно вглядывается куда-то в арку, ведущую со двора, за которой уже привычно сменяются пейзажи. Не отрывая взгляда, поднимается и рассеянно взмахивает руками.
-Ну ты меня понял, да? Не стой в таких штуках никогда, пробегай их быстренько, - говорит он. - А мне пора уже, пойду, пожалуй. Кстати, все хотел спросить — ты свет не видел? Ну вот такой вот — красивый свет?
И показывает руками: нечто вроде шарика маленького - то ли солнце, то ли луна.
Сехун чувствует, как внутри него обрывается какая-то тонкая, с силой натянутая струна — лопается с чистым звуком, затапливающим сознание горячей волной горечи и необъяснимого страха. В уголках глаз — невыносимо горячо и влажно, и Сехун с трудом качает головой, стараясь не встречаться взглядом с испытующими, полными вечной надежды глазами рыжего парня с волосами, в которых запутались солнечные лучи. Кто знает — может, это лучи того света, который он ищет?
Незнакомец расстроенно кивает и тут же — улыбается, пожав плечами.
-Ну ладно, пойду дальше искать, - говорит он, разворачиваясь в сторону арки. - И не забудь, что я тебе говорил, хорошо? Пока!
Рыжий уходит — почти убегает, радостно подпрыгивая и улавливая пальцами пробивающиеся сквозь облака солнечные лучи; Сехун поднимается следом, ощущая, как внутри бьется запертая в клетке птица. Будто он на миг стал единым целым с этим странным парнем.
-Эй, послушай! - Кричит Сехун вдогонку. - Послушай, никогда не прекращай искать. Ищи его! Ты найдешь — я уверен. Точно найдешь, только ищи!
Рыжий, услышав, оборачивается — улыбается широко и искренне, на прощание взмахивая рукой. И исчезает в изменчивой жемчужной дымке, которая на мгновение видится Сехуну широкой лондонской площадью с бесчисленными голубями, купающимися в солнечно-пыльных лужах.
Сехуну нестерпимо, до боли в груди хочется увидеть сейчас Криса — увидеть и, несмотря на глупые предостережения подсознания, рассказать ему о Чунмёне, показать на пальцах, объяснить и заставить вспомнить. Смотри, это его запах, это его любимый тростниковый сахар, набор мягких карандашей и исписанная бумага, а это — любимая мелодия, стоящая на бесконечном повторе. «Piano Texture III» Бруно Санфилиппо.
Смотри, вспоминай, ищи!..
Сехун бросается в знакомый подъезд, боясь, что он исчезнет вдруг — взбегает по разномастным ступеням на пятый этаж, забыв о существовании лифта и сдирая ладонь о выступающий на перилах третьего пролета гвоздь; стучит, забыв и о звонке, в дверь, торопливо и панически, боясь одного — не успеть.

Двадцать один час.
Кай встряхивает Сехуна за плечи, пытаясь разбудить — но тот лишь впадает в ещё большее беспамятство.

Сехун сбивает костяшки пальцев об обивку двери, в бессилии утыкаясь лбом в прохладную поверхность. Шаги за дверью слышатся только через несколько минут — Сехун делает шаг назад, но готовые сорваться с губ слова испаряются, истончаясь на холодной бледной коже.
В дверях квартиры Криса перед Сехуном стоит Лухань.

И когда ты закрываешь глаза {8.final}

Часть 8

Сехун сбивает костяшки пальцев об обивку двери, в бессилии утыкаясь лбом в прохладную поверхность. Шаги за дверью слышатся только через несколько минут — Сехун делает шаг назад, но готовые сорваться с губ слова испаряются, истончаясь на холодной бледной коже.
В дверях квартиры Криса перед Сехуном стоит Лухань.


Сехуну хватает одного взгляда, чтобы определить — Криса здесь нет, и не было никогда. Это — уже другое «ничто и никуда», совсем другое, луханевское, просто похожее на «ничто и никуда» Криса, как две капли воды. Слишком сильная привязанность — до глупой абсолютной идентичности двух личных миров.
Лухань делает растерянный шаг назад и останавливается, беспомощно опуская руки - бледный, потерянный и какой-то нереально призрачный, настолько, что может показаться, будто он соткан из жемчужного тумана, в котором существует вся эта реальность. Сехун ощущает, как его впервые за эти встречи накрывает яркая, безумно горячая волна — вспоминается вся серая, непрекращающаяся тоска и пустота, в которую были окрашены дни, когда всего, что было, вдруг не стало разом; вспоминаются первые ночи, пропитанные страхом остаться во сне навсегда — вспоминается все и накрывается волной чистого, разноцветно-белого счастья, ослепляющего и без того ослепленные туманом глаза и имеющего отчего-то соленый привкус слез.
Не было ничего — ни смерти, ни тоски, ни боли. Была только разлука — долгая, бесконечно-тягучая, нетерпеливая и совсем немного сладко-болезненная. Привет, я скучал, безумно скучал, а все остальное — наплевать...
Сехун неуверенно протягивает руку — Лухань бросается к нему, обнимая за шею, молча утыкаясь лицом в грудь и прижимаясь всем телом, горячим и дрожащим, тонким и удивительно легким; касается кончиками пальцев лица, берет его в ладони, полуслепыми, матовыми зрачками всматриваясь в глаза. Торопливо, будто боясь не успеть, целует веки, скулы, холодные, сухие губы, согревая их и без остатка впитывая в себя всю прохладу.
-Сехун-а, - голос лихорадочный, прерывающийся. - Сехун-а, маленький, что ты здесь делаешь, стой, нет, не отвечай, все потом...
Сехун молча обнимает Луханя, смыкая ладони на талии и сильнее притягивая к себе; вдыхает теплый, родной запах ванильного шампуня, закрывает глаза и проваливается, ощущая глубокое, влажное прикосновение к губам — и все пропадает, вплоть до изменяющихся пейзажей за окном, странных, гротескных потоков автомобилей и лестниц, которых, возможно, не станет уже через пару минут. Пропадает все, и для Сехуна остается один только Лухань — вновь обретенный Лухань и ощущение горячих дорожек, торопливо сбегающих по скулам.

Двадцать два часа.
Сехун перестает реагировать на любые прикосновения Кая — полное беспамятство и отключение, и только из-под закрытых век неконтролируемо стекают неостанавливающиеся слезы.

Вокруг — все та же ничуть не изменившаяся квартира Криса. Светлые стены, потолки цвета темного шоколада и витражи, выложенные необработанным янтарем разного оттенка; горячий чай на столе, распотрошенная коробка конфет, компьютер с вкладкой твиттера, книги на полу и кран, сочащийся проточной водой. И только ничего не напоминает о Чунмёне — ни музыки, ни запаха духов, ни эскизов будущей весенней коллекции. Ничего — вокруг лишь то, что может напоминать о существовании Криса. Напоминать, но не давать Луханю вспомнить.
Сехуну становится невыносимо больно — Лухань и Крис, они оба здесь, в одной квартире, на расстоянии нескольких метров, но никогда не смогут найти друг друга; здесь, на расстоянии одной-двух комнат, но одновременно в совершенно разных мирах, где один ищет художника из канцелярского магазина, а второй — того, первого. Замкнутый круг бесконечной серой карусели, несостоявшегося аттракциона из луна-парка за окном, где билеты продает грустный клоун в желтом парике.
Лухань перебирает волосы Сехуна, осторожно убирает пряди с глаз, оглаживая подушечками пальцев виски и очерчивая контур острых, худых скул.
-Сехун-а, - Сехун чувствует, как в горле сдавливает от безумной нежности в голосе. - Маленький, что произошло? Как ты сюда попал?
Взгляд Луханя — светящийся, запредельно счастливый, но в то же время сохранивший ту твердость и осмысленность, которая впервые бросилась в глаза ещё с первой встречи на скамье у зала для практики. И те самые белые конверсы с небольшими прохладными колечками из светлого матового металла.
Сехун вдруг очень ясно осознает — только сейчас, именно сейчас и здесь он сможет рассказать, почему попадает в эти миры, что происходит с ним теперь и происходило раньше, что он чувствовал многие месяцы после, и что он до сих пор не может простить — не Криса, нет, а кого-то или что-то другое, не может простить за себя, за него, Луханя, за Криса и за Чунмёна; не может простить за бесконечный, полный страхов сон и ещё за кого-то — смутно знакомый образ темноволосого, смуглого парня с безумно красивой улыбкой. И почему-то красные Inbound Shoe с забравшимся в них маленьким зеленым попугаем.
Сехун ловит себя на мысли, что не может четко осознать этот образ. Он ловит руку Луханя и прижимается губами к тыльной стороне ладони — кожа теплая, почти горячая, будто температура куда больше, чем нормальные 36.6 градусов по Цельсию.
-Я не могу проснуться, - говорит он тихо, а Лухань задумчиво склоняет голову набок. - Там, в том мире, я засыпаю и не могу проснуться — я знаю, что это сон, но не способен открыть глаза. Я не в первый раз здесь — и, кажется, уже даже не во второй.
Сехун отворачивается, закусив губу; Лухань смотрит отстраненно, не моргая и перебирая в бледных пальцах ткань футболки, а потом, мягко ладонями повернув к себе лицо Сехуна, говорит едва слышно:
-А ведь ты не все сказал мне, Сехун-а.
Тот улыбается криво — конечно, не все. Самое главное — совсем не это.
-Мне безумно страшно, - помедлив, с трудом отвечает Сехун и чувствует, насколько физически больно почему-то признаваться в этом. - Безумно страшно и одиноко. Страшно засыпать и просыпаться, страшно идти по улице и знать, что в любую секунду могу остановиться и упасть либо в темноту, либо в один из таких миров; страшно смотреть в зеркало, потому что есть вариант не увидеть там ничего, страшно закрывать глаза, потому что есть возможность больше никогда не открыть их. Страшно бояться, а ещё страшнее — привыкать к этому страху. Я не хочу так больше.
Лухань, положив руки на сехуновские плечи, мягко, но твердо и властно притягивает его к себе, заставляя соприкоснуться кончиком носа со своим и прямо посмотреть в живые, но порядком уже уставшие глаза.
-Послушай, - говорит Лухань медленно, тщательно подбирая слова и отчасти нервно облизывая уголок губ. - Здесь все ищут что-то — я никак не могу понять, что, и я тоже искал, долго искал, все эти проклятые годы, которые здесь растягиваются на десятки, сотни лет. Искал, пока не понял — это бесполезно. Слишком эфемерно и бесполезно. Послушай, Сехун, оставайся со мной.
Лухань непроизвольно чуть сжимает пальцы на плечах Сехуна, сминая ткань футболки.
-Пожалуйста, оставайся. Я забуду это что-то, что ищу постоянно — я ведь знаю, что это бесполезно. Я забуду это навсегда, только останься со мной — со мной тебе не будет страшно...

Двадцать три с половиной часа.
Кай одним движением смахивает со стола все, что на нем находится — с безнадежным звуком разваливающейся на сетевые платы электроники на пол летит ноут-бук, зацепившийся за провод лампы; самсунговский планшетник, полученный на день рождения от родителей, любимые огромные наушники и небольшое карманное зеркало, тут же от соприкосновения с твердой поверхностью разлетающееся в пыль мелких осколков.
Чонин в одну секунду оказывается рядом с Сехуном и, схватив того за плечи, встряхивает сильно и довольно грубо; в глазах — откровенный страх и надежда, что вот сейчас, ещё чуть-чуть, совсем немного.
Просыпайся. Ну же?
-Просыпайся, идиот! - Кай понимает, что уже кричит, только в тот момент, когда из горла вместо голоса вырывается болезненный хрип, а связки начинает драть металлическим трением. - Просыпайся, ну же!..
Нет — только ещё большее беспамятство и по-прежнему пусть и унимающиеся уже, но все еще продолжающие тихо стекать по скулам слезы. Кай отпускает Сехуна и поднимается — перед глазами все плывет и весело разрывается на разноцветные геометрические фигурки, а горло сжимает сильными спазмами, не давая нормально сглотнуть.
Наступая босыми ногами на мелкие осколки разбившегося зеркала, Кай неверным шагом подходит к базе домашнего телефона, потому что давно разрядившийся мобильный, приложенный несколькими минутами ранее к стене, не подает признаков жизни. Долго стоит посреди разбитой электроники с выключенной трубкой, приложенной к уху, и пустым взглядом смотрит на бессознательного Сехуна.
И только затем плохо слушающимися пальцами набирает на панели номер скорой помощи.

-Я забуду, - лихорадочно шепчет Лухань, не отпуская рук и спускаясь чуть ниже, чтобы прижаться губами к яремной впадине между ключиц. - Я забуду все, что я здесь искал, не будет ничего — только мы. И тебе не будет страшно — здесь можно даже не спать, здесь все возможно, это — мир без границ...
В голове - по два стальных молотка на каждый висок, и Сехуну до боли хочется верить, что страшно действительно больше не будет — и он верит, тянется к Луханю, чувствуя его каждой клеткой тела, впитывая несоразмерное тепло, разделяющееся теперь между ними поровну, как бывало когда-то, задолго до. Сехун — всегда прохладный, Лухань — всегда до жара теплый, и гармония достигается только смешением, слиянием до нужной температуры в 36.6 градусов по Цельсию.
-Пожалуйста, не уходи, - Лухань не просит даже — лишь бессильно умоляет. - Я устал здесь, я больше не могу и не хочу ничего искать, я знаю, что это бесполезно. Останься со мной — я найду тебя, и все будет хорошо, я ведь умею искать, я уже всему научился.
Сехун верит. Верит в любую возможность спрятаться от страха и вновь обрести то утраченное, что было однажды получено в виде утешения за трещину в лодыжке, снова почувствовать себя наполненным и живым, а не просто существующим, как красивая фарфоровая кукла с пушистыми гофрированными волосами и плохо гнущимися руками и шеей.
-Ты ведь ничем не рискуешь, - Лухань невесомо касается пальцами ресниц Сехуна. - Мы найдем здесь с тобой отдельный мир — их много, пустых, совершенно никому не нужных. Уйдем отсюда. И будет совсем не страшно. Я буду с тобой — как тогда, задолго до...
Лухань, конечно, не знает, что ему отсюда не уйти никогда — это просто невозможно. Но Сехун верит, как верит давно уже отчаявшийся человек, хватающийся исцарапанными в кровь руками за последнюю надежду — тянется вперед, сплетая свои пальцы с пальцами Луханя и пряча лицо на его плече, совсем как раньше. Хён, я провалил зачет, хён, я проспал первую пару, хён, Чунмён опять надо мной смеется — можно я разукрашу его курсовую мелками? Все будет хорошо — совсем как раньше, задолго до.
Сехун верит.

Кай сидит в приемном покое на жестком стуле, уставившись перед собой пустым взглядом — белая, даже, пожалуй, чуть голубоватая гладкая стена, кажущаяся сейчас бесконечно черной и проваливающейся куда-то далеко вниз впадиной. Чонин вздрагивает, когда его плеча касается чья-то рука.
Медсестра с картой, ручкой и ещё какими-то документами.
-Извините, уточните, пожалуйста, кто вы пациенту?
Губы Кая пронзает острая, как скальпель, болезненная улыбка.
-Я? Никто...
Медсестра хмурится, а Кай только смеется — громко, безудержно, ожесточенно-весело. Кажется, ему действительно становится безумно смешно.
-Я — никто. Вам не понять. Убирайтесь отсюда, а? Убирайтесь же!
Мир вокруг взвинчивается водоворотом, штопором въедается в глаза и заставляет закрыть их ладонями, чтобы хоть как-то сдержать рвущуюся изнутри волну алой боли; Кай неосознанно подтягивает колени ближе к груди и обхватывает их руками, утыкаясь носом в сухую и жесткую ткань джинсов. Вокруг, как мелкие рыбки, снуют люди, что-то шепчут, переговариваются, отдают команды, кричат и профессионально, с тщательной долей паники рассекают по коридорам — Кай ненавидит их, потому что они живут, двигаются, а Сехун, его Сехун, уже действительно успевший стать его, просто существует в беспамятстве и постоянном страхе. Он ненавидит их, потому что они — счастливы, и ему кажется, что счастливы они за их, Сехуна с Чонином, счет. Кай хочет протянуть руки и по очереди хладнокровно переломать им шеи, вместе с кровью и плазмой забирая назад свое несостоявшееся счастье.
Снуют вокруг, как мелкие рыбки-клоуны. Просто клоуны, жалкие, слабые, отвратительные — протяни руку, коснись, переломай все до единой кости, разорви связки, раскроши в пыль суставы, свяжи узлом жилы, выцеди из крови пораженные эритроциты.
«Клейне-Левин», - слышится где-то на глубине подсознания мужской незнакомый голос, и рыбки снова панически взмывают в воде, запуская круг выполнения команд, приказов и бессмысленных выкриков из бледной бумажной толпы.
Катетеры через прокол большой центральной вены, никаких периферических, искусственное питание — шок не помогает. Катетеры.
Линия кардиограммы. Пациент the last, but not the least. Скорее мертв, чем жив.
Кай смеется: в горле — влажные клокочущие звуки, как от застоявшейся крови при внутреннем кровотечении, а в подсознании что-то из мелодий Джима Уилсона.
Кажется, «Same Old Lang Syne».

День, два.
В углу самой тихой больничной палаты — клетка с маленьким зеленым попугаем без имени, который повторяет только одну фразу всегда:
-Сехун-а, Сехун, я держу, привет, меня зовут — как меня зовут? - Сехун, я держу, не уходи.
Дежурный врачи лишь смотрят недоуменно, пока кто-то не роняет фразу о том, что попугаи обычно повторяют то, что часто слышат от окружающих их людей.

Кай прижимается лбом к холодному лбу Сехуна, находя в ворохе одеял тонкую, невероятно легкую руку и с силой сплетая пальцы; пытается поймать его дыхание, биение сердца, ток крови, но встречает лишь стену из идеально прозрачного, пуленепробиваемого и огнестойкого стекла.
-Сехун, ты, - голос у Кая давно сорванный, хриплый — нет ни сил, не желания лечить. - Возвращайся уже. Хватит — просто хватит. Больше нельзя, возвращайся — я скучаю. Безумно скучаю...
Физическое и нервное истощение, когнитивные нарушения, и кто-то, кажется, ставит какой-то диагноз, но Чонину уже все равно. Он сам давно все решил — и поставил все нужные диагнозы.
Падая, бесконечно падая и разбиваясь на осколки, как карманное зеркало.

Сехун чувствует, как в дальнем углу сознания рождается что-то совсем небольшое и темное — в мгновение разрастается и поглощает подсознательную материю, как персональная черная дыра, разом втягивая в себя все физические силы и оставляя от тела одну лишь бесполезную оболочку. Пальцы слабеют и выскальзывают из ладони Луханя — тот по инерции делает ещё один шаг вниз по лестнице, а потом оборачивается.
Сехун беспомощно стоит на месте, явно дезориентированный в пространстве, а за его правым плечом, чуть дальше — растрепанный и усталый молодой человек.
Усталый, смуглый и невероятно живой для этого места.
-Сехун?.. - Парень, явно не замечая Луханя, хватает Сехуна за плечи и разворачивает к себе, заставляя посмотреть в темные глаза. - Сехун, пошли отсюда, больше нельзя, время вышло.
Сехун молчит, глядя на незнакомца постепенно узнавающим и узнающим взглядом.
-Кай... Что ты?..
Кай, не слушая его, просто тянет на себя, заставляя обнять и прижаться лицом к груди — он, Кай, стоит на ступень выше, и Сехуну приходится подниматься — именно это осознанное движение приводит его в чувство, осторожно снимая с глаз пелену и заставляя слушать, слышать и видеть.
-Возвращайся, Сехун, пойдем отсюда, - Чонин торопливо шепчет на ухо, путаясь губами в прядях непослушных пушистых волос. - Это все — сон, иллюзия, обман, и ты больше никогда не проснешься.
Кай поднимает голову и, не отпуская Сехуна, говорит в полный голос, глядя прямо на Луханя:
-Этого всего не существует, все давно умерло — ты сам видел. Ты был там, Сехун. Не обманывай хотя бы самого себя.
Лухань испуганно бросается вперед, пытаясь схватить Сехуна за руку, но пальцы зачерпывают лишь ускользающий воздух; Кай тянет его за собой, вверх по лестнице, к ближайшей двери на этаже, которую только открой — попадешь в любой другой из существующих здесь бесконечных миров.
Или — в переход между ними.
Лухань взбегает следом, но чувствует, как реальность то ли уходит от него вперед, то ли тянет его самого назад, и — горько улыбается, глядя, как Сехун, опустив голову и не оборачиваясь, сам поворачивает дверную ручку. Все верно: они оба — живые, он, Лухань, - нет. Ещё с того дня, белой «Хонды Аккорд» и кого-то смутно знакомого за рулем автомобиля — Лухань до сих пор не может вспомнить ни имени, ни черт лица.
Из открытой двери бьет плотной и холодной струей свободного ветра — Сехун открывает дверь в автомобильный поток, навсегда оставляя за собой лестницу с постоянно меняющимися ступенями, общее для Криса и Луханя «ничто и никуда» и наполненные туманом несбывшегося усталые глаза на бледном, давно погибшем лице.

Матовые Aston Martin, Maserati, BMW спортивной линейки, Mercedes с тюнингом то ли от McLauren, то ли от Carlsson; Pagani Zonda, Lotus гражданского покроя, Bentley с панелью из орехового дерева и Jaguar потребительского класса, который в рекламах умильно подписан чем-то вроде «the last but not the least»; агрессивный Land Rover Vox с оскаленной решеткой радиатора, небесно-синий Skyline и снежно-белая Accord с опущенными стеклами, из салона которой доносится смутно знакомая мелодия. Бесконечная, вечная свобода и бесконечный, вечный поток автомобилей.
-Пойдем скорее, - говорит Сехун, сильнее сжимая ладонь Кая. - Один человек сказал мне, что здесь можно потеряться.
Чонин поднимает на Сехуна спокойный, почему-то совсем не удивленный взгляд.
-Я знаю. Наверное, это был счастливый человек.

Он приходит в сознание тогда, когда все врачи, кажется, уже теряют всякую надежду — открывает глаза и долго смотрит в потолок, сжимая в ладони пальцы спящего у его кровати молодого человека. Переводит ещё туманный, не до конца осмысленный взгляд в угол — туда, где стоит клетка с попугаем; слабо улыбается, но, не сумев вспомнить имени птицы, зовет просто:
-Эй.
Попугай смотрит на него умным темным глазом, похожим на крупный блестящий бисер, и упорно молчит; молодой человек у постели в последний раз зарывается носом в воротник футболки, открывает глаза и поднимает голову, слабо спросонья улыбаясь.
-Сехун.
Сехун, вздрогнув, поворачивает к нему бледное лицо. И — неуверенно отвечает улыбкой на улыбку.
-Как ты туда попал?
Кай поднимается и, потянувшись живым, красивым телом, тепло подмигивает:
-Просто немного сошел с ума.

До рези в глазах белые JS Instinct HI, красные Inbоund Shoe, зеленый безымянный попугай, бессмысленные смс-ски на парах. Каждый день, каждый час, каждую минуту — я здесь, с тобой, я рядом, не бойся.
«Эй, Кай?»
«А?»
«Держи меня. А я буду держаться за тебя. Но когда-нибудь все это будет очень больно»
«Плевать. Я держу».

***
Крис, прищурившись, смотрит на деревянную вывеску на изящной двери - «Войди и увидишь». Несколько секунд медлит, думая, что, де, ну кто так по-дурацки мог назвать магазин канцелярских товаров, а потом тянет на себя ручку — дверь отзывается чистым и протяжным звуком подвешенных наверху китайских колокольчиков.
Посреди круглого зала стоит мольберт, около мольберта с карандашом в руке — стройный и темноволосый молодой человек, не оборачивающийся даже при звуках «мелодии ветра». Может, и не надо это вовсе — мало ли, зачем пришел случайный гость?
-Здравствуйте, - окликает его Крис, и Чунмён оборачивается, кидая на него задумчивый взгляд. Замирает на мгновение, а потом улыбается профессиональной улыбкой.
-Здравствуйте. Желаете что-нибудь?
Крис пожимает плечами, окидывая взглядом всевозможные перья, ручки, карандаши, кисти и краски, веселой толпой галдящие на бесчисленных столах и полках. Даже, собственно, на полу.
-Нет, наверное, - Крис чуть смущенно поводит плечом. - Честно говоря, даже не знаю, зачем зашел — название, что ли, привлекло. Извините.
Улыбается отчасти виновато и, кинув последний задумчивый взгляд на Чунмёна, выходит на улицу, которая тут же услужливо принимает в себя прощальный звук колокольчиков и меняется на пейзаж японских каменных садов. Чунмён Криса не держит и не пытается окликнуть — просто вновь оборачивается к мольберту и долго стоит, не двигаясь и бездумно рассматривая пустой белый лист.
А потом несколькими штрихами набрасывает небольшую фигуру журавля — рука двигается сама, по наитию, не спрашивая у хозяина разрешения на творчество. Чунмён тоскливо улыбается схематическому, но на удивление живому рисунку.
-Мне просто не хватило времени, - говорит он тихо, обращаясь словно бы к журавлю. - Нам всем часто просто не хватает времени.
Журавль склоняет набок хохлатую голову. Он соглашается.
Да и как не?

запись создана: 18.08.2012 в 20:15

@темы: кто-то что-то сказал?, фанфики, Сухо, ЕХО просто што.

---

И когда ты закрываешь глаза [2]

АПД: Парни, я хз, что это

Название: И когда ты закрываешь глаза
Фэндом: EXO-K|M
Пейринг: Кай/Сехун; Сехун/Кай
Жанр: ангст, повседневность, hurt/comfort
Рейтинг: R
Статус: в процессе
Размер: планируется миди, написано 30 страниц
Посвящение:  Вёрджил Ференце
Спасибо Керну, Ланцу, Ируме, Брикману, Уилсону, Дэнни Райту, Айзеку Шепарду и Ремарку, который просто Эрих Мария.

И когда ты закрываешь глаза {1-3}

И когда ты закрываешь глаза {4}

Часть 4

-Скажи, Кай, - руки уже ничего не могут сдержать, и Сехун опускает их, запрокидывая голову назад. - Скажи, ты ведь знаешь, что самое безопасное место в автомобиле — позади водителя?
Чонин не кивает даже — просто прикрывает глаза, но Сехун замечает и этот жест.
-Так вот — на этом месте тогда находился я.

***
Сехун стремительно взбегает вверх по лестнице, ведущей в аудиторию — от начала лекции прошло уже около двух минут, а страх провинциала, приехавшего из Тэчхона в столицу на учебу, все никак не дает трезво осознать, что сто двадцать секунд — не то опоздание, за которое следует немедленная экзекуция. Единственное, что этот страх позволяет понять — это то, что опоздание на танцевальную практику куда опаснее, чем на лекции о теории и истории танца.
С этих ста двадцати секунд все и начинается — день идет вкривь и вкось, во всех ручках одновременно заканчиваются чернила, тетрадь падает на мокрый пол, не успевший высохнуть после уборки, и половина лекции услужливо смазывается от влаги; однокурсники же — гордые столичные птицы — не те люди, которые будут оказывать скорую, да и не очень даже скорую помощь. И вообще обращать свое царское внимание на провинциального пацана, молчаливого и скрытого под пушистой длинной челкой. Пусть даже и обутого в прелестные черно-красно-белые Air Jordan 1 KO.
Сехун терпеливо дожидается практики и сбегает в зал первым — пока вся группа подтягивается, он успевает размяться и приняться за изучение программы, которую и без того знает почти полностью благодаря неплохому умению выжимать максимальные результаты из данного на практику времени. Преподаватель смотрит одобрительно и почти не поправляет отчасти резковатых движений — да, надо бы помягче, отмечает, но и без того смотрится стильно. И вроде и сто двадцать секунд опоздания забываются, и смазанная лекция, которая не далее как завтра понадобится для написания теста; и вроде — хорошо все, почти идеально, включая сложную волну бедрами, но — запоздалая, тупая и выворачивающая боль в лодыжке. Нужно закончить комбинацию — Сехун заканчивает, силой воли подавляя боль, завершающее движение приходится повторить несколько раз, чтобы избежать ошибок, и болевое ощущение пропадает.
И дает о себе знать только в холле — Сехун тяжело опускается на одну из многочисленных низких лавочек, легко касается пальцами выступающей косточки. Для пальцев травма оказывается нечувствительна, но на ногу Сехун наступить уже не в состоянии, а лодыжка начинает тяжелеть и опухать. Сехун тоскливо улыбается — понимает, что дойти до дома не сможет. Если, конечно, не хочет усугубить ситуацию.
Треклятые сто двадцать секунд и смазанная лекция по теории танцев.
Он не знает, сколько просиживает вот так, никем на замеченный, на неудобной скамейке, опустив голову и задумчиво рассматривая обувь пробегающих мимо студентов. Им до него нет ровно никакого дела, и это не кажется чем-то из ряда вон выходящим; мысли текут в направлении «неплохо бы уже сделать что-то», но истаивают, так и не успев добраться до эпицентра боли. Сехун насчитывает три пары интересных Nike, одну пару Wings 2.0 Flames от все того же Джереми Скотта и несколько заслуживающих внимания Asics, когда прямо перед его носом останавливаются обыкновенные белые конверсы с заправленными в высокую горловину узкими джинсами.
-Эй, ты в порядке?
У белых конверсов и узких джинсов — тонкая однотонная футболка, русые волосы и мягкий, но какой-то нереально стальной взгляд. Сехун заторможенно кивает, ещё не вполне осознавая реальность, а конверсы раздраженно встряхивают уложенной челкой.
-Не гони волну, - заявляют. Сехун все никак не может в собственном подсознании отделить от конверсов личность мужского пола. - Я же вижу, что ты тут уже битый час высиживаешь. Травма?
Сехун молча закатывает штанину и демонстрирует уже окончательно опухшую, явно выбитую лодыжку. Белые конверсы с секунду её разглядывают, а потом решительно снова трясут челкой, то ли выражая понимание, то ли просто пытаясь согнать волосы с глаз.
-Ну ясно все, - с непонятным удовлетворением в голосе. - Сиди тут и жди, я сейчас вернусь. Хотя, куда ты убежишь, пострел?
И, хмыкнув, парень испаряется куда-то вместе со своими конверсами — Сехун меланхолично думает, что нужно быть очень аккуратным, чтобы содержать такую обувь в кипельно-белом состоянии без единой пылинки. Не проходит и нескольких минут, как конверсы снова появляются в поле зрения — на этот раз в сопровождении совершенно обыкновенной обуви и белого халата с небольшим медицинским чемоданчиком.
Да, медпункт находится в другом корпусе, Сехун бы просто не сумел дойти.
В лодыжку что-то вкалывают, ощупывают, тыкают пальцами и замораживают; быстро и профессионально бинтуют эластичным бинтом, уверив, что ничего страшного в травме нет, и нужно только пару дней воздержаться от серьезных нагрузок. Конверсы врача благодарят, расписываются в какой-то специальной тетради и усаживаются рядом с Сехуном.
-У тебя есть два часа, - говорит парень, щурясь. - Два часа заморозки, чтобы добраться до дома, не воя от оттаявшей боли. Время пошло?
Сехун, помедлив, качает головой и смотрит куда-то в сторону. В нижней части ноги — тяжело, будто в шприце вместо ампулы какого-нибудь лидокаина была плавленая сталь.
-Понимаю, - кивает тот. - И как ты так?
-Практика. Комбинация...
Незнакомец кривит довольно пухлые губы — Сехун, скосив взгляд и присмотревшись, замечает, что половину его нижней губы прочерчивает бледный, едва заметный шрам.
-Что-нибудь из серии №3 или №4? Там вроде ногами интенсивно работают, - задумчиво рассуждает парень, а Сехун на пальцах показывает, мол, третья. - А, ну ясно. Я на ней тоже в свое время запоролся. И тоже вот так сидел, и ни одна сволочь не подошла.
Сехун удивленно вскидывает на него взгляд — тот, в свою очередь, осторожно трогает белый шнурок на своих кроссовках.
-И как ты выбрался?
-Дополз до медпункта, - пожимает незнакомец плечами. - Были, правда, осложнения потом. Сучьи нравы столичных университетов. Меня, кстати, Лухань зовут. Привет?
И смеется.

Минут через пятнадцать они выбираются на улицу — Лухань поддерживает за руку осторожно, и Сехун почти не чувствует неудобства. Устраиваются в университетском дворе около выхода, и Лухань кидает беглый взгляд на часы.
-Ты где живешь? - Спрашивает у Сехуна, и, получив ответ, недовольно качает головой. - Далеко. Ладно, сейчас ребята подойдут, по идее — может, чего и решим, как получше сделать. Ой, молчи, я бы может вообще не подошел, не знай я, как это все хреново бывает.
И улыбается так, что Сехун понимает — все равно подошел бы.
Они появляются совсем скоро: две совершенные противоположности, подогнанные друг под друга просто в идеальном соотношении. Первый — небольшого роста, изящный, улыбчивый и темноволосый; второй — высокий, светловолосый и со слегка искривленными в снисходительной полуулыбке губами. Удивительно красивый. И если первый постоянно заинтересованно осматривается по сторонам, будто видит окружающую реальность в первый раз, то второй больше смотрит или перед собой, или на собеседника, не особо раздавая внимание направо и налево. И периодически изучает темноволосого долгим, задумчивым взглядом.
-Салют, - темноволосый радостно машет рукой. - Вражеская пуля настигла как всегда сзади? Или это у нас дружеские сзади настигают?
И безошибочно указывает на перевязанную сехуновскую лодыжку, даже прикрытую опущенными вниз джинсами. Светловолосый удивленно приподнимает брови, глядя на Луханя, тот сердито толкает его в бок и ободряюще улыбается Сехуну.
-Чунмён, Крис, - представляет он по очереди друзей. - Будущий гениальный дизайнер и будущий великий фоторепортер и журналист...
«Будущий гениальный дизайнер» шутливо толкает в бок «будущего великого журналиста», Лухань усмехается, а потом они как-то быстро все решают — и такси до дома, и обезболивающее, и сломанный чайник на кухне, в котором просто нужно было что-то переключить, с чем Крис справляется за четырнадцать секунд, пока Чунмён засекает время.
А потом — китайский чай с мелиссой, найденный на верхней полке буфета, который Лухань заваривает вдумчиво и профессионально, негласно оправдывая свое китайское происхождение. Когда заканчивается действие обезболивающего, начинается действие мелиссы, а когда заканчивается и она, начинается действие ощущения и уверенности, что теперь — вот да, именно теперь — все будет хорошо.
Так начинается период самоубеждения, который люди привыкли называть счастьем.

Чунмён и Крис учатся на последний курсах разных, но находящихся недалеко друг от друга университетов, да и занятия у них заканчиваются раньше, поэтому они почти каждый день заявляются к Луханю и Сехуну — встретить, потрепаться и, если повезет, закопаться куда-нибудь пообедать или просто прошвырнуться по городу. По вечерам часто собираются у кого-нибудь, где свободно: у Криса квартира своя, доставшаяся от бабушки, у Луханя и Сехуна — съемные, а Чунмён живет с родителями, но чаще — с Крисом. Места в трехкомнатной более чем достаточно, но Сехун замечает тщательно скрываемую тоску в глазах и жалкую улыбку Луханя, когда Чунмён по-хозяйски открывает им дверь, поправляя на оголенном бледном плече постоянно спадающую, слишком большую для него футболку Криса. И поначалу не придает этому никакого значения.
За шесть месяцев Сехун успевает стать для троицы друзей своим «четвертым», the last but not the least, вечным младшим среди старших, которые, впрочем, со временем перестают относиться к нему, как к ребенку. Разве что Чунмён изредка, хихикая, притаскивает Сехуну яркие леденцы на палочках, которые тот ненавидит, и, пожимая плечами, грызет их сам, не особо обижаясь на замечания Луханя, мол, «кто тут у нас бэйбик».
Сехун чувствует, что впервые за долгое время, когда он приехал в Сеул из Тэчхона, все наконец начинает становиться на свои места — и учеба, и подработка в музыкальном магазине, позволяющая залипать на недешевые модели мейнлайна от Mizuno, и люди, благодаря которым он не остается один практически ни единого вечера в неделю. Лухань хитро подмигивает, прекрасно понимая, что ощущает Сехун — пусть он, Лу, приехал не из Тэчхона, а из Пекина, но проблемы поначалу испытывал ровно такие же.
Когда приходит первая зимняя сессия, Лухань подолгу остается с Сехуном в свободных танцевальных залах после окончания практики, ставя номер для первого зачета. На робкие возражения Сехуна Лухань только машет руками, заявляя, что к своим зачетам всегда готовится ровно за ночь до, и бегает по небольшой студии, выбирая стул поудобнее. Сехун решает, что Лухань сейчас просто усядется посреди зала и заставит его танцевать, но тот ставит стул перед Сехуном.
-Начинай, парень. Сделай секс.
И Сехун делает. Лухань смотрит совсем чуть насмешливо, но одобрительно, изредка поправляя направление движений легкими касаниями ладоней до послушного тела. А потом, не опуская рук с бедер Сехуна, долго смотрит в зеркало ничего не выражающим взглядом — и, очнувшись, улыбается.
-Ты прекрасен.
И Сехун понимает, что что-то изменилось.

Чунмён сдает сессию, кажется, тяжелее всех — обкладывается разными схемами, выкройками и тканями, просиживая над ними дни и ночи напролет. Крис, подолгу стоя за его спиной и ненавязчивыми движениями разминая его затекшие плечи, предлагает отправить заказ в ателье, но Чунмён злится, огрызается и в конце концов скрывается в комнате, от души шарахнув дверью и надолго затихнув. Крис, впрочем, не обижается, терпеливо выжидая; не обижается и Лухань, и Сехун думает, что это, наверное, и есть дружба — понять, даже если тебя молчаливо послали и отказались от твоей помощи.
Чунмён выходит под вечер — жутко уставший, но довольный, и, только появившись, засыпает на ходу, едва свалившись на диван. Крис хмыкает и оглядывается на улыбающегося Луханя.
-Эй, Лу, деньги на счету есть?
Лухань закатывает глаза, мол, большой мальчик, а все ходишь с нулем на телефоне. Он знает, что за этим, как правило, следует просьба либо позвонить кому-то, либо дать, чтобы сам позвонил; Крис просит перезвонить родителям Чунмёна и сказать, что тот останется здесь, и Лухань, которому семья Ким доверяет почему-то больше, чем Крису, долго общается с родителями на разные темы, под конец все же соизволив проинформировать о главном.
Когда время переваливает за полночь и кончается последнее печенье, Лухань тянет Сехуна к выходу — Крис идет вслед за ними и, наблюдая, как Сехун по-еврейски завязывает шнурки на своих Air Jordan 1 KO, говорит вдруг:
-Ребята, оставайтесь, а.
Лухань, не успевший ещё обуться, спокойно шлепает обратно в гостиную и падает на Чунмёна, блаженно улыбаясь, Крис фыркает на него — как тебе не стыдно? - а Сехун думает, что да, наверное, это и есть то самое счастье.

Из школьного курса геометрии, которую Сехун не очень жалует, он, впрочем, помнит, что правильные многоугольники — это такие многоугольники, все углы которых равно друг другу, так же как и стороны. Сехун представляет себе Луханя, Криса и Чунмёна правильным треугольником, а если вписать его, Сехуна, в эту фигуру — правильным четырехугольником. Квадратом, где все выверенно, гармонично и не поддается никакому сомнению. И сомнений в этой гармонии, напоминающей инь-ян, действительно нет — до поры до времени, пока Сехун не узнает всего до самой изнанки и не видит в первый раз злые слезы на глазах Луханя.
В это воскресное, кажется, дверь квартиры Криса им вновь открывает Чунмён — то ли полуодетый, то ли полураздетый, натягивающий футболку и совсем ещё сонный. Бурчит что-то приветливо-утреннее, кивает в сторону кухни и скрывается в ванной — Сехун успевает заметить приоткрытую дверь спальни, разобранную постель и зарывшегося в подушку Криса. Лухань каменеет.
Чунмён успевает сварить им вкусный кофе, прежде чем в панике глянуть на часы и, по дороге заскочив в спальню Криса, вихрем умчаться куда-то, схватив папку с чертежами. Крис появляется минут через пять — не до конца проснувшийся и рассеянно треплющий и без того растрепанные после сна волосы. Лухань, отвернувшись, горько усмехается в ответ на крисовский непонимающий взгляд, а Сехун выскальзывает из-за стола, чувствуя, что сейчас здесь есть место только для двоих.
Когда он возвращается, Луханя уже нет — и только Крис, задумчиво крутящий в пальцах маленькую кофейную чашку, смотрит на Сехуна отсутствующим взглядом и предлагает сходить в лунапарк.

На некоторое время Лухань словно выпадает из их общей привычной реальности — по-прежнему ходит в университет, по-прежнему посещает все лекции и много танцует, каждый раз задерживаясь после практики больше чем на полтора или два часа. К Сехуну не подходит — равно как и Сехун не делает первого шага, зная, что нужно просто немного подождать. И действительно немного — через три дня Лухань отлавливает его после практики в пустом зале, схватив за обе руки, смотрит в глаза ищущим, сосредоточенным, но до безумия потерянным взглядом.
-Обними меня.
И Сехун обнимает. Чувствует, как Лухань прячется — просто прячется в нем от всего, что их окружает, зарывается глубже и дальше, чтобы не видеть ни капли света, потому что от света глазам резко и больно; прячется, отчаянно надеясь, что так будет лучше, легче, проще и хотя бы отчасти теплее. И Сехуну вдруг становится ужасно больно — больно за него, Луханя, ставшего уже давно близким и родным.
Самым, пожалуй, близким и родным — ещё с момента появления перед глазами белых конверсов с высокой горловиной и заправленными в ней узкими джинсами.

Сехун не может собраться с мыслями и нормально хотя бы самому себе объяснить, зачем он приходит в этот день к Чунмёну, когда тот, развалившись на полу, рисует что-то в альбоме, сверяясь с многочисленными журналами. Сехун просто садится рядом и задает прямой вопрос — статистика подсказывает, что дети задают в день около четырехсот вопросов, и Сехун решает сегодня побыть ребенком.
Чунмён перестает рисовать и переворачивается на спину, задумчиво и внимательно рассматривая Сехуна взглядом темных, слишком, пожалуй, проницательных глаз; рассеянно трогает выступающий кадык, проводит пальцами по шее, массирует бледные ключицы, на которых тут же остаются розоватые следы от прикосновений. На какой-то момент Сехун Криса понимает.
Чунмён же, словно удостоверившись в чем-то, кивает самому себе и говорит:
-Не люблю долгих словесных прелюдий, так что сразу отвечу на главный вопрос — нет, Сехун, я с Крисом не сплю и делать этого в здравом уме не собираюсь.
Сехун чувствует, как его накрывает огромная, теплая волна облегчения, смывающая все сомнения и накопившуюся пыль; чувствует её настолько, что ему начинает казаться — глупости все это, и не было никаких слез, боли и «обними меня», чтобы спрятаться от всего мира. Первое слепое облегчение — самое яркое, но непродолжительное — угасает, сменяясь обилием новых логичных вопросов, и Сехун хмурится. Чунмён щурит один глаз и с интересом дергает бровью.
-Наверное, ты хочешь спросить, почему я, в таком случае, часто кантуюсь у Криса?
Сехуну становится неуютно — Чунмён читает его, как раскрытую книгу. Ничего не остается, как повести плечом — утвердительно.
-Ну, во-первых, - начинает Чунмён, хмыкнув. - С ним хорошо, удобно, надежно, он умеет делать потрясающий массаж и знает, какие карандаши мне нужны для набрасывания эскизов.
И замолкает, вдоволь наслаждаясь недоумением Сехуна — Чунмён не похож на человека, способного рассуждать настолько меркантильно.
-Ну а во-вторых, - продолжает Чунмён, понимающе улыбнувшись. - Крис мой друг, который просто помогает мне сбежать от семейных проблем. Ведь я, да видит бог, уже большой, взрослый мальчик, а все ещё... Ладно, оставь. Я ему слишком сильно благодарен, чтобы даже вспоминать о том, от чего я бегу.
Сехун молчит, рассматривая сложенные на коленях руки. Чунмён переворачивается на живот и вытягивается на полу, укладывая подбородок на кисти рук.
-Знаешь, Сехун, в чем разница между мной и Крисом с Луханем?
Отрицательное покачивание головой. Чунмён опускает вниз уголки губ.
-Разница между нами в том, что я вижу и понимаю все - в отличие от них. Правда, здесь, скорее всего, ещё играет тот закон, что человек склонен не замечать того, что касается его непосредственно. Если сравнить нас с треугольником — он будет равнобедренный, с острыми углами у основания и тупым углом сверху. Так вот острые углы — эти двое, а я угол тупой, широкий, мне все лучше видно. Сверху...
Чунмён горько улыбается.
-Лухань к Крису очень привязан — до глупой, совершенно слепой любви. А Крис... Что Крис? Он слабо это осознает и хочет, чтобы с ним спал я. Да только вот для меня нет ничего поганее, чем положение трахающихся друзей. Трахающиеся друзья — взаимоисключающие понятия...
- … Поэтому я, Сехун, никогда не стану этого делать. И этих двоих идиотов я очень люблю — и буду только рад, если однажды они будут вместе. Мне ничего не нужно.
Чунмён садится, пожимает плечами и смотрит на Сехуна так, что тот понимает — все то, что сейчас было сказано — правда. Чунмён протягивает ему руку и, ободряюще сплетая пальцы, тепло улыбается.
-Все будет хорошо, Сехун-а. Только дай немного времени.

Сехун обещает себе молчать об этом разговоре и действительно молчит, но Лухань словно чувствует что-то — невесомое, эфемерное и метафизическое, эхо сказанных не для него слов. Чувствует и — возвращается. Так же просто и незаметно, как и ушел — хлопает Чунмёна по плечу, треплет сехуновскую челку и отчасти виновато улыбается Крису, когда тот хитро, но осуждающе на него смотрит.
И все возвращается на круги своя.
Каждый вечер там, где свободно, по выходным — лунапарки и разноцветная сладкая вата, которую Чунмён жует целыми пакетами, а потом ходит и нудит, что негде помыть липкие руки. Крис сердится и предлагает облизать, но огребает пинок под коленку, и Чунмён с удовольствием облизывает пальцы сам, не особо заботясь о том, как это выглядит со стороны. Каждый день учебных семестров — часа в три после полудня около танцевального, а потом на берег Хангана или по магазинам, в который лучше всего себя чувствует Чунмён, всякий раз с азартом кидающийся в океаны вешалок на предмет критики безвкусных шмоток.
Каждый праздник — на ночь у Криса, где Чунмён за хозяйку, и Сехун ловит иногда задумчивый взгляд Луханя — совсем не такой, как прежде. Сехун поначалу не может понять, что изменилось, и только затем, разложив все на составляющие, понимает — в этом взгляде нет тоски.
Эхо сказанных не ему слов.
Стоя в немыслимой позе на коврике для твистера и с шумом падая на тут же возмущенного завопившего Чунмёна, Сехун окончательно решает для себя, что это все и есть счастье. И ничего другого не нужно.

Сехун раньше читал в книгах о том, как счастье, кажущееся таким устойчивым и реальным, рушится в один миг, но воспринимал все это как розовую романтическую мишуру, созданную для усиления эффекта бездарного произведения. Сехун не знал, что и в жизни так бывает.

Не проходит и двух недель, как Крис на день рождения получает от родителей новую Honda Accord — белую, пологую, со стильной формой «глаз» и узкой решеткой радиатора. Не проходит и двух недель, как все рушится за считанные часы.
За рулем — Крис, рядом, на переднем сидении — Лухань, привыкший всегда сидеть рядом с водителем. Чунмён не особо борется на место — его устраивает и заднее. Сехун оказывается сразу за водительским креслом.
Все рушится за считанные часы — пригородный спид-вэй, обгон по встречной полосе, потеря контроля над управлением. Основной удар приходится на правую часть автомобиля — переднее пассажирское сидение.
Лухань погибает на месте, Крис — за три минуты до прибытия скорой помощи. Чунмён — без сознания.
И только Сехун — окровавленное лицо, руки, слипшиеся от крови волосы, рассеченный висок и бровь. Его забирают в ту же машину, что и Чунмёна — Сехун в полном сознании, но не издает не звука, пустыми глазами глядя перед собой.

Весь следующий день он проводит в палате Чунмёна, глядя на кривую пульсирующую кардиограмму. Чунмён умирает вечером, не приходя в сознание.
Когда линия становится прямой, Сехун встает и уходит.
Уходит не глядя и не оборачиваясь.

И когда ты закрываешь глаза {5}

Часть 5

Кай молчит. Взгляд Сехуна, потяжелевший и потемневший, направлен в никуда.
Говорить он начинает нескоро.
-Через несколько дней, - голос глухой, бесцветный и тоже, кажется, направлен в призрачное «ничто». - Началось все это. Я засыпал и перестал просыпаться.
Сехун говорит с большими паузами, медленно и явно неосознанно.
-Ты не представляешь, Кай, как это больно — проваливаться, спать, спать безумно долго и хотеть проснуться, знать, что нужно просыпаться, но быть неспособным это сделать. И совсем ничего не снилось, а в один момент просто выталкивало, и я открывал глаза — жив...
Губы Сехуна искривляются в болезненной, рваной улыбке, больше похожей на оскал.
-Я не хотел никуда идти, мне некуда было идти и не к кому. И только тогда, когда я понял, что однажды могу не проснуться — я пошел в эту проклятую больницу. Потому что нужно было жить и идти дальше, даже если дорога стерлась совсем.
Кай впервые позволяет себе вскинуть на Сехуна взгляд — жесткий, оценивающий и в большей части — вопросительный. Вернулась слепая злость от непонимания — неправильного вычисления суммы симптомов, которые в идеале должны были дать верный ответ.
-И что? - Кай ловит себя на мысли, что все это звучит слишком резко; Сехун, впрочем, не обращает на резкость никакого внимания — так и продолжает смотреть вроде и на Чонина, но сквозь него. - Какой был поставлен диагноз?
Сехун поднимается, плавными, отточенными движениями расправляет джинсы на бедрах и, уже отвернувшись, чтобы уйти обратно в комнату, через плечо бросает на Чонина равнодушный взгляд:
-Я не спрашивал. Мне было неинтересно.

Кай злится, слепо и — он прекрасно это понимает — абсолютно глупо; поднимает все свои лекции, начиная с первого курса, но не находит ничего даже похожего на то, что описывает Сехун. Для определения правильного диагноза нужно несколько симптомов — Чонин путается, смешивает все подряд в надежде получить что-нибудь, хоть мало-мальски похожее на описание болезни, но не может найти ничего более или менее правдоподобного.
Горько улыбается — он не может вспомнить из курса обучения ни единого слова о состоянии, когда человек, засыпая, не может проснуться. И пытается уговорить себя, что спортивные врачи в своей практике вряд ли сталкиваются с такими случаями.
Бессильная злость уступает место растерянности, когда Чонин всматривается в лицо спящего Сехуна и незаметно засекает время, обещая себе не давать ему спать больше восемнадцати часов в сутки; растерянность сменяется легким туманом от звука тихих полустонов самоудовлетворения и возбуждением, когда Сехун, не говоря ни слова, прижимается пахом к его бедру, проводя кончиком языка тонкую влажную линию от плеча до уха.
Кай чувствует, что теряется — теряется бессмысленно и глупо, в самом себе, давно, казалось бы, изученном вдоль и поперек. И все затмевается единственно истинным циклом эмоций: злость-растерянность-возбуждение.
Просто и элементарно — злость, растерянность, возбуждение.
Сехун покорно отдает Чонину ключи от своей съемной квартиры, когда тот прямым текстом его об этом не просит даже, а информирует; позволяет заплатить задолженность и привезти некоторые вещи, а потом долго рассматривает три пары собственных конверсов от Chuck Taylor All-Stars — фиолетовые, белые и розово-вишневые, как цвет любимой жевательной резинки. Белые конверсы. Он осторожно касается кончиками пальцев небольших прохладных металлических колечек и забывается тяжелым, долгим сном, неспокойным и выдавливающим из сведенного судорогой горла хриплые стоны.
Кай теряется, наматывая круги вокруг единственного дерева и совершенно путая ориентиры сторон света, и на каждом занятии в университете вздрагивает, едва услышав слово «сон».
-Молодой человек, - говорит старый профессор, приспустив очки на кончик носа. - У вас светлая голова, но вы могли бы заставить себя получше работать с источниками информации по интересующему вас вопросу.

-Я боюсь, что однажды закрою глаза и не сумею проснуться. Я не хочу быть один, мне нельзя быть одному.
И Каю становится почему-то до горечи больно.

Чонину несложно выбрать время, чтобы сбежать из университета — нужно только дождаться дня, когда последней парой идет физкультура, на которую он в свое время дальновидно сумел выбить себе освобождение в связи с тяжелой травмой. Махнув ручкой вытянувшимся лицам одногруппников, Кай выскальзывает из спортивного зала и, оказавшись на улице, с секунду раздумывает, в какую сторону лучше направиться, чтобы путь вышел короче.
Сехун спит уже десять часов. Остается восемь — у Кая есть ровно восемь часов, чтобы добраться до проклятой больницы, найти в регистратуре карту Сехуна, полностью прочитать её и составить диагноз. Четыреста восемьдесят минут максимально допустимого времени.
В больнице Чонин оказывается только через полтора часа, решив, что непривычной дорогой будет короче, и спутав по невнимательности транспортные ветки метро.
Помещение обдает его отвратительной, но привычной волной специфического запаха разнообразных лекарств, смешанных между собой в самых безумных пропорциях, и встречает не очень хорошо вымытыми серыми полами, о которые совершенно не хочется портить обувь. И, конечно, неизменной старушкой в окошке регистратуры. Каю становится тошно.
После непродолжительного экскурса по первому этажу больницы он прекрасно осознает, что «официально» ловить здесь попросту нечего — карты пациентов в некоторой степени являются врачебной тайной и осмотру посторонними личностями не подлежат. Кай уныло думает, что да, пожалуй, есть вариант закатить истерику и заявить, что бездари вы все, и Гиппократа на вас не хватает, и хоть полы бы помыли, дайте уже карту, это моя, я вышел замуж и поменял имя... Или там фамилию меняют? Кай зло пинает металлический контейнер для использованных бахил.
Только через полчаса ему удается отыскать одну из медсестер, с которыми он познакомился во время прохождения практики — она, имеющая доступ к базе пациентов, в теории может помочь достать нужную вещь. Кай выкладывает свою просьбу прямо и не заискивая — времени все меньше, и он порядочно сомневается, что успеет хотя бы разобрать прелестный врачебный почерк — не то что собрать воедино и проанализировать все прочитанное. Девчонка, едва ли старше самого Чонина, сопротивляется и отказывается, мол, не положено — Кай раздраженно обещает сначала «миллион спасиб», потом шоколадку, потом поход в кино и, когда получает манерный отказ по всем статьям, явно рассчитанный на нечто большее. Чем просто кино, готовится рявкнуть нечто вроде «ну давай я тебя прямо здесь трахну, а то времени, знаешь ли, нет».
Чувствует, что просто сдают нервы.
Они сходятся на какой-то мелочевке типа брендовых каевских наушников, и минут через пятнадцать мутного ожидания Чонин получает серую больничную карту и «у тебя есть десять минут, чтобы вернуть её обратно».
Десять минут — это мало.
Кай быстро находит любимый тупиковый поворот в конце коридора — туда, как правило, никого не заносит, кроме неуемных детей, и там стоит уже никому не нужный высокий столик, на который Кай забирается с ногами, устраиваясь поудобнее, как делал практически всю минувшую практику, ныкаясь вместе с половой тряпкой. От шершавых листов ощутимо пахнет резиновыми перчатками, каким-то знакомым лекарственным раствором и чем-то ещё — еле ощутимым, тонким и приторно сладким. Безнадежностью.
На оборотной стороне, в самом уголке, мелким бисерным почерком приписано: «О Сехун. История жизни после смерти». Кай закрывает глаза.
Сухая карта, шурша почти новыми лисами страниц, рассказывает о том, что Сехун был на приеме у врачей минимум пятнадцать раз, если все зафиксировано верно. Поначалу — каждую неделю, затем — по нескольку раз, и под самый конец — каждый день. Чонин, припомнив, узнает даты своего собственного пребывания в этой больнице на практике.
Все пятнадцать раз — психологи и психиатры.
«... нарушение сонного цикла … состояние глубокой апатии, посттравматический шок … спутанность сознания, сноподобное состояние, жалобы на дезориентацию в пространстве, нарушение функций речевого аппарата».
Кай до боли нажимает языком на нижнюю губу. Все, что здесь написано, ему давно известно — даже, пожалуй, больше этого. Он быстро смотрит на часы и чутко прислушивается к тому, что происходит вне тупикового поворота — слышны голоса фельдшериц, уборщицы и, кажется, врача-педиатра. Чонин одним уверенным движением перелистывает остальные описания, добираясь до окончательного вывода.
« … лечение: антидепрессанты».
Первый, впоследствии тщательно зачеркнутый диагноз — БАР (биполярное аффективное расстройство). Кай вычитывает оттиск этой уничтоженной фразы на соседнем листе и ощущает, как губы изгибаются в нервной улыбке — совершенно наиглупейший вывод из всего, что было описано ранее. Смешно.
Второй, так и оставшийся окончательным — БДР (большое депрессивное расстройство). «Все намного проще, не так ли?» - с досадой думает Кай, улавливая собственную мысль, что и сам, пожалуй, в порыве лени вписал бы этот универсальный диагноз, не вдаваясь в подробности. И зло сжимает пальцы на листах, чувствуя, как шершавая бумага легко лопается и трескается под давлением, распространяя сладкий медицинский запах.
Мутит. Только тогда, когда посторонние голоса опасно становятся все ближе, Кай заставляет себя очнуться и сделать несколько фотографий записей — на свою память он особо не надеется, зная, что из-за потерянного хладнокровия донесет до дома из всего, что было прочитано, только никому ненужную собственную формулировку «блядополярного тризлоебучеаффективного ублюдорасстройства».
Карту он успевает вернуть в последний момент — вместе с сине-черными брендовыми наушниками, которые почему-то совсем не жаль.

Когда Кай возвращается в квартиру, Сехун все ещё спит — на самом краю кровати, свернувшись в компактный клубок и обхватив согнутые колени руками. Даже при случайном взгляде видно, насколько они худые — хоть и сильные, потому что занятия любым спортом не оставляют тело нетронутым. Чонин опускается перед ним на колени, осторожно убирая с глаз пушистую челку — волосы шелковистые и очень мягкие, как бывает после покраски.
Сехун никак не реагирует. Прошло семнадцать часов.
Кай устало сваливается на стул и, протянув руку, открывает ноут-бук — отвратительной железке со старым процессором и не менее молодой версией домашней «Windows Vista» нужно минут пять, чтобы загрузиться до конца, и минуты три, чтобы отыскать доступ к вай-фай. Чонин успевает сходить на кухню за бутылкой сока, расхотеть его, заварить чай и, уткнувшись носом в кружку, пересчитать ярлыки на рабочем столе.
Теперь — все проще. Вай-фай, google-поиск, - хотя Кай не очень доверяет интернет-источникам - лист бумаги и ручка. И — мутные фотографии записей больничной карты Сехуна на телефоне.
Открыв в браузере строку поиска, Кай делает глоток горячей жидкости и держит её на языке до полного остывания, закрывая глаза и пытаясь сосредоточиться — на листе медленно начинает появляться столбец фраз, написанных темно-зеленой ручкой. «Нарушение сонного цикла», «глубокая апатия», «дезориентация в пространстве», «когнитивные нарушения»...
Кай останавливается и, локтем вытолкнув телефон на валяющуюся на полу подушку, задумчиво кусает губу, рассматривая первую строку. Поспешно делает ремарку:
«Передний гипоталамус».
Вовремя вспоминается, что именно там расположен центр регулирования цикла сна и бодрствования, и Чонин не отказывает себе в довольно очевидной логичности пояснения. Силой заставив себя забыть о том, что было написано в карте пациента, Кай мысленно по крупице собирает воспоминания собственные.
Столбец фраз вытягивается.
«Избирательная амнезия на события», «острая чувствительность к звукам» и — Кай облизывает высохшие губы, раздумывая, можно ли это считать симптомом - «неконтролируемая гиперсексуальность».
Кай окидывает взглядом записи и чувствует, как в левой бедренной косточке снова остро колет предчувствием — общая картина кажется смутно знакомой, пусть и туманной, неуверенной и тут же разваливающейся на составляющие. Он сжимает пальцами виски и, не отрывая взгляда от неровных темно-зеленых строк неразборчивого почерка, мучительно пытается вспомнить, где он мог встретить общее описание, сильно похожее на это — в голову упорно не идет ничего, связанного с лекциями в медицинском университете. Личная заинтересованность отметается как факт — Чонин никогда не испытывал интереса к психиатрической области медицины.
Чай давно остывает, и Кай допивает его двумя большими глотками; откинувшись на стуле, водит пальцами по составленному списку, словно пытаясь через чувствительные подушечки вызвать в себе воспоминание. Чонин уверен — оно, это воспоминание, есть, и нужно лишь подтянуть его за край, чтобы выудить полностью.
Он снова возвращается к Сехуну и долго всматривается в его закрытые глаза ищущим, умоляющим взглядом; гладит мягкие волосы, обводит кончиками пальцев скулы и темные тени под нижними веками, касается холодных губ и закрывает глаза — болезненное ощущение в бедре становится лишь сильнее.
Что с тобой? Расскажи мне, помоги...
Чонин встает и, упав на стул, решительно подтягивает к себе ноут-бук, в последний раз, освежая в памяти, пробегается взглядом по составленному списку и начинает вводить, одну за другой, фразы в поисковую строку. Первая, вторая — покалывание в бедре ещё чувствительнее; третья, четвертая — от диафрагмы поднимается мучительная волна просыпающихся воспоминаний; пятая, шестая — боль и жжение становятся невыносимыми, и Кай судорожно выдыхает.
Когда он вводит последнюю фразу, он уже точно знает, что увидит в результате поиска.
Первый курс, открытый урок в главном корпусе, доклад на тему «Самые редкие неврологические заболевания».
«Найти», — щелчок. - «По вашему запросу найдено n подходящих документов».
Краткий словарь медицинских терминов, жжение в бедре, щелчок.
«Клейне-Левина, синдром».

В тот момент, когда Кай закрывает вкладку в браузере, Сехуну снится первый сон.

Поначалу ему кажется, будто это и не сон вовсе, а он сумел проснуться — проснуться в неизвестном, но полностью реальном месте. Материя вокруг — ровно такая же, как и всегда, и только, наверное, воздух немного слаще, чем обычно. Но когда он оглядывается по сторонам, слабая надежда, что все в порядке, рушится, как карточный домик от дуновения золы из камина.
Сехун стоит на улице, у которой нет ни начала, ни конца — только отрывок дорожного полотна, выстланного мощеными камнями, который с обеих сторон уходит в туманное никуда. Перед Сехуном — одно-единственное здание, в связке с другими, также уходящими в жемчужную влажную дымку. И дверь с вывеской «Войди и увидишь».
У Сехуна мелькает мысль, что в его жизни существовал всего один человек, способный так оригинально назвать магазин, судя по витринам, канцелярских принадлежностей.
Когда Сехун толкает дверь, она отзывается тонким звуком потревоженной «мелодии ветра» - песня успокаивается только через долгие десять-одиннадцать секунд, за которые он успевает окинуть взглядом округлое, уютное помещение, в беспорядке заваленное всем, что хоть каким-либо образом можно отнести к категории канцелярских товаров.
Ближе к середине, в скоплении мягкого золотистого цвета — мольберт с громоздящимися на нем бесчисленными листами графических набросков, на которых изображены разнообразные платья, кринолины, смокинги и шляпы. Около мольберта, спиной к Сехуну — замершая стройная фигура в рубашке с закатанными рукавами и с остро заточенным карандашом в руке, со стороны критически рассматривающая рисунки. Колет где-то ближе к когда-то рассеченному виску.
Фигура, громко фыркнув, размашистым движением зачеркивает последний эскиз шляпки-котелка и, развернувшись, совершенно не удивленно и приветливо машет Сехуну рукой.
И до боли привычно улыбается глазами Чунмёна.

И когда ты закрываешь глаза {6}

Часть 6

«Войди и увидишь». В своем репертуаре.
Чунмён выглядит просто до фантастики реалистичным — улыбка, движения, жесты, четкость черт лица и даже выражение не потерявших проницательности глаз. И пусть одет немного не так, как предпочитал раньше — Сехун сильно сомневается, что все это обыкновенный сон. Чунмён, кажется, прекрасно понимает его замешательство, и взмахивает рукой, указывая на единственную свободную от вещей горизонтальную поверхность — высокий стул за элегантной конторкой.
-Я сплю? - спрашивает Сехун просто, взбираясь на стул и устраиваясь на жестком сидении поудобнее. Он не испытывает ничего особенного, встречая сейчас Чунмёна — только ровные, теплые ощущения, будто не было никакой смерти, никакой прямой линии кардиограммы и долгой вынужденной разлуки без срока годности. Чунмён зорко оглядывает Сехуна и еле заметно приподнимает уголки губ в улыбке.
-Смею утверждать, что да, - отвечает спокойно. - Насколько я успел понять, в качестве гостей сюда могут попасть только две категории людей — те, кто спит, и те, кто сошел с ума. Но чаще — эдакое смешение двух правил.
Сехун улыбается вопреки всему свободно — в первый раз за много месяцев действительно свободно и без усилий, пусть даже и слышит сейчас косвенное подтверждение собственной ненормальности. Чунмён смеется и карандашом рисует на свободном листе высокий табурет — а потом подцепляет его пальцами и ставит на пол, где тот принимает нормальные размеры. Чунмён удовлетворенно кивает и устраивается напротив Сехуна — тот ничему не удивляется.
Говорят, во снах и не такое бывает.
-Скучаешь? - спрашивает Чунмён и тут же отвечает на своей вопрос. - Хотя, что уж — не скучал бы, не пришел. Только вот думается мне, что подсознательно ты надеялся увидеть здесь вовсе не меня.
Сехун смущается — кажется, и смерть не смогла отобрать навыка чтения людей, как открытых книг. Чунмён делает из ладоней подзорную трубу и сквозь неё рассматривает Сехуна.
-Спасибо, у меня все хорошо, - говорит он будничным тоном. - А ты как живешь?
Сехун ощущает, как бледная розовая краска заливает скулы теплом — ну надо же, этот парень нисколько не изменился. Только, пожалуй, взгляд стал ещё глубже, и сладостей в радиусе десяти метров меньше. Во всяком случае, Сехун замечает только россыпь леденцов поверх упаковки с бумагой формата А3.
-Можно я не буду отвечать на этот вопрос?
-Да как хочешь, - легко соглашается Чунмён. - Я вижу, у тебя своих навалом, а? Но сразу скажу — нет, парень, я не знаю, где эти двое дураков. А они — что-то мне подсказывает — даже не знают, кто они и кто мы все...
Сехуну на миг становится горько — он предпочел бы не слышать этого, но Чунмён, как всегда, мало заботится о том, что желают или не желают слышать от него окружающие. Только тень на секунду падает на его лицо, когда он говорит об этом, а потом вновь — беспечность и улыбка, как за много лет до и за много лет после.
-Что это за место? - спрашивает Сехун, оглядываясь на завалы канцелярской продукции, стопки изрисованных листов и пейзажи за окнами, картины которых постоянно меняются, стоит только отвести взгляд.
Чунмён пожимает плечами.
-Это, Сехун, «ничто и никуда». Самый опасный вид снов, который не гарантирует полного пробуждения... В общем-то потому, что это и не сон вовсе, а такая же вполне реальная материя, как и та, в которой сейчас находится твое спящее тело. Загробный мир, говоря грубым языком, хотя это определение меньше всего подходит. А реальная материя, как ты понимаешь, не привыкла просто так отпускать тех, кто имел несчастье — счастье? - в неё вляпаться.
Сехун слушает внимательно, склонив голову набок.
-В это «ничто и никуда», - продолжает Чунмён обыденным тоном, будто объяснял это уже сотни раз. - Люди могут попасть только тремя способами — заснуть сном, из которого сложно выйти, сойти с ума или умереть. При этом у каждого свое «ничто и никуда», и чем больше человек держится на свои земные блага, эмоции, ощущения — тем больше его «ничто» будет напоминать реальную жизнь. И тем мучительнее и больнее будет пребывание в этом личном аду.
Чунмён кривится, как от зубной боли.
-Единственный, пожалуй, плюс — это место дает время подумать. И понять все, что ты должен о нем понять. Здесь бывают сотни, тысячи людей — погибших, умерших, сумасшедших и нормальных, принявших чуть большую дозу снотворного, чем нужно. И все они в сумме помогли мне понять феномен «ничто и никуда» - здесь человек забывает то единственное, за что он держался в жизни. И ищет то, о чем он забыл навсегда, и не имеет возможности найти, потому что память — единственно истинное, что связывает...
И вновь горькая улыбка.
-И это — самая страшная боль из всех существующих. Смотри — я не держался ни за что. Я помню и тебя, и Криса, и Луханя, и учебу, и белую «Хонду Аккорд». Такие дела. И не ищу ничего, поэтому — счастливый.
Виснет молчание — теплое, немного пыльное, как воздух, окружающий многочисленные бумажные листы, ненавязчивое, но с тягучим привкусом тоски.
-Тебе здесь нравится? - спрашивает Сехун тихо, а Чунмён слегка вздрагивает. - Действительно нравится? Ты счастлив? Счастлив, что тебе ничего не нужно?
Улыбка Чунмёна — слабая и жалкая. Он медленно качает головой.
-Я хотел бы повернуть время вспять и тоже схватиться за что-нибудь, чтобы держаться — пусть и забвение, и вечные поиски, и боль, но это лучше, чем пустота, поверь. Сехун-а, мне просто не хватило времени. Все случилось слишком быстро — нам всем просто не хватило времени.
Чунмён соскальзывает с высокого табурета и придирчиво отряхивает темные брюки, на которых уже успели скопиться пылинки, трет кончиком стирательной резинки сиденье стула, которое тут же начинает послушно исчезать, пока не растворяется в пространстве совсем. Чунмён кидает резинку на ближайший стол и берет оставленный карандаш, разворачиваясь к мольберту с эскизами.
Пустым взглядом смотрит на бумаги, не двигаясь и не глядя на Сехуна.
-А самое обидное — я бы смог попытаться их всех найти, - говорит он еле слышно. - Но никто не гарантирует, что они сумели сохранить границы своего «я» в этих местах. И никто не гарантирует, что их личное «ничто и никуда» - не котел с кипящим маслом и не прокрустово ложе.
Сехун, хмурясь непонимающе, ломает темные брови.
-А они? Они — могут тебя найти?
-Нет, - следует незамедлительная реакция. - Те, кто хоть за что-либо держался, могут искать только объект своего забвения. Но и его они найти не в состоянии.

Чунмён, кажется, вовсе забывает, что Сехун находится рядом — только медленно, размеренно и неторопливо набрасывает обновленный эскиз шляпки-котелка, добавляя новые детали и внося дополнительные краски то мелками, то карандашами, то пастелью. Сехун вдыхает сухие запахи и прикрывает глаза, наблюдая на сменяющимися от любого отвлечения внимания пейзажами за окном.
Сейчас — деревенское поле, через секунду — улицы средневекового города, через минуту — галдящая толпа людей, в которой взгляд успевает зацепиться за знакомое, родное лицо, которое тут же растворяется, уступая место стеллажам с бесчисленными моделями мейнлайна от Джереми Скотта. И так — до бесконечности.
-Недавно забегал ко мне один парень, - говорит вдруг Чунмён, будто вспомнив об этом только сейчас. - Веселый такой, живой — все болтал, разукрашивал фломастерами конфетные фантики и спрашивал — а ты свет здесь не видел? Ну, вот так вот, светлый свет? И руками показывал — шарик такой, вроде солнца или луны... Свет. Я спрашивал, как его зовут, а он только бормотал «свет, вот такой вот маленький свет, не видел, нет? Ёль, ёль, маленький свет». Веселый такой, рыжий, кудрявый.
Чунмён на секунду замолкает.
-Потом он ушел. А совсем скоро пришел ещё один — растерянный, со взглядом ищущим, какой у всех здесь встретить можно. Первая ассоциация — он на свет был похож, на лунный. И я понял, кого тот рыжий парень искал. И ведь ни догнать, ни помочь...
Сехуну становится нестерпимо холодно и тоскливо — будто это он сейчас ходит по вот таким реальным мирам и спрашивает у всякого путника: «Ты не видел вот такой вот свет? Маленький, красивый — вот такой?»
И показывает руками, потому что больше ничего не помнит...
Чунмён откладывает карандаш, закончив эскиз, и поворачивается к Сехуну, склоняя голову набок.
-С этой стороны я хочу сказать тебе — слушай, не держись ты ни за что. Зачем оно нужно? А с другой — слушай, парень, просыпайся и хватайся за первое, что увидишь. За первого, кого увидишь. Это — самое истинное. Чтобы потом не быть как я — не стоять на перекрестке миллионов дорог, где все безнадежно ищут что-то, а ты помнишь, понимаешь все и не можешь никому подсказать. Просыпайся, Сехун-а, время вставать.
Чунмён замолкает на секунду.
-Я рад был тебя видеть. Но — не стоит приходить сюда ещё раз. Всему свое время.

Сехун открывает глаза — резко, ясно, рывком. Совсем раннее, ещё не успевшее родиться и отделиться от пуповины утро; предрассветный, собачий час — час самоубийц. Сехун не двигается, глядя перед собой — на другой стороне кровати, на самом краю, отвернувшись и подложив под согнутый локоть голову, спит Кай, дыша размеренно и ровно.
Растрепанные темные волосы, закрывающие шею, смуглая гибкая спина с сильными, явно развитыми мышцами; едва заметный след от узкого пояса джинсов на выступающей бедренной косточке. Сехун одним движением перекатывается, оказываясь совсем близко к Чонину — обнимает руками и ногами, утыкаясь лицом в пахнущие отчего-то шоколадом волосы на затылке. И замирает, улавливая даже со спины обнадеживающее, спокойное биение сердца.
Кай ещё во сне возится, явно не понимая и не осознавая, что происходит — Сехун чувствует, как даже от самых незначительных движений живое тело Чонина наполняется теплом, передающимся на его, Сехуна, бледную и холодную кожу. Оно, это тепло, пробирает насквозь и обволакивает — давно забытое, ещё со времен «обними меня» ощущение, знакомое и до безумия нежное.
-Ещё немного, пожалуйста, - шепчет Сехун тихо, когда Кай окончательно просыпается и вопросительно слегка поворачивает голову. - Совсем немного. Держи меня, не отпускай.
Кожа у Сехуна — мягкая и прохладная, быстро впитывающая тепло и оставляющая на его месте только отчасти колкое ощущение пустоты, которая, впрочем, быстро заполняется новой «жизнью», генерируемой постоянно и бесконечно. Кай в предутренней полутьме ловит сехуновскую руку и касается губами внутренней стороны запястья — в том месте, где отдает ударами пульс.
Целует кожу тепло и согревающе.
-Все будет хорошо. Я держу.

Через несколько дней приступы нездорового долгого сна оставляют Сехуна — он вновь выходит на учебу в университет, часами пропадает в студиях и залах, наверстывая упущенное, и спит привычные семь-девять часов в сутки, часто не успевая сделать заданные теоретические задания. Кай его не будит с дурацкими напоминаниями, и только сам, если хоть что-то понимает в учебниках и онлайн-литературе, делает домашние задания за него, когда надоедает бесконечное спортивное тейпирование, правильное питание и первая помощь при несерьезных игровых травмах и повреждениях.
В университете Чонин долго просиживает в библиотеке, решив проверить сведения из интернета — не находит ничего нового и лишь больше уверяется, что максимум возможных действий — это жить дальше. Жить, не ждать ничего, поддерживать и... Держать?
Каю долго не дает покоя эта мысль.
Каждый день он встречает Сехуна после занятий, потому что лекции в медицинском заканчиваются раньше — они долго, прежде чем пойти домой, шатаются без дела по городу, и Сехун, не отошедший ещё от практики, танцует на ходу, серьезно рассуждая о теории правильного выполнения движений. Чонин улыбается и слушает его вполуха - визуализация как всегда выходит на первый план, и Сехун бросает объяснения, просто танцуя для Чонина все, о чем он просит.
Люди на улице Сехуна почему-то никогда не смущают.
В такие моменты Кай смотрит на него и понимает, что все больше и сильнее хочет обнять его, прижать к себе и не отпускать, никуда не отпускать ни на шаг — и даже вечером сжимает его руку, притягивая к себе, потому что Сехун боится спать один.
Боится нырнуть и больше никогда не вынырнуть.
Каждое утро Кай старается проснуться раньше, чтобы ненавязчиво коснуться губ Сехуна, собирая с них тепло — оно там бывает только по утрам, потому что Сехун любит засыпать, прижавшись губами к теплой коже на плече Чонина. Единственный момент за двадцать четыре часа, когда Кай позволяет себе иллюзию, что это собственное сехуновское тепло.
Не его, Кая. Сехуна.
Сехун любит посреди учебного дня присылать Каю бессмысленные смс-ки типа «Ололо, как там теория правильного питания?» или «Эй, Кай?», на что Чонин торопливо, чтобы профессор не заметил, набирает «Чего такое?» и получает в ответ «Бу, да ничего. Соскучился просто». И Кай улыбается непрошеной улыбкой экрану телефона, за что получает выговор и наказание за ненаписанную лекцию — мытье доски и смена мелков в аудитории после окончания учебного дня. И Сехун, понимая, из-за кого все это происходит, в таком случае терпеливо дожидается Кая и чуть виновато улыбается; Чонин же взмахивает рукой, тащит его в ближайшее место, где нет лишних глаз, и мягко, слово опасаясь за что-то, целует — привет, о чем ты, я тоже скучал, а мелки — дело последнее.
«Эй, Кай?»
«А? У меня вообще-то зачет по врачебному контролю»
«А у меня пробы на физ-ре, и что»
«Ты что-то хотел?»
«Да»
«Ну так?» - Кай набирает торопливо, часто не попадая по клавишам и с досадой думая, что в этом весь Сехун — нет чтобы сразу написать, что случилось.
«Купи мне попугайчика волнистого, зеленого»
Чонин осторожно переворачивает телефон экраном вниз и, закусив губу, смеется — тихо, опустив голову на лист с тестом и отложив в сторону мгновенно ставшую ненужной ручку. Из аудитории его, конечно, выгоняют, результат аннулируют и назначают день пересдачи; Кай, впрочем, нисколько не расстраивается, и, сидя на полу у двери аудитории, отбивает ответ:
«Z nt,z k.,k.»
Сехун практически на другом конце города улыбается счастливо, закрывая глаза.
«И я».

Кай не знает, сколько в случае Сехуна длится период между кризами — три, четыре, шесть месяцев; не знает и ловит себя на мысли, что знать не желает. А хочет только забыть, раствориться, учить маленькое зеленое существо называть их по именам и встречать возвращение домой чем-то вроде «Ayo waddup guys?».
Кай не желает ничего знать, но знания от желаний в этом случае зависят мало.
Цифра Сехуна — четыре месяца, и ему снова начинает сниться Сон.

запись создана: 15.08.2012 в 14:59

@темы: кто-то что-то сказал?, фанфики, Сухо, ЕХО просто што.

---

Окей, парни.
Я доигралась. Всю ночь - галлюцинации, перепугала родителей.
И самое - я знала, что это галлюцинации, но не могла себя контролировать.
Все, я не хочу ничего больше. Я хочу отдохнуть.
Я не железная

---

Познавая, блеать, Сехуна

Я уже даже испытываю нечто вроде легкой, но приятной вины от того, что так вкусно и качественно упоролась в тему спортивной обуви, that is really my kind of thing. Под катом - часть упомянутой в моем тексте коллекции сехуновских кроссовок, if you understand what I mean.
А Джереми Скотта я ненавижу, потому что он слишком ниибически прекрасен.

А начиналось все безобидно - с белых JS Instinct HI, там ещё, кстати, в мейнлайне черно-желтые, и, купив две пары разных, вы имеете прелестную возможность скопировать жыжы-прожектовского Джейара из баунса

JS Instinct HI от Adidas главное, кхм, действующее лицо


JS Wings 2.0 stars and stripes от Adidas тут я легла и умерла


Ranger Unrst от DC Shoes


Inbound Shoe Velvet от DC Shoes в тексте упомянуты красные


Converse monochrome white от Chuck Taylor All-Stars + Лухань, нувыпонимаете, о чем я


Converse deep purple от Chuck Taylor All-Stars


Converse pink от Chuck Taylor All-Stars


Adidas JS Wings х Colette х Swarovski 2500 баксов, хуле. поэтому в фике только копия оригинала


Jordan XI Corcord


Air Jordan 1 KO кому пейринг эйрджордан/белыеконверсы? первая встреча

+ retro ver.

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?, дикое ололо, ЕХО просто што.

---

Играем

Правила: Отметившимся я сообщаю три вещи, которые вы, по моему разумению, умеете. Вы постите это у себя, комментируете и пишете три вещи, которые вы НЕ умете.

ранее

от  Mideoseon Andoel Mal
1.Писать
Если брать во внимание общественное мнение - да, умею. Чисто мое - писать в полном своем плане я ещё не научилась, а вот обращаться со словами, чтобы это было красиво - да. Но ведь писательство - не только слова?
2.Отстаивать свою точку зрения
Если она действительно моя и это не самообман, дело может дойти и до драки.
3. Брать ситуацию в свои руки
Предпочитаю делать это сразу, а то потом будет хуже. Причем чаще всего это и делаю - мало кому доверяю.

Не умею:
1. Готовить еду
2. Сдерживаться
3. Смотреть фильмы

от  Вёрджил Ференце
1. Делать бичфейс
Ну как бы... Многие говорят Оно как-то непроизвольно получается.
2. Сходить с ума
Ну куда мы без этого? ) Это же такое вдохновение, если считать упарывание во что-то. А вот если реальные сдвиги по фазе брать - психически сходить с ума я не умею, это происходит без моего ведома и в часы одиночества.
3. Забалтывать кого угодно
ВСЕМ ПРИВЕТ Я КЭП И У МЕНЯ ЕСТЬ ПРОБЛЕМА Я НЕ УМЕЮ МОЛЧАТЬ вот и всё. : D

Не умею:
1. Слушать русскую музыку
2. Играть на музыкальных инструментах
3. Говорить чистую правду

от  Ms. Liliputka
1. Быстро читать
Умею. Книга в день, полторы книги в день, две небольшие книги в день... Причем полностью, а не по диагонали, по диагонали ещё быстрее выходит.
2. Создавать веселье
Если это нужно - могу. Но просто так предпочитаю не делать - энергозатратно и не всегда окупается со стороны окружающих.
3. Концентрироваться
Не буду спорить, но черт, как же за лето этот скилл падает в левеле ))

Не умею:
1. Стоять в стороне
2. Молчать
3. Терпеть

от  Evil.Min
1. Возмущаться
Как я сейчас быстро вспомнила огромное количество всех своих хейт-постов
2. Быть искренней
Очень редко, но очень метко. Пожалуй, все же... не умею.
3. Рыдать?
Только от смеха. Когда плохо, это даже не рыдания, а просто молча слезы текут, и все.

Не умею:
1. Быть постоянной и преданной
2. Любить воду и плавать на глубине
3. Сострадать

от  Decentra-chan
1. Анализировать
Благоприобретенное - да, имею )
2. Быть верной самой себе
Сомневаюсь. Я часто обманываю саму себя - и это, наверное, самый гнусный вид личностного вредительства. Бывает очень больно.
3. Притворяться нормальной О_о
Так у меня получается?

Не умею:
1. Любить точные науки
2. Быстро остывать
3. Играть в игры с ракетками

от  MissisFrodo
1. Писать фики
см. выше. Бывает.
2. Хорошо учиться
Помню слова маминой подруги, что это особое умение - уметь учиться.
3. Дружить
Отчасти да, но друг я неидеальный. Ну, в принципе, ничего идеального быть не может, так что скажу так - друг я средний, но хороший.

Не умею:
1. Тратить время зря
2. Говорить «я тебя люблю»
3. Интуитивно ставить ударения в словах

от  Falcon.
1. Писать юморные вещи на отлично
С них начался весь мой фанфикшен, да. Ну а поскольку чувство йумора я более или менее имею (или оно меня), то и вещи, наверное, тоже... умею лол
2. Заставлять меня бежать в ФШ после серости
no comments специфический скилл *гордость*
3. Поддержать беседу (мы помним да? хД)
Как правило, мне это действительно несложно - главное, нащупать общую тему и ПИЗДЕТЬ-ПИЗДЕТЬ-ПИЗДЕТЬ эйолвейз.

Не умею:
1. Писать просто
2. Пользоваться стиральной машинкой
3. Шить/вязать/вышивать

от  Kitsuri
1. Троллить Х)
Ну... Подкалывать? Юморить? )) На самом деле, настоящий троллинг у меня очень злой, и я немало из-за него проблем имела-имею, но друзья таки друзья, что все равно все терпят, my lovers.
2. Соглашаться заниматься неведомой херью и заниматься ею со вкусом
Что-то я подвисла. Например? хДДДДД Если это веселая херь - это потрясающе.
3. Притягивать людей
Не хочу хвастаться - хотя флэшмоб, сука, сам по себе замешан на хвастовстве хд - но оно как-то получается само, от меня требуется только начать разговаривать. Рассказывать что-то, а там...

Не умею:
1. Обращаться с топографией - именно в теоретическом плане
2. Слушать очень тяжелую музыку
3. Ждать/терпеть

от  дельфиньи колени
1. Быть упорной в достижении цели
Куда в наше время без этого основополагающего качества?)
2. Оценивать объективно
Я стараюсь, но насколько у меня получается, судить не мне. Даже своих биасов стараюсь оценивать объективно, хотя и хочется порой... Уйти от всего этого. Стать полностью субъективной.
3. Быть терпимой
Если имеется ввиду толерантность - да. Но существуют вещи, к которым я просто не могу быть терпима. И просыпается звиерь подколодный.

Не умею:
1. Утешать
2. Заплетать косы
3. Писать гуашью

запись создана: 13.08.2012 в 13:07

@темы: флэшмоб

---

AB-blood 89lvl upgrade

Название: AB-blood 89lvl upgrade
Фэндом: EXO-K|M
Персонажи: Чунмён+вся группа, Чунмён/экзомозги, Крис/Чунмён
Рейтинг: PG-13
Жанр: юмор, стёб, повседневность, пародия
Размер: мини, 6 страниц
Посвящение: ФЭНДОМ, ТЕБЕ, МИЛЫЙ. I'm loled
От автора: Заебало.

AB-blood 89lvl upgrade

-Так, парни!
Из коридора донесся вопль настолько неожиданный и суровый, что Сехун покачнулся на стуле, на котором сидел с ногами, а Кёнсу от неожиданности вылил в сковородку пол-литра масла, которое тут же потекло через край. Неразлучная трололо-парочка автоматически вытянулась по стойке смирно, а Кай неуверенно завозился около стола, пытаясь проснуться и вытащить хотя бы голову из хлебницы.
-Парни, мать вашу! - В орущий голос было добавлено изрядно стали и жестокости, отчего крик стал больше похож на ор «Таги-и-и-ил!!..»
В кухню, споткнувшись о телефонные провода, ввалился Лидер всея ЕХО, выглядящий весьма колоритно: растрепанные волосы, кое-как выпрямленные — явно собственноручно — от ненавистных кудрей; не до конца снятая пижама вперемешку с прелестными обтягивающими джинсами, носки разного цвета, пушистые тапочки Чханёля и щека, намазанная пеной для бритья. Пресловутую бритву Сухо держал в правой руке, пока в левой, оторванная от провода, «нагревалась» плойка. Чханёль вытянул шею и недвусмысленно хрюкнул, за что внезапно огреб плойкой по лбу. Сидящий рядом Пэкхён притворился умным и лезть в драку не стал.
-Так, парни, - снова начал Сухо, более или менее прооравшись и дав повод Сехуну округлить глаза в стиле Кёнсу, пока сам Кёнсу не видит. - Короче, чуваки, меня заебало, что все считают меня правильной и милой няшкой, пока вокруг все такие радостные...
Сухо смерил Чханёля взглядом.
-... Дебилы. Дебилы радостные, Чханёль, а не просто радостные.
Чунмён пристроил на столе, около Кая, плойку и бритву, уперев руки в бока.
-Меня заебало, - продолжил он вкрадчивым тоном. - Что я тут, видите ли, единственный весь из себя одинокий, любящий нун натурал, папочка большого, дружного семейства, улыбающийся направо и налево, безобидный, как стадо тюленей и неспособный постоять за себя, как дружина красных девиц на смотринах.
Чханёль снова попытался было проржаться, но был элементарно поднят за шкирку и мощным, не знающим пощады лидерским пинком выпнут за дверь, куда туда же под суровым не менее лидерским взглядом направился Пэкхён. Утешать. Сухо поймал себя на мысли, что совсем не желает знать, какова будет форма утешения.
-Поэтому с сегодняшнего дня, - голос Чунмёна стал настолько пугающе тихим, что даже Кёнсу, который Сухо не боялся в принципе, втянул голову в плечи. - Я вам покажу, что ходить по струнке вы будете не только у этого китайского петуха! Я ясно выражаюсь?!
Сехун что-то шепеляво забормотал, Кёнсу сделал фирменный фейс, а Кай как спал, так и продолжил спать, изредка во сне чихая от попадающих в нос крошек. Чунмён решил прямо сейчас начинать построение.
-Эй ты, встать-проснуться! - Гаркнул он на ухо Каю, от чего тот панически подпрыгнул на стуле и решил, что он проспал весь перелет в Китай и снова оказался в китайской общаге по соседству с Крисом, который ненавидел, когда дрыхнут мордой в хлебнице. Чунмён ехидно улыбнулся. - Что, испугался, маленький корейский мальчик?
Чонин, качественно охуев, только моргнул несколько раз и, как сидел, начал заваливаться вбок, не особо владея координацией. Свалился на Сехуна, зашипевшего, как дикий кот, потому что из-за толчка на пол полетел телефон, в котором от безуспешно пытался созвать скайп-конференцию с китайской под-группой. На тему под кодовым названием «Пиздец подкрался как всегда сзади».
-Мелкие, обадва! - Рявкнул Чунмён, и те испуганно выстроились плечом к плечу. Впрочем, Кай снова тут же начал заваливаться на Сехуна, и тому пришлось подталкивать его бедром обратно. - Оделись быстро прилично, вот ты вообще!
Сухо ткнул пальцем во вздрогнувшего Кая.
-Не стыдно тебе? - Голос снова стал пугающе тихим и мягким. - Это что за срам? Быстро пошел завернулся в куртку-пальто-шубу! И шарф не забудь. Перчатки лежат в нижнем ящике в пакете с зимними аксессуарами. Понятненько?
Чонин деревянно кивнул, оставаясь на месте. И из-за его плеча осторожно выглянул Кёнсу, на всякий случай прикрываясь сковородой, с которой стекало масло.
-Чунмён-а, - Кёнсу, ласково. - Начало лета на дворе.
В коридоре не замедлил раздаться взрыв хохота и хлопки ладонями по полу; Сухо, не глядя пнув кого-то за дверью, рассеянно воззрился в окно.
-Да? - Меланхолично. - Тогда можешь перчатки не надевать. Ступай, милый, я забочусь о твоем здоровье.
Чунмён на секунду задумался, смутно чувствуя, что где-то проебался, и, осознав, тут же исправил оплошность:
-Быстро подорвался и оделся нормально, срань господня!..
Кая как ветром сдуло. Следом за ним из кухни бочком выскользнул Сехун, у которого на лице было буквально написано, что в гробу он видел этих ваших лидеров, и лидер у него на всю жизнь только один, и тот в Китае, где его не то что за лидера не принимают, а вообще считают пятнадцатилетним ребенком.
-Чунмён-а, ты чего завелся? - Осторожно спросил Кёнсу, тщательно отмеряя в голос покорности и мягкости, чтобы ещё больше не взбесить Лидера, которого уже начинало нехорошо подергивать от неповиновения.
Чунмён пафосно скривился и одарил неземным взглядом потолок.
-Мне надоело, что меня считают нюней и размазней — меня, настоящего мужика! - Стукнул кулаком по столу, отбил руку и ещё больше скривился. - Я покажу всем, каким должен быть настоящий Лидер, пусть даже ценой этому станет психическое равновесие находящихся вокруг человекоподобных особей порой псевдомужского пола.
Сухо белым лебедем выплыл из кухни, потеряв по дороге тапочку и забыв на столе бритву с плойкой. Спустя несколько мгновений из коридора донесся грохот, мрачный смех и звук, как будто кого-то насильно тащат по полу за шкирку.
-Все помнят, что сегодня общее выступление с китайцами? Все, я вас спрашиваю?! Так вот подготовьтесь и надерите им задницы! … Как это мы все — одна группа? Точно одна? Ты уверен? Да? Ну и что - все равно надерите им задницы! Ать-два!
Кёнсу тщательно вытер руки полотенцем и пробормотал под нос:
-Ты бы лучше умылся от пены для бритья, суровый мужчина.
Несмотря на то, что произнесено это было крайне тихо, в лоб Кёнсу из-за угла тут же прилетел носок с фиолетовой свиньей.

До агентства добирались с ветерком — в машине вместо привычных новинок корейской индустрии играли любимые чунмёновские Modern Talking, потому что Лидер в ином случае пригрозился перерезать в автомобиле тормозные шланги. Угроза быстро возымела действие, ибо никто как-то не засомневался, что Сухо прекрасно знает, где эти шланги находятся.
Чханёль с Пэкхёном сидели непривычно тихо, не ругались и не шумели, потому что всякий раз, когда они порывались это сделать, между ними влезала суровая лидерская голова, и оба шутничка получали по крепкому подзатыльнику и ласковой отеческой улыбке в глаз. Сехун попытался было скрыться в мир онлайна, но телефон у него был мгновенно отобран с трубным воплем «глаза попортишь, зрение сядет, а я не собираюсь в старости подавать тебе стакан воды». Кай был с головой накрыт пледом и заткнут подушкой, чтобы не храпел и не мешал Сухо слушать благословенные звуки музыки давно минувших времен.
Менеджер лидерскому произволу не мешал. Наверное, отчасти потому, что Чунмён ещё до выезда успел провести с ним профилактическую беседу, горячо размахивая бритвой и шнуром от плойки. Сложно сказать, что произвело на менеджера большее впечатление.

-Стоять-равняться! Из машины выходить спокойно, не толкаться, Кая тащить вместе с подушкой, ноги Лидеру не отдавливать! Себе — сколь угодно много, что за глупые вопросы, Чханёль? С подушкой, говорю, тащите!.. Плед не отдает? Заверните в рулет и выкатывайте по асфальту! Что за дети малые?
Чунмён злился, сурово возвышался — ну как сказать, возвышался — над одногруппниками и мрачно двигал бровями, когда кто-то делал что-то не так или пререкался. В таком случае Чунмёну хватало одного только взгляда, чтобы нарушитель странным образом срочно захотел родиться обратно. Теперь по дороге к гримеркам он гордо шел впереди, снисходительно кивая персоналу, а за ним в унылом темпе тащились остальные мемберы корейской под-группы, в последний момент кое-как сумевшие придать Каю вертикальное положение, чтобы не позориться, но на всякий случай так и не развернувшие его из пледного рулета.
Китайская под-группа была уже в сборе.
-Аннёнхасейо, чонын ВСЕЯ ЭКЗО лидо Сухо имнида*, - веско произнес Чунмён, окинув откровенно сволочным взглядом полный комплект группы. - Экзо мани саранхэчусейо и все такое прочее, если вы понимаете, о чем я.
Повисло молчание, прерываемое только шорохом поползновений Сехуна, пытающегося под шумок пробраться к Луханю. Сехун тут же был отловлен и посажен рядом с Чунмёном, вольно развалившимся на диване.
-Вопросы есть? - Ласково поинтересовался Сухо, на что пять пар глаз, принадлежавших EXO-M, недоумевающе уставились на Кёнсу, от которого привыкли получать все объяснения. Шестая пара глаз — прищуренная, крисовская — с заметным интересом рассматривала корейского лидера. Кёнсу сглотнул и незаметно округлил глаза в специальном стиле №13, что означало «прячьтесь, посоны». Посоны понимающе покивали.
-Нуна! - Завопил Чунмён, когда удостоверился, что все в сборе, а Чханёль не без помощи всеведущей лидерской длани перестал делать из Пэкхёна монгола с разрезом глаз шириной в три миллиметра. - Нуна, мы готовы, принимайте!
Началось таинство превращения айдола обыкновенного в айдола 89lvl make-up upgrade ver. 2.0.

Когда нуны вместе с Пэкхёном и Каем увлеченно выбирали нужный цвет тоналки и волосы Криса подвергались финальной стадии лакообработки, из комнатки, которую Чунмён грозными воплями выторговал себе, чтобы никто не видел, как из него делают писаного красавца, донесся звон разбиваемого стекла, грохот и жалобный писк разрываемой ткани. Все это сопровождалось ласковыми визгами, клокочущими угрозами и веселым смехом.
Похолодел даже Крис.
Спустя минут пять после затишья, когда все были уже готовы к выходу на сцену, дверь комнатки отворилась, и вышел Сухо — все с интересом вытянули шеи, ожидая, что корейского лидера снова ненормированно накрутят, нарядят в пошлые латексные штаны и всячески поддержат стиль развратной няшечки, приветливо размахивающей во все стороны лапками и улыбающейся смиренной светящейся улыбкой.
-Хуй там, - тихо констатировал Чханёль, в прострации раскачиваясь в разные стороны.
Из гримерки с бичфейсом куда более профессиональным, чем у Криса, медленно выплыл Сухо — идеально выпрямленные и уложенные волосы, не менее идеально подведенные глаза, все самые лучшие аксессуары из коллекции и никаких латексных штанов, которые Чунмён всем сердцем ненавидел. Идеальный лидер идеальной СМ-овской группы. Несколько челюстей упало на пол, Крис моргнул и растянул губы в загадочной улыбке.
-Чего уставились, как на второе пришествие? - Надменно поинтересовался Чунмён, окидывая всех безупречным взглядом в стиле китайского лидера. Тот одобрительно прищурился. - На раз-два все выстроились у входа на сцену! Последние напутствия, слушать внимательно.
Сухо задумчиво потрогал пальцем покрытые прозрачным блеском губы. Облизнул палец и удовлетворенно кивнул.
-Значит, так. Сехун, отлипни от своего однояйцевого брата-близнеца и прилипни к Тао — продвигаете новый пейринг. Прилипни, сказал!.. Вот так. Вы двое, - взгляд на Чханёля с Пэкхёном. - Безнадежны, так что можете продолжать веселиться. Жвачку от волос Пэкхёна убери! Лучше прилепи себе на ботинок, может, хоть поспокойнее на сцене стояться будет.
Чунмён сделал паузу.
-Лухань, Лэй, разыграете цирк парнокопытных, и никаких выпаданий в альтернативную реальность. Лухань, проследи. С вами, - Сухо пожал плечами, кивнул на Сюмина и Чена. - Я даже не знаю, чего и делать. Значит, будете вместе. Не хотите? А я вас спрашиваю? Правильно, не спрашиваю. Попритворяетесь натуралами. Кёнсу с Каем сыграют в дочки-матери, и нет, Кай, ты не мать, из тебя мать, как из меня няшечка...
Полгруппы переглянулось между собой. Крис по-прежнему молча и тонко улыбнулся.
-Всем все ясно? - повысил голос Сухо.
-... Нет. - Крис, спокойно.
-Чего тебе не ясно? - Хмуро поинтересовался Чунмён, поднимая на китайского лидера тяжелый, много чего способный сказать взгляд. Того это нисколько не тронуло.
-А мне что делать? - Крис, кажется, - сама покорность.
Сухо поджал губы, щелчком пальцев выгоняя группу за кулисы, и воззрился на Криса весьма надменно и раздраженно.
-Бичфейсь, улыбайся, разбивай девичьи сердца — не забудь только потом пол подмести — и держи цветы, которые мне подарят, а то я снова порежусь подарочной бумагой. У остальных цветы можешь не брать.
И, соблазнительно покачивая бедрами, вышел следом за группой. Крис, чтобы не заржать, прикусил кончик языка.

-Здравствуйте, я лидер всея Экзо Сухо, любите нас, пожалуйста, и нет, здесь нет больше лидеров, промоутеры вам лгали, как иуды...
-... Чунмён-а.
-Да-да, это наша мамочка — мать, ты детей покормила?

-Да, - Сехун светился. - Мы с Лухань-хёном много времени проводим вместе и практически никогда не расстаемся...
-Они живут в разных странах, не обращайте на них внимания, - ослепительно улыбнулся Чунмён, кивая в разные стороны.

-Лэй, а правда ли, что вы — самый забывчивый участник Экзо?
-Ну, на самом деле...
-Лэй, ты микрофон забыл взять.

-Если бы вы ассоциировали себя с персонажами мультфильмов, кем бы вы были?
-Микки-Маус, - Лухань, улыбаясь.
-Энгри Бёрд, - Крис, спокойно.
-Зеленая свинья, - Чханёль, светясь.
-Розовая свинья, - Пэкхён, копируя Чханёля.
-Дональд Дак, - подсказал Сехуну Чханёль, за что получил пинок от Луханя.
-Винни-Пух, - Сюмин.
-Лев Алекс, - Чунмён, надменно.

-Итак, зал, - надрывался ведущий. - Расскажите, какой у нас лидер?
-Потрясающий, великолепный, харизматичный, сильный, ослепительный, самый высокий...
-Да-да, это я, - снисходительно раскланялся Сухо, а Крис похлопал его по плечу, старательно выполняя наставление Чунмёна и усиленно пытаясь сохранить бичфейс.

-Кто готовит для группы в общежитии китайской под-группы?
-Крис, - ответил Тао, не задумываясь. Чунмён округлил глаза.
-А давайте лучше Кёнсу всем готовить будет?

-Сухо-сси, покажите, пожалуйста, эгё.
-Maybe next time.

Обратно в гримерную все ввалились выжатые, как утренний Кай — мгновенно расползлись по горизонтальным поверхностям, и только Чунмён, явно навампирившийся фанатской энергии, скакал по помещению горным козлом. Крис стоял у окна и задумчиво мерил взглядом проезжающие мимо автомобили.
-Вы двое — быстро в душ! О, вам можно и вместе, пользуйтесь, пока я добрый, - заявил Сухо Чханёлю с Пэкхёном, которые, порядком зашуганные за день, предпочли просто свалить — неважно, куда. - Лэй? Чего встал, как береза в чистом поле? Там что, одна душевая кабинка?
Лэй не спорил. Он вообще по жизни не спорил с лидерами, особенно с пмс-ными.
Чунмён придирчиво окинул взглядом слегка освобожденную гримерную и принялся за однояйцевых братьев-близнецов.
-Дети, - торжественно провозгласил он, указуя пальцем на дверь. - Бабл-ти за хорошее поведение, но за ваш счет. Ступайте.
-Сюмин, иди поешь, ты выглядишь нездоровым. Там были булочки где-то... Каннибализм не практикуешь? Ну тогда иди с Луханем, правда там ты ничего не дождешься.
-Тао, там палка, там татами, если ты понимаешь, о чем я.
-О, Чен. Как дела, Чен? Иди, Чен. Вот какой послушный мальчик, - Сухо был крайне доволен, что у него так элегантно получается отвоевать себе гримерную на тему «отдохнуть».
-Кай... - Чунмён вздохнул. Дэнс-машина сладко дрыхла, подложив под голову пиджак из сценического костюма. Будить было жалко, но себя было жалко ещё больше — до слез просто. - Рота-подъем-спать-в-душе-будешь-встал-на-раз-два-три-бдыдыщ-отсюда!..
«Бдыдыщ» подействовало на Чонина самым странным образом — он, вздрогнув, но не открывая глаз, натянул на голову пиджак и, натыкаясь на стены, поплелся в сторону душевых кабин, ежесекундно подпрыгивая и слепо оглядываясь назад. Кёнсу в гримерной уже не было — видимо, увязался за Луханем, Сехуном и Сюмином — проследить, чтобы любимые дети не нажрались фаст-фуда.
Криса Чунмён не заметил, отворачиваясь и пустым взглядом изучая стену. В гримерной, кроме них, не было уже никого.
-Чунмён-а, - мягко позвал Крис, но, не дождавшись ответа, приблизился и осторожно обнял его за талию, притягивая к себе. - Ну ты чего взялся?
Сухо пару секунд, кажется, вообще не понимал, что происходит, где он находится и кто этот красивый азиатский мужчина, пристально вглядывающийся в его пустые глаза. А потом, вдохнув сухой, еле ощутимый запах мяты, исходящий от белого крисовского пиджака, уткнулся носом в ткань.
-Я чего? Я ничего, - заявил он, не отстраняясь, но добавляя в голос последние капли безапелляционности, оставшиеся за этот день. - Меня все заебало, я тут лидер, я мужик, никто со мной не должен спорить, потому что я не няша и могу въебать. Вот.
Крис задумчиво провел кончиками пальцев по выступающим позвонкам на чунмёновской спине и бесцеремонно запустил обе руки под футболку, лаская теплую и чуть влажную кожу.
-Ну понятно все, - Крис слегка улыбнулся. - Бунт самосознания, революция разума, радикальные реформы устоявшейся системы...
Чунмён скривил губы — и был отчасти рад, что Крис этого не видит.
-Да потому что постоянно это «forever alone, forever Joonmyun», - в голосе первоклассная, пусть и смешная отчасти, но злость. - Я покажу, что это все forever alone, а я almighty.
-Олмайти, конечно, - легко соглашается Крис, успокаивающе прижимая Чунмёна к себе. Чуть отстранившись, мягко касается губами шеи. - И все же, тебе лучше успокоиться.
-Ну да, конечно, - сарказма у Сухо — хоть отбавляй; Крис, не слушая его, ненавязчиво и вопросительно касается кончиком языка линии сомкнутых губ. Чунмён сдается. - Ну да, конечно...
Поцелуй очень мягкий, ласковый и успокаивающий, долгий и теплый, как сам Крис — не всегда, а именно сейчас, именно в этот момент, когда внешне осторожно, но на самом деле крепко обнимает Чунмёна, максимально притягивая к себе и не желая отпускать, когда вокруг никого нет, и только часы равнодушно отсчитывают секунды этого короткого мгновения.
Сухо приходит в себя.
-Эй, я вообще-то доступ к телу не давал!
-Чунмён-а.
-Да-да, уже успокаиваюсь.




____________________________________________
*Здравствуйте, я лидер всея Экзо Сухо, любите нас и т.д.

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?, Сухо, дикое ололо, ЕХО просто што.