nah, fuck it
даблби; студия, очевидные проблемы с вдохновением, раздражение и поцелуи с укусами
читать дальшеХанбин не знает, какой по счету час он сидит здесь, но кресло давно кажется металлическим и холодным, хотя с утра еще было кожаным и вполне себе удобным, а в глотке сухо от недостатка обычной воды; полтора литра колы он спокойно и незаметно уговорил в одного – в глотке теперь будто сладкий и липкий комок, даже голос становится каким-то другим.
У него не выходит ни одной нормальной строчки, сплошь какой-то экзистенциальный бред и нигилизм, и хочется поджечь или тетрадку, или компьютер, или сигарету, или себя.
В тетрадке полно ранних неплохих текстов, которые жалко, компьютер – казенное имущество, сигареты в агентстве запрещены, и вариант остается один; на самом деле, Ханбин думает, что поджечь себя – не только действенно, но и стильно. Типа буддистских монахов.
Протест обществу. Протест мирозданию.
И отсутствию вдохновения.
-Пойдем домой, - слышится сзади тихий голос, и Ханбин только ручку в пальцах сжимает посильнее. – Прекрати насиловать себя.
Дживон под конец дня кажется Ханбину намного красивее – растрепанный и с остатками макияжа, безо всяких этих пафосных укладок; в какой-то очередной классной футболке за немереное бабло, хотя выглядит так, будто он ее нарыл в секонде (и не в отделе новой одежды). В любой другой раз Ханбин бы улыбнулся, но сейчас даже не оборачивается.
Дживона это бесит - а Ханбина бесит то, что он трогает его в такие моменты. Давно пора бы понять, что своим затворничеством в студии Ханбин не пытается привлечь к себе внимание, чтобы за ним бегали и пытались его отвлечь – он, черт возьми, просто хочет поработать.
Дживон же не представляет, каким тупым ребенком надо быть, чтобы не понимать, что вдохновение по щелчку на клавишу не включишь и зарядником от смартфона не подзарядишь – ровно так же, как и не вызовешь, даже если принесешь себя в жертву посреди студии, заколовшись шаманским кинжалом.
-Прекрати, - говорит Дживон с едва ощутимым раздражением в голосе, обхватывая запястье Ханбина пальцами и пытаясь потянуть на себя – тот дергается и шипит, и снова этот колючий, злой взгляд, которым стекло резать и людей тоже. – Ханбин, мать твою, я сказал, что мы идем домой. Уже полвторого…
-Вот, блять, именно, - шипит Ханбин и снова отворачивается к столу, сгорбившись. – Че ты тут в полвторого ночи делаешь? Я вот работаю. Я должен свести трек до завтра, так что будь добр, отвали?
Ханбин почти просит. Дживон не может отказать, когда Ханбин о чем-то просит, но не тогда, когда он просит отвалить.
Зато Дживон почти готов сдаться – не потому, что он безвольная слабая тряпка, а потому, что знает – если Ханбин вбил себе что-то в голову, то это можно выбить только молотком; пока это, если честно, в дживоновские планы не входит, но только пока.
Он дожидается, пока Ханбин перестанет ворчать и снова полностью уйдет в пустые, неудачные строчки; дожидается, чтобы подойти сзади тихо и зарыться пальцами в волосы, потянуть ощутимо и заставить Ханбина откинуть голову назад – и заглянуть в потемневшие от усталости и раздражения глаза почти нежно.
Подумать, что очень хотелось бы также нежно ударить его по лицу. Ханбин вообще часто вызывает такое желание.
-Отвали, - хрипло советует Ханбин, но Дживон только коротко качает головой и разворачивает кресло к себе, чтобы впиться в ханбиновские губы колким, кусачим поцелуем, не давая отстраниться; Ханбин толкает его ладонью в грудь и обжигает этим своим взглядом – но губам слишком приятно, и он позволяет понаглеть еще с десяток секунд.
-В жопу иди, - повторяет и снова толкается, а Дживон молча мотает головой и выхватывает из-под его руки тетрадку, ручку; ручку ломает, наблюдая, как Ханбин возмущенно открывает рот (снова целует коротко, больно кусая за язык), тетрадку скручивает в рулончик и сует в задний карман джинсов.
-Хорошее решение, - одобряет Дживон. – С удовольствием схожу, можем даже остаться тут на ночь…
Ханбин бесится. Он ненавидит, когда Дживон ведет себя так, бесится и бьет его по плечам, по груди, по лицу, везде, куда дотянется только; Дживон в ответ едва ли не до крови искусывает его губы, а потом, едва дождавшись затишья, эти укусы зализывает и мягко ласкает. Поцелуи такие долгие, глубокие, немного игривые - и влажные, с языком; на фоне этого немного щепоток раздражения, почти незаметного, но с той самой вкусной, классной горчинкой, после которой намного сильнее хочется еще, чем после бесконечной сладости. Им обоим всегда намного больше нравилась горечь и резкость, чем нежность - если нежности слишком много, она приедается и теряет свою прелесть.
-Завтра допишешь свой трек, - шепчет Дживон Ханбину на ухо – так щекотно и приятно, почти возбуждает, несмотря на усталость и фоновое уже раздражение. – Давай отдохнем. Немного…
-Бесишь,- выдыхает Ханбин, сжимая пальцы на его плечах, сминая воротник футболки и дергая волосы на затылке ощутимо, больно, колко. – Идиот, мудак, козел.
-Пидор, - подсказывает Дживон.
-Пидор ты давно…
Дживон только смеется и не дает Ханбину вытащить из его кармана тетрадку, потому что падает на диван и приминает ее собой, утягивая Ханбина вслед и прижимая к себе за талию близко-близко.
Ханбин, конечно, продолжает беситься – в такие моменты поцелуев ему явно мало, чтобы успокоиться, но Дживона обычно не приходится просить дважды.
-И мразь еще, - доверительно, вспомнив уже слишком поздно. – Бесячая…
читать дальшеХанбин не знает, какой по счету час он сидит здесь, но кресло давно кажется металлическим и холодным, хотя с утра еще было кожаным и вполне себе удобным, а в глотке сухо от недостатка обычной воды; полтора литра колы он спокойно и незаметно уговорил в одного – в глотке теперь будто сладкий и липкий комок, даже голос становится каким-то другим.
У него не выходит ни одной нормальной строчки, сплошь какой-то экзистенциальный бред и нигилизм, и хочется поджечь или тетрадку, или компьютер, или сигарету, или себя.
В тетрадке полно ранних неплохих текстов, которые жалко, компьютер – казенное имущество, сигареты в агентстве запрещены, и вариант остается один; на самом деле, Ханбин думает, что поджечь себя – не только действенно, но и стильно. Типа буддистских монахов.
Протест обществу. Протест мирозданию.
И отсутствию вдохновения.
-Пойдем домой, - слышится сзади тихий голос, и Ханбин только ручку в пальцах сжимает посильнее. – Прекрати насиловать себя.
Дживон под конец дня кажется Ханбину намного красивее – растрепанный и с остатками макияжа, безо всяких этих пафосных укладок; в какой-то очередной классной футболке за немереное бабло, хотя выглядит так, будто он ее нарыл в секонде (и не в отделе новой одежды). В любой другой раз Ханбин бы улыбнулся, но сейчас даже не оборачивается.
Дживона это бесит - а Ханбина бесит то, что он трогает его в такие моменты. Давно пора бы понять, что своим затворничеством в студии Ханбин не пытается привлечь к себе внимание, чтобы за ним бегали и пытались его отвлечь – он, черт возьми, просто хочет поработать.
Дживон же не представляет, каким тупым ребенком надо быть, чтобы не понимать, что вдохновение по щелчку на клавишу не включишь и зарядником от смартфона не подзарядишь – ровно так же, как и не вызовешь, даже если принесешь себя в жертву посреди студии, заколовшись шаманским кинжалом.
-Прекрати, - говорит Дживон с едва ощутимым раздражением в голосе, обхватывая запястье Ханбина пальцами и пытаясь потянуть на себя – тот дергается и шипит, и снова этот колючий, злой взгляд, которым стекло резать и людей тоже. – Ханбин, мать твою, я сказал, что мы идем домой. Уже полвторого…
-Вот, блять, именно, - шипит Ханбин и снова отворачивается к столу, сгорбившись. – Че ты тут в полвторого ночи делаешь? Я вот работаю. Я должен свести трек до завтра, так что будь добр, отвали?
Ханбин почти просит. Дживон не может отказать, когда Ханбин о чем-то просит, но не тогда, когда он просит отвалить.
Зато Дживон почти готов сдаться – не потому, что он безвольная слабая тряпка, а потому, что знает – если Ханбин вбил себе что-то в голову, то это можно выбить только молотком; пока это, если честно, в дживоновские планы не входит, но только пока.
Он дожидается, пока Ханбин перестанет ворчать и снова полностью уйдет в пустые, неудачные строчки; дожидается, чтобы подойти сзади тихо и зарыться пальцами в волосы, потянуть ощутимо и заставить Ханбина откинуть голову назад – и заглянуть в потемневшие от усталости и раздражения глаза почти нежно.
Подумать, что очень хотелось бы также нежно ударить его по лицу. Ханбин вообще часто вызывает такое желание.
-Отвали, - хрипло советует Ханбин, но Дживон только коротко качает головой и разворачивает кресло к себе, чтобы впиться в ханбиновские губы колким, кусачим поцелуем, не давая отстраниться; Ханбин толкает его ладонью в грудь и обжигает этим своим взглядом – но губам слишком приятно, и он позволяет понаглеть еще с десяток секунд.
-В жопу иди, - повторяет и снова толкается, а Дживон молча мотает головой и выхватывает из-под его руки тетрадку, ручку; ручку ломает, наблюдая, как Ханбин возмущенно открывает рот (снова целует коротко, больно кусая за язык), тетрадку скручивает в рулончик и сует в задний карман джинсов.
-Хорошее решение, - одобряет Дживон. – С удовольствием схожу, можем даже остаться тут на ночь…
Ханбин бесится. Он ненавидит, когда Дживон ведет себя так, бесится и бьет его по плечам, по груди, по лицу, везде, куда дотянется только; Дживон в ответ едва ли не до крови искусывает его губы, а потом, едва дождавшись затишья, эти укусы зализывает и мягко ласкает. Поцелуи такие долгие, глубокие, немного игривые - и влажные, с языком; на фоне этого немного щепоток раздражения, почти незаметного, но с той самой вкусной, классной горчинкой, после которой намного сильнее хочется еще, чем после бесконечной сладости. Им обоим всегда намного больше нравилась горечь и резкость, чем нежность - если нежности слишком много, она приедается и теряет свою прелесть.
-Завтра допишешь свой трек, - шепчет Дживон Ханбину на ухо – так щекотно и приятно, почти возбуждает, несмотря на усталость и фоновое уже раздражение. – Давай отдохнем. Немного…
-Бесишь,- выдыхает Ханбин, сжимая пальцы на его плечах, сминая воротник футболки и дергая волосы на затылке ощутимо, больно, колко. – Идиот, мудак, козел.
-Пидор, - подсказывает Дживон.
-Пидор ты давно…
Дживон только смеется и не дает Ханбину вытащить из его кармана тетрадку, потому что падает на диван и приминает ее собой, утягивая Ханбина вслед и прижимая к себе за талию близко-близко.
Ханбин, конечно, продолжает беситься – в такие моменты поцелуев ему явно мало, чтобы успокоиться, но Дживона обычно не приходится просить дважды.
-И мразь еще, - доверительно, вспомнив уже слишком поздно. – Бесячая…
-
-
02.01.2016 в 13:49-
-
02.01.2016 в 13:49-
-
05.01.2016 в 15:20-
-
08.01.2016 в 21:57