nah, fuck it
хосок\кихён, испачканные пылью ладони, автостоп
Download Taijin Kyofusho for free from pleer.com
немое киноКогда Кихён сказал, что однажды он обязательно вернется, было лето - жарко, и летные очки еле держали влажную челку, а руки были все в пыли от постоянных прикосновений к капоту, к горячим камням на остановках, к запыленным трубкам уличных телефонных автоматов; когда Кихён сказал, что он обязательно вернется, он целовал Хосока слишком нежно и тоскливо, чтобы его слова казались правдой - держал его лицо в этих мягких, запыленных ладонях, кожа на которых от пыли казалась совсем шелковистой, и шептал еще что-то, но Хосок ничего не слышал от застилающего глаза тумана и слез, ни одна капля которых так и не упала.
Кихён тогда так и не объяснил ничего, да Хосоку это не было и нужно - он просто кивнул и сел в машину, глядя бездумным взглядом на протертую кожаную обивку руля; с тех пор он больше никогда Кихёна не видел, и ему казалось, что он вовсе не видел больше людей - Кихён был и остался единственным человеком в его жизни, чье лицо он запомнил и так и не сумел забыть.
Потом Хосок понял - наверное, Кихён ушел тогда умирать и не дал Хосоку пойти за собой; просто пойти и пойти умирать, и это, наверное, был единственно правильный путь, только Хосоку вот теперь всегда мерещутся запыленные ладони на его щеках и тоскливые поцелуи посреди дороги, а потом ничего, провал кадров, зажеванная пленка - он не смотрел Кихёну вслед, когда он уходил.
Вокруг - ничего, белая пелена, белый пушистый ковер, только полотно заснеженной дороги впереди, и оно мало отличается от всего остального, будто машины здесь не ездили уже давно; на самом деле, они проезжают мимо, Хосоком незамеченные, и борозды от колес сразу заметает новым снегом, мягким, невесомым, только что родившимся. Вокруг - зима, и поверх белых ковров продолжают падать крупные, пушистые хлопья снега, не снежинки даже, а целые соцветия, которые на вид кажутся совсем теплыми, больше похожими на пух; они долго не тают на коже, если вытянуть ладонь и поймать несколько - хотя Хосок не очень уверен, что он до сих пор в полной мере жив, как остальные обычные люди.
Он едет вперед почти не глядя - дорога без поворотов, прямая, безальтернативная, спокойная, убаюкивающая, а хлопья снега падают на лобовое стекло, рисуют там целые картины, и Хосок редко убирает их нажатием на дворники у руля; небо над головой серое, и если остановить машину и выйти на снегопад, можно поднять к нему лицо и ловить губами падающий пух - даже на губах он будет таять долго, а потом стекать с них теплыми слезами и напоминать Хосоку, что он все еще жив, как бы иначе ему не казалось все чаще.
Хосок едет вперед и не считает ни дней, ни часов с того лета, и для него впереди и позади нет ничего, кроме дороги, снега и сразу же исчезающих борозд от колес и шин; он, наверное, уже даже не ждет, потому что не верит, что Кихён может так долго заставлять его ждать - тот, кто никогда не опаздывал и не уходил.
Ушел только однажды - но, наверное, навсегда.
Хосок не верит, что можно вот так обещать вернуться - вот так тоскливо и так нежно, прощаясь, будто навсегда; Хосока сложно обмануть, но он тогда - и сейчас - верит и ждет, потому что Кихён никогда его не обманывал.
Хосок уже не ждет, но все еще верит.
***
Он видит Кихёна не издалека, а близко, совсем, будто тот появляется из ниоткуда на обочине дороги - в легком осеннем пальто с поднятым воротником, руки в карманах, а волосы запорошены хлопьями снега; ладони в перчатках, светлых и тонких, и из краешек видно из карманов, а сам Кихён, кажется, улыбается, когда поднимает руку, чтобы проголосовать - на этой дороге одна машина.
Та, которую он ждет.
Хосок останавливается и тянется к пассажирской двери, чтобы разблокировать, но вспоминает, что она всегда открыта - на случай, если Кихён все-таки вернется; на такой вот случай, когда он вернется, а Хосок почему-то не почувствует ничего особенного, будто Кихён уходил всего на пять минут. Будто не было ничего, ни лета, ни запыленных ладоней на щеках, ни жизни когда-то, ни поворотов на дорогах, ничего - будто всегда все было так, как сейчас, с хлопьями снега, которые там, на небе, бесконечны, с единой дорогой и ощущением, что все тогда закончилось и никогда больше не начнется.
Кихён сидит рядом с ним на пассажирской сидении, положив руки в перчатках на колени - они там, под перчатками, может, даже, по-прежнему в пыли, как когда-то, чтобы хоть как-нибудь напомнить о том, что они оба живы; Кихён молчит и смотрит на дорогу перед собой - и будто бы ничего не изменилось, а Хосок продолжает давить на газ и изредка убирать снег с лобового стекла.
Они молчат, и Кихён не двигается даже - только иногда, поймав бездумный взгляд Хосока в зеркале заднего вида, улыбается едва уголками губ; потом снова - молчит, и Хосок снова - давит на газ, и так мимо проносятся ночи и дни.
Там впереди, кажется, придорожный мотель, и в глубине окон горит свет, едва различимый сквозь снегопад; снег вьется вокруг желтых фонарей, окутывает свет, смешивается с ним, но не тает, хотя там было бы, наверное, лучше. Хосок останавливается, и они еще долго молчат - Кихён первым выходит из машины и проходит в мотель, берет ключи у молчаливой женщины, поднимается наверх, а Хосок оставляет ей деньги, и она тоже молчит.
Номер небольшой, постель и окно, душ, запыленная трубка телефона; Кихён тянет Хосока к себе и целует - губы прохладные, а поцелуи все такие же нежные и тоскливые, только на щеках сейчас кожа тонких светлых перчаток, а не запыленные теплые и живые ладони. Тогда было лето. а сейчас - зима, и все вроде бы кажется логичным.
Кихён целует его, и по его скулам так же, как и тогда, стекают дорожки слез, и Хосок стирает их подушечками пальцев - они холодные, как льдинки, а руки под перчатками оказываются прохладными и чистыми; у Хосока впервые сжимается что-то внутри тягучей, отдаленной болью, а Кихён, наверное, чувствует и виновато улыбается.
Снег на волосах тает и остается на прядках прозрачными крошечными каплями, в которых отражается целый мир, полный одной дорогой и бесконечными снежными хлопьями, а еще серым небом над головой и тихими звуками автомобильного мотора; Кихён такой же нежный, чуткий, понимающий, и его прикосновения по-прежнему самые лучшие на свете.
Хосок тянет его в душ, под горячие, бьющие по телу струи воды, оставляющие на замерзшей коже розоватые следы-полоски, застилающие глаза приятной теплой пеленой пара; Хосок чувствует, как оживает под ними и под пальцами Кихёна, как всегда идеально знающими его тело даже лучше всего, как всегда доставляющими столько неподдельного, чистого удовольствия без примесей сомнения. Хосок чувствует, как все становится на своим места, и хоть они по-прежнему не говорят ни слова, наверное, теперь все так, как надо - Кихён до сих пор ни разу не обманул его.
Кихён обещал, что вернулся, и сейчас он здесь - а у Хосока последняя сигарета в давно забытой в кармане джинсов пачке, а в тумбочке у постели находится коробок с последней спичкой; Хосок зажигает ее аккуратно, стоя у открытого окна, и на изнеженную горячей водой кожу падают снежинки, тут же испаряясь, и обнаженное тело почти этого не чувствует.
Кихён подходит сзади, и Хосок ощущает мимолетное прикосновение полотенца, которое накидывает Кихён на его плечи; потом все еще прохладные пальцы, вытягивающие у него сигарету, чтобы затянуться одни раз и вернуть обратно - Кихён выдыхает дым долго, наблюдая, как тонкие струйки выветриваются сразу же на улицу куда-то в сторону желтых фонарей, не дающих света, и забытой внизу припорошенной снегом машины.
Хосок не хочет его отпускать, только снова обнимает и прижимает к себе, прикрывая глаза и пытаясь уговорить себя, все все закончилось - хотя закончилось все еще тогда, последним для него и всего мира летом; Хосок ощущает под ладонями привычную мягкость бедер, привычную нежную кожу, а на шее привычное тихо, слишком спокойное дыхание - Кихён был и остался единственным человеком в его жизни, чье лицо он запомнил и так и не сумел забыть.
Он впервые за все это время думает, что зима однажды закончится, а дорога однажды повернет с привычной прямой, неизменной траектории - и закончится снег, небо изменит краски, а желтый свет редких фонарей станет виден чуть лучше; Хосок впервые за все это время думает, что может однажды он снова почувствует ладонью тепло нагретых солнцем камней или раскаленный автомобильный капот - а убранные под летные очки на лбу волосы будут мокрыми не от растаявшего пушистого снега.
Постель еще долго не греется даже теплом их тел, и Хосок обнимает Кихёна мягче и ближе, долго глядя в его совсем темные, грустные глаза - в свете ночника ресницы отбрасывают на скулы неровные острые тени; Кихён, кажется, улыбается, но Хосок не уверен - и, кажется, целует, снова нежно и тоскливо, но по-прежнему не говорит ничего.
Хосок впервые за все это время осознает, каким немым стал мир вокруг с приходом этой бесконечной зимы, вместе с которой пришли голосовые помехи в телефонных разговорах, которых нет.
Кихён задремывает в его руках быстро, тихо и спокойно - а Хосок еще долго не спит, вдыхая запах чуть влажных после душа волос; запах знакомый, родной и очень близкий, но сейчас почему-то безумно далекий, словно бы из какого-то параллельного мира, который совсем рядом, но в входа в него нет - только смотреть и ощущать мимолетно, веянием, иллюзией.
Хосок почти боится заснуть, но усталость берет свое - он даже не знает, сколько ночей и дней не спал в этой дороге.
Кихён спит.
***
Постель рядом заправлена аккуратно и не примята ни капли - Хосок долго смотрит на простое белое постельное белье и переводит медленный, бездумный взгляд на прикрытое на ночь окно; встает, одеваясь, заглядывает в ванную - Кихёна нет, и только из крана капают редкие капельки горячей воды, быстро остывающие на белом фаянсе в мелкую, едва различимую взглядом паутинку трещин.
У Хосока внутри так же, как и снаружи, идут снегопады, а желтые фонари не дают ни тепла, ни света; он берет ключи, выходит из номера и закрывает за собою дверь, оставляя внутри только сгоревшую спичку и смятую пачку сигарет поверх заправленной постели.
Он спускается вниз, и вокруг по-прежнему тихо, словно в мире не существует ни души - и его самого не существует; молчаливая женщина за стойкой держит на коленях книгу, но, кажется, просто смотрит на строчки пустым взглядом - ее глаза даже не двигаются.
Хосок спрашивает, не выходил ли отсюда Кихён - легкое осеннее пальто, светлые тонкие перчатки, чуть растрепанные волосы - и женщина долго молчит, прежде чем ответить, что вчера Хосок приехал сюда один.
***
Хосок выходит под непрекращающийся снегопад и садится в машину.
Download Taijin Kyofusho for free from pleer.com
немое киноКогда Кихён сказал, что однажды он обязательно вернется, было лето - жарко, и летные очки еле держали влажную челку, а руки были все в пыли от постоянных прикосновений к капоту, к горячим камням на остановках, к запыленным трубкам уличных телефонных автоматов; когда Кихён сказал, что он обязательно вернется, он целовал Хосока слишком нежно и тоскливо, чтобы его слова казались правдой - держал его лицо в этих мягких, запыленных ладонях, кожа на которых от пыли казалась совсем шелковистой, и шептал еще что-то, но Хосок ничего не слышал от застилающего глаза тумана и слез, ни одна капля которых так и не упала.
Кихён тогда так и не объяснил ничего, да Хосоку это не было и нужно - он просто кивнул и сел в машину, глядя бездумным взглядом на протертую кожаную обивку руля; с тех пор он больше никогда Кихёна не видел, и ему казалось, что он вовсе не видел больше людей - Кихён был и остался единственным человеком в его жизни, чье лицо он запомнил и так и не сумел забыть.
Потом Хосок понял - наверное, Кихён ушел тогда умирать и не дал Хосоку пойти за собой; просто пойти и пойти умирать, и это, наверное, был единственно правильный путь, только Хосоку вот теперь всегда мерещутся запыленные ладони на его щеках и тоскливые поцелуи посреди дороги, а потом ничего, провал кадров, зажеванная пленка - он не смотрел Кихёну вслед, когда он уходил.
Вокруг - ничего, белая пелена, белый пушистый ковер, только полотно заснеженной дороги впереди, и оно мало отличается от всего остального, будто машины здесь не ездили уже давно; на самом деле, они проезжают мимо, Хосоком незамеченные, и борозды от колес сразу заметает новым снегом, мягким, невесомым, только что родившимся. Вокруг - зима, и поверх белых ковров продолжают падать крупные, пушистые хлопья снега, не снежинки даже, а целые соцветия, которые на вид кажутся совсем теплыми, больше похожими на пух; они долго не тают на коже, если вытянуть ладонь и поймать несколько - хотя Хосок не очень уверен, что он до сих пор в полной мере жив, как остальные обычные люди.
Он едет вперед почти не глядя - дорога без поворотов, прямая, безальтернативная, спокойная, убаюкивающая, а хлопья снега падают на лобовое стекло, рисуют там целые картины, и Хосок редко убирает их нажатием на дворники у руля; небо над головой серое, и если остановить машину и выйти на снегопад, можно поднять к нему лицо и ловить губами падающий пух - даже на губах он будет таять долго, а потом стекать с них теплыми слезами и напоминать Хосоку, что он все еще жив, как бы иначе ему не казалось все чаще.
Хосок едет вперед и не считает ни дней, ни часов с того лета, и для него впереди и позади нет ничего, кроме дороги, снега и сразу же исчезающих борозд от колес и шин; он, наверное, уже даже не ждет, потому что не верит, что Кихён может так долго заставлять его ждать - тот, кто никогда не опаздывал и не уходил.
Ушел только однажды - но, наверное, навсегда.
Хосок не верит, что можно вот так обещать вернуться - вот так тоскливо и так нежно, прощаясь, будто навсегда; Хосока сложно обмануть, но он тогда - и сейчас - верит и ждет, потому что Кихён никогда его не обманывал.
Хосок уже не ждет, но все еще верит.
***
Он видит Кихёна не издалека, а близко, совсем, будто тот появляется из ниоткуда на обочине дороги - в легком осеннем пальто с поднятым воротником, руки в карманах, а волосы запорошены хлопьями снега; ладони в перчатках, светлых и тонких, и из краешек видно из карманов, а сам Кихён, кажется, улыбается, когда поднимает руку, чтобы проголосовать - на этой дороге одна машина.
Та, которую он ждет.
Хосок останавливается и тянется к пассажирской двери, чтобы разблокировать, но вспоминает, что она всегда открыта - на случай, если Кихён все-таки вернется; на такой вот случай, когда он вернется, а Хосок почему-то не почувствует ничего особенного, будто Кихён уходил всего на пять минут. Будто не было ничего, ни лета, ни запыленных ладоней на щеках, ни жизни когда-то, ни поворотов на дорогах, ничего - будто всегда все было так, как сейчас, с хлопьями снега, которые там, на небе, бесконечны, с единой дорогой и ощущением, что все тогда закончилось и никогда больше не начнется.
Кихён сидит рядом с ним на пассажирской сидении, положив руки в перчатках на колени - они там, под перчатками, может, даже, по-прежнему в пыли, как когда-то, чтобы хоть как-нибудь напомнить о том, что они оба живы; Кихён молчит и смотрит на дорогу перед собой - и будто бы ничего не изменилось, а Хосок продолжает давить на газ и изредка убирать снег с лобового стекла.
Они молчат, и Кихён не двигается даже - только иногда, поймав бездумный взгляд Хосока в зеркале заднего вида, улыбается едва уголками губ; потом снова - молчит, и Хосок снова - давит на газ, и так мимо проносятся ночи и дни.
Там впереди, кажется, придорожный мотель, и в глубине окон горит свет, едва различимый сквозь снегопад; снег вьется вокруг желтых фонарей, окутывает свет, смешивается с ним, но не тает, хотя там было бы, наверное, лучше. Хосок останавливается, и они еще долго молчат - Кихён первым выходит из машины и проходит в мотель, берет ключи у молчаливой женщины, поднимается наверх, а Хосок оставляет ей деньги, и она тоже молчит.
Номер небольшой, постель и окно, душ, запыленная трубка телефона; Кихён тянет Хосока к себе и целует - губы прохладные, а поцелуи все такие же нежные и тоскливые, только на щеках сейчас кожа тонких светлых перчаток, а не запыленные теплые и живые ладони. Тогда было лето. а сейчас - зима, и все вроде бы кажется логичным.
Кихён целует его, и по его скулам так же, как и тогда, стекают дорожки слез, и Хосок стирает их подушечками пальцев - они холодные, как льдинки, а руки под перчатками оказываются прохладными и чистыми; у Хосока впервые сжимается что-то внутри тягучей, отдаленной болью, а Кихён, наверное, чувствует и виновато улыбается.
Снег на волосах тает и остается на прядках прозрачными крошечными каплями, в которых отражается целый мир, полный одной дорогой и бесконечными снежными хлопьями, а еще серым небом над головой и тихими звуками автомобильного мотора; Кихён такой же нежный, чуткий, понимающий, и его прикосновения по-прежнему самые лучшие на свете.
Хосок тянет его в душ, под горячие, бьющие по телу струи воды, оставляющие на замерзшей коже розоватые следы-полоски, застилающие глаза приятной теплой пеленой пара; Хосок чувствует, как оживает под ними и под пальцами Кихёна, как всегда идеально знающими его тело даже лучше всего, как всегда доставляющими столько неподдельного, чистого удовольствия без примесей сомнения. Хосок чувствует, как все становится на своим места, и хоть они по-прежнему не говорят ни слова, наверное, теперь все так, как надо - Кихён до сих пор ни разу не обманул его.
Кихён обещал, что вернулся, и сейчас он здесь - а у Хосока последняя сигарета в давно забытой в кармане джинсов пачке, а в тумбочке у постели находится коробок с последней спичкой; Хосок зажигает ее аккуратно, стоя у открытого окна, и на изнеженную горячей водой кожу падают снежинки, тут же испаряясь, и обнаженное тело почти этого не чувствует.
Кихён подходит сзади, и Хосок ощущает мимолетное прикосновение полотенца, которое накидывает Кихён на его плечи; потом все еще прохладные пальцы, вытягивающие у него сигарету, чтобы затянуться одни раз и вернуть обратно - Кихён выдыхает дым долго, наблюдая, как тонкие струйки выветриваются сразу же на улицу куда-то в сторону желтых фонарей, не дающих света, и забытой внизу припорошенной снегом машины.
Хосок не хочет его отпускать, только снова обнимает и прижимает к себе, прикрывая глаза и пытаясь уговорить себя, все все закончилось - хотя закончилось все еще тогда, последним для него и всего мира летом; Хосок ощущает под ладонями привычную мягкость бедер, привычную нежную кожу, а на шее привычное тихо, слишком спокойное дыхание - Кихён был и остался единственным человеком в его жизни, чье лицо он запомнил и так и не сумел забыть.
Он впервые за все это время думает, что зима однажды закончится, а дорога однажды повернет с привычной прямой, неизменной траектории - и закончится снег, небо изменит краски, а желтый свет редких фонарей станет виден чуть лучше; Хосок впервые за все это время думает, что может однажды он снова почувствует ладонью тепло нагретых солнцем камней или раскаленный автомобильный капот - а убранные под летные очки на лбу волосы будут мокрыми не от растаявшего пушистого снега.
Постель еще долго не греется даже теплом их тел, и Хосок обнимает Кихёна мягче и ближе, долго глядя в его совсем темные, грустные глаза - в свете ночника ресницы отбрасывают на скулы неровные острые тени; Кихён, кажется, улыбается, но Хосок не уверен - и, кажется, целует, снова нежно и тоскливо, но по-прежнему не говорит ничего.
Хосок впервые за все это время осознает, каким немым стал мир вокруг с приходом этой бесконечной зимы, вместе с которой пришли голосовые помехи в телефонных разговорах, которых нет.
Кихён задремывает в его руках быстро, тихо и спокойно - а Хосок еще долго не спит, вдыхая запах чуть влажных после душа волос; запах знакомый, родной и очень близкий, но сейчас почему-то безумно далекий, словно бы из какого-то параллельного мира, который совсем рядом, но в входа в него нет - только смотреть и ощущать мимолетно, веянием, иллюзией.
Хосок почти боится заснуть, но усталость берет свое - он даже не знает, сколько ночей и дней не спал в этой дороге.
Кихён спит.
***
Постель рядом заправлена аккуратно и не примята ни капли - Хосок долго смотрит на простое белое постельное белье и переводит медленный, бездумный взгляд на прикрытое на ночь окно; встает, одеваясь, заглядывает в ванную - Кихёна нет, и только из крана капают редкие капельки горячей воды, быстро остывающие на белом фаянсе в мелкую, едва различимую взглядом паутинку трещин.
У Хосока внутри так же, как и снаружи, идут снегопады, а желтые фонари не дают ни тепла, ни света; он берет ключи, выходит из номера и закрывает за собою дверь, оставляя внутри только сгоревшую спичку и смятую пачку сигарет поверх заправленной постели.
Он спускается вниз, и вокруг по-прежнему тихо, словно в мире не существует ни души - и его самого не существует; молчаливая женщина за стойкой держит на коленях книгу, но, кажется, просто смотрит на строчки пустым взглядом - ее глаза даже не двигаются.
Хосок спрашивает, не выходил ли отсюда Кихён - легкое осеннее пальто, светлые тонкие перчатки, чуть растрепанные волосы - и женщина долго молчит, прежде чем ответить, что вчера Хосок приехал сюда один.
***
Хосок выходит под непрекращающийся снегопад и садится в машину.
-
-
19.11.2015 в 21:03размазало и надломило, и даже чай не спасет.
смотрите, какой вы нехороший и бесстыжий кот.
-
-
19.11.2015 в 21:09бесстыжий, как и ваши ключи