nah, fuck it
Название: Paper boxes
Автор: Мировски
Фэндом: ToppDogg
Пэйринг или персонажи: Чихо, Бёнджу, Хансоль
Рейтинг: G
Жанры: Психология, Философия, Повседневность, AU
Размер: Драббл, 4 страницы
Статус: закончен
четыре страницы длиною в чью-то жизнь - о людях, которые сами решают, чем им стать
лису, потому что оно в большей части общее
>>>Зима все никак не может начаться, а осень слишком холодная и мокрая — и начинает казаться, что так было всегда, и Земля никогда не вращалась вокруг Солнца.
Около станции метро, мимо которой Чихо каждый день ходит на работу, стоят несколько больших коробок — потрепанных, влажных от постоянных холодных дождей; он думал поначалу, что они, наверное, для мусора, но отчего-то их не убирают уже долго — потом думал, что для выброшенных котят, а потом — для щенков, и был недалек от правды.
В этих коробках живут люди — самые настоящие, живые, маленькие люди, умещающиеся в пространстве метр и на метр, может, чуть больше; они — не те, что из страны лилипутов в книжке про Гулливера, они — самые настоящие, просто маленькие, и им совсем не сложно свернуться клубочком на тонкой подстилке из старой ткани в коробке с мягкими, не защищающими от ветра стенками.
Осень слишком холодная, чтобы Чихо это тронуло или покоробило — а у каждого из этих людей, которых много почти на каждой станции метрополитена в этом промокшем городе, своя, наверное, судьба, своя дорога, и Чихо о ней не знает; Чихо не из тех, кто что-то хочет об этом знать — и он забывает об этих коробках, едва войдя в душное тепло станции метро и опустив а автомат металлический жетончик.
Едва жетончик, звякнув, падает на дно автомата, Чихо каждый раз забывает об этом совсем.
Чихо живет самой обычной жизнью — работой пять дней в неделю, скучной и совсем немного (правда?) не вдохновляющей, кофе по утрам и карманной книжкой в мягкой обложке, Чихо читает французских экзистенциалистов, и коробки около станции метро для него будто сошли со страниц «Тошноты»; он забывает о них и о маленьких людях каждый раз, когда переступает порог станции — тяжелые двухсторонние двери окутывают порывом теплого воздуха, а они там, в коробках, всего лишь бродяги, дворняги, и Чихо думает (пока не забывает), что они сами выбрали такими быть.
Человек есть то, что он есть, чем он решил стать? Чихо покупает в автомате крытый стакан горячего американо и забывает положить сахара — и на следующем лестничном пролете выбрасывает недопитый горький кофе в урну.
Однажды около этой станции метро его ловит кто-то снизу за рукав — теплые тонкие пальцы, а кожа на них обветрена и высушена холодом; это одна из коробок — и оттуда на него смотрят большие, грустные карие глаза — Чихо поспешно выдирает руку и отворачивается, а сзади слышится тихий всхлип и «пожалуйста, возьми меня с собой».
Чихо немного противно, и он в общественном туалете долго моет с мылом руки, хотя прикосновение пахнет карамелью, а не потрепанными помоями.
В следующий раз он ускоряет шаг, и пальцы не успевают поймать его — и слов Чихо не слышит; дожди прекращаются на несколько дней, и коробки немного оживают — приоткрываются крышки, а на краешке одной, будто на бортике, сидит темноволосый мальчишка с раскосыми лисьими будто глазами, темными совсем, почти черными, и вроде не тот, что тогда его звал.
Чихо передергивает — и впервые не забывает, бросив жетончик в автомат.
И даже выпив на работе кофе.
Поскорее бы снова начался дождь.
Он по-прежнему ходит мимо этой станции метро каждый день — и почти каждый день его ловят за рукав и мяукают что-то снизу; однажды Чихо не выдерживает — вырывает руку, останавливается, оборачивается и почти окрикивает, но даже на это не хватает неравнодушности, потому что у него полчаса до открытия офиса, и он должен успеть. Потому что книга в мягкой обложке, потому что стаканчик горького кофе без сахара — иначе что-то поломается, и в этой жизни пойдет что-то не так.
На краешке коробки сидит мальчик — те самые карие глаза, а темные волосы растрепаны, закрывают почти половину лица; он улыбается слабо и смотри странно так, пристально и задумчиво, улыбается обкусанными губами, стирает с выпирающей от худобы скулы капельку дождя, скатившуюся с прядки волос.
-Забери меня с собой?
И Чихо, впервые испугавшись чего-то, молча разворачивается и уходит — быстрым, почти торопливым шагом.
У мальчика пушистые длинные ресницы и, кажется, царапина ближе к губе.
С того момента и каждый день — почти каждый день, Чихо пытается найти другую дорогу до работы, только бы не эту, не эту станцию метро — он видит эти карие глаза, а тонкие пальцы если не успеть сделать шаг быстрее, ловят его за рукав, тихонько мнут ткань куртки, а Чихо и вырваться не может почему-то, только смотрит холодно, отчужденно, «пусти меня».
-Возьми меня с собой, - просит каждый раз этот мальчик тихо, а соседний, с лисьими глазами, отворачивается каждый раз, когда Чихо вырывает руку; потом он видит, как этот темноволосый обнимает кареглазого, а тот тихо, наверное, плачет.
А на следующий день снова едва слышно просит забрать его с собой, и голос, кажется, немного хрипит, или это слышится так из-за проезжающих мимо каждую секунду машин; Чихо вновь сбегает — он, черт побери, не понимает, почему этот мальчишка прицепился именно к нему, почему узнает его среди толпы, почему видит, замечает даже с поднятым воротником пальто и намотанным до носа вязаным шарфом.
Однажды Чихо дает ему шоколадку - «не лезь ко мне больше».
Мальчик опускает голову и провожает его тоскливым, болезненным взглядом.
Один день в этой непрекращающейся, никак не способной превратиться в зиму осени на улице целый день светит солнце — долго, всю светлую часть суток, утром немного холодное, но уже днем теплое, и солнечные зайчики скачут по лужам; Чихо в этот день даже опаздывает на работу — и впервые за долгое время улыбается, глядя после сна в окно.
Около станции метро из коробок вылезают маленькие люди — погреться, посмотреть на солнце; кареглазый мальчик сидит на асфальте рядом со своей коробкой и кормит половинкой своего бутерброда маленького кремового котенка — улыбается, гладит его и Чихо замечает только тогда, когда тот уже почти проходит мимо.
-Возьми с собой хотя бы его, - просит он вслед, держа на руках котенка; Чихо вновь молча проходит мимо — а в этот раз не может забыть ни после жетончика, ни после кофе, ни даже после неспокойных четырех часов сна ночью.
Мальчик впервые ему снится — и он не может понять, снится ли ему маленький человек из коробки или его кремовый котенок.
Наступают холода — и Чихо меняет привычный маршрут до работы, просто вызывая к дому такси; он не знает точно, не может даже себе объяснить, зачем — дворники на улицах скалывают лед и посыпают его песком, и идти по дорогам не страшно даже утром, а от холода его легко прячет пальто и шарф; он просто не хочет больше видеть ни эти коробки, ни из обитателей — у них ведь, наверное, своя дорога, а у него — своя.
Чихо не хочет больше не забывать.
Всю вторую половину декабря он ездит на работу на такси — и у станции метро оказывается лишь однажды, в Рождество, в магазинчике с подарками и елочными игрушками; он видит издалека коробки — как одну из них, крайнюю, забирают, и она, видимо, уже пуста.
А о ноги трется худой кремовый котенок — и, не дождавшись ответа Чихо, уходит к коробкам и залезает в ту, откуда всегда Чихо ловили за рукав тонкие пальцы.
На улице холодно — и Чихо заходит поскорее в магазин, ныряя в тепло пахнущего имбирными пряниками воздуха.
Мальчик этот снова ему снится — сначала раз, потом два в неделю, иногда с котенком, иногда без; Чихо просыпается и долго смотрит в потолок, и ему будто кажется, а может, и не кажется — тихое, отдающееся от стен «возьми меня с собой», «забери меня», «пожалуйста». Чихо встает и наливает себе кофе — и дурной сон отходит; наутро он вспоминает его — и улыбается слабо, глядя на пустые воскресные улицы.
Выпадает первый настоящий снег.
Чихо впервые думает, что мальчику там, наверное, холодно — но также быстро эта мысль теряется в ворохе других; Чихо открывает очередную книжку в мягкой обложке — и засыпает над ней, и ему снова снится звонкий, тихий голос, а о ноги трется маленький кремовый котенок — удивительно чистый и пушистый для уличного бесхозного дворняги.
И мальчик — такой же.
Только умыть надо.
Чихо решает прийти к нему только через месяц — месяц холодов и морозов, когда от не_забывания не спасает ни горячий несладкий кофе, ни книжки в мягких обложках, ни то, что Чихо вообще перестает бывать около станции метро даже в магазинах; он не может забыть, он думает о странном мальчике из коробки — и впервые закрадывается мысль, что он, Чихо, пожалуй, ведь правда ничего бы не потерял от помощи ему.
Чихо до сих пор не понимает, что заставляет этого мальчика узнавать на улице его одного — а он отчего-то точно знает, что он больше никогда и никого не просил забрать его с собой.
Потом ему расскажет об этом бродяга с лисьими глазами, но это будет много потом.
Чихо решается только через месяц — и придя на станцию метро, он не находит мальчика там; месяц морозов, пропавший кремовый котенок, и мальчик с лисьими глазами говорит Чихо, что Бёнджу — такое хрупкое, тонкое имя, а еще оно ему очень идет, и Чихо сразу видит перед глазами растрепанные темные волосы и острые скулы — совсем-совсем недавно куда-то забрали.
Он болел долго — подхватил что-то, как только ударили холода, и болел почти целый месяц, а потом его, когда стало совсем плохо, забрали. Сказали, что в хоспис.
Хансоль — щурит лисьи глаза, а улыбка грустная совсем — не знает, что такое хоспис, и говорит, что надеется, что Бёнджу скоро вылечат и вернут обратно.
И говорит, голос у него совсем пропал.
И он почти не открывал глаза.
А у Чихо внутри что-то обрывается — он сам не понимает — и на месте этого чего-то оборвавшегося, почти не причинившего боли, появляется огромная пустая дыра.
***
Чихо этот хоспис находит — только дня через три, их пусть и немного, но мальчик из коробки находится только в последнем; адрес — самая окраина города, и транспорта почти туда не ходит, но Чихо собирается и едет — и он сам не знает, зачем, потому что ну — ну что еще можно теперь поменять.
Чихо не знает — и сжимает в пальцах край шарфа, понимая, что все равно уже везде опоздал, а человек не есть то, чем он решил стать.
Может — и не решил; предпоследняя остановка редкого, раз в два с половиной часа, автобуса, который Чихо ждал все полтора на открытой остановке.
Из посетителей он оказывается одним.
Мальчик спит, когда Чихо приходит — серая палата, пустые койки, и он там один; держит за лапу какую-то игрушку — видимо, принес кто-то из врачей или медсестер. Чихо садится рядом — а внутри так пусто и больно, хотя, казалось бы, разве может пустота болеть? - и мальчик открывает потухшие, уставшие глаза, а едва увидев Чихо, улыбается.
Честно и ничуть не озлобленно — так, как улыбался всегда, едва увидев Чихо около станции метро.
Кажется, это было так давно.
-Ты пришел за мной? - И мальчик обнимает игрушку, пробуя привстать на постели — не может, и дыхание болезненно сбивается; кажется, совсем уже почти все.
А Чихо только кивает — и отводит молчаливый взгляд; он не знает, отчаянно не понимает, снова и опять, что нужно сказать, что нужно сделать, но он, наверное, готов сейчас забрать мальчика с собой.
«Возьми меня с собой».
«Забери меня?»
«Пожалуйста».
Хотя бы на то время, что осталось у него — у них?
А Бёнджу, вдруг улыбнувшись коротко, качает головой — осторожно протягивает руку и касается тыльной стороны ладони Чихо — то самое мягкое, осторожное карамельное прикосновение, Чихо помнит даже самый первый раз.
-Не нужно, - говорит мальчик так же тихо, как и всегда — маленькие люди из коробок не умеют иначе. - Мне не говорят ничего, но я и сам все знаю. Ты... Езжай домой? Только не простудись, на улице холодно.
И прикрывает глаза — пушистые реснички отбрасывают на скулы почти кружевные тени.
-Я простудился, и скоро, наверное, умру, - тихий вздох, но в нем ни капли страха. - Я побуду здесь... Езжай домой?
А Чихо все молчит — и будто это все как в кино, и будто он не здесь главный герой, и будто не у него внутри дыра размером с целую галактику. Будто не он опоздал — просто потому, то не мог понять себя самого.
Он не может собрать слов — не потому, что они расплываются, а потому, что их нет; есть только тихое, через силу «прости» уже на пороге палаты — и все.
Все — нет больше ничего, и Чихо самого тоже, наверное, нет.
-Только, - Чихо слышит это, когда уже почти закрывает дверь палаты. - Не чувствуй себя виноватым?
Тихий мягкий щелчок двери.
-Пожалуйста.
Чихо выходит на заснеженную улицу.
Автор: Мировски
Фэндом: ToppDogg
Пэйринг или персонажи: Чихо, Бёнджу, Хансоль
Рейтинг: G
Жанры: Психология, Философия, Повседневность, AU
Размер: Драббл, 4 страницы
Статус: закончен
четыре страницы длиною в чью-то жизнь - о людях, которые сами решают, чем им стать
лису, потому что оно в большей части общее
>>>Зима все никак не может начаться, а осень слишком холодная и мокрая — и начинает казаться, что так было всегда, и Земля никогда не вращалась вокруг Солнца.
Около станции метро, мимо которой Чихо каждый день ходит на работу, стоят несколько больших коробок — потрепанных, влажных от постоянных холодных дождей; он думал поначалу, что они, наверное, для мусора, но отчего-то их не убирают уже долго — потом думал, что для выброшенных котят, а потом — для щенков, и был недалек от правды.
В этих коробках живут люди — самые настоящие, живые, маленькие люди, умещающиеся в пространстве метр и на метр, может, чуть больше; они — не те, что из страны лилипутов в книжке про Гулливера, они — самые настоящие, просто маленькие, и им совсем не сложно свернуться клубочком на тонкой подстилке из старой ткани в коробке с мягкими, не защищающими от ветра стенками.
Осень слишком холодная, чтобы Чихо это тронуло или покоробило — а у каждого из этих людей, которых много почти на каждой станции метрополитена в этом промокшем городе, своя, наверное, судьба, своя дорога, и Чихо о ней не знает; Чихо не из тех, кто что-то хочет об этом знать — и он забывает об этих коробках, едва войдя в душное тепло станции метро и опустив а автомат металлический жетончик.
Едва жетончик, звякнув, падает на дно автомата, Чихо каждый раз забывает об этом совсем.
Чихо живет самой обычной жизнью — работой пять дней в неделю, скучной и совсем немного (правда?) не вдохновляющей, кофе по утрам и карманной книжкой в мягкой обложке, Чихо читает французских экзистенциалистов, и коробки около станции метро для него будто сошли со страниц «Тошноты»; он забывает о них и о маленьких людях каждый раз, когда переступает порог станции — тяжелые двухсторонние двери окутывают порывом теплого воздуха, а они там, в коробках, всего лишь бродяги, дворняги, и Чихо думает (пока не забывает), что они сами выбрали такими быть.
Человек есть то, что он есть, чем он решил стать? Чихо покупает в автомате крытый стакан горячего американо и забывает положить сахара — и на следующем лестничном пролете выбрасывает недопитый горький кофе в урну.
Однажды около этой станции метро его ловит кто-то снизу за рукав — теплые тонкие пальцы, а кожа на них обветрена и высушена холодом; это одна из коробок — и оттуда на него смотрят большие, грустные карие глаза — Чихо поспешно выдирает руку и отворачивается, а сзади слышится тихий всхлип и «пожалуйста, возьми меня с собой».
Чихо немного противно, и он в общественном туалете долго моет с мылом руки, хотя прикосновение пахнет карамелью, а не потрепанными помоями.
В следующий раз он ускоряет шаг, и пальцы не успевают поймать его — и слов Чихо не слышит; дожди прекращаются на несколько дней, и коробки немного оживают — приоткрываются крышки, а на краешке одной, будто на бортике, сидит темноволосый мальчишка с раскосыми лисьими будто глазами, темными совсем, почти черными, и вроде не тот, что тогда его звал.
Чихо передергивает — и впервые не забывает, бросив жетончик в автомат.
И даже выпив на работе кофе.
Поскорее бы снова начался дождь.
Он по-прежнему ходит мимо этой станции метро каждый день — и почти каждый день его ловят за рукав и мяукают что-то снизу; однажды Чихо не выдерживает — вырывает руку, останавливается, оборачивается и почти окрикивает, но даже на это не хватает неравнодушности, потому что у него полчаса до открытия офиса, и он должен успеть. Потому что книга в мягкой обложке, потому что стаканчик горького кофе без сахара — иначе что-то поломается, и в этой жизни пойдет что-то не так.
На краешке коробки сидит мальчик — те самые карие глаза, а темные волосы растрепаны, закрывают почти половину лица; он улыбается слабо и смотри странно так, пристально и задумчиво, улыбается обкусанными губами, стирает с выпирающей от худобы скулы капельку дождя, скатившуюся с прядки волос.
-Забери меня с собой?
И Чихо, впервые испугавшись чего-то, молча разворачивается и уходит — быстрым, почти торопливым шагом.
У мальчика пушистые длинные ресницы и, кажется, царапина ближе к губе.
С того момента и каждый день — почти каждый день, Чихо пытается найти другую дорогу до работы, только бы не эту, не эту станцию метро — он видит эти карие глаза, а тонкие пальцы если не успеть сделать шаг быстрее, ловят его за рукав, тихонько мнут ткань куртки, а Чихо и вырваться не может почему-то, только смотрит холодно, отчужденно, «пусти меня».
-Возьми меня с собой, - просит каждый раз этот мальчик тихо, а соседний, с лисьими глазами, отворачивается каждый раз, когда Чихо вырывает руку; потом он видит, как этот темноволосый обнимает кареглазого, а тот тихо, наверное, плачет.
А на следующий день снова едва слышно просит забрать его с собой, и голос, кажется, немного хрипит, или это слышится так из-за проезжающих мимо каждую секунду машин; Чихо вновь сбегает — он, черт побери, не понимает, почему этот мальчишка прицепился именно к нему, почему узнает его среди толпы, почему видит, замечает даже с поднятым воротником пальто и намотанным до носа вязаным шарфом.
Однажды Чихо дает ему шоколадку - «не лезь ко мне больше».
Мальчик опускает голову и провожает его тоскливым, болезненным взглядом.
Один день в этой непрекращающейся, никак не способной превратиться в зиму осени на улице целый день светит солнце — долго, всю светлую часть суток, утром немного холодное, но уже днем теплое, и солнечные зайчики скачут по лужам; Чихо в этот день даже опаздывает на работу — и впервые за долгое время улыбается, глядя после сна в окно.
Около станции метро из коробок вылезают маленькие люди — погреться, посмотреть на солнце; кареглазый мальчик сидит на асфальте рядом со своей коробкой и кормит половинкой своего бутерброда маленького кремового котенка — улыбается, гладит его и Чихо замечает только тогда, когда тот уже почти проходит мимо.
-Возьми с собой хотя бы его, - просит он вслед, держа на руках котенка; Чихо вновь молча проходит мимо — а в этот раз не может забыть ни после жетончика, ни после кофе, ни даже после неспокойных четырех часов сна ночью.
Мальчик впервые ему снится — и он не может понять, снится ли ему маленький человек из коробки или его кремовый котенок.
Наступают холода — и Чихо меняет привычный маршрут до работы, просто вызывая к дому такси; он не знает точно, не может даже себе объяснить, зачем — дворники на улицах скалывают лед и посыпают его песком, и идти по дорогам не страшно даже утром, а от холода его легко прячет пальто и шарф; он просто не хочет больше видеть ни эти коробки, ни из обитателей — у них ведь, наверное, своя дорога, а у него — своя.
Чихо не хочет больше не забывать.
Всю вторую половину декабря он ездит на работу на такси — и у станции метро оказывается лишь однажды, в Рождество, в магазинчике с подарками и елочными игрушками; он видит издалека коробки — как одну из них, крайнюю, забирают, и она, видимо, уже пуста.
А о ноги трется худой кремовый котенок — и, не дождавшись ответа Чихо, уходит к коробкам и залезает в ту, откуда всегда Чихо ловили за рукав тонкие пальцы.
На улице холодно — и Чихо заходит поскорее в магазин, ныряя в тепло пахнущего имбирными пряниками воздуха.
Мальчик этот снова ему снится — сначала раз, потом два в неделю, иногда с котенком, иногда без; Чихо просыпается и долго смотрит в потолок, и ему будто кажется, а может, и не кажется — тихое, отдающееся от стен «возьми меня с собой», «забери меня», «пожалуйста». Чихо встает и наливает себе кофе — и дурной сон отходит; наутро он вспоминает его — и улыбается слабо, глядя на пустые воскресные улицы.
Выпадает первый настоящий снег.
Чихо впервые думает, что мальчику там, наверное, холодно — но также быстро эта мысль теряется в ворохе других; Чихо открывает очередную книжку в мягкой обложке — и засыпает над ней, и ему снова снится звонкий, тихий голос, а о ноги трется маленький кремовый котенок — удивительно чистый и пушистый для уличного бесхозного дворняги.
И мальчик — такой же.
Только умыть надо.
Чихо решает прийти к нему только через месяц — месяц холодов и морозов, когда от не_забывания не спасает ни горячий несладкий кофе, ни книжки в мягких обложках, ни то, что Чихо вообще перестает бывать около станции метро даже в магазинах; он не может забыть, он думает о странном мальчике из коробки — и впервые закрадывается мысль, что он, Чихо, пожалуй, ведь правда ничего бы не потерял от помощи ему.
Чихо до сих пор не понимает, что заставляет этого мальчика узнавать на улице его одного — а он отчего-то точно знает, что он больше никогда и никого не просил забрать его с собой.
Потом ему расскажет об этом бродяга с лисьими глазами, но это будет много потом.
Чихо решается только через месяц — и придя на станцию метро, он не находит мальчика там; месяц морозов, пропавший кремовый котенок, и мальчик с лисьими глазами говорит Чихо, что Бёнджу — такое хрупкое, тонкое имя, а еще оно ему очень идет, и Чихо сразу видит перед глазами растрепанные темные волосы и острые скулы — совсем-совсем недавно куда-то забрали.
Он болел долго — подхватил что-то, как только ударили холода, и болел почти целый месяц, а потом его, когда стало совсем плохо, забрали. Сказали, что в хоспис.
Хансоль — щурит лисьи глаза, а улыбка грустная совсем — не знает, что такое хоспис, и говорит, что надеется, что Бёнджу скоро вылечат и вернут обратно.
И говорит, голос у него совсем пропал.
И он почти не открывал глаза.
А у Чихо внутри что-то обрывается — он сам не понимает — и на месте этого чего-то оборвавшегося, почти не причинившего боли, появляется огромная пустая дыра.
***
Чихо этот хоспис находит — только дня через три, их пусть и немного, но мальчик из коробки находится только в последнем; адрес — самая окраина города, и транспорта почти туда не ходит, но Чихо собирается и едет — и он сам не знает, зачем, потому что ну — ну что еще можно теперь поменять.
Чихо не знает — и сжимает в пальцах край шарфа, понимая, что все равно уже везде опоздал, а человек не есть то, чем он решил стать.
Может — и не решил; предпоследняя остановка редкого, раз в два с половиной часа, автобуса, который Чихо ждал все полтора на открытой остановке.
Из посетителей он оказывается одним.
Мальчик спит, когда Чихо приходит — серая палата, пустые койки, и он там один; держит за лапу какую-то игрушку — видимо, принес кто-то из врачей или медсестер. Чихо садится рядом — а внутри так пусто и больно, хотя, казалось бы, разве может пустота болеть? - и мальчик открывает потухшие, уставшие глаза, а едва увидев Чихо, улыбается.
Честно и ничуть не озлобленно — так, как улыбался всегда, едва увидев Чихо около станции метро.
Кажется, это было так давно.
-Ты пришел за мной? - И мальчик обнимает игрушку, пробуя привстать на постели — не может, и дыхание болезненно сбивается; кажется, совсем уже почти все.
А Чихо только кивает — и отводит молчаливый взгляд; он не знает, отчаянно не понимает, снова и опять, что нужно сказать, что нужно сделать, но он, наверное, готов сейчас забрать мальчика с собой.
«Возьми меня с собой».
«Забери меня?»
«Пожалуйста».
Хотя бы на то время, что осталось у него — у них?
А Бёнджу, вдруг улыбнувшись коротко, качает головой — осторожно протягивает руку и касается тыльной стороны ладони Чихо — то самое мягкое, осторожное карамельное прикосновение, Чихо помнит даже самый первый раз.
-Не нужно, - говорит мальчик так же тихо, как и всегда — маленькие люди из коробок не умеют иначе. - Мне не говорят ничего, но я и сам все знаю. Ты... Езжай домой? Только не простудись, на улице холодно.
И прикрывает глаза — пушистые реснички отбрасывают на скулы почти кружевные тени.
-Я простудился, и скоро, наверное, умру, - тихий вздох, но в нем ни капли страха. - Я побуду здесь... Езжай домой?
А Чихо все молчит — и будто это все как в кино, и будто он не здесь главный герой, и будто не у него внутри дыра размером с целую галактику. Будто не он опоздал — просто потому, то не мог понять себя самого.
Он не может собрать слов — не потому, что они расплываются, а потому, что их нет; есть только тихое, через силу «прости» уже на пороге палаты — и все.
Все — нет больше ничего, и Чихо самого тоже, наверное, нет.
-Только, - Чихо слышит это, когда уже почти закрывает дверь палаты. - Не чувствуй себя виноватым?
Тихий мягкий щелчок двери.
-Пожалуйста.
Чихо выходит на заснеженную улицу.