nah, fuck it
А я, как и в прошлый год, прибавляю к своим 10 часам вечера два часа и получаю полночь - как там, далеко, в Перми, где сейчас находится один особенный для меня человек - и у него тот самый день в году, когда +1.
Вёрджил Ференце, Вёрджи, я вообще, конечно, упоролась и даже не спросила, что ты хотела бы получить от меня в подарок на день рождения - ни заявки, ни фразы, ни чего бы то ни было, но я подумала и решила, что не нужно этого, в сущности. И вспомнила об этих двух ребятах - скажи, пожалуйста, я не сильно промахнулась хотя бы с персонажами? : )
Вёрдж, на самом деле, этот текст... Хрен его знает, он не о днях рождения и не о подарках - впрочем, можно, наверное, считать, что о подарках, но подарках других, неявных и нематериальных. И я точно знаю, что после прочтения ты захочешь въебать мне по-дружески (?) лопатой. Я не буду против : )
С днем рождения тебя, Вёрдж. Банальных пожеланий писать не хочу - скажу лишь, что какой бы какашкой я ни была иногда, я тебя очень люблю.
Спасибо, что однажды появилась в моей жизни
С Днём Рождения
Название: Уравнение с переменной
Фэндом: !cross MBLAQ, Infinite
Пейринг: Сонгю/Сынхо
Рейтинг: PG-13
Жанр: повседневность, психология, ангст (не)отяжеленный + мелоди-фик
Предупреждение: AU (!) очень, нецензурная лексика немало
Небольшое зы: Сонгю-biased должны быть осторожны с этим текстом, потому что это даже не ООС - это что-то качественно другое, вообще из иного материала/материи, и оправдываться я, кстати, не особо собираюсь за свои выходки.
Уравнение с переменной-Послушай, я ужасно хочу спать, я весь день батрачил, как раб, я устал, Господи, ну пойми уже.
-Называй меня просто Сонгю, не нужно формальностей.
Сынхо закрывает глаза и с усилием проглатывает все, что вертится на языке — отчасти просто потому, что уже действительно нет сил, и сознание отключается не по желанию, а по потребности; кресло в один момент начинает казаться жестким и неудобным, но Сынхо терпит, слушая мерный звук воды на другом конце провода телефона и отчаянно отгоняя глухой и тяжелый, как бетонная плита, сон.
-Сонгю, - голос пусть и тихий, но вкрадчивый. - Ты знаешь, что я способен понять очень многое — в конце концов, не зря же инженерный закончил — но я до сих пор гадаю, на кой хер заставлять меня висеть на с тобой телефоне, пока ты моешь посуду.
-Мне скучно.
«Мне скучно» - это, черт побери, неоспоримый аргумент. Это — Сынхо по прошествии немалого количества лет знакомства может сказать точно — любимый и беспроигрышный аргумент Сонгю, потому что не бывало ещё момента, когда эта фраза оказывалась бы бесполезной, а сам Гю — посланным ко всем тризлоебучим ебеням этого мира.
-Охуенное объяснение.
-Как всегда.
«Как всегда» - это, конечно, самый оригинальный ответ, на который способен Сонгю. Вернее, так — это самый оригинальный ответ, на который способен Сонгю после долгого рабочего дня в редакции какого-то журнала в Мапхогу, холостяцкого ужина из кимчхи и полузамороженной куриной отбивной, холодного душа, потому что опять отключили горячую воду, и традиционной ежевечерней битвы с хомяком за тишину в квартире.
«Как всегда» - девиз, принцип, установка, настройка. Как будильник «как всегда» звонит в шесть утра, так и Сынхо «как всегда» терпит, выслушивает, выжимает жилетку от импровизированных слез и выдает ребенку в школу пару сэндвичей с китайской капустой.
Только ребенок какой-то больно великовозрастный и явно не раз оставался на второй год по причине весьма выборочной ответственности и столь же частичной нравственно-этической зрелости.
«Не включай газ, когда родителей нет дома», - это мы знаем.
«Не разговаривай с незнакомыми дяденьками на улице», - тоже с грехом пополам.
«Не играй с чувствами других людей», - эй, кто проведет ликбез? Ребенок у вас какой-то ужасно непонятливый, и вообще пора бы в ясельную группу.
-Послушай, ты мог бы вымыть посуду и без моего светского общества.
-Сынхо-а, ты до пиздецов зануден. Когда я разговариваю с тобой, моющее средство пенится лучше — тебе жалко, что ли? - Голос Сонгю звучит меланхолично. - В конце концов, я звоню за собственный счет, если ты об этом.
«Да ты ж, блять, идиот», - ужасно хочется просюсюкать Сынхо, но он держится, считает зеленых свинок и пальцы на руках, которых сначала почему-то девять, потом одиннадцать, затем тринадцать и восемь, но никак не десять.
-Просто я хочу спать, вот и все.
-Это не оправдание. Если не хочешь со мной разговаривать — так и скажи, и я пролечу над тобой, как фанера над Парижем, и приземлюсь где-нибудь в Хитроу.
Сынхо почему-то твердо уверен, что так оно и будет — скажи он сейчас нечто вроде такого, Сонгю осторожно положит трубку, купит билет на самолет, прилетит в Лондон и, осознав то, что он сделал, только в тот момент, как попадет под дождь прямо в Хитроу, позвонит ему, Сынхо, и в ультимативной форме заявит, де, здесь мокро, холодно и вообще «забери меня отсюда».
А потом добавит: «Мне скучно».
«Тебе, блять, скучно. А мне — охуенно с кровавой кашей из печени, селезенки и ребер, заправленной покрошенной диафрагмой и политой соусом из желудочного сока. Ок».
-Ты домыл?
-Постой, осталось две тарелки.
Сынхо досчитывает пятьдесят третью ухмыляющуюся свинью и методично распутывает две связки наушников, продолжая слышать в трубке лишь шуршание воды, редкий звон посуды и тихое, практически неслышное мурлыканье — песня явно английская, может, что-то из несовременных баллад вроде Вандера или Элтона Джона.
У Сонгю красивый голос — Сынхо готов собственноручно завинтить все краны в его квартире, чтобы перекрыть шумную воду, или устроить аварию на станции снабжения, подкинув в главный цех водородно-навозную бомбу.
-А ещё меня раздражает, что ты просто молчишь, хотя и висишь на телефоне — в этом случае я хочу спать ещё больше, - Сынхо хмур.
Шум воды, дрогнув, успокаивается, замолкая.
-А что я должен сказать? - Сынхо практически видит, как Сонгю передергивает плечами, прижимая трубку к уху, чтобы вытереть полотенцем руки. - Как прошел мой день? Ничего особенного. Написал статью на передовицу, замазал в фотошопе морщины какой-то старой пмсной дебилки на третьей полосе, насыпал соли вместо сахара начальнику в кофе, извинился, был оштрафован, потому что было видно, что я специально, поел удона, забыл покормить хомяка... Пожалуй, все. А, нет — меня ещё Ухён кинул. Сижу думаю — что со мной не так?
Сынхо базируется на диване и, с горем пополам уложив голову на подлокотник, вытягивает ноги, поднимает глаза к потолку с тем неповторимым выражением лица, которое принято называть вселенским фейспалмом без использования руки. Сынхо — специалист в этой олимпийской дисциплине.
Меня кинул Ховон, меня кинул Сонёль, меня кинул Мёнсу, меня кинул Тону, меня кинул Ухён, меня кинул кредитор в коммерческом банке, меня кинул разносчик пиццы в Мапхогу, меня кинул Сонёль, меня кинул Тону, меня кинул Мёнсу — о, это может продолжаться бесконечно. Сынхо искренне восхищается, с каким потрясающим равнодушием Сонгю сообщает ему об очередном трагическом повороте его личной жизни.
-Что с тобой не так? Хм, дай подумать. Ты не умеешь готовить.
-Я не умею готовить.
-Ты не знаешь, как включается электроплита.
-Я не знаю, как включается электроплита.
-Ты не умеешь стирать даже в стиральной машинке.
-Я не умею стирать даже в стиральной машинке.
-Ты не знаешь, где у утюга кнопочка «вкыл».
-Я не знаю, где у утюга кнопочка «вкыл».
-Ты отвратительная жена.
-Я отвратительная жена.
Молчание.
-Сынхо, ты ебнулся?
-Замолчи, - спокойно говорит Сынхо, перекладывая трубку под другое ухо. - Ты не умеешь воспитывать детей. Ты не можешь различить йод с активированным углем и путаешься, в какую сторону повернуть ключ, чтобы открыть квартиру. Ты держишь стиральный порошок в упаковке из-под сахара и постоянно вставляешь симку в мобильный не тем местом.Ты забываешь черновики статей в туалете и возмущаешься, когда они находят совсем другое применение, ты забываешь шариковые ручки в чашках из-под кофе и кормишь хомяка кимчхи.
-Окей. Я никчемен?
-Ты никчемен.
-Причина?
-Ты кормишь хомяка капустой, я же сказал.
-Ещё?
-Ты совершенно не знаешь, что такое любовь и привязанность к людям.
Сонгю молчит на другом конце провода — не слышно даже дыхания, и только, пожалуй, звук, как если бы по лакированной поверхности стола водили кончиком остро наточенного карандашного грифеля. Сынхо предпочитает не говорить ничего больше — он точно знает, что не сказал лишнего, что все «как всегда», и эта песня спета уже не раз; он точно знает, что Сонгю сейчас на полночи впадет в меланхолию и будет раз за разом переслушивать сопливые бабские песенки, а потом как ни в чем не бывало оденется, пойдет на работу и напишет статью о двух зверских насильственных убийствах на границе Тобонгу и Новонгу.
-Я домыл, - спустя несколько минут слышится его ничего не выражающий голос. - Спокойной ночи, Сынхо.
***
На самом деле, Сынхо уже давно упустил момент, когда нужно было сказать нечто вроде «эй, чувак, знай меру» и поставить на телефон определитель номера, поэтому вовсе перестает рисовать какие-то глупые грани, условности и ультиматумы. Хочешь названивать в два часа ночи? Да названивай. Желаешь часами простаивать у офиса «Samsung» и бессильно злиться, ожидая, потому что в инженерный корпус никого не пускают? Валяй. Хочешь по выходным просыпаться в пять утра и трезвонить в дверь, чтобы нагадить ближнему? Пожалуйста.
Только в душу не лезь и не пытайся там своими неумелыми, гуманитарными лапками переключать различные механизмы — там и без тебя все разлажено, разодрано и пляшет само по себе. Вернее — не без тебя, а из-за тебя.
Эй, у вас ребенок какой-то больно любопытный и карандашом заинтересованно ковыряется в сердечном моторчике, насвистывая мелодию Омара Акрама.
-Руки местами поменяю, - обещает Сынхо весомо, когда Сонгю тянется к разложенным на столе в определенном порядке магнитам, чтобы навести очередную бумшакалаку и убежать, улюлюкая, как проклятый невоспитанный дошкольничек.
Сынхо, наверное, позволяет слишком многое. Нет, не себе — ему. Позволяет, закрывая на все глаза и переставая убежать даже себя самого, что это правильно и нормально; никаких убеждений — только бесконечная вседозволенность, бесконечное вседоверие и бесконечное всепрощение, даже если механизмы начинают с пугающей частотой выходить из строя, отдаваясь острой режущей под ребрами с типичной иррадиацией вверх, в правое плечо.
Пять или шесть — сколько там этих лет-годов было? Пять или шесть по триста шестьдесят пять вседозволенности, вседоверия и всепрощения — Сынхо куда удобнее мыслить числами, потому что они не обманывают, не предают и не лукавят, да и боли от них, мертвых и сухих, куда меньше, чем от влажных, словно пропитанных влагой дыхания образов или слов.
Пять или шесть лет «как всегда».
Сонгю, словно пятилетний ребенок — не признает границ пространства, слышит только что, что хочет слышать, говорит то, о чем думает и совершенно не воспринимает слово «нет». Сонгю, словно старый восьмидесятилетний интриган — вдоль и поперек знает человеческую душу, все её струны, силы и слабости, где нужно порвать, где зашить, где уничтожить или взрастить качественно новое. Сонгю, словно пятнадцатилетний подросток, не знающий, с какого конца натягивать презерватив — абсолютно не понимает, в каком ключе можно пользоваться своими интриганскими умениями.
Сущий минимализм — чем меньше струн, тем больше места, чем больше места, тем лучше и приятнее. Следовательно — рвем это, топчем это, раздираем это, поливаем кислотой это и вот это, а ещё сверху давим прессом и пускаем на опилки. Вот и вся арифметика.
Сонгю способен позвонить на мобильный в три часа ночи с вопросом «эй, Сынхо, у тебя есть что-нибудь из Канта»? Нет, черт побери, я инженер, я могу рассказать тебе про Уатта или Эйнштейна, но с Кантом, дорогуша, разбирайся сам!
Или в два часа, но уже с чем-то вроде «ты спишь?». Да, сплю, нет, не сплю, да что уже случилось?
-Почему обязательно что-то должно было случиться?
-Два часа ночи, Сонгю, два.
-Я просто хотел пожелать спокойной ночи.
-Блять.
-Я тоже тебя люблю и уважаю.
Сонгю действительно способен уйти в середине дня с работы, мотивировав это тем, что «в стране демократия, свобода действия и мыслепроизводства», пешком подкатить к офису «Samsung», где работает инженером Сынхо, и потребовать пройти в инженерный корпус, чтобы увидеться с другом. Доступ, туда, конечно, запрещен; Сонгю психует, устраивает скандалы, сюсюкает, угрожает, шепелявит и картавит, заставляет сбежаться на вопли всю администрацию и развлекать его, чтобы ушел уже наконец или хотя бы заткнулся; в столь веселом обществе дожидается окончания рабочей смены Сынхо и, едва завидев его, кидается вперед, бесцеремонно повиснув на шее.
А на вопрос «что здесь, пресвятые лучи геморроя, происходит?» просто отвечает, что пришел сказать о том, что соскучился.
-Господи, мы ведь не виделись всего два дня.
-Это охеренно много, - уверенно отвечает Сонгю, глядя очень серьезно и спокойно из-под выпрямленной темно-русой крашеной челки.
И в такие моменты Сынхо кажется, что бред это все насчет избирательной моральной зрелости, и Сонгю может — может стоять на ногах, может видеть и осознавать то, что делает, может контролировать себя и понимать последствия своих поступков.
А тот уже бежит где-то впереди, размахивая демисезонным шарфом, и покупает в первом попавшемся магазине кимчхи для хомячка.
И Сынхо думает, что безнадежно все это.
-Ах да, ещё я — гей. Ужасно, правда?
Сынхо пожимает плечами.
-Да. Нет. Не знаю. Мне все равно.
-Да херня это все, - небрежно машет рукой Сонгю. - Не может человек одновременно мастерить всякие электронные игрушки и играть на пианино. А?
И на память наигрывает на синтезаторе «Trust Unspoken» Омара Акрама, практически закрыв глаза и совсем легко касаясь клавиш кончиками пальцев.
Сынхо, дослушав, спокойно встает, аккуратно отодвигает Сонгю и проигрывает то же самое без нот, напоминаний и подсказок, почти на глядя на черно-белое клавишное полотно. Почерк, стиль — совсем иной, чем у Сонгю, но.
-Ты ведь работаешь чертовым инженером в «Самсунге», - беспомощно произносит Сонгю, ударяя ладонью по клавишам и морщась от резкого, короткого и высокого звука.
-И что?
Сонгю перебирается поближе к Сынхо, едва ли не сваливая синтезаторскую установку, и внимательно смотрит ему в глаза снизу вверх, словно стараясь различить в них что-то качественно иное вроде второго зрачка или радужки с оттенком цветов папоротника.
-Ты идеальный? - Спрашивает он глухо и настолько серьезно, что у Сынхо сама по себе лопается какая-то тонкая деталь в подреберье и впивается в слизистую сотнями металлических осколков.
-Нет. Я не читал Канта.
Сонгю поднимается, придирчиво отряхивает джинсы от несуществующей пыли и несколько раз кивает самому себе.
-Окей. Я понимаю. Кант на второй полке слева.
И уходит на кухню, откуда через минуту доносится шум чайника, оставляя Сынхо в растерянности рассматривать корешки собрания сочинений и спрашивать у тебя, да what the fuck is going on, в конце-то концов.
Сонгю с трудом различает режимы работы электрической отопительной батареи, на второй день умудряется запороть новую стиральную машинку, то и дело пытается включить газ, поворачивая ручку в противоположную сторону и постоянно пробует засунуть наушники не в нормальное гнездо плеера, а в то, которое для видео-кабеля. Сонгю почти всегда забывает выключать свет при уходе из квартиры, ухитряется пережарить и пересолить даже яичницу, в разъем «resert» на планшетнике пытается воткнуть не иголку, а как минимум стержень от толстой шариковой ручки и катастрофически не знает, как сделать так, чтобы смартсфон работал, но для абонентов сети был недоступен.
Сонгю способен простым карандашом за несколько десятков секунд начертить базис для карты души любого человека и ещё за пару десятков минут, лишь наблюдая за ним, внести коррективы в начерченное так, чтобы оно стало досконально повторять сущность конкретной личности; Сонгю способен разукрасить рисунок в цвета ауры человека, красочно и ораторски расписать все его тайно скрываемые в шкафу скелеты, собрать их в кучу, засунуть обратно и заставить больше никогда не вылазить наружу, или же — напротив — парой щелчков пальцев вынудить плясать всю оставшуюся жизнь под свою дудку.
Сонгю лучше любого другого знает, где в золотистой паутине человеческой натуры нужно обрезать ножницами, чтобы стало больно, а где надрезать, чтобы вышел гной и болеть перестало; видит, где нужно выжечь сгнившее огнем зажигалки, чтобы дать возможность вырасти новой материи, а где — подпалить спичкой, чтобы в итоге уничтожить дотла.
Сонгю, черт бы его побрал, иногда забывает даже домашний телефон вернуть на базу, чтобы заряжался.
-Да ты ж, блядь, идиот, - хочется просюсюкать Сынхо, но он держится. Долго, давно держится, обозначая дни числами, которые не лукавят, и методично, раз за разом, пытаясь разобрать кровавую кашу внутри, соединить заново приборы в электрическую цепь и запустить программу восстановления операционной системы.
Да только вирус, кажется, проник слишком глубоко.
И единственный, наверное, выход — менять системную плату. Но Сынхо не будет.
Не будет, потому что при смене системной платы не остается ни килобайта когда-то сохраненной информации, ни единого файла, ибо все новое, стерильное, чистое — но ему, Сынхо, эта чистота и задаром не нужна, если она означает пустоту и то, что Сонгю в новой реальности будет стоять где-нибудь под дождем в Хитроу и уже не позвонит ему.
Никогда.
Хотя бы потому, что просто никогда его не знал.
***
Сонгю объявляется только через полторы недели — и не звонит даже, а просто, практически «как всегда», приходит к офису «Samsung», но уже не утраивает скандалов и только вежливо просит, де, можно ли подождать в приемном зале. Конечно, можно, проходите.
И лаже не пытается скинуть Сынхо смску о том, что пришел — покорно и терпеливо ждет, пока окончится рабочий день, и встречает лишь коротким «привет, я не отвлеку?».
Сынхо смотрит с легким удивлением и качает головой — под диафрагмой дрожит что-то и неприятно ноет, как если бы намечалась небольшая перемена в погоде. От штиля к торнадо.
-Нет, конечно, - Сынхо встряхивает головой, отгоняя одновременно наваждения и чувствуя себя откровенным косинусом.
Они выходят из здания, и Сынхо привычно — как всегда, когда находится рядом с Сонгю — сворачивает вправо к небольшой кофейне, но Сонгю отрицательно качает головой и отводит взгляд.
-Я просто сказать кое-что хотел, ничего не нужно.
Слишком странно и непривычно, слишком тихо, покорно и терпеливо, слишком толерантно и нейтрально — у Сынхо даже отчасти сводит зубы и долбит тупым молотком где-то в области затылка. Сонгю поднимает на него взгляд — уже знакомый, очень сосредоточенный и напряженный, как у ребенка, который отчаянно пытается вспомнить, сколько уже, блять их, будет семью шесть.
-Я научился включать эту чертову электроплиту, Сынхо.
Сынхо замирает на секунду, а потом поднимает взгляд к небу, чтобы, развернувшись, зашагать по направлению к дому, точно зная, что Сонгю не пойдет следом.
Глупо все это.
С тех пор Сонгю вообще перестает попадаться Сынхо на глаза — и только звонки, не ежедневные даже, а дня через два или порой три, но постоянные и устойчивые, как восход солнца или наступление ночи.
Сынхо больше верит числам, насчитывает этих звонков в количестве дюжины и не думает ни о каких суевериях, придерживаясь принципа, что приметы сбываются с теми, кто в них более всего верит.
У Сынхо на звонке стоит «Seven nation army» в даб-степ ремиксе, потому что он подсознательно не выносит тяжелых звуков и сразу же распознает их в окружающей какофонии.
-Сынхо-а?
-Да?
-Я нашел на утюге кнопочку «вкыл». Зеленая такая, ребристая. На мармеладку похожа. Она даже включилась.
Впрочем, даже если сменить мелодию звонка, Сынхо все равно будет её слышать — острый музыкальный слух не проработаешь даже в инженерном цехе одной из самых успешных в мире хай-тек компаний.
-Сынхо, я прочитал всю инструкцию от корки до корки и научился стирать в стиральной машинке. Она скучная, но я научился.
-Сынхо, я сегодня купил в книжном магазине учебник по химии и прочитал все статьи, которые касаются йода. Потом нашел у матери медицинский справочник и сфотографировал на телефон, как выглядит активированный уголь, и теперь это фото стоит у меня на заставке, чтобы не забыть. А ещё с утра я попробовал навскидку отличить одно от другого — судя по тому, что не отравился, отличить уголь от йода я сумел.
-Сынхо, я сегодня с первого раза нормально открыл входную дверь в квартиру.
Между последним и следующим звонком Сонгю проходит не менее двух недель — поначалу Сынхо не особо волнуется, но затем начинает ощущать смутное беспокойство, которое постепенно перетекает в банальное кипячение чайника с подозрением «ты, блять, меня шантажировать вздумал?». Сынхо терпит первые дни, затем набирает знакомый мобильный телефон — то гудки, то «абонент временно недоступен», то самый наглый сброс.
Под конец он решается на запасной вариант — в пятницу после окончания последнего рабочего дня на неделе сворачивает в противоположную от направления к дому сторону, петляя по улицам и легко визуально вспоминая короткую дорогу до квартиры Сонгю.
И встречает его у самого подъезда, когда тот, сидя на скамейке около, явно набирает его, Сынхо, номер, придерживая бедром лежащий рядом и пытающийся улететь лист бумаги.
-О, Сынхо-а, - радостно поднимает взгляд Сонгю, убирая телефон в карман и вставая. - Я вот как раз тебе звонил, хотел сказать кое-что.
Сынхо молчит, и только взгляд — тяжелый-тяжелый — темными каплями разбивается о влажный асфальт под ногами.
-Я закончил педагогический экспресс-курс по воспитанию детей, вот, смотри, даже грамоту получил - «прошел курс подготовки педагогических кадров имени Ким Джусока, 2013 год, Сеул». Классно, правда?
И, сверкнув мимолетной улыбкой, скрывается в подъезде, ловко захлопывая дверь прямо перед носом Сынхо.
Сынхо проклинает создателей мобильных телефонов и обещает в скором времени предоставить руководству «Самсунг» проект усовершенствованного смартсфона, управляющегося силой мысли и отзывающегося мгновенным выключением на голосовую команду «пшел нахуй!».
-Сынхо, ты не спишь?
-Уже нет.
-А я пульгоги научился готовить.
И — короткие гудки.
-Сынхо-а, Сынхо-а!
Звонок Сонгю застает Сынхо за очередными сложными, многоуровневыми вычислениями — конечно, сбивает всю систему на раз-два, и Сынхо тоскливо думает, что, наверное, придется пересчитывать все заново. Или заставить Сонгю пересчитывать.
А, нет, лучше не надо, Сынхо же не хочет получить в ответ бумажку с упоротыми смайликами.
-Сынхо-а, а я сегодня не пошел на работу — и знаешь, почему? Нет, не знаешь, ты ничего вообще обо мне не знаешь. Я весь день сидел и пересыпал стиральный порошок из сахарниц в нормальные коробки. Черт, я даже не предполагал, что у меня столько порошка — лимонный, яблочный, морозная свежесть, магия розового...
И дальше — вновь две долгие недели, но, быть может, проходящие немного легче, потому что Сынхо отчасти знает, что нужно ожидать от Сонгю на этот раз; никаких звонков, никаких визитов, рабочий план перевыполнен, и начальство уже предлагает заслуженный отдых, да только не хочется, ни на какие Канары не хочется, потому что усталость кроет даже на отпуск.
Сынхо не прогадывает — Сонгю звонит ему ровно через две недели и будничным тоном сообщает, что отучился забывать шариковые ручки в чашках из-под утреннего, обеденного и до кучи вечернего кофе.
А Сынхо — Сынхо просто не знает, плакать ему или рыдать.
-Эй, механик, можешь меня поздравить — сегодня я пять раз разобрал свой мобильный на тему вытащить аккумулятор и все пять раз безупречно вставил симку в гнездо именно тем местом, которое нужно. Правда, я гений?
-Да кто бы спорил.
Конечно, на тризлоебучий одиннадцатый раз Сынхо хочет взорваться, разораться, устроить настоящий мужской скандал, переебать миру и ещё кое-кому — правда, он спокойный-спокойный и даже не тыкает пальцем, кому — но лишь вновь глубоко вздыхает, познавая дзэн, и так же вновь поднимает трубку.
-Я отучился оставлять черновики статей в туалете.
Сынхо молча кивает и кладет трубку до того, как Сонгю заканчивает, что «теперь я оставляю их в душевой кабинке».
Сынхо сидит за рабочим столом, зарывшись в бесконечные стопки бумаги и спрятавшись за столбцами вычислений и чертежей, и, сдавив кончиками пальцев виски, думает совсем не о высшей математике с её интегралами — в подсознании поочередно всплывают одиннадцать смененных рингтонов на звонке, одиннадцать микро диалогов, как в экзамене на знание английского языка, и одиннадцать феноменально идиотских заявлений Сонгю вплоть до того, что он, черт бы побрал этого интригана, сегодня открыл дверь квартиры с первого раза, даже не забыв, в какую сторону поворачивается ключ.
Сынхо вертит импровизированные карточки с картинами и так и эдак, как Менделеев когда-то создавал свою таблицу, но отчаянно не может найти никакой системы и логики в поступках Сонгю — впрочем, их, этих понятий, в жизни Сонгю, пожалуй, и не было никогда, но Сынхо чувствует, что есть здесь некий вселенский подъеб, что почище задачки на интегралы.
Сынхо знает, что для того, чтобы решить сложную задачу, нужно сосредоточиться — если и это не помогает, нужно просто отойти, отпустить, не думать, забыть. И — если ты действительно способен её решить — ход решения сам найдет тебя.
Если, конечно, способен — небольшая такая оговорка.
Эта задачка Сынхо оказывается вполне себе по зубам — это он понимает, когда совершенно случайно вспоминает давний уже, почти забытый телефонный разговор. Тот самый, когда Сонгю в очередной раз стало скучно мыть посуду.
«Ты не умеешь готовить. Ты не знаешь, как включается электроплита. Ты не умеешь стирать даже в стиральной машинке. Ты не знаешь, где у утюга кнопочка «вкыл». Ты не умеешь воспитывать детей. Ты не можешь различить йод с активированным углем и путаешься, в какую сторону повернуть ключ, чтобы открыть квартиру. Ты держишь стиральный порошок в упаковке из-под сахара и постоянно вставляешь симку в мобильный не тем местом. Ты забываешь черновики статей в туалете и возмущаешься, когда они находят совсем другое применение, ты забываешь шариковые ручки в чашках из-под кофе и кормишь хомяка кимчхи».
Сынхо в уме быстро воссоздает полную картинку — она поддается без какого-либо сопротивления, и он насчитывает ровно двенадцать положений, высказанных в телефонную мембрану.
Звонков — одиннадцать, и не было заявления только про хомячка.
Через несколько часов ожидаемо раздается звонок, и Сонгю, шурша в трубку пакетами, сообщает, что только что купил хомячку специальный корм в зоомагазине. Сынхо облизывает сухие губы, кивает своему отражению в зеркале, как-то упуская тот момент, что Сонгю этого видеть не может, и привычно слушает короткие гудки на том конце провода.
«Ты совершенно не знаешь, что такое любовь и привязанность к людям».
***
Четыре вечера — это слишком нормальное время для дружеского визита, слишком порядочное и правильное, чтобы это мог быть Сонгю. Сынхо, глядя прямо перед собой задумчивым взглядом, терпеливо выслушивает, как учитель жалующихся учеников, оба полушария своего мозга — логика настаивает, что в такое время может действительно прийти разве что какой-нибудь управдом, кто-нибудь из коллег или разносчик недавно заказанной пиццы, а интуиция психует и скандалит, что это ни кто иной, как капризный мальчик с крашеными русыми волосами, острым языком, филологическим образованием и неумелыми, гуманитарными лапками, которые пригодны разве что для игры на синтезаторе, пианино, фортепиано и прочих прелестях.
Сынхо — логик, и поэтому идет открывать дверь разносчику пиццы. Сынхо — без году минуту интуит, и поэтому не удивляется, увидев на пороге Сонгю.
Одет он как всегда не по погоде легко, и только шляпа — полосатый котелок с ленточкой — небрежно сдвинута на тот же бок, что и идеально выпрямленная, уже начинающая закрывать глаза челка. А в одной руке — небольшой чемодан, в другой — клетка с панически забившимся в угол хомяком, сверху которой замысловатым образом прикреплена бутылка шампанского. Сынхо замирает, безмолвно и вопросительно — и очень, очень медленно — поднимая брови.
Сонгю, не услышав ожидаемого, судя по всему, приветствия, недовольно дергает острым плечом.
-Чего стоишь, как ирландец за независимость? Может, дашь пройти?
Сказано тоном вроде и не требовательным, но каким-то капризно-убеждающим — ни градусом слабее, ни градусом крепче, и Сынхо покорно отступает, делая шаг назад и протягивая руку, чтобы забрать чемодан. Сонгю с готовностью сгружает поклажу и, прижимая к груди клетку с хомяком и бутылкой шампанского, как-то странно подавленно, грустно смотрит на Сынхо.
-И ты даже не спросишь, что я тут делаю? - Нет, тоска, наверное, совсем не поддельная здесь, в этом звонком, но сейчас тусклом и уставшем голосе. Сынхо чувствует, как его начинает потряхивает от резких перемен внешних обстоятельств — капризы, тоска, насмешка, грусть, глумление, страдание, интриги, боль.
-Что это? - тихо спрашивает он, глядя куда-то в область ключиц Сонгю, чтобы не терять контроль.
-Это? - Едва уловимая тень смеха в интонации. - Это мой хомяк, познакомься.
-Что это? - повторяет Сынхо, делая ударение на второе слово и поднимая, наконец, прямой взгляд. Сонгю, напротив, словно уравновешивая, опускает глаза.
-Это шампанское. Праздновать новоселье.
Сынхо делает несколько шагов назад и удачно присаживается на чемодан Сонгю, который, впрочем, выдерживал и не такие формы вандализма, чтобы сейчас предъявлять какие-либо целесообразные претензии. Сынхо упирается локтями в колени и устраивает подбородок на ладонях, ментально буквально рисуя в воздухе огромный знак вопроса.
Сонгю тихо вздыхает и пристраивает клетку с хомяком у стены, усаживаясь прямо на пол и скрещивая ноги в самом простом подобии позы лотоса. Трогает пальцем шнурки на высоких ботинках и начинает негромко:
-Сынхо-а, помнишь, ты мне сказал недавно — я уже, правда, и не помню, когда это было — что со мной не так в этом идиотском мире. Ну, ещё о том, что я не умею пользоваться кнопкой режимов на утюге, путаюсь во всем, забываю важное и всякое такое прочее... Помнишь?
Сынхо, конечно, помнит. Помнит и невесело улыбается, согласно кивая — наверное, если сейчас дать ему возможно повернуть время вспять, он не скажет в тот прошлый момент ни слова, потому что слишком тяжело — вся эта усталость, тусклость и невыразительность голоса, подавленный взгляд и, пожалуй, действительно не стоило тогда перегибать палку.
-Сынхо, я всему научился. Всему-всему.
Сынхо пытается мыслить объективно — по сути, тогда, в ночь мытья посуды, он не сказал ничего, что вышло бы за грани его обычных заявлений; все «как всегда», и только со стороны Сонгю, кажется, маятник начал колебаться немного в иной частоте.
Совсем в иной.
-Только вот...
Сынхо знает, что сейчас скажет Сонгю - знает, несмотря на все паутины, лабиринты с зияющими пропастями и ножницы с остатками золотистых нитей на лезвиях.
-Ты сказал мне тогда про привязанность. Знаешь, Сынхо, я перерыл кучу книг — просто огромное количество, но я не нашел ничего, я прочитал слишком много, я запутался и потерялся, я пытался понять, потому что действительно, наверное, пора менять что-то — что-то, не знаю даже, что конкретно, но менять — и я пробовал, но запутался, потому что все это — глупые написанные слова, и они не могут дать мне ничего, кроме раздражения и злости.
Шнурки на ботинках — прочные, матово-черные, удобные и качественные, и Сонгю теребит их, не опасаясь, что они могут пойти бахромой.
-И я впервые осознал, что не знаю, что делать — вернее, знаю, конечно, я не могу не знать, поэтому я здесь — поставь, пожалуйста, хомяка куда-нибудь в темное место, он у меня энергетический вампир и питается собственной никтофобией.
Сынхо молчит — и только успокоившиеся было крошечные механизмы внутри вновь приходят в хаотическое, броуновское движение, словно под воздействием какого-то импульса, и нет никакой упорядоченности, как всегда бывает в потоке заряженных частиц электрического тока — этот хаос бунтует, разъедает изнутри и противится.
Противится любому собственному вмешательству Сынхо в ход существования — противится и подчиняется только неумелым, гуманитарным пальцам Сонгю, тем, что ни разу не касались механического инструмента - только ручки, карандаша и клавиш фортепиано.
-Послушай, Сынхо, - Сонгю подбирается ближе и усаживается уже совсем рядом с Сынхо, запрокидывая голову и вглядываясь в его глаза внимательным, пытливым взглядом. - Научи меня. Пожалуйста, научи меня — ведь этому не учат книги, правда? Не учат ведь, я же пробовал, я старался, я хотел стать лучше. Пожалуйста...
Сонгю касается его губ самыми кончиками пальцев — невесомо и ненавязчиво, но тело пробивает разряд, отдаваясь почему-то в горло, которое пронизывает сжатым комком боли.
-Я никуда не уйду больше, я буду здесь, с тобой.
Сонгю не спрашивает — Сонгю утверждает. Сонгю знает все слишком давно, даже, пожалуй, знал раньше самого Сынхо — обо всей этой расстроенной системе, сломанных механизмах, подчиняющихся только его, Сонгю, рукам, хаотических движениях и панических пробивных токах крови, которая уже давно не годится для смазывания внутренних деталей.
Сонгю давно все знал лучше самого Сынхо.
Пятилетний ребенок, старый интриган.
Там, где заведомо неправильное тождество оказывается полностью доказанным как верное.
-Я никуда больше не уйду. Только научи меня — я хочу жить.
Сонгю обнимает очень осторожно, отчасти боязливо, словно стараясь не нарушить ещё больше, чем уже нарушено; всматривается в суть, умело обходя, чтобы не задеть, то, что ещё функционирует, мягкими движениями приводит в порядок совсем хаотичное и успокаивает паническое теплым дыханием; незаметными касаниями возвращает к жизни один участок системной платы за другим, соединяя разорванные нейроны — однако мало, совсем мало мгновений, и восстановлена лишь тысячная доля, но дело станет лишь за временем.
Сонгю прижимается лицом к груди Сынхо и затихает, словно бы и не требуя ничего в ответ.
Но Сынхо отдает — без просьб и требований отдает то, что и без того отдал много лет назад — то ли пять, то ли шесть, но это уже совсем не важно.
***
У окна — рабочий стол с разобранными электронными приборами, схемами и чертежами, для удобства восприятия разукрашенными разными цветами явно кем-то другим; у стола — синтезатор с пушистым ворохом нот, поверх которых — Trust Unspoken, и четкая грань между двумя этими совершенно разными мирами — грань, впрочем, слегка надломленная там, где чертежи смешиваются с нотами, образуя что-то качественно иное — возможно даже, новый мир, где заведомо неправильное тождество оказывается полностью доказанным как верное.
Вёрджил Ференце, Вёрджи, я вообще, конечно, упоролась и даже не спросила, что ты хотела бы получить от меня в подарок на день рождения - ни заявки, ни фразы, ни чего бы то ни было, но я подумала и решила, что не нужно этого, в сущности. И вспомнила об этих двух ребятах - скажи, пожалуйста, я не сильно промахнулась хотя бы с персонажами? : )
Вёрдж, на самом деле, этот текст... Хрен его знает, он не о днях рождения и не о подарках - впрочем, можно, наверное, считать, что о подарках, но подарках других, неявных и нематериальных. И я точно знаю, что после прочтения ты захочешь въебать мне по-дружески (?) лопатой. Я не буду против : )
С днем рождения тебя, Вёрдж. Банальных пожеланий писать не хочу - скажу лишь, что какой бы какашкой я ни была иногда, я тебя очень люблю.
Спасибо, что однажды появилась в моей жизни
С Днём Рождения
Название: Уравнение с переменной
Фэндом: !cross MBLAQ, Infinite
Пейринг: Сонгю/Сынхо
Рейтинг: PG-13
Жанр: повседневность, психология, ангст (не)отяжеленный + мелоди-фик
Предупреждение: AU (!) очень, нецензурная лексика немало
Небольшое зы: Сонгю-biased должны быть осторожны с этим текстом, потому что это даже не ООС - это что-то качественно другое, вообще из иного материала/материи, и оправдываться я, кстати, не особо собираюсь за свои выходки.
Уравнение с переменной-Послушай, я ужасно хочу спать, я весь день батрачил, как раб, я устал, Господи, ну пойми уже.
-Называй меня просто Сонгю, не нужно формальностей.
Сынхо закрывает глаза и с усилием проглатывает все, что вертится на языке — отчасти просто потому, что уже действительно нет сил, и сознание отключается не по желанию, а по потребности; кресло в один момент начинает казаться жестким и неудобным, но Сынхо терпит, слушая мерный звук воды на другом конце провода телефона и отчаянно отгоняя глухой и тяжелый, как бетонная плита, сон.
-Сонгю, - голос пусть и тихий, но вкрадчивый. - Ты знаешь, что я способен понять очень многое — в конце концов, не зря же инженерный закончил — но я до сих пор гадаю, на кой хер заставлять меня висеть на с тобой телефоне, пока ты моешь посуду.
-Мне скучно.
«Мне скучно» - это, черт побери, неоспоримый аргумент. Это — Сынхо по прошествии немалого количества лет знакомства может сказать точно — любимый и беспроигрышный аргумент Сонгю, потому что не бывало ещё момента, когда эта фраза оказывалась бы бесполезной, а сам Гю — посланным ко всем тризлоебучим ебеням этого мира.
-Охуенное объяснение.
-Как всегда.
«Как всегда» - это, конечно, самый оригинальный ответ, на который способен Сонгю. Вернее, так — это самый оригинальный ответ, на который способен Сонгю после долгого рабочего дня в редакции какого-то журнала в Мапхогу, холостяцкого ужина из кимчхи и полузамороженной куриной отбивной, холодного душа, потому что опять отключили горячую воду, и традиционной ежевечерней битвы с хомяком за тишину в квартире.
«Как всегда» - девиз, принцип, установка, настройка. Как будильник «как всегда» звонит в шесть утра, так и Сынхо «как всегда» терпит, выслушивает, выжимает жилетку от импровизированных слез и выдает ребенку в школу пару сэндвичей с китайской капустой.
Только ребенок какой-то больно великовозрастный и явно не раз оставался на второй год по причине весьма выборочной ответственности и столь же частичной нравственно-этической зрелости.
«Не включай газ, когда родителей нет дома», - это мы знаем.
«Не разговаривай с незнакомыми дяденьками на улице», - тоже с грехом пополам.
«Не играй с чувствами других людей», - эй, кто проведет ликбез? Ребенок у вас какой-то ужасно непонятливый, и вообще пора бы в ясельную группу.
-Послушай, ты мог бы вымыть посуду и без моего светского общества.
-Сынхо-а, ты до пиздецов зануден. Когда я разговариваю с тобой, моющее средство пенится лучше — тебе жалко, что ли? - Голос Сонгю звучит меланхолично. - В конце концов, я звоню за собственный счет, если ты об этом.
«Да ты ж, блять, идиот», - ужасно хочется просюсюкать Сынхо, но он держится, считает зеленых свинок и пальцы на руках, которых сначала почему-то девять, потом одиннадцать, затем тринадцать и восемь, но никак не десять.
-Просто я хочу спать, вот и все.
-Это не оправдание. Если не хочешь со мной разговаривать — так и скажи, и я пролечу над тобой, как фанера над Парижем, и приземлюсь где-нибудь в Хитроу.
Сынхо почему-то твердо уверен, что так оно и будет — скажи он сейчас нечто вроде такого, Сонгю осторожно положит трубку, купит билет на самолет, прилетит в Лондон и, осознав то, что он сделал, только в тот момент, как попадет под дождь прямо в Хитроу, позвонит ему, Сынхо, и в ультимативной форме заявит, де, здесь мокро, холодно и вообще «забери меня отсюда».
А потом добавит: «Мне скучно».
«Тебе, блять, скучно. А мне — охуенно с кровавой кашей из печени, селезенки и ребер, заправленной покрошенной диафрагмой и политой соусом из желудочного сока. Ок».
-Ты домыл?
-Постой, осталось две тарелки.
Сынхо досчитывает пятьдесят третью ухмыляющуюся свинью и методично распутывает две связки наушников, продолжая слышать в трубке лишь шуршание воды, редкий звон посуды и тихое, практически неслышное мурлыканье — песня явно английская, может, что-то из несовременных баллад вроде Вандера или Элтона Джона.
У Сонгю красивый голос — Сынхо готов собственноручно завинтить все краны в его квартире, чтобы перекрыть шумную воду, или устроить аварию на станции снабжения, подкинув в главный цех водородно-навозную бомбу.
-А ещё меня раздражает, что ты просто молчишь, хотя и висишь на телефоне — в этом случае я хочу спать ещё больше, - Сынхо хмур.
Шум воды, дрогнув, успокаивается, замолкая.
-А что я должен сказать? - Сынхо практически видит, как Сонгю передергивает плечами, прижимая трубку к уху, чтобы вытереть полотенцем руки. - Как прошел мой день? Ничего особенного. Написал статью на передовицу, замазал в фотошопе морщины какой-то старой пмсной дебилки на третьей полосе, насыпал соли вместо сахара начальнику в кофе, извинился, был оштрафован, потому что было видно, что я специально, поел удона, забыл покормить хомяка... Пожалуй, все. А, нет — меня ещё Ухён кинул. Сижу думаю — что со мной не так?
Сынхо базируется на диване и, с горем пополам уложив голову на подлокотник, вытягивает ноги, поднимает глаза к потолку с тем неповторимым выражением лица, которое принято называть вселенским фейспалмом без использования руки. Сынхо — специалист в этой олимпийской дисциплине.
Меня кинул Ховон, меня кинул Сонёль, меня кинул Мёнсу, меня кинул Тону, меня кинул Ухён, меня кинул кредитор в коммерческом банке, меня кинул разносчик пиццы в Мапхогу, меня кинул Сонёль, меня кинул Тону, меня кинул Мёнсу — о, это может продолжаться бесконечно. Сынхо искренне восхищается, с каким потрясающим равнодушием Сонгю сообщает ему об очередном трагическом повороте его личной жизни.
-Что с тобой не так? Хм, дай подумать. Ты не умеешь готовить.
-Я не умею готовить.
-Ты не знаешь, как включается электроплита.
-Я не знаю, как включается электроплита.
-Ты не умеешь стирать даже в стиральной машинке.
-Я не умею стирать даже в стиральной машинке.
-Ты не знаешь, где у утюга кнопочка «вкыл».
-Я не знаю, где у утюга кнопочка «вкыл».
-Ты отвратительная жена.
-Я отвратительная жена.
Молчание.
-Сынхо, ты ебнулся?
-Замолчи, - спокойно говорит Сынхо, перекладывая трубку под другое ухо. - Ты не умеешь воспитывать детей. Ты не можешь различить йод с активированным углем и путаешься, в какую сторону повернуть ключ, чтобы открыть квартиру. Ты держишь стиральный порошок в упаковке из-под сахара и постоянно вставляешь симку в мобильный не тем местом.Ты забываешь черновики статей в туалете и возмущаешься, когда они находят совсем другое применение, ты забываешь шариковые ручки в чашках из-под кофе и кормишь хомяка кимчхи.
-Окей. Я никчемен?
-Ты никчемен.
-Причина?
-Ты кормишь хомяка капустой, я же сказал.
-Ещё?
-Ты совершенно не знаешь, что такое любовь и привязанность к людям.
Сонгю молчит на другом конце провода — не слышно даже дыхания, и только, пожалуй, звук, как если бы по лакированной поверхности стола водили кончиком остро наточенного карандашного грифеля. Сынхо предпочитает не говорить ничего больше — он точно знает, что не сказал лишнего, что все «как всегда», и эта песня спета уже не раз; он точно знает, что Сонгю сейчас на полночи впадет в меланхолию и будет раз за разом переслушивать сопливые бабские песенки, а потом как ни в чем не бывало оденется, пойдет на работу и напишет статью о двух зверских насильственных убийствах на границе Тобонгу и Новонгу.
-Я домыл, - спустя несколько минут слышится его ничего не выражающий голос. - Спокойной ночи, Сынхо.
***
На самом деле, Сынхо уже давно упустил момент, когда нужно было сказать нечто вроде «эй, чувак, знай меру» и поставить на телефон определитель номера, поэтому вовсе перестает рисовать какие-то глупые грани, условности и ультиматумы. Хочешь названивать в два часа ночи? Да названивай. Желаешь часами простаивать у офиса «Samsung» и бессильно злиться, ожидая, потому что в инженерный корпус никого не пускают? Валяй. Хочешь по выходным просыпаться в пять утра и трезвонить в дверь, чтобы нагадить ближнему? Пожалуйста.
Только в душу не лезь и не пытайся там своими неумелыми, гуманитарными лапками переключать различные механизмы — там и без тебя все разлажено, разодрано и пляшет само по себе. Вернее — не без тебя, а из-за тебя.
Эй, у вас ребенок какой-то больно любопытный и карандашом заинтересованно ковыряется в сердечном моторчике, насвистывая мелодию Омара Акрама.
-Руки местами поменяю, - обещает Сынхо весомо, когда Сонгю тянется к разложенным на столе в определенном порядке магнитам, чтобы навести очередную бумшакалаку и убежать, улюлюкая, как проклятый невоспитанный дошкольничек.
Сынхо, наверное, позволяет слишком многое. Нет, не себе — ему. Позволяет, закрывая на все глаза и переставая убежать даже себя самого, что это правильно и нормально; никаких убеждений — только бесконечная вседозволенность, бесконечное вседоверие и бесконечное всепрощение, даже если механизмы начинают с пугающей частотой выходить из строя, отдаваясь острой режущей под ребрами с типичной иррадиацией вверх, в правое плечо.
Пять или шесть — сколько там этих лет-годов было? Пять или шесть по триста шестьдесят пять вседозволенности, вседоверия и всепрощения — Сынхо куда удобнее мыслить числами, потому что они не обманывают, не предают и не лукавят, да и боли от них, мертвых и сухих, куда меньше, чем от влажных, словно пропитанных влагой дыхания образов или слов.
Пять или шесть лет «как всегда».
Сонгю, словно пятилетний ребенок — не признает границ пространства, слышит только что, что хочет слышать, говорит то, о чем думает и совершенно не воспринимает слово «нет». Сонгю, словно старый восьмидесятилетний интриган — вдоль и поперек знает человеческую душу, все её струны, силы и слабости, где нужно порвать, где зашить, где уничтожить или взрастить качественно новое. Сонгю, словно пятнадцатилетний подросток, не знающий, с какого конца натягивать презерватив — абсолютно не понимает, в каком ключе можно пользоваться своими интриганскими умениями.
Сущий минимализм — чем меньше струн, тем больше места, чем больше места, тем лучше и приятнее. Следовательно — рвем это, топчем это, раздираем это, поливаем кислотой это и вот это, а ещё сверху давим прессом и пускаем на опилки. Вот и вся арифметика.
Сонгю способен позвонить на мобильный в три часа ночи с вопросом «эй, Сынхо, у тебя есть что-нибудь из Канта»? Нет, черт побери, я инженер, я могу рассказать тебе про Уатта или Эйнштейна, но с Кантом, дорогуша, разбирайся сам!
Или в два часа, но уже с чем-то вроде «ты спишь?». Да, сплю, нет, не сплю, да что уже случилось?
-Почему обязательно что-то должно было случиться?
-Два часа ночи, Сонгю, два.
-Я просто хотел пожелать спокойной ночи.
-Блять.
-Я тоже тебя люблю и уважаю.
Сонгю действительно способен уйти в середине дня с работы, мотивировав это тем, что «в стране демократия, свобода действия и мыслепроизводства», пешком подкатить к офису «Samsung», где работает инженером Сынхо, и потребовать пройти в инженерный корпус, чтобы увидеться с другом. Доступ, туда, конечно, запрещен; Сонгю психует, устраивает скандалы, сюсюкает, угрожает, шепелявит и картавит, заставляет сбежаться на вопли всю администрацию и развлекать его, чтобы ушел уже наконец или хотя бы заткнулся; в столь веселом обществе дожидается окончания рабочей смены Сынхо и, едва завидев его, кидается вперед, бесцеремонно повиснув на шее.
А на вопрос «что здесь, пресвятые лучи геморроя, происходит?» просто отвечает, что пришел сказать о том, что соскучился.
-Господи, мы ведь не виделись всего два дня.
-Это охеренно много, - уверенно отвечает Сонгю, глядя очень серьезно и спокойно из-под выпрямленной темно-русой крашеной челки.
И в такие моменты Сынхо кажется, что бред это все насчет избирательной моральной зрелости, и Сонгю может — может стоять на ногах, может видеть и осознавать то, что делает, может контролировать себя и понимать последствия своих поступков.
А тот уже бежит где-то впереди, размахивая демисезонным шарфом, и покупает в первом попавшемся магазине кимчхи для хомячка.
И Сынхо думает, что безнадежно все это.
-Ах да, ещё я — гей. Ужасно, правда?
Сынхо пожимает плечами.
-Да. Нет. Не знаю. Мне все равно.
-Да херня это все, - небрежно машет рукой Сонгю. - Не может человек одновременно мастерить всякие электронные игрушки и играть на пианино. А?
И на память наигрывает на синтезаторе «Trust Unspoken» Омара Акрама, практически закрыв глаза и совсем легко касаясь клавиш кончиками пальцев.
Сынхо, дослушав, спокойно встает, аккуратно отодвигает Сонгю и проигрывает то же самое без нот, напоминаний и подсказок, почти на глядя на черно-белое клавишное полотно. Почерк, стиль — совсем иной, чем у Сонгю, но.
-Ты ведь работаешь чертовым инженером в «Самсунге», - беспомощно произносит Сонгю, ударяя ладонью по клавишам и морщась от резкого, короткого и высокого звука.
-И что?
Сонгю перебирается поближе к Сынхо, едва ли не сваливая синтезаторскую установку, и внимательно смотрит ему в глаза снизу вверх, словно стараясь различить в них что-то качественно иное вроде второго зрачка или радужки с оттенком цветов папоротника.
-Ты идеальный? - Спрашивает он глухо и настолько серьезно, что у Сынхо сама по себе лопается какая-то тонкая деталь в подреберье и впивается в слизистую сотнями металлических осколков.
-Нет. Я не читал Канта.
Сонгю поднимается, придирчиво отряхивает джинсы от несуществующей пыли и несколько раз кивает самому себе.
-Окей. Я понимаю. Кант на второй полке слева.
И уходит на кухню, откуда через минуту доносится шум чайника, оставляя Сынхо в растерянности рассматривать корешки собрания сочинений и спрашивать у тебя, да what the fuck is going on, в конце-то концов.
Сонгю с трудом различает режимы работы электрической отопительной батареи, на второй день умудряется запороть новую стиральную машинку, то и дело пытается включить газ, поворачивая ручку в противоположную сторону и постоянно пробует засунуть наушники не в нормальное гнездо плеера, а в то, которое для видео-кабеля. Сонгю почти всегда забывает выключать свет при уходе из квартиры, ухитряется пережарить и пересолить даже яичницу, в разъем «resert» на планшетнике пытается воткнуть не иголку, а как минимум стержень от толстой шариковой ручки и катастрофически не знает, как сделать так, чтобы смартсфон работал, но для абонентов сети был недоступен.
Сонгю способен простым карандашом за несколько десятков секунд начертить базис для карты души любого человека и ещё за пару десятков минут, лишь наблюдая за ним, внести коррективы в начерченное так, чтобы оно стало досконально повторять сущность конкретной личности; Сонгю способен разукрасить рисунок в цвета ауры человека, красочно и ораторски расписать все его тайно скрываемые в шкафу скелеты, собрать их в кучу, засунуть обратно и заставить больше никогда не вылазить наружу, или же — напротив — парой щелчков пальцев вынудить плясать всю оставшуюся жизнь под свою дудку.
Сонгю лучше любого другого знает, где в золотистой паутине человеческой натуры нужно обрезать ножницами, чтобы стало больно, а где надрезать, чтобы вышел гной и болеть перестало; видит, где нужно выжечь сгнившее огнем зажигалки, чтобы дать возможность вырасти новой материи, а где — подпалить спичкой, чтобы в итоге уничтожить дотла.
Сонгю, черт бы его побрал, иногда забывает даже домашний телефон вернуть на базу, чтобы заряжался.
-Да ты ж, блядь, идиот, - хочется просюсюкать Сынхо, но он держится. Долго, давно держится, обозначая дни числами, которые не лукавят, и методично, раз за разом, пытаясь разобрать кровавую кашу внутри, соединить заново приборы в электрическую цепь и запустить программу восстановления операционной системы.
Да только вирус, кажется, проник слишком глубоко.
И единственный, наверное, выход — менять системную плату. Но Сынхо не будет.
Не будет, потому что при смене системной платы не остается ни килобайта когда-то сохраненной информации, ни единого файла, ибо все новое, стерильное, чистое — но ему, Сынхо, эта чистота и задаром не нужна, если она означает пустоту и то, что Сонгю в новой реальности будет стоять где-нибудь под дождем в Хитроу и уже не позвонит ему.
Никогда.
Хотя бы потому, что просто никогда его не знал.
***
Сонгю объявляется только через полторы недели — и не звонит даже, а просто, практически «как всегда», приходит к офису «Samsung», но уже не утраивает скандалов и только вежливо просит, де, можно ли подождать в приемном зале. Конечно, можно, проходите.
И лаже не пытается скинуть Сынхо смску о том, что пришел — покорно и терпеливо ждет, пока окончится рабочий день, и встречает лишь коротким «привет, я не отвлеку?».
Сынхо смотрит с легким удивлением и качает головой — под диафрагмой дрожит что-то и неприятно ноет, как если бы намечалась небольшая перемена в погоде. От штиля к торнадо.
-Нет, конечно, - Сынхо встряхивает головой, отгоняя одновременно наваждения и чувствуя себя откровенным косинусом.
Они выходят из здания, и Сынхо привычно — как всегда, когда находится рядом с Сонгю — сворачивает вправо к небольшой кофейне, но Сонгю отрицательно качает головой и отводит взгляд.
-Я просто сказать кое-что хотел, ничего не нужно.
Слишком странно и непривычно, слишком тихо, покорно и терпеливо, слишком толерантно и нейтрально — у Сынхо даже отчасти сводит зубы и долбит тупым молотком где-то в области затылка. Сонгю поднимает на него взгляд — уже знакомый, очень сосредоточенный и напряженный, как у ребенка, который отчаянно пытается вспомнить, сколько уже, блять их, будет семью шесть.
-Я научился включать эту чертову электроплиту, Сынхо.
Сынхо замирает на секунду, а потом поднимает взгляд к небу, чтобы, развернувшись, зашагать по направлению к дому, точно зная, что Сонгю не пойдет следом.
Глупо все это.
С тех пор Сонгю вообще перестает попадаться Сынхо на глаза — и только звонки, не ежедневные даже, а дня через два или порой три, но постоянные и устойчивые, как восход солнца или наступление ночи.
Сынхо больше верит числам, насчитывает этих звонков в количестве дюжины и не думает ни о каких суевериях, придерживаясь принципа, что приметы сбываются с теми, кто в них более всего верит.
У Сынхо на звонке стоит «Seven nation army» в даб-степ ремиксе, потому что он подсознательно не выносит тяжелых звуков и сразу же распознает их в окружающей какофонии.
-Сынхо-а?
-Да?
-Я нашел на утюге кнопочку «вкыл». Зеленая такая, ребристая. На мармеладку похожа. Она даже включилась.
Впрочем, даже если сменить мелодию звонка, Сынхо все равно будет её слышать — острый музыкальный слух не проработаешь даже в инженерном цехе одной из самых успешных в мире хай-тек компаний.
-Сынхо, я прочитал всю инструкцию от корки до корки и научился стирать в стиральной машинке. Она скучная, но я научился.
-Сынхо, я сегодня купил в книжном магазине учебник по химии и прочитал все статьи, которые касаются йода. Потом нашел у матери медицинский справочник и сфотографировал на телефон, как выглядит активированный уголь, и теперь это фото стоит у меня на заставке, чтобы не забыть. А ещё с утра я попробовал навскидку отличить одно от другого — судя по тому, что не отравился, отличить уголь от йода я сумел.
-Сынхо, я сегодня с первого раза нормально открыл входную дверь в квартиру.
Между последним и следующим звонком Сонгю проходит не менее двух недель — поначалу Сынхо не особо волнуется, но затем начинает ощущать смутное беспокойство, которое постепенно перетекает в банальное кипячение чайника с подозрением «ты, блять, меня шантажировать вздумал?». Сынхо терпит первые дни, затем набирает знакомый мобильный телефон — то гудки, то «абонент временно недоступен», то самый наглый сброс.
Под конец он решается на запасной вариант — в пятницу после окончания последнего рабочего дня на неделе сворачивает в противоположную от направления к дому сторону, петляя по улицам и легко визуально вспоминая короткую дорогу до квартиры Сонгю.
И встречает его у самого подъезда, когда тот, сидя на скамейке около, явно набирает его, Сынхо, номер, придерживая бедром лежащий рядом и пытающийся улететь лист бумаги.
-О, Сынхо-а, - радостно поднимает взгляд Сонгю, убирая телефон в карман и вставая. - Я вот как раз тебе звонил, хотел сказать кое-что.
Сынхо молчит, и только взгляд — тяжелый-тяжелый — темными каплями разбивается о влажный асфальт под ногами.
-Я закончил педагогический экспресс-курс по воспитанию детей, вот, смотри, даже грамоту получил - «прошел курс подготовки педагогических кадров имени Ким Джусока, 2013 год, Сеул». Классно, правда?
И, сверкнув мимолетной улыбкой, скрывается в подъезде, ловко захлопывая дверь прямо перед носом Сынхо.
Сынхо проклинает создателей мобильных телефонов и обещает в скором времени предоставить руководству «Самсунг» проект усовершенствованного смартсфона, управляющегося силой мысли и отзывающегося мгновенным выключением на голосовую команду «пшел нахуй!».
-Сынхо, ты не спишь?
-Уже нет.
-А я пульгоги научился готовить.
И — короткие гудки.
-Сынхо-а, Сынхо-а!
Звонок Сонгю застает Сынхо за очередными сложными, многоуровневыми вычислениями — конечно, сбивает всю систему на раз-два, и Сынхо тоскливо думает, что, наверное, придется пересчитывать все заново. Или заставить Сонгю пересчитывать.
А, нет, лучше не надо, Сынхо же не хочет получить в ответ бумажку с упоротыми смайликами.
-Сынхо-а, а я сегодня не пошел на работу — и знаешь, почему? Нет, не знаешь, ты ничего вообще обо мне не знаешь. Я весь день сидел и пересыпал стиральный порошок из сахарниц в нормальные коробки. Черт, я даже не предполагал, что у меня столько порошка — лимонный, яблочный, морозная свежесть, магия розового...
И дальше — вновь две долгие недели, но, быть может, проходящие немного легче, потому что Сынхо отчасти знает, что нужно ожидать от Сонгю на этот раз; никаких звонков, никаких визитов, рабочий план перевыполнен, и начальство уже предлагает заслуженный отдых, да только не хочется, ни на какие Канары не хочется, потому что усталость кроет даже на отпуск.
Сынхо не прогадывает — Сонгю звонит ему ровно через две недели и будничным тоном сообщает, что отучился забывать шариковые ручки в чашках из-под утреннего, обеденного и до кучи вечернего кофе.
А Сынхо — Сынхо просто не знает, плакать ему или рыдать.
-Эй, механик, можешь меня поздравить — сегодня я пять раз разобрал свой мобильный на тему вытащить аккумулятор и все пять раз безупречно вставил симку в гнездо именно тем местом, которое нужно. Правда, я гений?
-Да кто бы спорил.
Конечно, на тризлоебучий одиннадцатый раз Сынхо хочет взорваться, разораться, устроить настоящий мужской скандал, переебать миру и ещё кое-кому — правда, он спокойный-спокойный и даже не тыкает пальцем, кому — но лишь вновь глубоко вздыхает, познавая дзэн, и так же вновь поднимает трубку.
-Я отучился оставлять черновики статей в туалете.
Сынхо молча кивает и кладет трубку до того, как Сонгю заканчивает, что «теперь я оставляю их в душевой кабинке».
Сынхо сидит за рабочим столом, зарывшись в бесконечные стопки бумаги и спрятавшись за столбцами вычислений и чертежей, и, сдавив кончиками пальцев виски, думает совсем не о высшей математике с её интегралами — в подсознании поочередно всплывают одиннадцать смененных рингтонов на звонке, одиннадцать микро диалогов, как в экзамене на знание английского языка, и одиннадцать феноменально идиотских заявлений Сонгю вплоть до того, что он, черт бы побрал этого интригана, сегодня открыл дверь квартиры с первого раза, даже не забыв, в какую сторону поворачивается ключ.
Сынхо вертит импровизированные карточки с картинами и так и эдак, как Менделеев когда-то создавал свою таблицу, но отчаянно не может найти никакой системы и логики в поступках Сонгю — впрочем, их, этих понятий, в жизни Сонгю, пожалуй, и не было никогда, но Сынхо чувствует, что есть здесь некий вселенский подъеб, что почище задачки на интегралы.
Сынхо знает, что для того, чтобы решить сложную задачу, нужно сосредоточиться — если и это не помогает, нужно просто отойти, отпустить, не думать, забыть. И — если ты действительно способен её решить — ход решения сам найдет тебя.
Если, конечно, способен — небольшая такая оговорка.
Эта задачка Сынхо оказывается вполне себе по зубам — это он понимает, когда совершенно случайно вспоминает давний уже, почти забытый телефонный разговор. Тот самый, когда Сонгю в очередной раз стало скучно мыть посуду.
«Ты не умеешь готовить. Ты не знаешь, как включается электроплита. Ты не умеешь стирать даже в стиральной машинке. Ты не знаешь, где у утюга кнопочка «вкыл». Ты не умеешь воспитывать детей. Ты не можешь различить йод с активированным углем и путаешься, в какую сторону повернуть ключ, чтобы открыть квартиру. Ты держишь стиральный порошок в упаковке из-под сахара и постоянно вставляешь симку в мобильный не тем местом. Ты забываешь черновики статей в туалете и возмущаешься, когда они находят совсем другое применение, ты забываешь шариковые ручки в чашках из-под кофе и кормишь хомяка кимчхи».
Сынхо в уме быстро воссоздает полную картинку — она поддается без какого-либо сопротивления, и он насчитывает ровно двенадцать положений, высказанных в телефонную мембрану.
Звонков — одиннадцать, и не было заявления только про хомячка.
Через несколько часов ожидаемо раздается звонок, и Сонгю, шурша в трубку пакетами, сообщает, что только что купил хомячку специальный корм в зоомагазине. Сынхо облизывает сухие губы, кивает своему отражению в зеркале, как-то упуская тот момент, что Сонгю этого видеть не может, и привычно слушает короткие гудки на том конце провода.
«Ты совершенно не знаешь, что такое любовь и привязанность к людям».
***
Четыре вечера — это слишком нормальное время для дружеского визита, слишком порядочное и правильное, чтобы это мог быть Сонгю. Сынхо, глядя прямо перед собой задумчивым взглядом, терпеливо выслушивает, как учитель жалующихся учеников, оба полушария своего мозга — логика настаивает, что в такое время может действительно прийти разве что какой-нибудь управдом, кто-нибудь из коллег или разносчик недавно заказанной пиццы, а интуиция психует и скандалит, что это ни кто иной, как капризный мальчик с крашеными русыми волосами, острым языком, филологическим образованием и неумелыми, гуманитарными лапками, которые пригодны разве что для игры на синтезаторе, пианино, фортепиано и прочих прелестях.
Сынхо — логик, и поэтому идет открывать дверь разносчику пиццы. Сынхо — без году минуту интуит, и поэтому не удивляется, увидев на пороге Сонгю.
Одет он как всегда не по погоде легко, и только шляпа — полосатый котелок с ленточкой — небрежно сдвинута на тот же бок, что и идеально выпрямленная, уже начинающая закрывать глаза челка. А в одной руке — небольшой чемодан, в другой — клетка с панически забившимся в угол хомяком, сверху которой замысловатым образом прикреплена бутылка шампанского. Сынхо замирает, безмолвно и вопросительно — и очень, очень медленно — поднимая брови.
Сонгю, не услышав ожидаемого, судя по всему, приветствия, недовольно дергает острым плечом.
-Чего стоишь, как ирландец за независимость? Может, дашь пройти?
Сказано тоном вроде и не требовательным, но каким-то капризно-убеждающим — ни градусом слабее, ни градусом крепче, и Сынхо покорно отступает, делая шаг назад и протягивая руку, чтобы забрать чемодан. Сонгю с готовностью сгружает поклажу и, прижимая к груди клетку с хомяком и бутылкой шампанского, как-то странно подавленно, грустно смотрит на Сынхо.
-И ты даже не спросишь, что я тут делаю? - Нет, тоска, наверное, совсем не поддельная здесь, в этом звонком, но сейчас тусклом и уставшем голосе. Сынхо чувствует, как его начинает потряхивает от резких перемен внешних обстоятельств — капризы, тоска, насмешка, грусть, глумление, страдание, интриги, боль.
-Что это? - тихо спрашивает он, глядя куда-то в область ключиц Сонгю, чтобы не терять контроль.
-Это? - Едва уловимая тень смеха в интонации. - Это мой хомяк, познакомься.
-Что это? - повторяет Сынхо, делая ударение на второе слово и поднимая, наконец, прямой взгляд. Сонгю, напротив, словно уравновешивая, опускает глаза.
-Это шампанское. Праздновать новоселье.
Сынхо делает несколько шагов назад и удачно присаживается на чемодан Сонгю, который, впрочем, выдерживал и не такие формы вандализма, чтобы сейчас предъявлять какие-либо целесообразные претензии. Сынхо упирается локтями в колени и устраивает подбородок на ладонях, ментально буквально рисуя в воздухе огромный знак вопроса.
Сонгю тихо вздыхает и пристраивает клетку с хомяком у стены, усаживаясь прямо на пол и скрещивая ноги в самом простом подобии позы лотоса. Трогает пальцем шнурки на высоких ботинках и начинает негромко:
-Сынхо-а, помнишь, ты мне сказал недавно — я уже, правда, и не помню, когда это было — что со мной не так в этом идиотском мире. Ну, ещё о том, что я не умею пользоваться кнопкой режимов на утюге, путаюсь во всем, забываю важное и всякое такое прочее... Помнишь?
Сынхо, конечно, помнит. Помнит и невесело улыбается, согласно кивая — наверное, если сейчас дать ему возможно повернуть время вспять, он не скажет в тот прошлый момент ни слова, потому что слишком тяжело — вся эта усталость, тусклость и невыразительность голоса, подавленный взгляд и, пожалуй, действительно не стоило тогда перегибать палку.
-Сынхо, я всему научился. Всему-всему.
Сынхо пытается мыслить объективно — по сути, тогда, в ночь мытья посуды, он не сказал ничего, что вышло бы за грани его обычных заявлений; все «как всегда», и только со стороны Сонгю, кажется, маятник начал колебаться немного в иной частоте.
Совсем в иной.
-Только вот...
Сынхо знает, что сейчас скажет Сонгю - знает, несмотря на все паутины, лабиринты с зияющими пропастями и ножницы с остатками золотистых нитей на лезвиях.
-Ты сказал мне тогда про привязанность. Знаешь, Сынхо, я перерыл кучу книг — просто огромное количество, но я не нашел ничего, я прочитал слишком много, я запутался и потерялся, я пытался понять, потому что действительно, наверное, пора менять что-то — что-то, не знаю даже, что конкретно, но менять — и я пробовал, но запутался, потому что все это — глупые написанные слова, и они не могут дать мне ничего, кроме раздражения и злости.
Шнурки на ботинках — прочные, матово-черные, удобные и качественные, и Сонгю теребит их, не опасаясь, что они могут пойти бахромой.
-И я впервые осознал, что не знаю, что делать — вернее, знаю, конечно, я не могу не знать, поэтому я здесь — поставь, пожалуйста, хомяка куда-нибудь в темное место, он у меня энергетический вампир и питается собственной никтофобией.
Сынхо молчит — и только успокоившиеся было крошечные механизмы внутри вновь приходят в хаотическое, броуновское движение, словно под воздействием какого-то импульса, и нет никакой упорядоченности, как всегда бывает в потоке заряженных частиц электрического тока — этот хаос бунтует, разъедает изнутри и противится.
Противится любому собственному вмешательству Сынхо в ход существования — противится и подчиняется только неумелым, гуманитарным пальцам Сонгю, тем, что ни разу не касались механического инструмента - только ручки, карандаша и клавиш фортепиано.
-Послушай, Сынхо, - Сонгю подбирается ближе и усаживается уже совсем рядом с Сынхо, запрокидывая голову и вглядываясь в его глаза внимательным, пытливым взглядом. - Научи меня. Пожалуйста, научи меня — ведь этому не учат книги, правда? Не учат ведь, я же пробовал, я старался, я хотел стать лучше. Пожалуйста...
Сонгю касается его губ самыми кончиками пальцев — невесомо и ненавязчиво, но тело пробивает разряд, отдаваясь почему-то в горло, которое пронизывает сжатым комком боли.
-Я никуда не уйду больше, я буду здесь, с тобой.
Сонгю не спрашивает — Сонгю утверждает. Сонгю знает все слишком давно, даже, пожалуй, знал раньше самого Сынхо — обо всей этой расстроенной системе, сломанных механизмах, подчиняющихся только его, Сонгю, рукам, хаотических движениях и панических пробивных токах крови, которая уже давно не годится для смазывания внутренних деталей.
Сонгю давно все знал лучше самого Сынхо.
Пятилетний ребенок, старый интриган.
Там, где заведомо неправильное тождество оказывается полностью доказанным как верное.
-Я никуда больше не уйду. Только научи меня — я хочу жить.
Сонгю обнимает очень осторожно, отчасти боязливо, словно стараясь не нарушить ещё больше, чем уже нарушено; всматривается в суть, умело обходя, чтобы не задеть, то, что ещё функционирует, мягкими движениями приводит в порядок совсем хаотичное и успокаивает паническое теплым дыханием; незаметными касаниями возвращает к жизни один участок системной платы за другим, соединяя разорванные нейроны — однако мало, совсем мало мгновений, и восстановлена лишь тысячная доля, но дело станет лишь за временем.
Сонгю прижимается лицом к груди Сынхо и затихает, словно бы и не требуя ничего в ответ.
Но Сынхо отдает — без просьб и требований отдает то, что и без того отдал много лет назад — то ли пять, то ли шесть, но это уже совсем не важно.
***
У окна — рабочий стол с разобранными электронными приборами, схемами и чертежами, для удобства восприятия разукрашенными разными цветами явно кем-то другим; у стола — синтезатор с пушистым ворохом нот, поверх которых — Trust Unspoken, и четкая грань между двумя этими совершенно разными мирами — грань, впрочем, слегка надломленная там, где чертежи смешиваются с нотами, образуя что-то качественно иное — возможно даже, новый мир, где заведомо неправильное тождество оказывается полностью доказанным как верное.
@музыка: Trust Unspoken
@темы: кто-то что-то сказал?, MBLAQ, Infinite, музыка, фанфики, формула счастья
-
-
04.10.2012 в 02:52