nah, fuck it
Есть вещи, которым не перестаешь удивляться. И вдвойне волшебно, когда такие вещи происходят непосредственно с тобой.
Спасибо всем, кто терпел мое нытье, пока я писал и дорабатывал эту вещь.
Название: Ночной кошмар — синоним одержимости
Фэндом: BigBang
Автор: Глава Эстетов Быдлограда
Пейринг: Тхэян | Чиён
Рейтинг: R за тематику
Жанр: ангст, психология, философия, драма (?)
Предупреждение: AU, психологические отклонения
Размер: мини, 4638 слов
Варнинг! Если вы чувствуете, что вам лучше бы не читать что-то, содержащее описание психологических девиаций и прочих атрибутов подобной тематики, не читайте.
Не скажу, что здесь кровькишкираспидорасило, но все же.
Ночной кошмар — синоним одержимости | 4638 словУ Тхэяна в который создается впечатление, что осень — больше даже не время года, а универсальный стиральный порошок, качественно уничтожающий все цветные пятна с сероватой городской ткани. Сначала, конечно — с сентября где-то — это почти незаметно: зелень деревьев окрашивается в оттенки теплой палитры; держится неделю-другую, радуя глаз прохожих и маленьких детей, нетерпеливо подпрыгивающих под кронами и желающих заполучить фигурный кленовый с красно-пурпурными разводами; потом же просто осыпается красочным дождем, в секунду оголяя серые ветви. Вскоре листовой ковер убирают хмурые эскадры дворников, и начинается период, что Тхэян называет «стиральным порошком» - те опавшие листья, которые не уничтожают люди, осень холодным ветром сбивает в стаи и уносит в воды реки, где они, темнея, держатся пару часов на воде и скрываются в волнах.
Словно аккуратно кисточкой убирает капли яркой краски с сероватого полотна.
А Ёнбэ успевает только схватить пару фигурных кленовых и бережно поставить в вазу на подоконнике, чтобы хоть как-то обозначить в реальности наличие «поэтической» осени - той, что щедро разукрашена золотистыми и пурпурными тонами и что так редко навещает Землю.
Этот год и этот день на самом деле ничем не отличается от предыдущих — ни цветом, ни ощущением, ни вообще чем бы то ни было. Все тот же город, улица, час на циферблате и та же температура воздуха — около нуля по Цельсию, но уже слегка потряхивает и кончики пальцев мерзнут без перчаток. То же драповое пальто, те же пуговки серых наушников и тот же Тхэян, стоящий перед прикрытой дверью подъезда, в который через щель гуляют порывы ветра.
Он стоит пять, десять, пятнадцать минут, но не ощущает того радостного чувства, которое появляется, когда после долгой прогулки на холоде собираешься зайти в теплую квартиру. Тхэ сейчас раздумывает над этим мало, потому что уже давно понял, что в этой квартире всегда холоднее, чем на улице. И там можно даже не снимать пальто.
В квартире, как и в подъезде, гуляют порывы неуютного ветра — Ёнбэ по привычке думает, что снова не закрыта входная дверь и окна распахнуты в каждой комнате. Закрывать их и вообще пытаться что-то изменить в этой наработанной системе бесполезно — он не раз уверялся, кутаясь в верхнюю одежду посреди кухни и грея руки о старый газовый чайник.
Тхэян входит без стука и всё-таки прикрывает за собой дверь; не разуваясь и не скидывая пальто, сразу привычно проходит на кухню и зажигает газ на плите, не торопясь ставить чайник.
Он прислушивается к тому, что происходит в гостиной — словно обжегшись на молоке, дует на воду. Тхэ всегда так делает — пытается понять, можно ли заходить в комнату, или лучше повременить, потому что Чиён работает.
Причина вовсе не в том, что боится помешать ему или сбить настроение — Тхэян просто страшно. Страшно видеть, как Чиён делает то, что не приносит ему ни копейки и закрывает в собственном тесном, ограниченном мире — пишет тексты песен.
И вновь подсознанием возвращается в тот день, когда поклялся никогда не видеть пишущего Чиёна или, увидев, больше ни за что не возвращаться в эту проклятую морозную квартиру, насквозь пропитанную безумием и одержимостью.
***
Кажется, Тхэян уже знает, как пахнет холод; ему все равно, что звучит это слишком глупо и нереально — он признает лишь факт, споткнувшись об порог гостиной, сходу налетев на диван и морщась не от боли, а от режущего легкие воздуха.
-Привет, Чиён. Тысяча чертей, как ты можешь терпеть этот адский холод, ты же точно что-нибудь подхватишь, опомнись уже, - Ёнбэ говорит без пауз и не дожидается ответов, растирая ладони и безуспешно пытаясь плотнее закрыть рассохшиеся окна.
Дракон не говорит ни слова и будто не замечает, что кто-то вообще зашел в комнату; первое время Тхэян не особо придает этому значения, делая скидку на то, что Чиён, скорее всего, погружен в работу.
Она бесполезная, по сути. Тексты в стол, а нервы смахивают на оголенные провода с током.
-Чиён?
Стол — старый, исцарапанный сотнями дешевых шариковых ручек и тронутый тлением от повышенной влажности; бумага желтовато-серая и некачественная, а стержень в шариковой ручке то и дело западает или сочится цельными каплями чернил.
Чиён сидит, забравшись с ногами на стул, обхватив руками худые колени и сильно сгорбившись — от позы веет такой безысходностью, что Тхэ на мгновение холодеет, а потом одним шагом подскакивает к Джиди, присаживаясь перед ним и пытаясь заглянуть в глаза.
Там — пустота. Нет, не то, что бы совсем ничего; зрачки расширены не сильнее обычного, да и мутная дымка ровно настолько мутна, насколько позволяет нормальное состояние. Тхэ перетряхивает от отсутствия любого выражения осмысленности — эти глаза, наверное, могли бы принадлежать герою фотографии мертвеца.
Или сумасшедшего.
-Что происходит? - голос дрожит и сбивается на сиплость, но Тхэян, пусть и чувствует явную глупость своего вопроса, все равно говорит вслух. Хотя бы ради того, чтобы слышать и осознавать, что он все ещё существует, а не упал в омут отрешенности, утянутый Чиёном.
Растерянный взгляд Тхэяна перескакивает с глаз Дракона на ворохи истертых и измятых листов бумаги; на секунду задерживается на чернильных пятнах на поверхности стола.
А плечи и предплечья у Чиёна исцарапаны в кровь, словно кто-то долго и упорно с силой водил по ним ногтями.
Тхэян невольно подается назад, когда Чиён, облизав сухие губы, твердит тихо и совершенно неосознанно:
-It's my obsession... That's my obsession.
Он вновь обнимает себя руками за плечи, судорожно сжимая пальцы; на белой коже остаются неглубокие, но сочащиеся кровью царапины, заживающие слишком долго или не заживающие вовсе. Джиди запрокидывает голову и жадно ловит губами морозный воздух, тут же задыхаясь и кашляя от рези в легких.
-Три слова. Всего три слова после этой фразы. Какими они могут быть, Ёнбэ? Посмотри. Всего три слова.
Тхэ не может заставить себя протянуть руку и взять измятый лист бумаги, на котором в неровный столбец тщательно выведены строки почти готовой песни; он лишь смотрит, как Чиён с силой стискивает пальцами виски, будто безрезультатно пытаясь сдержать что-то в сознании.
-Я не знаю, почему три. Но их должно быть три. It's my obsession.
-Don't curse me.
Чиён снова резко вскидывает голову и окидывает Тхэяна полубезумным, но не пустым благодаря этому безумию взглядом — кажется, будто совсем немного, и зрачки начнут неуклонно расширяться, как от употребления сильнодействующего наркотического вещества. Которым, в случае Чиёна, являются слова.
Стержень западает, и Дракону приходится в отчаянии рвать его кончиком бумагу, чтобы успеть записать последние три слова — ему все равно, что, по сути, там их четыре, а три — лишь с апострофом. Он пишет торопливо, сбиваясь с мысли и часто исправляя написанное; закончив, утыкается лицом в сложенные на столе исцарапанные руки и замирает, не двигаясь.
Не реабилитация — ещё больший «уклон вниз». Провал внутрь самого себя.
Он молчит слишком долго, и Тхэ начинает казаться, что это — навсегда. Незваная мысль пугает его до одури, и он трясет Чиёна за плечи, стремясь лишь бы вызвать какую-нибудь реакцию и уже не думая о том, что может повредить плохо заживающие ранки.
Тхэян редко читает тексты, которые пишет Чиён — он знает, что Джиди вкладывает в слова больше ужаса и боли, чем они могут выдержать. А если слова не выдерживают, они ломаются, как и все реальные вещи; ломаются и ломают того, кто имел неосторожность или любопытство их прочесть.
Ёнбэ редко их читает. Но отчего-то слова впечатываются в подсознание, будто выжженные прутом каленого железа, над следами от которого даже время бьется бессильно.
Тхэ думается, что все это слишком напоминает какое-то гротескное дежа вю, словно он уже когда-то видел и исцарапанные руки, и полубезумный взгляд, и слышал шепот, на разные лады повторяющий моление о трех словах. В горле образуется тугой узел, и Тхэян рваным вздохом пытается уничтожить его, а вместе с ним и гнилое чувство дежа вю.
И вспоминает.
Вспоминает, что сам Чиён когда-то писал об этом в своей песне — о полубезумном поэте, царапинах на плечах и «obsession», породившем мольбу о трех словах. Правда, в той песне безумец не смог найти финальной фразы.
Когда это было? Года три назад, наверное. Когда ещё почти мальчишкой Джиди баловался словами, складывая причудливые рифмы и не задумываясь о том смысле, что он в них вкладывает. И не зная «меры прочности» слов — той грани, до которой они могут выдерживать, не ломаясь и не ломая.
Года три назад.
-Чёртов идиот, - хрипло шепчет Ёнбэ, отпуская Чиёна и делая шаг назад. - Чёртов идиот. Ты пишешь свою судьбу.
Тхэяна потряхивает; руки сильно дрожат, когда он пытается открыть упаковку только что купленного бинта. Потеряв терпение, разрывает зубами, чувствуя на языке сухой аптечный привкус и невольно стараясь побыстрее проглотить его.
-Не говори глупостей, - голос Чиёна звучит спокойно, и сам он не выглядит хоть сколько-нибудь выбитым из колеи. - Человек не способен не то, что написать — он даже предсказать свою судьбу не в состоянии. О чем может быть речь?
У Ёнбэ единственное желание сейчас — от души влепить Дракону пощечину или приложить обо что-нибудь тяжелое; другое дело, что его желания слишком часто разнятся с возможностями — он лишь беспомощно опускает руки с хрупкой белой тканью и умоляюще смотрит на Чиёна.
-Ты писал об этом уже. О безумии и трех финальных словах.
-Глупости. Я никогда не писал об этом.
Чиён раздражен и выглядит раздосадованным, хоть по-своему уверенным и уравновешенным. Врут даже глаза, и только руки говорят правду, когда Дракон нервно прокручивает на пальце единственное кольцо — тонкий ободок из потемневшего от времени серебра. Тхэян встает и кладет рядом с ним бинты и флакончик перекиси водорода, чтобы промыть царапины - он прекрасно понимает, что сейчас Дракон не подпустит к себе никого. И, выходя, только говорит устало:
-Тексты трехлетней давности. Погляди.
-Катись к черту. Я никогда не писал об этом.
Тхэян возвращается в комнату лишь в тот момент, когда Чиён уже забывается беспокойным сном — теперь можно прикрыть окна и найти какой-нибудь ветхий плед, чтобы хоть сколько-нибудь сохранить уже почти изжившее себя тепло его тела. Пусть сон и беспокоен — но он глубок, и Чиён вряд ли что-либо заметит.
Тхэян осторожно в ряд складывает на столе шариковые ручки и поправляет стопку исписанных листов; он с секунду думает над словами Чиёна и пытается убедить себя, что все это — глупая паранойя, и никакого текста трехлетней давности никогда не существовало. Что все это — плод мерзнущего воображения и нормальная реакция на явление, отвергающееся его разумом; проходит с десяток минут - наверное, ещё немного, и переубеждение самого себя стало бы реальностью.
Но Тхэян все же тихо открывает единственный глубокий ящик стола, где Джиди хранит все прежде написанные песни.
Наскоро просмотренные измятые, но тщательно разглаженные листы с текстами ложатся во все быстрее растущую стопку на столе, пока Тхэян пытается найти нужный, глубоко в подсознании безумно боясь отыскать. Здесь очень много текстов, что Ёнбэ не читал в силу определенных обстоятельств — чаще всего потому, что слова были именно теми, «сломанными и ломающими», каких он опасается, зная, что воспринимает все порой слишком. Кажется, та песня о безумном поэте как раз такова, но она была одной из первых чиёновских, а первые Тхэян прочел все.
Хотя и тяжело, конечно, было. Чиён объема смысла не понимал, а у Ёнбэ темнело в глазах от «ломающих».
Раз, два, три, десяток, четверть сотни — вот он, нужный, вчетверо сложенный и измятый сильнее остальных. Тхэян с минуту держит в пальцах свернутый конвертом лист, на котором печатными буквами написано простое «Madness». Тхэ не знает, что за текст внутри, и «нужность» обозначается в памяти лишь яркой вспышкой, которой ему хватает более чем.
Более чем, чтобы, даже не просматривая, понять — он, Тон Ёнбэ, прав. А Чиён только старается отрицать очевидное и пытается переубедить себя самого.
«Бесполезное занятие».
Лист на уголке датирован ноябрем 2006-го года — холодеет и крутит где-то под диафрагмой, когда Тхэян кидает взгляд сквозь стекло окна и констатирует про себя, что сейчас на улице ни что иное, как ноябрь 2009-го. Три года — и если не помогает память, то протягивает руку интуиция.
Тхэ ищет взглядом привычный эпиграф к тексту, который Чиён оформляет всегда, в пару предложений сводя сюжет - «ломающих» читать не хочется.
«Это песня о полубезумном поэте, чье написание стихотворений неосознанно сводилось к исцарапанным рукам, потому что физическая боль — единственное, что было во власти помочь выразить свои мысли и чувства; это песня о песне, к финалу которой он не мог подобрать последней фразы из трех слов, и которая так и осталась незавершенной».
Начинает слабо подташнивать, и Ёнбэ, аккуратно сложив потревоженные листы, задвигает ящик стола, стараясь дышать медленно и глубоко.
***
У Ёнбэ в который создается впечатление, что осень — больше даже не время года, а универсальный стиральный порошок, качественно уничтожающий все цветные пятна с сероватой городской ткани.
Бесцветен ноябрьский город, бесцветна улица, бесцветен час на циферблате; температура воздуха — около нуля по Цельсию, но уже слегка потряхивает и кончики пальцев мерзнут без перчаток. Тхэян давно уже стоит перед знакомой до рези в глазах дверью подъезда, а чувства скорого обретения тепла все нет и нет.
В той квартире даже можно не снимать пальто. И желательно не заходить в комнату хозяина, пока не выйдет он сам.
На кухонном столе две кружки горячего слабого чая — Тхэ неосмотрителен, потому что не знает, сколько времени Чиён пробудет в комнате, откуда не доносится ничего, кроме шороха сминаемой бумаги. Тхэян думает об этом только тогда, когда кипяток заполняет емкость, и зачем-то пытается резко отвести в сторону чайник — кружка все равно полна, а несколько горячих капель попадают на кожу руки, вызывая скорое покраснение и неприятное покалывание.
Привычная неуклюжесть и априорно бессмысленные поступки помогают снова присыпать пылью мысли о текстах песен и создать иллюзорное ощущение «нормальности». Только иллюзия сильно не качественна и отдает привкусом дилетантства.
На календаре теперь — ноябрь 2010-го. В этот месяц Ёнбэ отчего-то особенно остро чувствует всю эту хуеверть с написанием текстов; «отчего-то» - лишь отговорка самому себе, потому что Тхэ боится, что на один из ноябрей вновь выпадет глупо «судьбоносный» текст. Ноябрьские он читает все.
Склонившись над кружкой и дыша влажным горячим паром, Тхэян терпеливо ждет и в очередной раз отмечает про себя, что все наиболее объемные и «ненормальные», как он их называет, сюжеты песен приходят к Чиёну в самых первых числах сентября и не отпускают подолгу — несколько месяцев, которые Ёнбэ проклинает и вслух, и про себя, стараясь как можно реже навещать Дракона.
Пусть и волнуется о нем, конечно; но переступить через собственное «я», отвергающее любые отклонения от установленной самому себе грани так называемой «нормальности», точного определения которой Тхэян дать так и не смог никогда, кажется ему совершенно нереальной со стороны вещью.
Тексты осенних песен Чиён завершает к началу или середине ноября, затем лишь шлифуя их; бывает, правда, что не редактирует ни слова, сразу отправляя «в стол» и долго вообще не прикасаясь к бумаге и ручке.
Такие — особенно «ненормальны».
-Привет.
Чиён тихо садится за стол напротив Тхэ и опускает голову, неотрывно наблюдая на клубами горячего пара и сложив кисти рук на коленях. Разговора не начинает — он вообще в последнее время редко заводит их и все больше молчит, слушая и словно анализируя информацию. В такие моменты Ёнбэ немного неуютно видеть, как Джиди мимолетом записывает что-то на раскиданных листах бумаги; в следующие моменты отчасти страшно слышать отголосок собственных слов в рифмованных строках текстов и понимать, что, по сути, заставить Чиёна повернуть назад теперь уже очень сложно.
Тхэян не хочет произносить название ситуации на родном языке, что кажется ему куда более материальным; он называет такое состояние «obsession», изредка горько усмехаясь и предпочитая, чтобы это было всего лишь «nightmare». Только реальность не собирается считаться с его предпочтениями.
-Я закончил её, - вдруг произносит Чиён тихо, но отчетливо, по-прежнему избегая поднимать глаз. Тхэ слегка передергивает от трех обыкновенных слов; он продолжает молчать, упорно изучая взглядом оконное стекло позади Джиди.
На улице холодает все сильнее и, кажется, скоро пойдет снег. Первый в этом году.
-Она красивая получилась. Мне кажется.
Тхэян прижимает к губам каемку уже остывшей кружки и, поморщившись, делает глоток чая, теперь кажущегося на вкус отвратительным. Впрочем, он и раньше был таков — только температура слегка скрашивала привкус.
-Прочти мне эпиграф.
Чиён покорно встает и выходит из кухни, возвращаясь назад только минут через десять, бережно держа в пальцах лист бумаги, исписанный с двух сторон. Тхэян замечает и привычную дату на уголке, и ровно в строку выведенное название, которое он не успевает прочесть — оно ему и не требуется. Ёнбэ знает, что Чиён мало вкладывает в название, предпочитая «всем этим извращениям» небольшой эпиграф и оставляя на заголовок лишь пару очевидных слов.
«Nightmare means obsession», например — туманно объясняя источник своего желания писать.
Чиён зачитывает слова эпиграфа все также тихо, закашливаясь при любой попытке повысить голос; Тхэян безропотно впитывает и эти «ломающие», зная, что это - куда проще, чем хотя бы пробежать глазами лист рукописного текста.
«Это песня о человеке, в секунду лишившегося всего, что имело хоть мало-мальский смысл и потерявшем рассудок спустя пару декад дней; это песня о человеке, в психиатрической больнице отсчитывавшем мгновения до своего последнего дня, вестником которого стал голубь с разноцветными глазами, влетевший в его палату сквозь закрытое окно».
Ещё мгновение мир для Ёнбэ сохраняет равновесие, но уже спустя секунду стремительно обрушивается на него самого, придавливая весом тяжелой материи и выбивая из разума последние остатки самообладания. Под корень выдирая любые ощущения, кроме растерянности и безотчетного страха, словно введенного под кожу иглой словами из эпиграфа ноябрьской песни Дракона.
-Чёртов идиот, - сдавливая пальцами виски, сипло выдавливает Тхэян, раскачиваясь из стороны в сторону. - Чёртов идиот, ты свою судьбу пишешь.
И снова поганое чувство гнилого дежа вю.
-Не говори глупостей.
Чиён складывает лист и равнодушно смотрит на Тхэяна.
-Не говори глупостей, - повторяет. - Со мной этого никогда не случится.
Ёнбэ долго не может застегнуть пуговицы пальто, а в следующий раз они встречаются только в прохладной просторной палате закрытой больницы.
Нет желания ни думать, ни жалеть, ни сожалеть; желания нет вообще ни на что, руки сами летают над раскиданными листами бумаги, а подсознание само отыскивает тот единственный, что сейчас нужен.
Запоздало приходит понимание, что рвать, по сути, смысла уже нет; легкие бумажные обрывки опускаются на пол слишком вязко и медленно из ослабевших пальцев, а Тхэян устало садится на край рабочего стола Чиёна и невидяще смотрит в окно. Просто потому, что желания намеренно смотреть куда-либо тоже нет.
Окно — ненамеренно.
А рвать листы — глупо и немного поздно.
Тхэян слегка встряхивает кистью руки и бросает быстрый взгляд на часы — одиннадцать утра или около того — все равно минутная стрелка там западает, и часы грешат на несколько делений. Кажется, в это время в больницу уже пускают посетителей.
На календаре — середина ноября, на улицах — хрупкое неглубокое море тусклого снега, а на душе — стабильно «никак» и отдаленное ощущение вины, хотя Ёнбэ и осознает, что остановить было ровно также тяжело, как и повернуть назад.
А если говорить совсем откровенно — практически невозможно. И «практически» лишь потому, что теперь Тхэян не может сказать ничего однозначно и уверенно.
-Здравствуйте. Нет, все в порядке, можете пройти.
-Я могу задержаться?
-Немного. Около часа, я думаю. Но в экстренном случае, если будет спровоцирован припадок, вам придется покинуть палату.
-Я понимаю. Спасибо.
Тхэян стягивает перчатки и рассеянно убирает их в карман, шарф отправляется в рукав пальто, а оно само — на ветхую кушетку в холле, подметая черными рукавами пусть и худые, но чисто убранные полы. В воздухе витает запах лекарств, но немного иной, нежели в обыкновенных больницах; даже на языке, проникая в самую суть из кислорода, ощущается привкус сильнодействующих нейролептиков.
И если кому-то они приносят облегчение, то Ёнбэ начинает подташнивать и все сильнее скручивает в горле тугой узел — кажется, ещё чуть-чуть, и его уже не распутать никогда. Вначале это чувство немного пугает, но на фоне общего состояния Тхэян не ощущает этого естественного, но кажущегося нелепым страха. Только снова крутит под диафрагмой, когда он поворачивает ручку двери; Тхэ думает, что пора перестать бегать уже — он здесь не в первый, и, что-то подсказывает, далеко не в последний раз.
Хотя и поздно уже рвать листы и пробовать даже если не повернуть назад, то хотя бы приостановить то, что Чиён называет «obsession», а Тхэян желает, чтобы оказалось всего лишь «nightmare».
Палата, вопреки прижившемуся прозаическому описанию, не белая даже, а скорее серая — совсем не от пыли и запущенности, а больше от времени и, наверное, от безысходности, которой каждый новый «жилец» наполняет стены до краев. Безысходность эту легко притупить сильным успокоительным, но вытравить её, намертво впитавшуюся в каждый квадратный сантиметр серых стен и ветхого пола, безумно сложно.
Безумно ровно настолько, насколько безумен каждый, кто сюда попадает.
Тхэян вообще старается не смотреть по сторонам и делать вдохи как можно реже — бесполезная предосторожность, порожденная глупым убеждением, что даже воздух в этом здании пропитан «obsession», от которого он бежит уже очень долго — не дни и не недели, а месяцы и, возможно, даже года.
Да, года, скорее всего. Немного ноябрьские, «хотя и идиотская получается метафора». И Чиён сейчас тоже очень «ноябрьский» - и словно ничего не изменилось, кроме обстановки и непривычной одежды. Взгляд, иллюзорно смотрящий на реальность, направлен больше внутрь, хотя теперь — Тхэян уверен — это бесполезно, и кроме психоделических пленок, выстланных нейролептиками, в своем сознании Дракон ничего увидеть не может. И остается лишь смотреть наружу, от чего глаза слезятся и сильно болят.
Лицо осунувшееся, а руки белые до синевы — Ёнбэ ощущает ставшее уже привычным, но не теряющее резкости желание натянуть на кисти Чиёна теплые перчатки или согреть его ладони в собственных.
Но он не приближается к Чиёну и не прикасается к нему — в сознании гулким эхом отдается предупреждение врача о провокации нервных срывов и припадков, и Тхэян просто стоит, оперевшись на закрытую дверь и в который раз не может понять, что изменилось — ведь Джиди такой же, как всегда.
Внешне, конечно. Только молчание кажется сейчас вовсе не осмысленным, а больше неотъемлемым и совершенно привычным, что выбивает из колеи ещё больше. Теперь в моменты молчания — не собирание паззла нового сюжета, а ещё больший уклон вниз, внутрь самого себя в попытке понять, что происходит. Но из-за пленок уже не видно практически ничего, а омертвелые плохо гнущиеся пальцы вряд ли способны даже сжать гладкую поверхность шариковой ручки.
-Перестань бояться каждой молекулы. Дыши уже.
Чиён начинает говорить как обычно внезапно и слегка хрипло от долгого молчания; трет кончиками пальцев кадык и встряхивает растрепанной головой, словно тщетно пытаясь согнать некое наваждение.
-Дыши. Не заразишься воздушно-капельным путем — что за глупости.
-Тебе всё — глупости.
Впервые за последнюю дюжину дней в голосе Ёнбэ звучит бессильная, усталая и безысходная злость; впервые за дюжину дней на губах Чиёна появляется язвительная и насмешливая полуулыбка, потому что на большее онемевшие лицевые мышцы уже не способны.
-Потому что глупости, Ён-бэ.
Тхэяна перетряхивает от этого изрубленного звучания собственного имени, и теперь уже его губы словно неумело искривляются в болезненной, отчасти приправленной ядом улыбке.
-И это все — тоже? Это — тоже? - Тхэян неосознанно повышает голос и срывается на исступленный хрип, рваным движение руки обводя больничную палату. - То, что ты, черт тебя побери, сам себя загнал сюда?
Лихорадочно ищет что-то в карманах, но не находит, с досадой сжимая зубы и стараясь не поднимать взгляд. Легкие бумажные обрывки разве что не замирают в статичном воздухе; обрывки, на которых невозможно прочесть ни слова — только размытые чернильные фигуры и неаккуратные росчерки.
Уничтожать было поздно, но зря.
-Ты сам себе все это написал. А глупость будет, если ты вдруг будешь винить кого-то за то, что с тобой произошло, - Тхэян уже и так осознает, что давно переступил грань, но решает играть ва-банк. - Слова, знаешь ли, материальны. Банально? Вспомни своё «obsession». И вот это вспомни.
Ёнбэ резким движением сбрасывает из ладони мелкие бумажные отрывки, и они медленным редким дождем осыпаются на пол; Чиёна начинает потряхивать при одном на них взгляде, пусть и сознание, окутанное действием препаратов, подчиняется безумно неохотно.
Тхэян уже не видит, как Дракон, судорожно закашлявшись, оседает на холодный пол рядом с кроватью, сцепляя побелевшие пальцы в плотный замок.
Ёнбэ выскакивает из здания, забыв пальто в холле и вспоминая и нем только в тот момент, когда мокрый снег начинает ласкать шею прохладными пальцами. Не возвращается, лишь поднимая воротник свитера и убирая руки в карманы джинсов.
Рвать было поздно, но зря; необдуманно, но правильно. Кажется, если бы на обрывках Чиён смог разобрать слова, произошел бы уже не приступ.
Тхэ обещает себе, что уничтожит все до единого тексты — особенно ноябрьские. Правда, не знает — зачем.
***
За ноябрем — декабрь и тридцать один день молодости зимы, в которую даже воздух пахнет морозом; за декабрем — леденящий свежий январь, за ним — трио окрашенных во все цвета радуги весенних месяцев. Лето, сентябрь, октябрь.
Тхэян не навещает Чиёна, пусть и бывает в больнице почти каждый день; только узнает у дежурного санитара, все ли в порядке. Ответы однообразны и ровны, как тонкий слой вновь выпавшего в начале ноября снега.
Ноября 2011-го теперь уже. Тхэ не думает о сухих цифрах и о том, что год уже прошел — пролетел, вернее, махнув рассеянно крылом и вычеркнув самого себя из летописи жизни Ёнбэ. Чиёну — сложнее.
Его год не вычеркнут, но залит разбавленными чернилами и ядовитыми для разума нейролептиками. Залит одиночеством и приправлен непониманием пополам с «obsession».
Чиён просыпается однажды ночью от легкого дуновения ветра, краем сознания понимая, что окна плотно прикрыты и воздух совершенно статичен. И только сквозь стекло, дробясь на разной тонкости лучи, пробивается свет рыжего, как закатное солнце, фонаря.
На подоконнике, нахохлившись, сидит птица. Дракон, не привыкнув ещё к освещению, думает, что это игрушка или статуэтка; только затем, присмотревшись, узнает обыкновенного сизого голубя.
Только глаза у него разного цвета.
-Привет. Ты кто? Красивая птица, - Чиён осторожно поднимается с постели и подходит к подоконнику, не сознавая, что может напугать голубя; впрочем, тот не обращает на движения Джиди никакого внимания. Лишь смотрит внимательно и чуть настороженно, склонив вихрастую голову набок. - Это ты крылом махнул? Я чувствовал ветер.
Чиён приближает лицо к самой птице и улыбается — безмятежно и радостно, как ребенок.
-Ты красивый. Смотри, у меня есть зернышки. Хочешь?
И протягивает голубю сложенные лодочкой пустые ладони.
***
Тхэян стоит под окнами больницы, запрокинув голову наверх и сощурившись на солнце; он смотрит вокруг и одновременно ни на что, изредка проскальзывая взглядом по окнам палаты Чиёна.
Джиди, конечно, тоже там сейчас. И стоит, облокотившись на подоконник и высматривая что-то за горизонтом. Или немного ближе — стаю сизых голубей с припорошенными снегом крыльями, непропорционально рассевшихся на ветвях оголенного серого дерева. Тхэян думает всего с секунду — просто потому, что думал до этого уже год.
Бросает последний беглый взгляд на голубей и почти бегом бросается прочь, не разбирая тропинок в ровном снежном море и оставляя за собой вереницу неуверенных следов.
В горле сухо и легкие режет от холодного предзимнего воздуха, руки мерзнут даже в перчатках, а в боку немного колет, когда Ёнбэ, остановившись у небольшой палатки, срывающимся от бега голосом спрашивает:
-Ручку. Шариковую. И тетрадь... Да, большую очень. В линию.
Дежурный врач удивляется, когда Тхэян просит зайти внутрь — прошел ровно год. Тхэ откровенно наплевать на все удивления, недоумения и вообще на все, кроме одного — он торопится, хотя разница в пару минут уже никого не волнует и не решает ничего. Спешит скорее подсознательно, не отдавая себе отчета, что да — триста шестьдесят пять дней ожидания плюс-минус пара мгновений — нелепо выходит.
Чиён вздрагивает, слыша торопливый хлопок двери и чувствуя влетевший с ним порыв ветра; первое мгновение не оборачивается, будто робея и стараясь сохранить хрупкое равновесие. Слишком давно здесь не открывалась дверь не по желанию дежурного врача.
А Тхэян забывает даже оставить пальто при входе и хотя бы скинуть теплый шарф.
-Пиши, - он почти кричит, но теперь нет бессильной злобы в тоне; только нетерпение и дрожь, больше сравнимая с возбуждением малыша, тянущего руки к новогоднему подарку под ёлкой. Он ещё не знает, что там, но заранее счастлив и ничто не может сломать этого ощущения.
Зрачки у Дракона расширены — не то страх, не то вновь действие препаратов. Он невольно делает шаг назад, к прикроватной тумбочке, опираясь на неё и словно стараясь отойти как можно дальше.
-Пиши. Пиши здесь о том, как ты выберешься отсюда; пиши о том, как не станет «obsession» и ты снова станешь тем, кем был лет пять назад, когда не знал, что это такое. Пиши здесь о том, как все встанет на свои места и о способности памяти вычеркивать все плохое. Она ведь умеет, ты не думай. Только пиши.
Тхэян одним движением смахивает с прикроватного столика все мелкие неопасные для Чиёна вещи, единственные, что врачи дозволили поместить в палате — мягкий шорох наполняет давно затихшую комнату и растекается по пространству живительной волной. На поверхность ложится объемная тетрадь со снежно-белыми листами в клетку и новая шариковая ручка, у которой не западает стержень и не сочится цельными каплями чернил.
У Чиёна пальцы все ещё слабы, и Тхэ помогает ему, осторожно сжимая их вокруг пластика ручки своими собственными. Тот пытается отстраниться, но Ёнбэ, потеряв год, не хочет больше вообще знать слова «потеря».
Проходит пять, десять, пятнадцать минут, и на гладкой бумаге появляются первые неуверенные слова.
«Ноябрь 2011 года. Это песня о человеке, сумевшем поставить все на свои места; это песня о человеке, написавшем собственное освобождение на нескольких гладких в линию и больше никогда не узнавшем, что есть царапины на предплечьях и «obsession». Песня о человеке, у которого было то, что все люди привыкли называть счастьем».
Надо только немного подождать.
Спасибо всем, кто терпел мое нытье, пока я писал и дорабатывал эту вещь.
Название: Ночной кошмар — синоним одержимости
Фэндом: BigBang
Автор: Глава Эстетов Быдлограда
Пейринг: Тхэян | Чиён
Рейтинг: R за тематику
Жанр: ангст, психология, философия, драма (?)
Предупреждение: AU, психологические отклонения
Размер: мини, 4638 слов
Варнинг! Если вы чувствуете, что вам лучше бы не читать что-то, содержащее описание психологических девиаций и прочих атрибутов подобной тематики, не читайте.
Не скажу, что здесь кровькишкираспидорасило, но все же.
Ночной кошмар — синоним одержимости | 4638 словУ Тхэяна в который создается впечатление, что осень — больше даже не время года, а универсальный стиральный порошок, качественно уничтожающий все цветные пятна с сероватой городской ткани. Сначала, конечно — с сентября где-то — это почти незаметно: зелень деревьев окрашивается в оттенки теплой палитры; держится неделю-другую, радуя глаз прохожих и маленьких детей, нетерпеливо подпрыгивающих под кронами и желающих заполучить фигурный кленовый с красно-пурпурными разводами; потом же просто осыпается красочным дождем, в секунду оголяя серые ветви. Вскоре листовой ковер убирают хмурые эскадры дворников, и начинается период, что Тхэян называет «стиральным порошком» - те опавшие листья, которые не уничтожают люди, осень холодным ветром сбивает в стаи и уносит в воды реки, где они, темнея, держатся пару часов на воде и скрываются в волнах.
Словно аккуратно кисточкой убирает капли яркой краски с сероватого полотна.
А Ёнбэ успевает только схватить пару фигурных кленовых и бережно поставить в вазу на подоконнике, чтобы хоть как-то обозначить в реальности наличие «поэтической» осени - той, что щедро разукрашена золотистыми и пурпурными тонами и что так редко навещает Землю.
Этот год и этот день на самом деле ничем не отличается от предыдущих — ни цветом, ни ощущением, ни вообще чем бы то ни было. Все тот же город, улица, час на циферблате и та же температура воздуха — около нуля по Цельсию, но уже слегка потряхивает и кончики пальцев мерзнут без перчаток. То же драповое пальто, те же пуговки серых наушников и тот же Тхэян, стоящий перед прикрытой дверью подъезда, в который через щель гуляют порывы ветра.
Он стоит пять, десять, пятнадцать минут, но не ощущает того радостного чувства, которое появляется, когда после долгой прогулки на холоде собираешься зайти в теплую квартиру. Тхэ сейчас раздумывает над этим мало, потому что уже давно понял, что в этой квартире всегда холоднее, чем на улице. И там можно даже не снимать пальто.
В квартире, как и в подъезде, гуляют порывы неуютного ветра — Ёнбэ по привычке думает, что снова не закрыта входная дверь и окна распахнуты в каждой комнате. Закрывать их и вообще пытаться что-то изменить в этой наработанной системе бесполезно — он не раз уверялся, кутаясь в верхнюю одежду посреди кухни и грея руки о старый газовый чайник.
Тхэян входит без стука и всё-таки прикрывает за собой дверь; не разуваясь и не скидывая пальто, сразу привычно проходит на кухню и зажигает газ на плите, не торопясь ставить чайник.
Он прислушивается к тому, что происходит в гостиной — словно обжегшись на молоке, дует на воду. Тхэ всегда так делает — пытается понять, можно ли заходить в комнату, или лучше повременить, потому что Чиён работает.
Причина вовсе не в том, что боится помешать ему или сбить настроение — Тхэян просто страшно. Страшно видеть, как Чиён делает то, что не приносит ему ни копейки и закрывает в собственном тесном, ограниченном мире — пишет тексты песен.
И вновь подсознанием возвращается в тот день, когда поклялся никогда не видеть пишущего Чиёна или, увидев, больше ни за что не возвращаться в эту проклятую морозную квартиру, насквозь пропитанную безумием и одержимостью.
***
Кажется, Тхэян уже знает, как пахнет холод; ему все равно, что звучит это слишком глупо и нереально — он признает лишь факт, споткнувшись об порог гостиной, сходу налетев на диван и морщась не от боли, а от режущего легкие воздуха.
-Привет, Чиён. Тысяча чертей, как ты можешь терпеть этот адский холод, ты же точно что-нибудь подхватишь, опомнись уже, - Ёнбэ говорит без пауз и не дожидается ответов, растирая ладони и безуспешно пытаясь плотнее закрыть рассохшиеся окна.
Дракон не говорит ни слова и будто не замечает, что кто-то вообще зашел в комнату; первое время Тхэян не особо придает этому значения, делая скидку на то, что Чиён, скорее всего, погружен в работу.
Она бесполезная, по сути. Тексты в стол, а нервы смахивают на оголенные провода с током.
-Чиён?
Стол — старый, исцарапанный сотнями дешевых шариковых ручек и тронутый тлением от повышенной влажности; бумага желтовато-серая и некачественная, а стержень в шариковой ручке то и дело западает или сочится цельными каплями чернил.
Чиён сидит, забравшись с ногами на стул, обхватив руками худые колени и сильно сгорбившись — от позы веет такой безысходностью, что Тхэ на мгновение холодеет, а потом одним шагом подскакивает к Джиди, присаживаясь перед ним и пытаясь заглянуть в глаза.
Там — пустота. Нет, не то, что бы совсем ничего; зрачки расширены не сильнее обычного, да и мутная дымка ровно настолько мутна, насколько позволяет нормальное состояние. Тхэ перетряхивает от отсутствия любого выражения осмысленности — эти глаза, наверное, могли бы принадлежать герою фотографии мертвеца.
Или сумасшедшего.
-Что происходит? - голос дрожит и сбивается на сиплость, но Тхэян, пусть и чувствует явную глупость своего вопроса, все равно говорит вслух. Хотя бы ради того, чтобы слышать и осознавать, что он все ещё существует, а не упал в омут отрешенности, утянутый Чиёном.
Растерянный взгляд Тхэяна перескакивает с глаз Дракона на ворохи истертых и измятых листов бумаги; на секунду задерживается на чернильных пятнах на поверхности стола.
А плечи и предплечья у Чиёна исцарапаны в кровь, словно кто-то долго и упорно с силой водил по ним ногтями.
Тхэян невольно подается назад, когда Чиён, облизав сухие губы, твердит тихо и совершенно неосознанно:
-It's my obsession... That's my obsession.
Он вновь обнимает себя руками за плечи, судорожно сжимая пальцы; на белой коже остаются неглубокие, но сочащиеся кровью царапины, заживающие слишком долго или не заживающие вовсе. Джиди запрокидывает голову и жадно ловит губами морозный воздух, тут же задыхаясь и кашляя от рези в легких.
-Три слова. Всего три слова после этой фразы. Какими они могут быть, Ёнбэ? Посмотри. Всего три слова.
Тхэ не может заставить себя протянуть руку и взять измятый лист бумаги, на котором в неровный столбец тщательно выведены строки почти готовой песни; он лишь смотрит, как Чиён с силой стискивает пальцами виски, будто безрезультатно пытаясь сдержать что-то в сознании.
-Я не знаю, почему три. Но их должно быть три. It's my obsession.
-Don't curse me.
Чиён снова резко вскидывает голову и окидывает Тхэяна полубезумным, но не пустым благодаря этому безумию взглядом — кажется, будто совсем немного, и зрачки начнут неуклонно расширяться, как от употребления сильнодействующего наркотического вещества. Которым, в случае Чиёна, являются слова.
Стержень западает, и Дракону приходится в отчаянии рвать его кончиком бумагу, чтобы успеть записать последние три слова — ему все равно, что, по сути, там их четыре, а три — лишь с апострофом. Он пишет торопливо, сбиваясь с мысли и часто исправляя написанное; закончив, утыкается лицом в сложенные на столе исцарапанные руки и замирает, не двигаясь.
Не реабилитация — ещё больший «уклон вниз». Провал внутрь самого себя.
Он молчит слишком долго, и Тхэ начинает казаться, что это — навсегда. Незваная мысль пугает его до одури, и он трясет Чиёна за плечи, стремясь лишь бы вызвать какую-нибудь реакцию и уже не думая о том, что может повредить плохо заживающие ранки.
Тхэян редко читает тексты, которые пишет Чиён — он знает, что Джиди вкладывает в слова больше ужаса и боли, чем они могут выдержать. А если слова не выдерживают, они ломаются, как и все реальные вещи; ломаются и ломают того, кто имел неосторожность или любопытство их прочесть.
Ёнбэ редко их читает. Но отчего-то слова впечатываются в подсознание, будто выжженные прутом каленого железа, над следами от которого даже время бьется бессильно.
Тхэ думается, что все это слишком напоминает какое-то гротескное дежа вю, словно он уже когда-то видел и исцарапанные руки, и полубезумный взгляд, и слышал шепот, на разные лады повторяющий моление о трех словах. В горле образуется тугой узел, и Тхэян рваным вздохом пытается уничтожить его, а вместе с ним и гнилое чувство дежа вю.
И вспоминает.
Вспоминает, что сам Чиён когда-то писал об этом в своей песне — о полубезумном поэте, царапинах на плечах и «obsession», породившем мольбу о трех словах. Правда, в той песне безумец не смог найти финальной фразы.
Когда это было? Года три назад, наверное. Когда ещё почти мальчишкой Джиди баловался словами, складывая причудливые рифмы и не задумываясь о том смысле, что он в них вкладывает. И не зная «меры прочности» слов — той грани, до которой они могут выдерживать, не ломаясь и не ломая.
Года три назад.
-Чёртов идиот, - хрипло шепчет Ёнбэ, отпуская Чиёна и делая шаг назад. - Чёртов идиот. Ты пишешь свою судьбу.
Тхэяна потряхивает; руки сильно дрожат, когда он пытается открыть упаковку только что купленного бинта. Потеряв терпение, разрывает зубами, чувствуя на языке сухой аптечный привкус и невольно стараясь побыстрее проглотить его.
-Не говори глупостей, - голос Чиёна звучит спокойно, и сам он не выглядит хоть сколько-нибудь выбитым из колеи. - Человек не способен не то, что написать — он даже предсказать свою судьбу не в состоянии. О чем может быть речь?
У Ёнбэ единственное желание сейчас — от души влепить Дракону пощечину или приложить обо что-нибудь тяжелое; другое дело, что его желания слишком часто разнятся с возможностями — он лишь беспомощно опускает руки с хрупкой белой тканью и умоляюще смотрит на Чиёна.
-Ты писал об этом уже. О безумии и трех финальных словах.
-Глупости. Я никогда не писал об этом.
Чиён раздражен и выглядит раздосадованным, хоть по-своему уверенным и уравновешенным. Врут даже глаза, и только руки говорят правду, когда Дракон нервно прокручивает на пальце единственное кольцо — тонкий ободок из потемневшего от времени серебра. Тхэян встает и кладет рядом с ним бинты и флакончик перекиси водорода, чтобы промыть царапины - он прекрасно понимает, что сейчас Дракон не подпустит к себе никого. И, выходя, только говорит устало:
-Тексты трехлетней давности. Погляди.
-Катись к черту. Я никогда не писал об этом.
Тхэян возвращается в комнату лишь в тот момент, когда Чиён уже забывается беспокойным сном — теперь можно прикрыть окна и найти какой-нибудь ветхий плед, чтобы хоть сколько-нибудь сохранить уже почти изжившее себя тепло его тела. Пусть сон и беспокоен — но он глубок, и Чиён вряд ли что-либо заметит.
Тхэян осторожно в ряд складывает на столе шариковые ручки и поправляет стопку исписанных листов; он с секунду думает над словами Чиёна и пытается убедить себя, что все это — глупая паранойя, и никакого текста трехлетней давности никогда не существовало. Что все это — плод мерзнущего воображения и нормальная реакция на явление, отвергающееся его разумом; проходит с десяток минут - наверное, ещё немного, и переубеждение самого себя стало бы реальностью.
Но Тхэян все же тихо открывает единственный глубокий ящик стола, где Джиди хранит все прежде написанные песни.
Наскоро просмотренные измятые, но тщательно разглаженные листы с текстами ложатся во все быстрее растущую стопку на столе, пока Тхэян пытается найти нужный, глубоко в подсознании безумно боясь отыскать. Здесь очень много текстов, что Ёнбэ не читал в силу определенных обстоятельств — чаще всего потому, что слова были именно теми, «сломанными и ломающими», каких он опасается, зная, что воспринимает все порой слишком. Кажется, та песня о безумном поэте как раз такова, но она была одной из первых чиёновских, а первые Тхэян прочел все.
Хотя и тяжело, конечно, было. Чиён объема смысла не понимал, а у Ёнбэ темнело в глазах от «ломающих».
Раз, два, три, десяток, четверть сотни — вот он, нужный, вчетверо сложенный и измятый сильнее остальных. Тхэян с минуту держит в пальцах свернутый конвертом лист, на котором печатными буквами написано простое «Madness». Тхэ не знает, что за текст внутри, и «нужность» обозначается в памяти лишь яркой вспышкой, которой ему хватает более чем.
Более чем, чтобы, даже не просматривая, понять — он, Тон Ёнбэ, прав. А Чиён только старается отрицать очевидное и пытается переубедить себя самого.
«Бесполезное занятие».
Лист на уголке датирован ноябрем 2006-го года — холодеет и крутит где-то под диафрагмой, когда Тхэян кидает взгляд сквозь стекло окна и констатирует про себя, что сейчас на улице ни что иное, как ноябрь 2009-го. Три года — и если не помогает память, то протягивает руку интуиция.
Тхэ ищет взглядом привычный эпиграф к тексту, который Чиён оформляет всегда, в пару предложений сводя сюжет - «ломающих» читать не хочется.
«Это песня о полубезумном поэте, чье написание стихотворений неосознанно сводилось к исцарапанным рукам, потому что физическая боль — единственное, что было во власти помочь выразить свои мысли и чувства; это песня о песне, к финалу которой он не мог подобрать последней фразы из трех слов, и которая так и осталась незавершенной».
Начинает слабо подташнивать, и Ёнбэ, аккуратно сложив потревоженные листы, задвигает ящик стола, стараясь дышать медленно и глубоко.
***
У Ёнбэ в который создается впечатление, что осень — больше даже не время года, а универсальный стиральный порошок, качественно уничтожающий все цветные пятна с сероватой городской ткани.
Бесцветен ноябрьский город, бесцветна улица, бесцветен час на циферблате; температура воздуха — около нуля по Цельсию, но уже слегка потряхивает и кончики пальцев мерзнут без перчаток. Тхэян давно уже стоит перед знакомой до рези в глазах дверью подъезда, а чувства скорого обретения тепла все нет и нет.
В той квартире даже можно не снимать пальто. И желательно не заходить в комнату хозяина, пока не выйдет он сам.
На кухонном столе две кружки горячего слабого чая — Тхэ неосмотрителен, потому что не знает, сколько времени Чиён пробудет в комнате, откуда не доносится ничего, кроме шороха сминаемой бумаги. Тхэян думает об этом только тогда, когда кипяток заполняет емкость, и зачем-то пытается резко отвести в сторону чайник — кружка все равно полна, а несколько горячих капель попадают на кожу руки, вызывая скорое покраснение и неприятное покалывание.
Привычная неуклюжесть и априорно бессмысленные поступки помогают снова присыпать пылью мысли о текстах песен и создать иллюзорное ощущение «нормальности». Только иллюзия сильно не качественна и отдает привкусом дилетантства.
На календаре теперь — ноябрь 2010-го. В этот месяц Ёнбэ отчего-то особенно остро чувствует всю эту хуеверть с написанием текстов; «отчего-то» - лишь отговорка самому себе, потому что Тхэ боится, что на один из ноябрей вновь выпадет глупо «судьбоносный» текст. Ноябрьские он читает все.
Склонившись над кружкой и дыша влажным горячим паром, Тхэян терпеливо ждет и в очередной раз отмечает про себя, что все наиболее объемные и «ненормальные», как он их называет, сюжеты песен приходят к Чиёну в самых первых числах сентября и не отпускают подолгу — несколько месяцев, которые Ёнбэ проклинает и вслух, и про себя, стараясь как можно реже навещать Дракона.
Пусть и волнуется о нем, конечно; но переступить через собственное «я», отвергающее любые отклонения от установленной самому себе грани так называемой «нормальности», точного определения которой Тхэян дать так и не смог никогда, кажется ему совершенно нереальной со стороны вещью.
Тексты осенних песен Чиён завершает к началу или середине ноября, затем лишь шлифуя их; бывает, правда, что не редактирует ни слова, сразу отправляя «в стол» и долго вообще не прикасаясь к бумаге и ручке.
Такие — особенно «ненормальны».
-Привет.
Чиён тихо садится за стол напротив Тхэ и опускает голову, неотрывно наблюдая на клубами горячего пара и сложив кисти рук на коленях. Разговора не начинает — он вообще в последнее время редко заводит их и все больше молчит, слушая и словно анализируя информацию. В такие моменты Ёнбэ немного неуютно видеть, как Джиди мимолетом записывает что-то на раскиданных листах бумаги; в следующие моменты отчасти страшно слышать отголосок собственных слов в рифмованных строках текстов и понимать, что, по сути, заставить Чиёна повернуть назад теперь уже очень сложно.
Тхэян не хочет произносить название ситуации на родном языке, что кажется ему куда более материальным; он называет такое состояние «obsession», изредка горько усмехаясь и предпочитая, чтобы это было всего лишь «nightmare». Только реальность не собирается считаться с его предпочтениями.
-Я закончил её, - вдруг произносит Чиён тихо, но отчетливо, по-прежнему избегая поднимать глаз. Тхэ слегка передергивает от трех обыкновенных слов; он продолжает молчать, упорно изучая взглядом оконное стекло позади Джиди.
На улице холодает все сильнее и, кажется, скоро пойдет снег. Первый в этом году.
-Она красивая получилась. Мне кажется.
Тхэян прижимает к губам каемку уже остывшей кружки и, поморщившись, делает глоток чая, теперь кажущегося на вкус отвратительным. Впрочем, он и раньше был таков — только температура слегка скрашивала привкус.
-Прочти мне эпиграф.
Чиён покорно встает и выходит из кухни, возвращаясь назад только минут через десять, бережно держа в пальцах лист бумаги, исписанный с двух сторон. Тхэян замечает и привычную дату на уголке, и ровно в строку выведенное название, которое он не успевает прочесть — оно ему и не требуется. Ёнбэ знает, что Чиён мало вкладывает в название, предпочитая «всем этим извращениям» небольшой эпиграф и оставляя на заголовок лишь пару очевидных слов.
«Nightmare means obsession», например — туманно объясняя источник своего желания писать.
Чиён зачитывает слова эпиграфа все также тихо, закашливаясь при любой попытке повысить голос; Тхэян безропотно впитывает и эти «ломающие», зная, что это - куда проще, чем хотя бы пробежать глазами лист рукописного текста.
«Это песня о человеке, в секунду лишившегося всего, что имело хоть мало-мальский смысл и потерявшем рассудок спустя пару декад дней; это песня о человеке, в психиатрической больнице отсчитывавшем мгновения до своего последнего дня, вестником которого стал голубь с разноцветными глазами, влетевший в его палату сквозь закрытое окно».
Ещё мгновение мир для Ёнбэ сохраняет равновесие, но уже спустя секунду стремительно обрушивается на него самого, придавливая весом тяжелой материи и выбивая из разума последние остатки самообладания. Под корень выдирая любые ощущения, кроме растерянности и безотчетного страха, словно введенного под кожу иглой словами из эпиграфа ноябрьской песни Дракона.
-Чёртов идиот, - сдавливая пальцами виски, сипло выдавливает Тхэян, раскачиваясь из стороны в сторону. - Чёртов идиот, ты свою судьбу пишешь.
И снова поганое чувство гнилого дежа вю.
-Не говори глупостей.
Чиён складывает лист и равнодушно смотрит на Тхэяна.
-Не говори глупостей, - повторяет. - Со мной этого никогда не случится.
Ёнбэ долго не может застегнуть пуговицы пальто, а в следующий раз они встречаются только в прохладной просторной палате закрытой больницы.
Нет желания ни думать, ни жалеть, ни сожалеть; желания нет вообще ни на что, руки сами летают над раскиданными листами бумаги, а подсознание само отыскивает тот единственный, что сейчас нужен.
Запоздало приходит понимание, что рвать, по сути, смысла уже нет; легкие бумажные обрывки опускаются на пол слишком вязко и медленно из ослабевших пальцев, а Тхэян устало садится на край рабочего стола Чиёна и невидяще смотрит в окно. Просто потому, что желания намеренно смотреть куда-либо тоже нет.
Окно — ненамеренно.
А рвать листы — глупо и немного поздно.
Тхэян слегка встряхивает кистью руки и бросает быстрый взгляд на часы — одиннадцать утра или около того — все равно минутная стрелка там западает, и часы грешат на несколько делений. Кажется, в это время в больницу уже пускают посетителей.
На календаре — середина ноября, на улицах — хрупкое неглубокое море тусклого снега, а на душе — стабильно «никак» и отдаленное ощущение вины, хотя Ёнбэ и осознает, что остановить было ровно также тяжело, как и повернуть назад.
А если говорить совсем откровенно — практически невозможно. И «практически» лишь потому, что теперь Тхэян не может сказать ничего однозначно и уверенно.
-Здравствуйте. Нет, все в порядке, можете пройти.
-Я могу задержаться?
-Немного. Около часа, я думаю. Но в экстренном случае, если будет спровоцирован припадок, вам придется покинуть палату.
-Я понимаю. Спасибо.
Тхэян стягивает перчатки и рассеянно убирает их в карман, шарф отправляется в рукав пальто, а оно само — на ветхую кушетку в холле, подметая черными рукавами пусть и худые, но чисто убранные полы. В воздухе витает запах лекарств, но немного иной, нежели в обыкновенных больницах; даже на языке, проникая в самую суть из кислорода, ощущается привкус сильнодействующих нейролептиков.
И если кому-то они приносят облегчение, то Ёнбэ начинает подташнивать и все сильнее скручивает в горле тугой узел — кажется, ещё чуть-чуть, и его уже не распутать никогда. Вначале это чувство немного пугает, но на фоне общего состояния Тхэян не ощущает этого естественного, но кажущегося нелепым страха. Только снова крутит под диафрагмой, когда он поворачивает ручку двери; Тхэ думает, что пора перестать бегать уже — он здесь не в первый, и, что-то подсказывает, далеко не в последний раз.
Хотя и поздно уже рвать листы и пробовать даже если не повернуть назад, то хотя бы приостановить то, что Чиён называет «obsession», а Тхэян желает, чтобы оказалось всего лишь «nightmare».
Палата, вопреки прижившемуся прозаическому описанию, не белая даже, а скорее серая — совсем не от пыли и запущенности, а больше от времени и, наверное, от безысходности, которой каждый новый «жилец» наполняет стены до краев. Безысходность эту легко притупить сильным успокоительным, но вытравить её, намертво впитавшуюся в каждый квадратный сантиметр серых стен и ветхого пола, безумно сложно.
Безумно ровно настолько, насколько безумен каждый, кто сюда попадает.
Тхэян вообще старается не смотреть по сторонам и делать вдохи как можно реже — бесполезная предосторожность, порожденная глупым убеждением, что даже воздух в этом здании пропитан «obsession», от которого он бежит уже очень долго — не дни и не недели, а месяцы и, возможно, даже года.
Да, года, скорее всего. Немного ноябрьские, «хотя и идиотская получается метафора». И Чиён сейчас тоже очень «ноябрьский» - и словно ничего не изменилось, кроме обстановки и непривычной одежды. Взгляд, иллюзорно смотрящий на реальность, направлен больше внутрь, хотя теперь — Тхэян уверен — это бесполезно, и кроме психоделических пленок, выстланных нейролептиками, в своем сознании Дракон ничего увидеть не может. И остается лишь смотреть наружу, от чего глаза слезятся и сильно болят.
Лицо осунувшееся, а руки белые до синевы — Ёнбэ ощущает ставшее уже привычным, но не теряющее резкости желание натянуть на кисти Чиёна теплые перчатки или согреть его ладони в собственных.
Но он не приближается к Чиёну и не прикасается к нему — в сознании гулким эхом отдается предупреждение врача о провокации нервных срывов и припадков, и Тхэян просто стоит, оперевшись на закрытую дверь и в который раз не может понять, что изменилось — ведь Джиди такой же, как всегда.
Внешне, конечно. Только молчание кажется сейчас вовсе не осмысленным, а больше неотъемлемым и совершенно привычным, что выбивает из колеи ещё больше. Теперь в моменты молчания — не собирание паззла нового сюжета, а ещё больший уклон вниз, внутрь самого себя в попытке понять, что происходит. Но из-за пленок уже не видно практически ничего, а омертвелые плохо гнущиеся пальцы вряд ли способны даже сжать гладкую поверхность шариковой ручки.
-Перестань бояться каждой молекулы. Дыши уже.
Чиён начинает говорить как обычно внезапно и слегка хрипло от долгого молчания; трет кончиками пальцев кадык и встряхивает растрепанной головой, словно тщетно пытаясь согнать некое наваждение.
-Дыши. Не заразишься воздушно-капельным путем — что за глупости.
-Тебе всё — глупости.
Впервые за последнюю дюжину дней в голосе Ёнбэ звучит бессильная, усталая и безысходная злость; впервые за дюжину дней на губах Чиёна появляется язвительная и насмешливая полуулыбка, потому что на большее онемевшие лицевые мышцы уже не способны.
-Потому что глупости, Ён-бэ.
Тхэяна перетряхивает от этого изрубленного звучания собственного имени, и теперь уже его губы словно неумело искривляются в болезненной, отчасти приправленной ядом улыбке.
-И это все — тоже? Это — тоже? - Тхэян неосознанно повышает голос и срывается на исступленный хрип, рваным движение руки обводя больничную палату. - То, что ты, черт тебя побери, сам себя загнал сюда?
Лихорадочно ищет что-то в карманах, но не находит, с досадой сжимая зубы и стараясь не поднимать взгляд. Легкие бумажные обрывки разве что не замирают в статичном воздухе; обрывки, на которых невозможно прочесть ни слова — только размытые чернильные фигуры и неаккуратные росчерки.
Уничтожать было поздно, но зря.
-Ты сам себе все это написал. А глупость будет, если ты вдруг будешь винить кого-то за то, что с тобой произошло, - Тхэян уже и так осознает, что давно переступил грань, но решает играть ва-банк. - Слова, знаешь ли, материальны. Банально? Вспомни своё «obsession». И вот это вспомни.
Ёнбэ резким движением сбрасывает из ладони мелкие бумажные отрывки, и они медленным редким дождем осыпаются на пол; Чиёна начинает потряхивать при одном на них взгляде, пусть и сознание, окутанное действием препаратов, подчиняется безумно неохотно.
Тхэян уже не видит, как Дракон, судорожно закашлявшись, оседает на холодный пол рядом с кроватью, сцепляя побелевшие пальцы в плотный замок.
Ёнбэ выскакивает из здания, забыв пальто в холле и вспоминая и нем только в тот момент, когда мокрый снег начинает ласкать шею прохладными пальцами. Не возвращается, лишь поднимая воротник свитера и убирая руки в карманы джинсов.
Рвать было поздно, но зря; необдуманно, но правильно. Кажется, если бы на обрывках Чиён смог разобрать слова, произошел бы уже не приступ.
Тхэ обещает себе, что уничтожит все до единого тексты — особенно ноябрьские. Правда, не знает — зачем.
***
За ноябрем — декабрь и тридцать один день молодости зимы, в которую даже воздух пахнет морозом; за декабрем — леденящий свежий январь, за ним — трио окрашенных во все цвета радуги весенних месяцев. Лето, сентябрь, октябрь.
Тхэян не навещает Чиёна, пусть и бывает в больнице почти каждый день; только узнает у дежурного санитара, все ли в порядке. Ответы однообразны и ровны, как тонкий слой вновь выпавшего в начале ноября снега.
Ноября 2011-го теперь уже. Тхэ не думает о сухих цифрах и о том, что год уже прошел — пролетел, вернее, махнув рассеянно крылом и вычеркнув самого себя из летописи жизни Ёнбэ. Чиёну — сложнее.
Его год не вычеркнут, но залит разбавленными чернилами и ядовитыми для разума нейролептиками. Залит одиночеством и приправлен непониманием пополам с «obsession».
Чиён просыпается однажды ночью от легкого дуновения ветра, краем сознания понимая, что окна плотно прикрыты и воздух совершенно статичен. И только сквозь стекло, дробясь на разной тонкости лучи, пробивается свет рыжего, как закатное солнце, фонаря.
На подоконнике, нахохлившись, сидит птица. Дракон, не привыкнув ещё к освещению, думает, что это игрушка или статуэтка; только затем, присмотревшись, узнает обыкновенного сизого голубя.
Только глаза у него разного цвета.
-Привет. Ты кто? Красивая птица, - Чиён осторожно поднимается с постели и подходит к подоконнику, не сознавая, что может напугать голубя; впрочем, тот не обращает на движения Джиди никакого внимания. Лишь смотрит внимательно и чуть настороженно, склонив вихрастую голову набок. - Это ты крылом махнул? Я чувствовал ветер.
Чиён приближает лицо к самой птице и улыбается — безмятежно и радостно, как ребенок.
-Ты красивый. Смотри, у меня есть зернышки. Хочешь?
И протягивает голубю сложенные лодочкой пустые ладони.
***
Тхэян стоит под окнами больницы, запрокинув голову наверх и сощурившись на солнце; он смотрит вокруг и одновременно ни на что, изредка проскальзывая взглядом по окнам палаты Чиёна.
Джиди, конечно, тоже там сейчас. И стоит, облокотившись на подоконник и высматривая что-то за горизонтом. Или немного ближе — стаю сизых голубей с припорошенными снегом крыльями, непропорционально рассевшихся на ветвях оголенного серого дерева. Тхэян думает всего с секунду — просто потому, что думал до этого уже год.
Бросает последний беглый взгляд на голубей и почти бегом бросается прочь, не разбирая тропинок в ровном снежном море и оставляя за собой вереницу неуверенных следов.
В горле сухо и легкие режет от холодного предзимнего воздуха, руки мерзнут даже в перчатках, а в боку немного колет, когда Ёнбэ, остановившись у небольшой палатки, срывающимся от бега голосом спрашивает:
-Ручку. Шариковую. И тетрадь... Да, большую очень. В линию.
Дежурный врач удивляется, когда Тхэян просит зайти внутрь — прошел ровно год. Тхэ откровенно наплевать на все удивления, недоумения и вообще на все, кроме одного — он торопится, хотя разница в пару минут уже никого не волнует и не решает ничего. Спешит скорее подсознательно, не отдавая себе отчета, что да — триста шестьдесят пять дней ожидания плюс-минус пара мгновений — нелепо выходит.
Чиён вздрагивает, слыша торопливый хлопок двери и чувствуя влетевший с ним порыв ветра; первое мгновение не оборачивается, будто робея и стараясь сохранить хрупкое равновесие. Слишком давно здесь не открывалась дверь не по желанию дежурного врача.
А Тхэян забывает даже оставить пальто при входе и хотя бы скинуть теплый шарф.
-Пиши, - он почти кричит, но теперь нет бессильной злобы в тоне; только нетерпение и дрожь, больше сравнимая с возбуждением малыша, тянущего руки к новогоднему подарку под ёлкой. Он ещё не знает, что там, но заранее счастлив и ничто не может сломать этого ощущения.
Зрачки у Дракона расширены — не то страх, не то вновь действие препаратов. Он невольно делает шаг назад, к прикроватной тумбочке, опираясь на неё и словно стараясь отойти как можно дальше.
-Пиши. Пиши здесь о том, как ты выберешься отсюда; пиши о том, как не станет «obsession» и ты снова станешь тем, кем был лет пять назад, когда не знал, что это такое. Пиши здесь о том, как все встанет на свои места и о способности памяти вычеркивать все плохое. Она ведь умеет, ты не думай. Только пиши.
Тхэян одним движением смахивает с прикроватного столика все мелкие неопасные для Чиёна вещи, единственные, что врачи дозволили поместить в палате — мягкий шорох наполняет давно затихшую комнату и растекается по пространству живительной волной. На поверхность ложится объемная тетрадь со снежно-белыми листами в клетку и новая шариковая ручка, у которой не западает стержень и не сочится цельными каплями чернил.
У Чиёна пальцы все ещё слабы, и Тхэ помогает ему, осторожно сжимая их вокруг пластика ручки своими собственными. Тот пытается отстраниться, но Ёнбэ, потеряв год, не хочет больше вообще знать слова «потеря».
Проходит пять, десять, пятнадцать минут, и на гладкой бумаге появляются первые неуверенные слова.
«Ноябрь 2011 года. Это песня о человеке, сумевшем поставить все на свои места; это песня о человеке, написавшем собственное освобождение на нескольких гладких в линию и больше никогда не узнавшем, что есть царапины на предплечьях и «obsession». Песня о человеке, у которого было то, что все люди привыкли называть счастьем».
Надо только немного подождать.
-
-
15.11.2011 в 20:06два момента. все эти кусания губ и ногти в ладони - два штампа, от которых оскомина. конечно, можно оставить их как наполнитель, но лучше поменять на какие-то другие реакции.
ни в одной психушке больному (даже с "легкой" формой расстройства) не доверят лекарства. любой дистрой цнс - это потенциальный сиуцид, а таблетки - классический способ.
вещь тяжелая, на грани с фолом - с теми "сломанными и ломающими". я прошел весь путь с Тхэ, к Чиёну не притронуться. и это все как нужно, как правильно. я безбожно рад, что этот текст появился.
-
-
15.11.2011 в 20:10заменить на таблетки будет правильнее?
про моменты уяснил /бдыдыщ, вот именно эта хуеверть и сгодилась бы как наполнитель к изначальному варианту, но тут реал не в тему/
Спасибо тебе огромное, а я уж и сам рад, что решился.
-
-
15.11.2011 в 20:21погодь, что именно заменить?
как наполнитель к изначальному варианту
к начальному тоже не пошло бы. ну оно просто вне всякого контекста такой боян, что "хлазаб мои енто не видели".
понимаешь, когда прием юзают на каждом углу и в основном графоманы, то он перестает быть дельным приемом. затерли, так сказать. )))
"пошло бы" только в одном случае - проще оставить, чем найти заменитель или убрать вообще, т.е. когда вариантов других не ма. но тут они есть. и там бы были. но там - это не состоявшаяся реальность, понта об нем думать нету, хай.
Спасибо тебе огромное, а я уж и сам рад, что решился.
нам обоим стоит спасибо сказать астралу/вечности/абсолюту. понимаешь, когда что-то должно встать на свое место... когда не на своем - это, опт, как, да, тот самый гвоздь.
блядь, я чуть следом не поплыл: и с песни, и с текста, и со всего вместе. это чет аще нереально происходило и вышло. мистерия какая-то, блядь.
поставь варнинги, что читать аккуратно, а тож слабые духом... хотя... объем не макси, съехать крышей никто не должен. )))
-
-
15.11.2011 в 20:24а ты под песню читала? я не читал под неё ещё. не ставил задании подогнать атмосферу под мелодию.
поставлю, а то ж вдруг)
-
-
15.11.2011 в 20:31а ты под песню читала?
ага. в тишине и под другие рвало на тряпочки, под нее стабилизировало и "дало сил и понимания", хехе.
поставлю, а то ж вдруг)
правда, а то за такие вещи на каннах че-нить дают, но нестабильные штабелями с нервными случаями в лучшем случае. ХДДДДД
ну хули, если Топ-в-роли, оказывается, пугает. ХДДДДДДДДДД
-
-
15.11.2011 в 20:42надо тоже под неё попробовать.
-
-
15.11.2011 в 20:49теперь всё на месте?
-
-
15.11.2011 в 20:49-
-
15.11.2011 в 20:54искусанных губах
Глава Эстетов Быдлограда, решила оставить?
потом скажи, как ощущение, ы?
-
-
15.11.2011 в 20:55ща нарою, уберу. где-то поисправлял ведь или лажанул
оке)
-
-
15.11.2011 в 21:05-
-
15.11.2011 в 21:07-
-
15.11.2011 в 21:19-
-
16.11.2011 в 11:23очень сильно и мощно... выстрелом.
слова действительно материальны, блин...
Кэп, это прекрасно!
-
-
16.11.2011 в 11:30в реальной ситуации как раз наоборот, не поэт с помощью слова управляет реальностью, а реальность через поэта вербализуется, давая обществу и отдельным людям подсказки, как и где тонко и порвется.
"Извиняйте дядьку, если что-то случилось,
О чем уже давно было спето". (с)
но тут обратная ситуация, да, прекрасна до чумы.
-
-
16.11.2011 в 12:22-
-
16.11.2011 в 12:57спасибо, что прочла, мне очень важно **
Модра, вот именно что варнинг, да. много ещё чего можно было бы вписать сюда, но я не посчитал нужным.
на каком моменте оборвало?
-
-
16.11.2011 в 13:48Вот на этом. И я читала варнинг, не в нем дело - просто под настроение не попало, поэтому мозги сворачиваются от такого... я как-нить в состояние не стояния перечитаю