Спрашивалка. Даже две лол

Давно хотела. Буду рада
sprashivai.ru/cap_shinshill

Подумалось вот что-то. Мы с друзьями как-то нехило загнались, собрались и протипировали друг друга на айдоловскую тему - кто с кем примерно схож манерой поведения, общения и всем таким прочим.
Мне выдали нехуевый веер вариантов - с тех пор и повелось.
Джаст интерестинг - с чем вы согласны из того, что натипировали мне мои упоротые?

Гиф для привлечения внимания и иллюстрации моего поведения за последнюю неделю

Вопрос: Кэп чем-то схож с

1. Химчхан (B.A.P)		5	(10.42%)
2. Усан (АА)		5	(10.42%)
3. Тонун (B2ST)		0	(0%)
4. Крис (EXO-M)		8	(16.67%)
5. Юквон (BlockB)		6	(12.5%)
6. Ухён (Infinite)		9	(18.75%)
7. Сонёль (Infinite)		1	(2.08%)
8. Кевин (U-KISS)		0	(0%)
9. Кюхён (SuJu)		9	(18.75%)
10. Сынни (Big Bang)		5	(10.42%)
Всего:		48 Всего проголосовало: 30

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?, дикое ололо, би эл оу си кей

---

Бомбей в словах, часть 2

Название: Отель «Интурблядь»
Фэндом: Block B
Персонажи: U-Bomb
Рейтинг: PG-13
Жанр: повседневность, джен, слэш, юмор
Предупреждения: AU, сильно AU
Статус: в процессе, написана 4 части, 26 страниц
От автора: Не могла не. Иногда нужно отвлекаться от того, что делает мозгу больно.





.parts 1,2

3. Без обещаний

3. Без обещаний

Проходит несколько слишком жарких для этой странной весны дней — они, как один, сильно напоминают настоящее лето, и Минхёку не особо радостно, что прохлада и не собирается, кажется, возвращаться. Он, Би-Бом, любит прохладу — ему так надежнее.
В тепле, граничащем с жарой, он чувствует себя беззащитным.
Проходит несколько совершенно беглых дней в абсолютно безумном ритме — и Минхёк привыкает. Привыкает к жаре, к Юквону, его ярким вещам и безумной манере общения, к его вечным подколам, неуемной энергии и периодическим заскокам на изучение иностранных языков, которые не продолжаются больше пятнадцати минут, но основательно треплют нервы; обвыкается с его ритмом дневного времяпрепровождения, начинающимся примерно в девять утра и заканчивающимся в десять вечера, начинает примерно представлять собственный план действий в ответ на очередную фразу «вези меня везде» и невольно запоминает, какие места Квону приглянулись больше всего, чтобы в следующий раз, услышав нечто вроде «я хочу туда, где хорошо», привезти его туда, где действительно хорошо.
Минхёк не знает, зачем его мозг автоматом проделывает все эти операции — понимает только, что злиться и раздражаться уже бесполезно.
Да и не хочется особо, в общем-то.

Юквон никогда не звонит Би-Бому на мобильный, но по вечерам исправно присылает смс со временем утренней встречи — и никогда по утрам не перезванивает, чтобы напомнить. Минхёк, впрочем, уверен, что, задержись он хотя бы на пять минут, Квон без устали начнет трезвонить, вопить, топать ногами и обрушивать на его голову кары небесные, обещая заебать и на том свете. Минхёк — чего, правда, не отнимешь — пунктуален.
Завтракает Квон в отеле: Би-Бом точно знает, что в «Хоутэл Мидлэнд» это — единственный входящий в стоимость номера прием пищи. После этого всегда успевает привести себя в порядок, и очень редко красит глаза в машине, а если и красит, то Минхёк не удивляется и лишь посмеивается, когда полоса мягкого карандаша не слушается, и Юквон начинает проклинать косметических магнатов до седьмого колена.
-Давай накрашу, - не выдерживает он в один раз, закусывая губы в приступе дикого хохота, на что Юквон издает возмущенный трубный вопль и не стесняется запустить в него кисточкой с серебристыми тенями.
-Жене своей красить будешь!
Ближе к обеду Квон, по самое не балуйся заполненный культурными впечатлениями, начинает хныкать и просить еды — Минхёк, заранее к этому готовый, отвозит его в какое-нибудь новое хорошее кафе, и Юквон неизменно тащит его за собой, мол, ну скучно же, ты не находишь? Минхёк поначалу не находит, но в итоге все равно соглашается — Юквон удивительно умеет в уговорах переходить от слезных молений к угрозам весьма физического характера.
Квон Минхёку, видимо, полностью доверяет, потому что каждый раз двигает меню к нему; как-то совсем быстро и незаметно получается, что платит то Юквон, то Минхёк, то оба сразу, оставляя щедрые чаевые, поэтому официанты их нескрываемо любят. Во всяком случае, для них дынно-миндальное молоко всегда холодное, с хрустящим льдом и зелеными трубочками. Би-Бому, конечно, на это дело наплевать, а вот у Юквона пункт по поводу цвета.
Послеобеденные часы — время шоппинга, но Квон, видимо, начинает пресыщаться, поэтому, накупив всякой дряни и прихватив упаковку сладостей, уходит гулять по паркам и рынкам, уже не заставляя Минхёка следовать за собой. Би-Бом дочитывает-таки на электронке «Послемрак» и принимается за трилогию «Крыса»; читает первую книгу и на второй все-таки интереса ради идет с Квоном прогуляться, на что тот улыбается широко и протягивает ему моток сладкой ваты.
-Молчи, мужчина, я знаю, что ты не любишь, но попробуй хотя бы — неужели жизнь не лучше кажется?
Минхёк кусает вату и с трудом пережевывает липкую эссенцию, тут же оседающую на зубах — Квон наблюдает со смешливым прищуром и явно ждет реакции, но Би-Бом не чувствует улучшение.
И качает головой отрицательно. Тогда Юквон смеется и, приблизившись, откусывает с другой стороны, улыбаясь искренне с этой пушистой мутью на губах. Смешно.
И Минхёку становится лучше.

Ближе к вечеру Квон обычно начинает клевать носом — реагирует на все медлительно и отчасти неохотно, все меньше просит останавливаться и почти не ест накупленных сладостей; тогда Би-Бом, правильно истолковав молчание, берет курс на отель, и Юквон устало, но благодарно кивает, отсчитывая таксу.
-До завтра, - машет Квон рукой, не выдерживая и щелкая задумавшегося Минхёка по носу. Сразу же выскакивает из машины, опасаясь возмездия. - Смс пришлю.
А дальше — дальше все, как всегда: вечерняя смс, полночи работы с другими клиентами, кажущимися уже вообще какими-то нереальными, крепкий сон, ранее пробуждение, тихое утробное урчание «Кадензы» и юквоновская улыбка с утра.
Минхёку уже привычно.

***
Би-Бом думает, что за эти дни Юквон умудряется испробовать в Бомбее все — начиная от мехенди и заканчивая чистым кокосовым молоком. Все орехи, сладости и прочую дрянь, которую Минхёк на дух не переносит, йогуртовые напитки и тростниковый сахар вперемешку с пальмовым.
И оказывается не прав.
-Минхёк, а где можно пунш хороший попробовать? - Спрашивает Юквон заинтересованно, читая какой-то путеводитель и осматриваясь по сторонам. - Ну прямо такой, чтобы «вау»?
Минхёк поднимает глаза к небу, но все же покорно отыскивает в глубине подсознания нужную информацию — приходится долго искать разворот на автостраде, долго ехать по прямо и не меньше плутать по узким, довольно неприглядным улочкам.
-Это лучшее, что я знаю, - говорит Би-Бом, кивая на неприметную палатку в гуще других. - Тут на вынос можно. Идешь?
Юквон с видом «ты ещё спрашиваешь?» кивает и выскакивает из салона, привычным движением отстегивая ремень — не успев окончательно вывалиться, вваливается обратно, откидываясь Би-Бому едва ли не на колени и серьезно глядя снизу вверх.
-На тебя взять?
Минхёк чувствует, что смущается — и легким движением колен заставляет Юквона убраться подальше, на что тот неприкрыто ржет и веселится.
-Я за рулем вообще-то.
-Ну и что?
Вот об это и разбиваются все аргументы.
-Там арак, - поясняет Минхёк. - Ром. Отловят — мало не покажется.
-А-а-а, ну ладно, - Юквон на удивление быстро сдается и уходит за пуншем, не став даже спорить, что Би-Бома удивляет безмерно.
Возвращается Юквон через пять минут с полными руками — выразительной мимикой просит Минхёка открыть ему дверь и втискивается внутрь, попутно отпивая пунш из стакана и протягивая Минхёку банку кока-колы.
-Фмрфшмффрмфф, - выдает назидательно, поднимая вверх указательный палец.
Би-Бом вертит в руках прохладную алюминиевую тару, чувствуя, как пальцы наполняются живительным холодом, и чувствует почему-то ужасную, просто до рези в глазах ужасную благодарность.
-Спасибо, - говорит он, улыбнувшись, а Юквон, фыркая, машет рукой.
-Не люблю пить в одиночку, - поясняет он, отпивая пунша и затем с интересом погружая в него кончик языка, будто вкус от этого может измениться. Видимо, действительно меняется, потому что Квон щурится и задумчиво качает головой из стороны в сторону. - В одиночку — прямо как алкоголик, не люблю. К тому же мне показалось, что ты любишь холодное.
Хмыкает, устраиваясь поудобнее и полностью погружаясь в мир арака, сахара, лимонного сока, воды и специй.
Не впервые Би-Бом, разворачивая руль, думает, насколько же квалифицированно некоторые умеют притворяться идиотами.

***
-Я хочу в кино! - Юквон орет в самое ухо, и Би-Бом вздрагивает: видимо, слишком задумался и прослушал предыдущие квоновские пассажи и рассуждения. - Я в кино, блять, хочу, разворачивай колымагу!
Би-Бом поначалу хочет возмутиться, де, ты в своей жизни где такие колымаги видел? «Каденза» - и колымага? Ты на «Акценте» вообще» ездил? А на дерьме китайском? Минхёк, правда, молчит, но недовольным взглядом Квона одаряет, что тому вообще до форточки.
-В кино? - Би-Бом переспрашивает на автомате. - Если ты хочешь в бомбейский центральный «Аймакс» и прямо сейчас, то все билеты с вероятностью в девяносто процентов проданы. Можно заказать на завтра...
Юквон самодовольно ухмыляется своей дерзкой, неконтролируемой улыбкой и, пошарив в заднем кармане джинсов, вытаскивает на свет божий два билета на сеанс через час. Минхёк ощупывает челюсть на предмет падения. Вроде на месте, но близко к.
-Но...
-Не хочу ничего слышать, - шипит Квон, сверкая глазами и вертя из пальцев неприличные жесты. - Я не ради твоих отговорок вчера изъебался весь на ресепшен отеля, рассказывая, что я хочу и заказывая эти растреклятые билеты. Мне снова рисовать пришлось, слышишь?! Ри-со-ва-ть! Я опять выглядел идиотом и не собираюсь терпеть твои отказы, ясно тебе?
Минхёку, конечно, ясно.
Билеты — на фильм ужасов.

Уже в первые десять минут сеанса, сидя прямо в середине среднего ряда, Би-Бом понимает, что есть поп-корн из одного ведерка с Юквоном просто невозможно и нужно было покупать раздельные — рыжий гад по локти умудряется зарыться в упаковку, чтобы выбрать самые сладкие кусочки. Минхёк мстительно думает, что если сейчас Квон попросит купить ещё — он обязательно притащит соленый с сыром. Ну чтоб жизнь медом не казалась.
Фильм действительно атмосферный и оправдывает звание «ужасов» - Минхёку, впрочем, побоку, потому что давно не реагирует на такие вещи, смотрит только спокойно, да и все. Юквон — тот, вертясь на триста шестьдесят пять градусов, поначалу тихо хихикает, потом покашливает, а под конец фильма начинает ржать, как ненормальный, и, чуть ли не рыдая кровавыми слезами, тыкать пальцами в экран. Половина зала поддается дебильному настроению, и Минхёк осторожно прикладывает руку к лицу, протягивая запыхавшемуся Квону бутылку воды и думая, что это просто пиздец.
Пиз-дец, вот и все.
Квон не может нормально усидеть на месте, постоянно комментирует что-то и изливается литрами сарказма, доебывается по сидящих неподалеку людей и в итоге умудряется половину зала покорить, а половину зала заставить ненавидеть себя и мечтать о жестокой расчлененке по примеру происходящего на экране. Минхёк, слыша явственное шипение со стороны, настораживается и подумывает уже о том, чтобы хоть как-нибудь Квона от общества изолировать.
Под конец Юквон, правда, успокаивается и тихо досматривает фильм, глядя почему-то куда-то в сторону.

-Спасибо, что сходил со мной, - говорит Юквон внезапно после долгого молчания и сидения в автомобиле на одном месте. Улыбается какой-то бледной, слишком неуверенной для него улыбкой. - Правда, спасибо.
Минхёк кивает, рисуя на кожаном покрытии руля привычные узоры кончиками пальцев.
-Это тебе спасибо, - отвечает он, помедлив и подняв взгляд. - Ты чего такой кислый?
Юквон, оглянувшись, будто кто-то их может услышать в этом изолированном автомобильном пространстве, передергивает плечами и опускает голову, зарываясь носом в воротник футболки.
-Да ничего... Опять кошмары сниться будут.
Минхёк, осознав, изумленно поднимает брови.
-Так ты... Фильмы ужасов не переносишь?
Юквон подпрыгивает и обиженно открывает рот, как рыба, но так и не может выдавить из себя ни звука — безвольно опускает плечи и складывает ладони на коленях, уныло рассматривая пальцы, все ещё сохраняющие рисунок мехенди.
-Ну... Есть немного. Да. Да, пожалуй, не переношу.
Минхёк вздыхает и трет пальцами виски.
-Почему ты не сказал? Мы могли бы уйти раньше.
Юквон, передернув плечами, отворачивается, упрямо глядя в боковое стекло.
-Я думал, что тебе нравится, вот и не просил уйти. Да ладно — переживу, в конце концов.
А у Минхёка — ком в горле, и он только кладет руку Юквону на плечо, чуть сжимая пальцы и не видя этого, но кожей чувствуя, что он легко улыбается.

С ним невозможно спорить.

-Отвези меня в отель, пожалуйста.

-До завтра?

***

Юквон, открыв дверь специальной идентификационной карточкой, заходит в номер и автоматически включает свет, привычным движением бросая цветастую, расшитую бисером недавно купленную индийскую сумку на кресло. Разом валится на кровать, распластавшись на животе и пустым взглядом рассматривая взбитые подушки — видимо, здесь убирались; лежит так несколько минут, не ощущая особого прилива сил, чтобы подняться, и заставляет себя сделать это насильно, вслух уговаривая, что, де, негоже, парень, валяться амебой на чисто постели.
Пройдя в ванную, тщательно умывается, чувствуя, как по пальцам и скулам вместе с водой стекают струйки теней и подводки — тогда нужно умыться и два, и три раза, и только после этого Юквон чувствует, что макияжа больше нет. И в очередной раз думает, что это, пожалуй — его самая дебильная привычка.
Стянув футболку и потянувшись всем телом, думает, что пить ему хочется больше, чем в душ — поэтому на несколько мгновений выскальзывает из ванной, нашаривает на подоконнике бутылку невесть как сохранившей прохладу воды и выпивает залпом половину, через секунду приканчивая и остатки.
Негазированная — это хорошо. Юквон на дух не переносит газированную.
Смартсфон начинает надрываться мелодией ровно в тот момент, когда Юквон тянет ремень джинсов, чуть ослабевая его и проводя пальцами по красным следам на бедрах — морщится и, оставив одежду в покое, сначала ищет телефон в сумке, а потом, не найдя, просто переворачивает её вверх ногами, вываливая все содержимое на пол.

-Нет, Чихо. Нет, Чихо, я не буду называть тебя Зико, потому что ты — Чихо...
Юквон устало трет пальцами веки, ощущая прямые ресницы под чувствительными подушечками.
-Может для них ты и Зико. Для меня — Чихо, и заткнись уже, у меня болит голова. Ладно, не болит и я как всегда пиздобольствую, но ты все равно заткнись, пожалуйста.
Голос на том конце провода сначала замолкает на секунду, а потом раздается новой длинной тирадой. Юквон ложится на спину, прижимая мобильный плечом к уху и освободившимися руками проводя по торсу и бедрам. Расслабляет.
-Нет, Чихо, я не хочу, - говорит, наконец, Квон, выдержав паузу. - Научи танцевать Кёна. Научи танцевать Тхэиля. Научись танцевать, в конце концов, сам. Я не хочу — оставь меня в покое...
-Послушай, Чихо, я даже объяснять ничего не хочу — просто пойми, что наступает однажды время, когда все решится и само выстраивается заново. Главное — не лезть собственными грязными руками и не мешать процессу — тогда и только тогда ты получишь результат чистого эксперимента. Я не вернусь — все.
Пауза.
-По крайней мере, сейчас я не вернусь точно. Может, позже — но в команде больше меня не жди. Наелся по самое не балуйся — и я ничего не кому не обещал, в верности не клялся, не ори, ради пресвятых каннибалов.
Юквон закрывает глаза, слушая срывающийся голос там, совсем далеко, в чертовом Сеуле, где сейчас явно прохладнее, чем в не менее чертовом Бомбее.
-Чихо, - тихо говорит он наконец, замолкая, чтобы дать тому закончить фразу. - Чихо, послушай меня. Если тебе нужен друг — забудь этот номер на пару недель, и я позвоню тебе сам. Если тебе нужна дэнс-машина — забудь этот номер навсегда...
И, отняв телефон от уха, нажимает красную клавишу сброса, откидывая мобильный на край кровати и окончательно закрывая глаза.

Там, в ванной — невыключенный душ.
Но это все — после.

4. Жить мечтой

4. Жить мечтой

Просто в один момент ломается некий механизм в общей системе, и красный сигнальный огонек дает сбой, взрывая сигнализацию паническими не криками даже — просто жалкими и еле слышными всхлипами.

Юквон перестает улыбаться — сначала, словно под действием электронных настроек в проигрывателе, становится тише смех, сокращается масса сарказма на один кубометр воздуха, ухмылка из откровенно дерзкой и насмешливой превращается в откровенно жалкую и наигранную; Минхёк думает, что это, в принципе, нормально — никто не застрахован от элементарного культурного шока и эмоционального перегруза.
Поначалу его мысли подтверждаются, когда Юквон через день вновь приходит в себя — опять искрит и пепелит, едва показавшись в поле зрения, направо и налево растрачивает деньги на неизменную бесполезную лабуду и килограммами жрет сладкое. По-прежнему таскает Би-Бома везде, где тот только соглашается «потаскаться» - разве что в кино больше не зовет, хотя Би-Бом и подначивает иногда, вспоминая потрясающую «любовь» к фильмам ужасов.
Юквон только хмыкает — смущенно?
А потом вновь словно уходит в себя, отключаясь от внешнего мира и пустым взглядом изучая городские картины за лобовым стеклом — ни градусом левее, ни градусом правее, только вперед и совсем безжизненно.
Би-Бом думает, что это действительно логично: ты один, в чужом городе, совершенно непонятно зачем и почему приехавший, без единого знакомого и без элементарного знания английского языка — не особо сладко звучит, не так ли? И все, что у тебя есть — странный парень-водитель из специализированного агентства такси, единственный человек, способный понимать твою речь и вообще не смотреть на тебя, как на ненормального.
И то — сугубо потому, что не первый день терпит.
А Юквон опровергает все мысленные доводы, вновь начиная искриться, и когда Минхёк решает, что все в порядке — снова и опять падает в какую-то серую пропасть, узкую, как океанская впадина, и бесконечную, как время на картинах Дали.
Пропасть, где из яркости — только ярко-рыжие волосы, тоже, впрочем, посыпанные серебристым пеплом.

В один момент Юквон просто «выключается» - замолкает, закрывает глаза и перестает присылать привычные смс по вечерам с указанием времени встречи. Минхёк ничего не переспрашивает и не звонит даже — и в тот единственный раз, когда решается набрать номер, получает лишь сухое «абонент временно недоступен - пожалуйста, перезвоните позднее».
Молчание, чуть припухшие опущенные веки с прямыми темными ресницами, изогнутые чуть вниз уголки губ, жар и солнце, никаких смс по вечерам, ноль порций гулаб джамуна и выцветший рисунок хной на руках.
Юквон просто сам приходит в первый попавшийся салон и знаками просит смыть мехенди — полностью сводит с рук и обновляет цвет на ключицах и груди.
Молчание, пропасть, вновь молчание и функция «выкл. из жизни».

Так проходит почти неделя.

***

Минхёк на дату смотрит практически случайно — не очень любит календарь как явление. 4 апреля 2014 года.
Юквон звонит ближе к вечеру — примерно в половину десятого по Бомбею. Звонит коротко, и Минхёк не успевает поднять трубку; тут же, словно опомнившись, Квон присылает смс, отзывающуюся тихим стандартным сигналом на экране.
«Отвезешь меня на побережье?»
И тут же, через десяток секунд, не дожидаясь ответа:
«Жду в десять у отеля».

Всю дорогу до побережья Юквон молчит, покачивая головой в такт льющейся из наушников музыке — то ли соул какой-то, то ли блюз. Минхёк не задает вопросов и не стремится исправить несильно приветливую встречу, обошедшуюся даже без обыкновенного «хэлло, бро». Квон просто молчит, и почему-то сейчас, при этом наклоне головы и полуприкрытых глазах, это молчание кажется совершенно естественным, будто Юквон никогда и не был вопящим и восторженным идиотом, вставляющим мат через каждое слово и ухмыляющимся на каждую гласную букву. Будто он всегда был таким — совершенно задумчивым, совершенно инопланетным и совершенно... Красивым?
Би-Бом определяет это так — просто потому, что конкретно сейчас функция поиска синонимичных эпитетов временно недоступна.
Побережье — ни рыба, ни мясо: половина — творчески наваленные булыжники, вторая половина — те же булыжники, невесть как и каким образом переходящие в бетонированную набережную классического типа. Аравийское море — Би-Бом же поначалу долго думал, что это Индийский океан.
И верил. Потом, правда, перестал — географические атласы способны на небольшие чудеса локального характера.
Юквон, почувствовав, что «Каденза» плавно остановился, чуть встряхивает головой и поднимает взгляд — в огнях прибрежного освещения почти центральной части города Минхёк замечает, что его волосы растрепаны и уложены с куда меньшей тщательностью, чем всегда, а глаза практически не накрашены. Другие, совершенно необычные глаза — Минхёк, пусть четыре года практически не встречавшийся с азиатами, может поклясться, что и у корейцев он такого разреза глаз не видел: странно удлиненный и чуть более узкий.
Почему-то все это он замечает только сейчас.
Юквон привычным движением с щелчком отстегивает ремень и выскальзывает из салона — сунув руки в карманы обыкновенных — по сравнению с остальными его выходками — синих потертых джинсов, направляется в ту сторону, где побережные булыжники переходят в асфальт и парапеты. Ни разу не оглянувшись, облокачивается на перила, перегибаясь через них и опуская голову.
В оставленных на переднем сидении наушниках действительно играет какой-то знакомый соул.
Минхёк откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза, сквозь полуопущенные ресницы наблюдая за Квоном — тот недвижим и лишь изредка упирается ладонями в парапет, то приближаясь, то отдаляясь от него. А потом, спокойно облокотившись на перила, замирает, словно бы снова «выкл. из жизни». Би-Бом чувствует едва заметное, мгновенное головокружение — списывает все на закрытые окна автомобиля и забывчивость на тему включения кондиционера.
Он открывает дверь и выходит из «Кадензы», щелкнув брелком и дождавшись, пока автомобиль прощально мурлыкнет сигнализацией — направляется к Юквону и останавливается рядом с ним, опираясь на парапет локтями. Квон поводит плечом, ощутив, что кто-то рядом — Минхёк абсолютно бесшумен — по даже не поворачивает головы.
Би-Бом зачем-то дует на пальцы и автоматически разыскивает взглядом мелкие камни, чтобы покидать в воду. Вокруг, мать его, ничего нет — вычистили, скоты проклятые. Би-Бом даже злится почему-то.
Проходит несколько минут молчания, прерываемого только гулом автомобилей и шорохом разбивающихся о камни прибрежный волн.
-Что-то произошло? - осторожно спрашивает Минхёк, чувствуя, что молчать становится невозможно просто физически — давит где-то в горле и едва ли не тошнит. Он не видит, как глаза Юквона непонимающе щурятся на воду.
-Что-то произошло? - Эхом отзывается Квон то ли вопросительно, то ли утвердительно. Би-Бом морщится.
-Ты вообще какой-то странный в последнее время, - уточняет он наигранно бесстрастным тоном, словно бы показывая - мол, эй, я никуда не лезу, просто слишком радикально-кардинальные метаморфозы всегда выглядят до ужаса подозрительно и неприятно.
Юквон, не поднимаясь с перил, склоняет голову набок и, кажется, вовсе не собирается отвечать на вопросы; когда Минхёк думает, что все — паровоз ушел, Квон отталкивается ладонями от парапета и поворачивается к нему, запуская руку в карман. Вытаскивает пачку сигарет и зажигалку.
Минхёк удивленно приподнимает брови.
Юквон, не обращая внимания, вертит в пальцах свой «Капитан Блэк» - Би-Бом мимолетом отмечает, что чересчур уж крепкая штука — и, подумав, зажимает между пальцев сигарету, поднося к ней зажигалку и убирая все обратно в карман.
Коротко затягивается, надолго задерживая дым в легких.
-Ты куришь? - глупо переспрашивает Минхёк, полностью осознавая всю тупость своего вопроса, но, впрочем, не собираясь от него отступаться. Квон спокойно кивает. - И давно?
Би-Бому просто кажется, что Квон курить начал за два дня до — вследствие этой странной необъяснимой депрессии. Юквон слегка улыбается, выпуская легкое серебристое облачко дыма, окутывающее удивительно ярко очерченные губы.
-Относительно, - отвечает он. - Я курить начал лет в одиннадцать — и не прекращал с тех пор ни разу, но единственное правило: не больше одной сигареты в день...
Минхёк решает, что с этим человеком пора бы давно забыть такое понятие, как «удивление».
-И все-таки, - Би-Бом отворачивается от дыма, чтобы не вдыхать лишний раз. - Ты не в порядке.
Юквон смотрит долго, задумчиво и поразительно пытливо — покусывает сигаретный фильтр и вновь глубоко затягивается, прикрывая глаза. Минхёк старается не смотреть — в голову снова не идет ничего, кроме слова «красиво».
-Да, пожалуй, - спокойно соглашается Юквон, щурясь на огонек сигареты в пальцах. - Не в порядке. Может, хочется чего-нибудь. Не знаю. Может, секса хочется. Не знаю, честно. В душу не ебу.
Минхёк ощущает, как в душе разом становится светло, чисто, легко, и скачут всякие единороги и поняши, блюющие радугами. Так вот в чем дело — все гениальное просто.
-Так в чем проблема, - пожимает он плечами. - Давай отвезу тебя куда-нибудь — здесь есть масса мест, где можно найти приличную бабу.
Кидает на Юквона изучающий взгляд.
-Не думаю, что у тебя будут с этим какие-то проблемы...
Квон отнимает сигарету от губ и смеется — тихо, тускло и как-то совсем устало. Смеется до ужаса презрительно и едко — кажется, с губ вместо никотина стекает яд.
-Э нет, - говорит он, отсмеявшись. - Я так не могу. Вот так — не зная человека и пары минут, взять и трахнуть его. Это не для меня.
Би-Бом, забыв про установку перестать удивляться, недоуменно вскидывает брови и кривит губы — чуть-чуть, совсем не заметно.
-Миллионы людей так делают.
-Я — не миллионы. Я — это я.
Насколько умело скрытые комплексы личного характера — Минхёку хочется и ржать, и плакать одновременно, но он все ещё подсознательно опасается получить по щам.
-Ну тогда решай сам, - говорит он сдержанно спустя полминуты.
Юквон согласно кивает и, затянувшись в последний раз — ярко и предсмертно вспыхнувший огонек сигареты отражается в темных глазах, раздваиваясь и дробясь — тушит сигарету о металлические перила, щелчком отправляя бесполезный фильтр в воду. И, постояв с пару мгновений без движения, вновь поворачивается к Минхёку, глядя на него прямо и ровно.
-Послушай, Минхёк, - медленно начинает он, не отводя пытливого, прищуренного взгляда. - Может, переспишь со мной?
Би-Бом элементарно забывает привычным движением поддержать с хрустом разрушающуюся челюсть. Только беспомощно моргает, испытывая сильное желание ляпнуть нечто вроде «лолшто вообще?». Юквон читает по глазам.
-Я просто спрашиваю, - пожимает он плечами. - Мне правда непринципиально — парень или девушка. В любом случае есть огромное количество способов доставить удовольствие. Если ты об этом...
Минхёк все ещё молчит, глядя в сторону. Юквон, дернув плечом, криво улыбается.
-Откажешься — не проблема, сделаем вид, что я сейчас вообще молчал. Не обессудь, все оки-доки? - Легкая улыбка и мягкий, совсем не дерзкий прищур. - Разберусь как-нибудь сам...
Би-Бом, наконец, отмирает — несколько раз моргает, треплет пальцами темные волосы и склоняет голову набок.
-И чем же, - спокойно. - В данном случае я отличаюсь от проститутки?
Юквон хмыкает — видимо, ждал этого вопроса изначально.
-Элементарно, - говорит он просто. - С тобой я хочу, а с проституткой — нет.
И, похлопав себя по карманам и убедившись, что все на месте, улыбается словно бы на прощание — развернувшись, прогулочным шагом направляется прочь, в другую сторону от машины, вдоль набережной.
Минхёк несколько секунд задумчиво смотрит ему вслед.
-Хэй, - окликает негромко, но так, что Квон слышит. - Поехали. В отель...

***
Отель «Хоутэл Мидлэнд 2*» - уютен и в вечернем полумраке освещен мягким теплым золотом подсветки.

-У тебя есть презервативы?
Шорох, пауза.
-... Нет.
-Блядь. Как так можно жить?
-Мне как-то по роду службы особо некогда.
-Да ну? А я думал — наоборот... Щас я все улажу.
Пауза, шорох.
-Охуенно. У меня тоже нет. Ладно, хрен с ним, давай так.
Минхёк кривит губы в недоуменной улыбке — даже какой-то отчасти растерянной.
-Вот так просто? И ты не боишься?
Юквон фыркает, пожав плечами — тонкая серая футболка так и норовит оголить плечо больше, чем от неё того требуется.
-Послушай, - жестами пытается объяснить что-то. - Я живу эту жизнь один раз, и в данный конкретный момент мне совершенно похрену, какой она будет — вот такой, - показывает пальцами два сантиметра, - или вот такой.
Широко разводит руки в стороны.
-Ясно тебе?

-Выруби телефон. Я не хочу кончать под «Отель Калифорния».
Несколько нажатий клавиш, щелчок.
-И у меня будет только одно условие.
Юквон оборачивается к Минхёку, глядя через плечо, и улыбается уголками губ.
-Я буду снизу.

***
Терпко. И кожа пахнет безумным смешением эфирных масел.

Минхёк стоит напротив Юквона в нескольких шагах от него, глядя, как тот легко стягивает футболку, обнажая красивое, натренированное тело — и это проклятое обновленное мехенди на ключицах и груди. Минхёк совершенно не знает, что нужно сделать, и нужно ли делать что-то вообще; Юквон лишь улыбается эфемерно и ускользающе, в один шаг оказываясь рядом — запуская руку в минхёковские волосы, властно надавливая на затылок и целуя без стеснения глубоко и настойчиво.
Легкий, почти изживший себя привкус сигаретного дыма, что-то сладкое и ни капли алкоголя.
Гладкая, теплая кожа, губы умелые и откровенные, но ласки — минимум, и Минхёк это чувствует. Чувствует, но не пытается как-то исправить или повлиять на этот тон, целиком задаваемый Юквоном — Квон же только улыбается с тенью прежней насмешки и теоретическую нежность заменяет на неконтролируемое возбуждение. В этом равенстве все легко и просто, тут одна неизвестная, решить можно через «икс».
Юквону несложно сделать все самому — хватает раскрепощения и навыков — и он делает, опускаясь на колени и полностью внешне подчиняясь, но прокалываясь лишь в одном — в собственной выдержке на собственные действия. И Минхёк отводит взгляд, потому что становится слишком, слишком возбуждающе.
Решения уравнения с неизвестной «икс» - Юквон мастерски умеет наслаждаться собственными действиями. Решенное тут же трансформируется и выдает неизвестную «игрек», в основе которой уже не Квон — Минхёк.
Тело Юквона — гибкое и сильное, как у кошки, податливое, безумно чувствительное и чуткое — Минхёк легкими касаниями пальцев находит уязвимые точки, играя на струнах нервов и заставляя Квона сдерживать слишком откровенные стоны. Никакой цензуры: возбужденный голос Юквона — хриплый и срывающийся, словно прошитый десятком шелковых нитей.
Глаза полуприкрыты, но Минхёк не может отвести от них взгляда — на радужке, словно отпечатавшись часом ранее, все ещё мерцает, то вспыхивая, то вновь умирая, огонек сигареты; ресницы — прямые и длинные, и на касания отзываются легким дрожанием — сдержанным, но уже на грани. Минхёк осторожно обводит кончиками пальцев контур лица Юквона, лаская скулы и губы.
Решение уравнения с неизвестной «игрек» - Минхёк сам срывается а нежность.
Решение уравнения с неизвестной только что трансформировавшейся «зет» - никому уже не нужна сдержанность, стиль и маски.

Юквон прекрасно умеет делать все сам — но отдается полностью в руки Минхёка. Юквон прекрасно умеет управлять, манипулировать и контролировать настройки — но только закрывает глаза и падает куда-то совсем вниз, сильнее сжимая пальцы на плечах Минхёка.
Юквон прекрасно знает все, но остановиться уже не может — одна из немногих вещей, которые никогда не были ему доступны.
А когда приходит мысль, что все это — неправильно и эфемерно, Юквон просто сжигает её дотла, слизывая с губ уже не пепел, а солоноватую белую вязкость.

-Ты вкусный, - хрипло, с кривой полуулыбкой на губах.

Медленно, в идеально заданном темпе, тантрически, срываясь — какое это уже имеет значение? Сильнее, слабее, контролируя и теряя контроль — никому уже не важно. Больше, меньше, глубже, ещё глубже и ничуть не — только обостренные в десятки раз ощущения, чувства и бесконечная, накатывающая волнами неправильная — неправильная, недопустимая — нежность.

Юквон лишь сильнее обнимает Минхёа обеими руками, будто боясь потерять и отпустить — притягивает ещё ближе, не давая отстраниться и полностью принимая в себя глухо-горячую, вязкую волну.

***
Юквон выходит из душа, растрепывая влажные волосы пушистым махровым полотенцем; новые чистые «Левайсы» и забытый набор тонких кожаных браслетов на запястьях — вот и все. Волосы после воды не рыжие, а больше темно-медные, и Квон побыстрее старается их высушить, чтобы вода не капала с прядей.
Легким щелчком пульта управления делает кондиционер сильнее — Минхёк благодарно кивает.
А проклятый рыжий кот выглядит так, будто ничего, вообще ничего не произошло.
Юквон падает в кресло напротив постели и откидывается назад, взглядом изучая потолок и кончики собственных пальцев.
-Хочешь чего-нибудь? - Спрашивает Би-Бома, на что тот лишь глухо выдает что-то невразумительное и качает головой. - Ну и ладно. Если что — все в баре. Лучший гость — тот гость, который обслуживает себя сам.
Би-Бом иронически изгибает брови, закидывая руки на голову — а подушки на постели мягкие, удобные. Вставать не хочется, да и не нужно. Юквон, помолчав с пару минут, поднимает голову и смотрит на Минхёка.
-Знаешь, бомбила Би-Бом из Бомбея, - говорит не вдруг, без каких-либо прелюдий и разведения вежливостей. - А ты ведь так и не рассказал мне, какого хера ты делаешь в этом блядь-не-пойми-каком-городе. А?
Минхёк уже даже не спрашивает, откуда Квон знает его прозвище. Понимает, что в ответ получит лишь какую-нибудь длинную и красочную, но бессмысленную тираду.
-Я тебе рассказывал, - говорит он с ноткой растерянности в голосе — слишком резкие заносы на поворотах. Впрочем, Минхёк чувствует, что сейчас особо и несложно упоминать обо всем этом. - Тогда, в кафе.
Юквон переводит на него саркастический взгляд — то не буйствующий, как прежде, сарказм, а тускло-задумчивый.
-Если ты называешь это рассказом, то я прима-балерина Сеульского Национального.
Справедливо. Би-Бом кривит губы в полуулыбке.
-Просто мать всегда мечтала жить в Индии. Знаешь, такая идея-фикс, мечта всей чертовой жизни, - говорит он глухо. - Было понятно, что она сделает это однажды — она и сделала. Бросила отца и уехала в Бомбей, а я приехал с ней на первое время, чтобы помочь. Она такая — летающая, расфокусированная... Инопланетная, что ли? Её в первое время нельзя было тут оставлять одну.
Минхёк делает паузу, словно бы вспоминая что-то.
-Мне было тогда лет девятнадцать-двадцать. Учился на востоковеда, ну и... Приехал. Привык, остался. Думаю — нахуй оно мне все надо? Не хотелось каждый день ловить злобные отцовские рожи. Не знаю, кто бы из нас первым сошел с ума.
Би-Бом замолкает — сказать просто больше нечего, а Юквон и не заставляет больше. Просто встает, открывает окно и достает «Капитана Блэка», закуривая и выпуская тонкую струйку дыма в ночную мглу, разукрашивая её серебром.
-Ты же говорил, что куришь не больше одной в день, - усмехается Би-Бом.
-Знаешь, - Юквон не обращает внимания на слова Би-Бома и не оборачивается. - Я уже люблю твою мать.
И вновь Би-Бому не можется ничего, кроме немого вопроса «что-как-вообще?» в глазах.
-Да, - продолжает Квон невозмутимо, сбрасывая пепел вниз. - Такие дела. Главное для человека — жить мечтой. Только тогда человек жив, а не просто существует. Жить мечтой, несмотря на все условности и обязательства.
Минхёк садится на постели, скрещивая ноги и склоняя голову набок.
-Да? Неподражаемая, даже злая насмешка в голосе. - То есть устойчивость и семья — условности и обязательства? И это можно вот так просто все бросить?
Юквон оборачивается и с непонятным выражением смотрит на Минхёка через плечо.
-Да, Минхёк. Семья — условность и обязательство. А я ненавижу условности и обязательства — они мешают жить мечтой. А я хочу жить ей, потому что хочу жить, а не существовать — поэтому понимаю твою маму. Все зависит от мечты...
Квон докуривает и облокачивается на подоконник, повернувшись к Минхёку. Тот рассеянным взглядом изучает замысловатый рисунок мехенди на его груди, гармонично вспыхивающий каплями блеска в освещении.
-И ты живешь?
Юквон вздрагивает, будто вопрос застал его врасплох. И с секунду пытается выдавить хоть какую-нибудь улыбку — выходит плохо.
-Нет. Я — существую.
Квон проводит рукой по волосам, очерчивает пальцами свои необычные глаза, губы и контуры скул; гладит мехенди, задерживая ладони на бедрах.
-Посмотри на меня, - грустная, слабая улыбка. - Посмотри на меня, Минхёк. Что я? Кто я? У меня нет образования, нет работы, нет денег, нет любви, нет мечты. У меня нет ничего, за что я мог бы держаться — и не потому, что у меня действительно нет, а потому, что я не хочу. Я не хочу ни учиться, ни работать, ни развлекаться — ну неинтересно просто. Мне даже путешествовать неинтересно — просто назло отцу взял и свалил. У меня даже привычек вредных нет — ну не смешно ли?
Минхёк в ответ лишь выразительно кивает на сигареты.
-Это — бред, - Юквон взмахивает рукой. - Отбери у меня сигареты — мне будет похер. Отбери сладкое — мне будет похер. Я не зависим — ни от чего. И мне просто неинтересно. Хуйня, правда? Это лечится?
Минхёк не уверен, поэтому не отвечает — только смотрит совсем серьезно и сосредоточенно.
-У меня, наверное, только одна зависимость, - говорит Юквон внезапно, будто только что вспомнив. И теребит в пальцах прядку рыжих волос. - Завтра нужно краситься...
-Что? - Ошарашенно переспрашивает Би-Бом. - О чем ты?
Юквон усмехается.
-Краситься завтра, говорю, надо. Уже корни темные скоро видны будут, - поясняет он. - Вот и вся моя зависимость.
Минхёк сжимает виски пальцами.

-Неужели ты совсем ни о чем не мечтаешь?
Юквон взъерошивается и смотрит иронически.
-Ну ага. Ну может быть о чем-то и мечтаю.
-О чем?
Квон вдруг ржет, хлопает ладонью по столу с видом «эврика!» и едва ли не падает на пол от одолевшего смеха.
-Я мечтаю о большой и чистой любви. Вот. Понятно тебе?

Минхёк только отворачивается, пытаясь сглотнуть твердый комок в горле.
Самые истинные вещи, наверное, и произносятся вот так — с бесконечным сарказмом и издевательством.

-А что до сигарет — не тыкай меня носом. Уже перевалило за полночь — считай, что на набережной я курил вчера.

запись создана: 08.11.2012 в 19:39

@темы: фанфики, формула счастья, би эл оу си кей

---

Этот пиздец когда-нибудь прекратится? Часть 1

Название: Отель «Интурблядь»
Фэндом: Block B
Персонажи: U-Bomb
Рейтинг: PG-13
Жанр: повседневность, джен, слэш, юмор
Предупреждения: AU, сильно AU
Статус: в процессе, написана 2 части, 13 страниц
От автора: Не могла не. Иногда нужно отвлекаться от того, что делает мозгу больно.

1. Привет, Бомбей

1. Привет, Бомбей

Когда Минхёк видит его в первый раз, то понимает, что наступил пиздец. Вернее, пиздец наступил совсем внезапно, как всегда очень некстати и вообще с той стороны, где нет пуговиц, но чаще всего рвутся джинсы.

***

Совершенно нереально жаркая ранняя осень. Совершенно нереально жаркий, почти изживший себя март.
Бок белого «Киа Каденза» контрастно прохладен тяжелому, влажному и жаркому воздуху ранневесеннего, но уже прогревшегося Бомбея, обволакивающему кожу вязкими прикосновениями, от которых Минхёку хочется выть волком и кататься по асфальту, который, кажется, готов расплавиться под лучами солнца. Он, мальчик Би-Бом, который уже, откровенно говоря, устал отвязываться от прозвища, данного автомобилистами за турбированный двигатель, ненавидит это проклятое индийское солнце и мечтает о локальном апокалипсисе в виде Второго Великого потопа. Он, мальчик Минхёк, вообще жару ненавидит и в такие моменты не может отвязаться от логичного вопроса, какого хуя он, собственно, сюда вообще когда-то приехал.
Стандартная до рези в глазах картина: город-базар вокруг, хуллиард людей на квадратный метр пространства, очередная оживленная точка с несколькими такими же таксистами неподалеку. Бутылка некогда холодной, но теперь уже бесполезно-теплой воды в руке — Минхёк до одури любит воду, но сейчас только выливает её в ближайший кустарник. Противно.
Звонок из администрации такси раздается совсем неожиданно и вообще на мобильный, а не по рации. Би-Бом удивленно приподнимает брови, но трубку снимает.
-Минхёк! - Голос у менеджера такой, будто за ним по пустынной прерии гонится стадо голодных гризли, а у него, несчастного, остался последний патрон в игрушечном пистолете. - Минхёк, срочное дело, откладывай все к чертям собачьим, дуй в офис!
-Ну-у? - Тянет Би-Бом, чуть ли не усаживаясь на капот автомобиля и лениво поглаживая пальцами гладкий корпус «Кадензы». Вообще-то он, конечно, «K7» по европейским стандартам, но Минхёк больше любит оригинальное корейское название.
Менеджер шипит и плюется ядом — даром что вроде бы дружелюбный индус.
-У нас клиент. Да, пресвятые угодники, клиент, и он требует квалифицированного водителя на весь день — вернее, на несколько дней, не суть — который сможет показать ему город.
-Так в чем проблема? Я, что ли, самый главный индус? - Минхёк не иронизирует, но в голосе все равно проскальзывают меланхолически-саркастичные нотки.
Менеджер на том конце провода вздыхает.
-Минхёк, дело не в этом. Это чудо, по-моему, из ваших — то ли кореец, то ли, может, японец или китаец, монгол, ну не знаю. Короче, на тебя похож, и двух слов по-английски не вяжет. Вернее, только два и вяжет...
Где-то на фоне слышится грохот и четко, шикарно выговариваемые слова «fuck you». Почти без акцента. Би-Бом сдерживает ухмылку.
-Приезжай в офис, посмотри — может, найдете общий язык. Нет — так что-нибудь придумаем, потому что он вообще больше ничего не способен объяснить. Мы и желание его с горем пополам по пальцам и рисункам поняли. Рисует отвратительно...
Минхёк вздыхает и прицельным броском забрасывает в урну бутылку из-под воды — потом, похлопав себя по карманам на предмет документов, ныряет в сохраняющий прохладу салон «Киа» и привычно давит на газ.

В офисе так же успокоительно прохладно, как и в салоне «Кадензы» - прохладно и тихо, и Минхёк, остановившись на пороге, решительно не понимает, про какой такой пиздец ему заливал двадцать минут назад перепуганный менеджер.
Тот, стоящий за длинной ресепшен-стойкой, при виде Би-Бома радостно подпрыгивает и выскакивает с рабочего места, указывая на низкие мягкие диванчики рядом с кофейными столиками, ломающимися под тяжеловесными журналами разный направленностей. На одном из диванчиков, картинным гламурным жестом закинув одну ногу в высоком ядерно-желтом кроссовке на другую, сидит нечто, полностью прикрывшись вчерашней бомбейской газетой. Сидит неподвижно и газету держит вверх ногами.
Желтые кроссовки в контрасте с ослепительно-белыми узкими джинсами делают глазам Минхёка очень больно.
-Ну ты... Давай, дуй, - шепчет менеджер, пятясь задом и ретируясь в свободно-паникующем режиме. Би-Бом, вздохнув, тоскливо смотрит ему вслед и вдыхает пахнущий чем-то сладким воздух. В этот момент ему впервые кажется, что так пахнет пиздец.
Минхёк, помедлив пару секунд, поднимает взгляд к потолку.
-Excuse me...
Газета медленно, просто до театрального медленно опускается, являя миру нахмуренную физиономию с надутыми губами, прищуренными глазами и тщательно уложенными волосами цвета веселого насыщенного апельсина, отдающего грейпфрутом. Футболка в цвет кроссовкам — вырвиглазного желтого цвета с глубоким вырезом, то и дело сползающая на плечо и оголяющая кожу.
Минхёк часто моргает, пытаясь унять противные темные пятна от слишком ярких контрастов. Нечто степенно откладывает газеты и, скрестив на груди руки, постукивает указательным пальцем с аккуратным ногтем по предплечью.
-Excuse me, - повторяет Минхёк для пробы сначала по-английски.
Нечто с умным видом кивает.
-Me voy. Ферштейн?
Минхёк моргает один раз, пытаясь хоть как-то логически систематизировать сказанное. Нечто недовольно кривит губы.
-¿Quién es usted? Soy un...
-Ун кто? - Би-Бому очень хочется размазать уши по лицу и смыть их серной кислотой. Нечто вскакивает и, отбросив газеты, принимается хвататься за голову, ругаться странными словами и крутиться вокруг своей же оси на триста шестьдесят градусов по Фаренгейту.
-По-каковски вы тут вообще шпрехаете? - Вопит этот рыжий, и Минхёк чувствует, что готов выйти из привычного спокойствия, позорно разрыдаться и возблагодарить матерь божью за хоть какую-то осмысленную речь из уст этого ненормального.
Как Минхёк и предположил с первого взгляда на лицо — кореец. Причем — скорее всего из Сеула. Незнакомец, все так же скрестив руки на груди, смотрит на Би-Бома вызывающе, но без какой бы то ни было враждебности.
-По-английски, - вздыхает Минхёк, используя уже корейский и отчаянно пытаясь скосить глаза, чтобы увидеть уже сбежавшего менеджера. Тот стоит за ресепшен и явно — судя по поднятым к небу глазам — тоже молится всевеликому Брахме.
-Май ней-эм из-с... - Глубокомысленно начинает рыжий, подняв палец вверх. - Нэй-эм из Юйу-у... Квон. Юйуквон.
-Юквон, - уточняет Минхёк, кивнув. - Ты можешь говорить со мной по-корейски.
Парень трясет выпрямленной рыжей челкой, фыркает и вертит из пальцев неприличные жесты.
-Вот, блядь, попереохуели просто - у меня в кои-то веки жажда знаний проснулась, а они — по-корейски, по-корейски! Да заебала меня эта ваша Корея, по-английски хочу!
Би-Бом замолкает и даже моргать перестает.
-Ну... Можно и по-английски, if you're so fond of it.
-Que? Was? - Юквон торопливо листает сборный разговорник испанского, итальянского, немецкого и английского. - Май нейэм исз... Ой, кажется я повторя... Йей! Кто ты вообще такой? Я ищу водителя-гида, что ты мне обзор закрываешь, мужчина?
Би-Бом в противовес «этому клоуну», как уже окрестил про себя клиента, скрещивает на груди руки и прищуривается, глядя ровно и оценивающе — тот поначалу сдувается, но потом выпрямляется, откидывая со лба челку, чтобы рассмотреть Минхёка получше.
-Учитывая проблемы лингвистического характера, гид вам уже найден. Ли Минхёк, приятно познакомиться...
Рыжий чуть расширяет глаза, но руку все-таки в ответ протягивает.
-Ким Юквон, - повторяет по привычке. - Не взаимно, но надеюсь, что это удастся исправить.
Пальцы у Юквона ожидаемо тонкие, но гибкие и сильные, а главное — прохладные.

В этот день Минхёку суждено удостовериться, что пиздец пахнет конфетами, карамелью и ещё чем-то до боли знакомым, но так и не пойманным обонянием, имеет цвет ядерного лимона и умеет красиво ругаться матом.

Первое, что делает Юквон, оказавшись в салоне би-бомовского «Кадензы» - обползает пространство вдоль и поперек, дергает все доступные шаловливым ручкам малочисленные игрушки-украшения, просматривает все автомобильные журналы на заднем сидении и, в итоге все равно усевшись на переднее, деловито вставляет в usb-вход музыкального проигрывателя карту памяти, щелкая клавишами и включая что-то сумбурно-джазово-веселое. У Минхёка немедленно начинает раскалываться голова, но он молчит: желание клиента — закон.
Он сухо указывает на то, что нужно бы пристегнуть ремень — Юквон быстро и понятливо все процедуры проделывает, попутно облапив все кнопочки на дверной панели и умудрившись пять раз опустить и поднять тонированное стекло. Минхёк терпеливо ждет указаний, уложив обе ладони на руль.
-Вези меня везде, - заявляет Квон, вальяжно развалившись на сиденье с видом «бери меня полностью». Минхёку в голову не идет никаких корейских слов, только прилипчивое английское «this awkward moment» - несмотря на то, что за четыре года в Индии он на удивление сумел сохранить в памяти родной язык.
-Может, поточнее? - Спрашивает он без надежды, впрочем, на внятный ответ. Юквон смотрит на него как на умалишенного, расширив темные кошачьи глаза.
-Вези меня полностью, - повторяет он, недовольно заворчав и завозившись в мягком кресле. - У вас тут с оплатой как? Сразу или по факту?
Минхёк молча указывает на небольшой счетчик километража и кивает на второе — мол, по факту.
-Деньги после секса, понял, - ржет Юквон, подняв руки в жесте «сдаюсь». - Послушай, хён или кто ты там мне, хер тебя знает, по роже так и не разберешь, мне реально по тангенсу, куда ты сейчас меня повезешь. Что у вас тут есть? Ты город хорошо знаешь?
Минхёк иронично ломает брови в идеальной маске, а Юквон удовлетворенно кивает, делая руками какие-то беспорядочные жесты.
-Вот и шикарно, раз знаешь. Ну? Рынки, магазины, достопримечательности, Тадж-Махал?
-Тадж-Махал в Агре...
-Калькутта?
-Это город отдельный.
-Ганг, Инд?
-Не по адресу.
-Блять, в путеводителе написано, что это в Индии. Мейд ин Чайна, что ли...
-Индия вообще-то большая.
Юквон страдальчески закатывает глаза и шепчет что-то явно непристойное одними губами, а потом поворачивается к Минхёку почти всем телом.
-Слушай, я Юквон и я не хочу ничего решать, я хочу сидеть и нихуя не делать, так что запрягай лошадей и вези меня хоть куда-нибудь, а я просто буду маячить, когда нужно остановить — оки-доки? Договорились?
Минхёк поводит плечами и проворачивает ключ, заводя автомобиль и мягко трогаясь с места — ноль эмоций, ведь бывают капризы и поэкзотичнее.
-Только домой меня не забудь отвести, - добавляет Юквон будничным тоном, глядя уже в окно и едва ли не прилипнув носом к стеклу.
-Домой?
-Пресвятые каннибалы, - закатывает Юквон глаза, дергая острым плечом. - Ну в отель, куда же ещё? Адреса не помню, помню только название — я вообще им на бумажечке рисовал, когда номер бронировал, чтоб меня поняли. А они смотрели на меня так, как будто я конченый хуй и не умею рисовать. Вот уроды, да?
Минхёк оставляет эмоциональную тираду без внимания, вычленяя для себя только имеющие хоть какой-то смысл детали.
-Название? - Коротко.
-Хоутэл Мидлэнд ту старс, - чопорно выдает Юквон, а Би-Бом кивает, быстро прикидывая местонахождение. Запад Бомбея, уютная недорогая штука — очень уютная и очень удобная, если приехал на долгое время.
На долгое?!

***
Минхёк малый сообразительный, и ему не нужно много времени, чтобы измерить уровень тормозной жидкости в крови любого человека, которого он наблюдает дольше пяти минут.
Минхёк малый сообразительный и уже через пару часов понимает, что у Юквона не то что там тормозной жидкости — у него тормозов нет в принципе. В теории.
Просто нет.

Минхёк, чуть ли не положив подбородок на руль, уже минут пятнадцать кряду наблюдает, как некая лимонно-апельсиновая херь ураганом носится по окрестным лавочкам окраины большого бомбейского рынка, сметая на своем пути все предметы живой и неживой природы. Сюсюкается с детьми и раздает им конфеты, улыбается направо и налево симпатичным индианкам, сует нос в каждую лавочку и требует что-то на смешении всех языков, кроме единственного понимаемого английского; долго стоит около небольшой палатки, ожидая, пока там переработается тростник в сладкую воду — стоит и, выпучив глаза, пытается поудобнее устроить во рту огромный разноцветный леденец.
«Нет, вот он серьезно считает, что сумеет водой запить эту хуйню?» - думает Минхёк, отбивая пальцами чечетку на коленях и усиленно делая вид, что он не с этим ненормальным и вообще тут случайно затесался из международного корейского посольства.
Юквон же леденец просто разгрызает и буднично перемалывает белыми зубами, удовлетворенно облизываясь и забывая про воду — сайгаком скачет дальше, зарываясь в горы дешевой одежды и игрушек-поделок.
Вылезает оттуда только через проклятые сорок минут с горой какой-то явно не особо нужной дряни и всовывает эту самую гору прямо в опущенное окно автомобиля со стороны Минхёка. Би-Бом, приоткрыв рот, бездумным взглядом осматривает ворох шмоток на себе, снимает с носа трусы от вроде как Кельвина Кляйна и отправляет всю эту кучу на заднее сидение, подумав, что неплохо бы объяснить этому товарищу, что в Индии, вообще-то, как и в любой другой стране существуют упаковочные пакеты.
Юквон останавливает Минхёка каждые пять минут — по разным совершенно поводам и причинам, скачет по улицам и с любопытством осматривает каждый мало-мальски интересный уголок; впрочем, даже если место неинтересно, Юквон умудряется найти там что-то — в таком случае он торжествующе пляшет какую-то откровенную несуразицу, не обращая внимания на окружающий социум.
Минхёк, наблюдая за Квоном, ловит себя на мысли, что удивительно неплохо тот двигается — если смотреть с точки зрения человека, долгое время в детстве посещавшего танцевальную секцию.
-Йей, Ли Минхёк, ты чего вообще такой унылый? - орет Юквон Би-Бому прямо в ухо и ржет, когда тот морщится и трясет головой, всем видом давая понять, что это уже как-то слишком. А Квону побоку — ему весело, ему легко и явно все равно, что он вяжет по-английски ровно два слова и те не совсем приличные.
В этот день Би-Бом не увозит Юквона в особые дебри, и даже центр решает не показывать во избежание культурного шока — так и прочесывает и без того немаленькую западную часть, отрываясь от квоновского отеля максимум километров на пятнадцать.
Минхёку совсем не удивительно, что Юквон сразу умудряется потратить все наличные деньги и начинает ныть о том, что ему срочно нужно в банк поменять валюту — он ненавидит мутоверть с карточками и предпочитает считать бумажки на руках.
Би-Бом исправно вспоминает подходящий банк, где разменивают валюту — оказавшись там минут через пятнадцать, сразу предлагает Юквону помощь, на что тот горделиво задирает нос и сваливает в здание один. Минхёк, стоя у двери и попивая воду, долго с интересом наблюдает, как Юквон по-корейски вдалбливает служащему нечто вроде:
-Эй, смотри, это — воны, это — доллары, поменяй мне уже хоть что-нибудь на вашу гнусную херь! Ну на рупии! Ру-пи-и, индийские такие, ты что, не знаешь?
Служащий вежливо улыбается и качает головой, явно не понимая, что от него требуют, и предлагает написать-нарисовать; Юквон рычит и выглядит так, будто готов с потрохами сожрать несчастного индуса — Би-Бом, устав теперь пальцами виски, выскальзывает у него из-за спины и по-английски объясняет, что нужно.
Через десять минут Юквон рассовывает по карманам рупии, а Минхёк открывает новую бутылку воды и выпивает её почти залпом.

Юквон разыскивает специализированную лавку и накупает килограммы индийских сладостей, после чего усиленно и с удовольствием жует их по дороге в очередное место. Несколько раз предлагает Минхёку, но тот только качает головой — не любит сладкое и не представляет, как можно жрать его в таких космических количествах. А Квон легко пожимает плечами и запивает какую-то «очередную-ми-ми-ми-вкусняшку» водой из бутылки Би-Бома.
Тот уже не против. Тому уже вообще насрать, можешь ещё эту выпить и вот эту, а ещё вот здесь, где калий цианистый.
Минхёк впервые за последние несколько месяцев чувствует, что устал — и физически. И морально, а ещё глаза болят от безумного смешения лимонно-желтого, кипельно-белого и апельсиново-рыжего.
Минхёк впервые за последние несколько месяцев чувствует, что устал — и поэтому в ответ на вопль «ебать, десять, через полчаса конференция в скайпе!» только молча ведет автомобиль на разворот, направляя туда, совсем на запад, в Hotel Midland 2*.
Место недорогое, уютное. Как раз для тех, кто приехал не на пару дней.

Юквон по дороге к отелю громогласно рассуждает, что надо бы ещё посетить, и вот ещё неплохо бы затариться шмотками и обувью, а вообще ему, Квону, нужны новые наушники — и Минхёк готов даром отдать свои, лишь бы этот кот несуразный заткнулся уже. Ну или конфетой его заткнуть. Неугомонного.
Или ещё чем, пресвятой Брахма.
Когда Минхёк тормозит у главного входа, Юквон долго шарится в наличке и только спустя десять минут расплачивается по счету, накапавшему за целый день — тариф довольно высокий, но такси-агентство приличное, поэтому Квон не в претензии. Ещё десять минут выгребает с заднего сидения все покупки, ругаясь и поочередно роняя на пол всякие мелочи — Минхёк злорадно радуется в душе за такую карму, но обещает себе в следующий раз напомнить этому балбесу про упаковки.
Господи, да в какой следующий раз.
Юквон говорит что-то незначительное на прощание и выскакивает из автомобиля, направляясь к отелю — останавливается на полдороги и шарит в карманах, возвращаясь обратно и двумя пальцами постукивая в стекло со стороны водителя.
-Эй?
Минхёк опускает стекло, глядя вопросительно. Юквон протягивает ему большой и круглый разноцветный леденец на палочке, завернутый в прозрачную шуршащую обертку.
-На, держи. Из Кореи с собой привез. Не знаю нахуя, но вкусно.
И убегает, панически посматривая на часы.

Минхёк долго вертит в пальцах леденец, выйдя на свежий воздух и опершись на автомобиль — рассматривает яркие фруктовые цвета вперемешку с кремово-сливочными. Потом, развернув серебристую ленточку у основания конфеты, задумчиво пробует её на зуб.
Несколько раз касается языком — сладко, ужасно сладко, Минхёк не любит сладкое. И запивает любимой безвкусной водой.

«Завтра в девять утра», - приходит смс с неизвестного номера, и Минхёк, устало протерев глаза, откидывается на спинку автомобильного сидения, вдыхая привычный запах искусственной кожи, успокаивающий и прохладный.
-Оки-доки, - говорит он самому себе, а потом, встряхнув головой, давит на газ, резко разворачиваясь в сторону дома.

А вокруг — залитый вечерней тенью удивительно жаркий для начала весны Бомбей, который Мумбаи на самом деле, но никому нет дела - так же как никому нет дела на тему того, что «Киа К7» на самом деле «Каденза», а не дурацкий какой-то «К7».

2. Тени в молоке

2. Тени в молоке

3. Без обещаний

Когда в глаза бьет ослепительным белым светом, Минхёк удручающе вздыхает и автоматически проворачивает ключ зажигания, заводя «Кадензу» - и не прогадывает, что это Юквон, спотыкаясь и матерясь, выскакивает из дверей спокойного отеля. Рыжий растрепан, явно зол и недоволен, поэтому Минхёк только кивает в знак приветствия, когда тот влезает в салон на переднее сидение, попутно испачкав белые джинсы.
Кроссовки противного желтого цвета, впрочем, неизменны, и только с верхом на этот раз попроще для би-бомовского зрения — обыкновенная белая безрукавка, открывающая руки. Красивые, кстати, руки — видно, что сильные и натренированные, но Минхёку не завидно, у него у самого не хуже.
Би-Бом, щелкая клавишами и разыскивая на панели приличную радио-станцию, ждет указаний. Ждет минуту, две, три, не глядя в сторону Юквона; ждет три с половиной и уже четыре, и только потом, почувствовав раздражение, поворачивается к клиенту.
Тот, от усердия высунув кончик языка, самозабвенно красит глаза. Минхёк шарит рукой по сиденью в поисках упавшей челюсти.
-Что моргалки повылуплял? - Дружелюбно интересуется тот, не отрываясь от своего занятия. - В первый раз косметику видишь? Ну не успел я в отеле, не могу же уродом на людях показаться?
Минхёк молча моргает ровно два раза и с трудом подавляет желание прилепить руку в лицу чем-то стойким и неотдираемым. Тоже мне, блядь, мужик нашелся, думает мимолетом, опасаясь, как бы чего не ляпнуть вслух.
На коленях у Юквона разложены тени неразнообразного серо-черно-бело-серебристого спектра, довольно дорогой карандаш для глаз и жидкая подводка, к которой тот прикасается всего на пару штрихов. Минхёк помимо воли наблюдает за процессом, отмечая про себя, что, черт возьми, движения такие, будто этот пацан всю жизнь только и делает, что красит глаза.
-Нет, - снова подает голос Юквон, разбавляя черный темно-синим, - Ты что упулился, как баран на новые ворота? Вообще-то все айдолы так делают, если ты не знал. Трогай, поехали в центр.
Би-Бом покорно выезжает с парковки, выкручивая руль на сто восемьдесят градусов.
-Айдолы? - Переспрашивает он с порядочным удивлением в голосе, глядя недоверчиво.
Юквон сгребает косметику в кучу и, напоследок скривив очень кошачью морду в зеркало, сбрасывает все на заднее сидение. Минхёк мысленно клянется, что завтра же подарит этому идиоту упаковку полиэтиленовых пакетов. Черных. Мусорных. Сто штук рулон.
-Ну да, - невозмутимо говорит Квон, теребя пальцами прядку рыжих волос. - По мне что, не видно? Глянь, какой красивый. Ну-у-у, красивый?
Вытягивает губы трубочкой, потом выдает спонтанную дерзкую ухмылку и вертит из пальцев сердечко. Минхёку ужасно хочется сострить и вылить на эту рыжую голову литра три сарказма, но он молчит — отчасти потому, что Юквон все-таки клиент, и отчасти потому, что действительно если и не красивый, то уж необычный — точно.
-Красивый, - удовлетворенно кивает Квон, вновь прилипнув носом к стеклу. - Я просто трейни года четыре в одном из агентств был. Ну, был. Потом бросил. Такие дела. Не люблю вспоминать об этом.
Минхёк тактично молчит, не спрашивая больше ничего, но отмечает для себя — вот откуда известная грация в танцевальных движениях даже откровенно дебильного характера. Ну раз вспоминать не любит, зачем мучить человека вопросами? Впрочем, Минхёк в одной вещи уверен на девяносто процентов.
А именно в том, что терпеть Юквон не умеет физически.
-Вернее я бы, может, и не ушел, - вопреки своему заявлению продолжает он наигранно индифферентным тоном, но Би-Бом чувствует в голосе нотки застарелой, давно содранной с кожей горечи. - Но папенька такой папенька. Иди учись, бездарь! Кто будет принимать семейное наследство?
Квон передразнивает и плюется ядом, но уже через несколько минут полностью успокаивается, восторженно подпрыгивая на сидении при виде двух караулящих голубя кошек.
-Ну и я, значит, пошел такой. И прикинь — учусь. Я, царь! Учусь! Ебал я это дело. Слушай, мне в парикмахерскую надо, кончики посеклись. Отвези, а?
Би-Бом чувствует, как мозг в черепной коробке доходит до температуры кипения, начинает плавиться и едва ли не вытекать через уши. Пацан, ты чего вообще так с темы на тему перескакиваешь? На театральном учишься? Би-Бом молча заворачивает направо, благодаря небеса за собственную потрясающую способность к изучению топографии местности.
Когда Юквон скрывается в дверях довольно приличного салона, Минхёк выходит из автомобиля и на автомате поднимает капот, проверяя уровень масла и температуру двигателя. По-прежнему автоматически осматривает корпус на тему царапин и повреждений, протирает зеркала бокового вида и меняет в салоне освежитель воздуха с морского на кокосовый; договаривается с официальным салоном «Киа» в Бомбее на внутреннюю влажную чистку, полировку и прочие прелести — кажется, «Каденза» ощутимо мурлыкает от удовольствия, и Минхёк улыбается, проводя ладонью по прохладному корпусу.
Минхёк любит в жизни, пожалуй три вещи из неживой природы — танцы, воду и автомобили. Минхёк, пожалуй, ничего не любит из неживой природы, потому что и первое, и второе, и третье — совершенное живое и одушевленное для него.
Когда Юквона нет первые сорок минут, Минхёк думает, что это нормально — языковой барьер и природная припизднутость не дают ничего делать в нормальном темпе, а ещё, наверное, капризы на тему того, как именно должна быть пострижена проклятая рыжая челка; когда Юквона нет час, Минхёк успевает от корки до корки прочитать три специализированных журнала и помечтать о «К9», когда Юквона нет полтора часа, Минхёк думает, что его все-таки убили какие-нибудь индийские мафиози за подозрительную рожу.
Квон появляется только через два часа десять минут.
Минхёк, не глядя на него и поджав губы, ныряет в салон. Юквон вплывает следом, распространяя вокруг себя ауру смешения различных знакомых, но не поддающихся идентификации запахов.
-Минхёк-и, - Би-Бом уже не обращает внимание даже на фамильярное обращение. - Смотри, какую штуку я сделал. Ну смотри-и, смотри же, блядь!
Если начиналась фраза мурлыкающим, заискивающим тоном, то закончилась она взбешенным рыком и матом. Фантастический контраст.
Минхёк чисто ради интереса поворачивает голову, а потом закашливается до слез на глазах и противного скребущего чувства в горле.
Руки Юквона, начиная от кончиков пальцев и ногтей, покрывает сетка мелких сложных узоров, сползающая частично на ключицы и шею; она, темная, изредка разбавлена капельками разноцветного блеска, вспыхивающего на солнце короткими огоньками.
-Мехенди, - тихо комментирует Минхёк, а Юквон восторженно кивает, осматривая рисунки и периодически трогая их пальцами. А пахнет от его кожи теперь лимонным соком и эфирными маслами — Би-Бом с трудом вспоминает, что эта эссенция необходима для закрепления рисунка хной.
-Я ржал как конь, - восторженно рассказывает Квон, размахивая разрисованными руками. - Щекотно до ужаса этой палочкой для нанесения, хрен его знает, как мастер вообще меня вытерпела, но, конечно, с ключицами и грудью было самое сложное — мне было уже не до смеха, потому что появились проблемы явственно выпирающего характера. Поэтому дальше я уже не ржал. Дальше я готов был плакать.
Би-Бом, чтобы самому не заржать, усиленно жует губы, высматривая, куда бы лучше выехать.
-А ты в курсе, что мехенди — женское украшение?
Устанавливается непродолжительная, наэлектризованная напряжением пауза.
-Ну и хуй, - выносит вердикт Юквон, громко фыркнув. - Не вижу разницы между бабами и мужиками. Хочешь быть красивым — будь им, почему все только бабам можно? Вот захочу и в наряд для восточных танцев выряжусь — что я, не мужик, что ли? А?
Минхёк приподнимать брови и лишь кивает — мол, да мужик ты, мужик, только с ресницами там поосторожнее, слишком длинные.
-Я их не красил, - орет Юквон обиженно, округляя глаза. - Они от природы такие!

***
Бомбей — город контрастов, город влажности и жары, город множества народов и диалектов, город Европы и Азии, хотя и вовсе не на стыке частей света; Бомбей — город Англии и Индии, Бомбей — неразделенная территория Голливуда и Болливуда, сфера влияния южно-китайской кухни и совсем не место паломничества, как Варанаси или Агра.
Минхёк любит Бомбей — здесь никто никого не знает хотя бы потому, что все равно практически невозможно встретить знакомца среди более чем двадцати миллионов человек. Минхёк любит Бомбей, хотя не любит жару и не переносит слишком высокой влажности.
А Юквону побоку — Юквон обращает внимание только на то, что ему нужно.

-Бито! - вопит Квон, выигрывая в смартсфоне очередную партию в покер и усиленно пережевывая очередную вязкую сладость, купленную по дороге в магазин одежды. Заднее сидение полнится одним полностью набитым пакетом и разноцветными — кажется, всех цветов радуги — джинсами и галстуками.
-Зачем тебе галстуки? - спрашивает Минхёк недоуменно, оглядывая Квона и прикидывая, что уж точно не с его стилем носить этот предмет одежды. Юквон отмахивается, уткнувшись носом в экран игрушки.
-«Армани» по три доллара, отцепись, - бормочет он невнятно, закидывая в рот конфету. - Есть попить? Хотя, впрочем, стой.
Юквон отрывается от мобильного и вытягивает голову, глядя на минхёковские наручные часы за неимением своих. Рыжая макушка без единого темного волоса (а Минхёк уверен, что Юквон шатен или брюнет от природы) оказывается совсем близко — пряди на вид совсем мягкие и холеные. Сто процентов — из-за краски и какого-то особого ухода.
Юквон, вытянув руку, бесцеремонно тыкает разукрашенным пальцем в циферблат часов — Минхёк, засмотревшись на гипнотический рисунок, не сразу понимает, что тот от него хочет. Кожа у Юквона светлая, но не белая, с оттенком золотистого и кофейного — может, успел уже загореть, думает Минхёк, прикидывая, какая она наощупь. Дурацкие мысли — просто Би-Бом привык судить так на примерах автомобилей.
Наощупь.
-Обедать, говорю, поехали, - повторяет Юквон нетерпеливо уже не в первый, видимо, раз, и Минхёк молча протягивает ему небольшой журнал с перечнем всех кофе и ресторанов Бомбея. Квон, хмыкнув, отправляет буклет под сидение и скрещивает на груди руки.
-Ты что, белены объелся? Я ж сейчас какую-нибудь дрянь выберу — вези меня туда, где знаешь, что там хорошо. А ты знаешь, нехуй овечку невинную строить!
«Щас в бордель свезу», - думает Би-Бом раздраженно, но все так запускает функцию подсознательного розыска приличных бомбейских мест «на пожрать».

Обыкновенный типичный индийский ресторанчик, но Минхёк знает, что готовят там прилично, а главное — согласно традиционной индийской кухне. Квон просто плешь в мозгу проел своим желанием отведать «чего-нибудь эдакого».
Юквон выскальзывает из «Кадензы» и направляется ко входу — Минхёк же поудобнее устраивается в салоне с электронной книгой в руках, однако не успевает прочесть и пары строк «Послемрака», как Квон уже возмущенно хреначит по стеклу и пытается открыть дверцу со стороны водителя.
-Чего уселся? - С искренним возмущением шипит он, когда Минхёк опускает тонированное стекло. - Пошли, блин! Уселся он, красавец писаный.
Би-Бом на секунду немеет — то ли от волн негодования, то ли от вида куда более разноцветного рисунка на груди Квона, видного из-под майки при наклоне.
-Но я...
-Me voy, ты-ты, - с невыразимой маской на физиономии выдает Юквон совершенно бессмысленные фразы и бесцеремонно распахивает дверь, напрямую пытаясь вытащить Минхёка из машины. - Пошли, говорю!.. Во-первых, я точно знаю, что ты тоже хочешь есть — не ври мне, окаянный! - во-вторых, я ни черта не знаю, что заказать, чтобы не травануться, а в-третьих — ты чего, как не родной?
Минхёк все-таки фейспалмит — в первый, пожалуй, раз за эти дни. Не выдерживает просто.
-Может, лучш...
-Я угощаю, о пресвятые каннибалы, давай быстрее, иначе я сдохну прямо на пороге этой шарашки и тебе придется отправлять мое младое и красивое, но уже бесполезное тело в цинковом гробу в Сеул!

Юквон, как назло, прекрасно, похоже, ориентируется в этой местности с по-вечернему приглушенным светом — выбирает маленький дальний столик на двоих и усаживается за него, с непробиваемым выражением лица дожидаясь Би-Бома и меню. Когда и то, и другое оказывается в непосредственной близости, Квон пододвигает карту Минхёку и подпирает подбородок обеими ладонями.
-Закажи нам что-нибудь, - предлагает он, улыбнувшись совсем другой, уже не кошачьей, а мягкой улыбкой. Би-Бом удивленно приподнимает брови. - Серьёзно, Минхёк, я здесь в первый раз. Я в первый раз в этой тризлоебучей дохуя странной стране.
Минхёк задумчиво перелистывает хрупкие папирусные листы меню.
-Мясо, - уточняет Квон. - Я люблю мясо.
-Я тоже.
Би-Бому становится в разы легче с этим уточнением — он только с полминуты думает, чего бы такого выбрать, чтобы не получить потом разукрашенным мехенди кулаком в глаз. В итоге заказывает Юквону классическое бирьяни из баранины, и, глянув на откровенно голодное выражение лица рыжего, две порции наргиси кофта на двоих. Юквон требует попробовать ещё и рыбы, на что Би-Бом включает в заказ карри из рыбы в стиле Гоа; каким-то образом разглядев в меню привлекательную картинку, Квон пытает пальцем в куриное тандури и заявляет:
-Это и давай ещё на десерт что-нибудь.
-Один гулаб джамун, - говорит Минхёк официанту, а Юквон ерошится и надувается, становясь похожим на рыжего воробья-мутанта.
-Один? Ты что, не будешь?
-Не люблю сладкое.
Юквон закатывает глаза.
-Как так жить! Скажи ему, что нам ещё два дынно-миндальных молока.
Минхёк с подозрением щурится.
-И после этого ты заявляешь, что ни черта не знаешь, что заказывать?
-А я и не знаю, - невозмутимо парирует Юквон, строя глазки какой-то девушке в дальнем конце зала. - Это я в отеле случайно заказал. Вкусная штука, да?
Би-Бому поджимает губы, покачав головой, и вновь подзывает официанта.
-Два дынно-миндальных молока и бутылку воды, - говорит сухо и поворачивается к Юквону, смотрящему на него с еле заметной незлобной насмешкой. - Да. Правда вкусная.

-Я хочу кокосового молока.
-Его не пьют.
-Почему?
-Нет, ну можешь попробовать.
-... Спасибо, не надо, пожалуй.
Юквон уныло ковыряется вилкой в тандури и явно не знает, куда его девать — мучительно осматривается по сторонам и съедает ещё кусочек с таким выражением лица, будто сейчас лопнет. Минхёк задумчиво слизывает карри с кончиков пальцев и чувствует, что в жару много не наешь. Физически.
-Минхёк-и...
-М?
-Хочешь курочки? - Вилка с тандури перед носом. Би-Бому хочется эту вилку метнуть в официанта, выставляющего на стол блюдо с гулаб джамуном и бокалы с дынно-миндальным молоком.
-Н-нет. Не хочу.
-Печально. Ладно, заверните, скормлю кошкам...
Юквон цедит молоко через трубочку и с интересом разглядывает жареные шарики в сладком сиропе — отправляет в рот пару и с аппетитом хрустит, взглядом предлагая Минхёку попробовать. Того мутит от вида сладкого, поэтому он сначала допивает уже потеплевшую бутилированную воду и перемешивает трубочкой молоко.
-Послушай, - Юквон вылавливает кусочки миндаля. - А тебе удобно руками есть? Тут все так делают?
Минхёк кивает.
-Угум. Поначалу я перебивался с палочек на вилки, а года через полтора совсем привык — индийцы все едят руками. Нельзя не признать — так вкуснее...
Юквон удовлетворенно склоняет голову и продолжает со вкусом цедить молоко, изредка намеренно пытаясь выловить трубочкой измельченный лед и схрумкать его с выражением абсолютного счастья на лице. Раскосые темные глаза, умело подведенные тенями, щурятся совсем по-кошачьи, отчего создается впечатление, что выключи свет — и радужка флуоресцентно засветится.
Тихо, совсем тихо в ресторанчике — только редкий гул автомобилей смешивается с еле слышной национальной музыкой из-за стойки администратора в соседнем зале.
Юквон мерным взглядом скользит по сторонам.
-Здесь так по-разному, - внезапно начинает он непривычным, спокойным и задумчивым тоном. Минхёк поднимает взгляд. - Я в том плане, что Бомбей похож на лоскутное разноцветное одеяло — все совершенно разное, контрасты такие, людей похожих нет... Ну, здесь и европейцы, и азиаты, и африканцы. Кто они, зачем они здесь? Что их привлекает? Почему они приезжают и остаются?
Юквону, кажется, не нужны ответы на эти вопросы, и Минхёк молчит. Коротко улыбнувшись. Он сам четыре года назад задавался ровно такими же вопросами — да и сейчас иногда.
-Вот ты, Минхёк, - Квон переводит взгляд на Би-Бома. - Как ты сюда попал?
Би-Бом не вздрагивает — просто кончики пальцев, касающиеся холодного бокала, чуть напрягаются. Он отводит взгляд в сторону — туда, через стекло, завешенное плетеными шторами, на улицу.
-Приехал года четыре назад с матерью. Да и остался. Вот и все.
Минхёку совершенно не хочется вспоминать ничего, да и рассказывать не особо тянет — Юквон понимающе улыбается уголком губ и не задает ненужных вопросов. Минхёк не знает — то ли ему просто неинтересно, то ли чувство такта взыграло, что сомнительно.
Юквон пропускает через пальцы мягкие яркие пряди и откидывается на спинку стула, разглядывая на кисти руки темный узор мехенди, разбавленный каплями блеска.
-А я, - говорит он буднично. - Отдыхать просто приехал — выдалось свободное от универа время. Ебанутая хуйня — ненавижу все это, вот психанул да и приехал. Зачем в Бомбей — первое, что в рекламной брошюре попалось.
-Учишься? - Спрашивает Минхёк просто для того, чтобы что-то спросить — тишина, вязкая и сладкая, усыпляюще обволакивает со всех сторон, высвечивая все в совершенно иных оттенках.
-Да. На физмате в Сеульском Национальном — смешно, правда? Смешно, сам знаю, а ещё смешнее я туда поступал...
Юквон беззвучно смеется, делая глоток прохладного молока и смакуя его на языке — облизывает губы, сразу становящиеся яркими и влажными, и довольно жмурится.
-Я действительно последние четыре года школы в трейни Woolim ходил — пел, конечно, дерьмовенько, но танцевал нормально, да и нравилось мне это дело. Типа к дебюту готовился, все дела — ну, четыре года, и всякие такие привычки вроде покраски волос и макияжа... Под конец отец вызверился — мол, у нас бизнес, и какая такая сука будет им управлять?
Юквон усмехается — жестко и даже отчасти злобно.
-Ну я за словом в карман не полез — ты, говорю. Нахером тебе бездарный я в бизнесе? Дай мне скакать по сцене, и я успокоюсь. А он лишил меня обеспечения и заставил учиться. На экзаменах я еле-еле даже на платное отделение прошел — предки согласились платить за обучения, и я решил повеселиться напоследок — подал документы на физмат.
Минхёк слушает, помешивая трубочкой напиток и рассеянно улыбаясь, когда Юквон начинает мимикой изображать все то, о чем он говорит.
-Папенька натурально охуел, но спорить не стал. Я по жизни ни рыба, ни мясо по складу ума — ни к гуманитариям не склонен, ни к технарям. А цифры меня почему-то в универе полюбили — я нихера не делаю, но почему-то практически все получается.
Юквон замолкает, доедая последний шарик в сиропе — спохватившись, что все-таки так и не поделился с Минхёком, со смехом тянется к нему через стол, держа в зажатый в зубах десерт — мол, давай, кусай.
Би-Бом с улыбкой качает головой — почему-то уже и не удивляется, и не злится.
-И вот так просто из трейни ушел? - спрашивает, глядя, как Юквон гипнотизирует оставшиеся на блюде лепестки мяты.
-Ага. Ушел.
Минхёк молчит, а Юквон широко улыбается, будто читая его мысли.
-Да, просто вот так. Знаешь - видимо, это не было моей мечтой.

Когда Бомбей вновь озаряется уже не солнцем, а светом ксеноновых автомобильных фар, Юквон, услышав короткую трель смартсфона, достает его и читает входящее сообщение — хмурится недовольно, а потом поворачивается к Минхёку.
-Давай в отель? Пора...
Би-Бом кивает, включая поворотник и перестраиваясь во внешний ряд. Юквон странно пустым, ничего не выражающим взглядом смотрит в лобовое стекло, теребя пальцами мягкую игрушку-брелок.

-Я пришлю тебе попозже смс-ку, когда встретимся, хорошо?
Би-Бом на автомате кивает, пока Юквон шарится в индийских деньгах.
-Кстати, - оживает он, когда Юквон уже собирается выйти из машины. - А откуда ты мой номер узнал?
Квон снисходительно хмыкает, пощелкивая пальцами.
-Ну как сказать? Кто ищет, тот всегда найдет. Приполз в администрацию, на пальцах объяснил, что нужно — весь такой хороший, милый, добрый и с разговорником. Номер, говорю, дайте. Они мне — ху? Я им — ну такой бьютифул бой на уайт «Каденза».
Юквон улыбается.
-Такие дела.

По пути домой Би-Бом, заехав в тот же ресторанчик, заказывает порцию дынно-миндального молока и сладкий гулаб джамун.


Проходит несколько слишком жарких для этой странной весны дней — они, как один, сильно напоминают настоящее лето, и Минхёку не особо радостно, что прохлада и не собирается, кажется, возвращаться. Он, Би-Бом, любит прохладу — ему так надежнее.
В тепле, граничащем с жарой, он чувствует себя беззащитным.
Проходит несколько совершенно беглых дней в абсолютно безумном ритме — и Минхёк привыкает. Привыкает к жаре, к Юквону, его ярким вещам и безумной манере общения, к его вечным подколам, неуемной энергии и периодическим заскокам на изучение иностранных языков, которые не продолжаются больше пятнадцати минут, но основательно треплют нервы; обвыкается с его ритмом дневного времяпрепровождения, начинающимся примерно в девять утра и заканчивающимся в десять вечера, начинает примерно представлять собственный план действий в ответ на очередную фразу «вези меня везде» и невольно запоминает, какие места Квону приглянулись больше всего, чтобы в следующий раз, услышав нечто вроде «я хочу туда, где хорошо», привезти его туда, где действительно хорошо.
Минхёк не знает, зачем его мозг автоматом проделывает все эти операции — понимает только, что злиться и раздражаться уже бесполезно.
Да и не хочется особо, в общем-то.

Юквон никогда не звонит Би-Бому на мобильный, но по вечерам исправно присылает смс со временем утренней встречи — и никогда по утрам не перезванивает, чтобы напомнить. Минхёк, впрочем, уверен, что, задержись он хотя бы на пять минут, Квон без устали начнет трезвонить, вопить, топать ногами и обрушивать на его голову кары небесные, обещая заебать и на том свете. Минхёк — чего, правда, не отнимешь — пунктуален.
Завтракает Квон в отеле: Би-Бом точно знает, что в «Хоутэл Мидлэнд» это — единственный входящий в стоимость номера прием пищи. После этого всегда успевает привести себя в порядок, и очень редко красит глаза в машине, а если и красит, то Минхёк не удивляется и лишь посмеивается, когда полоса мягкого карандаша не слушается, и Юквон начинает проклинать косметических магнатов до седьмого колена.
-Давай накрашу, - не выдерживает он в один раз, закусывая губы в приступе дикого хохота, на что Юквон издает возмущенный трубный вопль и не стесняется запустить в него кисточкой с серебристыми тенями.
-Жене своей красить будешь!
Ближе к обеду Квон, по самое не балуйся заполненный культурными впечатлениями, начинает хныкать и просить еды — Минхёк, заранее к этому готовый, отвозит его в какое-нибудь новое хорошее кафе, и Юквон неизменно тащит его за собой, мол, ну скучно же, ты не находишь? Минхёк поначалу не находит, но в итоге все равно соглашается — Юквон удивительно умеет в уговорах переходить от слезных молений к угрозам весьма физического характера.
Квон Минхёку, видимо, полностью доверяет, потому что каждый раз двигает меню к нему; как-то совсем быстро и незаметно получается, что платит то Юквон, то Минхёк, то оба сразу, оставляя щедрые чаевые, поэтому официанты их нескрываемо любят. Во всяком случае, для них дынно-миндальное молоко всегда холодное, с хрустящим льдом и зелеными трубочками. Би-Бому, конечно, на это дело наплевать, а вот у Юквона пункт по поводу цвета.
Послеобеденные часы — время шоппинга, но Квон, видимо, начинает пресыщаться, поэтому, накупив всякой дряни и прихватив упаковку сладостей, уходит гулять по паркам и рынкам, уже не заставляя Минхёка следовать за собой. Би-Бом дочитывает-таки на электронке «Послемрак» и принимается за трилогию «Крыса»; читает первую книгу и на второй все-таки интереса ради идет с Квоном прогуляться, на что тот улыбается широко и протягивает ему моток сладкой ваты.
-Молчи, мужчина, я знаю, что ты не любишь, но попробуй хотя бы — неужели жизнь не лучше кажется?
Минхёк кусает вату и с трудом пережевывает липкую эссенцию, тут же оседающую на зубах — Квон наблюдает со смешливым прищуром и явно ждет реакции, но Би-Бом не чувствует улучшение.
И качает головой отрицательно. Тогда Юквон смеется и, приблизившись, откусывает с другой стороны, улыбаясь искренне с этой пушистой мутью на губах. Смешно.
И Минхёку становится лучше.

Ближе к вечеру Квон обычно начинает клевать носом — реагирует на все медлительно и отчасти неохотно, все меньше просит останавливаться и почти не ест накупленных сладостей; тогда Би-Бом, правильно истолковав молчание, берет курс на отель, и Юквон устало, но благодарно кивает, отсчитывая таксу.
-До завтра, - машет Квон рукой, не выдерживая и щелкая задумавшегося Минхёка по носу. Сразу же выскакивает из машины, опасаясь возмездия. - Смс пришлю.
А дальше — дальше все, как всегда: вечерняя смс, полночи работы с другими клиентами, кажущимися уже вообще какими-то нереальными, крепкий сон, ранее пробуждение, тихое утробное урчание «Кадензы» и юквоновская улыбка с утра.
Минхёку уже привычно.

***
Би-Бом думает, что за эти дни Юквон умудряется испробовать в Бомбее все — начиная от мехенди и заканчивая чистым кокосовым молоком. Все орехи, сладости и прочую дрянь, которую Минхёк на дух не переносит, йогуртовые напитки и тростниковый сахар вперемешку с пальмовым.
И оказывается не прав.
-Минхёк, а где можно пунш хороший попробовать? - Спрашивает Юквон заинтересованно, читая какой-то путеводитель и осматриваясь по сторонам. - Ну прямо такой, чтобы «вау»?
Минхёк поднимает глаза к небу, но все же покорно отыскивает в глубине подсознания нужную информацию — приходится долго искать разворот на автостраде, долго ехать по прямо и не меньше плутать по узким, довольно неприглядным улочкам.
-Это лучшее, что я знаю, - говорит Би-Бом, кивая на неприметную палатку в гуще других. - Тут на вынос можно. Идешь?
Юквон с видом «ты ещё спрашиваешь?» кивает и выскакивает из салона, привычным движением отстегивая ремень — не успев окончательно вывалиться, вваливается обратно, откидываясь Би-Бому едва ли не на колени и серьезно глядя снизу вверх.
-На тебя взять?
Минхёк чувствует, что смущается — и легким движением колен заставляет Юквона убраться подальше, на что тот неприкрыто ржет и веселится.
-Я за рулем вообще-то.
-Ну и что?
Вот об это и разбиваются все аргументы.
-Там арак, - поясняет Минхёк. - Ром. Отловят — мало не покажется.
-А-а-а, ну ладно, - Юквон на удивление быстро сдается и уходит за пуншем, не став даже спорить, что Би-Бома удивляет безмерно.
Возвращается Юквон через пять минут с полными руками — выразительной мимикой просит Минхёка открыть ему дверь и втискивается внутрь, попутно отпивая пунш из стакана и протягивая Минхёку банку кока-колы.
-Фмрфшмффрмфф, - выдает назидательно, поднимая вверх указательный палец.
Би-Бом вертит в руках прохладную алюминиевую тару, чувствуя, как пальцы наполняются живительным холодом, и чувствует почему-то ужасную, просто до рези в глазах ужасную благодарность.
-Спасибо, - говорит он, улыбнувшись, а Юквон, фыркая, машет рукой.
-Не люблю пить в одиночку, - поясняет он, отпивая пунша и затем с интересом погружая в него кончик языка, будто вкус от этого может измениться. Видимо, действительно меняется, потому что Квон щурится и задумчиво качает головой из стороны в сторону. - В одиночку — прямо как алкоголик, не люблю. К тому же мне показалось, что ты любишь холодное.
Хмыкает, устраиваясь поудобнее и полностью погружаясь в мир арака, сахара, лимонного сока, воды и специй.
Не впервые Би-Бом, разворачивая руль, думает, насколько же квалифицированно некоторые умеют притворяться идиотами.

***
-Я хочу в кино! - Юквон орет в самое ухо, и Би-Бом вздрагивает: видимо, слишком задумался и прослушал предыдущие квоновские пассажи и рассуждения. - Я в кино, блять, хочу, разворачивай колымагу!
Би-Бом поначалу хочет возмутиться, де, ты в своей жизни где такие колымаги видел? «Каденза» - и колымага? Ты на «Акценте» вообще» ездил? А на дерьме китайском? Минхёк, правда, молчит, но недовольным взглядом Квона одаряет, что тому вообще до форточки.
-В кино? - Би-Бом переспрашивает на автомате. - Если ты хочешь в бомбейский центральный «Аймакс» и прямо сейчас, то все билеты с вероятностью в девяносто процентов проданы. Можно заказать на завтра...
Юквон самодовольно ухмыляется своей дерзкой, неконтролируемой улыбкой и, пошарив в заднем кармане джинсов, вытаскивает на свет божий два билета на сеанс через час. Минхёк ощупывает челюсть на предмет падения. Вроде на месте, но близко к.
-Но...
-Не хочу ничего слышать, - шипит Квон, сверкая глазами и вертя из пальцев неприличные жесты. - Я не ради твоих отговорок вчера изъебался весь на ресепшен отеля, рассказывая, что я хочу и заказывая эти растреклятые билеты. Мне снова рисовать пришлось, слышишь?! Ри-со-ва-ть! Я опять выглядел идиотом и не собираюсь терпеть твои отказы, ясно тебе?
Минхёку, конечно, ясно.
Билеты — на фильм ужасов.

Уже в первые десять минут сеанса, сидя прямо в середине среднего ряда, Би-Бом понимает, что есть поп-корн из одного ведерка с Юквоном просто невозможно и нужно было покупать раздельные — рыжий гад по локти умудряется зарыться в упаковку, чтобы выбрать самые сладкие кусочки. Минхёк мстительно думает, что если сейчас Квон попросит купить ещё — он обязательно притащит соленый с сыром. Ну чтоб жизнь медом не казалась.
Фильм действительно атмосферный и оправдывает звание «ужасов» - Минхёку, впрочем, побоку, потому что давно не реагирует на такие вещи, смотрит только спокойно, да и все. Юквон — тот, вертясь на триста шестьдесят пять градусов, поначалу тихо хихикает, потом покашливает, а под конец фильма начинает ржать, как ненормальный, и, чуть ли не рыдая кровавыми слезами, тыкать пальцами в экран. Половина зала поддается дебильному настроению, и Минхёк осторожно прикладывает руку к лицу, протягивая запыхавшемуся Квону бутылку воды и думая, что это просто пиздец.
Пиз-дец, вот и все.
Квон не может нормально усидеть на месте, постоянно комментирует что-то и изливается литрами сарказма, доебывается по сидящих неподалеку людей и в итоге умудряется половину зала покорить, а половину зала заставить ненавидеть себя и мечтать о жестокой расчлененке по примеру происходящего на экране. Минхёк, слыша явственное шипение со стороны, настораживается и подумывает уже о том, чтобы хоть как-нибудь Квона от общества изолировать.
Под конец Юквон, правда, успокаивается и тихо досматривает фильм, глядя почему-то куда-то в сторону.

-Спасибо, что сходил со мной, - говорит Юквон внезапно после долгого молчания и сидения в автомобиле на одном месте. Улыбается какой-то бледной, слишком неуверенной для него улыбкой. - Правда, спасибо.
Минхёк кивает, рисуя на кожаном покрытии руля привычные узоры кончиками пальцев.
-Это тебе спасибо, - отвечает он, помедлив и подняв взгляд. - Ты чего такой кислый?
Юквон, оглянувшись, будто кто-то их может услышать в этом изолированном автомобильном пространстве, передергивает плечами и опускает голову, зарываясь носом в воротник футболки.
-Да ничего... Опять кошмары сниться будут.
Минхёк, осознав, изумленно поднимает брови.
-Так ты... Фильмы ужасов не переносишь?
Юквон подпрыгивает и обиженно открывает рот, как рыба, но так и не может выдавить из себя ни звука — безвольно опускает плечи и складывает ладони на коленях, уныло рассматривая пальцы, все ещё сохраняющие рисунок мехенди.
-Ну... Есть немного. Да. Да, пожалуй, не переношу.
Минхёк вздыхает и трет пальцами виски.
-Почему ты не сказал? Мы могли бы уйти раньше.
Юквон, передернув плечами, отворачивается, упрямо глядя в боковое стекло.
-Я думал, что тебе нравится, вот и не просил уйти. Да ладно — переживу, в конце концов.
А у Минхёка — ком в горле, и он только кладет руку Юквону на плечо, чуть сжимая пальцы и не видя этого, но кожей чувствуя, что он легко улыбается.

С ним невозможно спорить.

-Отвези меня в отель, пожалуйста.

-До завтра?

***

Юквон, открыв дверь специальной идентификационной карточкой, заходит в номер и автоматически включает свет, привычным движением бросая цветастую, расшитую бисером недавно купленную индийскую сумку на кресло. Разом валится на кровать, распластавшись на животе и пустым взглядом рассматривая взбитые подушки — видимо, здесь убирались; лежит так несколько минут, не ощущая особого прилива сил, чтобы подняться, и заставляет себя сделать это насильно, вслух уговаривая, что, де, негоже, парень, валяться амебой на чисто постели.
Пройдя в ванную, тщательно умывается, чувствуя, как по пальцам и скулам вместе с водой стекают струйки теней и подводки — тогда нужно умыться и два, и три раза, и только после этого Юквон чувствует, что макияжа больше нет. И в очередной раз думает, что это, пожалуй — его самая дебильная привычка.
Стянув футболку и потянувшись всем телом, думает, что пить ему хочется больше, чем в душ — поэтому на несколько мгновений выскальзывает из ванной, нашаривает на подоконнике бутылку невесть как сохранившей прохладу воды и выпивает залпом половину, через секунду приканчивая и остатки.
Негазированная — это хорошо. Юквон на дух не переносит газированную.
Смартсфон начинает надрываться мелодией ровно в тот момент, когда Юквон тянет ремень джинсов, чуть ослабевая его и проводя пальцами по красным следам на бедрах — морщится и, оставив одежду в покое, сначала ищет телефон в сумке, а потом, не найдя, просто переворачивает её вверх ногами, вываливая все содержимое на пол.

-Нет, Чихо. Нет, Чихо, я не буду называть тебя Зико, потому что ты — Чихо...
Юквон устало трет пальцами веки, ощущая прямые ресницы под чувствительными подушечками.
-Может для них ты и Зико. Для меня — Чихо, и заткнись уже, у меня болит голова. Ладно, не болит и я как всегда пиздобольствую, но ты все равно заткнись, пожалуйста.
Голос на том конце провода сначала замолкает на секунду, а потом раздается новой длинной тирадой. Юквон ложится на спину, прижимая мобильный плечом к уху и освободившимися руками проводя по торсу и бедрам. Расслабляет.
-Нет, Чихо, я не хочу, - говорит, наконец, Квон, выдержав паузу. - Научи танцевать Кёна. Научи танцевать Тхэиля. Научись танцевать, в конце концов, сам. Я не хочу — оставь меня в покое...
-Послушай, Чихо, я даже объяснять ничего не хочу — просто пойми, что наступает однажды время, когда все решится и само выстраивается заново. Главное — не лезть собственными грязными руками и не мешать процессу — тогда и только тогда ты получишь результат чистого эксперимента. Я не вернусь — все.
Пауза.
-По крайней мере, сейчас я не вернусь точно. Может, позже — но в команде больше меня не жди. Наелся по самое не балуйся — и я ничего не кому не обещал, в верности не клялся, не ори, ради пресвятых каннибалов.
Юквон закрывает глаза, слушая срывающийся голос там, совсем далеко, в чертовом Сеуле, где сейчас явно прохладнее, чем в не менее чертовом Бомбее.
-Чихо, - тихо говорит он наконец, замолкая, чтобы дать тому закончить фразу. - Чихо, послушай меня. Если тебе нужен друг — забудь этот номер на пару недель, и я позвоню тебе сам. Если тебе нужна дэнс-машина — забудь этот номер навсегда...
И, отняв телефон от уха, нажимает красную клавишу сброса, откидывая мобильный на край кровати и окончательно закрывая глаза.

Там, в ванной — невыключенный душ.
Но это все — после.

запись создана: 06.11.2012 в 19:47

@темы: музыка, формула счастья, би эл оу си кей

---

Приветы от кэпов

Мне кажется, что вернулось меня двое. Всем salud! : )
Я скучала.

Небольшой буквенный (ввиду того, что фото с профоникона очень тяжелые и остались на пятигорском ноуте) отчет больше для истории, ибо все то, что уже было, она и есть и забывать её нельзя, чтобы остаться человеком (так говорил кто-то умный, т.е. явно не я)

Начну, пожалуй, с того, что всю поездку у меня на риплее стоял .playlist4, а это значит - почти полная дискография блакби и ничего больше. Ни-че-го. Я не слушала ничего, кроме блакби, и не любила никого, кроме них в это время - и да, парни, люди меняются даже за пять дней. Я, блядь, изменилась - очень.
И я не знаю, в какую сторону.
Я ехала туда с четким ощущением, что что-то должно произойти - может, вне, может, извне, может, вообще параллельно моей реальности, но - должно, и это не обсуждалось моей менталкой, которая делала мне очень больно первые километров двести. Я начала с Movies Over, а закончила сольником Тхэиля - который в итоге выучила наизусть по транскрипции.
Сначала я много думала о Серости и Разнарядке, а том, что я, наверное, не права и ничего не могу с собой поделать; думала о Чонхуне и Сынхёне, немного об Усане, чуть больше - о Разводном Лухане и его разнарядочке не эспи, но нечто вроде. А потом пришел Юквон.
Пришел и - остался, и я больше не думала ни о ком, кроме него. А он любезно позволял мне вплетать в эти мысли Тхэиля и Минхёка, и вообще был очень стервозен, но на выходе создал мне идею. Целостную завершенную идею, которую записал на оборотной стороне коры моего мозга - а потом закрыл книгу Разнарядки, сказав, что она подождет.
Подождет, если я не хочу (он шантажировал) потерять весь тот фильм, который я увидела за семьсот километров обратной дороги. Юквон-а, ты все знаешь, блядь.

Пятигорск мне понравился. Да, наверное - понравился, ведь я ехала туда за впечатлениями и внутренним наполнением, потому что была пуста, как пробка - по многим причинам. Я ехала туда, чтобы забыться и что-то начать заново, отдохнуть и абстрагироваться - хоть как-нибудь. И был коньяк - много коньяка, французского, блядь его за ногу, несмотря на то, что вокруг, блядь его не меньше, Кавказ; было пиво прямо с дороги, и было много - целые пачки - обезболивающих, был душ случайно в морду, был шашлык на заказ и пьяные истерики.
-Саш, ты можешь делать все, что угодно - а я как-нибудь разрулю это, - сказал мне отец. А я запомнила, и - клянусь! - у меня впервые в жизни появилась мысль, что я прямо сейчас открою дверь машины, выйду из неё нахер и пойду на трассу. Вот просто реально выйду и пойду на трассу, как последняя шлюха, ведь чем я хуже?
А потом я вспомнила, что у меня месячные. Хреноблядь, правда? Такой шанс упустила.
Первый день мне было очень плохо - и был Юквон, про которого я впервые в жизни подумала, что могу, наверное, побыть тупой пиздой и пострадать с воплями «оппа, я покончу жизнь самоубийством, если не познаю твоей любви!»
А на трассу я не пошла. Ну месячные просто.

Мне выдали личного водителя, который исправно возил меня по Пятигорску, показывал достопримечательности и развлекал разговорами на все темы, которые я только сумела вытянуть из своего суженного на картинках в голове сознания; я накупила всякой хуйни - откровенно, хуйни! - и совершенно не знала, что подарить девкам, которые на Кавказе были поболе меня. В итоге - тхэквоны в виде парных статуэток кошка+мышка. Рыжая кошка + белая мышка.
Я купила себе песцового пушистика на телефон, и назвала его Тхэилем - не знаю, похож ли, нет ли, но мне очень нужен был Тхэиль в тот момент, до пиздецов просто, как в одном из прочитанных накануне фиков Юквону он нужен был для того, чтобы не пиздить всех подряд физиоморально. Мой Тхэиль очень мягкий, пушистый и всегда - всегда! - со мной. Когда я дотрагиваюсь до него, мне становится легче.
А теперь нахуй все поотписывались от меня все, кто на этот моменте подумал, что я ебанутая.

Минводы - не понравились. И аэропорт у них - конюшня. У нас - тоже. Всем peace!
Мы встречали там спикера - человека, у которого потом весь зал бился получить автограф, а мне было жутко весело, ибо - йей, чуваки, это вы его не встречали и не обедали с ним в одном из самых дорогих ресторанов Кисловодска! Пафосно, не так ли?
А Кисловодск - тот красив. И это чувство, когда вокруг туман и очень холодно, а ты въезжаешь в Кисловодск - и здесь ни облака, и солнце... И пусть впечатление от перемены немного потушено тем, что я прекрасно знаю географические факторы этого метаморфоза - но все равно пробрало.
Три дня туда-сюда между Пятигорском, Минводами и Кисловодском. Три дня - я устала ездить, мой копчик орет, что я не права, и я знаю, что я не права, о преебучая хуеверть, я в действительности во многом не права, не кори меня, тупая пиздокость.

Были приемы, конференц-залы, овер, просто овер обнимашек - да откуда меня все знают? А, это дочь Головановых? Йей! Какая красавица. А я себе, блядь, ключицы отморозила, пока в этой кофте была. Обе ключицы - они болели потом, ясно? Красавица.
Было много еды - слишком много, слишком вкусно, слишком экзо - ХАХА ЭКЗО - слишком Юквон посреди семинара и слишком индейка в миндале с лимонно-апельсиновым соусом. Слишком Тхэиль, слишком я.
Тхэиль, убереги своего блядоюквона от него самого.

Я была мила, я давила няшку, а в подсознании происходили вещи куда похлеще бдсм, но я была мила, я давила няшку. Я даже улыбнулась один раз. Они меня не знаю, я не упрт в приличной публике. Они не знают, что я совокупляю мужиков. Лолшто.
Цветы, конфеты, тирамису космической стоимости, рахат-лукум ДА Я КУПЛЮ ТАКОЙ В МАГАЗИНЕ НАПРОТИВ ДОМА .playlist4, я скучаю по Фиши, я скучаю по Хвосту, я не хочу домой, заберите меня отсюда, здесь слишком неуправляемый душ.

Я не привезла с собой ни строки написанного текста - были моменты, когда мне было очень больно от того, что у меня физически не хватает времени писать. Было больно от того, что я слишком ярко все вижу и чувствую, что я вообще по жизни слишком.
Ты можешь делать все, что угодно.
Я пойду на трассу.
Не еби мозги себе и другим.
Ладно, пойдем вместе.
Пойдем.

Иногда для того, чтобы быть милым с людьми, нужно всего лишь иметь пыточную бдсм-камеру в подсознании и исправно батрачащее воображение.

Всем peace, я скучала.

И постпросьба - пока впечатления свежи, пока я здесь и ещё не ушла
все, кто хоть как-то имеет пару секунд, скиньте в комменты - пожалуйста, мне очень важно - одно фото Тхэиля и одно фото Юквона.
Любые. По одному, а кого из них - неважно

Пожалуйста
luv u

@темы: кто-то что-то сказал?, музыка, формула счастья

---

Муар

Логическим продолжением вчерашнего пиздеца мне приснилось то, что меня убивают (застреливают долго и упорно, пока я пытаюсь убежать), а потом - дальнейший сюжет злоебучей Разнарядки. Итогом проснулась я в слезах и истерике, поэтому день по большей части - дерьмо, но я няша.

Верный признак, что нужно отдохнуть - что я и буду качественно делать, начиная с трех часов утра завтрашнего дня прямо на заднем сидении автомобиля.

Засим откланиваюсь, ибо на неделю сматываю в Пятигорск, свято зарекаясь там из дел не делать ни черта, кроме зубрежки конспектов по русскому.

А Юквон здесь потому, что.

@темы: my life, формула счастья, би эл оу си кей, FT Island

---

Флэшмобец

Прилетело от  lee seung yeon.

ТРИ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ МНЕ НЕ ПОНЯТНЫ: расовая нетерпимость, тоталитаризм, сценарии вкантактике [+ ещё много чего, либо я тупая дебилка, либо нувыфпонели]
ТРИ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ МЕНЯ ПУГАЮТ: вода, любовь, одиночество
ТРИ ВЕЩИ, КОТОРЫМ БЫ МНЕ ХОТЕЛОСЬ НАУЧИТЬСЯ: транскрибировать с хангыли, нормально отдыхать, танцевать
ТРИ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ НА МНЕ СЕЙЧАС НАДЕТЫ: браслеты, длинная майка, нижнее белье (да ладно лол)
ТРИ ВЕЩИ, ЛЕЖАЩИЕ НА МОЁМ СТОЛЕ: шеренга лаков для ногтей, кубик-рубик, электронная книга
ТРИ ПЛЮСА МОЕГО ХАРАКТЕРА: коммуникабельна, легка на подъем, упорота
ТРИ МИНУСА МОЕГО ХАРАКТЕРА: склонность к агрессии и насилию, несдержанность/вспыльчивость, капризность
ТРИ МЕСТА, КУДА Я ХОЧУ ПОПАСТЬ: Прага, Сеул, Киото
ТРИ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ Я ДЕЛАЮ ЧАЩЕ ВСЕГО: пишу тексты, занимаюсь троллингом, висну в тви
ТРИ ИМЕНИ, КОТОРЫЕ Я ИСПОЛЬЗУЮ: Кэп, Сань, кэп
ТРИ ЧЕЛОВЕКА ОТВЕТЯТ НА ТЕ ЖЕ ВОПРОСЫ У СЕБЯ В ДНЕВНИКЕ: хён, Муги, Дэиль (?)

@темы: флэшмоб

---

Блабла (с) Кён

Кэпу снятся красочные сны

Из-за того, что мы вчера с туфокеефанами знатно посамогонились в тви, мне снилась очередная хуеверть, от которой я, честно говоря, успела недели за полторы спокойного сна отвыкнуть.

Комната - смесь больницы на Красном, где бабушка когда-то работала, и спальни моего детского сада. Сижу я на кровати, забравшись на него с ногами - подушка где-то в пиздецах валяется, а она раньше стояла так формой специальной, ну как везде делают. На другой стороне кровати сидит Тхэиль времен нилилимамбо, смотрит на меня и молчит.
А я что-то ору, вскакиваю, бегаю босиком вокруг И ЯВНО УСТРАИВАЮ ЕМУ ФОРМЕННЫЙ СКАНДАЛ, но на тему чего - хоть убей, не помню. Тхэиль молчит и терпит, хотя на его месте я бы давно себя уебала только так. Веду я себя, впрочем, как обычно - матерюсь, визжу и все такое прочее, ну и выдыхаюсь через некоторое время
А сторонний наблюдатель этого пиздеца - Юквон. Стоит в сторонке и улыбается, И Я ЧУВСТВУЮ ЧТО С КАКОГО-ТО ХУЯ И К НЕМУ ПРЕТЕНЗИИ ИМЕЮ
Подсознательно как-то.
Смотрит Юквон на меня как на ребенка несуразного, пока я бегаю по комнате и пытаюсь найти туфли, чтобы обуться и выйти нахер. Тхэиль не двигается И ПО-ПРЕЖНЕМУ МОЛЧИТ, и только потом начинает меня то ли уговаривать, то ли ещё что, А ЮКВОН, ГЛЯДЯ, КАК Я ВЕРЧУ ИЗ ПАЛЬЦЕВ ФАКИ, РЖЕТ
И тут
я все ещё ищу туфли
и тут
ПОЯВЛЯЕТСЯ АНЬКА И СУЕТ МНЕ КАКИЕ-ТО СЕРЕБРИСТЫЕ ХУЙНИ, ПОХОЖИЕ НА ТАПОЧКИ, ВЫШИТЫЕ МОНЕТКАМИ
У меня истерика, я еле нахожу свою обувь, выскакиваю к выходу, у двери стоит Юквон, я на него натыкаюсь и отступаю - смотрю в пол, все дела, он улыбается.
И у меня такое странно испуганное:
-Юквон, а ты... тоже идешь?
Он, спокойно:
-Ну конечно.
И мы выходим из комнаты
ИДЕМ БЛЯТЬ НА ТРАМВАЙ И ЕДЕМ В ЖИЛГОРОДОК
#Волгоградпоймет

И как это понимать?

Пункт номер два моей персональной конечной станции - это то, что я, обслушавшись Тхэиля, начала слышать в нем нотки голоса Кевина из Укисс. Аы? Нет таких же упоротых?
Пруфсаунд, форинстанс:
на самом деле, моментов куда больше, но я выберу этот


Особенно в строке
Кыдэе дуджондо наппын сыпгуандо
вот последнее слово
ровно также поднимает, как Кев делать любит
идеальный псевдокевин

я в встрале, всем peace

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?, музыка, формула счастья, дикое ололо, би эл оу си кей

---

Разнарядка .sp [псто #5]

Название: Разнарядка .sp
Фэндом: EXO-K|M + !mention other
Пейринг: Крис/Сухо (Чунмён), Чханёль/Пэкхён, Кай, Лухань, Лэй, Сехун + остальные участники + участники других k-pop групп !mention
Жанр: фэнтэзи, мистика, слэш, ангст, повседневность, драма, психология, философия
Рейтинг: PG-13
Статус: в процессе написания, написано 9 частей, 67 страниц
От автора: пляшем, хуле





.parts 1, 2

.parts 3, 4

.parts 5, 6

.parts 7, 8

9. Laws, choices, stay

Парадокс в том, что за Смертью первой идет совсем не боль. За Смертью первыми идут страдания — то, что люди называют болью душевной. Но боль проходит, а страдания остаются (с) Кевин, Координатор Отдела Страданий


Block B - Burn out .mp3

Треск, словно от разрываемой по шву шелковой ткани — тягучий, тяжелый и болезненный, ошеломляющий и шокирующий, как последний, пусть и сотни раз обдуманный, шаг в бесконечную пропасть.
Лухань не кричит — просто стонет, замирая и распахивая испуганные, потемневшие от боли глаза. Где-то в области висков проходят две глубокие, завершающие трещины — и волна долго сдерживаемой, нагревшейся материи разбивает барьеры, оставляя от них лишь инородные обломки, с шипением плавящиеся и исчезающие бесследно.

Кису, утратив контроль над пентаграммой, прячет лицо в ладонях, когда постоянно сопровождающее тянущее чувство в затылке вдруг мгновенно перестает существовать — никаких натяжений и предупреждений, сигналов и приказов, просто оборванная струна — раз, и все, будто и не было ничего вовсе.

Чунмён задумчиво облизывает нижнюю губу, отчасти нервно покусывая её и закрывая глаза.
-Так скоро.

Лухань поднимает руки к вискам, невесомо касаясь их кончиками пальцев — улыбка на губах поначалу неуверенная, но с каждой секундой все более оживающая — весь свет этого Верхнего мира, свет этой странной желтой звезды посреди галактики Млечный Путь, такой особенной и отчего-то до безумия важной, хотя ведь есть и ярче, и больше, и светлее.
Лухань касается пальцами висков — это не материя, совсем не она.
Это — воспоминания.

Лухань успевает в последний момент — оттолкнуть, защитить, уберечь, дальше, туда, с проезжей части.
Автомобиль прошивает воздух в нескольких десятках сантиметров от.

***

Время останавливается.
Оно просто отказывается идти дальше.
Или — техника?
Или — часы, идущие против привычного хода?

***
Кевин упирается локтями в столешницу и зарывается пальцами в волосы, уныло разглядывая кипы бумаг — она белые и словно бы невесомые, но от этого ещё более слепящие и не вызывающие страстного желания к ним прикоснуться.
Кажется, протяни руку — и сожжешь до кости кончики пальцев.
-Проклятье, сколько разнарядок...
-Нормально, - отвечает прохладный и равнодушный голос из-за спины, и Кевину даже не нужно оборачиваться, чтобы увидеть там Чунмёна, стоящего у окна и смотрящего вперед пустым, ничего не выражающим взглядом темных глаз.
-Давно ты здесь?
Координатор Смерти поводит острым, худым плечом, затянутым в черную рубашку.
-Порядком.

***

-Нормально.
В разнарядках Отдела Страданий почерк всегда тоже одинаковый — и очень похож на тот, что в разнарядках Смерти.

***

Иллюзионисты в Отделе Иллюзий часто держат готовые сны в специальных пробирках, чтобы на разнарядке не тратить время на их разработку. Они создают сны в искусственных условиях, окружая их излюбленной дзета материей, затем специальным кодом записывают сюжеты, краски и ощущения, а потом уже заключают в емкости. На самом деле, иллюзионисты не знают, что такое сны. Здесь никто не знает, что такое сны — это знаю только я (с) Лу Хань, Разводной Отдела Смерти

Светло-серая кожаная куртка, высокие белые кроссовки и перевязанная правая ладонь — там, где глубокая царапина пересекает линию жизни человека, чье имя указано в разнарядке Разводного Отдела Смерти.
Лухань осторожно опускается на колени рядом с Сехуном — не глядя, не касаясь, не приближаясь и не отдаляясь ни на единицу пространства.
А в полуприкрытых глазах — все тот же фильм длиною в жизнь, обыкновенная цветная, сотканная из разномастных лоскутков кинолента, немного потертая и заедающая, как кадры в старом диафильме.

-... Эй, привет? Меня зовут Лухань.

-Привет. Ну что, записали тебя в школу?

-А я что, не мужик, что ли.

-Это что вообще такое?

-Видимо, логарифмическое.

-Да ты что, в натуре? Я не понимаю, ты издеваешься, что ли?

-Это — падающая звезда. Желание, сэр?

-У тебя как вообще в математикой?

-Лухань, я...

-Тихо, помолчи, пожалуйста. О признаниях в любви я могу почитать и в книжке.

Диафильм и вправду очень старый — даже, наверное, не старый больше, а истертый насильственно чьей-то равнодушной рукой, порезанный острыми ножницами и развеянный по ветру, но сейчас медленно и неуловимо вновь сплетающийся в изначальные кадры.
И Лухань улыбается — все так же, не поднимая взгляда и головы улыбается, осторожно и неуверенно касаясь пальцами бинтов на ладони Сехуна.

-Просто будь здесь, рядом. Хорошо?

-Хорошо, - голос тихий и прерывистый, тут же растворяющийся в пологе остановленного времени.

***
-Лухань.
Ровный, тяжелый даже на слух голос Криса одним звуком падает и разбивает тонкую хрустальную грань мнимо созданной из воспоминаний новой реальности, неустойчивой и хрупкой, как и все то, что её составляет.
Разводной вздрагивает, но не оборачивается, неотрывно глядя на ладонь Сехуна.
-Лухань, - Крис — где-то совсем рядом, за спиной, в паре шагов. - Разнарядка.
Разнарядка. В распахнутых глазах Луханя — мятущийся серый страх.
-Крис, я...

Исполнитель не задает вопросов — хотя бы по роду своей деятельности ему это не нужно; Крис не задает вопросов — он ничего не хочет знать, это бесполезно и только тяготит, требуется всего лишь факт, исполнение, галочка на белой бумаге с ровным, аккуратным почерком.
-Разнарядка. Скорее. Ты знаешь закон.

Лухань сжимает кулаки до побеления костяшек и лишь ниже опускает голову — ещё ниже, и прежде глухой, горьковатый запах становится отчетливым и ярким, свежим - и все с той же ноткой горечи.
Будто сон, осторожно открыв дверь, делает шаг в реальность, мгновенно становясь ощутимым и осязаемым. Луханю безумно хочется сделать ещё шаг вперед — обхватить обеими руками, обнять, прижать к себе и никогда не отпускать больше, коснуться губами скул и волос, кончиком языка вбирая в себя эту единственную горькую нотку бесконечного, константного аромата. Хочется встряхнуть мягко за плечи, улыбнуться и сказать «эй, привет, я скучал».
Я, черт тебя побери, безумно скучал.
Двадцать лет в Верхнем мире, шестнадцать лет держась за руки, до боли сжимая тонкие бледные пальцы и не отличая логарифмических функций от показательных — хотя бы потому, что они взаимообратны.
Хочется верить, что остановленное время — это не техника, совсем не она.

-Ты знаешь закон.
Лухань знает закон: самое тяжелое преступление против Системы — оставить в живых человека, чье имя так или иначе указано в разнарядке Отдела Смерти.
Лухань знает закон — и, тяжело поднявшись, поднимает руки, сплетая их в традиционном жесте, дающем начало яркой ментальной пентаграмме.

Крис стоит чуть позади и слева, ровно в одном шаге от Разводного. Взгляд — сосредоточенный и жесткий, и ровно никакого удивления — не присуще, не стильно, не марка.
Крис ничуть не удивлен.
Лухань — Разводной, и исполнение обязанностей у него в крови ровно так же, как в крови у птицы способность к полету, как в крови у волка способность к убийству, как у акулы - способность дышать под водой, а у змеи — потребность при опасности выпускать смертельный яд.
Пентаграмма Луханя — золотистая и очень красивая, с мелкими огненными прожилками, составляющими внутри нитей абсолютно индивидуальный узор, один из самых сильнейших, который когда-либо видел Крис. Сехун лежит на асфальте чуть на боку, и Луханю приходится слегка изменить наклон плоскости, чтобы центр пришелся на солнечное сплетение.

А в глазах серый страх смешивается с темной, животной пустотой.

Пентаграмма растворяется в воздухе по контуру, так и не успевая четко закрепиться — молекулы, отрываясь яркими светящимися точками, тонут в воздухе, истончая нити. Лухань пробует вновь и вновь, вкладывая в рисунок все больше материи и смешивая её с разными видами других; теория о металлических сплавах дает сбой, и пентаграмма рушится уже не молекулярно, а целыми фрагментами, просто трескаясь и разваливаясь на куски.
Лухань кусает губы, неосознанно срывая с них верхний тонкий слой кожи и оставляя кровоточащие ссадины — материя бьет потоком уже из самих ладоней, но перестает складываться даже в требуемый рисунок.
Лухань теряет контроль.

-Я не могу. Я не могу, Крис.
Лухань стоит, опустив голову и закрыв глаза; не чувствует даже, как Исполнитель сзади кладет обе тяжелые руки на его плечи, чуть касаясь оголенной шеи тканью черной перчатки на правой ладони.
С пальцев стекает уже бесполезный эпсилон и такая же ровным счетом бесполезная дзета, в подсознании отчего-то мелькают серо-белые, будто сканированные картинки из книги материальных техник, где в первой главе описывается создание классической пентаграммы — омикрон, пи, сигма, ро, тау. А здесь — только бесполезные эпсилон и дзета.
-Я не могу.
Крис чуть сжимает плечи Луханя, заставляя Разводного сделать шаг назад и спиной прижаться к его груди.

-Ты знаешь закон.
Лухань знает закон: если Разводной по каким-то причинам оказывается неспособным выполнить свою часть функций, то разнарядку полностью берет на себя Исполнитель, используя разовую технику экстренного извлечения пси-материи из тела.
Лухань с трудом кивает.
-Я знаю.

Крис аккуратно опускается рядом с Сехуном на одно колено, мягким движением правой руки, уже успевшей окутаться стальным смешением нескольких материй в разовой технике высвобождения, переворачивает Сехуна на спину, помедлив с секунду и рассматривая красивое лицо с правильными, довольно необычными, будто чернильной кисточкой обведенными чертами лица. Яркие ресницы, четкий контур губ и скул — а вот волосы мягкие и шелковистые, в технике акварель.
Тушь и акварель.
Крис уже рассчитывает силу удара как сорок пять сантиметров размаха от грудной клетки, как Лухань срывается с места, обнимая его сзади обеими руками и утыкаясь лбом в шею.
Удерживая от удара.

***
-Эпсилон.
-Эпсилон...
Чунмён закрывает глаза, вновь оказываясь на стыке между реальностью и подсознанием, в центре собственноручно созданной пентаграммы — в груди неприятной склизкой змейкой извивается чувство неправильности и тревоги, слишком давно вытравленное и сожженное дотла, но теперь вновь принимающее жизнеспособную форму.
Координатор Смерти внимательным, диагностическим взглядом охватывает каждый сектор пентаграммы, проверяя защиту на наличие трещин и пробоин — все безупречно, и лишь в секторе Юквона фон нестабильный и словно бы каждую секунду пробиваемый слабо-сильными разрядами электрического тока. Это нормально для сигма-материи — самой вспыльчивой и нетерпеливой.
Но и от этого — самой, наверное, уязвимой.
Глядя в идеально белые глаза Зико, стоящего напротив, Чунмён думает, что здесь никакой пробоины точно быть не может — тау-материя самая прочная и самодостаточная, но компас интуитивной стрелки указывает именно сюда, на тау-куклу; Координатор Смерти кривит губы и несколько раз меняет режимы зрения, тщетно пытаясь высветить неполадку.
Ничего — чисто.

Кай, болезненно застонав, открывает глаза — мир вокруг взрывается сотнями незнакомых оттенков, только через минуту лениво соглашающихся стать обыкновенными картинками окружающего интерьера квартиры. В теле — легкость и полузаполненная пустота, и ничего больше — ни боли, ни дискомфорта, только тонкий крестовидный шрам посередине груди.
И уголок правого глаза сочится чем-то вязким — а при касании взрывается адской, зудящей болью.

Чунмён вздрагивает и делает шаг вперед, пытаясь удержать равновесие.
Пробоина есть — он знает это точно и понимает, что в этом «мире», полностью созданном им самим, ошибиться в таких вещах он не может. Тхэиль, Чихун, Юквон, Кён, Зико — омикрон-норма, пи-норма, сигма-отклонение, ро-норма, тау-норма.
Отклонение — верно.
Компас стрелки указывает на Зико, стоящего лицом к Чунмёну, за спиной которого находится Минхёк. Интуитивная стрелка компаса срабатывает зеркально.

Координатор Смерти медленно оборачивается, встречаясь взглядом с пустыми, наполненными фиолетово-розовой эпсилон-материей глазами Минхёка — легкие и привычные уравновешенные переливы, четкая грань сдерживающего сосуда, идеальная пустота, идеальные кукольные глаза.
Только в уголке правого - черная пустота, которая может означать лишь одно.
Отрыв от материи носителя, который невозможно восполнить по одной простой причине — отрезанная часть материи вместе с исходным кодом навсегда закрепилась в аналогичной части экзоскелета того, в кого вкладывалась во время техники.

Техники, в которой была допущена всего одна ошибка.

***
-Крис, послушай.
Теплые, сухие губы на шее, разодранные и искусанные, сочащиеся влажной сукровицей. Лухань сильнее сжимает руки кольцом вокруг пояса Криса, в отчаянии упираясь лбом в его плечо и едва ли осознавая реальность вокруг.
-Послушай... Не надо, не делай этого. Оставь меня здесь.
Тушь и акварель, пастель и графика.
Крис чуть поворачивает голову, кидая на Луханя странный, растерянный взгляд. Впервые, пожалуй — действительно растерянный и непонимающий.
-Оставь меня здесь, с ним, - говорит Лухань совсем тихо, обжигая кожу горячим и сухим, словно лихорадочным дыханием. - Пожалуйста, оставь — я смогу, я сумею, выполню — только дай мне время, и я убью его. Крис...
Не оклик — болезненный полустон.
Исполнитель, помедлив, поднимается, разворачиваясь в руках Луханя и мягким, но твердым движением расцепляя его руки: они — слабые и покорные, будто у тряпичной куклы, не имеющий собственной воли и желаний. Крис чуть сжимает тонкие запястья в своих пальцах и думает, что да, верно здесь все. Все они — слабые и безвольные тряпичные куклы, для который в существовании роль играет лишь один закон — тот, что разнарядки.
Крис не знает и, наверное, правда не желает знать, каковы причины неспособности одного из самых сильных Разводных Системы наложить обыкновенную пентаграмму и наполнить её материями, и каковы мотивы его просьбы — нет, черт бы его побрал, не просьбы — мольбы.
Там нет слез — никто из них не знает, что это такое, и существует лишь понятие «непроизвольного выделения внешнего материального слоя из глазных желез».
-Крис, прошу тебя, позволь мне остаться здесь. Не делай этого — я сделаю это сам, только дай мне немного времени.
Лухань слабо высвобождает руки и делает несколько шагов назад, поднимая наконец голову и встречаясь с Крисом усталым, но твердым и ровным взглядом темно-ореховых глаз.
-Я не нарушу своего слова — я убью его. Я выполню разнарядку. Но — не сейчас.
Крис кривит губы в жалком подобии саркастической улыбки, где от сарказма — только непонимание и некое извращенное подобие боли.
-Лу, ты ведь знаешь — не хуже меня знаешь — что это такое. Да?
Лухань отводит взгляд.
Крис, коротко вдохнув, скрещивает на груди руки, задумчиво глядя под ноги — странно и гротескно подрагивает визуализация реальности, уже довольно давно погруженной в технику остановки времени.
-Ты ведь знаешь, что если я позволю тебе остаться здесь, и на выходе ты не выполнишь разнарядку — под закон попадаем мы оба. Ты — за неисполнение, я — за то, что...
Вновь короткий вдох.
-За то, что не добил.

-А если я сейчас добиваю — под закон не попадает никто. Простая арифметика, не так ли?

-Лухань, она ведь простая.

Сорок пять сантиметров замаха от поверхности грудной клетки, стальное смешение техники экстренного извлечение пси-материи, и действительно все просто, как никогда — только, кажется, внутри обрывается что-то. Вызывая обильное внутреннее кровотечение.

Лухань поднимает тусклый, серый взгляд.

И медленно опускается на колени на сухой, раздирающий ткань джинсов на коленях асфальт, горячий после знойного дня, с силой сжимая виски пальцами, сочащихся фиолетовым эпсилоном.

-Господи, Крис, прошу тебя — я сделаю. Оставь меня...

В Системе нет Бога. И бога — тоже.
В Системе есть Координаторы, и никакого Бога-бога.

-Крис, просто поставь себя на мое место. Я не могу — пока что не могу. Ведь ты — ты тоже любишь. Ты ведь его любишь?!
Лухань срывается на крик, вскакивая и в одну секунду оказываясь радом с Исполнителем — с силой бьет его в грудь, заставляя от неожиданности сделать шаг назад; ещё несколько слабых, детский ударов, но Крис молчит — молчит и не двигается, глядя на Луханя совершенно потерянным взглядом.
-Крис, - голос у Луханя колеблется от смерти к жизни и обратно. - Ты ведь любишь его, я знаю — поставь себя на мое место. Ты ведь тоже не сумел бы его убить — и я не могу убить Сехуна. Но я не могу — пока что, а ты — не сможешь никогда...
Больная, пыльная улыбка.
-Крис, оставь меня здесь — и я выполню свою разнарядку.

Direct hit. Double combo.

Исполнитель делает шаг назад, отворачиваясь и закрывая глаза, которые уже начинает резать от обилия растворенной в воздухе эпсилон-материи.
И, криво махнув рукой, направляется прочь, медленно покидая широкий круг, очерченный техникой остановленного времени — там, за ним, нет пыли и можно дышать.

@темы: музыка, фанфики, Сухо, ЕХО просто што., би эл оу си кей

---

Разнарядка .sp [псто #4]

Название: Разнарядка .sp
Фэндом: EXO-K|M + !mention other
Пейринг: Крис/Сухо (Чунмён), Чханёль/Пэкхён, Кай, Лухань, Лэй, Сехун + остальные участники + участники других k-pop групп !mention
Жанр: фэнтэзи, мистика, слэш, ангст, повседневность, драма, психология, философия
Рейтинг: PG-13
Статус: в процессе написания, написано 8 частей, 60 страниц
От автора: пляшем, хуле





.parts 1, 2

.parts 3, 4

.parts 5, 6

7. Intoxicate me

оффтоп, чтобы не было вопросов:
Тхэиль - который вокалист BlockB.
Тэиль - который маннэ 24K, Отдел Боли, все как прежде.

Смерть, кстати, умеет прощать, но это никак не влияет на её поведение. То есть простить-то она простит, но пентаграмму все равно наложит и прикончит
(с) Тхэиль, бывший Разводной Отдела Страданий

Лухань приходит в себя от нестерпимой, просто дикой нехватки кислорода — резко распахивает глаза, которые тут же отчего-то начинают сильно слезиться, и судорожно пытается вдохнуть; горло сводит, и он заходится в сухом, дробном кашле, поворачиваясь и медленно сползая на пол.
Падает Лухань, конечно, коленками вниз и довольно больно, но тут же перекатывается на спину, растирая горло и восстанавливая возвращающееся дыхание. Потолок над головой светлый и ужасно знакомый — ах ну да, собственная же квартира, ни дать ни взять, только пол странно твердый. Лухань, стараясь не особо двигаться, скашивает взгляд вбок — кто-то заботливо скатал ковер в трубочку, чтобы, наверное, падать было мягче.
-Стервы, - обращается он к мнимым ментальным силам и тут же вновь сильно закашливается, запрокидывая назад голову. Горло — оно вроде в порядке, и причина где-то глубже, на уровне бронхов и легких.
Ощущение нехватки кислорода проходит, впрочем, довольно быстро — хватает нескольких минут без движений, и Лухань осторожно встает, держась одной рукой за диван.
Боль — словно двумя тупыми циркулярными пилами в оба виска. Боль — словно раскаленными иглами под ногти и узкий испанский сапожок, вокруг стопы, пронизанной тонкими белыми костями. Боль — мимолетная, как одно, ровно одно прикосновение Разводного Отдела Боли.
Лухань помнит, как в один из первых дней Тэиль протянул ему руку, помогая подняться после единственного за все время обморока от резкой перемены материального фона при переходе из одного мира в другой.
Тошнота накатывает волнообразно, от слабого к сильному и наоборот, переходя в оглушающее и отстукивающее рваный ритм где-то под диафрагмой; Лухань, скривившись, обнимает себя руками, сгибаясь пополам и дыша глубоко и по-максимуму спокойно. В висках боли нет — только странное, давящее чувство, как-то незримо, но чувствительно связанное с давлением в груди.
Словно во всем теле плещется что-то инородное, внедренное против воли путем инъекции в вены сразу обеих рук и шеи. Мгновенно взлетает температура, и дыхание знойно жжет губы и кожу на руках — Лухань на пробу дышит на кончики пальцев, которые сразу же начинают гореть и чесаться. В глазах мутнеет.
Он через силу добирается до ванной, потому что до туалета — уже далеко и нереально; упершись ладонями в бортики раковины, склоняется над ней, закрывая глаза — от белоснежной керамики, освещенной лампой дневного света, отчаянно режет зрачок. Его выворачивает буквально наизнанку несколько раз — ничего, кроме кислоты и желудочного сока.
Теперь горло просто болит.
И нет ровно никакого ослабления — по-прежнему волнообразно от слабого к сильному и наоборот, разве что диафрагму больше не крутит, а сильнее выше, ближе к солнечному сплетению. И давление — безумное. Лухань спускается на пол, подтягивая ноги поближе к себе, и обнимает колени руками, смыкая пальцы и упираясь в них горячим, мокрым лбом. Влажные пряди волос лезут в глаза, но запах иной, совершенно не его, не луханевский.
Более глухой и горький.
А внутри — плещется что-то инородное.

-Эй, мальчик, как тебя зовут?
-Хэй, ну ты чего, немой, что ли?
-А, пацан?
Испуганный, непонимающий короткий взгляд из-под слишком низко натянутой красной шапки, шаг назад, туда, в пушистый сугроб.
-Странный он, правда?
-Может, дурачок?
Другая шапка — большая, объемная, до одурения синяя и с огромным, с кулак величиной, помпоном.
-Сами вы дураки, - а голос у синей шапки сердитый, с претензией. - Он разговаривать не умеет ещё, олени!
Веселое ржание со стороны, тычки в щеки, удар по рукам в ответ.
-Ой, а сам-то — олень! Ты глянь — вылитый, у тебя мать, случаем, не Бэмби?
-Отец у меня Бэмби, дуй отсюда, - синяя шапка шипит и начинает не менее синими варежками катать огромный снежок. - Ау?
-Ай.
Бегут.

-... Эй, привет? Меня зовут Лухань.
А красная шапка действительно не умеет ещё разговаривать.

В голове все смешивается в радужную и тошнотворную вязкую массу, медленно и со вкусом растекающуюся по мозгу. Никаких лиц и образов, только голоса и отдельные детали вроде цвета и формы шапки, холода снега через крошечные просветы между шерстяными нитями варежек, коротких взглядов и облачков пара, отделяющихся от теплых губ.
Ничего — все слишком эфемерно.
Голова взрывается тупой и дикой болью.

-Привет. Ну что, записали тебя в школу?
Высокие и легкие шнурованные ботиночки, шорты с разноцветными заклепками.
-Ага, за две остановки отсюда. А тебя?
-Меня тоже. Все из микрорайона, походу, туда.
Аккуратные белые сандалии, легкие льняные брюки и безрукавка с галстуком на резинке, но вполне правдоподобным узлом спереди.
-Неплохо же.
-Ага. Забей мне место рядом с собой.
-Только я на последней парте.
-А я что, не мужик, что ли.

Давление концентрируется в солнечном сплетении и порциями выталкивает из груди хриплые, болезненные стоны — боли нет, давно уже нет, только разрывающее тошнотворное чувство то ли изжоги, то ли нереальной какой-то пустоты.
Вкус фруктовой жевательной резинки на языке, сладкие розовые пузыри, лопающиеся и слепливающие губы, звучание школьного звонка на урок.
Плеск материи.

-Это что за нахер.
Пауза.
-Видимо, логарифмическое.
-Да ты что, в натуре? Я не понимаю, ты издеваешься, что ли?
Белая футболка с V-образным вырезом, узкие джинсы на бедрах, остро заточенный простой карандаш.
-Но оно правда логарифмическое.
-Вау, Хань, да ты такой умный. Реши?
Надутые губы, растрепанная русая челка, тонкий белесый шрам на губе, пушистый свитер под горло и черная гелевая ручка.
-А вот и решу. У тебя вообще как с математикой?
Белая футболка передергивает острыми плечами.
-Ну как сказать. Я лучше с парнем поцелуюсь, чем построю показательную функцию.
Губы холодные, твердые, неподатливые, но быстро греющиеся и нежные; немного удивленные, немного растерянные, но мягко и глубоко затягивающие в вязкий, влажный поцелуй.
-А теперь решай.
-Ну пиздец.

Невыносимо сухо и горячо во рту. Кафель — прохладный, но лишь под пальцами; с трудом подняться, повернуть кран на половину оборота, ледяной водой на горящий лоб и раздраженные, как от попадания мылом, глаза.
Треск кости. Или не её.

-Глубже.
Длинные, тонкие пальцы на чувствительной коже бедер, едва заметные следы от прикосновений, движения мягкие и сильные; жарко и знойно, холодно и до дрожи, контраст сменяется контрастом в сумасшедших и бессмысленных пропорциях.
Боль, наслаждение, вновь боль и соль на губах, властнее и грубее, жестче и мягче, интоксикация тихим, полубезумным и сводящим с ума стоном, время, время, никогда назад, только вперед, глубже, остановка равняется прямой линии кардиограммы.
Кожа светлая и нежная, чуть влажная и солоноватая, кончик языка в градусном соотношении раскален, прикосновения — глубокие ожоги, шрамы и рубцовые узоры.

Не больно. Ещё страшнее.
Лухань с коротким, тихим вскриком сжимает пальцами виски, которые, кажется, расходятся по швам с еле слышным, но ощутимым треском, словно разорванный атлас или шелк. Во влажных волосах путается запах — не его, не луханевский, но более глухой и горький, почти не уловимый, рассыпающийся на молекулы особым видом диффузии.

-Что это?
Шорох ткани, серебристый пуловер, завороженный, непрерывный взгляд вдаль.
Улыбка.
-Это — падающая звезда. Желание, сэр?
Покачивание головой из стороны в сторону, дыхание, согревающее руки, мягкие губы на подушечках пальцев.
-Падающих звезд не бывает. Это ведь световые метеоры, маленькие скопления космической материи, ненадолго появляющиеся и быстро исчезающие, наблюдаемые... Спорадически? Верно?
Тихий, кристальный и переливающийся смех.
-Иногда мне хотелось бы, чтобы ты был более метафизичен. Смотри наверх и забывай о теории, смотри и не думай ни о чем, это — падающие звезды, и я не желаю знать ничего больше, хотя и разбираюсь лучше в астрономии, но не нужно, хорошо?
Пожатие плечами, голова чуть набок.
-Хорошо.
-Ну так... Желание, сэр?
Молчание — переливающееся, как смех, и серебристое, как тонкий пуловер.
-Лухань, я...
-Тихо, помолчи, пожалуйста. О признаниях в любви я могу почитать и в книжке.
Раз, два, три — крошечные скопления космической материи. Раз, два, три — в единый так, единую ритмику.
-Просто будь здесь, рядом. Хорошо?

Нет, уже не больно, совсем не.
Разве что нечто прозрачно-розоватое на пальцах, прижатых к глазам.
И пусто. Очень.

Просто однажды глаза начинают слезиться — чем-то полупрозрачным, жидким, как слезы, но холодным и фиолетово-розоватым, с неуловимым сладковатым запахом. И не больно — действительно, совсем не.
А потом — тихий спуск вниз, куда-то совсем глубоко, красивый парень с прямыми темно-рыжими волосами и ободряющими прохладными руками, что-то тугое внутри груди и вокруг всего тела.
-Кису, быстрее. Где этот мальчишка?
-Уже. В нескольких километрах отсюда, Новонгу. Химчхан?
-А?
-Координатор велел разрушить и память тоже. Пацану этому.
-Все будет в лучшем виде. Передавай привет Чунмёну.

-Лухань?..
Красная шапка, красные варежки, высокие шнурованные ботиночки, белая футболка, узкие джинсы, светлая, гладкая кожа, серебристый пуловер, падающие звезды наблюдаются спорадически.
-Лу-хань. Странно, откуда вообще это имя у меня в голове... Да, Итхык-хён, иду уже, иду.

Темная пьяная вишня — сладкая, дурманящая, в горьком черном шоколаде. Вкусная, до безумия вкусная. Шоколад хрустящий, твердый и прохладный, ликер внутри жжет язык и горло, разливая по телу возбуждение.
-Все верно, - улыбка. - Спасибо, Кису.

-Двадцать лет в Верхнем мире. Послушай, Город, ты не перестаешь меня удивлять.

-Стопроцентное, Отдел Смерти.

-Клеймо прилегало поначалу неплотно. Первое время его вообще можно было поддеть пальцами и оторвать, и я не думаю, что оно впиталось бы в кожу и прикончило его — ни человек, ни синдикатовец, но, впрочем, через пару дней лента пришла в норму.

-Кстати, поначалу она была бесцветной. Как на обыкновенном человеке.

-Крис, разнарядка.

Безумный коктейль из множества голосов, а давление в висках становится невыносимым; треск чего-то хрустального и на первое ощущение хрупкого — раз-два-три, тянущее ощущение в затылке.
Лухань кричит.
Нет, это не больно.

Кису вздрагивает и поднимает голову, слепо всматриваясь вперед — Сокджун останавливается и вопросительно приподнимает брови, но Разводной-лекарь только треплет пальцами челку и качает головой. Экранные блоки выдержали.

Не больно.
Только в глазах Луханя — розовато-фиолетовая холодная эпсилон-материя и, кажется, контрастно-горячие слезы.

***

Block B - Halo .mp3

В мировоззрении Чунмёна реальность имеет три слоя — жизненно-верхний, подсознательно-нижний и тот, что между ними, тонкий и полупрозрачный, который материализуется лишь тогда, когда закрываются глаза.
Тот, что средний — простор для фантазии и креатива.
Чунмён закрывает глаза и силой воли просто отключает все мысли — через несколько секунд неровная темнота под опущенными веками становится чернильно-черной, и затем миллиметр за миллиметром очерчивается ярко-фиолетовой светящейся нитью правильная, четкая пентаграмма, а взгляд фокусируется в режиме «посторонний наблюдатель».
В центре пентаграммы — он, Координатор Смерти, и стоящий рядом с ним спиной к спине второй человек. Плюс ещё пятеро — в каждом из светящихся углов фигуры.
Чунмён, пожалуй, никому никогда не расскажет и не объяснит, что для того, чтобы на выходе стать сильнейшим существом Системы, не нужно быть каким-то особенно специально рожденным, запрограммированным или иметь силу, в несколько раз превышающую стандартный порог; не нужно уничтожать конкурентов, создавать новые техники или мешать в теле десятки видов материй, стремясь воссоздать из себя нечто кардинально новое и непоколебимо могущественное. Нужно просто понять, что не следует забывать о защите.
В этом проклятом Синдикате мало кто понимает истинное значение понятия «защита». А если и понимает, то не имеет возможности реализовать свое знание.
Чунмён, пожалуй, никому никогда не расскажет, что материя сама по себе не обеспечивает и не создает защиты — разве что в форме экранных щитов, которые слишком не то чтобы даже слабы, но мелочны для глобальной реализации.
Материя по своей сути — лишь сырье, которое слишком эфемерно и непостоянно, чтобы держать защитный фон без вмешательства носителя. А значит — нужен всего только сосуд, способный придать ей форму и удержать в определенных рамках.
Простой вывод из несложной задачи, с несколькими только оговорками — сосудов в идеале должно быть несколько, и они должны не менее идеально гармонировать друг с другом по содержанию.
И, конечно, самое главное — они должны быть способны выдержать материю, которую в перспективе в них будут заключать.

Чунмён помнит, как впервые в теории вывел формулу создания идеального сосуда — довольно просто и без напряжения пришел к выводу, что не может быть лучшего сосуда для материи, чем его оригинальный носитель.
И помнит, как создал себе первую куклу из тела синдикатовца, нарушившего закон Системы и приговоренного к уничтожению — срыв клейма, распыление внутренней материи. Рядовая и обыкновенная обязанность Координатора Отдела Смерти.
Первой куклой, идеальным сосудом для материи стал Разводной Отдела Страданий — Тхэиль, после срыва клейма — пустая телесная оболочка, которую Чунмён для пробы наполнил обыкновенной альфа-материей, уже затем заменив её на омикрон, решив воссоздать в тонкой пелене между реальностью и подсознанием классическую пентаграмму Разводного Смерти - ту, которая заполняется материями омикрон, пи, сигма, ро и тау против часовой стрелки, начиная от верхнего угла.
Вторая кукла — Чихун, Исполнитель Отдела Пороков, которого Чунмён наполнил пи-материей, поместив его рядом с омикрон; третья — сигма-кукла Юквон, Разводной Отдела Растленности. Сосуды для ро и тау материй Чунмён получил спустя довольно долгое время, но одновременно — очередной произвол в Отделе Разрушенных Судеб, разнарядка на двух Исполнителей.
Ро-кукла — Кён, тау-кукла — Зико, и внешний уровень пентаграммы завершен полностью, образуя идеально сформированную и статическую систему защиты, прорвать которую возможно лишь разрушением персонально каждой куклы.
Но как разрушить то, о чем не имеешь понятия?

Ровная пентаграмма на грани реальности и подсознания, в середине которой — создатель, по краям — куклы-сосуды с определенным видом материи внутри.

Чунмён помнит, как понял единственную свою ошибку в этой филигранной технике — отсутствие внутренней наполненности, некоего второго слоя материи, которая в идеале должна быть самой «родной» в плане генерирования и стать обволакивающим тело коконом.
Чунмён помнит, как около года искал нужный сосуд — а отыскав, подделал немало документов и разнарядок, заставив одного из Исполнителей собственного Отдела Смерти нарушить главный закон Верхнего мира — оставить человека, чье имя указано в разнарядке, в живых.
Так у Координатора Смерти появилась последняя кукла, занявшая место в центре пентаграммы, спина к спине с создателем — эпсилон-кукла Минхёк, бывший Исполнитель Отдела Смерти.

А сейчас — сейчас совсем все просто: нужно всего лишь покинуть замкнутый круг вместе с эпсилон-куклой, спроецировав в центр пентаграммы тень Кая, на которой можно без особых проблем сплести абсолютно новый экзоскелет и вложить в него выбитую полностью сущность. Чунмёну совершенно не хочется делать этого своими руками — как ни крути, а своенравная пси-материя - из которой и состоит скелет - пусть и покорная Координатору Смерти, может подкинуть неприятных сюрпризов.
Поэтому — проекция на центр, техника кукольного подчинения, и Минхёк, открыв глаза, полностью залитые ровным и ярким розово-фиолетовым оттенком, поднимает кисти рук, встряхивая их, словно перед игрой на фортепиано.
Пять кукол открывают пустые глаза оттенков их материй.

***
Тонун догрызает яблоко и, философски осмотрев огрызок, отправляет в рот и его, хрумкая косточками и утешая себя тем, что в огрызке, кажется, витаминов побольше, чем в мякоти.
Позади стоит Хёнсын, терпеливо ожидающий распоряжений — или вовсе не их, но просто молчит.
-Ну что встал, как фанера над Парижем? Золотое правило Системы: разнарядки нет пятнадцать минут — дуй и наслаждайся жизнью. Нет, ну если ты страстно желаешь работы, я могу сочинить тебе что-нибудь, мне не накладно, сам понимаешь.
Координатору даже не нужно оглядываться на Разводного, чтобы видеть все его действия. Хёнсын передергивает плечами.
-В лифте я встретил Координатора Отдела Мелких Гадостей, - говорит он медленно, будто намеренно растягивая слова, как жевательную резинку. - Он просил передать нечто вроде...
Тонун с интересом шевелит левым ухом, а Хёнсын откашливается, подготавливая голосовую мимикрию.
-При встрече обязательно заставлю жрать собственные яблоки, - у Разводного неплохо получается рык Ухёна.
Тонун с пренебрежением фыркает.
-Глазные, - невозмутимо добавляет Хёнсын и, развернувшись, уходит, успев закрыть дверь до того, как в неё прилетит тяжелое мраморное пресс-папье.

-Разложенец моральный, - равнодушно констатирует Тонун. - Я не записывался в ясельные воспиталки всяким сопливым младенцам, которые гадят в памперс каждые полчаса из-за душевного расстройства желудка.

***

Крис смотрит на закатное сеульское солнце прямым, безбоязненным взглядом, привыкшим к куда более яркому и режущему зрачок свету. Ему кажется, что свет земного солнца Верхнего мира — самое живое и истинное в последней инстанции, и ничто прошлое, как ничто будущее, не смогло и не сможет никогда сравниться с ним; на самом деле ему, Крису, было бы куда проще, если все прошлое действительно перестало быть реальным и истинным, а добрый кто-то — например, знакомый иллюзионист — рассказал, что это был всего лишь дурной — а дурной ли? - сон.
Крису больно — на этот раз рука сгорела сантиметров на пять выше выступающей кости запястья. Нервные окончания повреждены примерно до уровня локтя, мышцы парализовало до плеча с зацепом на лопатку. Исполнитель с кривой, больше похожей на оскал улыбкой запрокидывает голову и вдыхает вечерний воздух, пропитанный выхлопными газами автомобилей и слегка — теплым сладким запахом из расположенной в нескольких десятках метров кондитерской.
Ничего нет, никого нет — только снуют где-то работники Пороков, сверкая красивыми фиолетовыми лентами, пляшет на крыше здания Разводной Отдела Разрушенных Судеб, материализованные в человеческие тела Исполнители Отдела Мелких Гадостей базируются в магазине пиротехники, Растленность играется в наркобаронов и толкает в подполье лимонный стиральный порошок по умеренным ценам.
Из знакомых — только Сонёль, да и тот, встряхнув пучком павлиньих перьев на затылке и в задних карманах штанов, скрывается в воротах зоопарка, явно намереваясь ночью зажарить павлина и поразвлекаться в его вольере.
Крис не чувствует ничего, кроме ноющей, равномерной боли во всей правой части тела — ни скорости, ни грации, ни силы, и лишь только осторожность и слабость, внимательность и частичная, очень выборочная работа чувствительных рецепторов.
Крис выбирает место на крыше одного из самых высотных зданий города — там много фундаментов для антенн и прочей бесполезной шелухи, на которые можно нормально опереться, чтобы не потревожить руку.
Через несколько часов бездумного рассматривания мелькающих городских огней Крис забывается тяжелым, неглубоким и болезненным сном.

***
Сразу после создания первичного экзоскелета из пси-материи следует заполнение узорных ячеек шестью главными ментальными материями Разводного.
-Омикрон на кончики пальцев, - тихо говорит Чунмён.
-Омикрон на кончики пальцев, - эхом повторяет Тхэиль, и звонкий, чистый голос наполняет грань между реальностями, разбиваясь на сотни осколков и затихая лишь спустя долгие, тянущиеся десятки мгновений.
-Пи на горло и яремную впадину.
-Пи на горло... - Голос Чихуна — дробный и низкий.
-Сигма на ключицы и плечи.
-Сигма на ключицы и плечи, - Юквон мертво усмехается и тянет томно, развязно.
Чунмён опускает взгляд, чувствуя безумную давящую усталость — Минхёк, стоящий ровно впереди и закрывающий Координатора Смерти от пентаграммы, слегка оборачивается.
-Ро... На предплечья и спину.
-Ро, - смех Кёна.
-Тау на бедра и ноги, - Координатор растирает пальцами виски и уголки глаз.
-Тау на бедра, - у Зико голос, наверное, самый мертвый и — самый злой.
Ярче, сильнее, всеми оттенками радуги с контуром небесно-голубого цвета. Обесцвечивание, как правило, происходит при переносе экзоскелета с проекции тела на само тело.

-Эпсилон на глаза.
Минхёк никогда не дублирует слов и не повторяет — ему это не нужно.
Просто эпсилон на глаза.

***
Крис вздрагивает и распахивает глаза, чувствуя на скулах чьи-то прохладные пальцы — они очерчивают контуры осторожно и до безумия нежно, холодом снимая эхо боли в каждом нервном окончании.
Он склоняет голову набок, вновь устало закрывая глаза и думая, что у Чунмёна все совершенно не так в этой псевдожизни — многим проще сдержать физический порыв, нежели выражение, предположим взгляда; у Чунмёна все наоборот — проще скрыть эмоции чем удержать рефлекторные касания.
Пальцы — нежные, мягкие и удивительно покорные, взгляд — темный, жесткий. Злой? Ненавидящий? Крис давно пришел к выводу, что в нем можно найти любое из самых поганых и гнилых составляющих.
-Тебе... Больно? - Странно прерывается и срывается тихий, надломленный голос.
А во взгляде — все та же яркая жестокость.
Крис в жесте усталого сарказма приподнимает брови, чувствуя острые колени Чунмёна вплотную к своим бедрам — он удобно сидит на его вытянутых ногах, наклонившись вперед и положив руки на его плечи.
-Пойдем отсюда, - говорит Чунмён негромко, избегая прямого контакта взглядом. - Пойдем, Крис, не нужно всего этого.
Исполнитель ловит себя на мысли, что уже практически не больно, а правая рука вновь способна двигаться — экзоскелет полностью восстановлен, и сожжены только мышечные ткани и кожа. Теперь — только поверхностное лечение.
Крис переводит взгляд на Чунмёна, осторожно сбрасывая его руки со своих плеч и поднимаясь неверными, неуверенными движениями. Смотрит куда-то далеко вниз, на бесконечный, светящийся неоном поток ночных автомобилей, наклоняясь вперед, к мнимой урбанистической пропасти.
-Нет, Чунмён-а.
И, не оборачиваясь, делает шаг вперед, отвесно падая вниз, в дробные волны неона и ксенона, растворяясь в них до последней молекулы и замедляя полет только в самом низу, у асфальта, раскрывая за спиной мгновенные и тут же исчезнувшие твердые крылья альфа-материи.

Мягко ступая по крышам медленно движущегося потока автомобилей, уходит, так ни разу и не обернувшись.

Чунмён только откидывается назад, на бетонированную поверхность крыши и тихо, грустно смеется — нет ни желания идти следом, ни возможности, ни сил. Пусто то ли в запястьях, то ли в глазах, то ли в груди или в солнечном сплетении; пусто то ли внутри, то ли снаружи — а на самом деле, пусто везде, пусто давно и, наверное, уже навсегда, и Чунмёну впервые становится больно.
Просто немного, совсем немного больно — это все, пожалуй, всего лишь усталость.

А где-то внутри тонкой грани между реальностью и подсознанием эпсилон-кукла оборачивается лицом к своему создателю и обнимает его — успокаивая, сберегая, защищая.

И Чунмёну впервые хочется знать — а простила ли она его?

Конец первой части

8. Paper dolls

Часть вторая

Глупо объяснять все то, что происходит в реальности, изменениями материального фона и прочими какашками. Слишком, по-моему, однобокое канцелярское мышление, вы не находите? Конечно, возможно два варианта рассмотрения вопроса — материя влияет на судьбу или судьба влияет на материю. Я — канонист и вообще настроен фаталистически (с) Пэкхён, Координатор Отдела Боли

Нет, ну отчего же так сразу — и глупо? Ведь известны же случаи, когда материя оказывалась сильнее судьбы и рушила все её грязненькие и гнусненькие планы (с) Кевин, Координатор Отдела Страданий

Ненавижу пиздоболов (с) Химчхан, Координатор Отдела Разрушенных Судеб

Дзэну одолжить? (с) Ухён, Координатор Отдела Мелких Гадостей

Он забыл про третий вид взаимодействия — ни то, ни другое друг на друга на влияет (с) Лэй, Координатор Отдела Иллюзий

Когда-то я пытался вычислить процент влияния судьбы на материю и обратно с помощью математической формулы производной — ну там разностное отношение приращения функции к приращению аргумента — потом посидел, подумал, выгнал из кабинета всяких блядских ржущих уродов и пришел к выводу, что бред это все, в общем-то. Материя, может, и влияет на поведение и состояние существ, неразрывно связанных с ней, но уж точно не определяет течения объективной реальности. Тут хозяйка — судьба (с) Тонхо, Координатор Отдела Болезней

Главное помнить, что Отдел Разрушенных Судеб и судьба — два совершенно разных, лишь косвенно связанных друг с другом явления, где Отдел — вассал, а судьба — синьор (с) Аура, Координатор Отдела Растленности

Ненавижу пиздоболов (с) Химчхан, Координатор Отдела Разрушенных Судеб

Вот мне всегда так семь смертных грехов приписать пытаются (с) Арон, Координатор Отдела Пороков

По яблочку? (с) Тонун, Координатор Отдела Раздора

Заебали (с) Чунмён, Координатор Отдела Смерти

-Ну так по яблочку? - Тонун ржет ненормально громко и от переизбытка чувств даже стучит ладонью по столу, на котором подпрыгивает мраморное пресс-папье и в итоге наворачивается вниз, едва ли не отдавливая ноги стоящему рядом Чунхёну.
Чунхён смотрит на своего Координатора со смесью шока, недоумения, сарказма и непередаваемого «fuck this shit», осторожно пятится, отходя к двери, и панически выскакивает вон, напоследок хорошенько покрутив в дверной ручку отмычку, чтоб не особо легко открывалась.

***
Чувство тревоги рождается удивительно легко, быстро и стремительно, как шагнувший с крыши высотного здания человек летит вниз, не успевая почувствовать момента падения — и бред это все, что целая жизнь перед глазами, ничего там, кроме короткого «блядь», нет. Оно в сотые доли секунды из одной молекулы диффузией распространяется по всему телу — по нервным окончаниям от центра груди через руки, бедра и шею к горлу, губам и глазам, заставляя их панически расшириться и лишая возможности прикрыть веки.
Он нервно оглядывается и ускоряет шаг, хотя на улице совсем ещё нормальное утро, и опасаться нечего в принципе — однако спустя минуту он уже срывается на бег, забывая регулярно дышать и с трудом прогоняя из поля зрения темные, явно издевающиеся пятная, мешающие обзору.
Парк, проспект, дворы, вновь главная улица, снова дворами и дальше к торговому центру, а за ним до автострады — Тобонгу, Новонгу, где каждый уголок знаком с самого детства, до боли отпечатавшийся в коре подсознания вид Сеула; сейчас ему кажется, что он здесь находится совсем впервые — серо-яркие городские картинки плывут перед глазами, формируя из себя совершенно иные пейзажи, неприятные и гротескные, как дробное, прерывающееся дыхание, стекающее по горлу вниз раскаленной свинцовой волной.
Дыхательные пути пронзает резкая, молниеносная боль, и он пытается остановиться, судорожно задыхаясь и беспорядочно вбивая воздух в легкие; на глаза наваливается мгновенная и непродолжительная темнота, и ему приходится выставить руку, опираясь ладонью на стену какого-то знания.
Пара шагов вперед по инерции — рука соскальзывает вбок по кирпичной поверхности, и кожу прошивает тупой, словно бы металлической болью, а звук разрываемого эпителия почему-то приходит, кажется, то ли с трехсекундным, то ли с пятисекундным запозданием.
Он тяжело опирается на стену всей спиной, поднимая ладонь сначала почему-то к губам, а не к глазам — теплая, совершенно не противная на вкус чуть солоноватая кровь. Глубокий порез через всю ладонь чем-то острым вроде выступающего гвоздя — глубокий, длинный, через всю ладонь — пересекающий линию жизни.
Он с несколько секунд смотрит на рубец, держа руку подальше от светло-серой куртки, и встряхивает ею несильно, пытаясь хотя бы немного сбить кровь, которая от резкого движения начинает хлестать лишь интенсивнее — чувство тревоги, как в замедленном кадре, кропотливо собирает обратно свои молекулы со всего тела, концентрируя их в груди тугим клубком, который через пару секунд растворяется в тяжелом дыхании, оставляя после себя всего лишь легкий привкус безумия.
Он удивленно оглядывается, натыкаясь взглядом лишь на пустынные внутренние улицы квартала, и, развернувшись, выходит на главную дорогу, смотря под ноги и подлавливая себя на мысли, что совершенно не помнит, как здесь оказался.

***

-Это лолшто за нахуй? - Чханёль резко тормозит и едва ли не вписывается коленками в низкий столик, невесть как оказавшийся посреди комнаты, но, надо думать, не без участия кого-то из гадов, судя по оживленным дрыгающимся ножкам.
Две пары дико и молча вращающихся глаз в качестве реакции, а вот наглая голубоволосая макушка и вовсе не собирается, кажется, даже оборачивается на зычный вопль.
-Ладно, - миролюбиво уступает Чханёль, слегка помедлив. - Поставлю вопрос по-другому. Это что за пиздец имеет место быть в данный конкретный момент времени?
Тэиль, по-прежнему не оборачиваясь, лениво дергает плечом, отчего две высокие и узкие клетки, сплетенные из эпсилон-материи, начинают гореть ярче и слегка искрить, обжигая мраморный мол горячими каплями. Стоящие внутри в стиле «руки по швам» двое работников - судя по ленточкам - Отдела Мелких Гадостей ещё сильнее таращат и без того смахивающие на синдром базедовой болезни глаза и пытаются что-то втихую показать на пальцах. Присмотревшись, Чханёль узнает в неудачниках Сонёля и Сынни.
-Ползи куда хромал, - Тэиль разворачивается и скрещивает на груди руки, сводя у переносицы не менее голубые, чем волосы, брови. - Я играю, не видишь, что ли? Не лезь в мою песочницу, чудовище химзавитое.
Чханёль с пару секунд моргает, а потом расплывается в широкой, слегка маньячной и не вызывающей ровно никакого доверия улыбке.
-Хим какое-какое?
Тэиль едва ли не рычит — голос от природы низкий, хрипловатый и сиплый даже, не особо вяжущийся с внешностью, но в принципе предполагаемый; нетерпеливо щелкает пальцами, генерируя на кончиках крошечные шарики эпсилон-материи, и запускает их в такие же эпсилон-клетки, в которые заключены Исполнители Гадостей. Микросферы, будучи подвижными и невесомыми, влетают в поле клеток и начинают хаотически двигаться в стиле броуновского движения, ударяясь о стенки и не имея возможности вылететь — Исполнители же Гадостей, для который проще сдохнуть, чем прикоснуться к эпсилону, вынуждены скакать в узком пространстве, плясать, верещать и визжать матом на ультразвуке, против которого предусмотрительный и весьма хитрозадый Тэиль поставил простенький блок. Через несколько минут эпсилон-шарики, конечно, затухают, оставшись без подпитывания создателя, и Сонёль с Сынни получают некоторое время отдыха — пока Разводному Боли снова не приспичит поиграться.
-Ебаться в сковородку, - восхищенно свистит Чханёль, хлопая в ладоши и подпрыгивая. - Мальчик, да тебе в психушку пора, э-э, милой!
Едва уворачивается от метко пущенного снаряда и поспешно убегает в сторону, дальновидно прячась за клеткой, где эпсилон-шарики не могут его достать хотя бы потому, что притягиваются родственной материей и сразу же залетают в поле клетки.
Сонёль тут же снова пытается показать что-то на пальцах, отчаянно фыркая, дико вращая глазами и вытягивая губы трубочкой — Чханёль смотрит на это дело скептически, сложив руки на груди, и без особых усилий, но все же пытается прочитать что-то по губам. Выходит нечто вроде «спаси дебила-раба твоего от припизднутого дебила-друга твоего, и да воздастся тебе на том свете за все хорошее, иначе говоря, жаловаться буду в высшие инстанции, бишь, это небе не райком». Сынни всячески поддакивает и недвусмысленно проводит ребром ладони по шее. Чханёлю становится холодно от одной мысли, как сильно могут нагадить два профессионала за все хорошее.
-Тэил-ли, а что они тебе сделали? - Добродушно спрашивает Чханёль, старательно отводя взгляд от гадов.
-На свет появились, - коротко.
-Тэил-ли, это глупый ответ.
-Насрать.
-Тэил-ли, ну что они тебе сделали, да отпусти ты этих идиотов, ещё нервы на них тратить.
-Дуй нахер.
-Тэил-ли, давай мы лучше их Ухёну сдадим? Тебе ведь не нужны неприятности?
-Давай мы тебя Ухёну сдадим.
-Тэил-ли, мы потом по Синдикату нормально ходить не сможем. Повторяю, тебе ведь не нужны недоразумения? - Голос — как у заправского детского психиатра.
-У меня вся жизнь — сплошное недоразумение.
Тэиль смеется — жестко, зло и неконтролируемо, и эпсилон-клетки взрываются искрами, заставляя Исполнителей сжаться в комок; волны боли расходятся от эпицентра к периферии, и Чханёль делает шаг назад, почему-то безумно, просто безумно радуясь, что у него есть некоторый иммунитет против родственных способностей.
Вынужденно, конечно, родственных.
Сонёль медленно, с трудом поворачивается в узком пространстве, и Чханёлю становится страшно — глаза Исполнителя слезятся зеленой альфа-материей, чей оттенок притупляется сиянием эпсилона, и сосуды в белках идут красными трещинами, прочерчивая радужку и сам зрачок. Ёль лихорадочно пытается вспомнить, как правильно блокировать стереометрические эпсилон-плетения, но не может вспомнить ни одной уязвимой точки — и не потому, что их нет, а потому, что в памяти ни черта не держится.
Обе фиолетово-розовые эпсилон-клетки затухают и рушатся в один момент, расплетаясь и распадаясь на отдельные нити, некоторое время существующие ещё, а потом растворяющиеся в воздухе. Пэкхён опускает поднятую левую руку, одним грациозным движением оказываясь перед Тэилем, когда тот порывается восстановить — Разводной беспомощно замирает перед Координатором, издавая тихий, болезненный стон.
Чханёль знает — здесь и сейчас все решают знания и опыт, но никак не сила. А Тэилю — ему наверное сейчас очень, до одури просто больно. Чханёль знает, как умеет Пэкхён успокаивать и останавливать.
Пэкхён слегка подталкивает Тэиля к Чханёлю — тот покорно подходит и останавливается, пустым и совершенно шокированным взглядом уставившись перед собой.
-Ёль, уведи.
Сонёль и Сынни не двигаются с места, альфа-материя зеленоватыми струйками стекает по скулам, растворяясь ещё задолго до касания и горизонтальной поверхностью.
-Он придет в себя примерно через час.
-К вечернему сету.
-Уведи уже.

-Послушай, Чунмён! - Пэкхён еле сдерживается, чтобы не сорваться на крик, и дико кривит губы, когда Координатор Смерти даже не поднимает головы на звук. Чунмён слишком почему-то привязан к вечерним сетам, и всегда готовит их вдумчиво и с явным удовольствием.
И сейчас — кипы разнарядок, их больше, чем утром, но меньше, чем днем, исписаны все канцелярски-ровным и идентичным почерком, который можно увидеть на любой из разнарядок Отдела Смерти. У других Отделов и почерки тоже другие, но по большей части без особых отличий, разве что наклон разнится ощутимо.
-Чунмён, - Пэкхён думает сначала смахнуть к чертям со стола все бумаги, но опасается и лишь упирается ладонями в столешницу, с трудом сдерживая злость и желание сделать что-нибудь физически болезненное с этими совершенно белыми и совершенно тонкими пальцами, которые, кажется, ни разу не чувствовали на себе чернильных пятен.
Координатор Смерти медленно откладывает перьевую ручку и откидывается на спинку кресла, глядя на Координатора Боли сквозь почти полностью уже закрывающую глаза рваную челку.
-Да, Пэкхён? - Чунмён отвечает убийственно вежливо и спокойно, хотя в глазах — Пэкхён может поклясться — в тугой клубок смешивается омикрон, пи, сигма, ро и тау с ядром в виде эпсилона.
-Тебе не кажется, - Пэкхён скрещивает на груди руки и делает несколько шагов назад, устало прикрывая глаза. - Тебе не кажется, что ты сам должен разбираться с последствиями своих ошибок?
Координатор Смерти не двигается — только кончики пальцев на руках, сложенных на столе, чуть напрягаются, оставляя на тонкой пергаментной бумаге черновика еле заметный след.
-Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Холодный голос срывается с прохладных, твердых губ и, на считанные мгновения зависнув в воздухе, отвесно падает вниз, разбиваясь хрустальным бокалом на мириады осколков, отражающихся голубовато-серебристым оттенком в свете люстр. Пэкхён замирает, вслушиваясь в это безумное послевкусие, и смеется — тихо, зло и надменно. Ах ну да, какие могут быть ошибки у «о всевеличайшего Координатора Отдела Смерти», идеальной машины для убийств и бумажной бюрократии, непревзойденного мастера номенклатуры и интриг. Подсознание мгновенно сковывает мертвенным тонким обручем, как те, что обвивают шеи кукол — сковывает и сдавливает, уменьшая диаметр и закрывая доступ кислороду. Пэкхён сжимает зубы, поднимая голову — молчаливое противостояние, и Чунмён улыбается уголком губ, нейтрализуя технику.
-Не строй из себя деревенского, смертник, - тихо говорит Координатор Отдела Боли, глядя на Чунмёна прямым, ничего не скрывающим взглядом. - Я не обязан нести ответственность и отдуваться за то, что ты когда-то промахнулся. О нет, Чунмён, ты не промахнулся...
Пэкхён криво улыбается.
-Ты даже не захотел попадать.
Координатор Отдела Боли разворачивается и спокойно направляется к двери, лишь на мгновение замирая около неё и положив ладонь на резную ручку.
-Чунмён, - все также негромко и без напряжения, с точным знанием того, что как бы тихо ни было — услышит. - Я не должен, я не собираюсь больше. Чунмён, я не причастен к тому, что тогда произошло. А Тэиль не виноват в том, что ты, прекрасно зная, чем это может обернуться, отдал его в мой Отдел.
Вновь кривая и даже отчасти горькая улыбка.
-Ведь это я из нас двоих не имею способностей к диагностике.
Пэкхён оборачивается в последний раз.
-Глупо получилось, правда?..

Чунмён долго смотрит на сложенные руки, не поднимая взгляда на закрывшуюся дверь: в голове — впервые за долгое время — хаотический сумбур, радужными шипами стремящийся разорвать тонкую стальную пленку самообладания и заставить истечь ментальной кровью материй. Он берет из стопки первую попавшуюся разнарядку и пробегает её взглядом — ничего особенного, только кожу режет до странности сильно и неприятно. Координатор Смерти откладывает её и вновь откидывается на спинку кресла, устало закрывая глаза.
Ошибка? Промах? Ничуть — Пэкхён редко ошибается, надо отдать ему должное.

Просто у Чунмёна не было тогда времени размышлять и разбираться — на тонкой грани между реальностью и подсознанием сплеталась техника подчинения для последнего материального сосуда — эпсилон-куклы.

***
Дробный стук в дверь заставляет Криса встрепенуться и поднять голову от книги, растерянно глядя на часы и отмечая, что они в очередной раз пропускают звонок будильника — один раз окунувшись в книгу исполнительных техник, оторваться слишком сложно хотя бы потому, что на неё накладывается специальное заклятие «вечного школьника», заставляющее скрупулезно разбирать материал до конца. Тут-то, собственно, и спасает резкая трель будильника, напоминающая, что пора бы уже в Синдикат к вечернему сету. Между сетами Крис находиться в здании не любит.
Он встает и открывает дверь; совсем не удивляется, встречая на пороге полностью одетого и радостно улыбающегося Луханя — Разводной, пожалуй, единственный, кто способен обойти крисовские охранки, созданные, впрочем, не без его деятельной помощи.
-Эйо? Ты идешь на сет?
Крис приподнимает брови, отступая и давая Луханю пройти внутрь, но тот лишь нетерпеливо мотает головой и машет рукой, де, я на секунду.
-Ну так?
-Бьешь рекорды глупых вопросов? Конечно, иду.
«Куда же деться».
-Так давай собирайся быстрее, пятнадцать минут до раздачи осталось, потом ведь дерьма не расхлебаем, ты что, опять эти дебильные учебники читаешь, тебе заняться, что ли, нечем, ну быстрее же, ты как черепаха, ей-богу, да красивый, красивый, пе-ре-стань мяться перед зеркалом, пошли!
Лухань тарахтит, как автомат с бесконечным магазином патронов, не разделяя предложений и не выделяя их интонациями; Крис едва ли не хватается за голову и выскакивает из дома через рекордные восемь минут, и все это время Разводной не перестает трещать, подгонять и угрожать.
Весьма, в общем-то, эффективно.

Для Криса никогда не являлось секретом, что Лухань сам по себе не совсем типичный синдикатовец — и не в том плане, что в чем-то отличается по силовой кондиции, а в плане самого взгляда на реальность и отношения к окружающим. Исключается злобность и подлость, значительно приуменьшается естественное желание встать на ступеньку выше остальных, наступив на пару лысых макушек и избежав скольжения; сарказм и ирония — больше для насмешки, чем для унижения, а открытость — не карточный шулерский ход, а нечто само собой разумеющееся. Иногда Крис думает, что Лухань — это случайно потерявшийся в этом мире человек из Верхнего мира.
Наверное, только поэтому Крис совсем не удивляется, когда Лухань запросто берет его за руку, крепко сплетая пальцы и жмурясь на заходящее белое солнце — только вздрагивает, чувствуя прикосновения к перчатке поверх только что заново восстановленной руки. Даже сквозь ткань чувствуется, что пальцы у Разводного теплые, почти горячие и очень чуткие.
-Чтоб не потеряться, - просто и серьезно поясняет он, а Крис верит — просто потому, что Лухань очень редко гуляет по Городу, перемещаясь телепортациями и с лихвой восполняя потребность в ходьбе в Верхнем мире.
Разводной чуть замедляет шаг и сжимает руку Криса сильнее, заставляя того поморщиться — и вопросительно смотрит чуть снизу вверх из-за разницы в росте.
-Рука? - больше утверждение, чем вопрос, и Крис с вероятностью в девяносто процентов предполагает, что Лухань при первом же касании понял если и не то, что конкретно произошло, то уж явно осознал, чем и как было причинено увечье. - Разнарядка? Пси? Нет...
Лухань отпускает руку Криса.
-Кай?
Исполнитель приподнимает ворот куртки, пряча болезненное искривление губ от одного только звучания имени.
-Ты избаловал меня безупречной работой, - с насмешкой уходит он от прямого ответа, а Лухань с оттенком осуждения качает головой, рассеянно глядя под ноги и старательно наступая на попадающиеся посреди дороги мелкие камни.
-Ею избаловал тебя не я, - отвечает он спокойно, поднимая на Криса твердый, прямой взгляд. - И все же... Зря, наверное, ты все это.
Не оборачиваясь, чуть ускоряет шаг, уходя вперед, и резко останавливается, заставляя Криса случайно натолкнуться на острое плечо.
-Зря, - повторяет Разводной задумчиво, но тут же встряхивает головой, с трудом возвращая улыбку на побелевшие губы. - Идем скорее — я все-таки надеюсь, что разнарядку нам дадут одну на двоих.
Усмехается.
-Не могу с другими Исполнителями, глаза повыцарапывать хочется.

***
-Пацаны, атас, вали-и-и-и-им! - Прямо перед носом Криса выскакивает растрепанное, раскравшевшееся нечто в зеленой ленточке, в котором Исполнитель Смерти с трудом узнает Ильхуна. - Пиздец, что встал, ты думаешь, тебя это не касается?!
В голосе Исполнителя Раздора — переизбыток паники, явное переигрывание.
-Эм... - Лухань осторожно выглядывает из-за плеча Криса и с интересом осматривается по сторонам. Ильхун подскакивает на месте.
-Что, думаете, раз в Отделе Смерти, так крутые, что ли? Да когда Тонун начинает про коней в яблоках петь, пизда наступит всем, начиная с ва...
Откуда-то с содомическими воплями выскакивает Минхёк, вцепляясь в Ильхуна и элегически вращая глазами — оба работника Раздора верещат, больше напуганные друг другом, чем конями в яблоках, и, обнявшись, убегают, панически поскальзываясь на мраморном полу и роняя из карманов разнарядки.
-Э? - Лухань, коротко.
-Нет, ну а что ты меня спрашиваешь-то, - Крис трет пальцем переносицу, встряхивая головой и направляясь в теоретическую сторону Отдела Смерти — учитывая истерики повсюду, какой-то умник мог опять намудрить с пятым измерением.

-О. О, о, о!.. - Тонун появляется как-то совсем внезапно из боковой галереи, и Крис останавливается, в жесте притворного уважения склоняя набок голову. Лухань приветливо улыбается. - О.
Крис в который раз думает, что мир ебанулся, а Координатор Отдела Раздора деятельно осматривается по сторонам и даже заглядывает за крисовское плечо, будто надеясь увидеть там кого-то, кроме Луханя.
-Эй вы, не видали моих красавцев? У меня тут к ним дельце.
Крис кивает в нужную сторону, Лухань качает головой. Тонун щурится с подозрением, а потом взмахивает рукой.
-Лвадно уж, болезные, вас там Чунмён уже хрен знает сколько ждет, вы поторопитесь, что ли, - достает из кармана яблоко. - По яблочку?..
Откуда-то доносятся страдальческие стоны.

Гладкий белый лист разнарядки жжет пальцы, и Лухань смотрит на него непонимающим, растерянным взглядом — совершенно новое, тревожное чувство рождается в солнечным сплетении, особым видом диффузии распространяясь по телу.
-Прошу прощения, - Разводной делает шаг назад. - Нельзя ли сменить? Было бы неплохо побольше, а то совсем легкая.
Чунмён приподнимает брови, умело расширяя зрачки в самой точной пропорции — чтобы не переборщить, но и дотянуть до требуемого уровня недоумения.
-Это последняя.

-Удачно?
-Ага. Не очень большая, сможем зависнуть в Верхнем мире.
-Дай глянуть.
Крис вытягивает из пальцев Луханя лист, и Разводной шипит, поднося ладонь к губам — острый край разнарядки больно рассекает тонкую кожу между большим и указательным пальцем. Крови почти нет, но боль ощутимая — будто опасной бритвой слегка плашмя, но срезав верхний слой кожи.

***
Чунмён, сложив руки на груди, разглядывает Кая чуть издали, не приближаясь к кровати — для него, Координатора Смерти, ничего не стоит обойти охранки личной квартиры, тем более — собственной, пусть уже и бывшей, квартиры.
Чонин в этом полусне, больше похожим на кому, выглядит очень умиротворенным, хоть и полностью пустым — даже без диагностического взгляда; Чунмён моргает, фокусируя зрение — реальность вокруг тут же вспыхивает радужным разнообразием оттенков материй. Экзоскелет Разводного целиком новый, без единой трещины и с характерными для стиля Чунмёна сложными плетениями, соединенными специальными переходными узлами нейтральной альфы. Он уже почти полностью обесцвечен — в визуале никаких составляющих, кроме пси и альфы, которая сменяет оттенок на бесцветный самой последний. Абсолютно новая, безупречная оболочка — но только лишь оболочка, и суть пуста, ей лишь предстоит наполниться новой силой — и никто не может предугадать, сколько времени это займет.
Чунмён осторожно опускается на край постели, кончиками пальцев прикасаясь к шее Кая и проверяя пульс — Разводной пусть и одет полностью, но шея открыта. Ровно, спокойно, замедленно, — по сравнению с нормой — безошибочно, гулко.
Кай распахивает темные, слишком глубокие глаза.
Чунмён не успевает сориентироваться, когда Чонин сцепляет пальцы на его запястьях, резко притягивая к себе и тут же отталкивая, но не отпуская и только заставляя принять вертикальное положение — на коже тут же проявляются красные следы, и Чунмён, растерявшись, но не испытывая особого страха, дергается, но тут же успокаивается.
Он точно знает — Кай пуст до дна, завершающий этап восстановления ещё даже не стартовал. Взгляд Чонина — безумный голод.
На грани между реальностью и подсознанием Би-Бом тревожно распахивает глаза, пустым взглядом всматриваясь вперед.
Кай — пуст, Чунмён — полон; Кай — в полусне, Чунмён — на стыке подсознания и реальности, и все, в чем может быть гипотетический контраст — лишь сила, которая побуждает в одном желание уравновесить количество, а в другом — не допустить синхронизации сообщающихся сосудов.
Кай резко заводит руки Чунмёна за спину, не обращая внимания на насмешливый, издевательский взгляд — приближается максимально близко, почти соприкасаясь с ним губами.
От них веет холодом и сладостью.
На грани реальности и подсознания происходит лишь одно движение: поднимает голову свернувшийся в углу пентаграммы уютным кошачьим клубком Юквон — поднимает и издает дикое, разрывающее слух шипение, одним грациозным движением вскакивая и покидая общий круг.
Огненно-рыжая вспышка сигма-материи — Кая отбрасывает назад, так и не возвращая в сознательное состояние, а Чунмён трет пальцами правой руки запястье левой, зло искривляя губы.

***
-Последняя?..
Лухань оборачивается, глядя, как Крис осторожно разминает ноющую тупой болью правую руку, и ободряюще кивает, сворачивая разнарядку и убирая её в карман.
-Да. Рэди, стэди?..
-Гоу, - заканчивает Крис без улыбки, чувствуя, как мю-материя обволакивает привычным, сливочно-молочным ощущением, легким и сладковатым, но на выходе отчего-то совсем немного горьким и прохладным.

-Тридцать семь градусов северной широты, сто двадцать семь — восточной долготы, - слышится где-то сбоку мягкий голос Луханя, и Крис равнодушно кивает — ему все равно.
Какой-то очередной суетливый, высокий город, много неона и ксенона даже вечером — глаз не режет, но неприятно.
-Где?..
-Стой, - Лухань делает несколько шагов вперед и останавливается, беспомощно оборачиваясь и растерянно кидая взгляд назад, на Криса. - Я не могу понять...
Оживленный пешеходный переход, сложный, горящий трехцветием светофора перекресток четырех дорог — и множество людей даже для вечернего времени. Гудящие автомобили, визги шин, то затихающая, то вновь возникающая музыка из закрывающихся и открывающихся дверей магазинов на проспекте.
-Я ведь верно...
Лухань делает неосторожный шаг вперед, выходя на проезжую часть — автомобиль прошивает его насквозь, не причинив никакого вреда.
-Я ведь верно все...

Раз-два-три — пешеходный переход. Раз-два-три — последние секунды. Раз-два-три — один из автомобилей срывается с места раньше, раз-два-три — стройный мальчик в светло-серой куртке, высоких белых кроссовках и с перебинтованной правой ладонью.
Раз-два-три, в глазах Луханя за мгновение — черно-белый фильм длиною в жизнь.

Разводной срывается с места, задыхаясь от бьющего в легкие холодного, пропитанного неоном воздуха.
-Сехун!..

Раз-два-три.

запись создана: 23.10.2012 в 18:38

@темы: музыка, фанфики, Сухо, ЕХО просто што.

---

Blahblahblah

Те, кто провел со мной немало времени, прекрасно знают мое отношение к преданности и то, что меня в этом плане очень сильно кидает из крайности в крайность. Сейчас я хочу порассуждать, пожалуй, категориями футбольного болельщика
Я ненавижу, просто не терплю и не перевариваю глорихантерство. Глорики - это глобальный пиздец, проблема моральной стороны коммерческого (к сожалению) вопроса и просто гнусное, блять его, дерьмо.
Я ненавижу глорихантеров и даже в кей-попе начинаю мыслить футбольными категориями.

Я ехала с турбазы больше двух часов по вечерней дороге и слушала альбом блокби - слушала долго и помногу, не заметив, как почти каждая из него песня перекочевала в .playlist 1, где всего около сотни песен, которые мне нужны больше всего. Ведь механизм какой - в плеер сливается сначала все без разбору, а потом в плейлисты сортируется требуемое.
И как-то так вышло, что из альбома блоков туда попало больше, чем можно. Чем можно мне - я свои пределы знаю прекрасно. число А называется пределом функции f(x) в точке x-ноль и обозначается f(x)=A, если для любого числа эпсилон больше нуля существует такое число сигма больше нуля... простите

Я ведь тогда подумала, что бибиси, наверное, безумно счастливые люди - у них ведь есть такая - я не знаю эпитета даже - такая группа, такие невероятные ребята, совершенно идеальные (ну же) и безошибочные
мне все правда тогда казалось безошибочным рьяхххаа, как сказал бы Тхэиль посреди партии Зико
А потом я подумала, что тоже до безумия хотела бы быть бибиси, чтобы «они» стали «мы», а «у них» стало «у нас»
А потом, ещё позже чуть-чуть, я поняла, что не то чтобы никогда, но ещё долгое время не смогу назвать блокби и бибиси «мы», «наш», «у нас»
Вы, у вас, у них
Для меня ведь, по сути, даже инспирит не «мы», да, черт возьми, даже экзотики мне не «мы», хотя я считаю, что немного все же сделала что-то для этого фэндома. Только одних людей я могу назвать «мы», хотя я хотела бы, чтобы их было больше.
Это, блядь, больно, потому что я хочу быть «мы», но я мыслю футбольными категориями какой-то уже устоявшейся за годы боления чести и верности самой себе. Я хочу встать на стол и проорать нечто вроде ХЭЙ БИБИСИ ПРИНИМАЙТЕ В РЯДЫ НОВЕНЬКОГО
Но я не сделаю, и не потому, что выебываюсь, а потому, что реально пока не могу - по множеству причин.

Я бралась за блокби дважды до этого момента. Впервые я залипла на Зико, но это не удержало меня дольше двух дней; второй раз - на Юквона времен налины, но и это - мини-эра в пару недель, после чего я позабывала даже имена. Впрочем, неудивительно
Ни Зико, ни Юквон (при всей моей реальной симпатии к ним) не те, кто может свести меня с ума и заставить нырнуть с головой. Тогда я не видела и не слышала совершенно ничего, не понимала и понимать не желала; может теперь просто изменилось что-то, и я посмотрела на этих ребят с другого слегка ракурса
А самым ближайшим в этом ракурсе оказался Тхэиль.

Так и получилось, что я нашла того, кто смог меня свести с ума - и никто, пожалуй, не знает, как паршивобольно делает мне этот человек.

И пока рано говорить об этом кому-то, кроме самой себя. )

...

.моар Тхэиля в вашей ленте

@музыка: where are you

@темы: музыка, формула счастья, би эл оу си кей

---

Ни о чем

Встретила в тви-ленте.
И вдруг стало ужасно, просто ужасно тоскливо и больно.

Мне снова снятся сны, они яркие и красивые, красивые в своем ужасе и кошмаре, я все больше вижу красоты, я все меньше разделяю границы разных реальностей, но мне не нужно, я всегда жила в своем мире, но приди, и я буду жить для тебя и в твоем

@темы: музыка, формула счастья

---

Разнарядка .sp [псто #3]

Название: Разнарядка .sp
Фэндом: EXO-K|M + !mention other
Пейринг: Крис/Сухо (Чунмён), Чханёль/Пэкхён, Кай, Лухань, Лэй, Сехун + остальные участники + участники других k-pop групп !mention
Жанр: фэнтэзи, мистика, слэш, ангст, повседневность, драма, психология, философия
Рейтинг: PG-13
Статус: в процессе написания, написано 6 частей, 42 страницы
От автора: пляшем, хуле





.parts 1, 2

.parts 3, 4

5. Dividing reality

-Странно так получается, - говорит Сонгю задумчиво. - Все люди как люди — ну, в смысле, у всех Отделов Координатор — сильнейшее существо, а у Боли все опять через задницу.
-Может быть, - Сынхо пожимает плечами. - Ты о Тэиле? Куда нам, иллюзионистам, знать...
-Может, поэтому Пэкхён такой пмсный?
-Боль вообще по жизни пмсная штука, Сонгю (с)
Диалоги Отдела Иллюзий

В Город стучится эфемерное понятие утра, когда черное солнце постепенно становится белым и вновь окрашивает залитые ночью чернилами улицы, переулки и площади; окрашивает, начиная как всегда с центра и заканчивая окраинами — сперва южными, затем восточными, западными и, наконец, северными — та изолированная от Города часть, что жители называют Полисом, совершенно автономная территория, на которой живут служители Синдиката.
Город, север, Полис — отдельный мир, полностью состоящий из абсолютно одинаковых высотных зданий, отделенных друг от друга узкими, чистыми улицами; отдельный мир со своими законами, где в одном здании не могут жить существа с черными и белыми лентами, а с черными и красными, к примеру, могут; отдельный мир, где зеленые ленты соседствуют с циановыми, охряные можно встретить в любом доме, а золотистые предпочитают жить отдельно — там, где никто не видит и не мешает. Отдельный мир, в котором место есть только служителям — вечным механизмам, вечным деталям и вечным рабам Системы.

***

Крис, хмуро зевая, выходит из квартиры на лестничную площадку и автоматически поворачивает в замке ключ — здесь он скорее лишь для предосторожности, со всем и без того справляются охранные коды; где-то этажом выше гулко хлопает дверь, и слышится тихая, злобная ругань Луханя — наверное, экранные щиты вокруг его квартиры снова подпорчены мелкой сошкой, которая все ещё упорно считает, что Хань держит дома какие-то документы с секретами его ментального могущества.
Значит, придется латать — Лухань этого дела не любит, поэтому просто сносит старое и строит новое. Крис наощупь проверяет свои «охранки» - работают.
Ну кому же хочется ходить с поменянными местами руками и ногами.
Сверху слышится радостное хихиканье и звук одинокого шага в никуда — Лухань умеет очень быстро создавать экраны с подъебом и любит даже по Городу перемещаться телепортациями.
Буржуй.
Крис усмехается беззлобно и разворачивается, глядя на часы — в Синдикат опаздывать пусть и разрешается тем, кто может «замолчать» фейсконтроль на входе, но лучше все же не стоит, если твой начальник — никто иной, как Координатор Отдела Смерти, который пусть и издевательски справедлив, но совсем не прочь натравить в качестве наказания кого-нибудь из Отдела Боли. А лучше даже — Страданий, потому что страдальцы отчего-то особенно любят главу Отдела Смерти и готовы подчиняться ему ничуть не меньше, чем собственному.
И нос к носу сталкивается с Каем, спокойно закрывающим дверь соседней квартиры.

Она давно пустует — очень давно, с тех пор, как Чунмён стал Координатором и прекратил покидать здание Синдиката.

-Что ты здесь делаешь?
Крис поначалу теряется, видя слишком давно запертую дверь открытой; делает шаг назад, чтобы избежать тактильного контакта с Каем, и скрещивает на груди руки, скривив губы и надеясь, что по виду все будет ясно.
А Чонину неясно — или же просто он делает вид, что неясно.
-Живу, вестимо, - ровно отвечает Кай, глядя очень прямо и столь же равнодушно. - Ну, разнарядки там получаю, со злом сражаюсь, помогаю бездомным и возвращаю счастье заблудшим душам... Веревкой, мылом, бритвой, морфином, цианистым калием. Счастье возвращаю.
Одет Кай ровно так, как требует от него работа типичного Разводного — ничего лишнего, но можно побаловаться бижутерией в виде напульсников, браслетов или прочей усиливающей и корректирующей действие материи мишуры. Такие штучки полезны для начинающих — скажем, правильно сотканный браслет-корректор способен пусть и незначительно, но поправить положение неверно наложенной пентаграммы или, если прописать определенный режим, выставить завесу остановки времени без участия самого Разводного. Правда, хороши эти игрушки лишь на первое время — потом начинают нагло вампирить силу, и на руках опытных служащих уже ничего не встретишь — во-первых, не нужно по причине могущества, во-вторых — зачем кому-то отдавать собственную силу, если можешь сделать сам.
А Лухань всегда таскает на запястьях целые наборы плетеных — правда, абсолютно безобидные украшения. Да и Чунмён этим грешит, вспоминает Крис — в груди неприятным чувством сжимается комок контролирующей боли.
-Живешь, значит...
Крис отворачивается и спускается вниз по лестнице, не оглядываясь — подумаешь, новый сосед по Синдикату, эка невидаль; подумаешь, до странности глупое совпадение — с какого черта нужно было подселять его именно сюда? Подумаешь, пустующая квартира существа, ставшего впоследствии Координатором Смерти, вновь обретает хозяина — с кем не бывает? Крис не оборачивается, но знает, что Кай пойдет вслед за ним — он ещё не настолько обжился в Городе, чтобы и здесь использовать технику телепортации, которая в Верхнем мире плетется в разы проще и понятнее.
А Лухань — буржуй, и никогда не ходит в Синдикат пешком.

***
Кевин неторопливо, будто растягивая удовольствие, разворачивает конфетный фантик, доставая довольно большой шоколадный шарик — осматривает со всех сторон и откусывает половину, с интересом отмечая, что в этот раз начинка кремовая и уже не такая вкусная, как до этого — кофейная. Уже без пафоса доедает конфету и принимается за следующую — с виду они все одинаковые, и Координатор Страданий, как ни гадает, не может найти любимую.
Чунмён, не отрываясь от бумаг, ставит на соседнем листе-черновике очередную равнодушную галочку.
-Сколько там? - невнятно бормочет Кевин, вытягивая шею, чтобы рассмотреть записи поближе, но натыкается лишь на материальную завесу и острый кончик наточенного карандаша.
-Тридцать семь, - отвечает Чунмён, даже не глядя на столбец пометок — и без этого в памяти хранится даже такая мелочь, как съеденные Координатором Отдела Страданий конфеты. - Послушай, Кев, заработаешь сахарный диабет и испортишь тело — я не буду делать тебе поблажек, менять оболочки, латать экзоскелет и все такое прочее. Распылю, как и всех остальных.
Координатор Смерти вновь возвращается к бумагам, сдувая с глаз прямую челку и, короткими взглядами считывая разные бумаги, систематизирует полученный с разнарядок материал; Кевин с грустью смотрит на очередную конфету и, вздохнув, отправляет её в рот.
Вкусно. Кофейная.
У служителей Синдиката есть, пожалуй, единственная существенная слабость помимо личностных — крайняя склонность к подхватыванию вредных и зачастую опасных для существования привычек Верхнего мира. Отсутствует любое подобие здравомыслия, силы воли и сдержанности — так, многие, кто часто бывает наверху, могут подхватить зависимость от курения, наркотиков или других запрещенных веществ; реже — гиперсексуальность, страсть к сладкому или алкогольным напиткам — конечно, все это остается в рамках и никак не влияет на суть, но разрушает само тело таким же образом, как и тела людей.
Разница в том, что тела синдикатовцев можно залатать с помощью плетения нового экзоскелета или вовсе заменить — именно поэтому никто из тех, кто поддался влиянию (впрочем, таких немного совсем) не стремятся как-то себя ограничивать, зная, что им это ничем не грозит. Другое дело, что полномочиями на действия с телами обладает лишь Координатор Отдела Смерти — Чунмён же, вопреки своим предшественникам, не терпит возиться с такими делами, поэтому просто распыляет разом и тела, и сущности.
Довел себя — не жди, что кто-нибудь пожалеет и поправит положение.
Чунмён недовольно кривит губы и указывает Кевину на внушительную горку шелестящих конфетных фантиков — Координатор Страданий истолковывает жест верно и сгребает их в кучу, делая вид, что убирает, и незаметно засовывает под стопку книг.
-Что ты там так долго делаешь? - Кевин разваливается в кресле кабинета Координатора Смерти, словно у себя дома — Чунмён против ничего не имеет. До поры до времени.
-Скоро сет, перекидываю разнарядки, - отвечает Координатор Смерти, помедлив. - Мёнсу все ещё путает материи и периодически попадает во временные провалы — я элементарно из соображений эффективности не могу дать ему сложную разнарядку. А они тут все такие - приходится выбирать легче, чтобы до конца не терять Разводного.
Кевин хмурится, склоняя набок голову.
-Мёнсу? Честно говоря, я так и не понял, что за хуеверть с ним произошла — полгода реабилитации...
Координатор Страданий зорким глазом наблюдает, как Координатор Смерти поднимается из-за стола и по-кошачьи потягивается — под тонкой шелковой рубашкой просматриваются очертания ребер и тонкая, стройная талия; никакой угловатости в кевиновском стиле и в помине нет — только плавные, ровные и гибкие линии.
О вопросе Кевин не напоминает, прекрасно зная, что если Чунмён сочтет нужным — ответит. Зачастую, правда, не считает.
-Полное выбивание сути, - Чунмён говорит ровно, спокойно и равнодушно, отвернувшись к окну и наблюдая за белым, словно бумага, солнцем. - Даже зацепиться не за что было — пришлось заново плести экзоскелет и вкладывать пси-материю обратно. Мёнсу об этом не знает — считает, что выбивание было частичным. Память я ему заменил — без воспоминаний он просуществует немного дольше, чем ему осталось бы в ином случае.
Кевин чувствует, как изнутри поднимается волна тошноты — он, как Координатор, неплохо знает о случаях выбивания сути из служителей-синдикатовцев, когда их собственная пси-материя со вписанным в неё кодом способности оказывается выбита из тела насильственным путем. Бывают ситуации, когда материя оказывается вне тела не до конца — тогда можно вернуть её пусть и болезненно, но довольно безопасно, и это в меньшей степени повлияет на срок существования синдикатовца. А при полном выбивании — даже если экзоскелет был полностью восстановлен — можно отсчитывать месяцы до неизбежной и медленной смерти.
-На разнарядке? - тихо спрашивает Координатор Страданий, глядя в сторону.
-Да. Хоя не уследил.
Распространенный случай — когда Разводной попадает под атаку высвобожденной из человеческого тела пси-материи, и Исполнитель не успевает заключить её в застывший шар — последняя ипостась птицы, перед которой Разводной полностью беззащитен.
А ведь никто никому ничего не обязан.
Чунмён первым прерывает затянувшееся молчание.
-Скоро сет, - повторяет он тихо. - Почему ты все ещё не в Отделе? Разнарядки твои орлы сами получать будут?
Кевин качает головой.
-Я уже все подготовил и оставил вместо себя Эйджея — пусть мальчик учится, как правильно разбираться с бухгалтерией.
-Преемника готовишь? - Даже под челкой видно, как тонкая, яркая бровь Чунмёна саркастически изгибается.
-А то, - Кевин смеется. - Ведь ты распылишь меня, когда я загнусь от сахарного диабета.
Чунмён, оставив выпад без ответа, вновь отворачивается, отправляя ментальные метки Разводным - классический сет предполагает получение разнарядок именно менталистами, а Чунмён не привык бегать по Синдикату и раздавать разнарядки, как смешные люди на проспектах раскидывают флаеры.
Поэтому — ментальный вызов «на ковер».

Лухань появляется первым, и это явно не то, чему стоит удивляться; кидает вопросительный взгляд на Чунмёна, но получает в ответ лишь холодно-презрительный — у него, Ханя, в паре сегодня Пёнхо. Поток Разводных довольно долог и обширен — пусть и не настолько обширен, как в других Отделах, но на седьмом десятке у Чунмёна как всегда начинает рябить в глазах, голос становится ещё холоднее, ещё жестче и злее; Кису и Кори приходят одновременно — у первого в конце разнарядки в графе «Исполнитель» указано «Сокджун», у второго «Соно», и им совершенно не в новику кадровые перестановки.
Кай является одним из последних. Взгляд — напряженный, но без испуга, слегка вызывающий, но — отчасти растерянный.
-Мю-материя, - говорит Чунмён, протягивая Чонину разнарядку. - Чтобы вернуться обратно.

Внизу в графе «Исполнитель» указано совсем короткое имя.
«Крис».

***
-Старый интриган, - хмыкает Тонун, сидя на перилах одного из высоких балконов, болтая ногами и щурясь на движущиеся внизу фигуры.
Координатор Раздора сразу чувствует, как за плечом кто-то появляется.
-Опять в зеркало любуешься? - Спрашивает этот «кто-то» низким, объемным и насмешливым голосом Ухёна, и Координатор Отдела Мелких Гадостей пристраивается рядом, ног, правда, не свешивая, а ограничиваясь перилами.
-Я и без отражающих поверхностей знаю, что прекрасен, как цветок лотоса...
-Кувшинка болотная... Камыш.
-Что? - Тонун, холодно, обернувшись.
-Камелия, говорю, прекрасная.
-А. Ок.
-Так что там с интриганами? - Ухён, словно дирижер, встряхивает кистями рук, привычно трогает циановую ленту на шее и устремляет взгляд вниз. Тонун пожимает плечами.
-Ничего особенного. Чунмён в утреннем сете назначил новому Разводному Криса в Исполнители. Кто как, а я поржал.
Ухён с секунду переваривает информацию, явно пытаясь вспомнить и осознать, о ком вообще говорит это странное существо, которое вроде как Координатор Отдела Развода; поняв, встряхивает головой и треплет пальцами темную, практически иссиня-черную челку.
-Чунмён с ума сошел?
Тонун дергает плечом и с явным презрительным недовольством опускает вниз уголки губ.
-При всем моем уважении к Координатору Смерти, с ума он сошел ещё задолго до того, как вообще занял этот пост.
Ухён хмыкает — он не то чтобы особо против суждения, которое, как и все слова Тонуна — этого у Координатора Отдела Раздора не отнять — имеет под собой реальную почву.
-Это будет... Упорото? - Легкая улыбка.
-Есть два варианта, - Тонун спрыгивает на пол и потягивается с блаженным мурлыканьем. - Либо весело упорото, либо смертельно упорото. Хотя что уж там? Мне и то, и другое — хорошо упорото.
Координатор Отдела Раздора делает несколько шагов по направлению к выходу и оборачивается:
-Ты провел свой утренний сет?
-Разумеется, - Ухён разглядывает аккуратные ногти. - Дебильный вопрос.
-А я вот нет, - Тонун, как всегда, к собеседнику не прислушивается. - Поэтому надеюсь, что Хёнсын додумался рассовать стопку разнарядок на моем столе. Ладно, бывай, цианистый.
Тонун смеется, исчезая в стиле Разводных, а Ухён ещё долго смотрит вниз, задумчиво облизывая губы и размышляя, каков процент вероятности совершения ошибки у существа, которое ошибается слишком редко, чтобы вообще вспоминать о таком понятии, как «ошибка».

***

Сеул, Южная Корея.

Луханю крайне непривычно на исполнении видеть кого-то, кроме Криса, поэтому сравнивает он работу почти на автоматическом, непроизвольном уровне — имя в разнарядке последнее, и есть время слегка расслабиться.
Понаблюдать.
Движения у Пёнхо совсем чуть медленные, неторопливые, вкусные — в противовес крисовским, решительным, отчасти резким и проникающим в самую суть. Там, где Крис пробивает, Пёнхо разрывает тягуче, вязко и явно куда болезненнее — треск кожи, скрип костей, прогибающихся, но не ломающихся, влажный звук потревоженной крови. Все, чего нет, не было и никогда не будет в работе Криса.
И Лухань не знает, что для него вкуснее.
У Пёнхо очень длинная челка ярко-малинового с оттенком алого цвета, почти закрывающая глаза — их выражения невозможно увидеть во время убийства, но Лухань уверен, что в них, в этих глазах, нет совершенно ничего, кроме пустоты и равнодушия. Как нет ни дрожи в руках, ни тонов и полутонов в голосе, как нет слез в слезных железах и крови в венах и артериях — в них течет только боль, и от сущности остался лишь малиновый, сладкий, но холодный оттенок.
Наверное, это нормально, если любишь человека, который не может не причинять боль — а Тэиль не может, и Лухань знает это более чем точно. Ему порой кажется, что в он в принципе знает куда больше остальных синдикатовцев — но откуда и почему, осознать не в состоянии.
Пёнхо не отрывает крылья птицам пси-материи — просто сжимает пальцами грудную клетку, а затем разрывает тело пополам, начиная от дыры в ребрах и заканчивая призрачным хвостовым оперением — Лухань смотрит завороженно, не в силах оторваться, и приходит в себя лишь после того, как Пёнхо у самых его глаз ловит светящееся маховое перо, обжигающее кожу, и дует на него, распыляя в воздухе.
-Спасибо, - отвечает Лухань с трудом, не понимая, отчего в горле так сухо и жестко; Пёнхо дергает плечом и оборачивается, уходя вперед.
-Это последняя?
-Да. Пройдемся?
-Как хочешь.
Лухань хочет.

В этом странном городе, напоминающем отчего-то завихрение на панцире улитки, очень много ребят из Отдела Растленности и Отдела Пороков — золотистые ленты, мелькая, сменяются красивыми фиолетовыми и обратно, принимая в свое необъятное море оттенков боль, страдания, болезни и раздор. Совсем немного смерти и разрушенных судеб здесь, в Сеуле — черных лент Лухань почти не видит вовсе, а охряные попадаются слишком редко.
Только с крыши здания здания какого-то айдол-агентства - «TS Entertainment», читает Лухань — рукой машет смешной кудрявый и долговязый парень в охряной ленточке. То ли Зело, то ли Джело — Луханю не особо интересно.
Встроенный географический датчик в голове щелкает и выдает сводку «Южная Корея, Сеул, Новонгу», когда Лухань начинает испытывать странное, ломающее чувство — далеко в глубине черепа, где-то внизу, со стороны затылка, рождается ощущение некоего разделения, лоскутное и неприятное, дрожащее, словно желе, и столько холодное, склизкое. Оно, будто умелый нейрохирург, цепляет скальпелем реальность перед глазами Луханя и начинает разделять её и без того тонкое полотно на два ещё более прозрачных пласта — очень похожих, но не совпадающих в каких-то мелочах, рождающих отчаянный диссонанс в визуальном восприятии.
Картинки в поле зрения прыгают, и городской пейзаж дробится на молекулы, выстраивая что-то качественное иное — другой мир, другую реальность.
К горлу подкатывает тошнота. Лухань делает ещё один шаг и останавливается, опираясь рукой на холодную стену какого-то кирпичного здания.
Пёнхо, идущий впереди, оборачивается словно почувствовав что-то.
-Лухань?
Тот взмахивает рукой, показывая, что, мол, все в порядке — резкое движение отдается сильной, разрывающей болью в висках, в которых стучится что-то тщательно сдерживаемое — Лухань безошибочно чувствует присутствие экранирующих щитов, «охранок» и блоков. Здесь, в его подсознании.
Сдерживающих, не дающих, пытающихся склеить непроизвольное дробление реальности. Тело словно пробивает электрическим разрядом, и Лухань тяжело оседает на землю, стискивая пальцами виски до красных следов на бледной коже.
-Здесь, близко, совсем близко, - шепчет он, отчаянно пытаясь разорвать экраны, растоптать их, чужеродных, и залить, заменить собственной материей. - Совсем близко, но я не знаю, что...
Пёнхо осторожно опускается рядом с Луханем, невесомо касаясь его плеча и оглядываясь, когда воздух завивается в вихрь от пробежавшей мимо кучки ребят в циановых ленточках. Исполнители и Разводные Отдела Мелких Гадостей может, конечно, и рады конкретно сейчас нагадить смертельным, но взгляд Пёнхо и мощные колебания материи вокруг Луханя явно не располагают к «дружеским» потасовкам.
-Совсем близко.
Лухань с трудом встает и делает несколько неверных шагов — явно не контролируя себя и свое поведение, срывается на быстрый, неровный и энергозатратный бег; Пёнхо ничего не стоит догнать Разводного — ему, Исполнителю, вообще ничего не стоит отбегать два, три дня без перерыва на отдых. Лухань задыхается, сбивается с дыхания и с шага — спотыкается и едва ли не падает, но вновь поднимается и бежит вперед — установка «искать», ведь совсем, совсем близко, но что, где?
Колени, ладони с внутренней стороны, локти — все в кровь, и Лухань, упав на асфальт, упирается в него руками, опуская голову и сдерживая дикий, жалобный вой, больше похожий на скулеж дикого волчонка, потерявшегося в лесу. В голове — кровавая, вязкая мешанина с экранирующими щитами, прикрывающими все разорванные связи и каналы.
Пёнхо не прикасается к Луханю и не старается ему помочь — он понимает, что его силы здесь бесполезны; лишь наблюдает, чутко оглядываясь по сторонам — служебные обязательства не позволяют оставить уязвимого Разводного без охраны, так же как Разводной не имеет права оставить Исполнителя в Верхнем мире.
Лухань переворачивается на спину, выгибаясь дугой на холодном асфальте и царапая пальцами черную ленту на шее; из горла — хрип, из кончиков пальцев — кровь, и лента жадно впитывает её, вспыхивая на свету крошечными переливающимися бликами атласа.
-Близко, близко...

Лухань приходит в себя так же спонтанно — трясет головой, слепым взглядом всматриваясь в Пёнхо, и обхватывает голову руками, словно боясь потерять и больше никогда не найти её. Пёнхо опускается на корточки рядом с Разводным, протягивая руку.
Лухань делает отрицательный жест ладонью.
-Пёнхо, - голос у Разводного сиплый, сорванный и безумно усталый. - Ты ведь... Работаешь в паре с Кису? Обычно?
Тот кивает, терпеливо выжидая. Лухань откидывается назад, вновь полностью ложась на асфальт и закрывая глаза. Прохлада слегка снимает тупую боль во всем теле.
-Ты должен иметь с ним ментальную связь. Проведи экстренный вызов — я не могу перенести нас в Синдикат. Во мне нет материи...

Кису появляется только спустя пять или шесть минут — одним мимолетным взглядом оценивает обстановку и кивает Сокджуну, мол, разнарядка завершена; мягким, но уверенным движением берет руки Луханя в свои и закрывает глаза, сканируя его состояние — облизывает пересохшие губы и оглядывается на Пёнхо.
-Что здесь произошло?
-Ничего.
И самое, пожалуй, интересное, что это — правда.

Последнее, что успевает заметить Пёнхо, чувствуя, как полог мю-материи Кису обволакивает его, телепортируя в Синдикат — стройного молодого человека, испуганно смотрящего на то место, где секунду назад находился Лухань.

***
Кай надсадно закашливается, задыхаясь и захлебываясь поднявшейся к горлу волной крови — он пытается остановить её непроизвольным движением рук, но она лишь непослушно стекает по губам и пальцам на белую футболку, окрашивая её в ало-бурый оттенок.
Крис брезгливо кривит губы.
-Быстрее, - голос холодный, тон приказной. - Ты работаешь слишком медленно.
Нет.
Это ты работаешь слишком быстро.
Кай поднимает на Криса откровенный, ненавидящий и злой взгляд — совершенно трезвый и ничуть не слепой, осознанный и оттого ещё более страшный; выпрямляется, тыльной стороной ладони вытирая с губ кровь, и смеется Исполнителю в лицо.
Запах крови.
-Может, тебе бы на хуй... Побыстрее?
Чонин уже не контролирует — он в принципе ещё не умеет контролировать движение подвластных ему материй, и они клубятся вокруг него ветряными завихрениями, разноцветными и обжигающими, самопроизвольно соединяющимися в опасные растворы; Крис делает несколько шагов назад и уходит в сторону, когда Кай обрушивает на него безумный микс из всего, что есть в руках.
Крис хладнокровно усмехается — господи, ведь это так по-детски, как песком кидаться в детской песочнице с формочками и лопатками разноцветными.
И бьет. Снова.
И снова — кровь в горле клокочущими комками, дыхательные пути практически перекрыты.

-Я говорил, что будет упорото? - Тонун оборачивается к Ухёну, а тот кивает. - Так я повторю — это очень весело и упорото. И почему я чувствую себя такой скотиной?
Ухён молча и выразительно поводит плечом.
-Я знаю, о чем ты думаешь, - говорит Тонун вдруг, не отрывая взгляда от алых разводов на футболке Кая. - Нет, Нам Ухён, Координатор Смерти давно перестал допускать ошибки.

5. Something like this

Быть без сути — хуже, чем быть мертвым (с)
Пан Ёнгук, Исполнитель Отдела Разрушенных судеб

Быть без сути — да ладно, ребят, бывают вещи и пострашнее
(с) У Сансу, Разводной Отдела Растленности

Кису вздрагивает и резко поднимает голову, когда входит Чунмён - Координатор Смерти двигается по-кошачьи плавно и бесшумно, и лишь мощная смена материального фона заставляет внутренние органы скрутиться в мнимый морской узел на первые несколько секунд привыкания. Чунмён, не обращая внимания на Разводного, проходит мимо и останавливается напротив неподвижного Луханя — ноль эмоций на лице, только пальцы левой руки перебирают браслеты на запястье правой.
Лухань без сознания ещё с момента дезориентации в Верхнем мире, и Кису даже проницательным лекарским глазом не может определить, когда тот сможет прийти в себя. Чунмён, с минуту постояв, поворачивается к Кису и склоняет голову набок.
-Где это произошло?
-В том же месте, откуда я привел его в первый раз.
Чунмёну достаточно этого ответа — он удовлетворенно кивает и скрещивает на груди руки, вновь отворачиваясь и отходя в сторону; несколько минут изучает взглядом стены, тяжелые портьеры одной из многочисленных синдикатовских комнат, чьи-то оставленные на кофейном столике бокалы с водой, разрезанное на две части зеленое яблоко и фантики от конфет. Тут явно побывали Координаторы, ибо никто больше не может так бездарно терять время во время дневного - уже дневного — сета.
Чунмён меланхолически поднимает взгляд к потолку.
-Все правильно, - говорит он, помедлив. - Я предполагал, что рано или поздно он выйдет из-под контроля, но не думал, что это произойдет так скоро.
-Экраны были наложены неверно? - Кису предполагает осторожно и ненавязчиво, чувствуя, что крайне глупо, по сути, указывать Координатору на его ошибки — глупо и недальновидно, но Кису почти уверен, что сейчас Чунмён не обратит на это внимания. Как и на многое другое.
-Нет, - отвечает Координатор Смерти спокойно. - Экраны я сплел верно. Дело в другом, и мне порядком странно, что ты не понимаешь, что происходит.
Взгляд у Чунмёна насмешливый и чуть презрительный — мол, эй, детка, ты меня сейчас ужасно просто разочаровал, словами не передать. Координатор Смерти падает в кресло напротив и, закинув ногу на ногу, вновь внимательно изучает взглядом Луханя, что-то просчитывая в уме и анализируя.
-В нашей реальности сейчас происходит примерно то, что и в Верхнем мире когда-то — нечто вроде... Смены магнитных полюсов, только в нашем случае это — материя, и она создает абсолютно новый фон, причем процесс этот происходит слишком быстро, чтобы все существующие в реальности формы материи смогли быстро адаптироваться к изменениям. Формы материи — это все, что с ними так или иначе связано, все наши техники, щиты, экраны, «охранки», материи внутри тел, мы сами, в конце концов. Поэтому неудивительно, что сбиваются многие настройки — вот и здесь защитные экраны полетели ко всем чертям, и Лухань начал... Вспоминать.
Чунмён — прекрасный лектор. Кису переводит взгляд на Луханя — ему, Разводному-лекарю, работающему в Синдикате дольше самого Координатора, не нужно много времени, чтобы вспомнить тот день, когда Лухань появился в Системе.
Просто однажды Чунмён прервал их, Кису с Пёнхо, разнарядку, и, отозвав Исполнителя к другому Разводному, приказал Кису подняться в Верхний мир — 37 градусов северной широты, 127 — восточной долготы, какой-то суетливый, высокий город, и подсознание говорит какими-то загадками про «душу»; совершенно бессознательное нечто, потерявшее в один миг и имя, и суть, превратившееся в один сплошной, концентрированный сгусток материи — нечто с красивыми русыми волосами, чуть раскосыми темно-медовыми глазами и тонкой полосой белесого шрама на губе.
Нечто, которому суждено было стать вторым сильнейшим существом Отдела Смерти после Координатора — Лу Хань.
Нечто, которое Кису нес в Синдикат на руках, обжигаясь чужеродной, сильной материей — с приказом Координатора Смерти не поспоришь.
-Тогда я перекроил ему всю память, оставив только базис, - говорит Чунмён в никуда, а Кису также в никуда кивает, вспоминая, что он был единственным, кого Координатор допустил на эту процедуру, и то лишь потому, что после неё требовалась медицинская помощь. - Но суть в том, что вырезать воспоминания Луханя о пребывании в Верхнем мире, о том, что он там родился и вырос, о его связях, чувствах и прочем — мне не удалось, они оказались слишком сильными и несовместимыми с моими техниками. Поэтому я просто блокировал их экранами — но то, что блокировано, может пробиться, в отличие от того, что было вырезано и законсервировано вне тела в баночке с формалином.
Губы Чунмёна, розово-яркие и твердо-красивые, искривляются в презрительной усмешке — то ли презрение к самому себе?
-Именно по этой причине для меня было очевидно, что рано или поздно Лухань вырастет настолько, что продавить мои блоки.
Кису кажется, что Координатор Смерти давно забыл о его существовании и разговаривает больше с эфемерным «ничто и никто», как часто бывает — пустой, слегка отрешенный взгляд, насмешливая улыбка, задумчивая, совершенная не обращенная к кому-либо интонация; Разводной нервно встряхивает головой, когда Чунмён снова переходит в разговоре к нему — отчего-то по-прежнему до безумия сложно привыкнуть к этим переменам.
-Я сплету новые экранные щиты, - Чунмён встает и, подойдя вплотную к Луханю, проводит рукой над его лицом: тело Разводного тут же окутывается радужным светящимся сиянием экзоскелета, ставшего в один миг видимым любому существу, и Кису поспешно отворачивается, чтобы не обжечь кристаллик зрачка. Слишком ярко. - И настрою их на тебя — в любой момент, когда они дадут сбой и хоть немного пустят воспоминания наружу, ты должен будешь привести в действии главный механизм, нечто вроде пробки, которая разом блокирует все его ощущения.
Кису, по-прежнему опасаясь поворачиваться, кивает.
-Лухань просто впадет в безболезненную кому, если ты хотел спросить об этом, - добавляет Чунмён с усмешкой, когда Кису поводит плечом. - Главное — не опоздай.

Чунмён работает быстро, умело сплетая между собой нити разных материй и формируя из них визуально видимые словно бы лоскуты ткани, твердеющие под кончиками пальцев и превращающиеся в гладкие экраны, уменьшающиеся и безошибочно накладывающиеся на нужные участки экзоскелета в районе лица и головы Луханя. Множество цветов, оттенков и тонов, бесконечная палитра на ладонях Координатора Смерти, и это, наверное, очень больно было бы тому же Кису, вздумай он провести такой фокус; больно, пожалуй, было бы любому, кроме самого Чунмёна и — да, все совсем просто — Луханя.
Но сейчас Лухань — псевдожертва, псевдопострадавший, псевдослужащий, псвевдоразводной. И всегда им был.
Чунмён отряхивает руки, как после холодной воды, и вновь уже завершающим жестом проводит ладонью над лицом Луханя, маскируя экзоскелет и убирая последние шероховатости в технике. С секунду внимательно рассматривает закрытые глаза Разводного и удовлетворенно кивает самому себе, звонко щелкая пальцами.
-Кису, у вас с Сокджуном все ещё не закончен утренний сет, если я не слишком состарился, чтобы страдать провалами в памяти, - говорит Координатор Смерти вкрадчиво. - А право на отдых, как право на ошибку — дозволено только в случае перелома шеи.
Намек, конечно, сверхтонкий.
Кису встает и, кивнув в знак уважения, выходит, чувствуя, как в правом виске что-то неуловимо пульсирует и тянет назад — тянет довольно сильно, но не настолько, чтобы удержать на месте. То — связь с экранами, закрывающими сознание Луханя. Стоит только потянуть за нить — мгновенная телепортация, касание кончиком указательного пальца главного механизма, блок, кома.
Кису очень почему-то надеется, что ему не придется этого делать.

***

Кай небезосновательно предполагает, что все материи дальше дельты и исключая пси — при нужной, конечно, концентрации силы и желания — могут неплохо потрепать Исполнителя, если правильно увидеть точку слабости, боли или просто одно из тонких мест плетения экзоскелета.
Крис — безупречен.
Кай судорожно кашляет, пытаясь окончательно высвободить застоявшуюся в горле кровь, но она, будто издеваясь, не торопится, задерживаясь на языке и губах: он вытирает её и без того окровавленными пальцами, с трудом держа взгляд поднятым и пытаясь рассмотреть, увидеть уже наконец, где светящиеся нити дают пробоину.
Кай бил три раза — Крис безупречен.
Тело пробивает холодная дрожь, и Чонин почти чувствует, как ток крови в венах и артериях ослабевает, на выходе давая потерю тепла кожей и мышцами; тело практически не слушается, больше походит на бесполезную тотемную фигурку из сандалового дерева, ощущается ненужным и только мешающимся. Крис, приподняв брови, делает несколько шагов, приближаясь к безвольно сидящему на асфальте, опершись спиной на стену, Каю, и присаживается перед ним на корточки, склоняя с интересом голову набок. Несколько светлых прядей рассыпаются, слегка закрывая глаза.
-Лухань — хороший преподаватель, не так ли? - мягко спрашивает Исполнитель, чуть улыбнувшись. - Хороший, не говори ничего. Он упустил только одно правило: если я сказал «быстро», значит, это должно быть «быстро». Без пререканий.
Кай слабо дергает плечом — и единственное, что осталось сильного в теле — злой, ненавидящий взгляд.
-Я не обязан, - тихо, свирепо. - Ты мне — никто, чтобы я хоть каким-то образом вообще к тебе прислушивался.
Крис умело делает вид, что удивлен — миндалевидные глаза с темной, слегка отдающей на свету зеленым оттенком радужкой расширяются, яркие. Пухлые губы искривляются в подобии волчьего оскала.
-Ты — никто без Разводного. Вы все...
Кай закрывает глаза, когда к горлу подступает неотвратимая тошнота — закрывает и пропускает момент, когда Крис одним литым, единым, взбешенным движением поднимает его вверх за ворот футболки, окрашивая и свои пальцы в кровь. Хладнокровно и расчетливо наносит удар в грудь левой рукой — больше по касательной, чем по прямой, и Кая лишь отбрасывает назад, к железным перекладинам.
В последний момент Крис, сделав пальцами неуловимый жест, формирует из альфа-материи простую физическую технику, и сила удара увеличивается втрое, вбивая Чонина в поручни. Глухой, гулкий звук, еле различимый на фоне хруст. Нижняя часть спины.
Кай пытается подняться, но руки слушаются немногим лучше ног, которые теперь не двигаются совсем; он стонет еле слышно и слабо — и без того дозволено и допущено слишком много проявлений слабости.
-Тебе не кажется, - голос у Криса до безумия ровный и спокойный, - Что у «никто» не может быть власти над вопросом конкретно твоего на данный момент существования?
Сильная, твердая рука стискивает правое плечо Кая, вдавливая его в металлические поручни.
-Смотри, всего лишь одно движение...
Правая рука у Криса — в короткой, черной перчатке из плотной ткани, удивительно верно обтягивающей пальцы. Кай распахивает глаза, которые тут же от непривычки к виду материй начинает резать — здесь, прямо здесь сияние тусклее и слабее, пробоина найдена.
Но — слишком поздно.
Удар с правой у Криса ничуть не слабее, чем с левой — да и не нужно особой силы Исполнителю, чтобы провести коронную, ежедневно используемую технику пробивания грудной клетки.

Удар с правой у Криса всегда верный.
Последнее, что успевает сделать Кай — пальцами обеих рук слабо обхватить правое запястье Криса, изливая последнюю оставшуюся в истекающем кровью теле силу.
Контроль материи — ноль процентов.
Когда нет контроля, Разводной автоматически генерирует эпсилон.

***
-Ненавижу, когда у тебя такое настроение.
-Тогда ты в принципе должен меня ненавидеть.
-Что я и делаю.
-Соблюдай субординацию по отношению к Координатору.
-Бегу, теряю тапки.
Чханёль кривит губы и вертит из пальцев неприличные жесты, на что Пэкхён только раздраженно взмахивает рукой и отворачивается, собирая все бумаги на столе в одну кучу и доставая было зажигалку, чтобы избавить себя от работы, но вовремя одумываясь и вздыхая. Дышит глубоко, явно стремясь познать дзэн и взрастить в себе терпение, спокойствие и сострадание.
Чханёль хихикает.
-Снова проблемы со смертельным отделом?
-Да в задницу этих параноиков, - Пэкхён фыркает, складывая руки на груди. - У меня и без них во главе с полусумасшедшим старикашкой найдутся вопросы, требующие решения.
-Всегда знал, что ты обожаешь гиперболы. Чунмён помладше тебе будет, нет?
Пэкхён разворачивается лицом к Чханёлю и задумчиво трогает на шее белую ленточку — тот бледнеет, судорожно сглатывая и расширяя глаза от валом нахлынувшей боли; Координатор, помучив с минуту, вновь отворачивается, а Ёль тяжело дышит, восстанавливая равновесие и тоскливо думая, что самое поганое начальство — это то, у которого и кнут, и пряник - один хер. Вернее, один кнут.
-Не суть, - помедлив, отвечает Пэкхён. - Скажи мне, зеркальце мое пыльное, ты сегодня после утреннего сета сразу в Синдикат вернулся или по Верхнему миру шлялся?
-Я не шляюсь, я шхерюсь.
-Если что, я дзэн так и не познал.
Чханёль, смеясь, поднимает руки в жесте полного повиновения.
-Ладно вам, господин Координатор. Конечно, шлялся, что тут до дневного сета делать, интереснее на людей посмотреть, себя показать...
Пэкхён замечаний по поводу «себя показать» не делает — Чханёль всегда довольно осторожен и не злоупотребляет полномочиями, несмотря на откровенно хулиганское поведение и принципиальное неприятие субординации. Причина, скорее всего, в том, что за нарушение полномочий в плане «показаться людям» вызов на ковер следует не к локальному Координатору, а сразу к Координатору Отдела Смерти.
А Чунмён Чханёля не очень любит.
-Неудивительно, что ты не застал этого цирка шапито, - говорит Пэкхён задумчиво. - Правда вот цирк уехал, а клоуны остались, и я по-прежнему не знаю, куда посоветовать Химчхану засунуть своих орлов, чтобы их не нашел Тэиль. Мальчик снова теряет контроль...
Чханёль понятливо свистит, на ходу сочиняя какую-то очередную глупую песенку.
-Теперь его раздражают не только Мелкие Гадости, но и Разрушенные судьбы?
Пэкхён дергает плечом.
-Его вечно все раздражает, ты знаешь это не хуже меня. Но теперь это выливается не просто в потасовки — Тэиль работает в полную силу, совершенно забывая, что дозволение применять способности внутри Синдиката тоже имеет свои рамки. И если сейчас я могу его хоть как-то крыть, пряча Мелкие Гадости всем отделом во главе с их Координатором в бункере под землей, то пройдет не много времени, прежде чем вопрос дойдет до Чунмёна.
Пауза.
-Правда, сначала он дойдет до Кевина — если уже не дошел. А Кев единственный, кто способен наездить по ушам Чунмёну настолько, что тот разбираться даже не станет — просто выкинет всех к чертям.
Пэкхён устало трет пальцами веки, а Чханёль задумчиво грызет ноготь на большом пальце.
-Ну и пусть? - Неуверенно предлагает он, на что Координатор лишь отрицательно качает головой, красноречиво искривляя губы в какую-то нереальную синусоиду.
-Я не собираюсь терять такого Разводного, пусть и контуженного на голову, - говорит он тихо. - Он должен выработать на Отдел всего себя — вот когда выработает и совсем слетит с катушек, мне будет все равно, что с ним произойдет. А сейчас — слишком ценный материал, чтобы им разбрасываться. Да, Чханёль, Тэиль работает раз в пять быстрее и качественнее, чем ты.
Чханёль весело ржет и даже многократно хлопает ладонью по столу, изображая крайнюю степень упоротости и вытирая кулаками воображаемые кровавые слезы смеха.
Клоун.
-Как ты сейчас мою совесть-то подъебал, пять баллов просто, - говорит наконец он, успокаиваясь и медленно рисуя на лице некое подобие человеческого выражения. - А теперь, может, скажешь уже то, что хотел сказать изначально безо всяких этих сказок про психически неуравновешенных детсадовцев?

***
Все происходит в один миг.
Крис, не в силах пошевелиться, расширившимися от ужаса глазами смотрит, как по пальцам Кая, слабо сжимающим его запястье, стекает на его руку живая, слепящая эпсилон-материя - та, самая неподвластная любому Исполнителю, та, определяющая облик Разводных, их константа и главный составляющий элемент.
Та, что есть последняя капля в теле любого Разводного.
Крис с диким, безумным криком отшатывается, отпуская Чонина; правая рука, затянутая в черную перчатку, безвольно обвисает вдоль тела — запястье от кончиков пальцев и до выступающих косточек обуглено до костей, и даже крови нет, лишь светящаяся алым сукровица из потрескавшейся кожи чуть выше.
Исполнитель, зажмурив от неконтролируемой боли глаза, из-под ресниц которых стекает зеленоватая полупрозрачная жидкость, похожая на альфа-материю, с явным трудом приближается к Каю и, опустившись перед ним на колени, наносит последний удар левой.
Тот, что ежедневный и — в грудь.

Удар с левой у Криса ничуть не слабее, чем удар с правой.
Но экзоскелет, разъедаемый ментальной эпсилон-материей начиная от кончиков пальцев правой руки, дает сбой.
В грудной клетке Кая — лишь трещина, и Крис, уходя, уже не видит, как из неё начинает сочиться вязкая, до рези в глазах яркая и аномально светящаяся небесно-голубая жидкость, путающаяся в складках тонкой окровавленной футболки и прожигающая асфальт, едва её капли только касаются его поверхности.

***
-Просто мне снова начали сниться эти тризлоебучие сны, - говорит Пэкхён тихо, откидываясь на спинку стула и закрывая глаза. - Не обыкновенные, а те, после которых я просыпаюсь с нагревшейся на шее лентой.
Чханёль непонимающие треплет пальцами волнистые рыжеватые волосы.
-Когда во сне материя выплескивается?
-Да.
Пэкхён, по-прежнему не открывая глаз, соединяет и разъединяет ладони, сплетает пальцы и растирает почти до хруста тонкие суставы.
-Подобные до этого все были вещими, - говорит Координатор Отдела Боли все так же негромко. - Но этот слишком... обыкновенен, чтобы быть вещим.
Чханёль, не задавая вопросов вербально, только смотрит выжидающе и терпеливо.
-И снится уже не в первый раз.
Пэкхён открывает глаза, но на Разводного не смотрит, с пустым выражением разглядывая потолок.
-Мне снится разнарядка. Простой белый лист разнарядки.

-И все.

-Разнарядка.

***
-Ебать мою жизнь, - Ухён теряет равновесие и шлепается на пятую точку, не обращая внимания на нелепость собственного положения. - Тонун, он?..
Координатор Отдела Раздора, задумчиво покусывая нижнюю губу, внимательно смотрит с крыши здания вниз на неподвижно замершего у металлических перекладин Кая.
-Да, Ухён, он-он. Или что ты имел ввиду?
Координатор Мелких Гадостей поднимается с бетонированной поверхности, воровато посматривая на коллегу — заметил или нет? Нет — кажется, все в порядке.
-Не строй из себя невинность, - говорит Ухён неожиданно сухо и канцелярски. - Крис прикончил этого новенького?
Тонун, будто очнувшись от своих мыслей, странно смотрит на Ухёна и отворачивается, подходя к краю крыши, усаживаясь на него и свешивая вниз ноги.
-Да. Нет. Не знаю. Послушай, мне-то какое дело вообще? - Голос Тонуна звучит неожиданно зло и раздраженно. - Мне в принципе насрать, что тут произошло, я поржать пришел.
Ухён приподнимает брови, но Координатора Раздора не оговаривает — лишь молча разворачивается и делает шаг в сторону, мгновенно оказываясь внизу рядом с Чонином. Голову наверх поднимает секунды через три, но Тонуна на крыши уже нет — он стоит за плечом Ухёна, отрешенно и загипнотизированно наблюдая, как из трещины в груди Чонина стекает небесно-голубая пси-материя.
-Я унесу его в Синдикат, - говорит Ухён спокойно и твердо. - Не нам решать, что теперь с ним делать. Тонун...
То, что Координатор Раздора слушает, выдают только слегка напряженные пальцы скрещенных на груди рук.
-Найди, пожалуйста, Криса, - продолжает Ухён уже мягче. - Ему не вернуться обратно без Разводного.
Тонун дергает плечом, презрительно фыркая.
-Найди. Ты ведь не хочешь потом проблем.
-Послушай, не будь идиотом, найди. Я не смогу вернуться и найти сам — Чунмён наверняка будет сканировать меня на знание того, что произошло. Тонун, блять тебя. Найди.

Ухён отворачивается и склоняется над Каем, осторожно обхватывая пальцами его запястье и пропуская через оба тела волну призывающей мю-материи; секунда, и существо привычно расщепляется на молекулы, безошибочно подготавливая и осуществляя переход в другой мир.

Тонун с секунду стоит на месте, убрав руки в карманы, а затем, помедлив, поводит плечами и разворачивается, уходя в противоположную сторону от той, куда ушел Крис.

***
Ухён впервые видит, как радужка в глазах Координатора Смерти совсем чуть расширяется — то удивление, изумление, непонимание, страх, паника? Ничего, ноль, только слегка расширенные глаза и кажущиеся ещё более темными пушистые ресницы.
-Ни слова, - голос-сталь, голос-мороз, голос-свирепость, голос-смерть. - Ни слова, Ухён.
Чунмён медленно подходит к Каю, протягивая руку и надавливая пальцами на края трещины в груди, откуда тут же слабым потоком пробивается голубая светящаяся жидкость.
Пси-материя — то, что не подвластно ни одному Разводному и то, что лишь существует у них внутри, не давая власти.
Чунмён спокойно собирает материю на ладонь, вязким, будто замедленным движением поднося к губам — мимолетно касается её, не закрывая глаз, в которых плещется напряженный, злой взгляд.
Будто измеряющий счетчик Гейгера.
Чунмён делает шаг назад, вновь отпуская материю на края трещины.
-Выбита.
В пустоту.
-Полностью.

запись создана: 08.10.2012 в 20:59

@темы: Infinite, фанфики, Сухо, ЕХО просто што., 24-е математики, U-KISS

---

Просто лолирую

Сегодня вместо «Кастро» у нас на проспекте Ленина открылся новый фирменный магазин, ну и решил кэп нисхуя поехать и осуществить свою давнюю мечту - купить эти проклятые, значит, трусы от Кельвина Кляйна, стать на один кусок ткани ближе к айдолам и все такое прочее. Да и грех не воспользоваться шансом, когда спец. акция в день открытия.
Ну купила, ок - потратила кучу бабла, но оно того стоит (и, блять, этот неловкий момент, когда они ВЫСОКИЕ, чтобы была видна эта чертова РЕЗИНКА, а я привыкла к НИЗКИМ ну ладно). Там мальчик такой молодой на кассе
Ну пробил, поулыбался, дисконтку на 10% скидки дал
«Носите с удовольствием»
Да спасибо, собственно

Прихожу домой, кидаю пакет куда-то на кровать и забываю про него, вот только сейчас разбираю - собственно белье, дисконтка И ЕЩЁ ЧТО-ТО
тоже маленькое такое, квадратное, фирменное
без задней мысли достаю, осматриваю со всех сторон - хз зачем, потому что с первого полувзгляда поняла ЧТО мне подсунули
и начинаю НЕКОНТРОЛИРУЕМО РЖАТЬ
ДА ОКЕЙ ТАК ПРЕЗЕРВАТИВ ОК
Ну валяюсь я чуть ли не на полу, ржу качественно и упорото (не знаю, просто стало очень, ну очень смешно)
В разгар этого пиздеца заходит отец
Смотрит
-Тебе что, в магазине презерватив положили?
Кэп, сквозь слезы смеха: Да, папа, ПРЕЗЕРВАТИВ
Папа: Ну ок ладно как бы ок
И уходит. Спокойно так. А я продолжаю ржать, рыдать и психовать.

Это нервное. Это конец недели.
Всем peace, I'm alive

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?, my life, дикое ололо

---

Пост любви к персональному Крису

Муа, на самом деле, я должна сказать тебе огромное спасибо - правда, хрен его знает, как - за всю ту творческую манну, которую ты, может, сам того не подозревая, генерируешь для меня : )
В голове почти десяток живых идей - живых, большинству из которых, наверное, суждено отправиться на мое личное кладбище, но даже они...
Помогают мне чувствовать, что я жива, что я могу и не перегорела - они, будучи пусть и расходным материалом, сгорают, как топливо, но на выходе питают то, что будет жить, существовать и развиваться, пока не закончится зеленым статусом «завершен».
Я сохраню несколько идей из этих всех - а потом выберу лучшую и напишу её для тебя, потому что я не привыкла оставлять без благодарности что-то, что человек - может даже и неосознанно - делает для меня.
А пока я просто говорю - спасибо тебе.



Детка тебя любит. : )

Подари ему щенка, и жизнь совсем изменится
Я точно знаю - я могу его понять, сейчас могу

@темы: кто-то что-то сказал?, формула счастья, Фрик-хоум детектед

---

Разговоры со стеной

Кажется, я потеряла своего Чунмёна. С того момента во сне, когда я пришла позже и не увидела его в кабинете, я не могу даже представить его - просто как отрезает, и от него осталось только имя - да, родное, да, любимое, но только имя, его самого нет, и воспоминаний почти нет, как будто кто-то скальпелем вырезал его из меня и поместил в пробирку с формалином
причем пробирка эта очень далеко от меня, где-нибудь в швейцарском банке
-Швейцария не участвовала во Второй мировой войне, там капитал многих стран, ей просто бы не дали воевать - поэтому нейтралитет
-Вау, парни, хуярим в Швейцарию
-Ога, только выучу китайский и хуярим
-Ога, в Швейцарию
-Через Сеул
-Прихватим оппу
-АХАХА
Я потеряла его, упустила - да, я, блять, походу упустила единственное, что связывает и держит. Я не вижу его, совсем не вижу и не чувствую - я могу сейчас написать все, что угодно, вплоть до текста по туфокеям или по невоспринимаемому Пэкхёну, Кёнсу или Лэю; я могу написать текст даже с Ухёном, но едва мне нужен Чунмён, как слова обрываются, и я удаляю, удаляю, удаляю абзацы, потому что это не Чунмён, это картонная обманка, которую зеленые свиньи подложили в гнездо энгрибёрдам, когда пизданули у них яйца. yep
Он ушел ещё тогда - вот с той постели, ушел на две минуты раньше, чем я пришла
А лент при смерти и уничтожении на шее, кстати, не остается - они пробивают кожу и впитываются в кровь, потому что созданы из яда
такие дела
и я не знаю, что с ним

Парень, мне вообще сейчас не смешно - где ты? Что с тобой? Почему ты ушел?
Я не могу продолжать без тебя - видишь, черт бы тебя побрал, не могу, у меня все через задницу, ты не имеешь права оставлять меня здесь одну
У меня висит огромный текст, который нужно написать во что бы то ни стало, чтобы не корить себя потом полжизни - а ты ушел, а ведь без тебя никак, там все на тебе и благодаря
Пожалуйста, не заставляй меня тебя ненавидеть
хорошо?

@темы: кто-то что-то сказал?, Сухо

---

А мы все-таки

Все-таки мы упоролись. Вернее, поначалу упоролась та откровенная скотина, которую все называют кэпом - упоролась и решила упороть ещё пентет и без того упоротых мудаков.
Мы все-таки решили ставить это.
Кому лень перейти по ссылке: там - пародия на каннам-стайл от 24k.
И блядь самое ебучее, ЧТО У НАС СЕГОДНЯ БЫЛА ПЕРВАЯ РЕПА

Не, все по-взрослому - зал с зеркалами (школа, я тебя люблю), планшетник с видео-зеркалом, шесть идиотов
вконец упоротых

Только у нас
Лидер - Пёнхо
Только у нас
Тэиль опаздывает на половину репы
Только у нас
Кори настолько суров, что вместо перешагиваний ногами делает мелкие прыжки
Только у нас
Соно умудряется жрать даже на репе
Только у нас
Сокджун - человек со своей тризлоебучей атмосферой и умением работать в муви-мейкере
Только у нас
Кису боится, что его будет видно за Тэилем и шхерится за его спиной
Только у нас
Пёнхо путает движения бедрами и руками, поворачивается влево вместо вправо и орет голосом Химчхана
Только у нас
Тэиль настолько упорот, что танцует посреди репы даблэй
Только у нас
вокал-лайн НЕ УМЕЕТ ПЕТЬ

Рабочее название этой содомии «Барчок на харкочине», if u know what i mean
благословляю нас
сделать это
аминь

@темы: фейспалм, музыка, дикое ололо, 24-ые математики, Волгоград

---

And this day 1 + x = 2

А я, как и в прошлый год, прибавляю к своим 10 часам вечера два часа и получаю полночь - как там, далеко, в Перми, где сейчас находится один особенный для меня человек - и у него тот самый день в году, когда +1.
 Вёрджил Ференце, Вёрджи, я вообще, конечно, упоролась и даже не спросила, что ты хотела бы получить от меня в подарок на день рождения - ни заявки, ни фразы, ни чего бы то ни было, но я подумала и решила, что не нужно этого, в сущности. И вспомнила об этих двух ребятах - скажи, пожалуйста, я не сильно промахнулась хотя бы с персонажами? : )
Вёрдж, на самом деле, этот текст... Хрен его знает, он не о днях рождения и не о подарках - впрочем, можно, наверное, считать, что о подарках, но подарках других, неявных и нематериальных. И я точно знаю, что после прочтения ты захочешь въебать мне по-дружески (?) лопатой. Я не буду против : )
С днем рождения тебя, Вёрдж. Банальных пожеланий писать не хочу - скажу лишь, что какой бы какашкой я ни была иногда, я тебя очень люблю.
Спасибо, что однажды появилась в моей жизни
С Днём Рождения

Название: Уравнение с переменной
Фэндом: !cross MBLAQ, Infinite
Пейринг: Сонгю/Сынхо
Рейтинг: PG-13
Жанр: повседневность, психология, ангст (не)отяжеленный + мелоди-фик
Предупреждение: AU (!) очень, нецензурная лексика немало
Небольшое зы: Сонгю-biased должны быть осторожны с этим текстом, потому что это даже не ООС - это что-то качественно другое, вообще из иного материала/материи, и оправдываться я, кстати, не особо собираюсь за свои выходки.

Уравнение с переменной

-Послушай, я ужасно хочу спать, я весь день батрачил, как раб, я устал, Господи, ну пойми уже.
-Называй меня просто Сонгю, не нужно формальностей.
Сынхо закрывает глаза и с усилием проглатывает все, что вертится на языке — отчасти просто потому, что уже действительно нет сил, и сознание отключается не по желанию, а по потребности; кресло в один момент начинает казаться жестким и неудобным, но Сынхо терпит, слушая мерный звук воды на другом конце провода телефона и отчаянно отгоняя глухой и тяжелый, как бетонная плита, сон.
-Сонгю, - голос пусть и тихий, но вкрадчивый. - Ты знаешь, что я способен понять очень многое — в конце концов, не зря же инженерный закончил — но я до сих пор гадаю, на кой хер заставлять меня висеть на с тобой телефоне, пока ты моешь посуду.
-Мне скучно.
«Мне скучно» - это, черт побери, неоспоримый аргумент. Это — Сынхо по прошествии немалого количества лет знакомства может сказать точно — любимый и беспроигрышный аргумент Сонгю, потому что не бывало ещё момента, когда эта фраза оказывалась бы бесполезной, а сам Гю — посланным ко всем тризлоебучим ебеням этого мира.
-Охуенное объяснение.
-Как всегда.
«Как всегда» - это, конечно, самый оригинальный ответ, на который способен Сонгю. Вернее, так — это самый оригинальный ответ, на который способен Сонгю после долгого рабочего дня в редакции какого-то журнала в Мапхогу, холостяцкого ужина из кимчхи и полузамороженной куриной отбивной, холодного душа, потому что опять отключили горячую воду, и традиционной ежевечерней битвы с хомяком за тишину в квартире.
«Как всегда» - девиз, принцип, установка, настройка. Как будильник «как всегда» звонит в шесть утра, так и Сынхо «как всегда» терпит, выслушивает, выжимает жилетку от импровизированных слез и выдает ребенку в школу пару сэндвичей с китайской капустой.
Только ребенок какой-то больно великовозрастный и явно не раз оставался на второй год по причине весьма выборочной ответственности и столь же частичной нравственно-этической зрелости.
«Не включай газ, когда родителей нет дома», - это мы знаем.
«Не разговаривай с незнакомыми дяденьками на улице», - тоже с грехом пополам.
«Не играй с чувствами других людей», - эй, кто проведет ликбез? Ребенок у вас какой-то ужасно непонятливый, и вообще пора бы в ясельную группу.
-Послушай, ты мог бы вымыть посуду и без моего светского общества.
-Сынхо-а, ты до пиздецов зануден. Когда я разговариваю с тобой, моющее средство пенится лучше — тебе жалко, что ли? - Голос Сонгю звучит меланхолично. - В конце концов, я звоню за собственный счет, если ты об этом.
«Да ты ж, блять, идиот», - ужасно хочется просюсюкать Сынхо, но он держится, считает зеленых свинок и пальцы на руках, которых сначала почему-то девять, потом одиннадцать, затем тринадцать и восемь, но никак не десять.
-Просто я хочу спать, вот и все.
-Это не оправдание. Если не хочешь со мной разговаривать — так и скажи, и я пролечу над тобой, как фанера над Парижем, и приземлюсь где-нибудь в Хитроу.
Сынхо почему-то твердо уверен, что так оно и будет — скажи он сейчас нечто вроде такого, Сонгю осторожно положит трубку, купит билет на самолет, прилетит в Лондон и, осознав то, что он сделал, только в тот момент, как попадет под дождь прямо в Хитроу, позвонит ему, Сынхо, и в ультимативной форме заявит, де, здесь мокро, холодно и вообще «забери меня отсюда».
А потом добавит: «Мне скучно».
«Тебе, блять, скучно. А мне — охуенно с кровавой кашей из печени, селезенки и ребер, заправленной покрошенной диафрагмой и политой соусом из желудочного сока. Ок».
-Ты домыл?
-Постой, осталось две тарелки.
Сынхо досчитывает пятьдесят третью ухмыляющуюся свинью и методично распутывает две связки наушников, продолжая слышать в трубке лишь шуршание воды, редкий звон посуды и тихое, практически неслышное мурлыканье — песня явно английская, может, что-то из несовременных баллад вроде Вандера или Элтона Джона.
У Сонгю красивый голос — Сынхо готов собственноручно завинтить все краны в его квартире, чтобы перекрыть шумную воду, или устроить аварию на станции снабжения, подкинув в главный цех водородно-навозную бомбу.
-А ещё меня раздражает, что ты просто молчишь, хотя и висишь на телефоне — в этом случае я хочу спать ещё больше, - Сынхо хмур.
Шум воды, дрогнув, успокаивается, замолкая.
-А что я должен сказать? - Сынхо практически видит, как Сонгю передергивает плечами, прижимая трубку к уху, чтобы вытереть полотенцем руки. - Как прошел мой день? Ничего особенного. Написал статью на передовицу, замазал в фотошопе морщины какой-то старой пмсной дебилки на третьей полосе, насыпал соли вместо сахара начальнику в кофе, извинился, был оштрафован, потому что было видно, что я специально, поел удона, забыл покормить хомяка... Пожалуй, все. А, нет — меня ещё Ухён кинул. Сижу думаю — что со мной не так?
Сынхо базируется на диване и, с горем пополам уложив голову на подлокотник, вытягивает ноги, поднимает глаза к потолку с тем неповторимым выражением лица, которое принято называть вселенским фейспалмом без использования руки. Сынхо — специалист в этой олимпийской дисциплине.
Меня кинул Ховон, меня кинул Сонёль, меня кинул Мёнсу, меня кинул Тону, меня кинул Ухён, меня кинул кредитор в коммерческом банке, меня кинул разносчик пиццы в Мапхогу, меня кинул Сонёль, меня кинул Тону, меня кинул Мёнсу — о, это может продолжаться бесконечно. Сынхо искренне восхищается, с каким потрясающим равнодушием Сонгю сообщает ему об очередном трагическом повороте его личной жизни.
-Что с тобой не так? Хм, дай подумать. Ты не умеешь готовить.
-Я не умею готовить.
-Ты не знаешь, как включается электроплита.
-Я не знаю, как включается электроплита.
-Ты не умеешь стирать даже в стиральной машинке.
-Я не умею стирать даже в стиральной машинке.
-Ты не знаешь, где у утюга кнопочка «вкыл».
-Я не знаю, где у утюга кнопочка «вкыл».
-Ты отвратительная жена.
-Я отвратительная жена.
Молчание.
-Сынхо, ты ебнулся?
-Замолчи, - спокойно говорит Сынхо, перекладывая трубку под другое ухо. - Ты не умеешь воспитывать детей. Ты не можешь различить йод с активированным углем и путаешься, в какую сторону повернуть ключ, чтобы открыть квартиру. Ты держишь стиральный порошок в упаковке из-под сахара и постоянно вставляешь симку в мобильный не тем местом.Ты забываешь черновики статей в туалете и возмущаешься, когда они находят совсем другое применение, ты забываешь шариковые ручки в чашках из-под кофе и кормишь хомяка кимчхи.
-Окей. Я никчемен?
-Ты никчемен.
-Причина?
-Ты кормишь хомяка капустой, я же сказал.
-Ещё?
-Ты совершенно не знаешь, что такое любовь и привязанность к людям.
Сонгю молчит на другом конце провода — не слышно даже дыхания, и только, пожалуй, звук, как если бы по лакированной поверхности стола водили кончиком остро наточенного карандашного грифеля. Сынхо предпочитает не говорить ничего больше — он точно знает, что не сказал лишнего, что все «как всегда», и эта песня спета уже не раз; он точно знает, что Сонгю сейчас на полночи впадет в меланхолию и будет раз за разом переслушивать сопливые бабские песенки, а потом как ни в чем не бывало оденется, пойдет на работу и напишет статью о двух зверских насильственных убийствах на границе Тобонгу и Новонгу.
-Я домыл, - спустя несколько минут слышится его ничего не выражающий голос. - Спокойной ночи, Сынхо.

***

На самом деле, Сынхо уже давно упустил момент, когда нужно было сказать нечто вроде «эй, чувак, знай меру» и поставить на телефон определитель номера, поэтому вовсе перестает рисовать какие-то глупые грани, условности и ультиматумы. Хочешь названивать в два часа ночи? Да названивай. Желаешь часами простаивать у офиса «Samsung» и бессильно злиться, ожидая, потому что в инженерный корпус никого не пускают? Валяй. Хочешь по выходным просыпаться в пять утра и трезвонить в дверь, чтобы нагадить ближнему? Пожалуйста.
Только в душу не лезь и не пытайся там своими неумелыми, гуманитарными лапками переключать различные механизмы — там и без тебя все разлажено, разодрано и пляшет само по себе. Вернее — не без тебя, а из-за тебя.
Эй, у вас ребенок какой-то больно любопытный и карандашом заинтересованно ковыряется в сердечном моторчике, насвистывая мелодию Омара Акрама.
-Руки местами поменяю, - обещает Сынхо весомо, когда Сонгю тянется к разложенным на столе в определенном порядке магнитам, чтобы навести очередную бумшакалаку и убежать, улюлюкая, как проклятый невоспитанный дошкольничек.
Сынхо, наверное, позволяет слишком многое. Нет, не себе — ему. Позволяет, закрывая на все глаза и переставая убежать даже себя самого, что это правильно и нормально; никаких убеждений — только бесконечная вседозволенность, бесконечное вседоверие и бесконечное всепрощение, даже если механизмы начинают с пугающей частотой выходить из строя, отдаваясь острой режущей под ребрами с типичной иррадиацией вверх, в правое плечо.
Пять или шесть — сколько там этих лет-годов было? Пять или шесть по триста шестьдесят пять вседозволенности, вседоверия и всепрощения — Сынхо куда удобнее мыслить числами, потому что они не обманывают, не предают и не лукавят, да и боли от них, мертвых и сухих, куда меньше, чем от влажных, словно пропитанных влагой дыхания образов или слов.
Пять или шесть лет «как всегда».
Сонгю, словно пятилетний ребенок — не признает границ пространства, слышит только что, что хочет слышать, говорит то, о чем думает и совершенно не воспринимает слово «нет». Сонгю, словно старый восьмидесятилетний интриган — вдоль и поперек знает человеческую душу, все её струны, силы и слабости, где нужно порвать, где зашить, где уничтожить или взрастить качественно новое. Сонгю, словно пятнадцатилетний подросток, не знающий, с какого конца натягивать презерватив — абсолютно не понимает, в каком ключе можно пользоваться своими интриганскими умениями.
Сущий минимализм — чем меньше струн, тем больше места, чем больше места, тем лучше и приятнее. Следовательно — рвем это, топчем это, раздираем это, поливаем кислотой это и вот это, а ещё сверху давим прессом и пускаем на опилки. Вот и вся арифметика.
Сонгю способен позвонить на мобильный в три часа ночи с вопросом «эй, Сынхо, у тебя есть что-нибудь из Канта»? Нет, черт побери, я инженер, я могу рассказать тебе про Уатта или Эйнштейна, но с Кантом, дорогуша, разбирайся сам!
Или в два часа, но уже с чем-то вроде «ты спишь?». Да, сплю, нет, не сплю, да что уже случилось?
-Почему обязательно что-то должно было случиться?
-Два часа ночи, Сонгю, два.
-Я просто хотел пожелать спокойной ночи.
-Блять.
-Я тоже тебя люблю и уважаю.
Сонгю действительно способен уйти в середине дня с работы, мотивировав это тем, что «в стране демократия, свобода действия и мыслепроизводства», пешком подкатить к офису «Samsung», где работает инженером Сынхо, и потребовать пройти в инженерный корпус, чтобы увидеться с другом. Доступ, туда, конечно, запрещен; Сонгю психует, устраивает скандалы, сюсюкает, угрожает, шепелявит и картавит, заставляет сбежаться на вопли всю администрацию и развлекать его, чтобы ушел уже наконец или хотя бы заткнулся; в столь веселом обществе дожидается окончания рабочей смены Сынхо и, едва завидев его, кидается вперед, бесцеремонно повиснув на шее.
А на вопрос «что здесь, пресвятые лучи геморроя, происходит?» просто отвечает, что пришел сказать о том, что соскучился.
-Господи, мы ведь не виделись всего два дня.
-Это охеренно много, - уверенно отвечает Сонгю, глядя очень серьезно и спокойно из-под выпрямленной темно-русой крашеной челки.
И в такие моменты Сынхо кажется, что бред это все насчет избирательной моральной зрелости, и Сонгю может — может стоять на ногах, может видеть и осознавать то, что делает, может контролировать себя и понимать последствия своих поступков.
А тот уже бежит где-то впереди, размахивая демисезонным шарфом, и покупает в первом попавшемся магазине кимчхи для хомячка.
И Сынхо думает, что безнадежно все это.

-Ах да, ещё я — гей. Ужасно, правда?
Сынхо пожимает плечами.
-Да. Нет. Не знаю. Мне все равно.

-Да херня это все, - небрежно машет рукой Сонгю. - Не может человек одновременно мастерить всякие электронные игрушки и играть на пианино. А?
И на память наигрывает на синтезаторе «Trust Unspoken» Омара Акрама, практически закрыв глаза и совсем легко касаясь клавиш кончиками пальцев.
Сынхо, дослушав, спокойно встает, аккуратно отодвигает Сонгю и проигрывает то же самое без нот, напоминаний и подсказок, почти на глядя на черно-белое клавишное полотно. Почерк, стиль — совсем иной, чем у Сонгю, но.
-Ты ведь работаешь чертовым инженером в «Самсунге», - беспомощно произносит Сонгю, ударяя ладонью по клавишам и морщась от резкого, короткого и высокого звука.
-И что?
Сонгю перебирается поближе к Сынхо, едва ли не сваливая синтезаторскую установку, и внимательно смотрит ему в глаза снизу вверх, словно стараясь различить в них что-то качественно иное вроде второго зрачка или радужки с оттенком цветов папоротника.
-Ты идеальный? - Спрашивает он глухо и настолько серьезно, что у Сынхо сама по себе лопается какая-то тонкая деталь в подреберье и впивается в слизистую сотнями металлических осколков.
-Нет. Я не читал Канта.
Сонгю поднимается, придирчиво отряхивает джинсы от несуществующей пыли и несколько раз кивает самому себе.
-Окей. Я понимаю. Кант на второй полке слева.
И уходит на кухню, откуда через минуту доносится шум чайника, оставляя Сынхо в растерянности рассматривать корешки собрания сочинений и спрашивать у тебя, да what the fuck is going on, в конце-то концов.

Сонгю с трудом различает режимы работы электрической отопительной батареи, на второй день умудряется запороть новую стиральную машинку, то и дело пытается включить газ, поворачивая ручку в противоположную сторону и постоянно пробует засунуть наушники не в нормальное гнездо плеера, а в то, которое для видео-кабеля. Сонгю почти всегда забывает выключать свет при уходе из квартиры, ухитряется пережарить и пересолить даже яичницу, в разъем «resert» на планшетнике пытается воткнуть не иголку, а как минимум стержень от толстой шариковой ручки и катастрофически не знает, как сделать так, чтобы смартсфон работал, но для абонентов сети был недоступен.

Сонгю способен простым карандашом за несколько десятков секунд начертить базис для карты души любого человека и ещё за пару десятков минут, лишь наблюдая за ним, внести коррективы в начерченное так, чтобы оно стало досконально повторять сущность конкретной личности; Сонгю способен разукрасить рисунок в цвета ауры человека, красочно и ораторски расписать все его тайно скрываемые в шкафу скелеты, собрать их в кучу, засунуть обратно и заставить больше никогда не вылазить наружу, или же — напротив — парой щелчков пальцев вынудить плясать всю оставшуюся жизнь под свою дудку.
Сонгю лучше любого другого знает, где в золотистой паутине человеческой натуры нужно обрезать ножницами, чтобы стало больно, а где надрезать, чтобы вышел гной и болеть перестало; видит, где нужно выжечь сгнившее огнем зажигалки, чтобы дать возможность вырасти новой материи, а где — подпалить спичкой, чтобы в итоге уничтожить дотла.

Сонгю, черт бы его побрал, иногда забывает даже домашний телефон вернуть на базу, чтобы заряжался.

-Да ты ж, блядь, идиот, - хочется просюсюкать Сынхо, но он держится. Долго, давно держится, обозначая дни числами, которые не лукавят, и методично, раз за разом, пытаясь разобрать кровавую кашу внутри, соединить заново приборы в электрическую цепь и запустить программу восстановления операционной системы.
Да только вирус, кажется, проник слишком глубоко.

И единственный, наверное, выход — менять системную плату. Но Сынхо не будет.

Не будет, потому что при смене системной платы не остается ни килобайта когда-то сохраненной информации, ни единого файла, ибо все новое, стерильное, чистое — но ему, Сынхо, эта чистота и задаром не нужна, если она означает пустоту и то, что Сонгю в новой реальности будет стоять где-нибудь под дождем в Хитроу и уже не позвонит ему.
Никогда.
Хотя бы потому, что просто никогда его не знал.

***

Сонгю объявляется только через полторы недели — и не звонит даже, а просто, практически «как всегда», приходит к офису «Samsung», но уже не утраивает скандалов и только вежливо просит, де, можно ли подождать в приемном зале. Конечно, можно, проходите.
И лаже не пытается скинуть Сынхо смску о том, что пришел — покорно и терпеливо ждет, пока окончится рабочий день, и встречает лишь коротким «привет, я не отвлеку?».
Сынхо смотрит с легким удивлением и качает головой — под диафрагмой дрожит что-то и неприятно ноет, как если бы намечалась небольшая перемена в погоде. От штиля к торнадо.
-Нет, конечно, - Сынхо встряхивает головой, отгоняя одновременно наваждения и чувствуя себя откровенным косинусом.
Они выходят из здания, и Сынхо привычно — как всегда, когда находится рядом с Сонгю — сворачивает вправо к небольшой кофейне, но Сонгю отрицательно качает головой и отводит взгляд.
-Я просто сказать кое-что хотел, ничего не нужно.
Слишком странно и непривычно, слишком тихо, покорно и терпеливо, слишком толерантно и нейтрально — у Сынхо даже отчасти сводит зубы и долбит тупым молотком где-то в области затылка. Сонгю поднимает на него взгляд — уже знакомый, очень сосредоточенный и напряженный, как у ребенка, который отчаянно пытается вспомнить, сколько уже, блять их, будет семью шесть.
-Я научился включать эту чертову электроплиту, Сынхо.
Сынхо замирает на секунду, а потом поднимает взгляд к небу, чтобы, развернувшись, зашагать по направлению к дому, точно зная, что Сонгю не пойдет следом.
Глупо все это.

С тех пор Сонгю вообще перестает попадаться Сынхо на глаза — и только звонки, не ежедневные даже, а дня через два или порой три, но постоянные и устойчивые, как восход солнца или наступление ночи.
Сынхо больше верит числам, насчитывает этих звонков в количестве дюжины и не думает ни о каких суевериях, придерживаясь принципа, что приметы сбываются с теми, кто в них более всего верит.

У Сынхо на звонке стоит «Seven nation army» в даб-степ ремиксе, потому что он подсознательно не выносит тяжелых звуков и сразу же распознает их в окружающей какофонии.
-Сынхо-а?
-Да?
-Я нашел на утюге кнопочку «вкыл». Зеленая такая, ребристая. На мармеладку похожа. Она даже включилась.

Впрочем, даже если сменить мелодию звонка, Сынхо все равно будет её слышать — острый музыкальный слух не проработаешь даже в инженерном цехе одной из самых успешных в мире хай-тек компаний.
-Сынхо, я прочитал всю инструкцию от корки до корки и научился стирать в стиральной машинке. Она скучная, но я научился.

-Сынхо, я сегодня купил в книжном магазине учебник по химии и прочитал все статьи, которые касаются йода. Потом нашел у матери медицинский справочник и сфотографировал на телефон, как выглядит активированный уголь, и теперь это фото стоит у меня на заставке, чтобы не забыть. А ещё с утра я попробовал навскидку отличить одно от другого — судя по тому, что не отравился, отличить уголь от йода я сумел.

-Сынхо, я сегодня с первого раза нормально открыл входную дверь в квартиру.

Между последним и следующим звонком Сонгю проходит не менее двух недель — поначалу Сынхо не особо волнуется, но затем начинает ощущать смутное беспокойство, которое постепенно перетекает в банальное кипячение чайника с подозрением «ты, блять, меня шантажировать вздумал?». Сынхо терпит первые дни, затем набирает знакомый мобильный телефон — то гудки, то «абонент временно недоступен», то самый наглый сброс.
Под конец он решается на запасной вариант — в пятницу после окончания последнего рабочего дня на неделе сворачивает в противоположную от направления к дому сторону, петляя по улицам и легко визуально вспоминая короткую дорогу до квартиры Сонгю.
И встречает его у самого подъезда, когда тот, сидя на скамейке около, явно набирает его, Сынхо, номер, придерживая бедром лежащий рядом и пытающийся улететь лист бумаги.
-О, Сынхо-а, - радостно поднимает взгляд Сонгю, убирая телефон в карман и вставая. - Я вот как раз тебе звонил, хотел сказать кое-что.
Сынхо молчит, и только взгляд — тяжелый-тяжелый — темными каплями разбивается о влажный асфальт под ногами.
-Я закончил педагогический экспресс-курс по воспитанию детей, вот, смотри, даже грамоту получил - «прошел курс подготовки педагогических кадров имени Ким Джусока, 2013 год, Сеул». Классно, правда?
И, сверкнув мимолетной улыбкой, скрывается в подъезде, ловко захлопывая дверь прямо перед носом Сынхо.

Сынхо проклинает создателей мобильных телефонов и обещает в скором времени предоставить руководству «Самсунг» проект усовершенствованного смартсфона, управляющегося силой мысли и отзывающегося мгновенным выключением на голосовую команду «пшел нахуй!».
-Сынхо, ты не спишь?
-Уже нет.
-А я пульгоги научился готовить.
И — короткие гудки.

-Сынхо-а, Сынхо-а!
Звонок Сонгю застает Сынхо за очередными сложными, многоуровневыми вычислениями — конечно, сбивает всю систему на раз-два, и Сынхо тоскливо думает, что, наверное, придется пересчитывать все заново. Или заставить Сонгю пересчитывать.
А, нет, лучше не надо, Сынхо же не хочет получить в ответ бумажку с упоротыми смайликами.
-Сынхо-а, а я сегодня не пошел на работу — и знаешь, почему? Нет, не знаешь, ты ничего вообще обо мне не знаешь. Я весь день сидел и пересыпал стиральный порошок из сахарниц в нормальные коробки. Черт, я даже не предполагал, что у меня столько порошка — лимонный, яблочный, морозная свежесть, магия розового...

И дальше — вновь две долгие недели, но, быть может, проходящие немного легче, потому что Сынхо отчасти знает, что нужно ожидать от Сонгю на этот раз; никаких звонков, никаких визитов, рабочий план перевыполнен, и начальство уже предлагает заслуженный отдых, да только не хочется, ни на какие Канары не хочется, потому что усталость кроет даже на отпуск.
Сынхо не прогадывает — Сонгю звонит ему ровно через две недели и будничным тоном сообщает, что отучился забывать шариковые ручки в чашках из-под утреннего, обеденного и до кучи вечернего кофе.

А Сынхо — Сынхо просто не знает, плакать ему или рыдать.

-Эй, механик, можешь меня поздравить — сегодня я пять раз разобрал свой мобильный на тему вытащить аккумулятор и все пять раз безупречно вставил симку в гнездо именно тем местом, которое нужно. Правда, я гений?
-Да кто бы спорил.

Конечно, на тризлоебучий одиннадцатый раз Сынхо хочет взорваться, разораться, устроить настоящий мужской скандал, переебать миру и ещё кое-кому — правда, он спокойный-спокойный и даже не тыкает пальцем, кому — но лишь вновь глубоко вздыхает, познавая дзэн, и так же вновь поднимает трубку.
-Я отучился оставлять черновики статей в туалете.
Сынхо молча кивает и кладет трубку до того, как Сонгю заканчивает, что «теперь я оставляю их в душевой кабинке».

Сынхо сидит за рабочим столом, зарывшись в бесконечные стопки бумаги и спрятавшись за столбцами вычислений и чертежей, и, сдавив кончиками пальцев виски, думает совсем не о высшей математике с её интегралами — в подсознании поочередно всплывают одиннадцать смененных рингтонов на звонке, одиннадцать микро диалогов, как в экзамене на знание английского языка, и одиннадцать феноменально идиотских заявлений Сонгю вплоть до того, что он, черт бы побрал этого интригана, сегодня открыл дверь квартиры с первого раза, даже не забыв, в какую сторону поворачивается ключ.
Сынхо вертит импровизированные карточки с картинами и так и эдак, как Менделеев когда-то создавал свою таблицу, но отчаянно не может найти никакой системы и логики в поступках Сонгю — впрочем, их, этих понятий, в жизни Сонгю, пожалуй, и не было никогда, но Сынхо чувствует, что есть здесь некий вселенский подъеб, что почище задачки на интегралы.
Сынхо знает, что для того, чтобы решить сложную задачу, нужно сосредоточиться — если и это не помогает, нужно просто отойти, отпустить, не думать, забыть. И — если ты действительно способен её решить — ход решения сам найдет тебя.
Если, конечно, способен — небольшая такая оговорка.

Эта задачка Сынхо оказывается вполне себе по зубам — это он понимает, когда совершенно случайно вспоминает давний уже, почти забытый телефонный разговор. Тот самый, когда Сонгю в очередной раз стало скучно мыть посуду.
«Ты не умеешь готовить. Ты не знаешь, как включается электроплита. Ты не умеешь стирать даже в стиральной машинке. Ты не знаешь, где у утюга кнопочка «вкыл». Ты не умеешь воспитывать детей. Ты не можешь различить йод с активированным углем и путаешься, в какую сторону повернуть ключ, чтобы открыть квартиру. Ты держишь стиральный порошок в упаковке из-под сахара и постоянно вставляешь симку в мобильный не тем местом. Ты забываешь черновики статей в туалете и возмущаешься, когда они находят совсем другое применение, ты забываешь шариковые ручки в чашках из-под кофе и кормишь хомяка кимчхи».
Сынхо в уме быстро воссоздает полную картинку — она поддается без какого-либо сопротивления, и он насчитывает ровно двенадцать положений, высказанных в телефонную мембрану.
Звонков — одиннадцать, и не было заявления только про хомячка.

Через несколько часов ожидаемо раздается звонок, и Сонгю, шурша в трубку пакетами, сообщает, что только что купил хомячку специальный корм в зоомагазине. Сынхо облизывает сухие губы, кивает своему отражению в зеркале, как-то упуская тот момент, что Сонгю этого видеть не может, и привычно слушает короткие гудки на том конце провода.

«Ты совершенно не знаешь, что такое любовь и привязанность к людям».

***
Четыре вечера — это слишком нормальное время для дружеского визита, слишком порядочное и правильное, чтобы это мог быть Сонгю. Сынхо, глядя прямо перед собой задумчивым взглядом, терпеливо выслушивает, как учитель жалующихся учеников, оба полушария своего мозга — логика настаивает, что в такое время может действительно прийти разве что какой-нибудь управдом, кто-нибудь из коллег или разносчик недавно заказанной пиццы, а интуиция психует и скандалит, что это ни кто иной, как капризный мальчик с крашеными русыми волосами, острым языком, филологическим образованием и неумелыми, гуманитарными лапками, которые пригодны разве что для игры на синтезаторе, пианино, фортепиано и прочих прелестях.
Сынхо — логик, и поэтому идет открывать дверь разносчику пиццы. Сынхо — без году минуту интуит, и поэтому не удивляется, увидев на пороге Сонгю.
Одет он как всегда не по погоде легко, и только шляпа — полосатый котелок с ленточкой — небрежно сдвинута на тот же бок, что и идеально выпрямленная, уже начинающая закрывать глаза челка. А в одной руке — небольшой чемодан, в другой — клетка с панически забившимся в угол хомяком, сверху которой замысловатым образом прикреплена бутылка шампанского. Сынхо замирает, безмолвно и вопросительно — и очень, очень медленно — поднимая брови.
Сонгю, не услышав ожидаемого, судя по всему, приветствия, недовольно дергает острым плечом.
-Чего стоишь, как ирландец за независимость? Может, дашь пройти?
Сказано тоном вроде и не требовательным, но каким-то капризно-убеждающим — ни градусом слабее, ни градусом крепче, и Сынхо покорно отступает, делая шаг назад и протягивая руку, чтобы забрать чемодан. Сонгю с готовностью сгружает поклажу и, прижимая к груди клетку с хомяком и бутылкой шампанского, как-то странно подавленно, грустно смотрит на Сынхо.
-И ты даже не спросишь, что я тут делаю? - Нет, тоска, наверное, совсем не поддельная здесь, в этом звонком, но сейчас тусклом и уставшем голосе. Сынхо чувствует, как его начинает потряхивает от резких перемен внешних обстоятельств — капризы, тоска, насмешка, грусть, глумление, страдание, интриги, боль.
-Что это? - тихо спрашивает он, глядя куда-то в область ключиц Сонгю, чтобы не терять контроль.
-Это? - Едва уловимая тень смеха в интонации. - Это мой хомяк, познакомься.
-Что это? - повторяет Сынхо, делая ударение на второе слово и поднимая, наконец, прямой взгляд. Сонгю, напротив, словно уравновешивая, опускает глаза.
-Это шампанское. Праздновать новоселье.
Сынхо делает несколько шагов назад и удачно присаживается на чемодан Сонгю, который, впрочем, выдерживал и не такие формы вандализма, чтобы сейчас предъявлять какие-либо целесообразные претензии. Сынхо упирается локтями в колени и устраивает подбородок на ладонях, ментально буквально рисуя в воздухе огромный знак вопроса.
Сонгю тихо вздыхает и пристраивает клетку с хомяком у стены, усаживаясь прямо на пол и скрещивая ноги в самом простом подобии позы лотоса. Трогает пальцем шнурки на высоких ботинках и начинает негромко:
-Сынхо-а, помнишь, ты мне сказал недавно — я уже, правда, и не помню, когда это было — что со мной не так в этом идиотском мире. Ну, ещё о том, что я не умею пользоваться кнопкой режимов на утюге, путаюсь во всем, забываю важное и всякое такое прочее... Помнишь?
Сынхо, конечно, помнит. Помнит и невесело улыбается, согласно кивая — наверное, если сейчас дать ему возможно повернуть время вспять, он не скажет в тот прошлый момент ни слова, потому что слишком тяжело — вся эта усталость, тусклость и невыразительность голоса, подавленный взгляд и, пожалуй, действительно не стоило тогда перегибать палку.
-Сынхо, я всему научился. Всему-всему.
Сынхо пытается мыслить объективно — по сути, тогда, в ночь мытья посуды, он не сказал ничего, что вышло бы за грани его обычных заявлений; все «как всегда», и только со стороны Сонгю, кажется, маятник начал колебаться немного в иной частоте.
Совсем в иной.
-Только вот...
Сынхо знает, что сейчас скажет Сонгю - знает, несмотря на все паутины, лабиринты с зияющими пропастями и ножницы с остатками золотистых нитей на лезвиях.
-Ты сказал мне тогда про привязанность. Знаешь, Сынхо, я перерыл кучу книг — просто огромное количество, но я не нашел ничего, я прочитал слишком много, я запутался и потерялся, я пытался понять, потому что действительно, наверное, пора менять что-то — что-то, не знаю даже, что конкретно, но менять — и я пробовал, но запутался, потому что все это — глупые написанные слова, и они не могут дать мне ничего, кроме раздражения и злости.
Шнурки на ботинках — прочные, матово-черные, удобные и качественные, и Сонгю теребит их, не опасаясь, что они могут пойти бахромой.
-И я впервые осознал, что не знаю, что делать — вернее, знаю, конечно, я не могу не знать, поэтому я здесь — поставь, пожалуйста, хомяка куда-нибудь в темное место, он у меня энергетический вампир и питается собственной никтофобией.
Сынхо молчит — и только успокоившиеся было крошечные механизмы внутри вновь приходят в хаотическое, броуновское движение, словно под воздействием какого-то импульса, и нет никакой упорядоченности, как всегда бывает в потоке заряженных частиц электрического тока — этот хаос бунтует, разъедает изнутри и противится.
Противится любому собственному вмешательству Сынхо в ход существования — противится и подчиняется только неумелым, гуманитарным пальцам Сонгю, тем, что ни разу не касались механического инструмента - только ручки, карандаша и клавиш фортепиано.
-Послушай, Сынхо, - Сонгю подбирается ближе и усаживается уже совсем рядом с Сынхо, запрокидывая голову и вглядываясь в его глаза внимательным, пытливым взглядом. - Научи меня. Пожалуйста, научи меня — ведь этому не учат книги, правда? Не учат ведь, я же пробовал, я старался, я хотел стать лучше. Пожалуйста...
Сонгю касается его губ самыми кончиками пальцев — невесомо и ненавязчиво, но тело пробивает разряд, отдаваясь почему-то в горло, которое пронизывает сжатым комком боли.
-Я никуда не уйду больше, я буду здесь, с тобой.
Сонгю не спрашивает — Сонгю утверждает. Сонгю знает все слишком давно, даже, пожалуй, знал раньше самого Сынхо — обо всей этой расстроенной системе, сломанных механизмах, подчиняющихся только его, Сонгю, рукам, хаотических движениях и панических пробивных токах крови, которая уже давно не годится для смазывания внутренних деталей.
Сонгю давно все знал лучше самого Сынхо.
Пятилетний ребенок, старый интриган.
Там, где заведомо неправильное тождество оказывается полностью доказанным как верное.
-Я никуда больше не уйду. Только научи меня — я хочу жить.
Сонгю обнимает очень осторожно, отчасти боязливо, словно стараясь не нарушить ещё больше, чем уже нарушено; всматривается в суть, умело обходя, чтобы не задеть, то, что ещё функционирует, мягкими движениями приводит в порядок совсем хаотичное и успокаивает паническое теплым дыханием; незаметными касаниями возвращает к жизни один участок системной платы за другим, соединяя разорванные нейроны — однако мало, совсем мало мгновений, и восстановлена лишь тысячная доля, но дело станет лишь за временем.
Сонгю прижимается лицом к груди Сынхо и затихает, словно бы и не требуя ничего в ответ.

Но Сынхо отдает — без просьб и требований отдает то, что и без того отдал много лет назад — то ли пять, то ли шесть, но это уже совсем не важно.

***

У окна — рабочий стол с разобранными электронными приборами, схемами и чертежами, для удобства восприятия разукрашенными разными цветами явно кем-то другим; у стола — синтезатор с пушистым ворохом нот, поверх которых — Trust Unspoken, и четкая грань между двумя этими совершенно разными мирами — грань, впрочем, слегка надломленная там, где чертежи смешиваются с нотами, образуя что-то качественно иное — возможно даже, новый мир, где заведомо неправильное тождество оказывается полностью доказанным как верное.

@музыка: Trust Unspoken

@темы: кто-то что-то сказал?, MBLAQ, Infinite, музыка, фанфики, формула счастья

---

Музыкальное

Небольшая подборка любимого из последнего времени. Специально для  Jane_kiwi
Буду безумно рада, если кому-нибудь понравится - ведь, по сути, не так-то много людей, которые умеют воспринимать музыку без слов и не называют её глупой дрянью. К сожалению, опыт в реальности оказался тоскливым...

Вообще Чаппель начался для меня с «Дней пересмешника» - но, к сожалению, я до сих пор пошла не особо далеко за этим прекрасным, бесспорно, мужчиной; не знаю, почему - может, просто подсознательно оставляю напоследок все самое вкусное. Но не могу не

Он довольно легкий - весь. и у него нет безысходности. Он - повседневность. Но боже, какая повседневность...

Джим Уилсон вместе конкретно с этой дорожкой здесь не впервые - но я не устану её слушать, наверное, никогда, потому что это - одна из немногих вещей, которая при всей своей легкости заставила меня плакать. И - одна из немногих вещей, которые нужно слушать до самых последний аккордов, чтобы осознать.


У меня много плейлистов, но этого трека у меня почему-то нет ни в одном и них, и вообще даже на плеере. Странно, на самом деле. А ещё странно то, что здесь до сих пор нет дарка. : )


А вот с этой мелодии для меня начался Кевин Керн - совершенно волшебный, совершенно невероятный и очень близкий почему-то.


Все-таки он очень любит Италию - и она у него совсем особенная, не такая, как мы привыкли видит, а... С изнанки, наверное? Я не знаю. Я не знаю Италии. Я о ней ничего почти не знаю - но этот человек заставляет меня пытаться понять хотя бы подсознательно.





А вот этот человек пришел в мою жизнь совсем недавно - пришел и остался, вот так просто, без разрешения и всего прочего, но взамен на место в моем подсознании подарил мне невероятное количество картин, рисунков, образов и фраз. И пусть - правда, да и пусть они останутся пока со мной.
Танец с ветром. Когда-нибудь ты станцуешь с ним, только потерпи, я сделаю так, что все будет хорошо - но без боли быть не может, ты знаешь

.

Кай, прости


А вообще Акрам, конечно, на любителя. Не всякий оценит этот фантастический восточный этнос

Скачать Omar Akram - Whispers in the Moonlight.

Вот у него есть тяжелые вещи. С послевкусием одна из любимых мелодий ever

и контрастно


Лично для меня - у него нет мелодий, в которые я не была бы так или иначе влюблена.

И напоследок
Кажется, она уже мелькала у меня в дайри - но я не могу... Не. Не могу - потому что это даже не музыка. Это другое - вообще другое, и мне кажется, не бывает в мире настолько прекрасных людей
И никакие деньги не могут оплатить того, что они делают
и что дарят безвозмездно




и каждая - целый отдельный мир, где человек всего лишь эфемерная переменная то ли икс, то ли игрек, то ли тэ, как в уравнениях замены, и он, человек, совсем не нужен там - он может лишь созерцать со стороны, но ни в коем случае не пытаться менять всех кодов, конструкций и закономерностей
там свои законы

@темы: музыка, формула счастья

---

ЗА ЧТО ПРОСТО ЗА ЧТО

АПД2: ДО СИХ ПОР БЛИЗНЕЦЫ

АПД: На самом деле, это уже нихуя не смешно. Я хотела нормальную зверушку, а получилось ещё раз. Тупо ещё раз. Вскормим походу однояйцевых братьев-близнецов.



Вид: Дух Всепоглощающей Лени
Там, где живёт этот дух, ничто никогда не делается. Все испытывают глобальную лень и полное нежелание чем-либо заниматься, даже интересными и приятными вещами. Такого духа следует начать кормить как можно скорее, иначе вскоре вам станет лень делать это, и тогда уже ничего невозможно будет исправить.

ЧТО ЗА ХУЙНЮ Я ЩАС СДЕЛАЛА
ну покормите, а? т.т куда его теперь
вообще яйцо странное
сайт говорит, что это - зловредный дух

запись создана: 20.08.2012 в 20:36

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?, дикое ололо

---

I'm still living for tomorrow (c)

Это классно - в обед посидеть в японском ресторанчике на 4к с огромными бокалами бабл-гам и горячими роллами, на ужин - в дорогом ресторане уже европейском, потратить 10к и на выходе вновь, как и в японском, заказать чизкейк - но уже другой, в соусе манго-маракуйя.
И поочередно смешивать его вкус то с несладким пуэром, в который - я свято верю! - класть сахар противозаконно в моральном хотя бы плане, то с охлажденным в ведерке со льдом розовым вином, которого почему-то с каждым глотком даже не становится меньше. А потом найти вайфай - найти и, с грустью жуя стащенный с соседней тарелки тунец на гриле, читать тви-ленту, которая теперь обновляется очень часто - даже, пожалуй, чаще, чем мне бы того хотелось.

Это классно - улыбаться, следить за шахматными партиями, которые разыгрывают наши пацаны на переменах, и быть похожей на Карлсона в этом джинсовом комбинезоне со смешно подвернутыми штанинами, белой футболке с короткими рукавами-фонариками и на, конечно же, каблуках - ну куда теперь без этого? Это классно - косить под #мимими и спорить, что лучше начать читать сначала - Гегеля или Ницше. И останавливаться почему-то на Макиавелли.

Это классно - подходить к преподавателю по МХК и просить подготовить материал о современных композиторах; перечислить Шепарда, Уилсона, Брикмана, Ланца, Керна, нео-классические группы и эмбиент, пост-рок и спэйс - и получить одобрение, а затем весь урок сидеть и вместо «Картинок с выставки» Мусоргского слушать плей-листы в мп3 и думать, что обязательно, просто обязательно нужно дать послушать им Two Views Уэйна Гратца, просто обязательно - не зря же она, наверное, настолько изменила мою жизнь?

Это классно - вновь чувствовать родную, тянущую боль в мышцах живота, вновь вспоминая о том, что, в общем-то, неплохо бы вернуть изначальную кондицию своей самой сильной части тела; делать за раз несколько подходов на пресс и не замечать нагрузки - и только потом, под вечер, вытягиваться и чувствовать, как вытягиваются волокна мышечной ткани - начиная от самой диафрагмы и до самого низа. Потрясающее чувство.
Эй, кэп, а ты ведь когда-то с пацанами-дзюдоистами наравне пресс качала.
Попробуем ещё раз?

***

Я не люблю холод. Тот, кто меня хорошо знает, знает и то, насколько я его не люблю и не переношу физически. Но сегодня вечером уже, когда на улице холодно и ветрено, я почему-то надеваю короткие шорты и тонкую футболку, и выхожу гулять - мне все равно, что думают эти люди в джинсах и куртках, все равно, что на качелях ещё холоднее. Я поначалу не понимаю, зачем все это терплю - и только под конец приходит осознание, что холодные потоки воздуха просто вымывают из меня всю гадость, которая успела порядком скопиться - это такое своеобразное извинение перед теми, кому я, возможно, попортила настроение - в жизни такой период, когда это оказывается единственной защитой от расплывчатых не-рамок, тянущихся растворить собственное «я».

***

Я много стала писать о себе, да? Никаких текстовых обновлений, никакого фото, медиа и фангерлинга - скучно стало, уныло? А я все-таки питаю надежду, что здесь есть люди, которые читают этот дневник не только благодаря фикрайтерским тэгам.
Но это - надежды, а надежды такое дело, которое убивают лопатой.
В лицо.
Случайно.
Два раза.

@темы: кто-то что-то сказал?, музыка, формула счастья, Сухо, ЕХО просто што.