nah, fuck it
Написалось само и просто как разминка перед школой и написанием другого фика.
Название: О тетрадях, мирах и трамваях в бесконечность
Фэндом: B.A.P
Пейринг: Химчхан/Ёнгук
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст, драма, мистика
Предупреждения: AU, девиации ну блядь все как мы любим, чё
Размер: этюд, зарисовка
Здесь должна была быть песня, но я решил, что не надо.
О тетрадях, мирах и трамваях в бесконечностьХимчхан считает года в веснах. Одна весна равняется одному календарному году.
Он думает, что так правильно.
Они встречаются в две тысячи десятую весну от рождества Христова, когда мертвая белая вода только-только начинает становиться талой, а в Киото нет даже намека на цветение сакуры. При чем здесь Киото — Химчхан не знает и полагает, что совсем уж дебильно приплетать в мысли слишком заумные сравнения.
-Мне нужно что-нибудь из прогрессивного европейского рока шестидесятых или семидесятых годов, - говорит посетитель бесконечно глубоким и низким голосом, рассматривая стеллаж. - Впрочем, можно даже восьмидесятых.
-... Прошу прощения, это не в моей компетенции.
Химчхан на него даже не смотрит. Он, Ким Химчхан, старший менеджер, а не шестерка-консультант.
-В крайнем случае, - в голосе слышится слишком откровенная насмешка, - Я соглашусь даже на Queen, которые, как вы знаете, прогрессивным роком не являются ну никаким образом.
Химчхан раздраженно поводит плечом и поднимает голову от экрана нет-бука, встречаясь взглядом с глазами назойливого клиента. И не поймешь сразу, что в них, словно бы двухслойных — то ли насмешка, то ли равнодушие, а может, и вовсе нечто сродни теплу.
И безумно красивые, чуткие пальцы. Безумно просто.
Химчхан захлопывает крышку нет-бука и старается смотреть далеко в сторону.
-Что вы там из рока хотели?
Если весну разделить на двенадцать частей, то каждая из них будет означать период длиною в месяц. Химчхану не то что бы особо удобно так считать, но как-то уже привычно.
Через две двенадцатых весны Чхан думает, что у Ёнгука не просто красивые руки, а чувственные просто на каком-то запредельном уровне.
Имя Ёнгука Химчхан узнает только в тот момент, когда выгибается разгоряченным телом под его ласкающими руками; видимо, в чхановых глазах столько растерянности и вопросов, что Гук, мягко улыбнувшись, позволяет облечься в форму хотя бы одному из них.
-Я хоть могу узнать, кто меня сейчас собирается трахнуть?
Тот, подумав, кивает.
-Пан Ёнгук. Можно просто — Джепп.
Но лучше, конечно, не нужно.
Когда от мира вокруг остается только жар, чуть уловимый пряный запах и солоноватый вкус на языке, Химчхан думает, что эти руки своими прикосновениями вполне способны заменить ему секс на ближайшие пару вечностей.
Химчхан не умеет считать часы в веснах и полагает, что получившиеся в теории цифры настолько малы, что по сути своей являются ничтожными. А ничтожества Чхан не любит по умолчанию.
Поэтому просто признает, грустно улыбаясь, что через пять с половиной часов без прикосновений рук Ёнгука он начинает медленно сходить с ума.
Ёнгук много улыбается и губами, и глазами, мало рассказывает о себе и никогда не позволяет Химчхану отдавать больше, чем тот способен отдать. Он, Пан Ёнгук, просто до сумасшествия теплый и даже горячий, как то далекое Солнце, к котрому Химчхан в детстве всегда мечтал прикоснуться.
Мама говорила ему, что о Солнце можно очень сильно обжечься. Но об Ёнгука Чхан не обжигается никогда, подсознательно стараясь продлить болезненно-сладкое ощущение, когда уже слишком тепло, но горячо ещё не настолько, чтобы почувствовать боль.
Ёнгук не слушает прогрессивного рока, предпочитая больше инди или альт, и даже, кажется, пишет тексты песен. Впрочем, Химчхану он никогда их не зачитывает, и только в день рождения поздравляет его рифмованными строками, хитро чему-то усмехаясь.
Химчхан никогда не говорил Ёнгуку, какого числа у него день рождения. А Гук лишь отвечает спокойно, что для того, кто знает имя, ничего не стоит выяснить дату рождения.
Когда проходит очередной год, равный весне, Химчхан снимает со стены календарь и рвет на длинные полосы все страницы месяцев, кроме марта, апреля и мая. В две тысячи одиннаднатую от рождества Христова Чхан забывает об этом, и в две тысячи двенадцатую рвет сразу два календаря, стараясь не встречаться взглядом с отчего-то грустными глазами Ёнгука.
Химчхан не любит прошлое.
Проходит две весны от прогрессивного рока, и Химчхану перестает казаться, что он сходит с ума.
Теперь он уверен в этом точно.
-Ты красивый, - говорит как-то Ёнгук, светло и как-то счастливо улыбаясь.
Химчхан, кажется, растерян.
-Спасибо?
-И дурак, - добавляет Гук уже серьёзно, а Чхан тоскливо смотрит на него из-под спутавшихся ресниц.
Химчхан не понимает, о чем говорит ему этот человек. Он слышит и осознает слова, предложения и словосочетания; прилежно складывает их в картинку и пробует понимать, но пазл разбивается вдребезги от одной лишь попытки. Химчхан пробует читать по глазам, по губам и по прикосновениям, пытается уловить взгляд, дыхание и вкус, но всякий раз - лишь пропасть, по своим масштабам равная разве что Марианской впадине.
Химчхан никогда не понимает Ёнгука.
И не понимает, как, не понимая, можно настолько сильно любить.
Химчхан в теории знает, что существуют зависимости от сигарет, от алкоголя и наркотиков; зависимость от лекарств, боли и привычек. Он никогда не ощущал этого на практике, ограничиваясь теорией, но госпожа Судьба, похлопав друг об друга белыми перчатками, решила, что коэффициенты расставлены немного неверно.
И вписала в свою Книгу, что, де, Ким Химчхану отныне зависимость от — и пририсовала умелой рукой художника маленькую чернильную фигурку Ёнгука.
-Насмехается, сволочь, - грустно улыбается Химчхан, глядя в потолок.
Ёнгук перекатывается на пушистом ковре поближе к Чхану и пытается заглянуть к нему на диван.
-О чем ты?
-Да так, - Химчхан вздрагивает и немного нервно усмехается. - Мысли вслух.
Гук щурит один глаз и тянет Химчхана за футболку вниз - тот, не удержавшись, падает на Ёнгука и обнимает его одновременно руками и ногами, утыкаясь лицом куда-то в шею.
-Не уходи, а?
Ёнгук ничего не отвечает.
Химчхан заводит отдельную тонкую тетрадь в двенадцать листов и каждый день записывает в ней несколько цифр без каких-либо пометок. Понедельник — три двадцать три; вторник — три двадцать; среда — два сорок пять; четверг — два тридцать; пятница — два восемнадцать.
В выходные цифры он не пишет.
Спустя ещё одну весну в один из понедельников в тетради появляется цифра «ноль».
Ёнгук, конечно, замечает и спрашивает, что это. Но Химчхан несет какую-то ересь, отчаянно пытаясь забыть даже для себя, что эти цифры означают то время, которое он способен провести без Ёнгука.
Слыша в пустой комнате по ночам его голос, Химчхан думает, что в этом мире нет ничего кроме этого, что достойно называться сумасшествием.
Химчхан упускает момент, когда тетрадь заканчивается от бесконечных нулей без цифр перед ними, а Ёнгук заканчивается в этом мире, растаяв в воздухе так, как стремительно, но постепенно умолкает последний аккорд на фортепиано.
Просто однажды Ёнгука не становится в этой реальности, как если бы он сел в трамвай, идущий в бесконечность.
Химчхан смотрит перед собой, наблюдая, как перед ним, сплетаясь из темных нитей, появляется какой-то мелкий и черный мирок, состоящий из пустоты; он имеет форму куба и идеально ровные, острые грани.
И манит. Никаких трамваев в бесконечность, Химчхан не любит трамваи. Только пустота.
В последний раз обернувшись на огни Сеула, стопки дисков и тетрадь в клетку, Химчхан улыбается леденящей своим полубезумным счастьем улыбкой и делает шаг в этот маленький куб, который тут же разрастается до размеров парочки вселенных.
И умирает там, обняв себя холодными руками до боли в предплечьях.
Проходит много, много весен.
Кажется, около двух или двух с половиной.
Можно спросить у любого ребенка, и он ответит, что не бывает таких трамваев, что уходят в бесконечность. А если и уходят, то возвращаются вновь обратно, потому что там, в бесконечности, забытых трамваев никто не находил.
-Мне бы что-нибудь из прогрессивного рока семидесятых, - говорит, улыбаясь, молодой человек, глядя на сидящего за стойкой парня с нет-буком. - Конечно, это не в вашей компетенции, Ким Химчхан, но...
Тот, кого назвали Химчханом, поднимает на посетителя пустой усталый взгляд.
-Простите?
Ёнгук делает шаг назад, захлебнувшись могильным веянием холода. Он знает, как выглядят глаза, в которых нет ни узнавания, ни памяти.
Можно спросить у любого ребенка, и он ответит, что не бывает таких трамваев, что уходят в бесконечность, а если спросить у него, приходят ли они обратно из маленьких черных мирков в форме кубиков, то он, ребенок, посмотрит на спрашивающего с удивлением.
Скажет, что, де, нет, конечно, потому что они уходят туда для того, чтобы умереть. Умереть просто, добровольно и без боли.
К тому же у нас, в реальности, никто таких забытых трамваев не находил.
Название: О тетрадях, мирах и трамваях в бесконечность
Фэндом: B.A.P
Пейринг: Химчхан/Ёнгук
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст, драма, мистика
Предупреждения: AU, девиации ну блядь все как мы любим, чё
Размер: этюд, зарисовка
Здесь должна была быть песня, но я решил, что не надо.
О тетрадях, мирах и трамваях в бесконечностьХимчхан считает года в веснах. Одна весна равняется одному календарному году.
Он думает, что так правильно.
Они встречаются в две тысячи десятую весну от рождества Христова, когда мертвая белая вода только-только начинает становиться талой, а в Киото нет даже намека на цветение сакуры. При чем здесь Киото — Химчхан не знает и полагает, что совсем уж дебильно приплетать в мысли слишком заумные сравнения.
-Мне нужно что-нибудь из прогрессивного европейского рока шестидесятых или семидесятых годов, - говорит посетитель бесконечно глубоким и низким голосом, рассматривая стеллаж. - Впрочем, можно даже восьмидесятых.
-... Прошу прощения, это не в моей компетенции.
Химчхан на него даже не смотрит. Он, Ким Химчхан, старший менеджер, а не шестерка-консультант.
-В крайнем случае, - в голосе слышится слишком откровенная насмешка, - Я соглашусь даже на Queen, которые, как вы знаете, прогрессивным роком не являются ну никаким образом.
Химчхан раздраженно поводит плечом и поднимает голову от экрана нет-бука, встречаясь взглядом с глазами назойливого клиента. И не поймешь сразу, что в них, словно бы двухслойных — то ли насмешка, то ли равнодушие, а может, и вовсе нечто сродни теплу.
И безумно красивые, чуткие пальцы. Безумно просто.
Химчхан захлопывает крышку нет-бука и старается смотреть далеко в сторону.
-Что вы там из рока хотели?
Если весну разделить на двенадцать частей, то каждая из них будет означать период длиною в месяц. Химчхану не то что бы особо удобно так считать, но как-то уже привычно.
Через две двенадцатых весны Чхан думает, что у Ёнгука не просто красивые руки, а чувственные просто на каком-то запредельном уровне.
Имя Ёнгука Химчхан узнает только в тот момент, когда выгибается разгоряченным телом под его ласкающими руками; видимо, в чхановых глазах столько растерянности и вопросов, что Гук, мягко улыбнувшись, позволяет облечься в форму хотя бы одному из них.
-Я хоть могу узнать, кто меня сейчас собирается трахнуть?
Тот, подумав, кивает.
-Пан Ёнгук. Можно просто — Джепп.
Но лучше, конечно, не нужно.
Когда от мира вокруг остается только жар, чуть уловимый пряный запах и солоноватый вкус на языке, Химчхан думает, что эти руки своими прикосновениями вполне способны заменить ему секс на ближайшие пару вечностей.
Химчхан не умеет считать часы в веснах и полагает, что получившиеся в теории цифры настолько малы, что по сути своей являются ничтожными. А ничтожества Чхан не любит по умолчанию.
Поэтому просто признает, грустно улыбаясь, что через пять с половиной часов без прикосновений рук Ёнгука он начинает медленно сходить с ума.
Ёнгук много улыбается и губами, и глазами, мало рассказывает о себе и никогда не позволяет Химчхану отдавать больше, чем тот способен отдать. Он, Пан Ёнгук, просто до сумасшествия теплый и даже горячий, как то далекое Солнце, к котрому Химчхан в детстве всегда мечтал прикоснуться.
Мама говорила ему, что о Солнце можно очень сильно обжечься. Но об Ёнгука Чхан не обжигается никогда, подсознательно стараясь продлить болезненно-сладкое ощущение, когда уже слишком тепло, но горячо ещё не настолько, чтобы почувствовать боль.
Ёнгук не слушает прогрессивного рока, предпочитая больше инди или альт, и даже, кажется, пишет тексты песен. Впрочем, Химчхану он никогда их не зачитывает, и только в день рождения поздравляет его рифмованными строками, хитро чему-то усмехаясь.
Химчхан никогда не говорил Ёнгуку, какого числа у него день рождения. А Гук лишь отвечает спокойно, что для того, кто знает имя, ничего не стоит выяснить дату рождения.
Когда проходит очередной год, равный весне, Химчхан снимает со стены календарь и рвет на длинные полосы все страницы месяцев, кроме марта, апреля и мая. В две тысячи одиннаднатую от рождества Христова Чхан забывает об этом, и в две тысячи двенадцатую рвет сразу два календаря, стараясь не встречаться взглядом с отчего-то грустными глазами Ёнгука.
Химчхан не любит прошлое.
Проходит две весны от прогрессивного рока, и Химчхану перестает казаться, что он сходит с ума.
Теперь он уверен в этом точно.
-Ты красивый, - говорит как-то Ёнгук, светло и как-то счастливо улыбаясь.
Химчхан, кажется, растерян.
-Спасибо?
-И дурак, - добавляет Гук уже серьёзно, а Чхан тоскливо смотрит на него из-под спутавшихся ресниц.
Химчхан не понимает, о чем говорит ему этот человек. Он слышит и осознает слова, предложения и словосочетания; прилежно складывает их в картинку и пробует понимать, но пазл разбивается вдребезги от одной лишь попытки. Химчхан пробует читать по глазам, по губам и по прикосновениям, пытается уловить взгляд, дыхание и вкус, но всякий раз - лишь пропасть, по своим масштабам равная разве что Марианской впадине.
Химчхан никогда не понимает Ёнгука.
И не понимает, как, не понимая, можно настолько сильно любить.
Химчхан в теории знает, что существуют зависимости от сигарет, от алкоголя и наркотиков; зависимость от лекарств, боли и привычек. Он никогда не ощущал этого на практике, ограничиваясь теорией, но госпожа Судьба, похлопав друг об друга белыми перчатками, решила, что коэффициенты расставлены немного неверно.
И вписала в свою Книгу, что, де, Ким Химчхану отныне зависимость от — и пририсовала умелой рукой художника маленькую чернильную фигурку Ёнгука.
-Насмехается, сволочь, - грустно улыбается Химчхан, глядя в потолок.
Ёнгук перекатывается на пушистом ковре поближе к Чхану и пытается заглянуть к нему на диван.
-О чем ты?
-Да так, - Химчхан вздрагивает и немного нервно усмехается. - Мысли вслух.
Гук щурит один глаз и тянет Химчхана за футболку вниз - тот, не удержавшись, падает на Ёнгука и обнимает его одновременно руками и ногами, утыкаясь лицом куда-то в шею.
-Не уходи, а?
Ёнгук ничего не отвечает.
Химчхан заводит отдельную тонкую тетрадь в двенадцать листов и каждый день записывает в ней несколько цифр без каких-либо пометок. Понедельник — три двадцать три; вторник — три двадцать; среда — два сорок пять; четверг — два тридцать; пятница — два восемнадцать.
В выходные цифры он не пишет.
Спустя ещё одну весну в один из понедельников в тетради появляется цифра «ноль».
Ёнгук, конечно, замечает и спрашивает, что это. Но Химчхан несет какую-то ересь, отчаянно пытаясь забыть даже для себя, что эти цифры означают то время, которое он способен провести без Ёнгука.
Слыша в пустой комнате по ночам его голос, Химчхан думает, что в этом мире нет ничего кроме этого, что достойно называться сумасшествием.
Химчхан упускает момент, когда тетрадь заканчивается от бесконечных нулей без цифр перед ними, а Ёнгук заканчивается в этом мире, растаяв в воздухе так, как стремительно, но постепенно умолкает последний аккорд на фортепиано.
Просто однажды Ёнгука не становится в этой реальности, как если бы он сел в трамвай, идущий в бесконечность.
Химчхан смотрит перед собой, наблюдая, как перед ним, сплетаясь из темных нитей, появляется какой-то мелкий и черный мирок, состоящий из пустоты; он имеет форму куба и идеально ровные, острые грани.
И манит. Никаких трамваев в бесконечность, Химчхан не любит трамваи. Только пустота.
В последний раз обернувшись на огни Сеула, стопки дисков и тетрадь в клетку, Химчхан улыбается леденящей своим полубезумным счастьем улыбкой и делает шаг в этот маленький куб, который тут же разрастается до размеров парочки вселенных.
И умирает там, обняв себя холодными руками до боли в предплечьях.
Проходит много, много весен.
Кажется, около двух или двух с половиной.
Можно спросить у любого ребенка, и он ответит, что не бывает таких трамваев, что уходят в бесконечность. А если и уходят, то возвращаются вновь обратно, потому что там, в бесконечности, забытых трамваев никто не находил.
-Мне бы что-нибудь из прогрессивного рока семидесятых, - говорит, улыбаясь, молодой человек, глядя на сидящего за стойкой парня с нет-буком. - Конечно, это не в вашей компетенции, Ким Химчхан, но...
Тот, кого назвали Химчханом, поднимает на посетителя пустой усталый взгляд.
-Простите?
Ёнгук делает шаг назад, захлебнувшись могильным веянием холода. Он знает, как выглядят глаза, в которых нет ни узнавания, ни памяти.
Можно спросить у любого ребенка, и он ответит, что не бывает таких трамваев, что уходят в бесконечность, а если спросить у него, приходят ли они обратно из маленьких черных мирков в форме кубиков, то он, ребенок, посмотрит на спрашивающего с удивлением.
Скажет, что, де, нет, конечно, потому что они уходят туда для того, чтобы умереть. Умереть просто, добровольно и без боли.
К тому же у нас, в реальности, никто таких забытых трамваев не находил.
@темы: фанфики, It's B.A.P
