nah, fuck it
Название: Арена
Фэндом: ToppDogg, немножечко VIXX
Персонажи: Чихо, Бёнджу, Хансоль, Хёсан; Чихо|Хансоль, Хёсан/Бёнджу
Рейтинг: PG-13
Жанр: джен, слэш, ангст, драма, мистика, психология, философия, даркфик, hurt/comfort, AU, ER
Предупреждения: AU, сильно AU, насилие
Размер: миди, 29 страниц, завершен
треклист:wumpscut: – Heresy .mp3
:wumpscut: – Hunger .mp3
:wumpscut: – Die in winter .mp3
:wumpscut: – Autophagy day .mp3
disemballerina - saturn return .mp3
God.name – Sav Moj Svijet .mp3
part 1
-Три, два...
Пауза, привычная змеиная улыбка, пальцы поправляют кожу тонких белых перчаток на запястье, желтые глаза сверкают поволокой сигнального огонька на вышке в противоположной стороне Арены.
-Один.
Свисток.
Первый матч четвертьфинала начинается.
***
-Следующий, пожалуйста.
Хонбин, откинув со лба темную челку, - открывается бельмо на левом глазу, мертвый застывший зрачок - промывает инструменты, тщательно смывая с металла кровь и протирая пропитанными в спирту салфетками. В дверях кабинета появляется один из Волков — клиент постоянный и знакомый уже просто до чесотки; Шин Джихо, с болезненной насмешкой отдав от козырька, хромает к кушетке, слишком явно подволакивая разодранную в кровь ногу и придерживая ткань расстегнутой рубашки, чтобы не очень тревожила три свежих рваных царапины на ребрах.
-Потрепали? - Хонбин кивает на место, мол, садись уже; Чихо пожимает равнодушно плечами, садится с трудом — видимо, с ногой совсем все дерьмово. - Судя по тому, что ты жив, тебя можно поздравить с победой.
Хонбину, как штатному хирургу, не очень интересны все эти бои и спарринги на Арене; он туда выходит редко и то скорее по нужде, как, к примеру, бывает в матчах особо кровавого этапа плэй-офф, да и то скорее для того, чтобы оказать первую помощь зрителям, если кто-то из гладиаторов вдруг решит дать ебу. Ебу дают немногие, учитывая накал борьбы и ненависти к самому сопернику, который внимания на зрителей уже не оставляет, так что и плэй-офф Хонбин зачастую просиживает в клинике, выходя лишь на финал.
-Можно, - голос Чихо звучит чуть хрипло, когда он стаскивает рубашку, обнажая красивое, сильное тело — все в царапинах, кровоподтеках и синяках, почти гематомах. Благо, на Волках все заживает еще быстрее, чем на Котах. - Вышел из группы со второго места, один раз проиграл в четырех спаррингах.
Это Хонбин, как и всякий обитатель этот звериной системы, знает неплохо; эта Лига — аренные спарринги для клановых гладиаторов, Волков и Котов, где призом в финале однажды станет свобода, только если кто-нибудь, конечно, наберет достаточное количество побед. Такого, кажется, еще не разу не было — а если и было, то история об этом в большинстве случаев умалчивает, иначе становится неинтересно.
-До летального исхода.
-До летального.
Хонбин, неодобрительно покачав головой — вообще-то, на самом деле, ему глубоко насрать, и любое проявление сочувствия по отношению к гладиатором в его случае не более, чем простая человеческая маска — принимается спокойно зашивать рваные открытые царапины на ребрах длинной хирургической иглой и бесцветными тонкими нитями; Чихо даже ухом не ведет — слишком привычный, да и болевой порог у Волков феноменально высок.
На оголенной шее вплоть до плеча виднеются тонкие бледные зарубки — уже штук пятнадцать почти впритык.
-Послушай, парень, - Хонбин снова моет руки; иногда (пусть сейчас и не тот случай) статус хирурга позволяет ему скрывать отвращение к прикосновениям за собственным статусом и нуждой каждый раз дезинфицировать кожу. - Я, конечно, понимаю, что большинству из вас глубоко все равно, умирать на Арене или нет, один хер, воскресят же, но похуй вам может быть примерно только пятнадцать раз. На твоем месте я бы уже задумался о том, что это вполне может быть лимит отпущенных тебе жизней.
Кивок на цепочку бледных зарубок на шее — одна, самая последняя, еще розовая, свежая, видимо, нанесена каким-то другим штатным хирургом клиники. Чихо кривит красивые яркие губы.
Здесь, в этом закрытом мире кланов, гладиаторы почти бессмертны — однако это бессмертие имеет свой собственный срок годности; у некоторых послабее есть всего пять или шесть жизней в запасе, у сильных зверей — семь-десять, а у таких, как Чихо — пятнадцать, при этом замеченный максимум был всего шестнадцать жизней. Бой может быть и без летального исхода, там свои правила, но часто бывает и так, что один убивает другого, и в этом случае есть ровно полчаса, чтобы запустить сердце зверя вновь — и сделать на шее очередную зарубку, указывающую на еще одну случившуюся с ним смерть, чтобы не потерять счет и заранее обозначить статус. Чем больше зарубок, тем отчаяннее бьется гладиатор в надежде наскрести нужное количество побед и вырваться на свободу: туда, за пределы проклятой живой Арены.
-Я знаю, - тихо и почти зло отвечает Чихо. Не то чтобы он зол на Хонбина, но правда и без него осведомлен о том, что позавчерашняя зарубка после проигранного Сангюну боя стала пятнадцатой, и теперь каждый спарринг может стать для него окончательно последним. - Значит, сдохну. Сделай что-нибудь с этой сраной ногой и пусти меня отсюда.
Чихо очень устал и хочет вернуться в привычную комнату-клетку, просто завалиться на кровать и проспать все три дня до следующего матча, предпочтительно не думая о том, что если он допустит осечку, то никогда больше не выберется из этой проклятой дыры.
***
Арена встречает первый матч этапа плэй-офф заполненными трибунами — они чуть колышутся наподобие отвратительного живого ковра, будто змеи, глухо рычат, ворчат и стонут; Арена наполнена живой жаждой боя, крови, сочащейся из разорванных органов лимфы, Арена наполнена азартом, потому что не может быть ничего чудеснее боя двух гладиаторов одного клана.
Сегодня на Арене — два Кота, два существа с одним набором превалирующих функций, но разным апгрейдом каждой из них; интуиция, гибкость, хитрость, почти коварство — все, лишь бы выжить, не дать поставить на шее к плечу очередную зарубку, отдаляя шансы хоть одну из отведенных жизней прожить на свободе за стенами этого гладиаторского города.
Ча Хакён — белые перчатки, на шее белый судейский платок, чистая совесть, герб одного из человеческих знатных кланов на груди — скорее привычки ради сверяет время по часам на тонкой золоченой цепочке: в конце концов, бой бой начнется лишь тогда, когда последний из старейшин займет свое место.
Трибуна старейшин — ровная чертова дюжина, тринадцать человек в белых одеждах — заполняется последней фигурой, Арена идет живой, ворчащей волной безликих людей, а Губернатор чуть в стороне от белой трибуны, помедлив, коротко дает знак стартовать.
-Три, два...
Пауза, привычная змеиная улыбка, пальцы поправляют кожу тонких белых перчаток на запястье, желтые глаза сверкают поволокой сигнального огонька на вышке в противоположной стороне Арены.
-Один.
Свисток.
Первый матч четвертьфинала начинается.
Ходжун осторожно поднимает взгляд из—под пепельной челки — очень расчетливо, буквально по секундам — старательно прячет зародившийся еще после жеребьевки холодный, почти физически ощутимый на коже страх. Напротив него — совсем мальчишка, тонкий и хрупкий, почти невесомый и идеально, кукольно красивый.
Светлые чуть растрепанные волосы, грустные синие глаза, уголки пухлых губ опущены; растянутая белая кофта с длинными рукавами почти по кончики пальцев, открытые острые ключицы и бледная красивая шея.
Ни одной зарубки.
Сегодня на Арене два Кота — Чон Ходжун и Ким Бёнджу, и Губернатор на отдельной трибуне в одно место недалеко от старейшин чуть прикрывает глаза, когда первая струя крови бьет прямо из сонной артерии.
Ким Бёнджу — идеальный Кот и идеальный гладиатор, и в его глазах не меняется ничего даже тогда, когда кончики пальцев, твердые, будто металлические, проникают под плоть и разрывают ее, когда тонкие и хрупкие, слабые на вид руки ломают кости, вырывают шейные позвонки через горло или выдавливают глаза; в них, этих красивых синих глазах, всегда нежность и тепло, и это порою пугает. Пугает даже больше очевидной смерти, которая наступает в 95% случаев, если на Арене в соперники жребий дарит Ким Бёнджу.
Здесь не может быть ничьей, но может быть проигрыш без летального исхода — если в течение отсчитанной арбитром минуты соперник не сможет встать после нанесенного увечья; Хакён делает шаг назад, скрываясь от капель алой крови — она падает на песок, отяжеляя его бордовыми цепочками и слишком темными кляксами.
У Ким Бёнджу есть поражения, но нет ни одного летального исхода — у Ходжуна их четыре, как и четыре зарубки на шее; Ходжун — неплохой боец, и он из тех, кто обычно на групповом этапе выходит в плэй-офф с первого места, но сегодня у него в соперниках Ким Бёнджу.
Чон Ходжун — неплохой боец, но сегодня он погибает через восемнадцать минут после начала боя.
Арбитр дает свисток, Арена поднимается живой бурлящей волной, а Губернатор закрывает глаза, думая, что осталось совсем немного.
Совсем немного его мальчику осталось для того, чтобы получить свободу от Арены.
***
Чихо, в отличие от многих, живущих здесь, всегда больше нравились эти длинные безликие коридоры общего гладиаторского дома — здесь они живут все вместе, оба клана, и на каждого приходится по одной комнате; все довольно светло и аккуратно, даже есть живые цветы, но в коридорах, в отличие от комнат, куда никому, кроме живущего там, нельзя, можно встретить кого-нибудь и поговорить.
Есть даже курилка, лестничная площадка между третьим и четвертым этажом — это любимое место Чихо. Окно, пепельницы, два чуть серых от постоянного дыма папоротника в кадках, несколько пачек сигарет на выбор. Чихо курит «Лаки Страйк» и обычно встречается здесь с Хансолем.
Хансоль из Котов, но с Чихо они общаются весьма неплохо.
-У меня бой завтра, - говорит Хансоль, нашаривая по карманам драных в постоянных неаренных драках джинсов и прикуривая из слегка помятой пачки «Винстона». - С Юквоном. Из нашей части таблицы одни Коты в плэй-офф вышли, но я жутко надеялся, что произойдет чудо и Ходжун пройдет Бёнджу. Не вышло.
-Проиграл?
-С летальным.
Чихо виснет на секунду и кивает — проспал после боя в группе почти сутки и не следил ни за чем, а в этом доме очень редко говорят об Арене просто так и не обсуждают бои, потому что еще этого не хватало для полного набора, чтобы ебнуться. Поморщившись, поднимает повыше и без того высокий ворот свитера — последняя зарубка на шее ноет, пусть и не кровоточит, но все равно противно, и чтобы уснуть, нужно принять обезболивающее; видимо, неправильно поставили и задели какую-то болевую точку.
-И сколько у него уже зарубок? - Интересуется скорее для проформы, и Хансоль показывает на пальцах «то ли четыре, то ли пять», потому что рот жутко занят раскуриванием потухшей сигареты. Чихо хмыкает — не чета ему.
Пятнадцатая ноет.
-Я всрал в последний раз с леталкой еще в начале прошлой Лиги, - говорит Хансоль задумчиво, прижимая сигарету к донышку стеклянной пепельницы; скрестив руки на груди, опирается плечом на стену, глядя в окно. Не зарешечено, беги не желаю, но охраны вокруг дома и вокруг города особенно на время Лиги просто до тошноты много. Не сбежишь при всем желании — поймают и засанкционируют. - Донуну. Мне тогда ни скорость не помогла, ни изворотливость — там только один раз в руки попадись, можно прощаться с победой. Как и в большинстве боев с Волками...
-Я тебя умоляю, чего ты мне рассказываешь, - фырчание; Чихо морщится — как не ему, Волку, идеально знать физиологию Волков.
Волки — это сила, мощь, быстрая, почти феноменальная регенерация; Коты — это хитрость и гибкость, изворотливость и в разы пониженный шанс нанести увечие. Коты регенерируют намного дольше, чем Волки, но им очень сложно нанести рану.
Нужно сначала догнать, а у Волков со скоростью не очень. Как и со скоростью принятия решений.
-У меня сейчас восемь зарубок, - говорит Хансоль вдруг, ладонью накрывая шею. Зарубки тепло пульсируют к смене погоды. - И овердохуя количества боев, которые нужно выиграть, чтобы выбраться отсюда. Но если я пройду Юквона, то попаду сразу на Бёнджу...
На Арене нет друзей и нет товарищей, потому что на кону стоит свобода и жизнь; они все здесь общаются (если_общаются) лишь потому, что без общения можно сойти с ума, а умалишенному на Арене слишком быстро перегрызут горло.
А Ким Бёнджу и вовсе не общается здесь ровно ни с кем — и очень редко выходит из своей комнаты.
Чихо понимает Хансоля — у него самого следующий бой с Хёнхо, снова, как в группе в прошлой Лиге, только теперь ни единой в жизни в запасе и обязательство, четкое обязательство брать реванш и идти дальше.
Хансоль засовывает обратно только что вынутую из пачки новую сигарету и качает головой.
-Я бы мог сейчас сказать, что лучше я не пройду Юквона и отдохну до следующей Лиги, но в этот раз я намерен победить во всех боях. Шутка ли — победа в финале равна пяти обыкновенным аренным боям.
Чихо это все прекрасно знает — но ему нужно хотя бы дожить до финала, пережить его и сделать то, что единственное поможет ему вырваться на свободу.
***
Сразу после первого четвертьфинального боя Губернатор, не дожидаясь официальной церемонии прощания со старейшинами (ни ему, ни им это не нужно), встает и привычно уходит с Арены запасным ходом, отказываясь от охраны и только перехватывая у встреченного по пути арбитра расписание боев плэй-оффной стадии и зажигалку.
-Опять леталка, - говорит Хакён, отвешивая церемониальный, но небрежный поклончик. - Как вам бой, Ваша светлость?~
Губернатор чуть морщится, прикуривая и возвращая зажигалку — от красивых губ отделяется облачко терпкого крепкого дыма, и арбитр, в принципе не курящий, деликатно чихает. На его языке это значит нечто вроде «как же вы меня заебали, Ваше сиятельство». Губернатор же всех этих обращений не любит, несмотря на то, что к имеющему титул герцога обращаться должны ровно так и никак иначе.
-Чудесный бой, как всегда, - пожимает он плечами. - Распорядитесь, пожалуйста, в следующий раз все-таки при входе на Арену обыскивать зрителей на предмет оружия. И обязуйте присутствовать на бою хотя бы трех медиков.
-Да, Ваша светлость.
Хакён усмехается, глядя вслед Губернатору, а потом, стянув с красивых смуглых пальцев перчатки, вздыхает, выходя через тот ход, что ближе ведет к больнице; в конце концов, это его наипротивнейшая обязанность — доставлять отчетность по бою врачам для экспертизы, если таковая будет нужна. Особенно, если матч заканчивается летальным исходом, как сегодня.
Губернатора как всегда легко пропускают через запасной ход в дом гладиаторов, и он привычно поднимается на четвертый этаж к самой дальней комнате; помедлив, открывает дверь — за ней оказывается довольно просторное помещение, светлое, ухоженное, с открытым для проветривания окном, на подоконнике которого стоит чашка с забытым наполовину недопитым какао. Еле уловимо пахнет вкусно ягодами; постель аккуратно заправлена, у стены посажены несколько мягких игрушек, принесенных сюда Губернатором.
Никого еще нет, и Губернатор, расстегнув и стащив с плеч камзол, садится на заправленную постель, чуть хмурясь — за окном из-за наползающих тяжелых туч становится душно, и духота проникает в комнату, делая воздух слишком тяжелым. Не очень приятно.
Он не замечает, как спустя некоторое время дверь тихонько щелкает, и раздаются легкие, будто невесомые шаги — порыв ветра, ягодный запах чуть сильнее, и дышать, кажется, становится немного легче.
-Хёсани~
Бёнджу улыбается, когда Губернатор поднимает голову — Кот после боя довольно бледный, а под белой кофтой, пусть и свободной, можно заметить очертания тугой перевязки по груди. Хёсан, вздохнув, тоже улыбается — протягивает руки, склоняя набок голову.
-Иди ко мне, маленький.
Бёнджу легкий, почти невесомый — веса на коленях как всегда почти не чувствуются, а тонкие руки, обнимающие за шею, извечно нежные и осторожные. Хёсан обнимает его за талию, легко очерчивает пальцами контуры тугой повязки, боится потревожить — она не очень толстая, видимо, само повреждение несерьезно. Первое время Бёнджу очень не любил врачей (или боялся?), и его силой заставляли после каждого боя ходить на медосмотр.
-Как ты себя чувствуешь? - Легкий поцелуй в уголок губ; Хёсан смотрит на Бёнджу внимательно, пусть и не очень встревоженно — привык, что тот после боев всегда довольно молчаливый.
Волосы у Бёнджу чуть влажные — видимо, перед перевязкой в больнице принимал душ; от кожи пахнет каким-то простым мылом, но на нем даже этот запах всегда вкусный - после духоты и пыли Арены для Хёсана это всегда как глоток свежего воздуха, который хочется пить и пить.
-Все хорошо, - отвечает Бёнджу, помедлив; улыбается слабо. — Врач сказал, что повреждение не очень серьезное. Он задел меня уже под конец — видимо, я просто расслабился...
Каждый раз, когда Бёнджу выходит на Арену, Хёсан старается смотреть на все, что угодно (обычно это скучающая рожа Хакёна около арбитражной смотровой стойки или попытки угадать, за какой из безликих белых масок находится тот или иной старейшина на белой трибуне), только не на саму площадку боя и не на Бёнджу, потому что всегда безумно страшно, что сейчас произойдет что-то непоправимое.
На шее Бёнджу, красивой, хрупкой — Губернатор прижимается к ней губами, невесомо лаская и наслаждаясь шелковистой гладкостью — нет ни одной зарубки, и Хёсан понимает, что проигрыш даже с летальным исходом нескоро лишит его Бёнджу, но все равно боится.
Боится, что кто-нибудь сделает плохо его маленькому беззащитному мальчику. Когда Хёсан называет его так, Бёнджу смеется — беззащитным его назвать нельзя ну уж никоим образом, но все равно это так родно и привычно.
Как и подаренные Хёсаном мягкие игрушки, которые Бёнджу очень любит.
-Останешься сегодня со мной? - Спрашивает Бёнджу, улавливая на пальцы подвеску под горлом хёсановской рубашки - герцогский герб клана, очень красивый. - Я приготовлю что-нибудь вкусное... Тебя давно не было.
Кроме этой комнаты здесь еще, как и у любого гладиатора, небольшая кухня и санузел, так что больше это похоже на маленькую квартиру; можно вообще не выходить отсюда, и Бёнджу этим пользуется. Хёсан, улыбнувшись отчасти виновато, кивает.
-Останусь, конечно, - ладони пробираются под просторную кофту, проверяют перевязку, лаская кожу невесомо. - У меня было много дел с администрацией, но теперь вроде все в порядке.
-Что там было? - Бёнджу это не очень интересно, но работа — это часть Хёсана, и он иногда задает самые простые вопросы, чтобы избежать каких-то неловких тем; в общем-то, неловких тем у них почти не осталось.
Хёсан хмыкает.
-Ничего особенного. Реорганизация аппарата и проблемы с аренным арбитром — кажется, он подрался с хирургом или еще с кем-то, когда понес отчет в больницу, и ему сказали, что у него отвратительный почерк. Ты же знаешь, Хакён жутко обидчивый... Все бы ничего, но он умудрился проклясть хирурга до тринадцатого колена, используя клановую пентаграмму. Я пытался замять дело, потому что просто лень, но ведьминское колдовство официально запрещено законом.
Бёнджу слушает его задумчиво, перебирая тонкими пальцами темные волнистые прядки Хёсана — мягкие, на свету отдают в приятный вишневый цвет и пахнут также, с примесью терпкого сигаретного дыма; ему просто нравится слушать Хёсана и находиться рядом с ним, поэтому он лишь прикрывает глаза, улыбаясь немного устало.
-Пойдем отдыхать, маленький, - тихий шепот на ухо. - Поспи, а ночью сходим погулять по городу.
Гладиаторам не то чтобы запрещено выходить одним, нет — все равно везде охрана, и из города их не выпустят; просто днем сам Губернатор рядом с гладиатором вызовет кучу разных ненужных вопросов.
Им это не нужно, и Бёнджу согласно кивает, обнимая Хёсана доверчиво за шею и закрывая глаза.
***
-Проклятье...
Сангюн еле успевает перекатиться по песку, уворачиваясь от мощного удара в грудь — Арена взрывается гулом и свистом; в глазах слегка темнит, резинка на длинных бледно-алых волосах лопается, и чертовы прядки закрывают обзор, мешая нормально ориентироваться в пространстве. Сбоку тихий смех — Пигун, придерживая ладонью выбитое плечо, разворачивается, тяжело и медленно, чтобы нанести еще один удар, и Сангюн думает, что выбить одним ударом плечо ему было мало, надо было сразу к чертям ломать позвоночник и добивать.
Правда, позвоночник у этого Волка оказался если не металлическим, то очень близким по строению, потому что одним ударом (и даже последующими двумя) Сангюн пробить его не смог. Арбитр за своим арбитражным местом, поглядывая из-под серо-серебристой челки, мимолетно фиксирует хронику боя — глаз наметан, а интереса бои не вызывают уже очень давно. Это — второй четвертьфинал, и на шее у Пигуна около десяти зарубок, в то время как у Сангюна — всего три и такое же немереное количество побед впереди, нужное чтобы вырваться на свободу. И куда больше хладнокровия, в принципе Волкам почти несвойственного.
Сангюн — счастливчик, а потому следующий удар, выверенный и удивительно расчетливый, застает Пигуна на половине проворачиваемого приема; у Сангюна хватает ума и изворотливости, чтобы вывернуться и ударить ровно в солнечное сплетение, заставляя потеряться в пространстве, чтобы мгновением позже вцепиться зубами в горло, чувствуя, как рот наполняется горячей кровью.
Бой идет уже полтора часа, и Хакён переворачивает лист плетеного альбома, нумеруя очередную страницу. Позвонки хрустят в зубах, легко и податливо, кровь стекает по шее вниз, струйками теряясь за воротом кофты, но Сангюн ни на секунду не отпускает вырывающегося Пигуна, пока тот не затихает в его руках.
Снова леталка.
Свисток, и Ким Сангюн выходит в полуфинал стадии плэй-офф, а в табели напротив его имени появляется еще одна пометка с плюсом, добавляющая одну победу в счетчик одержанных.
-Слушай, Хонбин, это какой-то ебаный пиздец, - Хакён влетает в кабинет хирурга как всегда без спросу, шлепает на его стол отчет о бое. - Я сидел там почти два часа! Сколько можно трахаться на Арене?! Давая я тебе подгоню партию мышьяка, а ты их всех перетравишь? Ей-богу, сил больше нет!..
Хонбин меланхолически отвлекается от зашивания одной из пигуновских ран — проще сначала зашить и привести в порядок, а потом уже запускать остановившееся после смерти сердце заново, в этом случае есть ровно час, и Хонбину его обычно хватает; смотрит задумчиво на арбитра, на пухлую хронику на столе и пожимает плечами.
-Успокойся. Еще пять боев, и Лига кончится.
-Ага. А через три месяца начнется новая.
У Хакёна на лице страдания, а на белоснежных перчатках капли крови — видимо, задел какую-то рану, пока осматривал убитое тело; Сангюн, потрепанный после боя пусть и намного меньше, но все же потрепанный, отправился в кабинет Лео — тот всегда больше работает с лечением, а не с воскрешением. Пигун без сознания, поэтому это развязывает арбитру язык, пока он тырит из холодильника в прихожей какую-то пироженку, не стесняясь близкого наличия там заспиртованных органов и вакцин.
-Скажи, а есть кто-нибудь на пороге совсем смерти? В смысле, зарубок слишком много, ну ты понял, о чем я.
Хонбин, отстригнув нити, промывает инструменты, меняет перчатки, готовясь заводить сердце заново — довольно сложный массаж сердца и акупунктурных точек.
-Есть, - отвечает равнодушно. - Мальчик из Волков, Шин Джихо. Знаешь его, наверное — все-таки пятнадцать зарубок, почти рекорд...
-Сдохнет при следующей леталке.
Хакён в суждениях как всегда не особо мягок.
-Да.
Хакён, задумчиво болтая ногами, доедает пироженку, облизывая пальцы; завтра еще один четвертьфинал, снова из первой сетки, Хансоль и Юквон, оба Коты, а послезавтра волчий четвертый и последний матч четвертьфиналов — там Хёнхо и этот как раз-таки Шин Джихо, и Хакёну всегда особенно интересно смотреть на бои тех, кто в шаге от настоящей, не кукольной смерти. Это всегда такое отчаяние, такая страсть и желание выжить; это всегда как бой в последний раз, потому что он таковым, по сути, и является. И Хакён, как странный энергетический вампир, до безумия обожает питаться этой энергией, визуально собирая ее с материи боя.
-Значит, Бёнджу и Сангюн в полуфиналах, теперь определяются их соперники, - рассуждает арбитр вслух. - Бёнджу выпадет либо Юквон, либо Хансоль, а Сангюну — Хёнхо или Чихо. Забавно, все так интересненько складывается — одна ветка полностью кошачья, вторая — полностью волчья, значит в финале в любом случае будет Кот против Волка.
Хонбин уже Хакёна давно не слушает, ему неинтересно — арбитра это постоянно раздражает, а потому хирург еще даже не знает, что тот и его умудрился проклясть клановым проклятием, зная, что от буквы закона ему, госслужащему, всегда увернуться удастся.
-Прошу покинуть помещение, я воскрешаю клиента, - Хонбин натягивает синие резиновые перчатки.
-Блять, какой же ты нудный, это пиздец какой-то, - и арбитр, схватив со стола какую-то забытую карамельку, все-таки выходит. - Но попомни: чует моя задница, что это будет о~очень интересно.
***
Весь следующий день Бёнджу даже не встает с постели — спит, свернувшись под одеялом теплым клубочком; Хёсан, с утра собравшийся и одевшийся тихонько, целует его мягко и выходит, сверяясь с часами; сегодня третий бой четвертьфинала, и Губернатор идет туда не только из-за церемониала, но и из-за того, что сегодня определится противник Бёнджу по полуфиналу. Тащить его с собой на матч не хочется — пусть лучше отдохнет.
Бёнджу спит тихо, и ему во сне все еще кажется, что Хёсан рядом.
-Оттащите этого зверя от него!..
Губернатор вскакивает со своей трибуны и взбешенно — такое оказывается впервые — смотрит на арбитра, который не делает ровным счетом ничего, чтобы предотвратить прямое расчленение одного из гладиаторов; это против правил — любое увечие, которое затем не сможет восстановить хирург. Мальчишка на Арене все еще в сознании, и это самое страшное — Губернатор думает, что лучше бы он уже был мертв, чем заживо, не теряя ориентации, чувствовал, как его тело разрывают на куски. По крайней мере, если бы мальчишка был мертв, бой бы уже был официально остановлен.
В его противниках — Волк, и Хёсан не уверен, что это животное адекватно; у Волка пятнадцать зарубок, и он бьется не на жизнь, а на смерть, и адреналин в крови не дает ему отпустить уже и без того поверженного противника.
Противник — мальчишка, хрупкий, кукольный, недавно отловленный городскими охотниками клановый Кот, и это его первый бой на Арене. Белая трибуна молчит и не одергивает Губернатора — просто потому, что происходящее на площадке действительно не соответствует букве правил.
-Немедленно уведите его и остановите бой.
Хакён, нехотя дав отмашку охране (как, такое шоу обломали), чтобы они придержали Волка, склоняется над тяжело дышащим Котом — он все еще в сознании, весь поломанный и окровавленный, смотрит пустым взглядом расширенных глаз вверх, в небо; светлые мягкие волосы слиплись от крови, в ней все либо, шея, руки, несколько открытых переломов, рваные раны. Сознания он не теряет.
Арбитр отсчитывает положенную минуту и дает свисток — на Арене появляются медики с носилками, и Губернатор поднимается, зачем-то решив в первый раз после боя зайти в штатную больницу.
-Совсем неопытный ребенок, но тело для Кота идеальное, - Тэгун снимает перчатки и поправляет прямоугольные очки в тонкой оправе. - Об этом говорит хотя бы то, что он не погиб от всех полученных увечий.
Губернатор, кивнув, просматривает бумаги — медосмотры, отчеты, хроника первого боя. Мальчишку зовут Ким Бёнджу, и ему только совсем недавно исполнилось двадцать лет. А по внешности не дашь даже столько.
-Он восстановится уже к следующему бою, - говорит хирург, кинув взгляд в сторону палаты, в которой тишина — Бёнджу то ли без сознания, то ли спит. - Но я посоветую ему все-таки воздержаться от дальнейших матчей в конкретно этой Лиге. Начнет набирать победы в следующей...
-Простите?
Ни хирург, ни Губернатор не замечают, как на пороге появляется этот Кот — слегка пошатывающийся, весь в повязках, с разодранной губой; едва ли, конечно, не падает, и Хёсан успевает его поддержать. Тело удивительно легкое и невесомое.
-Простите, - уже утвердительно вздыхает Ким Бёнджу, но Губернатор его не отпускает — вдруг опят свалится, а любое «свалится» сейчас вопрос жизни и смерти для него, что явно читается на лице Тэгуна. У Тэгуна, в отличие от Хонбина, связь с клятвой Гиппократа куда сильнее. - Я хотел попросить почитать что-нибудь — там ужасно скучно...
Губернатор вопросительно смотрит на хирурга — тот разводит руками, бормочет что-то в стиле «увы, только отчеты, хроники и медицинский словарь терминов», и Хёсан чуть закатывает глаза, подталкивая мальчишку обратно к палате.
-Иди туда, я принесу что-нибудь.
Тэгун лишь с удивлением качает головой.
Через несколько часов Хёсан возвращается с полудесятком книг из дома — сам уже все перечитал не по разу, так ему вовсе не жалко, да и кто из гладиаторов хоть когда-нибудь просил почитать чего? - и ставит на тумбу рядом с постелью задремавшего Кота.
Светлые волосы, вымытые от крови кем-то из медсестер, распались прядками по подушке — даже на вид мягкие и нежные; ресницы, отбрасывающие на худые скулы тени, длинные и пушистые, завитые совсем по-девичьи. Мальчишка похож на красивую шарнирную куколку, и Губернатор любуется, мимолетно поправляя одеяло под тонким запястьем.
-Это ведь вы спасли меня от того человека, да?
Бёнджу совсем как-то просто открывает глаза, будто и не спал; Губернатор, пожав плечами, кивает на книги и отводит взгляд к окну.
-Я только посодействовал исполнению правил.
Мальчишка слабо, немного грустно улыбается — берет верхнюю книгу в руки, осторожно открывает; на первой страничке какие-то подписи карандашом, а сама книга старая и очень приятная на ощупь, пахнущая сказками.
-Я ведь мог умереть, если бы не вы. Спасибо?
-У тебя в запасе еще много жизней, - хмыкает Губернатор, присаживаясь на краешек постели — мебели в палате больше нет. - Так что ты должен постараться и набрать достаточное количество побед, чтобы выбраться снова на свободу.
Лига — дьявольское творение старейшин, и Губернатор, на самом деле, просто ненавидит эти глупые, жестокие развлечения; он никогда не относился к гладиаторам так, как относятся люди и старейшины — как к игрушкам и пушечному мясу — хотя бы потому, что его собственный отец был Волком. Впрочем, на нем клан оборвался, и Хёсан родился обыкновенным человеком. Кланы здесь обусловлены не генетическим кодом, а тычком пальцем в небо.
-Все равно, - вдруг тихо отвечает Бёнджу. - Мне кажется, что если бы я умер, то случилось бы что-то очень плохое.
Хёсан показывает ему книги и рассказывает о них — все они с уютными карандашными пометками, а на третьей, любимой хёсановской исторической драме, даже пятно от кофе на двести семнадцатой страничке; перечитывал столько раз, что не счесть — Бёнджу улыбается неуверенно и как-то тепло, слушает внимательно и переворачивает страницы, чувствуя пальцами тепло бумаги.
Под вечер вдруг зачем-то просит Хёсана посидеть с ним еще немножко, и тот зачем-то соглашается — дома он все равно один, даже пес ушел в загул — и они долго молча читают книги, а потом Бёнджу засыпает, и Хёсан засыпает вслед за ним, опустив голову на край постели.
Тэгун с утра заглядывает и говорит, что пес Его светлости сидит у порога больницы, облаивает всех подряд и просится играться.
Но у Хёсана много работы, поэтому с его псом возится Бёнджу.
-Просыпайся, маленький.
Бёнджу все еще спит, когда вечером Хёсан возвращается обратно — даже почти в той же самой позе, явно не просыпался; Губернатор склоняется, целует его мягко, нежно очень — губы после сна чуть сухие, теплые и мягкие, вкусные безумно.
-Ох... - Бёнджу зевает, зарываясь лицом в хёсановское плечо; скулит тихонько, обнимая за шею и прижимаясь поближе. - Я все проспал, да?
-Смотря что ты имеешь ввиду, - тихий смех, и Хёсан убирает с лица Бёнджу непослушные после сна светлые прядки сильно отросшей челки. - Бой уже провели. Тебе в полуфинале с Хансолем биться...
Бёнджу зависает на секунду, а потом кивает, потягиваясь гибко — сам хотел сходить на бой, но раз уже проспал, так проспал, и то неплохо. Хёсан смотрит на него неожиданно серьезно и как-то тоскливо — Бёнджу безумно, безумно не любит, когда он начинает тосковать.
-Ну Хёсани. Все ведь будет хорошо, правда?
Губернатор, помедлив, кивает, притягивает Бёнджу к себе за талию — ну зачем, на кой черт он когда-то попался в лапы городским охотникам, на кой черт старейшины когда-то придумали развлечения своего ради эту дьявольскую Лигу, зачем Бёнджу родился Котом?
Хёсан ненавидит все это.
-Если ты выиграешь эту Лигу, - говорит он тихо, глядя серьезно в глаза Бёнджу — красивые, синие, извечно чуть грустные и очень нежные. - Тебе останется всего несколько побед в следующей, чтобы выбраться на свободу.
Бёнджу это, наверное, знает — после первого поражения у него их было всего несколько, и почти несметное количество побед; в основном летальных, но это не имеет никакого значения. Ему осталось совсем немного, а на шее ни единой, ни одной зарубки — и он очень, очень хочет жить на свободе рядом с Хёсаном.
-И тогда мы будем жить вместе, да? - Спрашивает он серьезно.
-Конечно, Бёнджу, - едва заметная улыбка, и теплые губы касаются лба; Хёсан даже не раздумывает ни секунды. - Осталось совсем немного. Если хочешь, мы уедем отсюда — они всегда сумеют найти нового Губернатора...
Бёнджу обнимает Хёсана крепче, упираясь подбородком в плечо, и прикрывает глаза — в них тоска и болезненность, и он не хочет, чтобы Хёсан видел их; все это только от того, что ему немного страшно, когда он думает, что вдруг случится что-то, и он не сможет выбраться, никогда не сможет быть с Хёсаном по-настоящему. Все это звучит и даже думается отчасти по-детски, но на самом деле это уже давно совсем не важно.
-Я выиграю, - говорит он тихо, чуть сжимая тонкие пальцы на его плечах. - Обещаю.
***
Следующий день начинается для Чихо также, как и предыдущий — просто встать с постели, принять душ и выкурить две сигареты в курилке вместо завтрака; сам он готовить не любит и не умеет особо, а еда в столовой ему не нравится. Впрочем, его организм устроен так, что пищи ему нужно по-минимуму.
Этот день для Чихо начинается также, как и предыдущий, только сегодня вместо прогулки и зависания в коридоре с рандомным товарищем по заточению он под конвоем направляется на Арену.
«Привет, дорогая хроника! Снова мы с тобой увиделись», - гласит летящий, не слишком-то понятный почерк на тонких папирусных листах плетеного альбома. - «Да, я знаю, что это должен быть сухой отчет, и что его будут читать медики и старейшины (я всегда это пишу), но видят языческие боги, что я уже битый год развлекаю себя графоманией и не жалею об этом. Терпите! Просто прикиньте, каково каждый раз следить за этими ебаными бойнями. Восемнадцатый день термидора, четвертый четвертьфинальный бой».
Чихо разминает пальцами все еще чуть ноющее плечо — должно пройти, он только недавно принял обезболивающее; ну просто каким криворуким идиотом надо быть, чтобы поставить зарубку ни задеть при этом болевую точку. Хёнхо снимает куртку — негибкая кожа сковывает движения. В хронике боя арбитр проставляет номера гладиаторов — волей жребия Чихо вступает в бой под номером один, Хёнхо — под номером два; фишка сугубо для того, чтобы не писать раз за разом имена в повторяющихся действиях.
«Шин Джихо (1) против Пак Хёнхо (2). Пятнадцать летальных исходов против семи соответственно. Текущая форма: Шин Джихо - победа-победа-поражение, Пак Хёнхо — победа-поражение-победа».
Чихо старается не думать о том, что победа ему нужна как воздух — даже в случае ничьей, кажется, его организм не сумеет выдержать увечий и погибнет, и эта смерть станет последней; Хёнхо прямо напротив него — сильные руки и спокойный взгляд, недлинная металлически-серая челка откинута с глаз, а в графе «установки» все то же самое, что и у Чихо, только под формулировкой «победа».
Для Шин Джихо же сегодня — не бой, а борьба за жизнь.
«5' Первый серьезный удар. У второго повреждена задняя поверхность бедра — три длинные рваные царапины с проникновением в глубину примерно на 0,8 см».
Хёнхо порядком неповоротливый даже для Волка, пусть это и заложено в их геноме — Чихо намного быстрее, ловчее и изворотливее; у Хёнхо только из-за одного этого минуса проиграны почти все бои Котам. Не успел вовремя отскочить — получил не столько сильный, сколько расчетливый и коварный удар, а там и въеб весь бой, потому что Коты, если только вцепятся, своего не упустят; Чихо много наблюдал за Хёнхо, как и з многими гладиаторами — и знает, как в теории нужно себя вести.
«17' Второй получает травму коленного сустава; у первого рассечен висок. Сильное кровотечение. Заметна некоторая дезориентация в пространстве».
Чихо теряется — в голове мутно от удара, висок вспыхивает режущей болью, прошивающей всю голову, и он пропускает еще один удар.
«21' Первый получает удар в солнечное сплетение. Полная дезориентация, двадцать две секунды на коленях и еще три пропущенных удара по ребрам».
Чихо встает только потому, что понимает — не встанет сейчас. Значит, не встанет больше никогда. Хёнхо, кажется, удивлен, и это удивление, по сути своей спонтанное и непрофессиональное, лишает его наметившейся было форы, когда Чихо, обравшись с силами, умудряется толкнуть его — скорее оттолкнуть, поймать момент, выворачивая больно руку опять же больше не силой, которой почти уже нет, а техникой.
«32' Перелом руки второго. Обузданный болевой шок, эмоциональный спад, повреждения первого уже почти не оказывают воздействия на его движения и удары. Повышенное выделение адреналина и эндорфинов».
Арбитр записывает хронику, почти не глядя в папирусные листы, а Чихо действительно чувствует, как его глаза застилает чем-то алым — вкусно, безумно приятно, и боль, кажется, уже не чувствуется, и он лишь сквозь пелену этого адреналинового безумия видит, как Хёнхо пытается подняться.
Он не помнит, сколько еще длится бой.
«33' Временная потеря сознания второго. Предположительно перелом нескольких ребер у первого, тяжелый кашель с кровью. На ногах держится все еще довольно уверенно».
Боль~но.
«35' Резкая смена состояния первого. Вновь подъем сил. Кровотечение из виска почти прекращается; второй получает тяжелую травму позвоночника».
Это правда, наверное, очень боль~но.
«38' Второй не может подняться на ноги. Отсчет финальной минуты. Конец боя. Отсутствие летального исхода. В полуфинал выходит Шин Джихо».
И — еще одна пометка к победам в общей таблице гладиаторов.
***
Четвертьфинальный круг Лиги почти всегда заканчивается тяжело — если перед полуфиналами есть несколько дней отдохнуть, то сразу после группового этапа такого нет, и будь добр выйти на Арену; когда этот круг заканчивается и определяются полуфинальные пары, Чихо, наконец, вздыхает отчасти с облегчением — его полуфинал назначен с Сангюном, чисто волчий, но Сангюна он знает неплохо по множеству уже проведенных совместных боев.
Последний — еще в группе, второй по счету — Чихо проиграл ему с летальным исходом; пятнадцатая зарубка, и она все еще ноет немного, хотя тело уже успело полностью регенерировать даже те увечья, что были нанесены Хёнхо. Чихо, лежа в постели в своей комнате и глядя бездумно в потолок, думает, что все-таки вечное правило обреченных работает как нельзя лучше и кстати — зная о скорой возможной смерти и минимальном, но все-таки существующем шансе обрести свободу, гладиатор бьется в несколько раз эффективнее.
Курит он с этой же мыслью почти каждые два часа в курилке — ближе к ночи в один из немногих свободных дней он встречает там Хансоля, который просто стоит, мнет в пальцах упаковку «Винстона» и чему-то качает головой. От Хансоля пахнет мятой и лекарствами — и если лекарствами здесь пахнет от многих, то мята — редко и вкусно, и Чихо она нравится.
-Привет, - говорит он машинально, а Хансоль, вздрогнув, поднимает какой-то потерянный взгляд и лишь кивает, откладывая сигареты на место.
Через пять минут молчания и наблюдения за огоньком «Лаки Страйк» около чиховских губ Хансоль уходит, так и не сказав больше ни слова, а Чихо и не задает ненужных и глупых вопросов — просто он, наверное, знает, как дерьмово было попасть на Бёнджу в полуфинале для гладиатора, которому пусть и много еще побед до заветной цифры, но который имеет еще неплохой шанс когда-нибудь выбраться отсюда.
А сам Чихо лишь просто искоса наблюдает за Ким Сангюном, когда выпадает возможность — и тот, наверное, замечает, но не заводит разговора, потому что это никому не нужно. Нужна лишь победа, и поддаваться никто никому не собирается — чтобы не корить себя потом всю затворническую жизнь (читай: несколько жизней) за непростительную моральную слабину.
Традиционный жребий перед полуфиналами говорит, что первым боем на Арену выйдет вторая по списку полуфинальная пара в корзине.
Ким Сангюн и Шин Джихо.
***
-Он что, без сознания?! - Хакён, впервые за долгое время из-за судейского штрафа не допущенный к первому полуфинальному матчу, влетает в хирургический кабинет, изумленно оглядывая палату.
Пахнет лекарствами, анестетиками и какими-то сильно действующими препаратами — и еще чем-то, знакомым и сладким, будто гнилой, бескислородной землей.
Хонбин, чуть повернувшись, равнодушно поправляет на переносице тонкие очки.
-Он погиб.
-Я что, умер?..
Голос немного хриплый, как после долгого молчания, и это — самый первый вопрос, который срывается с губ Чихо, когда он в первый раз проигрывает бой с летальным исходом. Болит слева глубоко в груди, толчками, будто пульсацией, странно и горячо, как если бы сердца касались самими пальцами; немного ноет что-то на шее, и он пробует коснуться раздраженной кожи, но Хонбин коротко качает головой и прерывает жест приставленным к запястью хирургическим ножом.
-Да, умер. Не паникуй и лежи спокойно, ты уже жив.
Чихо странно и непонятно, хотя ему и объясняли вроде (еще тогда, когда городские охотники отловили его и привели к старейшинам), что у существ вроде него, клановых гладиаторов, несколько жизней в зависимости от внутреннего потенциала, и одна смерть — не самое фатальное, что может случиться. Хирург рядом с ним — к нему Чихо попадает уже не в первый раз, хотя тут есть еще множество других — равнодушный и спокойный, только белые перчатки в кровавых бледных разводах, и Чихо, в общем-то, уверен, что кровь ни чья-либо, а его собственная. Ну а с какого бы черта так болела шея и простынь под ним была влажной от струек уже стекшей из продезинфицированных ран крови.
-Жить будешь, - объясняет Хонбин, повторяя как всегда занудные процедуры промывания инструментов. - Причем смею тебя обрадовать — судя по состоянию сердца и его ритму (не спрашивай, как я делал тебе массаж, это довольно противно и неприятно, хорошо, что мертвые этого не чувствуют) тебе отведено довольно много жизней. Минималка у нас тут равна примерно трем жизням — у тебя их намного больше, ближе к максимуму. А зафиксированный максимум — пятнадцать...
Чихо-таки нащупывает, что болит на шее — там тонкий длинный рубец, обозначающий то, что у гладиатора уже есть первая смерть. Надо же, таких хреновин может быть еще больше дюжины плюс к этой — это приносит ему порядочное облегчение, пусть и не нейтрализует окончательно нервную дрожь от осознания того, что произошло пару часов на Арене. Говорят, это нормальная реакция на первую смерть — многие даже не помнят потом, кому проиграли с леталкой, что отчасти спасает последних от зачастую жестокой мести даже вне аренных стычек.
-Но все равно советую не слишком увлекаться летальными исходами. Им конец все равно рано или поздно настанет — а их, поверь, намного меньше, чем побед, которые нужно одержать, чтобы уйти с Арены.
Это Чихо уже знает.
Хонбин отпускает его на следующий день — и больше Чихо в этом розыгрыше Лиги не участвует, занял лишь третье место в группе на групповом этапе; он знакомится со многими так же вылетевшими (те, кто все еще в Лиге, редко появляются в общественных местах) — Хансоль с четырьмя зарубками, Донсон с семью и Ёнгук с одной, только вот Ёнгук тут уже почти год, а Чихо какие-то сраные три недели. Девушек здесь нет, потому что в кланах Котов и Волков, бишь гладиаторов, женщины не рождаются, а если и рождаются, то редко доживают даже до подросткового возраста — организм не выдерживает отведенной природой и генами силы. Чихо встречает Зико с пятнадцатью зарубками — он здесь уже почти шесть лет; Зико погибает в следующем розыгрыше Лиги на стадии четвертьфинала, и эта смерть становится для него последней. Чихо знакомится с Рави и Санхёком — у них по две леталки, а у Хёнсына — девять.
Потом Хансоль рассказывает Чихо про Ким Бёнджу, который здесь уже больше двух лет и у которого не на шее ни единой зарубки — да и поражений раз-два и обчелся; Чихо не верит, но через несколько дней видит сам — хрупкая тонкая шея, кожа бледная и гладкая, ни единого следа. Ким Бёнджу не общается здесь ни с кем — и из комнаты, кажется, выходит только на Арену.
-Он странный, - говорит Чихо, пожав плечами.
-Он побеждает, - отвечает Хансоль ровно с таким же жестом, и после этого разговора в следующем же бою Чихо получает еще одну леталку, а в последующие несколько розыгрышей Лиг — еще десяток, две из которых от этого самого Ким Бёнджу; он удивительный. Симбиоз удивительной шарнирной куколки и удивительного бойца, но для Чихо тогда нет нужды думать об этом — у него двенадцать зарубок, а побед в таблице всего лишь 25% процентов от нужного числа.
Затем еще две незапоминающиеся леталки и последняя — от Ким Сангюна — в групповом этапе очередного розыгрыша Лиги.
От Ким Сангюна, который сейчас мертвым лежит у его ног.
Фэндом: ToppDogg, немножечко VIXX
Персонажи: Чихо, Бёнджу, Хансоль, Хёсан; Чихо|Хансоль, Хёсан/Бёнджу
Рейтинг: PG-13
Жанр: джен, слэш, ангст, драма, мистика, психология, философия, даркфик, hurt/comfort, AU, ER
Предупреждения: AU, сильно AU, насилие
Размер: миди, 29 страниц, завершен
треклист:wumpscut: – Heresy .mp3
:wumpscut: – Hunger .mp3
:wumpscut: – Die in winter .mp3
:wumpscut: – Autophagy day .mp3
disemballerina - saturn return .mp3
God.name – Sav Moj Svijet .mp3
part 1
Ставки сделаны, ставок больше нет~
-Три, два...
Пауза, привычная змеиная улыбка, пальцы поправляют кожу тонких белых перчаток на запястье, желтые глаза сверкают поволокой сигнального огонька на вышке в противоположной стороне Арены.
-Один.
Свисток.
Первый матч четвертьфинала начинается.
***
-Следующий, пожалуйста.
Хонбин, откинув со лба темную челку, - открывается бельмо на левом глазу, мертвый застывший зрачок - промывает инструменты, тщательно смывая с металла кровь и протирая пропитанными в спирту салфетками. В дверях кабинета появляется один из Волков — клиент постоянный и знакомый уже просто до чесотки; Шин Джихо, с болезненной насмешкой отдав от козырька, хромает к кушетке, слишком явно подволакивая разодранную в кровь ногу и придерживая ткань расстегнутой рубашки, чтобы не очень тревожила три свежих рваных царапины на ребрах.
-Потрепали? - Хонбин кивает на место, мол, садись уже; Чихо пожимает равнодушно плечами, садится с трудом — видимо, с ногой совсем все дерьмово. - Судя по тому, что ты жив, тебя можно поздравить с победой.
Хонбину, как штатному хирургу, не очень интересны все эти бои и спарринги на Арене; он туда выходит редко и то скорее по нужде, как, к примеру, бывает в матчах особо кровавого этапа плэй-офф, да и то скорее для того, чтобы оказать первую помощь зрителям, если кто-то из гладиаторов вдруг решит дать ебу. Ебу дают немногие, учитывая накал борьбы и ненависти к самому сопернику, который внимания на зрителей уже не оставляет, так что и плэй-офф Хонбин зачастую просиживает в клинике, выходя лишь на финал.
-Можно, - голос Чихо звучит чуть хрипло, когда он стаскивает рубашку, обнажая красивое, сильное тело — все в царапинах, кровоподтеках и синяках, почти гематомах. Благо, на Волках все заживает еще быстрее, чем на Котах. - Вышел из группы со второго места, один раз проиграл в четырех спаррингах.
Это Хонбин, как и всякий обитатель этот звериной системы, знает неплохо; эта Лига — аренные спарринги для клановых гладиаторов, Волков и Котов, где призом в финале однажды станет свобода, только если кто-нибудь, конечно, наберет достаточное количество побед. Такого, кажется, еще не разу не было — а если и было, то история об этом в большинстве случаев умалчивает, иначе становится неинтересно.
-До летального исхода.
-До летального.
Хонбин, неодобрительно покачав головой — вообще-то, на самом деле, ему глубоко насрать, и любое проявление сочувствия по отношению к гладиатором в его случае не более, чем простая человеческая маска — принимается спокойно зашивать рваные открытые царапины на ребрах длинной хирургической иглой и бесцветными тонкими нитями; Чихо даже ухом не ведет — слишком привычный, да и болевой порог у Волков феноменально высок.
На оголенной шее вплоть до плеча виднеются тонкие бледные зарубки — уже штук пятнадцать почти впритык.
-Послушай, парень, - Хонбин снова моет руки; иногда (пусть сейчас и не тот случай) статус хирурга позволяет ему скрывать отвращение к прикосновениям за собственным статусом и нуждой каждый раз дезинфицировать кожу. - Я, конечно, понимаю, что большинству из вас глубоко все равно, умирать на Арене или нет, один хер, воскресят же, но похуй вам может быть примерно только пятнадцать раз. На твоем месте я бы уже задумался о том, что это вполне может быть лимит отпущенных тебе жизней.
Кивок на цепочку бледных зарубок на шее — одна, самая последняя, еще розовая, свежая, видимо, нанесена каким-то другим штатным хирургом клиники. Чихо кривит красивые яркие губы.
Здесь, в этом закрытом мире кланов, гладиаторы почти бессмертны — однако это бессмертие имеет свой собственный срок годности; у некоторых послабее есть всего пять или шесть жизней в запасе, у сильных зверей — семь-десять, а у таких, как Чихо — пятнадцать, при этом замеченный максимум был всего шестнадцать жизней. Бой может быть и без летального исхода, там свои правила, но часто бывает и так, что один убивает другого, и в этом случае есть ровно полчаса, чтобы запустить сердце зверя вновь — и сделать на шее очередную зарубку, указывающую на еще одну случившуюся с ним смерть, чтобы не потерять счет и заранее обозначить статус. Чем больше зарубок, тем отчаяннее бьется гладиатор в надежде наскрести нужное количество побед и вырваться на свободу: туда, за пределы проклятой живой Арены.
-Я знаю, - тихо и почти зло отвечает Чихо. Не то чтобы он зол на Хонбина, но правда и без него осведомлен о том, что позавчерашняя зарубка после проигранного Сангюну боя стала пятнадцатой, и теперь каждый спарринг может стать для него окончательно последним. - Значит, сдохну. Сделай что-нибудь с этой сраной ногой и пусти меня отсюда.
Чихо очень устал и хочет вернуться в привычную комнату-клетку, просто завалиться на кровать и проспать все три дня до следующего матча, предпочтительно не думая о том, что если он допустит осечку, то никогда больше не выберется из этой проклятой дыры.
***
Арена встречает первый матч этапа плэй-офф заполненными трибунами — они чуть колышутся наподобие отвратительного живого ковра, будто змеи, глухо рычат, ворчат и стонут; Арена наполнена живой жаждой боя, крови, сочащейся из разорванных органов лимфы, Арена наполнена азартом, потому что не может быть ничего чудеснее боя двух гладиаторов одного клана.
Сегодня на Арене — два Кота, два существа с одним набором превалирующих функций, но разным апгрейдом каждой из них; интуиция, гибкость, хитрость, почти коварство — все, лишь бы выжить, не дать поставить на шее к плечу очередную зарубку, отдаляя шансы хоть одну из отведенных жизней прожить на свободе за стенами этого гладиаторского города.
Ча Хакён — белые перчатки, на шее белый судейский платок, чистая совесть, герб одного из человеческих знатных кланов на груди — скорее привычки ради сверяет время по часам на тонкой золоченой цепочке: в конце концов, бой бой начнется лишь тогда, когда последний из старейшин займет свое место.
Трибуна старейшин — ровная чертова дюжина, тринадцать человек в белых одеждах — заполняется последней фигурой, Арена идет живой, ворчащей волной безликих людей, а Губернатор чуть в стороне от белой трибуны, помедлив, коротко дает знак стартовать.
-Три, два...
Пауза, привычная змеиная улыбка, пальцы поправляют кожу тонких белых перчаток на запястье, желтые глаза сверкают поволокой сигнального огонька на вышке в противоположной стороне Арены.
-Один.
Свисток.
Первый матч четвертьфинала начинается.
Ходжун осторожно поднимает взгляд из—под пепельной челки — очень расчетливо, буквально по секундам — старательно прячет зародившийся еще после жеребьевки холодный, почти физически ощутимый на коже страх. Напротив него — совсем мальчишка, тонкий и хрупкий, почти невесомый и идеально, кукольно красивый.
Светлые чуть растрепанные волосы, грустные синие глаза, уголки пухлых губ опущены; растянутая белая кофта с длинными рукавами почти по кончики пальцев, открытые острые ключицы и бледная красивая шея.
Ни одной зарубки.
Сегодня на Арене два Кота — Чон Ходжун и Ким Бёнджу, и Губернатор на отдельной трибуне в одно место недалеко от старейшин чуть прикрывает глаза, когда первая струя крови бьет прямо из сонной артерии.
Ким Бёнджу — идеальный Кот и идеальный гладиатор, и в его глазах не меняется ничего даже тогда, когда кончики пальцев, твердые, будто металлические, проникают под плоть и разрывают ее, когда тонкие и хрупкие, слабые на вид руки ломают кости, вырывают шейные позвонки через горло или выдавливают глаза; в них, этих красивых синих глазах, всегда нежность и тепло, и это порою пугает. Пугает даже больше очевидной смерти, которая наступает в 95% случаев, если на Арене в соперники жребий дарит Ким Бёнджу.
Здесь не может быть ничьей, но может быть проигрыш без летального исхода — если в течение отсчитанной арбитром минуты соперник не сможет встать после нанесенного увечья; Хакён делает шаг назад, скрываясь от капель алой крови — она падает на песок, отяжеляя его бордовыми цепочками и слишком темными кляксами.
У Ким Бёнджу есть поражения, но нет ни одного летального исхода — у Ходжуна их четыре, как и четыре зарубки на шее; Ходжун — неплохой боец, и он из тех, кто обычно на групповом этапе выходит в плэй-офф с первого места, но сегодня у него в соперниках Ким Бёнджу.
Чон Ходжун — неплохой боец, но сегодня он погибает через восемнадцать минут после начала боя.
Арбитр дает свисток, Арена поднимается живой бурлящей волной, а Губернатор закрывает глаза, думая, что осталось совсем немного.
Совсем немного его мальчику осталось для того, чтобы получить свободу от Арены.
***
Чихо, в отличие от многих, живущих здесь, всегда больше нравились эти длинные безликие коридоры общего гладиаторского дома — здесь они живут все вместе, оба клана, и на каждого приходится по одной комнате; все довольно светло и аккуратно, даже есть живые цветы, но в коридорах, в отличие от комнат, куда никому, кроме живущего там, нельзя, можно встретить кого-нибудь и поговорить.
Есть даже курилка, лестничная площадка между третьим и четвертым этажом — это любимое место Чихо. Окно, пепельницы, два чуть серых от постоянного дыма папоротника в кадках, несколько пачек сигарет на выбор. Чихо курит «Лаки Страйк» и обычно встречается здесь с Хансолем.
Хансоль из Котов, но с Чихо они общаются весьма неплохо.
-У меня бой завтра, - говорит Хансоль, нашаривая по карманам драных в постоянных неаренных драках джинсов и прикуривая из слегка помятой пачки «Винстона». - С Юквоном. Из нашей части таблицы одни Коты в плэй-офф вышли, но я жутко надеялся, что произойдет чудо и Ходжун пройдет Бёнджу. Не вышло.
-Проиграл?
-С летальным.
Чихо виснет на секунду и кивает — проспал после боя в группе почти сутки и не следил ни за чем, а в этом доме очень редко говорят об Арене просто так и не обсуждают бои, потому что еще этого не хватало для полного набора, чтобы ебнуться. Поморщившись, поднимает повыше и без того высокий ворот свитера — последняя зарубка на шее ноет, пусть и не кровоточит, но все равно противно, и чтобы уснуть, нужно принять обезболивающее; видимо, неправильно поставили и задели какую-то болевую точку.
-И сколько у него уже зарубок? - Интересуется скорее для проформы, и Хансоль показывает на пальцах «то ли четыре, то ли пять», потому что рот жутко занят раскуриванием потухшей сигареты. Чихо хмыкает — не чета ему.
Пятнадцатая ноет.
-Я всрал в последний раз с леталкой еще в начале прошлой Лиги, - говорит Хансоль задумчиво, прижимая сигарету к донышку стеклянной пепельницы; скрестив руки на груди, опирается плечом на стену, глядя в окно. Не зарешечено, беги не желаю, но охраны вокруг дома и вокруг города особенно на время Лиги просто до тошноты много. Не сбежишь при всем желании — поймают и засанкционируют. - Донуну. Мне тогда ни скорость не помогла, ни изворотливость — там только один раз в руки попадись, можно прощаться с победой. Как и в большинстве боев с Волками...
-Я тебя умоляю, чего ты мне рассказываешь, - фырчание; Чихо морщится — как не ему, Волку, идеально знать физиологию Волков.
Волки — это сила, мощь, быстрая, почти феноменальная регенерация; Коты — это хитрость и гибкость, изворотливость и в разы пониженный шанс нанести увечие. Коты регенерируют намного дольше, чем Волки, но им очень сложно нанести рану.
Нужно сначала догнать, а у Волков со скоростью не очень. Как и со скоростью принятия решений.
-У меня сейчас восемь зарубок, - говорит Хансоль вдруг, ладонью накрывая шею. Зарубки тепло пульсируют к смене погоды. - И овердохуя количества боев, которые нужно выиграть, чтобы выбраться отсюда. Но если я пройду Юквона, то попаду сразу на Бёнджу...
На Арене нет друзей и нет товарищей, потому что на кону стоит свобода и жизнь; они все здесь общаются (если_общаются) лишь потому, что без общения можно сойти с ума, а умалишенному на Арене слишком быстро перегрызут горло.
А Ким Бёнджу и вовсе не общается здесь ровно ни с кем — и очень редко выходит из своей комнаты.
Чихо понимает Хансоля — у него самого следующий бой с Хёнхо, снова, как в группе в прошлой Лиге, только теперь ни единой в жизни в запасе и обязательство, четкое обязательство брать реванш и идти дальше.
Хансоль засовывает обратно только что вынутую из пачки новую сигарету и качает головой.
-Я бы мог сейчас сказать, что лучше я не пройду Юквона и отдохну до следующей Лиги, но в этот раз я намерен победить во всех боях. Шутка ли — победа в финале равна пяти обыкновенным аренным боям.
Чихо это все прекрасно знает — но ему нужно хотя бы дожить до финала, пережить его и сделать то, что единственное поможет ему вырваться на свободу.
***
Сразу после первого четвертьфинального боя Губернатор, не дожидаясь официальной церемонии прощания со старейшинами (ни ему, ни им это не нужно), встает и привычно уходит с Арены запасным ходом, отказываясь от охраны и только перехватывая у встреченного по пути арбитра расписание боев плэй-оффной стадии и зажигалку.
-Опять леталка, - говорит Хакён, отвешивая церемониальный, но небрежный поклончик. - Как вам бой, Ваша светлость?~
Губернатор чуть морщится, прикуривая и возвращая зажигалку — от красивых губ отделяется облачко терпкого крепкого дыма, и арбитр, в принципе не курящий, деликатно чихает. На его языке это значит нечто вроде «как же вы меня заебали, Ваше сиятельство». Губернатор же всех этих обращений не любит, несмотря на то, что к имеющему титул герцога обращаться должны ровно так и никак иначе.
-Чудесный бой, как всегда, - пожимает он плечами. - Распорядитесь, пожалуйста, в следующий раз все-таки при входе на Арену обыскивать зрителей на предмет оружия. И обязуйте присутствовать на бою хотя бы трех медиков.
-Да, Ваша светлость.
Хакён усмехается, глядя вслед Губернатору, а потом, стянув с красивых смуглых пальцев перчатки, вздыхает, выходя через тот ход, что ближе ведет к больнице; в конце концов, это его наипротивнейшая обязанность — доставлять отчетность по бою врачам для экспертизы, если таковая будет нужна. Особенно, если матч заканчивается летальным исходом, как сегодня.
Губернатора как всегда легко пропускают через запасной ход в дом гладиаторов, и он привычно поднимается на четвертый этаж к самой дальней комнате; помедлив, открывает дверь — за ней оказывается довольно просторное помещение, светлое, ухоженное, с открытым для проветривания окном, на подоконнике которого стоит чашка с забытым наполовину недопитым какао. Еле уловимо пахнет вкусно ягодами; постель аккуратно заправлена, у стены посажены несколько мягких игрушек, принесенных сюда Губернатором.
Никого еще нет, и Губернатор, расстегнув и стащив с плеч камзол, садится на заправленную постель, чуть хмурясь — за окном из-за наползающих тяжелых туч становится душно, и духота проникает в комнату, делая воздух слишком тяжелым. Не очень приятно.
Он не замечает, как спустя некоторое время дверь тихонько щелкает, и раздаются легкие, будто невесомые шаги — порыв ветра, ягодный запах чуть сильнее, и дышать, кажется, становится немного легче.
-Хёсани~
Бёнджу улыбается, когда Губернатор поднимает голову — Кот после боя довольно бледный, а под белой кофтой, пусть и свободной, можно заметить очертания тугой перевязки по груди. Хёсан, вздохнув, тоже улыбается — протягивает руки, склоняя набок голову.
-Иди ко мне, маленький.
Бёнджу легкий, почти невесомый — веса на коленях как всегда почти не чувствуются, а тонкие руки, обнимающие за шею, извечно нежные и осторожные. Хёсан обнимает его за талию, легко очерчивает пальцами контуры тугой повязки, боится потревожить — она не очень толстая, видимо, само повреждение несерьезно. Первое время Бёнджу очень не любил врачей (или боялся?), и его силой заставляли после каждого боя ходить на медосмотр.
-Как ты себя чувствуешь? - Легкий поцелуй в уголок губ; Хёсан смотрит на Бёнджу внимательно, пусть и не очень встревоженно — привык, что тот после боев всегда довольно молчаливый.
Волосы у Бёнджу чуть влажные — видимо, перед перевязкой в больнице принимал душ; от кожи пахнет каким-то простым мылом, но на нем даже этот запах всегда вкусный - после духоты и пыли Арены для Хёсана это всегда как глоток свежего воздуха, который хочется пить и пить.
-Все хорошо, - отвечает Бёнджу, помедлив; улыбается слабо. — Врач сказал, что повреждение не очень серьезное. Он задел меня уже под конец — видимо, я просто расслабился...
Каждый раз, когда Бёнджу выходит на Арену, Хёсан старается смотреть на все, что угодно (обычно это скучающая рожа Хакёна около арбитражной смотровой стойки или попытки угадать, за какой из безликих белых масок находится тот или иной старейшина на белой трибуне), только не на саму площадку боя и не на Бёнджу, потому что всегда безумно страшно, что сейчас произойдет что-то непоправимое.
На шее Бёнджу, красивой, хрупкой — Губернатор прижимается к ней губами, невесомо лаская и наслаждаясь шелковистой гладкостью — нет ни одной зарубки, и Хёсан понимает, что проигрыш даже с летальным исходом нескоро лишит его Бёнджу, но все равно боится.
Боится, что кто-нибудь сделает плохо его маленькому беззащитному мальчику. Когда Хёсан называет его так, Бёнджу смеется — беззащитным его назвать нельзя ну уж никоим образом, но все равно это так родно и привычно.
Как и подаренные Хёсаном мягкие игрушки, которые Бёнджу очень любит.
-Останешься сегодня со мной? - Спрашивает Бёнджу, улавливая на пальцы подвеску под горлом хёсановской рубашки - герцогский герб клана, очень красивый. - Я приготовлю что-нибудь вкусное... Тебя давно не было.
Кроме этой комнаты здесь еще, как и у любого гладиатора, небольшая кухня и санузел, так что больше это похоже на маленькую квартиру; можно вообще не выходить отсюда, и Бёнджу этим пользуется. Хёсан, улыбнувшись отчасти виновато, кивает.
-Останусь, конечно, - ладони пробираются под просторную кофту, проверяют перевязку, лаская кожу невесомо. - У меня было много дел с администрацией, но теперь вроде все в порядке.
-Что там было? - Бёнджу это не очень интересно, но работа — это часть Хёсана, и он иногда задает самые простые вопросы, чтобы избежать каких-то неловких тем; в общем-то, неловких тем у них почти не осталось.
Хёсан хмыкает.
-Ничего особенного. Реорганизация аппарата и проблемы с аренным арбитром — кажется, он подрался с хирургом или еще с кем-то, когда понес отчет в больницу, и ему сказали, что у него отвратительный почерк. Ты же знаешь, Хакён жутко обидчивый... Все бы ничего, но он умудрился проклясть хирурга до тринадцатого колена, используя клановую пентаграмму. Я пытался замять дело, потому что просто лень, но ведьминское колдовство официально запрещено законом.
Бёнджу слушает его задумчиво, перебирая тонкими пальцами темные волнистые прядки Хёсана — мягкие, на свету отдают в приятный вишневый цвет и пахнут также, с примесью терпкого сигаретного дыма; ему просто нравится слушать Хёсана и находиться рядом с ним, поэтому он лишь прикрывает глаза, улыбаясь немного устало.
-Пойдем отдыхать, маленький, - тихий шепот на ухо. - Поспи, а ночью сходим погулять по городу.
Гладиаторам не то чтобы запрещено выходить одним, нет — все равно везде охрана, и из города их не выпустят; просто днем сам Губернатор рядом с гладиатором вызовет кучу разных ненужных вопросов.
Им это не нужно, и Бёнджу согласно кивает, обнимая Хёсана доверчиво за шею и закрывая глаза.
***
-Проклятье...
Сангюн еле успевает перекатиться по песку, уворачиваясь от мощного удара в грудь — Арена взрывается гулом и свистом; в глазах слегка темнит, резинка на длинных бледно-алых волосах лопается, и чертовы прядки закрывают обзор, мешая нормально ориентироваться в пространстве. Сбоку тихий смех — Пигун, придерживая ладонью выбитое плечо, разворачивается, тяжело и медленно, чтобы нанести еще один удар, и Сангюн думает, что выбить одним ударом плечо ему было мало, надо было сразу к чертям ломать позвоночник и добивать.
Правда, позвоночник у этого Волка оказался если не металлическим, то очень близким по строению, потому что одним ударом (и даже последующими двумя) Сангюн пробить его не смог. Арбитр за своим арбитражным местом, поглядывая из-под серо-серебристой челки, мимолетно фиксирует хронику боя — глаз наметан, а интереса бои не вызывают уже очень давно. Это — второй четвертьфинал, и на шее у Пигуна около десяти зарубок, в то время как у Сангюна — всего три и такое же немереное количество побед впереди, нужное чтобы вырваться на свободу. И куда больше хладнокровия, в принципе Волкам почти несвойственного.
Сангюн — счастливчик, а потому следующий удар, выверенный и удивительно расчетливый, застает Пигуна на половине проворачиваемого приема; у Сангюна хватает ума и изворотливости, чтобы вывернуться и ударить ровно в солнечное сплетение, заставляя потеряться в пространстве, чтобы мгновением позже вцепиться зубами в горло, чувствуя, как рот наполняется горячей кровью.
Бой идет уже полтора часа, и Хакён переворачивает лист плетеного альбома, нумеруя очередную страницу. Позвонки хрустят в зубах, легко и податливо, кровь стекает по шее вниз, струйками теряясь за воротом кофты, но Сангюн ни на секунду не отпускает вырывающегося Пигуна, пока тот не затихает в его руках.
Снова леталка.
Свисток, и Ким Сангюн выходит в полуфинал стадии плэй-офф, а в табели напротив его имени появляется еще одна пометка с плюсом, добавляющая одну победу в счетчик одержанных.
-Слушай, Хонбин, это какой-то ебаный пиздец, - Хакён влетает в кабинет хирурга как всегда без спросу, шлепает на его стол отчет о бое. - Я сидел там почти два часа! Сколько можно трахаться на Арене?! Давая я тебе подгоню партию мышьяка, а ты их всех перетравишь? Ей-богу, сил больше нет!..
Хонбин меланхолически отвлекается от зашивания одной из пигуновских ран — проще сначала зашить и привести в порядок, а потом уже запускать остановившееся после смерти сердце заново, в этом случае есть ровно час, и Хонбину его обычно хватает; смотрит задумчиво на арбитра, на пухлую хронику на столе и пожимает плечами.
-Успокойся. Еще пять боев, и Лига кончится.
-Ага. А через три месяца начнется новая.
У Хакёна на лице страдания, а на белоснежных перчатках капли крови — видимо, задел какую-то рану, пока осматривал убитое тело; Сангюн, потрепанный после боя пусть и намного меньше, но все же потрепанный, отправился в кабинет Лео — тот всегда больше работает с лечением, а не с воскрешением. Пигун без сознания, поэтому это развязывает арбитру язык, пока он тырит из холодильника в прихожей какую-то пироженку, не стесняясь близкого наличия там заспиртованных органов и вакцин.
-Скажи, а есть кто-нибудь на пороге совсем смерти? В смысле, зарубок слишком много, ну ты понял, о чем я.
Хонбин, отстригнув нити, промывает инструменты, меняет перчатки, готовясь заводить сердце заново — довольно сложный массаж сердца и акупунктурных точек.
-Есть, - отвечает равнодушно. - Мальчик из Волков, Шин Джихо. Знаешь его, наверное — все-таки пятнадцать зарубок, почти рекорд...
-Сдохнет при следующей леталке.
Хакён в суждениях как всегда не особо мягок.
-Да.
Хакён, задумчиво болтая ногами, доедает пироженку, облизывая пальцы; завтра еще один четвертьфинал, снова из первой сетки, Хансоль и Юквон, оба Коты, а послезавтра волчий четвертый и последний матч четвертьфиналов — там Хёнхо и этот как раз-таки Шин Джихо, и Хакёну всегда особенно интересно смотреть на бои тех, кто в шаге от настоящей, не кукольной смерти. Это всегда такое отчаяние, такая страсть и желание выжить; это всегда как бой в последний раз, потому что он таковым, по сути, и является. И Хакён, как странный энергетический вампир, до безумия обожает питаться этой энергией, визуально собирая ее с материи боя.
-Значит, Бёнджу и Сангюн в полуфиналах, теперь определяются их соперники, - рассуждает арбитр вслух. - Бёнджу выпадет либо Юквон, либо Хансоль, а Сангюну — Хёнхо или Чихо. Забавно, все так интересненько складывается — одна ветка полностью кошачья, вторая — полностью волчья, значит в финале в любом случае будет Кот против Волка.
Хонбин уже Хакёна давно не слушает, ему неинтересно — арбитра это постоянно раздражает, а потому хирург еще даже не знает, что тот и его умудрился проклясть клановым проклятием, зная, что от буквы закона ему, госслужащему, всегда увернуться удастся.
-Прошу покинуть помещение, я воскрешаю клиента, - Хонбин натягивает синие резиновые перчатки.
-Блять, какой же ты нудный, это пиздец какой-то, - и арбитр, схватив со стола какую-то забытую карамельку, все-таки выходит. - Но попомни: чует моя задница, что это будет о~очень интересно.
***
Весь следующий день Бёнджу даже не встает с постели — спит, свернувшись под одеялом теплым клубочком; Хёсан, с утра собравшийся и одевшийся тихонько, целует его мягко и выходит, сверяясь с часами; сегодня третий бой четвертьфинала, и Губернатор идет туда не только из-за церемониала, но и из-за того, что сегодня определится противник Бёнджу по полуфиналу. Тащить его с собой на матч не хочется — пусть лучше отдохнет.
Бёнджу спит тихо, и ему во сне все еще кажется, что Хёсан рядом.
-Оттащите этого зверя от него!..
Губернатор вскакивает со своей трибуны и взбешенно — такое оказывается впервые — смотрит на арбитра, который не делает ровным счетом ничего, чтобы предотвратить прямое расчленение одного из гладиаторов; это против правил — любое увечие, которое затем не сможет восстановить хирург. Мальчишка на Арене все еще в сознании, и это самое страшное — Губернатор думает, что лучше бы он уже был мертв, чем заживо, не теряя ориентации, чувствовал, как его тело разрывают на куски. По крайней мере, если бы мальчишка был мертв, бой бы уже был официально остановлен.
В его противниках — Волк, и Хёсан не уверен, что это животное адекватно; у Волка пятнадцать зарубок, и он бьется не на жизнь, а на смерть, и адреналин в крови не дает ему отпустить уже и без того поверженного противника.
Противник — мальчишка, хрупкий, кукольный, недавно отловленный городскими охотниками клановый Кот, и это его первый бой на Арене. Белая трибуна молчит и не одергивает Губернатора — просто потому, что происходящее на площадке действительно не соответствует букве правил.
-Немедленно уведите его и остановите бой.
Хакён, нехотя дав отмашку охране (как, такое шоу обломали), чтобы они придержали Волка, склоняется над тяжело дышащим Котом — он все еще в сознании, весь поломанный и окровавленный, смотрит пустым взглядом расширенных глаз вверх, в небо; светлые мягкие волосы слиплись от крови, в ней все либо, шея, руки, несколько открытых переломов, рваные раны. Сознания он не теряет.
Арбитр отсчитывает положенную минуту и дает свисток — на Арене появляются медики с носилками, и Губернатор поднимается, зачем-то решив в первый раз после боя зайти в штатную больницу.
-Совсем неопытный ребенок, но тело для Кота идеальное, - Тэгун снимает перчатки и поправляет прямоугольные очки в тонкой оправе. - Об этом говорит хотя бы то, что он не погиб от всех полученных увечий.
Губернатор, кивнув, просматривает бумаги — медосмотры, отчеты, хроника первого боя. Мальчишку зовут Ким Бёнджу, и ему только совсем недавно исполнилось двадцать лет. А по внешности не дашь даже столько.
-Он восстановится уже к следующему бою, - говорит хирург, кинув взгляд в сторону палаты, в которой тишина — Бёнджу то ли без сознания, то ли спит. - Но я посоветую ему все-таки воздержаться от дальнейших матчей в конкретно этой Лиге. Начнет набирать победы в следующей...
-Простите?
Ни хирург, ни Губернатор не замечают, как на пороге появляется этот Кот — слегка пошатывающийся, весь в повязках, с разодранной губой; едва ли, конечно, не падает, и Хёсан успевает его поддержать. Тело удивительно легкое и невесомое.
-Простите, - уже утвердительно вздыхает Ким Бёнджу, но Губернатор его не отпускает — вдруг опят свалится, а любое «свалится» сейчас вопрос жизни и смерти для него, что явно читается на лице Тэгуна. У Тэгуна, в отличие от Хонбина, связь с клятвой Гиппократа куда сильнее. - Я хотел попросить почитать что-нибудь — там ужасно скучно...
Губернатор вопросительно смотрит на хирурга — тот разводит руками, бормочет что-то в стиле «увы, только отчеты, хроники и медицинский словарь терминов», и Хёсан чуть закатывает глаза, подталкивая мальчишку обратно к палате.
-Иди туда, я принесу что-нибудь.
Тэгун лишь с удивлением качает головой.
Через несколько часов Хёсан возвращается с полудесятком книг из дома — сам уже все перечитал не по разу, так ему вовсе не жалко, да и кто из гладиаторов хоть когда-нибудь просил почитать чего? - и ставит на тумбу рядом с постелью задремавшего Кота.
Светлые волосы, вымытые от крови кем-то из медсестер, распались прядками по подушке — даже на вид мягкие и нежные; ресницы, отбрасывающие на худые скулы тени, длинные и пушистые, завитые совсем по-девичьи. Мальчишка похож на красивую шарнирную куколку, и Губернатор любуется, мимолетно поправляя одеяло под тонким запястьем.
-Это ведь вы спасли меня от того человека, да?
Бёнджу совсем как-то просто открывает глаза, будто и не спал; Губернатор, пожав плечами, кивает на книги и отводит взгляд к окну.
-Я только посодействовал исполнению правил.
Мальчишка слабо, немного грустно улыбается — берет верхнюю книгу в руки, осторожно открывает; на первой страничке какие-то подписи карандашом, а сама книга старая и очень приятная на ощупь, пахнущая сказками.
-Я ведь мог умереть, если бы не вы. Спасибо?
-У тебя в запасе еще много жизней, - хмыкает Губернатор, присаживаясь на краешек постели — мебели в палате больше нет. - Так что ты должен постараться и набрать достаточное количество побед, чтобы выбраться снова на свободу.
Лига — дьявольское творение старейшин, и Губернатор, на самом деле, просто ненавидит эти глупые, жестокие развлечения; он никогда не относился к гладиаторам так, как относятся люди и старейшины — как к игрушкам и пушечному мясу — хотя бы потому, что его собственный отец был Волком. Впрочем, на нем клан оборвался, и Хёсан родился обыкновенным человеком. Кланы здесь обусловлены не генетическим кодом, а тычком пальцем в небо.
-Все равно, - вдруг тихо отвечает Бёнджу. - Мне кажется, что если бы я умер, то случилось бы что-то очень плохое.
Хёсан показывает ему книги и рассказывает о них — все они с уютными карандашными пометками, а на третьей, любимой хёсановской исторической драме, даже пятно от кофе на двести семнадцатой страничке; перечитывал столько раз, что не счесть — Бёнджу улыбается неуверенно и как-то тепло, слушает внимательно и переворачивает страницы, чувствуя пальцами тепло бумаги.
Под вечер вдруг зачем-то просит Хёсана посидеть с ним еще немножко, и тот зачем-то соглашается — дома он все равно один, даже пес ушел в загул — и они долго молча читают книги, а потом Бёнджу засыпает, и Хёсан засыпает вслед за ним, опустив голову на край постели.
Тэгун с утра заглядывает и говорит, что пес Его светлости сидит у порога больницы, облаивает всех подряд и просится играться.
Но у Хёсана много работы, поэтому с его псом возится Бёнджу.
-Просыпайся, маленький.
Бёнджу все еще спит, когда вечером Хёсан возвращается обратно — даже почти в той же самой позе, явно не просыпался; Губернатор склоняется, целует его мягко, нежно очень — губы после сна чуть сухие, теплые и мягкие, вкусные безумно.
-Ох... - Бёнджу зевает, зарываясь лицом в хёсановское плечо; скулит тихонько, обнимая за шею и прижимаясь поближе. - Я все проспал, да?
-Смотря что ты имеешь ввиду, - тихий смех, и Хёсан убирает с лица Бёнджу непослушные после сна светлые прядки сильно отросшей челки. - Бой уже провели. Тебе в полуфинале с Хансолем биться...
Бёнджу зависает на секунду, а потом кивает, потягиваясь гибко — сам хотел сходить на бой, но раз уже проспал, так проспал, и то неплохо. Хёсан смотрит на него неожиданно серьезно и как-то тоскливо — Бёнджу безумно, безумно не любит, когда он начинает тосковать.
-Ну Хёсани. Все ведь будет хорошо, правда?
Губернатор, помедлив, кивает, притягивает Бёнджу к себе за талию — ну зачем, на кой черт он когда-то попался в лапы городским охотникам, на кой черт старейшины когда-то придумали развлечения своего ради эту дьявольскую Лигу, зачем Бёнджу родился Котом?
Хёсан ненавидит все это.
-Если ты выиграешь эту Лигу, - говорит он тихо, глядя серьезно в глаза Бёнджу — красивые, синие, извечно чуть грустные и очень нежные. - Тебе останется всего несколько побед в следующей, чтобы выбраться на свободу.
Бёнджу это, наверное, знает — после первого поражения у него их было всего несколько, и почти несметное количество побед; в основном летальных, но это не имеет никакого значения. Ему осталось совсем немного, а на шее ни единой, ни одной зарубки — и он очень, очень хочет жить на свободе рядом с Хёсаном.
-И тогда мы будем жить вместе, да? - Спрашивает он серьезно.
-Конечно, Бёнджу, - едва заметная улыбка, и теплые губы касаются лба; Хёсан даже не раздумывает ни секунды. - Осталось совсем немного. Если хочешь, мы уедем отсюда — они всегда сумеют найти нового Губернатора...
Бёнджу обнимает Хёсана крепче, упираясь подбородком в плечо, и прикрывает глаза — в них тоска и болезненность, и он не хочет, чтобы Хёсан видел их; все это только от того, что ему немного страшно, когда он думает, что вдруг случится что-то, и он не сможет выбраться, никогда не сможет быть с Хёсаном по-настоящему. Все это звучит и даже думается отчасти по-детски, но на самом деле это уже давно совсем не важно.
-Я выиграю, - говорит он тихо, чуть сжимая тонкие пальцы на его плечах. - Обещаю.
***
Следующий день начинается для Чихо также, как и предыдущий — просто встать с постели, принять душ и выкурить две сигареты в курилке вместо завтрака; сам он готовить не любит и не умеет особо, а еда в столовой ему не нравится. Впрочем, его организм устроен так, что пищи ему нужно по-минимуму.
Этот день для Чихо начинается также, как и предыдущий, только сегодня вместо прогулки и зависания в коридоре с рандомным товарищем по заточению он под конвоем направляется на Арену.
«Привет, дорогая хроника! Снова мы с тобой увиделись», - гласит летящий, не слишком-то понятный почерк на тонких папирусных листах плетеного альбома. - «Да, я знаю, что это должен быть сухой отчет, и что его будут читать медики и старейшины (я всегда это пишу), но видят языческие боги, что я уже битый год развлекаю себя графоманией и не жалею об этом. Терпите! Просто прикиньте, каково каждый раз следить за этими ебаными бойнями. Восемнадцатый день термидора, четвертый четвертьфинальный бой».
Чихо разминает пальцами все еще чуть ноющее плечо — должно пройти, он только недавно принял обезболивающее; ну просто каким криворуким идиотом надо быть, чтобы поставить зарубку ни задеть при этом болевую точку. Хёнхо снимает куртку — негибкая кожа сковывает движения. В хронике боя арбитр проставляет номера гладиаторов — волей жребия Чихо вступает в бой под номером один, Хёнхо — под номером два; фишка сугубо для того, чтобы не писать раз за разом имена в повторяющихся действиях.
«Шин Джихо (1) против Пак Хёнхо (2). Пятнадцать летальных исходов против семи соответственно. Текущая форма: Шин Джихо - победа-победа-поражение, Пак Хёнхо — победа-поражение-победа».
Чихо старается не думать о том, что победа ему нужна как воздух — даже в случае ничьей, кажется, его организм не сумеет выдержать увечий и погибнет, и эта смерть станет последней; Хёнхо прямо напротив него — сильные руки и спокойный взгляд, недлинная металлически-серая челка откинута с глаз, а в графе «установки» все то же самое, что и у Чихо, только под формулировкой «победа».
Для Шин Джихо же сегодня — не бой, а борьба за жизнь.
«5' Первый серьезный удар. У второго повреждена задняя поверхность бедра — три длинные рваные царапины с проникновением в глубину примерно на 0,8 см».
Хёнхо порядком неповоротливый даже для Волка, пусть это и заложено в их геноме — Чихо намного быстрее, ловчее и изворотливее; у Хёнхо только из-за одного этого минуса проиграны почти все бои Котам. Не успел вовремя отскочить — получил не столько сильный, сколько расчетливый и коварный удар, а там и въеб весь бой, потому что Коты, если только вцепятся, своего не упустят; Чихо много наблюдал за Хёнхо, как и з многими гладиаторами — и знает, как в теории нужно себя вести.
«17' Второй получает травму коленного сустава; у первого рассечен висок. Сильное кровотечение. Заметна некоторая дезориентация в пространстве».
Чихо теряется — в голове мутно от удара, висок вспыхивает режущей болью, прошивающей всю голову, и он пропускает еще один удар.
«21' Первый получает удар в солнечное сплетение. Полная дезориентация, двадцать две секунды на коленях и еще три пропущенных удара по ребрам».
Чихо встает только потому, что понимает — не встанет сейчас. Значит, не встанет больше никогда. Хёнхо, кажется, удивлен, и это удивление, по сути своей спонтанное и непрофессиональное, лишает его наметившейся было форы, когда Чихо, обравшись с силами, умудряется толкнуть его — скорее оттолкнуть, поймать момент, выворачивая больно руку опять же больше не силой, которой почти уже нет, а техникой.
«32' Перелом руки второго. Обузданный болевой шок, эмоциональный спад, повреждения первого уже почти не оказывают воздействия на его движения и удары. Повышенное выделение адреналина и эндорфинов».
Арбитр записывает хронику, почти не глядя в папирусные листы, а Чихо действительно чувствует, как его глаза застилает чем-то алым — вкусно, безумно приятно, и боль, кажется, уже не чувствуется, и он лишь сквозь пелену этого адреналинового безумия видит, как Хёнхо пытается подняться.
Он не помнит, сколько еще длится бой.
«33' Временная потеря сознания второго. Предположительно перелом нескольких ребер у первого, тяжелый кашель с кровью. На ногах держится все еще довольно уверенно».
Боль~но.
«35' Резкая смена состояния первого. Вновь подъем сил. Кровотечение из виска почти прекращается; второй получает тяжелую травму позвоночника».
Это правда, наверное, очень боль~но.
«38' Второй не может подняться на ноги. Отсчет финальной минуты. Конец боя. Отсутствие летального исхода. В полуфинал выходит Шин Джихо».
И — еще одна пометка к победам в общей таблице гладиаторов.
***
Четвертьфинальный круг Лиги почти всегда заканчивается тяжело — если перед полуфиналами есть несколько дней отдохнуть, то сразу после группового этапа такого нет, и будь добр выйти на Арену; когда этот круг заканчивается и определяются полуфинальные пары, Чихо, наконец, вздыхает отчасти с облегчением — его полуфинал назначен с Сангюном, чисто волчий, но Сангюна он знает неплохо по множеству уже проведенных совместных боев.
Последний — еще в группе, второй по счету — Чихо проиграл ему с летальным исходом; пятнадцатая зарубка, и она все еще ноет немного, хотя тело уже успело полностью регенерировать даже те увечья, что были нанесены Хёнхо. Чихо, лежа в постели в своей комнате и глядя бездумно в потолок, думает, что все-таки вечное правило обреченных работает как нельзя лучше и кстати — зная о скорой возможной смерти и минимальном, но все-таки существующем шансе обрести свободу, гладиатор бьется в несколько раз эффективнее.
Курит он с этой же мыслью почти каждые два часа в курилке — ближе к ночи в один из немногих свободных дней он встречает там Хансоля, который просто стоит, мнет в пальцах упаковку «Винстона» и чему-то качает головой. От Хансоля пахнет мятой и лекарствами — и если лекарствами здесь пахнет от многих, то мята — редко и вкусно, и Чихо она нравится.
-Привет, - говорит он машинально, а Хансоль, вздрогнув, поднимает какой-то потерянный взгляд и лишь кивает, откладывая сигареты на место.
Через пять минут молчания и наблюдения за огоньком «Лаки Страйк» около чиховских губ Хансоль уходит, так и не сказав больше ни слова, а Чихо и не задает ненужных и глупых вопросов — просто он, наверное, знает, как дерьмово было попасть на Бёнджу в полуфинале для гладиатора, которому пусть и много еще побед до заветной цифры, но который имеет еще неплохой шанс когда-нибудь выбраться отсюда.
А сам Чихо лишь просто искоса наблюдает за Ким Сангюном, когда выпадает возможность — и тот, наверное, замечает, но не заводит разговора, потому что это никому не нужно. Нужна лишь победа, и поддаваться никто никому не собирается — чтобы не корить себя потом всю затворническую жизнь (читай: несколько жизней) за непростительную моральную слабину.
Традиционный жребий перед полуфиналами говорит, что первым боем на Арену выйдет вторая по списку полуфинальная пара в корзине.
Ким Сангюн и Шин Джихо.
***
-Он что, без сознания?! - Хакён, впервые за долгое время из-за судейского штрафа не допущенный к первому полуфинальному матчу, влетает в хирургический кабинет, изумленно оглядывая палату.
Пахнет лекарствами, анестетиками и какими-то сильно действующими препаратами — и еще чем-то, знакомым и сладким, будто гнилой, бескислородной землей.
Хонбин, чуть повернувшись, равнодушно поправляет на переносице тонкие очки.
-Он погиб.
-Я что, умер?..
Голос немного хриплый, как после долгого молчания, и это — самый первый вопрос, который срывается с губ Чихо, когда он в первый раз проигрывает бой с летальным исходом. Болит слева глубоко в груди, толчками, будто пульсацией, странно и горячо, как если бы сердца касались самими пальцами; немного ноет что-то на шее, и он пробует коснуться раздраженной кожи, но Хонбин коротко качает головой и прерывает жест приставленным к запястью хирургическим ножом.
-Да, умер. Не паникуй и лежи спокойно, ты уже жив.
Чихо странно и непонятно, хотя ему и объясняли вроде (еще тогда, когда городские охотники отловили его и привели к старейшинам), что у существ вроде него, клановых гладиаторов, несколько жизней в зависимости от внутреннего потенциала, и одна смерть — не самое фатальное, что может случиться. Хирург рядом с ним — к нему Чихо попадает уже не в первый раз, хотя тут есть еще множество других — равнодушный и спокойный, только белые перчатки в кровавых бледных разводах, и Чихо, в общем-то, уверен, что кровь ни чья-либо, а его собственная. Ну а с какого бы черта так болела шея и простынь под ним была влажной от струек уже стекшей из продезинфицированных ран крови.
-Жить будешь, - объясняет Хонбин, повторяя как всегда занудные процедуры промывания инструментов. - Причем смею тебя обрадовать — судя по состоянию сердца и его ритму (не спрашивай, как я делал тебе массаж, это довольно противно и неприятно, хорошо, что мертвые этого не чувствуют) тебе отведено довольно много жизней. Минималка у нас тут равна примерно трем жизням — у тебя их намного больше, ближе к максимуму. А зафиксированный максимум — пятнадцать...
Чихо-таки нащупывает, что болит на шее — там тонкий длинный рубец, обозначающий то, что у гладиатора уже есть первая смерть. Надо же, таких хреновин может быть еще больше дюжины плюс к этой — это приносит ему порядочное облегчение, пусть и не нейтрализует окончательно нервную дрожь от осознания того, что произошло пару часов на Арене. Говорят, это нормальная реакция на первую смерть — многие даже не помнят потом, кому проиграли с леталкой, что отчасти спасает последних от зачастую жестокой мести даже вне аренных стычек.
-Но все равно советую не слишком увлекаться летальными исходами. Им конец все равно рано или поздно настанет — а их, поверь, намного меньше, чем побед, которые нужно одержать, чтобы уйти с Арены.
Это Чихо уже знает.
Хонбин отпускает его на следующий день — и больше Чихо в этом розыгрыше Лиги не участвует, занял лишь третье место в группе на групповом этапе; он знакомится со многими так же вылетевшими (те, кто все еще в Лиге, редко появляются в общественных местах) — Хансоль с четырьмя зарубками, Донсон с семью и Ёнгук с одной, только вот Ёнгук тут уже почти год, а Чихо какие-то сраные три недели. Девушек здесь нет, потому что в кланах Котов и Волков, бишь гладиаторов, женщины не рождаются, а если и рождаются, то редко доживают даже до подросткового возраста — организм не выдерживает отведенной природой и генами силы. Чихо встречает Зико с пятнадцатью зарубками — он здесь уже почти шесть лет; Зико погибает в следующем розыгрыше Лиги на стадии четвертьфинала, и эта смерть становится для него последней. Чихо знакомится с Рави и Санхёком — у них по две леталки, а у Хёнсына — девять.
Потом Хансоль рассказывает Чихо про Ким Бёнджу, который здесь уже больше двух лет и у которого не на шее ни единой зарубки — да и поражений раз-два и обчелся; Чихо не верит, но через несколько дней видит сам — хрупкая тонкая шея, кожа бледная и гладкая, ни единого следа. Ким Бёнджу не общается здесь ни с кем — и из комнаты, кажется, выходит только на Арену.
-Он странный, - говорит Чихо, пожав плечами.
-Он побеждает, - отвечает Хансоль ровно с таким же жестом, и после этого разговора в следующем же бою Чихо получает еще одну леталку, а в последующие несколько розыгрышей Лиг — еще десяток, две из которых от этого самого Ким Бёнджу; он удивительный. Симбиоз удивительной шарнирной куколки и удивительного бойца, но для Чихо тогда нет нужды думать об этом — у него двенадцать зарубок, а побед в таблице всего лишь 25% процентов от нужного числа.
Затем еще две незапоминающиеся леталки и последняя — от Ким Сангюна — в групповом этапе очередного розыгрыша Лиги.
От Ким Сангюна, который сейчас мертвым лежит у его ног.
-
-
23.05.2014 в 20:52но больше ждал.
и у меня пока нет слов
(я отвык писать тебе отзывы ><
, кроме ощущений.Вообще изначально не хотела лезть в текст, ибо фэндом, ибо разное восприятие, ибо я жопой чуяла присутствие Ча Хакёна.
И меня пугает то, что, сейчас я прочитала только одну часть, а я уже понимаю, что меня ожидает в конце.. но хочу удивиться)
Много крови, драк и смерти, пусть даже и кукольной, как ты её называешь. Я от этого не то чтобы отвык, но воротит меня в последнее время знатно
(я всё ещё повернут на своих мыслях о смерти.. даже больше чем когда либо)НО. за что я люблю твой стиль, так это за то, что я не обращаю внимание на эту кровь, стараясь сконцентрироваться на другом. Ибо через предложение какой-нибудь да подводный камень. ихьлибе
Чихо. Прекрасный и взрослый Чихо. Для меня - боль всего текста.
Бёнджу я не воспринимаю. (это была вторая причина, почему я не хотела лезть в текст) Хотя его в какой-то мере можно пожалеть, погладить, но не более. Вообще. конечно отлично сыграно на контрасте лёгкого мальчика и тяжёлой смерти.
Хёсана и Бёнджу вместе я также не воспринимаю (третья причина). И мне и больно, и плохо, и тяжело это комментировать, так что я отпущу.
Хакён - ЭТО ЧАХАКЁН. словно он телепортировался из летаута, ибо там ему поднадоело и теперь ебёт себе и окружающем мозги тут.
ии. в общем-то всё по первой части)
Я нисколько не пожалела, несмотря на свои причины, что открыла текст.
и с возвращением донсен-а)
я тебя очень ждал.
пс: забыл про музыку. Она прекрасна и атмосферна.. как всегда)
-
-
23.05.2014 в 21:17Бёнджу я не воспринимаю
эх, вот я как знала. А ВЕДЬ МОЙ ПРИНЦ : (( кеке, ну да ладно.
Хакён - ЭТО ЧАХАКЁН. словно он телепортировался из летаута, ибо там ему поднадоело и теперь ебёт себе и окружающем мозги тут.
ну ёпти, лэтаут подвис, моей королеве (семья голубой крови) стало скучно и да, ты правда.
спасибо тебе огромное, хён
любить тебя.