nah, fuck it
АПД: Всё, парни. Айм эмпти.
Название: И когда ты закрываешь глаза
Фэндом: EXO-K|M
Пейринг: Кай/Сехун; Сехун/Кай
Жанр: ангст, повседневность, hurt/comfort
Рейтинг: R
Статус: завершен
Размер: миди, 42 страницы
Посвящение: Вёрджил Ференце
Спасибо Керну, Ланцу, Ируме, Брикману, Уилсону, Дэнни Райту, Айзеку Шепарду и Ремарку, который просто Эрих Мария.
И когда ты закрываешь глаза {1-6}
И когда ты закрываешь глаза {7}
упомянутая в тексте мелодия
Скачать Bruno Sanfilippo - Piano Textures III (Neo-Classical, Ambient).
Часть 7
Сехун делает неверный шаг и опирается ладонью о стену, встряхивая головой и пытаясь стянуть с глаз полог дезориентации в пространстве — помогает неплохо, мир вокруг перестает весело кружиться и прикидываться самодельным калейдоскопом. Везде — удивительно неподвижный воздух, тяжелый и скользкий, неприятно давящий на легкие и заставляющий то и дело вдыхать глубже, чем всегда.
Светлые стены, дорожка крошечных лампочек на потолке цвета темного шоколада, небольшой витраж, выложенный необработанным янтарем разных оттенков — коридор квартиры Криса. В горле образуется совсем маленький, но тугой комок — Сехун силится проглотить его, но только судорожно закашливается; на глазах выступают слезы.
В квартире совсем тихо и, кажется, никого нет, только тихо играет фортепианная мелодия откуда-то из другой комнаты — прислушавшись, Сехун узнает в ней «Piano Texture III» Бруно Санфилиппо. Одна из любимых мелодий Чунмёна — а ведь сам Крис никогда особо не любил современную фортепианную классику.
Сехун проходит вглубь квартиры, ориентируясь на звук; толкает массивную дверь — он знает, что это, кажется, ореховое дерево — с фигурной вставкой матового стекла. Спальня. И все, как в тот день, и ничего не поменялось с тех пор — сбитые белые простыни на двуспальной постели, скинутые в подоконник тонкие футболки, книги в стопках на паркетном полу и раскрытые — на пушистом ковре; мягкий, ощутимый запах чунмёновских духов — Baldessarini Hugo Boss Strictly Private, девяносто миллилитров бергамота, розового перца, розы, кедра, ванили и крем-брюле, а в ворохе одеял — забытый включенный плеер с едва слышными звуками из вакуумных наушников.
Бергамот, розовый перец, роза, крем-брюле и «Piano Texture III» Бруно Санфилиппо. Наверное, с того самого дня, когда все закончилась — мелодия на вечном повторе.
Сехун выходит, закрыв за собой дверь, и оглядывает по очереди все три комнаты — оставленный включенным компьютер с зависшей навсегда открытой страницей твиттера, вечно сочащийся водой кран в ванной, вечно горячий чай на столе и распотрошенная коробка конфет — Крис, видимо, так и не нашел своей любимой вишневой. Сехун, улыбнувшись, делает небольшой глоток из чашки — чай горячий, очень крепкий и несладкий, явно крисовский, потому что Чунмён всегда пил с сахаром и посветлее. Да и не может быть здесь никакого Чунмёна — только детали, такие же вечные и многочисленные, болезненно напоминающие, но не дающие вспомнить.
Сехун подходит к окну и, упершись ладонями в подоконник, выглядывает на улицу — он помнит, что отсюда можно увидеть кусок широкой четырехполосной магистрали, торговый центр и край парка. И действительно — в первую секунду глаз цепляется за привычный пейзаж, но он сразу же сменяется танцующим калейдоскопом улиц, песчаных берегов, индийских базаров и луна-парков с кучкующимися группами грустных клоунов. «Ничто и никуда».
Щелкает в коридоре дверной замок, шуршит мягкая ткань одежды — Сехун точно знает, кого он увидит спустя несколько секунд. Знает, но вновь не ощущает ничего, кроме ровного тепла, будто не было никогда спид-вэя и такой же быстрой строенной смерти.
-Сехун? Привет, - слышится за спиной низкий голос, и на плечо ложится тяжелая, приятно теплая ладонь. Крис улыбается — как всегда сдержанно и отчасти иронично. - Представляешь, снова в коробке нет вишневых. Обидно даже.
Крис усаживается за стол и задумчиво разглядывает чай, делает несколько глотков и надкусывает конфету, недовольно кривится и кладет обратно, откидываясь на спинку стула и устремляя взгляд на Сехуна: такой же изучающий, немного насмешливый и — это даже не может перекрыть привкус иронии — ищущий и тоскливый. Это, пожалуй, все, что поменялось с того дня.
Даже музыка не сменилась, оставшись на повторе, и только появилась новая пара оттенков во взгляде.
Сехун садится напротив и подпирает подбородок ладонями, молча глядя на Криса — он не знает, что нужно говорить — и нужно ли? - не знает, о чем спрашивать и о чем задавать вопросы нельзя. Он не знает и может лишь догадываться, каково приходится Крису в его личном «ничто и никуда». Крис, впрочем, говорить начинает сам, глядя куда-то чуть поверх плеча Сехуна.
-Я думал, что после смерти будет плохо и больно, - задумчиво. - Ну там ады всякие, раи и прочая мишура, в которые я никогда не верил. А тут — вот так. Ничего совсем не поменялось — только пейзажи за окном дольше секунды не держатся, и ощущение, будто я потерял что-то. Навсегда и безвозвратно, но с отвратительным сохранением надежды, что все ещё можно вернуть.
Сехун в одно мгновение понимает — Крис практически ничего не знает о том, куда он попал, почему ничего не изменилось и отчего, выходя каждый раз за дверь, он попадает в различные совершенно реальности, никак между собой не связанные, кроме как вечной растерянностью и слепыми ищущими взглядами в никуда.
-Я потерял что-то, - продолжает Крис. - И никак не могу понять — что. Оно совсем рядом где-то, я чувствую запах, слышу звуки, но не могу найти. Наверное, я был бы счастлив в этом месте, если бы не это постоянное безнадежное ощущение. И точное знание, что я, кажется, слишком сильно любил это что-то, что потерял. Интересно...
Сехун вздрагивает, когда Крис прерывается.
-Интересно, - продолжает Крис и толкает к Сехуну завернутую в блестящую фольгу шоколадную конфету. - Если бы я не любил это, я бы это не потерял?
Сехун надкусывает молочный шоколад — ореховая, с цельным кедровым шариком внутри.
-Не потерял бы, - тихо отвечает он, разглядывая столешницу с мелкими сверкающими обрывками бумаги на поверхности. А Крис будто вовсе его и не слышит, откинув голову назад и замерев на несколько минут.
Ни капли не изменившийся — все те же излюбленные тонкие футболки с V-образным вырезом, все та же просвечивающаяся сквозь ткань татуировка со скорпионом, те же осветленные непослушные волосы и плетеные кожаные браслеты толщиной в несколько шелковых нитей на запястьях. Крис открывает глаза, но на Сехуна не смотрит, оставаясь в прежнем положении.
-Знаешь, Сехун, - говорит он совсем тихо. - Я даже спрашивать не хочу, как у тебя там дела и все такое прочее. Слишком позорно это было бы с моей стороны, а? У меня с момента появления здесь только одно желание было — нормально попросить прощения. И у тебя, и у Луханя. Но его я так и не сумел найти...
Сехун прячет с уголках искривленных губ горькую, обжигающую улыбку — ни слова о Чунмёне. В тот день Чунмёна не было в белой «Хонде Аккорд», Чунмёна вообще в жизни Криса не существовало.
А Крис наконец поворачивается к Сехуну.
-Не знаю, простишь ли ты меня — в конце концов, мне кажется, мы успели стать немного друзьями настолько, чтобы тебе это все причинило боль. И не знаю, простит ли меня Лухань, потому что — я точно знаю — он очень любил жизнь. А я все это отнял. Такие дела...
Крис улыбается болезненно — физически ощутимо, острой бритвой распарывая тонкую кожу, сжигая её кончиком тлеющей сигареты, выворачивая суставы на запястьях, капая жидким воском на незащищенную шею и ключицы.
Перед глазами — красная пульсирующая пелена настоящей, неиллюзорной боли, терпкая, сводящая с ума своей безысходностью и вкусом, похожим на смешение вина, крови бергамота и еле ощутимой нотки ванили. В горле пересыхает, и оно, кажется, идет трещинами изнутри — Сехун хрипло стонет, поднимая на Криса потушенный красной жидкостью взгляд:
-Лухань — простит. Обязательно простит...
Реальность сна трещит по швам, распадается на разноцветные лоскутки и взрывается в висках неудержимой, нетерпимой болью; Сехун помнит только то, что торопливо сбегает вниз по знакомой лестнице, перемежающейся с каменными ступенями средневековых замков и деревянными — современных усадеб, толкает дверь подъезда, спасаясь от накатывающего волнами сумасшествия — уйти, убежать, спрятаться, не видеть, ненавидеть.
За дверью — потоки бегущих автомобилей, бесконечные магистрали, автострады и хай-вэи, но город — совсем не Сеул. Сехун делает шаг вперед, чувствуя, как красная пелена истончается, возвращая зрение и способность ориентироваться в пространстве — а вместе с ней, пеленой, истончается и ткань реальности, оставшейся позади, и до боли знакомый дом исчезает, уступая место океану автомобилей.
Вокруг этого островка безопасности, где стоит Сехун, ни единого здания — только бегущие непрерывно автомобили, не знающие светофоров и остановок.
И Сехун делает шаг за белую меловую линию.
На проезжую часть.
Семнадцать часов.
Кай просыпается разом, без раскачки, едва услышав тихий, хриплый стон; Сехун во сне обнимает себя руками, с силой сжимая ребра и будто опасаясь, что грудная клетка разом развалится на части. Горло наполнено влажными клокочущими звуками — Чонин холодеет, едва услышав их, слишком похожих на застоявшуюся кровь при внутреннем кровотечении. Чутким ухом к груди — нет, все в порядке, и только голос явно сорван, а на предплечьях бледно-розовые полосы и следы от ногтей.
Кай пробует осторожными прикосновениями разбудить Сехуна, но не добивается никакой реакции — кажется, тело полностью теряет чувствительность, сознание уходит в глубину, и остается только лихорадочный неразборчивый шепот.
Взгляд на часы — семнадцать часов, а через некоторое время неожиданно Сехун успокаивается в руках Кая, и он решает, что можно ещё немного подождать. Кай, конечно, не знает, что в этот момент Сехун — там, в своем реальном сновидении — делает шаг на проезжую часть.
Боли Сехун не чувствует — только ощущение, будто его насквозь пронизывает, пробивает сильный, холодный ветер; ощущение бесконечно свободное и раскрывающее за спиной белые крылья, похожие на крылья альбатроса. Сехун оглядывается — автомобили просто проезжают сквозь него, прошивая тело призрачной плотью.
Бесконечная, вечная свобода.
Машины меняются, стоит только Сехуну вспомнить наименования марок — матовые Aston Martin, Maserati, BMW спортивной линейки, Mercedes с тюнингом то ли от McLauren, то ли от Carlsson; Pagani Zonda, Lotus гражданского покроя, Bentley с панелью из орехового дерева и Jaguar потребительского класса, который в рекламах умильно подписан чем-то вроде «the last but not the least». Бесконечная, вечная свобода и бесконечный, вечный поток автомобилей — Сехун теряет нить времени.
И совсем упускает момент, когда кто-то тянет его сзади за рукав требовательно и отчасти раздраженно, скорее всего, уже давно, но Сехун не обращает внимания. Этот кто-то пытается вытянуть его из ветренного потока куда-то в сторону, но, потерпев неудачу, просто заходит со спины и с силой толкает вперед. Лента автомобилей расступается, и Сехун делает неосторожный шаг в образовавшуюся брешь — и падает, неумолимо падает, чувствуя только, как кто-то по-прежнему отчаянно цепляется за его рукав.
Секунда — и вновь мир статичен.
Сехун, не открывая глаз, с трудом поднимается с какой-то жесткой горизонтальной поверхности, текстурой похожей на скамью — и тут же валится обратно от чьего-то несильного толчка в грудь. Открывает глаза.
Перед лицом — обеспокоенные и испуганные темные глаза растрепанного рыжего парня, у которого, кажется, в прядях волос запутались солнечные лучи. Что-то до безумия знакомое колет в ладонях, когда Сехун совсем по-детски кулаками протирает уставшие глаза.
-Эй, ты чего, с дуба рухнул — в таких местах стоять? - Речь у парня сбивчивая, эмоциональная, и руками он размахивает много. У Сехуна рябит в глазах. - Они же личность растворяют, вот дурак, ей-богу.
Сехун садится на скамье — а это действительно она, а сами они находятся во дворе крисовского дома, который он, Сехун, только что покинул — и растерянно встряхивает челкой, тут же попытавшейся забраться в глаза.
-Растворяют личность?..
-Ну да, - рыжий пожимает плечами. - Это нечто вроде дверей между мирами — их нужно проходить быстро, закрыв глаза, потому что с каждым проезжающим сквозь тебя автомобилем от твоей личности отделяется какая-то часть и растворяется в потоке. Вот так вот. Понятно тебе, воробей? Ишь какой странный — недавно здесь?
Сехун сначала кивает, потом качает головой отрицательно — парень закатывает глаза.
-Ты как вообще сюда попал? - Интересуется он, рассматривая его удивительно живыми раскосыми глазами. Сехун долго не может собрать слова для очевидного по своей сути ответа.
-Заснул? Ну, наверное... Да, заснул. У меня проблемы с пробуждением.
-А, понятно, - рыжий, кажется, схватывает все на лету. - Спящая красавица? А я вот не помню, как я тут очутился — и ведь давно уже кантуюсь во всем этом бульоне. И не засыпал, и не умирал — не знаешь, третий способ-то попасть сюда существует?
Сехун предпочитает промолчать — тянет узнаванием где-то под диафрагмой, заставляя все внимательнее и внимательнее вглядываться в незнакомца, вспоминая на ходу слова и объяснения Чунмёна. Третий способ, конечно, есть, но Сехуну отчего-то совсем не хочется говорить рыжему об этом.
Тот внезапно подскакивает на скамье и напряженно вглядывается куда-то в арку, ведущую со двора, за которой уже привычно сменяются пейзажи. Не отрывая взгляда, поднимается и рассеянно взмахивает руками.
-Ну ты меня понял, да? Не стой в таких штуках никогда, пробегай их быстренько, - говорит он. - А мне пора уже, пойду, пожалуй. Кстати, все хотел спросить — ты свет не видел? Ну вот такой вот — красивый свет?
И показывает руками: нечто вроде шарика маленького - то ли солнце, то ли луна.
Сехун чувствует, как внутри него обрывается какая-то тонкая, с силой натянутая струна — лопается с чистым звуком, затапливающим сознание горячей волной горечи и необъяснимого страха. В уголках глаз — невыносимо горячо и влажно, и Сехун с трудом качает головой, стараясь не встречаться взглядом с испытующими, полными вечной надежды глазами рыжего парня с волосами, в которых запутались солнечные лучи. Кто знает — может, это лучи того света, который он ищет?
Незнакомец расстроенно кивает и тут же — улыбается, пожав плечами.
-Ну ладно, пойду дальше искать, - говорит он, разворачиваясь в сторону арки. - И не забудь, что я тебе говорил, хорошо? Пока!
Рыжий уходит — почти убегает, радостно подпрыгивая и улавливая пальцами пробивающиеся сквозь облака солнечные лучи; Сехун поднимается следом, ощущая, как внутри бьется запертая в клетке птица. Будто он на миг стал единым целым с этим странным парнем.
-Эй, послушай! - Кричит Сехун вдогонку. - Послушай, никогда не прекращай искать. Ищи его! Ты найдешь — я уверен. Точно найдешь, только ищи!
Рыжий, услышав, оборачивается — улыбается широко и искренне, на прощание взмахивая рукой. И исчезает в изменчивой жемчужной дымке, которая на мгновение видится Сехуну широкой лондонской площадью с бесчисленными голубями, купающимися в солнечно-пыльных лужах.
Сехуну нестерпимо, до боли в груди хочется увидеть сейчас Криса — увидеть и, несмотря на глупые предостережения подсознания, рассказать ему о Чунмёне, показать на пальцах, объяснить и заставить вспомнить. Смотри, это его запах, это его любимый тростниковый сахар, набор мягких карандашей и исписанная бумага, а это — любимая мелодия, стоящая на бесконечном повторе. «Piano Texture III» Бруно Санфилиппо.
Смотри, вспоминай, ищи!..
Сехун бросается в знакомый подъезд, боясь, что он исчезнет вдруг — взбегает по разномастным ступеням на пятый этаж, забыв о существовании лифта и сдирая ладонь о выступающий на перилах третьего пролета гвоздь; стучит, забыв и о звонке, в дверь, торопливо и панически, боясь одного — не успеть.
Двадцать один час.
Кай встряхивает Сехуна за плечи, пытаясь разбудить — но тот лишь впадает в ещё большее беспамятство.
Сехун сбивает костяшки пальцев об обивку двери, в бессилии утыкаясь лбом в прохладную поверхность. Шаги за дверью слышатся только через несколько минут — Сехун делает шаг назад, но готовые сорваться с губ слова испаряются, истончаясь на холодной бледной коже.
В дверях квартиры Криса перед Сехуном стоит Лухань.
И когда ты закрываешь глаза {8.final}
Часть 8
Сехун сбивает костяшки пальцев об обивку двери, в бессилии утыкаясь лбом в прохладную поверхность. Шаги за дверью слышатся только через несколько минут — Сехун делает шаг назад, но готовые сорваться с губ слова испаряются, истончаясь на холодной бледной коже.
В дверях квартиры Криса перед Сехуном стоит Лухань.
Сехуну хватает одного взгляда, чтобы определить — Криса здесь нет, и не было никогда. Это — уже другое «ничто и никуда», совсем другое, луханевское, просто похожее на «ничто и никуда» Криса, как две капли воды. Слишком сильная привязанность — до глупой абсолютной идентичности двух личных миров.
Лухань делает растерянный шаг назад и останавливается, беспомощно опуская руки - бледный, потерянный и какой-то нереально призрачный, настолько, что может показаться, будто он соткан из жемчужного тумана, в котором существует вся эта реальность. Сехун ощущает, как его впервые за эти встречи накрывает яркая, безумно горячая волна — вспоминается вся серая, непрекращающаяся тоска и пустота, в которую были окрашены дни, когда всего, что было, вдруг не стало разом; вспоминаются первые ночи, пропитанные страхом остаться во сне навсегда — вспоминается все и накрывается волной чистого, разноцветно-белого счастья, ослепляющего и без того ослепленные туманом глаза и имеющего отчего-то соленый привкус слез.
Не было ничего — ни смерти, ни тоски, ни боли. Была только разлука — долгая, бесконечно-тягучая, нетерпеливая и совсем немного сладко-болезненная. Привет, я скучал, безумно скучал, а все остальное — наплевать...
Сехун неуверенно протягивает руку — Лухань бросается к нему, обнимая за шею, молча утыкаясь лицом в грудь и прижимаясь всем телом, горячим и дрожащим, тонким и удивительно легким; касается кончиками пальцев лица, берет его в ладони, полуслепыми, матовыми зрачками всматриваясь в глаза. Торопливо, будто боясь не успеть, целует веки, скулы, холодные, сухие губы, согревая их и без остатка впитывая в себя всю прохладу.
-Сехун-а, - голос лихорадочный, прерывающийся. - Сехун-а, маленький, что ты здесь делаешь, стой, нет, не отвечай, все потом...
Сехун молча обнимает Луханя, смыкая ладони на талии и сильнее притягивая к себе; вдыхает теплый, родной запах ванильного шампуня, закрывает глаза и проваливается, ощущая глубокое, влажное прикосновение к губам — и все пропадает, вплоть до изменяющихся пейзажей за окном, странных, гротескных потоков автомобилей и лестниц, которых, возможно, не станет уже через пару минут. Пропадает все, и для Сехуна остается один только Лухань — вновь обретенный Лухань и ощущение горячих дорожек, торопливо сбегающих по скулам.
Двадцать два часа.
Сехун перестает реагировать на любые прикосновения Кая — полное беспамятство и отключение, и только из-под закрытых век неконтролируемо стекают неостанавливающиеся слезы.
Вокруг — все та же ничуть не изменившаяся квартира Криса. Светлые стены, потолки цвета темного шоколада и витражи, выложенные необработанным янтарем разного оттенка; горячий чай на столе, распотрошенная коробка конфет, компьютер с вкладкой твиттера, книги на полу и кран, сочащийся проточной водой. И только ничего не напоминает о Чунмёне — ни музыки, ни запаха духов, ни эскизов будущей весенней коллекции. Ничего — вокруг лишь то, что может напоминать о существовании Криса. Напоминать, но не давать Луханю вспомнить.
Сехуну становится невыносимо больно — Лухань и Крис, они оба здесь, в одной квартире, на расстоянии нескольких метров, но никогда не смогут найти друг друга; здесь, на расстоянии одной-двух комнат, но одновременно в совершенно разных мирах, где один ищет художника из канцелярского магазина, а второй — того, первого. Замкнутый круг бесконечной серой карусели, несостоявшегося аттракциона из луна-парка за окном, где билеты продает грустный клоун в желтом парике.
Лухань перебирает волосы Сехуна, осторожно убирает пряди с глаз, оглаживая подушечками пальцев виски и очерчивая контур острых, худых скул.
-Сехун-а, - Сехун чувствует, как в горле сдавливает от безумной нежности в голосе. - Маленький, что произошло? Как ты сюда попал?
Взгляд Луханя — светящийся, запредельно счастливый, но в то же время сохранивший ту твердость и осмысленность, которая впервые бросилась в глаза ещё с первой встречи на скамье у зала для практики. И те самые белые конверсы с небольшими прохладными колечками из светлого матового металла.
Сехун вдруг очень ясно осознает — только сейчас, именно сейчас и здесь он сможет рассказать, почему попадает в эти миры, что происходит с ним теперь и происходило раньше, что он чувствовал многие месяцы после, и что он до сих пор не может простить — не Криса, нет, а кого-то или что-то другое, не может простить за себя, за него, Луханя, за Криса и за Чунмёна; не может простить за бесконечный, полный страхов сон и ещё за кого-то — смутно знакомый образ темноволосого, смуглого парня с безумно красивой улыбкой. И почему-то красные Inbound Shoe с забравшимся в них маленьким зеленым попугаем.
Сехун ловит себя на мысли, что не может четко осознать этот образ. Он ловит руку Луханя и прижимается губами к тыльной стороне ладони — кожа теплая, почти горячая, будто температура куда больше, чем нормальные 36.6 градусов по Цельсию.
-Я не могу проснуться, - говорит он тихо, а Лухань задумчиво склоняет голову набок. - Там, в том мире, я засыпаю и не могу проснуться — я знаю, что это сон, но не способен открыть глаза. Я не в первый раз здесь — и, кажется, уже даже не во второй.
Сехун отворачивается, закусив губу; Лухань смотрит отстраненно, не моргая и перебирая в бледных пальцах ткань футболки, а потом, мягко ладонями повернув к себе лицо Сехуна, говорит едва слышно:
-А ведь ты не все сказал мне, Сехун-а.
Тот улыбается криво — конечно, не все. Самое главное — совсем не это.
-Мне безумно страшно, - помедлив, с трудом отвечает Сехун и чувствует, насколько физически больно почему-то признаваться в этом. - Безумно страшно и одиноко. Страшно засыпать и просыпаться, страшно идти по улице и знать, что в любую секунду могу остановиться и упасть либо в темноту, либо в один из таких миров; страшно смотреть в зеркало, потому что есть вариант не увидеть там ничего, страшно закрывать глаза, потому что есть возможность больше никогда не открыть их. Страшно бояться, а ещё страшнее — привыкать к этому страху. Я не хочу так больше.
Лухань, положив руки на сехуновские плечи, мягко, но твердо и властно притягивает его к себе, заставляя соприкоснуться кончиком носа со своим и прямо посмотреть в живые, но порядком уже уставшие глаза.
-Послушай, - говорит Лухань медленно, тщательно подбирая слова и отчасти нервно облизывая уголок губ. - Здесь все ищут что-то — я никак не могу понять, что, и я тоже искал, долго искал, все эти проклятые годы, которые здесь растягиваются на десятки, сотни лет. Искал, пока не понял — это бесполезно. Слишком эфемерно и бесполезно. Послушай, Сехун, оставайся со мной.
Лухань непроизвольно чуть сжимает пальцы на плечах Сехуна, сминая ткань футболки.
-Пожалуйста, оставайся. Я забуду это что-то, что ищу постоянно — я ведь знаю, что это бесполезно. Я забуду это навсегда, только останься со мной — со мной тебе не будет страшно...
Двадцать три с половиной часа.
Кай одним движением смахивает со стола все, что на нем находится — с безнадежным звуком разваливающейся на сетевые платы электроники на пол летит ноут-бук, зацепившийся за провод лампы; самсунговский планшетник, полученный на день рождения от родителей, любимые огромные наушники и небольшое карманное зеркало, тут же от соприкосновения с твердой поверхностью разлетающееся в пыль мелких осколков.
Чонин в одну секунду оказывается рядом с Сехуном и, схватив того за плечи, встряхивает сильно и довольно грубо; в глазах — откровенный страх и надежда, что вот сейчас, ещё чуть-чуть, совсем немного.
Просыпайся. Ну же?
-Просыпайся, идиот! - Кай понимает, что уже кричит, только в тот момент, когда из горла вместо голоса вырывается болезненный хрип, а связки начинает драть металлическим трением. - Просыпайся, ну же!..
Нет — только ещё большее беспамятство и по-прежнему пусть и унимающиеся уже, но все еще продолжающие тихо стекать по скулам слезы. Кай отпускает Сехуна и поднимается — перед глазами все плывет и весело разрывается на разноцветные геометрические фигурки, а горло сжимает сильными спазмами, не давая нормально сглотнуть.
Наступая босыми ногами на мелкие осколки разбившегося зеркала, Кай неверным шагом подходит к базе домашнего телефона, потому что давно разрядившийся мобильный, приложенный несколькими минутами ранее к стене, не подает признаков жизни. Долго стоит посреди разбитой электроники с выключенной трубкой, приложенной к уху, и пустым взглядом смотрит на бессознательного Сехуна.
И только затем плохо слушающимися пальцами набирает на панели номер скорой помощи.
-Я забуду, - лихорадочно шепчет Лухань, не отпуская рук и спускаясь чуть ниже, чтобы прижаться губами к яремной впадине между ключиц. - Я забуду все, что я здесь искал, не будет ничего — только мы. И тебе не будет страшно — здесь можно даже не спать, здесь все возможно, это — мир без границ...
В голове - по два стальных молотка на каждый висок, и Сехуну до боли хочется верить, что страшно действительно больше не будет — и он верит, тянется к Луханю, чувствуя его каждой клеткой тела, впитывая несоразмерное тепло, разделяющееся теперь между ними поровну, как бывало когда-то, задолго до. Сехун — всегда прохладный, Лухань — всегда до жара теплый, и гармония достигается только смешением, слиянием до нужной температуры в 36.6 градусов по Цельсию.
-Пожалуйста, не уходи, - Лухань не просит даже — лишь бессильно умоляет. - Я устал здесь, я больше не могу и не хочу ничего искать, я знаю, что это бесполезно. Останься со мной — я найду тебя, и все будет хорошо, я ведь умею искать, я уже всему научился.
Сехун верит. Верит в любую возможность спрятаться от страха и вновь обрести то утраченное, что было однажды получено в виде утешения за трещину в лодыжке, снова почувствовать себя наполненным и живым, а не просто существующим, как красивая фарфоровая кукла с пушистыми гофрированными волосами и плохо гнущимися руками и шеей.
-Ты ведь ничем не рискуешь, - Лухань невесомо касается пальцами ресниц Сехуна. - Мы найдем здесь с тобой отдельный мир — их много, пустых, совершенно никому не нужных. Уйдем отсюда. И будет совсем не страшно. Я буду с тобой — как тогда, задолго до...
Лухань, конечно, не знает, что ему отсюда не уйти никогда — это просто невозможно. Но Сехун верит, как верит давно уже отчаявшийся человек, хватающийся исцарапанными в кровь руками за последнюю надежду — тянется вперед, сплетая свои пальцы с пальцами Луханя и пряча лицо на его плече, совсем как раньше. Хён, я провалил зачет, хён, я проспал первую пару, хён, Чунмён опять надо мной смеется — можно я разукрашу его курсовую мелками? Все будет хорошо — совсем как раньше, задолго до.
Сехун верит.
Кай сидит в приемном покое на жестком стуле, уставившись перед собой пустым взглядом — белая, даже, пожалуй, чуть голубоватая гладкая стена, кажущаяся сейчас бесконечно черной и проваливающейся куда-то далеко вниз впадиной. Чонин вздрагивает, когда его плеча касается чья-то рука.
Медсестра с картой, ручкой и ещё какими-то документами.
-Извините, уточните, пожалуйста, кто вы пациенту?
Губы Кая пронзает острая, как скальпель, болезненная улыбка.
-Я? Никто...
Медсестра хмурится, а Кай только смеется — громко, безудержно, ожесточенно-весело. Кажется, ему действительно становится безумно смешно.
-Я — никто. Вам не понять. Убирайтесь отсюда, а? Убирайтесь же!
Мир вокруг взвинчивается водоворотом, штопором въедается в глаза и заставляет закрыть их ладонями, чтобы хоть как-то сдержать рвущуюся изнутри волну алой боли; Кай неосознанно подтягивает колени ближе к груди и обхватывает их руками, утыкаясь носом в сухую и жесткую ткань джинсов. Вокруг, как мелкие рыбки, снуют люди, что-то шепчут, переговариваются, отдают команды, кричат и профессионально, с тщательной долей паники рассекают по коридорам — Кай ненавидит их, потому что они живут, двигаются, а Сехун, его Сехун, уже действительно успевший стать его, просто существует в беспамятстве и постоянном страхе. Он ненавидит их, потому что они — счастливы, и ему кажется, что счастливы они за их, Сехуна с Чонином, счет. Кай хочет протянуть руки и по очереди хладнокровно переломать им шеи, вместе с кровью и плазмой забирая назад свое несостоявшееся счастье.
Снуют вокруг, как мелкие рыбки-клоуны. Просто клоуны, жалкие, слабые, отвратительные — протяни руку, коснись, переломай все до единой кости, разорви связки, раскроши в пыль суставы, свяжи узлом жилы, выцеди из крови пораженные эритроциты.
«Клейне-Левин», - слышится где-то на глубине подсознания мужской незнакомый голос, и рыбки снова панически взмывают в воде, запуская круг выполнения команд, приказов и бессмысленных выкриков из бледной бумажной толпы.
Катетеры через прокол большой центральной вены, никаких периферических, искусственное питание — шок не помогает. Катетеры.
Линия кардиограммы. Пациент the last, but not the least. Скорее мертв, чем жив.
Кай смеется: в горле — влажные клокочущие звуки, как от застоявшейся крови при внутреннем кровотечении, а в подсознании что-то из мелодий Джима Уилсона.
Кажется, «Same Old Lang Syne».
День, два.
В углу самой тихой больничной палаты — клетка с маленьким зеленым попугаем без имени, который повторяет только одну фразу всегда:
-Сехун-а, Сехун, я держу, привет, меня зовут — как меня зовут? - Сехун, я держу, не уходи.
Дежурный врачи лишь смотрят недоуменно, пока кто-то не роняет фразу о том, что попугаи обычно повторяют то, что часто слышат от окружающих их людей.
Кай прижимается лбом к холодному лбу Сехуна, находя в ворохе одеял тонкую, невероятно легкую руку и с силой сплетая пальцы; пытается поймать его дыхание, биение сердца, ток крови, но встречает лишь стену из идеально прозрачного, пуленепробиваемого и огнестойкого стекла.
-Сехун, ты, - голос у Кая давно сорванный, хриплый — нет ни сил, не желания лечить. - Возвращайся уже. Хватит — просто хватит. Больше нельзя, возвращайся — я скучаю. Безумно скучаю...
Физическое и нервное истощение, когнитивные нарушения, и кто-то, кажется, ставит какой-то диагноз, но Чонину уже все равно. Он сам давно все решил — и поставил все нужные диагнозы.
Падая, бесконечно падая и разбиваясь на осколки, как карманное зеркало.
Сехун чувствует, как в дальнем углу сознания рождается что-то совсем небольшое и темное — в мгновение разрастается и поглощает подсознательную материю, как персональная черная дыра, разом втягивая в себя все физические силы и оставляя от тела одну лишь бесполезную оболочку. Пальцы слабеют и выскальзывают из ладони Луханя — тот по инерции делает ещё один шаг вниз по лестнице, а потом оборачивается.
Сехун беспомощно стоит на месте, явно дезориентированный в пространстве, а за его правым плечом, чуть дальше — растрепанный и усталый молодой человек.
Усталый, смуглый и невероятно живой для этого места.
-Сехун?.. - Парень, явно не замечая Луханя, хватает Сехуна за плечи и разворачивает к себе, заставляя посмотреть в темные глаза. - Сехун, пошли отсюда, больше нельзя, время вышло.
Сехун молчит, глядя на незнакомца постепенно узнавающим и узнающим взглядом.
-Кай... Что ты?..
Кай, не слушая его, просто тянет на себя, заставляя обнять и прижаться лицом к груди — он, Кай, стоит на ступень выше, и Сехуну приходится подниматься — именно это осознанное движение приводит его в чувство, осторожно снимая с глаз пелену и заставляя слушать, слышать и видеть.
-Возвращайся, Сехун, пойдем отсюда, - Чонин торопливо шепчет на ухо, путаясь губами в прядях непослушных пушистых волос. - Это все — сон, иллюзия, обман, и ты больше никогда не проснешься.
Кай поднимает голову и, не отпуская Сехуна, говорит в полный голос, глядя прямо на Луханя:
-Этого всего не существует, все давно умерло — ты сам видел. Ты был там, Сехун. Не обманывай хотя бы самого себя.
Лухань испуганно бросается вперед, пытаясь схватить Сехуна за руку, но пальцы зачерпывают лишь ускользающий воздух; Кай тянет его за собой, вверх по лестнице, к ближайшей двери на этаже, которую только открой — попадешь в любой другой из существующих здесь бесконечных миров.
Или — в переход между ними.
Лухань взбегает следом, но чувствует, как реальность то ли уходит от него вперед, то ли тянет его самого назад, и — горько улыбается, глядя, как Сехун, опустив голову и не оборачиваясь, сам поворачивает дверную ручку. Все верно: они оба — живые, он, Лухань, - нет. Ещё с того дня, белой «Хонды Аккорд» и кого-то смутно знакомого за рулем автомобиля — Лухань до сих пор не может вспомнить ни имени, ни черт лица.
Из открытой двери бьет плотной и холодной струей свободного ветра — Сехун открывает дверь в автомобильный поток, навсегда оставляя за собой лестницу с постоянно меняющимися ступенями, общее для Криса и Луханя «ничто и никуда» и наполненные туманом несбывшегося усталые глаза на бледном, давно погибшем лице.
Матовые Aston Martin, Maserati, BMW спортивной линейки, Mercedes с тюнингом то ли от McLauren, то ли от Carlsson; Pagani Zonda, Lotus гражданского покроя, Bentley с панелью из орехового дерева и Jaguar потребительского класса, который в рекламах умильно подписан чем-то вроде «the last but not the least»; агрессивный Land Rover Vox с оскаленной решеткой радиатора, небесно-синий Skyline и снежно-белая Accord с опущенными стеклами, из салона которой доносится смутно знакомая мелодия. Бесконечная, вечная свобода и бесконечный, вечный поток автомобилей.
-Пойдем скорее, - говорит Сехун, сильнее сжимая ладонь Кая. - Один человек сказал мне, что здесь можно потеряться.
Чонин поднимает на Сехуна спокойный, почему-то совсем не удивленный взгляд.
-Я знаю. Наверное, это был счастливый человек.
Он приходит в сознание тогда, когда все врачи, кажется, уже теряют всякую надежду — открывает глаза и долго смотрит в потолок, сжимая в ладони пальцы спящего у его кровати молодого человека. Переводит ещё туманный, не до конца осмысленный взгляд в угол — туда, где стоит клетка с попугаем; слабо улыбается, но, не сумев вспомнить имени птицы, зовет просто:
-Эй.
Попугай смотрит на него умным темным глазом, похожим на крупный блестящий бисер, и упорно молчит; молодой человек у постели в последний раз зарывается носом в воротник футболки, открывает глаза и поднимает голову, слабо спросонья улыбаясь.
-Сехун.
Сехун, вздрогнув, поворачивает к нему бледное лицо. И — неуверенно отвечает улыбкой на улыбку.
-Как ты туда попал?
Кай поднимается и, потянувшись живым, красивым телом, тепло подмигивает:
-Просто немного сошел с ума.
До рези в глазах белые JS Instinct HI, красные Inbоund Shoe, зеленый безымянный попугай, бессмысленные смс-ски на парах. Каждый день, каждый час, каждую минуту — я здесь, с тобой, я рядом, не бойся.
«Эй, Кай?»
«А?»
«Держи меня. А я буду держаться за тебя. Но когда-нибудь все это будет очень больно»
«Плевать. Я держу».
***
Крис, прищурившись, смотрит на деревянную вывеску на изящной двери - «Войди и увидишь». Несколько секунд медлит, думая, что, де, ну кто так по-дурацки мог назвать магазин канцелярских товаров, а потом тянет на себя ручку — дверь отзывается чистым и протяжным звуком подвешенных наверху китайских колокольчиков.
Посреди круглого зала стоит мольберт, около мольберта с карандашом в руке — стройный и темноволосый молодой человек, не оборачивающийся даже при звуках «мелодии ветра». Может, и не надо это вовсе — мало ли, зачем пришел случайный гость?
-Здравствуйте, - окликает его Крис, и Чунмён оборачивается, кидая на него задумчивый взгляд. Замирает на мгновение, а потом улыбается профессиональной улыбкой.
-Здравствуйте. Желаете что-нибудь?
Крис пожимает плечами, окидывая взглядом всевозможные перья, ручки, карандаши, кисти и краски, веселой толпой галдящие на бесчисленных столах и полках. Даже, собственно, на полу.
-Нет, наверное, - Крис чуть смущенно поводит плечом. - Честно говоря, даже не знаю, зачем зашел — название, что ли, привлекло. Извините.
Улыбается отчасти виновато и, кинув последний задумчивый взгляд на Чунмёна, выходит на улицу, которая тут же услужливо принимает в себя прощальный звук колокольчиков и меняется на пейзаж японских каменных садов. Чунмён Криса не держит и не пытается окликнуть — просто вновь оборачивается к мольберту и долго стоит, не двигаясь и бездумно рассматривая пустой белый лист.
А потом несколькими штрихами набрасывает небольшую фигуру журавля — рука двигается сама, по наитию, не спрашивая у хозяина разрешения на творчество. Чунмён тоскливо улыбается схематическому, но на удивление живому рисунку.
-Мне просто не хватило времени, - говорит он тихо, обращаясь словно бы к журавлю. - Нам всем часто просто не хватает времени.
Журавль склоняет набок хохлатую голову. Он соглашается.
Да и как не?
Название: И когда ты закрываешь глаза
Фэндом: EXO-K|M
Пейринг: Кай/Сехун; Сехун/Кай
Жанр: ангст, повседневность, hurt/comfort
Рейтинг: R
Статус: завершен
Размер: миди, 42 страницы
Посвящение: Вёрджил Ференце
Спасибо Керну, Ланцу, Ируме, Брикману, Уилсону, Дэнни Райту, Айзеку Шепарду и Ремарку, который просто Эрих Мария.
И когда ты закрываешь глаза {1-6}
И когда ты закрываешь глаза {7}
упомянутая в тексте мелодия
Скачать Bruno Sanfilippo - Piano Textures III (Neo-Classical, Ambient).
Часть 7
Сехун делает неверный шаг и опирается ладонью о стену, встряхивая головой и пытаясь стянуть с глаз полог дезориентации в пространстве — помогает неплохо, мир вокруг перестает весело кружиться и прикидываться самодельным калейдоскопом. Везде — удивительно неподвижный воздух, тяжелый и скользкий, неприятно давящий на легкие и заставляющий то и дело вдыхать глубже, чем всегда.
Светлые стены, дорожка крошечных лампочек на потолке цвета темного шоколада, небольшой витраж, выложенный необработанным янтарем разных оттенков — коридор квартиры Криса. В горле образуется совсем маленький, но тугой комок — Сехун силится проглотить его, но только судорожно закашливается; на глазах выступают слезы.
В квартире совсем тихо и, кажется, никого нет, только тихо играет фортепианная мелодия откуда-то из другой комнаты — прислушавшись, Сехун узнает в ней «Piano Texture III» Бруно Санфилиппо. Одна из любимых мелодий Чунмёна — а ведь сам Крис никогда особо не любил современную фортепианную классику.
Сехун проходит вглубь квартиры, ориентируясь на звук; толкает массивную дверь — он знает, что это, кажется, ореховое дерево — с фигурной вставкой матового стекла. Спальня. И все, как в тот день, и ничего не поменялось с тех пор — сбитые белые простыни на двуспальной постели, скинутые в подоконник тонкие футболки, книги в стопках на паркетном полу и раскрытые — на пушистом ковре; мягкий, ощутимый запах чунмёновских духов — Baldessarini Hugo Boss Strictly Private, девяносто миллилитров бергамота, розового перца, розы, кедра, ванили и крем-брюле, а в ворохе одеял — забытый включенный плеер с едва слышными звуками из вакуумных наушников.
Бергамот, розовый перец, роза, крем-брюле и «Piano Texture III» Бруно Санфилиппо. Наверное, с того самого дня, когда все закончилась — мелодия на вечном повторе.
Сехун выходит, закрыв за собой дверь, и оглядывает по очереди все три комнаты — оставленный включенным компьютер с зависшей навсегда открытой страницей твиттера, вечно сочащийся водой кран в ванной, вечно горячий чай на столе и распотрошенная коробка конфет — Крис, видимо, так и не нашел своей любимой вишневой. Сехун, улыбнувшись, делает небольшой глоток из чашки — чай горячий, очень крепкий и несладкий, явно крисовский, потому что Чунмён всегда пил с сахаром и посветлее. Да и не может быть здесь никакого Чунмёна — только детали, такие же вечные и многочисленные, болезненно напоминающие, но не дающие вспомнить.
Сехун подходит к окну и, упершись ладонями в подоконник, выглядывает на улицу — он помнит, что отсюда можно увидеть кусок широкой четырехполосной магистрали, торговый центр и край парка. И действительно — в первую секунду глаз цепляется за привычный пейзаж, но он сразу же сменяется танцующим калейдоскопом улиц, песчаных берегов, индийских базаров и луна-парков с кучкующимися группами грустных клоунов. «Ничто и никуда».
Щелкает в коридоре дверной замок, шуршит мягкая ткань одежды — Сехун точно знает, кого он увидит спустя несколько секунд. Знает, но вновь не ощущает ничего, кроме ровного тепла, будто не было никогда спид-вэя и такой же быстрой строенной смерти.
-Сехун? Привет, - слышится за спиной низкий голос, и на плечо ложится тяжелая, приятно теплая ладонь. Крис улыбается — как всегда сдержанно и отчасти иронично. - Представляешь, снова в коробке нет вишневых. Обидно даже.
Крис усаживается за стол и задумчиво разглядывает чай, делает несколько глотков и надкусывает конфету, недовольно кривится и кладет обратно, откидываясь на спинку стула и устремляя взгляд на Сехуна: такой же изучающий, немного насмешливый и — это даже не может перекрыть привкус иронии — ищущий и тоскливый. Это, пожалуй, все, что поменялось с того дня.
Даже музыка не сменилась, оставшись на повторе, и только появилась новая пара оттенков во взгляде.
Сехун садится напротив и подпирает подбородок ладонями, молча глядя на Криса — он не знает, что нужно говорить — и нужно ли? - не знает, о чем спрашивать и о чем задавать вопросы нельзя. Он не знает и может лишь догадываться, каково приходится Крису в его личном «ничто и никуда». Крис, впрочем, говорить начинает сам, глядя куда-то чуть поверх плеча Сехуна.
-Я думал, что после смерти будет плохо и больно, - задумчиво. - Ну там ады всякие, раи и прочая мишура, в которые я никогда не верил. А тут — вот так. Ничего совсем не поменялось — только пейзажи за окном дольше секунды не держатся, и ощущение, будто я потерял что-то. Навсегда и безвозвратно, но с отвратительным сохранением надежды, что все ещё можно вернуть.
Сехун в одно мгновение понимает — Крис практически ничего не знает о том, куда он попал, почему ничего не изменилось и отчего, выходя каждый раз за дверь, он попадает в различные совершенно реальности, никак между собой не связанные, кроме как вечной растерянностью и слепыми ищущими взглядами в никуда.
-Я потерял что-то, - продолжает Крис. - И никак не могу понять — что. Оно совсем рядом где-то, я чувствую запах, слышу звуки, но не могу найти. Наверное, я был бы счастлив в этом месте, если бы не это постоянное безнадежное ощущение. И точное знание, что я, кажется, слишком сильно любил это что-то, что потерял. Интересно...
Сехун вздрагивает, когда Крис прерывается.
-Интересно, - продолжает Крис и толкает к Сехуну завернутую в блестящую фольгу шоколадную конфету. - Если бы я не любил это, я бы это не потерял?
Сехун надкусывает молочный шоколад — ореховая, с цельным кедровым шариком внутри.
-Не потерял бы, - тихо отвечает он, разглядывая столешницу с мелкими сверкающими обрывками бумаги на поверхности. А Крис будто вовсе его и не слышит, откинув голову назад и замерев на несколько минут.
Ни капли не изменившийся — все те же излюбленные тонкие футболки с V-образным вырезом, все та же просвечивающаяся сквозь ткань татуировка со скорпионом, те же осветленные непослушные волосы и плетеные кожаные браслеты толщиной в несколько шелковых нитей на запястьях. Крис открывает глаза, но на Сехуна не смотрит, оставаясь в прежнем положении.
-Знаешь, Сехун, - говорит он совсем тихо. - Я даже спрашивать не хочу, как у тебя там дела и все такое прочее. Слишком позорно это было бы с моей стороны, а? У меня с момента появления здесь только одно желание было — нормально попросить прощения. И у тебя, и у Луханя. Но его я так и не сумел найти...
Сехун прячет с уголках искривленных губ горькую, обжигающую улыбку — ни слова о Чунмёне. В тот день Чунмёна не было в белой «Хонде Аккорд», Чунмёна вообще в жизни Криса не существовало.
А Крис наконец поворачивается к Сехуну.
-Не знаю, простишь ли ты меня — в конце концов, мне кажется, мы успели стать немного друзьями настолько, чтобы тебе это все причинило боль. И не знаю, простит ли меня Лухань, потому что — я точно знаю — он очень любил жизнь. А я все это отнял. Такие дела...
Крис улыбается болезненно — физически ощутимо, острой бритвой распарывая тонкую кожу, сжигая её кончиком тлеющей сигареты, выворачивая суставы на запястьях, капая жидким воском на незащищенную шею и ключицы.
Перед глазами — красная пульсирующая пелена настоящей, неиллюзорной боли, терпкая, сводящая с ума своей безысходностью и вкусом, похожим на смешение вина, крови бергамота и еле ощутимой нотки ванили. В горле пересыхает, и оно, кажется, идет трещинами изнутри — Сехун хрипло стонет, поднимая на Криса потушенный красной жидкостью взгляд:
-Лухань — простит. Обязательно простит...
Реальность сна трещит по швам, распадается на разноцветные лоскутки и взрывается в висках неудержимой, нетерпимой болью; Сехун помнит только то, что торопливо сбегает вниз по знакомой лестнице, перемежающейся с каменными ступенями средневековых замков и деревянными — современных усадеб, толкает дверь подъезда, спасаясь от накатывающего волнами сумасшествия — уйти, убежать, спрятаться, не видеть, ненавидеть.
За дверью — потоки бегущих автомобилей, бесконечные магистрали, автострады и хай-вэи, но город — совсем не Сеул. Сехун делает шаг вперед, чувствуя, как красная пелена истончается, возвращая зрение и способность ориентироваться в пространстве — а вместе с ней, пеленой, истончается и ткань реальности, оставшейся позади, и до боли знакомый дом исчезает, уступая место океану автомобилей.
Вокруг этого островка безопасности, где стоит Сехун, ни единого здания — только бегущие непрерывно автомобили, не знающие светофоров и остановок.
И Сехун делает шаг за белую меловую линию.
На проезжую часть.
Семнадцать часов.
Кай просыпается разом, без раскачки, едва услышав тихий, хриплый стон; Сехун во сне обнимает себя руками, с силой сжимая ребра и будто опасаясь, что грудная клетка разом развалится на части. Горло наполнено влажными клокочущими звуками — Чонин холодеет, едва услышав их, слишком похожих на застоявшуюся кровь при внутреннем кровотечении. Чутким ухом к груди — нет, все в порядке, и только голос явно сорван, а на предплечьях бледно-розовые полосы и следы от ногтей.
Кай пробует осторожными прикосновениями разбудить Сехуна, но не добивается никакой реакции — кажется, тело полностью теряет чувствительность, сознание уходит в глубину, и остается только лихорадочный неразборчивый шепот.
Взгляд на часы — семнадцать часов, а через некоторое время неожиданно Сехун успокаивается в руках Кая, и он решает, что можно ещё немного подождать. Кай, конечно, не знает, что в этот момент Сехун — там, в своем реальном сновидении — делает шаг на проезжую часть.
Боли Сехун не чувствует — только ощущение, будто его насквозь пронизывает, пробивает сильный, холодный ветер; ощущение бесконечно свободное и раскрывающее за спиной белые крылья, похожие на крылья альбатроса. Сехун оглядывается — автомобили просто проезжают сквозь него, прошивая тело призрачной плотью.
Бесконечная, вечная свобода.
Машины меняются, стоит только Сехуну вспомнить наименования марок — матовые Aston Martin, Maserati, BMW спортивной линейки, Mercedes с тюнингом то ли от McLauren, то ли от Carlsson; Pagani Zonda, Lotus гражданского покроя, Bentley с панелью из орехового дерева и Jaguar потребительского класса, который в рекламах умильно подписан чем-то вроде «the last but not the least». Бесконечная, вечная свобода и бесконечный, вечный поток автомобилей — Сехун теряет нить времени.
И совсем упускает момент, когда кто-то тянет его сзади за рукав требовательно и отчасти раздраженно, скорее всего, уже давно, но Сехун не обращает внимания. Этот кто-то пытается вытянуть его из ветренного потока куда-то в сторону, но, потерпев неудачу, просто заходит со спины и с силой толкает вперед. Лента автомобилей расступается, и Сехун делает неосторожный шаг в образовавшуюся брешь — и падает, неумолимо падает, чувствуя только, как кто-то по-прежнему отчаянно цепляется за его рукав.
Секунда — и вновь мир статичен.
Сехун, не открывая глаз, с трудом поднимается с какой-то жесткой горизонтальной поверхности, текстурой похожей на скамью — и тут же валится обратно от чьего-то несильного толчка в грудь. Открывает глаза.
Перед лицом — обеспокоенные и испуганные темные глаза растрепанного рыжего парня, у которого, кажется, в прядях волос запутались солнечные лучи. Что-то до безумия знакомое колет в ладонях, когда Сехун совсем по-детски кулаками протирает уставшие глаза.
-Эй, ты чего, с дуба рухнул — в таких местах стоять? - Речь у парня сбивчивая, эмоциональная, и руками он размахивает много. У Сехуна рябит в глазах. - Они же личность растворяют, вот дурак, ей-богу.
Сехун садится на скамье — а это действительно она, а сами они находятся во дворе крисовского дома, который он, Сехун, только что покинул — и растерянно встряхивает челкой, тут же попытавшейся забраться в глаза.
-Растворяют личность?..
-Ну да, - рыжий пожимает плечами. - Это нечто вроде дверей между мирами — их нужно проходить быстро, закрыв глаза, потому что с каждым проезжающим сквозь тебя автомобилем от твоей личности отделяется какая-то часть и растворяется в потоке. Вот так вот. Понятно тебе, воробей? Ишь какой странный — недавно здесь?
Сехун сначала кивает, потом качает головой отрицательно — парень закатывает глаза.
-Ты как вообще сюда попал? - Интересуется он, рассматривая его удивительно живыми раскосыми глазами. Сехун долго не может собрать слова для очевидного по своей сути ответа.
-Заснул? Ну, наверное... Да, заснул. У меня проблемы с пробуждением.
-А, понятно, - рыжий, кажется, схватывает все на лету. - Спящая красавица? А я вот не помню, как я тут очутился — и ведь давно уже кантуюсь во всем этом бульоне. И не засыпал, и не умирал — не знаешь, третий способ-то попасть сюда существует?
Сехун предпочитает промолчать — тянет узнаванием где-то под диафрагмой, заставляя все внимательнее и внимательнее вглядываться в незнакомца, вспоминая на ходу слова и объяснения Чунмёна. Третий способ, конечно, есть, но Сехуну отчего-то совсем не хочется говорить рыжему об этом.
Тот внезапно подскакивает на скамье и напряженно вглядывается куда-то в арку, ведущую со двора, за которой уже привычно сменяются пейзажи. Не отрывая взгляда, поднимается и рассеянно взмахивает руками.
-Ну ты меня понял, да? Не стой в таких штуках никогда, пробегай их быстренько, - говорит он. - А мне пора уже, пойду, пожалуй. Кстати, все хотел спросить — ты свет не видел? Ну вот такой вот — красивый свет?
И показывает руками: нечто вроде шарика маленького - то ли солнце, то ли луна.
Сехун чувствует, как внутри него обрывается какая-то тонкая, с силой натянутая струна — лопается с чистым звуком, затапливающим сознание горячей волной горечи и необъяснимого страха. В уголках глаз — невыносимо горячо и влажно, и Сехун с трудом качает головой, стараясь не встречаться взглядом с испытующими, полными вечной надежды глазами рыжего парня с волосами, в которых запутались солнечные лучи. Кто знает — может, это лучи того света, который он ищет?
Незнакомец расстроенно кивает и тут же — улыбается, пожав плечами.
-Ну ладно, пойду дальше искать, - говорит он, разворачиваясь в сторону арки. - И не забудь, что я тебе говорил, хорошо? Пока!
Рыжий уходит — почти убегает, радостно подпрыгивая и улавливая пальцами пробивающиеся сквозь облака солнечные лучи; Сехун поднимается следом, ощущая, как внутри бьется запертая в клетке птица. Будто он на миг стал единым целым с этим странным парнем.
-Эй, послушай! - Кричит Сехун вдогонку. - Послушай, никогда не прекращай искать. Ищи его! Ты найдешь — я уверен. Точно найдешь, только ищи!
Рыжий, услышав, оборачивается — улыбается широко и искренне, на прощание взмахивая рукой. И исчезает в изменчивой жемчужной дымке, которая на мгновение видится Сехуну широкой лондонской площадью с бесчисленными голубями, купающимися в солнечно-пыльных лужах.
Сехуну нестерпимо, до боли в груди хочется увидеть сейчас Криса — увидеть и, несмотря на глупые предостережения подсознания, рассказать ему о Чунмёне, показать на пальцах, объяснить и заставить вспомнить. Смотри, это его запах, это его любимый тростниковый сахар, набор мягких карандашей и исписанная бумага, а это — любимая мелодия, стоящая на бесконечном повторе. «Piano Texture III» Бруно Санфилиппо.
Смотри, вспоминай, ищи!..
Сехун бросается в знакомый подъезд, боясь, что он исчезнет вдруг — взбегает по разномастным ступеням на пятый этаж, забыв о существовании лифта и сдирая ладонь о выступающий на перилах третьего пролета гвоздь; стучит, забыв и о звонке, в дверь, торопливо и панически, боясь одного — не успеть.
Двадцать один час.
Кай встряхивает Сехуна за плечи, пытаясь разбудить — но тот лишь впадает в ещё большее беспамятство.
Сехун сбивает костяшки пальцев об обивку двери, в бессилии утыкаясь лбом в прохладную поверхность. Шаги за дверью слышатся только через несколько минут — Сехун делает шаг назад, но готовые сорваться с губ слова испаряются, истончаясь на холодной бледной коже.
В дверях квартиры Криса перед Сехуном стоит Лухань.
И когда ты закрываешь глаза {8.final}
Часть 8
Сехун сбивает костяшки пальцев об обивку двери, в бессилии утыкаясь лбом в прохладную поверхность. Шаги за дверью слышатся только через несколько минут — Сехун делает шаг назад, но готовые сорваться с губ слова испаряются, истончаясь на холодной бледной коже.
В дверях квартиры Криса перед Сехуном стоит Лухань.
Сехуну хватает одного взгляда, чтобы определить — Криса здесь нет, и не было никогда. Это — уже другое «ничто и никуда», совсем другое, луханевское, просто похожее на «ничто и никуда» Криса, как две капли воды. Слишком сильная привязанность — до глупой абсолютной идентичности двух личных миров.
Лухань делает растерянный шаг назад и останавливается, беспомощно опуская руки - бледный, потерянный и какой-то нереально призрачный, настолько, что может показаться, будто он соткан из жемчужного тумана, в котором существует вся эта реальность. Сехун ощущает, как его впервые за эти встречи накрывает яркая, безумно горячая волна — вспоминается вся серая, непрекращающаяся тоска и пустота, в которую были окрашены дни, когда всего, что было, вдруг не стало разом; вспоминаются первые ночи, пропитанные страхом остаться во сне навсегда — вспоминается все и накрывается волной чистого, разноцветно-белого счастья, ослепляющего и без того ослепленные туманом глаза и имеющего отчего-то соленый привкус слез.
Не было ничего — ни смерти, ни тоски, ни боли. Была только разлука — долгая, бесконечно-тягучая, нетерпеливая и совсем немного сладко-болезненная. Привет, я скучал, безумно скучал, а все остальное — наплевать...
Сехун неуверенно протягивает руку — Лухань бросается к нему, обнимая за шею, молча утыкаясь лицом в грудь и прижимаясь всем телом, горячим и дрожащим, тонким и удивительно легким; касается кончиками пальцев лица, берет его в ладони, полуслепыми, матовыми зрачками всматриваясь в глаза. Торопливо, будто боясь не успеть, целует веки, скулы, холодные, сухие губы, согревая их и без остатка впитывая в себя всю прохладу.
-Сехун-а, - голос лихорадочный, прерывающийся. - Сехун-а, маленький, что ты здесь делаешь, стой, нет, не отвечай, все потом...
Сехун молча обнимает Луханя, смыкая ладони на талии и сильнее притягивая к себе; вдыхает теплый, родной запах ванильного шампуня, закрывает глаза и проваливается, ощущая глубокое, влажное прикосновение к губам — и все пропадает, вплоть до изменяющихся пейзажей за окном, странных, гротескных потоков автомобилей и лестниц, которых, возможно, не станет уже через пару минут. Пропадает все, и для Сехуна остается один только Лухань — вновь обретенный Лухань и ощущение горячих дорожек, торопливо сбегающих по скулам.
Двадцать два часа.
Сехун перестает реагировать на любые прикосновения Кая — полное беспамятство и отключение, и только из-под закрытых век неконтролируемо стекают неостанавливающиеся слезы.
Вокруг — все та же ничуть не изменившаяся квартира Криса. Светлые стены, потолки цвета темного шоколада и витражи, выложенные необработанным янтарем разного оттенка; горячий чай на столе, распотрошенная коробка конфет, компьютер с вкладкой твиттера, книги на полу и кран, сочащийся проточной водой. И только ничего не напоминает о Чунмёне — ни музыки, ни запаха духов, ни эскизов будущей весенней коллекции. Ничего — вокруг лишь то, что может напоминать о существовании Криса. Напоминать, но не давать Луханю вспомнить.
Сехуну становится невыносимо больно — Лухань и Крис, они оба здесь, в одной квартире, на расстоянии нескольких метров, но никогда не смогут найти друг друга; здесь, на расстоянии одной-двух комнат, но одновременно в совершенно разных мирах, где один ищет художника из канцелярского магазина, а второй — того, первого. Замкнутый круг бесконечной серой карусели, несостоявшегося аттракциона из луна-парка за окном, где билеты продает грустный клоун в желтом парике.
Лухань перебирает волосы Сехуна, осторожно убирает пряди с глаз, оглаживая подушечками пальцев виски и очерчивая контур острых, худых скул.
-Сехун-а, - Сехун чувствует, как в горле сдавливает от безумной нежности в голосе. - Маленький, что произошло? Как ты сюда попал?
Взгляд Луханя — светящийся, запредельно счастливый, но в то же время сохранивший ту твердость и осмысленность, которая впервые бросилась в глаза ещё с первой встречи на скамье у зала для практики. И те самые белые конверсы с небольшими прохладными колечками из светлого матового металла.
Сехун вдруг очень ясно осознает — только сейчас, именно сейчас и здесь он сможет рассказать, почему попадает в эти миры, что происходит с ним теперь и происходило раньше, что он чувствовал многие месяцы после, и что он до сих пор не может простить — не Криса, нет, а кого-то или что-то другое, не может простить за себя, за него, Луханя, за Криса и за Чунмёна; не может простить за бесконечный, полный страхов сон и ещё за кого-то — смутно знакомый образ темноволосого, смуглого парня с безумно красивой улыбкой. И почему-то красные Inbound Shoe с забравшимся в них маленьким зеленым попугаем.
Сехун ловит себя на мысли, что не может четко осознать этот образ. Он ловит руку Луханя и прижимается губами к тыльной стороне ладони — кожа теплая, почти горячая, будто температура куда больше, чем нормальные 36.6 градусов по Цельсию.
-Я не могу проснуться, - говорит он тихо, а Лухань задумчиво склоняет голову набок. - Там, в том мире, я засыпаю и не могу проснуться — я знаю, что это сон, но не способен открыть глаза. Я не в первый раз здесь — и, кажется, уже даже не во второй.
Сехун отворачивается, закусив губу; Лухань смотрит отстраненно, не моргая и перебирая в бледных пальцах ткань футболки, а потом, мягко ладонями повернув к себе лицо Сехуна, говорит едва слышно:
-А ведь ты не все сказал мне, Сехун-а.
Тот улыбается криво — конечно, не все. Самое главное — совсем не это.
-Мне безумно страшно, - помедлив, с трудом отвечает Сехун и чувствует, насколько физически больно почему-то признаваться в этом. - Безумно страшно и одиноко. Страшно засыпать и просыпаться, страшно идти по улице и знать, что в любую секунду могу остановиться и упасть либо в темноту, либо в один из таких миров; страшно смотреть в зеркало, потому что есть вариант не увидеть там ничего, страшно закрывать глаза, потому что есть возможность больше никогда не открыть их. Страшно бояться, а ещё страшнее — привыкать к этому страху. Я не хочу так больше.
Лухань, положив руки на сехуновские плечи, мягко, но твердо и властно притягивает его к себе, заставляя соприкоснуться кончиком носа со своим и прямо посмотреть в живые, но порядком уже уставшие глаза.
-Послушай, - говорит Лухань медленно, тщательно подбирая слова и отчасти нервно облизывая уголок губ. - Здесь все ищут что-то — я никак не могу понять, что, и я тоже искал, долго искал, все эти проклятые годы, которые здесь растягиваются на десятки, сотни лет. Искал, пока не понял — это бесполезно. Слишком эфемерно и бесполезно. Послушай, Сехун, оставайся со мной.
Лухань непроизвольно чуть сжимает пальцы на плечах Сехуна, сминая ткань футболки.
-Пожалуйста, оставайся. Я забуду это что-то, что ищу постоянно — я ведь знаю, что это бесполезно. Я забуду это навсегда, только останься со мной — со мной тебе не будет страшно...
Двадцать три с половиной часа.
Кай одним движением смахивает со стола все, что на нем находится — с безнадежным звуком разваливающейся на сетевые платы электроники на пол летит ноут-бук, зацепившийся за провод лампы; самсунговский планшетник, полученный на день рождения от родителей, любимые огромные наушники и небольшое карманное зеркало, тут же от соприкосновения с твердой поверхностью разлетающееся в пыль мелких осколков.
Чонин в одну секунду оказывается рядом с Сехуном и, схватив того за плечи, встряхивает сильно и довольно грубо; в глазах — откровенный страх и надежда, что вот сейчас, ещё чуть-чуть, совсем немного.
Просыпайся. Ну же?
-Просыпайся, идиот! - Кай понимает, что уже кричит, только в тот момент, когда из горла вместо голоса вырывается болезненный хрип, а связки начинает драть металлическим трением. - Просыпайся, ну же!..
Нет — только ещё большее беспамятство и по-прежнему пусть и унимающиеся уже, но все еще продолжающие тихо стекать по скулам слезы. Кай отпускает Сехуна и поднимается — перед глазами все плывет и весело разрывается на разноцветные геометрические фигурки, а горло сжимает сильными спазмами, не давая нормально сглотнуть.
Наступая босыми ногами на мелкие осколки разбившегося зеркала, Кай неверным шагом подходит к базе домашнего телефона, потому что давно разрядившийся мобильный, приложенный несколькими минутами ранее к стене, не подает признаков жизни. Долго стоит посреди разбитой электроники с выключенной трубкой, приложенной к уху, и пустым взглядом смотрит на бессознательного Сехуна.
И только затем плохо слушающимися пальцами набирает на панели номер скорой помощи.
-Я забуду, - лихорадочно шепчет Лухань, не отпуская рук и спускаясь чуть ниже, чтобы прижаться губами к яремной впадине между ключиц. - Я забуду все, что я здесь искал, не будет ничего — только мы. И тебе не будет страшно — здесь можно даже не спать, здесь все возможно, это — мир без границ...
В голове - по два стальных молотка на каждый висок, и Сехуну до боли хочется верить, что страшно действительно больше не будет — и он верит, тянется к Луханю, чувствуя его каждой клеткой тела, впитывая несоразмерное тепло, разделяющееся теперь между ними поровну, как бывало когда-то, задолго до. Сехун — всегда прохладный, Лухань — всегда до жара теплый, и гармония достигается только смешением, слиянием до нужной температуры в 36.6 градусов по Цельсию.
-Пожалуйста, не уходи, - Лухань не просит даже — лишь бессильно умоляет. - Я устал здесь, я больше не могу и не хочу ничего искать, я знаю, что это бесполезно. Останься со мной — я найду тебя, и все будет хорошо, я ведь умею искать, я уже всему научился.
Сехун верит. Верит в любую возможность спрятаться от страха и вновь обрести то утраченное, что было однажды получено в виде утешения за трещину в лодыжке, снова почувствовать себя наполненным и живым, а не просто существующим, как красивая фарфоровая кукла с пушистыми гофрированными волосами и плохо гнущимися руками и шеей.
-Ты ведь ничем не рискуешь, - Лухань невесомо касается пальцами ресниц Сехуна. - Мы найдем здесь с тобой отдельный мир — их много, пустых, совершенно никому не нужных. Уйдем отсюда. И будет совсем не страшно. Я буду с тобой — как тогда, задолго до...
Лухань, конечно, не знает, что ему отсюда не уйти никогда — это просто невозможно. Но Сехун верит, как верит давно уже отчаявшийся человек, хватающийся исцарапанными в кровь руками за последнюю надежду — тянется вперед, сплетая свои пальцы с пальцами Луханя и пряча лицо на его плече, совсем как раньше. Хён, я провалил зачет, хён, я проспал первую пару, хён, Чунмён опять надо мной смеется — можно я разукрашу его курсовую мелками? Все будет хорошо — совсем как раньше, задолго до.
Сехун верит.
Кай сидит в приемном покое на жестком стуле, уставившись перед собой пустым взглядом — белая, даже, пожалуй, чуть голубоватая гладкая стена, кажущаяся сейчас бесконечно черной и проваливающейся куда-то далеко вниз впадиной. Чонин вздрагивает, когда его плеча касается чья-то рука.
Медсестра с картой, ручкой и ещё какими-то документами.
-Извините, уточните, пожалуйста, кто вы пациенту?
Губы Кая пронзает острая, как скальпель, болезненная улыбка.
-Я? Никто...
Медсестра хмурится, а Кай только смеется — громко, безудержно, ожесточенно-весело. Кажется, ему действительно становится безумно смешно.
-Я — никто. Вам не понять. Убирайтесь отсюда, а? Убирайтесь же!
Мир вокруг взвинчивается водоворотом, штопором въедается в глаза и заставляет закрыть их ладонями, чтобы хоть как-то сдержать рвущуюся изнутри волну алой боли; Кай неосознанно подтягивает колени ближе к груди и обхватывает их руками, утыкаясь носом в сухую и жесткую ткань джинсов. Вокруг, как мелкие рыбки, снуют люди, что-то шепчут, переговариваются, отдают команды, кричат и профессионально, с тщательной долей паники рассекают по коридорам — Кай ненавидит их, потому что они живут, двигаются, а Сехун, его Сехун, уже действительно успевший стать его, просто существует в беспамятстве и постоянном страхе. Он ненавидит их, потому что они — счастливы, и ему кажется, что счастливы они за их, Сехуна с Чонином, счет. Кай хочет протянуть руки и по очереди хладнокровно переломать им шеи, вместе с кровью и плазмой забирая назад свое несостоявшееся счастье.
Снуют вокруг, как мелкие рыбки-клоуны. Просто клоуны, жалкие, слабые, отвратительные — протяни руку, коснись, переломай все до единой кости, разорви связки, раскроши в пыль суставы, свяжи узлом жилы, выцеди из крови пораженные эритроциты.
«Клейне-Левин», - слышится где-то на глубине подсознания мужской незнакомый голос, и рыбки снова панически взмывают в воде, запуская круг выполнения команд, приказов и бессмысленных выкриков из бледной бумажной толпы.
Катетеры через прокол большой центральной вены, никаких периферических, искусственное питание — шок не помогает. Катетеры.
Линия кардиограммы. Пациент the last, but not the least. Скорее мертв, чем жив.
Кай смеется: в горле — влажные клокочущие звуки, как от застоявшейся крови при внутреннем кровотечении, а в подсознании что-то из мелодий Джима Уилсона.
Кажется, «Same Old Lang Syne».
День, два.
В углу самой тихой больничной палаты — клетка с маленьким зеленым попугаем без имени, который повторяет только одну фразу всегда:
-Сехун-а, Сехун, я держу, привет, меня зовут — как меня зовут? - Сехун, я держу, не уходи.
Дежурный врачи лишь смотрят недоуменно, пока кто-то не роняет фразу о том, что попугаи обычно повторяют то, что часто слышат от окружающих их людей.
Кай прижимается лбом к холодному лбу Сехуна, находя в ворохе одеял тонкую, невероятно легкую руку и с силой сплетая пальцы; пытается поймать его дыхание, биение сердца, ток крови, но встречает лишь стену из идеально прозрачного, пуленепробиваемого и огнестойкого стекла.
-Сехун, ты, - голос у Кая давно сорванный, хриплый — нет ни сил, не желания лечить. - Возвращайся уже. Хватит — просто хватит. Больше нельзя, возвращайся — я скучаю. Безумно скучаю...
Физическое и нервное истощение, когнитивные нарушения, и кто-то, кажется, ставит какой-то диагноз, но Чонину уже все равно. Он сам давно все решил — и поставил все нужные диагнозы.
Падая, бесконечно падая и разбиваясь на осколки, как карманное зеркало.
Сехун чувствует, как в дальнем углу сознания рождается что-то совсем небольшое и темное — в мгновение разрастается и поглощает подсознательную материю, как персональная черная дыра, разом втягивая в себя все физические силы и оставляя от тела одну лишь бесполезную оболочку. Пальцы слабеют и выскальзывают из ладони Луханя — тот по инерции делает ещё один шаг вниз по лестнице, а потом оборачивается.
Сехун беспомощно стоит на месте, явно дезориентированный в пространстве, а за его правым плечом, чуть дальше — растрепанный и усталый молодой человек.
Усталый, смуглый и невероятно живой для этого места.
-Сехун?.. - Парень, явно не замечая Луханя, хватает Сехуна за плечи и разворачивает к себе, заставляя посмотреть в темные глаза. - Сехун, пошли отсюда, больше нельзя, время вышло.
Сехун молчит, глядя на незнакомца постепенно узнавающим и узнающим взглядом.
-Кай... Что ты?..
Кай, не слушая его, просто тянет на себя, заставляя обнять и прижаться лицом к груди — он, Кай, стоит на ступень выше, и Сехуну приходится подниматься — именно это осознанное движение приводит его в чувство, осторожно снимая с глаз пелену и заставляя слушать, слышать и видеть.
-Возвращайся, Сехун, пойдем отсюда, - Чонин торопливо шепчет на ухо, путаясь губами в прядях непослушных пушистых волос. - Это все — сон, иллюзия, обман, и ты больше никогда не проснешься.
Кай поднимает голову и, не отпуская Сехуна, говорит в полный голос, глядя прямо на Луханя:
-Этого всего не существует, все давно умерло — ты сам видел. Ты был там, Сехун. Не обманывай хотя бы самого себя.
Лухань испуганно бросается вперед, пытаясь схватить Сехуна за руку, но пальцы зачерпывают лишь ускользающий воздух; Кай тянет его за собой, вверх по лестнице, к ближайшей двери на этаже, которую только открой — попадешь в любой другой из существующих здесь бесконечных миров.
Или — в переход между ними.
Лухань взбегает следом, но чувствует, как реальность то ли уходит от него вперед, то ли тянет его самого назад, и — горько улыбается, глядя, как Сехун, опустив голову и не оборачиваясь, сам поворачивает дверную ручку. Все верно: они оба — живые, он, Лухань, - нет. Ещё с того дня, белой «Хонды Аккорд» и кого-то смутно знакомого за рулем автомобиля — Лухань до сих пор не может вспомнить ни имени, ни черт лица.
Из открытой двери бьет плотной и холодной струей свободного ветра — Сехун открывает дверь в автомобильный поток, навсегда оставляя за собой лестницу с постоянно меняющимися ступенями, общее для Криса и Луханя «ничто и никуда» и наполненные туманом несбывшегося усталые глаза на бледном, давно погибшем лице.
Матовые Aston Martin, Maserati, BMW спортивной линейки, Mercedes с тюнингом то ли от McLauren, то ли от Carlsson; Pagani Zonda, Lotus гражданского покроя, Bentley с панелью из орехового дерева и Jaguar потребительского класса, который в рекламах умильно подписан чем-то вроде «the last but not the least»; агрессивный Land Rover Vox с оскаленной решеткой радиатора, небесно-синий Skyline и снежно-белая Accord с опущенными стеклами, из салона которой доносится смутно знакомая мелодия. Бесконечная, вечная свобода и бесконечный, вечный поток автомобилей.
-Пойдем скорее, - говорит Сехун, сильнее сжимая ладонь Кая. - Один человек сказал мне, что здесь можно потеряться.
Чонин поднимает на Сехуна спокойный, почему-то совсем не удивленный взгляд.
-Я знаю. Наверное, это был счастливый человек.
Он приходит в сознание тогда, когда все врачи, кажется, уже теряют всякую надежду — открывает глаза и долго смотрит в потолок, сжимая в ладони пальцы спящего у его кровати молодого человека. Переводит ещё туманный, не до конца осмысленный взгляд в угол — туда, где стоит клетка с попугаем; слабо улыбается, но, не сумев вспомнить имени птицы, зовет просто:
-Эй.
Попугай смотрит на него умным темным глазом, похожим на крупный блестящий бисер, и упорно молчит; молодой человек у постели в последний раз зарывается носом в воротник футболки, открывает глаза и поднимает голову, слабо спросонья улыбаясь.
-Сехун.
Сехун, вздрогнув, поворачивает к нему бледное лицо. И — неуверенно отвечает улыбкой на улыбку.
-Как ты туда попал?
Кай поднимается и, потянувшись живым, красивым телом, тепло подмигивает:
-Просто немного сошел с ума.
До рези в глазах белые JS Instinct HI, красные Inbоund Shoe, зеленый безымянный попугай, бессмысленные смс-ски на парах. Каждый день, каждый час, каждую минуту — я здесь, с тобой, я рядом, не бойся.
«Эй, Кай?»
«А?»
«Держи меня. А я буду держаться за тебя. Но когда-нибудь все это будет очень больно»
«Плевать. Я держу».
***
Крис, прищурившись, смотрит на деревянную вывеску на изящной двери - «Войди и увидишь». Несколько секунд медлит, думая, что, де, ну кто так по-дурацки мог назвать магазин канцелярских товаров, а потом тянет на себя ручку — дверь отзывается чистым и протяжным звуком подвешенных наверху китайских колокольчиков.
Посреди круглого зала стоит мольберт, около мольберта с карандашом в руке — стройный и темноволосый молодой человек, не оборачивающийся даже при звуках «мелодии ветра». Может, и не надо это вовсе — мало ли, зачем пришел случайный гость?
-Здравствуйте, - окликает его Крис, и Чунмён оборачивается, кидая на него задумчивый взгляд. Замирает на мгновение, а потом улыбается профессиональной улыбкой.
-Здравствуйте. Желаете что-нибудь?
Крис пожимает плечами, окидывая взглядом всевозможные перья, ручки, карандаши, кисти и краски, веселой толпой галдящие на бесчисленных столах и полках. Даже, собственно, на полу.
-Нет, наверное, - Крис чуть смущенно поводит плечом. - Честно говоря, даже не знаю, зачем зашел — название, что ли, привлекло. Извините.
Улыбается отчасти виновато и, кинув последний задумчивый взгляд на Чунмёна, выходит на улицу, которая тут же услужливо принимает в себя прощальный звук колокольчиков и меняется на пейзаж японских каменных садов. Чунмён Криса не держит и не пытается окликнуть — просто вновь оборачивается к мольберту и долго стоит, не двигаясь и бездумно рассматривая пустой белый лист.
А потом несколькими штрихами набрасывает небольшую фигуру журавля — рука двигается сама, по наитию, не спрашивая у хозяина разрешения на творчество. Чунмён тоскливо улыбается схематическому, но на удивление живому рисунку.
-Мне просто не хватило времени, - говорит он тихо, обращаясь словно бы к журавлю. - Нам всем часто просто не хватает времени.
Журавль склоняет набок хохлатую голову. Он соглашается.
Да и как не?
@темы: кто-то что-то сказал?, фанфики, Сухо, ЕХО просто што.
-
-
18.08.2012 в 21:15ощущение, будто я потерял что-то. Навсегда и безвозвратно, но с отвратительным сохранением надежды, что все ещё можно вернуть.
-
-
18.08.2012 в 21:19мне кажется, эта _боль_ закрывает вину Криса, если таковая.. имеется.
-
-
18.08.2012 в 21:23-
-
18.08.2012 в 21:30Очень атмосферная глава, насквозь пропитанная эмоциями
-
-
18.08.2012 в 21:54потому Чунмён - это тот, за кого Крис держался. а то, за что люди держатся, они забывают и бесплодно ищут
короче на самом деле это разрушенный будущий пейринг - Крис Чунмёна любил, Чунмён до любви не дорос - поэтому он и говорит, де, мне просто не хватило времени. не хватило времени полюбить Криса в ответ )
Leerena, спасибо
-
-
18.08.2012 в 22:00-
-
18.08.2012 в 22:23а теперь непосредственно комментарий: аыаыаыыыыыыыы!!!..... *хочет какой нибудь хитрый поворот сюжета* XDD
спасиб!!
-
-
18.08.2012 в 22:36pu_shi, я рада, что музыка пришлась ко двору
спасибо вам за отзыв ))
-
-
19.08.2012 в 19:49Лухань, который стремиться избавиться от одиночества и эгоистично цепляться за Сехуна, и Чонин, который по сути рушит основы, оказываясь там, где его быть не должно.
И, конечно, диссонансом с этим часть про Чунмёна и Криса. Грустный аккорд, но они все-таки встретились, путь и подобным образом.
Спасибо за такой волшебный текст
-
-
19.08.2012 в 19:50-
-
19.08.2012 в 20:07Спасибо, что Сехун проснулся. Но чёрт возьми... пока что, сейчас, я только это могу расценивать как светлое и доброе. Ах, нет. Ещё Чханёль... Фаерволл из Чханёля, к сожалению, слишком пока слабый.
Всё остальное... ужасно больно.
Меня разодрало на мелкие кусочки от Луханя, раскатало по стене от самой последней части с Крисом.
Какой ты жестокий автор, всё же...
Спасибо
-
-
19.08.2012 в 20:21крисочунмёны лично для меня - отдельная боль. но я думаю им будет не так больно, как могло было быть в альтернативной версии. спасибо большое за отзывы - это прайслесс
Serseia, спасибо большое за поддержку - хз, куда бы я без.
Вёрджил Ференце, Я внезапно чертовски рада, что всё это закончилось.
знаешь, я тоже. ещё части с четвертой, наверное. вот тебе и одночастник)
да, наверное, и правда жестокий. но я хочу дойти до того уровня, когда причиняемая текстом боль будет способом снять ненужные наросты и старую шкуру. болетерапия эдакий лвл пока минусовой)
и вообще, спасибо тебе, что пнул.
luv
-
-
19.08.2012 в 20:25-
-
19.08.2012 в 20:27ну правда. я хотела чтобы с ним все было хорошо. да с ним и будет - время лечит.. разве что Криса он не найдет - но это не только у него такая боль.
-
-
20.08.2012 в 14:16Всё вместе, одним глотком оказалось слишком много.
Первый раз что-то ёкнуло на первом Сне. Том, что с Чунмёном. Но там как-то всё было в меру, я не успела слишком погрузиться, чтобы прочувствовать описанное "ничто".
Может ещё и потому, что после пробуждения рядом оказался Чонин... У тебя, кстати, Кай потрясающий. Я почти влюбилась )
В квартире у Криса мне было почему-то почти комфортно. Даже казалось, что его всё устраивает. Наверное это из-за холодного образа, к которому я привыкнуть успела, и из других работ в том числе. Может и нужно было, чтобы он потерял Чунмёна... Я понимаю, что было бы у Них Время, всё могло быть иначе... Но Криса мне не было жаль.
Сошедший с ума Чанёль. Яркий такой... Я его очень четко представила, такого... наверное и гармоничного в своём этом сумасшествии. И мне какое-то время было интересно, а что ищет его Свет (мне хочется представлять на его месте Бэкхёна) в этом "ничто". Конечно и он не найдёт никогда, но всё же...
А вот в квартире Луханя, которая вроде и крисова, но совсем без него, мне стало так тоскливо, что пришлось сделать паузу... Честно - расплакалась, - так его жалко было. Хотя может просто от осознания такой вот безысходности, потерянности нивчём и без возможности выхода. И нихрена это не подсознание Сехуна, слишком всё реально описано...
Ближе к концу начала думать "ну вот... точно не проснётся. вот-вот кай или с собой покончит или с катушек слетит". И если бы Сехун не вынырнул оттуда, было бы совсем тяжело. Ну, лично для меня.
И вообще просто - Спасибо. Оно потрясающее. тт
-
-
20.08.2012 в 15:16спасибо, он для меня здесь очень важный т.т
(мне хочется представлять на его месте Бэкхёна)
я представляла. кто кого...
И нихрена это не подсознание Сехуна
по сути так и вышло. мир взял и ожил, и уже не подсознанка.
спасибо большое за отзыв, просто вот очень
И если бы Сехун не вынырнул оттуда, было бы совсем тяжело
были бы полусчастливые хунханы. что бы там лухань не заливал, забыть Криса, которого он ищет, он никогда не сможет. но Сехуна бы утащил. а вот Кай тогда.. боюсь даже представлять
-
-
01.09.2012 в 03:53я где-то даже жалею, что решила прочесть, и за это немного стыдно, но это просто душу разрывает, у меня уже слезы на глазах и очень больно где-то в груди
больно за Криса и Луханя, биасность, наверное, играет, потому что особенно сильно за Лу, то как он тянул Сехуна, моля его остаться... у меня все не хватает слов
и честно, в груди что-то оборвалось, когда этот четырехугольный треугольник стал ничем, оставив Сехуна одного, я не могла читать дальше... мне не верилось, что вот.. - это слишком страшно
я не знаю, что сказать, это настолько больно... за Кая больно, больно за Сехуна... еще я почему-то в обиде на Чунмена
прости, может я потом соберусь мыслями, лучше пойду спать.