nah, fuck it
Всем спасибо, все свободны.
Название: Acid equals Abyss
Фэндом: B.A.P
Пейринг/персонажи: Ёнгук/Ёнджэ, Ёнгук/Чоноп, Тэхён | (/) Ёнджэ
Жанр: ангст
Рейтинг: R
Предупреждения: AU, некоторые виды девиаций
=> Написано по заявке Особоопасный Диносан на отрывок текста песни Lissen2 - Медленно
ОтрывокМедленно уходишь ты, я стою до последнего.
Знаю, сам виноват, что дал повод для сплетен.
Незаметно были разорваны нити.
И твоих сил не осталось снова простить меня.
Я пробовал звонить тебе, в ответ гудки,
Автоответчик, либо берут твои родители.
Порой, теряя бдительность, снимаешь трубку, дышишь,
Пытаюсь что-то объяснить, но ты меня не слышишь.
Безысходность просто сбивает с толка.
Столько стопок салфеток в бистро исписано строками
Моих к тебе стихов; не будь жестокой.
Дай шанс попробовать начать с истоков.
В моём кирпичном склепе на пятом этаже
Я медленно теряю веру, я почти что мёртв уже.
Белая зависть в душе к окнам счастливых квартир.
Может пора выбросить прах от обиды на мир?
=> Является поли-сонгфиком, поэтому спешал плейлист для всех четырех глав текста - все песни, так или иначе упомянутые в фике.
Плейлист:Плейлист:
Часть первая: Beyond the control
Часть вторая: Inside the mirrors
Часть третья: Through the recollections
Часть четвертая: Over the truthТэхёну уже не в первый раз приходит мысль, что с такими темпами он поверит в успокаивающее волшебство сигарет и выкурит пару блоков сразу, мало заботясь о здоровье или ещё какой хуеверти.
У Ёнджэ на звонке стоит что-то из Nightwish - кажется, «Sleeping Sun», но Тэхён не очень разбирается в творчестве конкретно этой группы, поэтому не может сказать наверняка; другое дело, что вскоре он учит эту песню наизусть, каждый день слыша её не меньше пятнадцати раз с небольшими интервалами.
Ёнджэ редко берет трубку — просто смотрит на находящийся неподалеку мобильный, надрывающийся звонком, и даже не сбрасывает, дожидаясь, пока телефон умолкнет сам. После таких «рейдов» долго не двигается, закрыв глаза, а потом взрывается какой-то совершенно необъяснимой активностью и улыбкой — Тэхёну не нужно много времени, чтобы без анализа понять всю наигранность и самовнушение, которыми пользуется Ёнджэ. А Ёнджэ будто и не замечает, насколько театрально все это смотрится со стороны, наивно полагая, что у Тэхёна коэффициент восприятия окружающей действительности сильно ушел в минус.
Тэ, впрочем, терпит этот театр теней ровно двадцать один день — на двадцать второй просто выхватывает из рук Ёнджэ мобильный и, не обращая внимания на его мгновенно побелевшие скулы, принимает входящий вызов.
На определитель номера Тэхён не смотрит. А Ёнджэ руками лицо закрывает, словно желая раствориться в воздухе, как электроотрицательный металл расщепляется в сильной кислоте — закрывается сам, но не делает попыток противостоять Тэхёну.
В трубке поначалу лишь треск и странное, окрашенное в оттенки безнадежности молчание — Тэхён каким-то тринадцатым чувством ощущает, что разговор самому начинать не надо. Лучше послушать.
-Детка снова молчит.
Голос в трубке, словно доносящийся откуда-то издалека, довольно хриплый — Тэхён может с уверенностью сказать, что сорванный. Он звучит почти не слышно, но ровно до такой степени, что создается впечатление механически заложенной программы.
-Бесполезно просить тебя хотя бы послать меня в какой-нибудь хуй, чтобы я не чувствовал, что говорю с ебаной стенкой с ободранными обоями.
Тэхён вскидывает на Ёнджэ не растерянный, но отчасти смущенный взгляд, в котором это смущение гротескно вяжется с отвращением и неприметной злостью.
-Впрочем, не говори ничего, я привык. Двадцать... Один, кажется, день я уже привыкаю.
Невидимый собеседник на том конце провода тихо усмехается — Тэхёна передергивает, когда приходит непрошеная мысль о том, что этот голос он уже слышал когда-то. Не помнит где, не помнит как; возможно, даже не в этой реальности.
Отвратительное чувство то ли дежавю, то ли флэшбэка — скорее всего, второе, и Тэхён пытается сглотнуть скребущую сухость в горле.
-Глупый ребенок. Глупый, глупый ребенок, - в тихом спокойном голосе столько тоски, что она, кажется, вытекает тонкими синими струйками через мембрану трубки.
Внутри Тэхёна что-то холодеет и болезненно сжимается.
-Знаешь, у твоего дома — если взять пару сотен метров правее — есть площадка с фонтаном, где постоянно снуют эти крикливые птицы. Голуби, кажется? В любом случае, они ужасно надоедливы, и я не знаю, что тебе в них нравится.
Неизвестный собеседник резко перескакивает с темы на тему, и берет паузу, словно раздумывая. И продолжает:
-Конечно, знаешь. Приходи? Я ненавижу разговаривать со стенами, это наталкивает на мысли о психбольнице. Приходи днем. Часа в четыре. Может, пора уже выбросить прах от обиды на мир?
Тэхён необъяснимо дергается и, расширившимися глазами глядя на Ёнджэ, рефлекторно бросает трубку, резко опустив руку; ему кажется, будто кто-то невидимый без разрешения вторгся в его тело, скрутив ладонями дыхательную систему и сжав её под давлением в сотню атмосфер, отчего снизу вверх к глазам поднимается тошнота и — Тэхён не может точно идентифицировать это чувство — злость.
Ёнджэ поднимает на него усталые глаза.
-Кто это?
-Я не знаю.
Тэхён равнодушно пожимает плечами, на ощупь стирая из памяти телефона все входящие вызовы и кидая мобильный на диван.
-Просто молчали в трубку.
***
На Муне простые черные джинсы и кожаная куртка с поднятым только с одной стороны воротником — сквозь тонкую футболку отчетливо видны острые ключицы, но справа куртка прикрывает край бинтовой перевязки. Ёнгуку даже если и хочется усмехнуться, насильно вызывая в памяти пошлые изображения воспоминаний, то это желание быстро пропадает, когда Мун еле заметно напрягается, пробуя сесть на высокий стул так, чтобы не задеть бок. Все ещё больно, наверное — Мун кривит губы.
На барной стойке перед Ёнгуком ничего нет, и он просто рассматривает руки, даже не пытаясь сделать вид, что пришел сюда за чем-то, кроме того, чтобы увидеть Муна. А тот, впрочем, в свою очередь тоже не разыгрывает спектакль, что пришел за чем-то абстрактным и вообще просто так, на стульчике заскочил покататься.
Минут пятнадцать они напару рассматривают противоположную стену.
-Зелёные? - Ёнгук необременительно кивает в сторону бармена, обращаясь к Муну, когда эта игра в молчанку ему порядком надоедает.
Мун слегка, словно деревянную, поворачивает к Ёнгуку голову, рассеянно награждая его удивленным взглядом. Поначалу в нем явственно читается вопрос «Что? О чем ты?», но уже через момент Мун догадывается.
-Нет.
Медленно качает головой и улыбается, склоняя набок голову и напоминая безумно какую-то птицу. Гук сразу хватается за эту ассоциацию, но ничего путного на ум не приходит. Ему вообще удивительно, как этот человек может улыбаться. Хотя — чего скрывать — Ёнгуку в последнее время улыбки как они есть представляются не меньше, чем жизненным феноменом.
-Просто пришел сказать, - Мун пожимает плечами.
Ёнгук откидывается на невысокой спинке стуле и скрещивает на груди руки, разворачиваясь к Муну. Для полного образа Шерлока Холмса разве что трубки не хватает, но за сигаретой лезть лень, да и не хочется особо.
-Слушаю внимательнейшим образом.
Гука тянет в пафос и возвышенность — самому же становится противно, а Муну вообще, кажется, все равно, как ведет себя Ёнгук. Он долго смотрит вроде и на Гука, но будто куда-то сквозь — чуть выше его правого плеча. Тому немного неуютно чувствовать себя предметом мебели.
Мун поднимает руку на уровень плеча и качает кистью вверх-вниз, теперь внимательно наблюдая за собственными кончиками пальцев — туда же смотрит и Ёнгук, а где-то в дальнем уголке подсознания играет Hypnotized. Ёнгук встряхивает головой.
-Это все, наверное, - неуверенно говорит Мун, а Ёнгук чувствует, как к горлу подкатывает кипящая злость. На этого чертового пацана, вдруг заделавшегося в инопланетяне; на чертову собственную недогадливость, на чертову хитровыебнутость Муна.
Скорее всего, на третье Ёнгук бесится куда больше.
-Что «все»? - вкрадчиво интересуется он, прищуривая один глаз. - Мне, блядь, стало куда понятнее. Я, знаешь ли, сурдопереводом занимался один раз в жизни и то лишь тогда, когда получил наркоз в язык при выдирании зуба, и на пальцах объяснял, в какое направление съебаться всем окружающим.
Муну не смешно. Совсем не смешно. А взгляд у него становится таким грустным, что волком выть хочется — только где бы найти луну, а ещё безлесный холм - так удобнее поднимать морду к небу. И силуэт чтобы четко очерчивался на фоне лунного света.
Ёнгуку делается печально от слишком похожих на шизофренические мыслей.
-Пока, - наконец говорит Мун, качая кистью руки. - Я хотел сказать «пока».
Они выходят на улицу одновременно — Сеул из пыльного дневного мегаполиса успевает превратиться в нечто сумеречное, покрытое легким, но склизким сероватым пологом то ли влажности, то ли пониженного атмосферного давления. Не слишком холодно, не слишком тепло, и оттого ещё противнее.
Ёнгук, втягивая в себя ровно один глоток, приходит к выводу, что во всем виновато «нитуданисюдашного» время между днем и ночью. Гук вообще не понимает смысла их, сумерек, существования — ни рыба, ни мясо, и дышится тяжело.
Останавливаются они тоже одновременно: Мун — по желанию, Ёнгук — по инерции.
-Ну что, Мун? - спрашивает Ёнгук непринужденно, шаря в карманах руками и кривясь: сигареты, конечно, потерял. По закону жанра хочет добавить ещё что-нибудь стилистически подходящее атмосфере, но передумывает и только вид принимает безучастный.
Мун трет пальцами запястье до красноты, которая на белой тонкой коже проявляется неудивительно быстро.
-Чоноп. Но, впрочем, значения уже не имеет, - Мун улыбается одними глазами, видя, что Ёнгук не дошел до смысла фразы. - Пока, Ёнгук.
Гук хлопает себя по карманам джинсов только для того, чтобы хоть как-то двигаться, не стоя на месте под этим улыбающимся взглядом, встречаться с которым ему физически кантачит.
-Кажется, я не говорил, как меня зовут. Пока.
Ёнгук кивает, но шея гнется почему-то плохо.
-Ты и не говорил.
Мун разворачивается и вновь машет рукой вверх-вниз - четкая тень от кисти дрожащей материей падает на гладкий асфальт, освещаемый ещё слабым в сумерках фонарным светом. Его шагов почти не слышно; Ёнгук не ошибается в своем предположении, что Чоноп не обернется.
Только плечи у него опущенные, сгорбленные даже.
Ёнгук разворачивается и уходит в свою сторону, вспоминая подряд все то, что приходит в голову. Он, Пан Ёнгук, читал где-то, что если человек машет рукой из стороны в сторону — это «до встречи», а если вниз-вверх - «прощай».
***
И в квартире, и за окном — уже суббота, и давно, часа три как, пора бы идти на работу в свободное от учебы время, но Тэхён уже не первый раз решает забить ко всем чертям на это дело. По прошествии времени он смутно понимает, зачем вообще устроился на какую-то там работу, словно дел на собственную задницу мало или финансового содержания родителей не хватает. Тэхён цепляется за эту мысль и вспоминает, что на подработку устроился по капризу — до ужаса желалось планшет, а беспокоить родителей вообще не хотелось.
Устроился, заработал, купил. Именно в эту субботу Тэхён решает забить не на один даже раз, а на все последующие — надоело. Все нормальные люди по выходным отдыхают. Надо будет только не забыть эффектно хлопнуть дверью в тот момент, когда объявят, что уволен.
Тэхён тянется к столу за планшетом — вай-фай почему-то спит и не отсвечивает, поэтому Тэ лишь смотрит на время, которое играется надписью «2 p.m».
У Ёнджэ какие-то дополнительные занятия в университете, и Тэхён знает, что ждать его можно только часам к шести, учитывая его вечную любовь шататься по магазинам с электроникой; а ещё Тэхён помнит, что человек с безумно знакомым голосом, звонивший Ёнджэ, говорил, что «недалеко от его дома в четыре часа дня у фонтана с противными крикливыми птицами».
К трем часам дня вай-фай по-прежнему спит, айпэд играет надписью «3 p.m», Ёнджэ, конечно, все ещё нет, а четыре часа приближаются со скоростью одна минута в минуту — Тэхён выключает планшет, накидывает куртку и, предпочитая долго не думать выскальзывает из квартиры, оставив Ёнджэ записку, что «ушёл на работу; чай второй раз не заваривай — этот сорт на один раз».
Тэхён хорошо помнит дорогу до дома Ёнджэ, и неплохо ориентируется, где находится фонтан и дурацкие птицы.
Не очень торопится — у Ёнджэ свои ключи от дома Тэхёна.
Ёнгук умудряется заскочить буквально на последнюю ступеньку автобуса — оплатив проезд, падает на первое же попавшееся сидение. Он не любит общественный транспорт и предпочитает ему ходьбу пешком; впрочем, когда время требует и без этого не обойтись, то просто всю дорогу едет с закрытыми глазами и наушниками, в которых биты и басы бьют если не на полную, то почти на полную громкость. И сейчас тоже шарит в карманах в поисках наушников — раздраженно вздыхает, когда не находит ничего, кроме какого-то бумажного клочка, который поначалу хочет от злости смять окончательно и выбросить прямо на пол.
Потом думает пару секунд и расправляет бумагу на колене — она потертая вся, будто вместе с джинсами побывала в стиральной машинке, а слова почти размылись, как от кислоты. Ёнгук больше вспоминает, чем читает то, что написано на листе — кажется, это те слова, что пришли к нему в кафе, где не было ничего вокруг, кроме тонких белых салфеток.
Гук слова эти, которые боялся потерять, переписал потом на тетрадный лист уже дома — переписал и сунул в карман, словно чувствуя, что когда-нибудь пригодится. Не стихи и не песня, не проза и не поэма; просто слова, рифмованные немного и хорошо ложащиеся всего лишь на пару мелодий из всех, что он, Ёнгук, знает. А знает он много.
Ни рыба, ни мясо, но Ёнгук, только вспомнив все до конца, сразу ощущает все то же навязчивое желание снова переписать на чистый лист — автоматически начинает оглядываться вокруг, но находит взглядом поблизости только женщину, разгадывающую кроссворд.
Первой мыслью становится то, что, может, следует попросить одолжить ручку и листок бумаги; впрочем, Ёнгук уже через секунду усмехается самому себе и думает, что глупо все это.
Вообще все.
И выходит на одну остановку раньше, потерявшись в пространстве и осознав свою ошибку только тогда, когда автобус уже тронулся с места.
Вместо того, чтобы повернуть направо в нужный момент, Ёнгук проходит ещё полквартала прямо — забегает в книжный магазин и на кассе покупает какую-то обыкновенную школьную тетрадь в клетку и шариковую ручку, «только чтобы не текла». И возвращается обратно к повороту, по дороге бездумно рассматривая таблицу умножения на задней стороне тетради.
Дважды два — четыре, трижды три — девять, пятью пять — двадцать пять.
А одиножды один — один. Ёнгук прямо на весу зачем-то исправляет очевидный результат на двойку. И думает, что Ёнджэ, скорее всего, опять не придет. «Опять» - глупое и не очень верное слово в случае, когда встреча была предложена единожды, но Ёнгук подсознательно плюсует и все те звонки, которые остались без ответа.
С тех пор, когда Ёнгук бывал у этого неработающего фонтана в последний раз, не очень многое изменилось — все те же крикливые и скандальные голуби, все те же мелкие серые воробьи, ничуть не отличающиеся по цвету от асфальта; все те же полированные скамьи вокруг, все те же дома, и только фонтан, кажется, теперь работает. Ёнгук щурится и приглядывается издалека — да, действительно работает. Гук осторожно устраивается на краю фонтана так, чтобы брызги его не задевали — поначалу все спокойно, но потом самые сильные брызги начинают путаться в волосах, изредка скапливаясь на прядях и стекая тонкими струйками то на лицо, то по шее.
Ёнгук улыбается и слизывает с губ холодную воду — пить, в общем-то, до этого не хотелось, но сразу становится даже как-то лучше.
Подумав с пару минут, Ёнгук достает тетрадь и расправляет её на коленях, закусывая зубами кончик шариковой ручки — слова вспоминает лишь примерно, и долго рассматривает потрепанный обрывок бумаги; рассмотреть на нем практически ничего невозможно, и Ёнгук с обидой прикусывает губу, тут же зализывая вспыхнувшее болью место.
Оборванный листок с размытыми буквами отправляется под струи фонтана, а Ёнгук подвигается ближе к воде, подтягивая к себе одно колено, чтобы не нагибаться при письме.
Спустя пять минут первый лист оказывается полностью исписанным зачеркнутыми, перечеркнутыми и замазанными чернилами строками — пишется много чего, но не вспоминается то, что Ёнгуку нужно дословно, и он переворачивает лист, начиная снова и снова с одних и тех же слов, после которых в каждом новом случае комбинации оказываются совершенно разными:
«Медленно уходишь ты, я стою до последнего»...
Дальше сотни вариантов. Ёнгук отрывается от тетради только тогда, когда чувствует на себе взгляд — не внимательный и не пристальный, а обычный такой взгляд, который просто чувствуется. Ёнгук поднимает глаза, и сразу определяет человека — впрочем, вокруг никого, кроме молодого парня, сидящего на скамье напротив и закинувшего ногу на ногу, и какой-то старой тетечки, выгуливающей на поводке белого пуделя со злыми алыми глазами.
Тетечка мгновенно отпадает как вариант, и Ёнгук встречается взглядом с парнем, даже не пытающимся скрыть как-то свое внимание — пару секунд Гук мучительно думает, где он мог видеть этого человека; затем виски взрываются ноющей болью, а перед глазами плывут алые пятна, щедро смешанные с чем-то серебристым.
Ёнгука словно возвращает в сон почти трехнедельной давности, где нет ничего, кроме пространства, Ёнджэ, зеркала и фигуры, отражающейся в нем; возвращает, как машиной времени, туда, где «во взгляде фигуры — плавкая платиновая ненависть и алая, схожая с кровью жидкая злость».
Ёнгук судорожно вздыхает и встряхивает головой, чтобы растворить полубезумное наваждение — открывает плотно закрытые глаза и прямо смотрит на парня, прекрасно сознавая, что видит сейчас перед собой то отражение в зеркале. Правда, во взгляде у него сейчас ничего нет.
Скамья, на которой сидит парень, находится всего метрах в четырех-пяти от фонтана, и Ёнгуку ничего не стоит суметь разглядеть черты его лица — обычный, но, в общем-то, красивый. И глаза большие. Такие, наверное, действительно способны вместить в себя много ненависти. Ёнгук щелкает колпачком ручки.
-Я видел тебя во сне, - говорит он просто, напрямую глядя на парня.
Тот кивает.
-Спасибо. Я все думал, где мог слышать твой голос.
Ёнгук не знает, к чему здесь благодарности и прочая ересь; его собеседник слегка пожимает плечами, де, хороший тон, да и на мысль, к тому же, навел. Он, парень этот, не выглядит ни смущенным, ни удивленным, словно встреча эта — сама собой разумеющаяся вещь, а одинаковые сны вообще встречаются повсеместно.
Ёнгук предпочитает не спрашивать ничего о Ёнджэ — ему и без этого становится понятно, что тот не придет. Что Ёнджэ, возможно, вообще ни о чем не знает.
-У тебя хороший слух, если ты запомнил мой голос, исходя лишь из телефонного разговора, - кидает Ёнгук в надежде, что знакомый незнакомец попадется на ту незамысловатую хитрость.
Тот чувствует её, но не считает нужным увиливать. Кивает и молча изучает Ёнгука спокойным взглядом — на секунду Гуку думается, что сон содержал в себе некую оптическую и эмоциональную иллюзию, и что не может быть в этих глазах такой серебристой и такой ощутимой ненависти. И злости алой.
-Знаешь, - начинает вдруг незнакомец после минутного молчания. - Я не знаю, что там произошло, и вообще.
Поднимает глаза вверх, к небу и к изредка пролетающим над головой сизым голубям, которых здесь сегодня непривычно мало.
-Я не знаю, - повторяет он. - Но оставь. Просто оставь.
Ёнгук через силу и криво улыбается. Становится почему-то очень смешно от этих грустных по своей сути слов.
-Как тебя зовут? - спрашивает он, снова возвращаясь к тетради и рисуя в ней что-то на полях. Из-под ручки выходят какие-то перья, острые углы и прямоугольники, которые Ёнгук тут же закрашивает чернилами, не оставляя пробелов.
-Тэхён.
Ёнгук вновь поднимает голову и кивает отчасти даже с благодарностью.
-Скажи мне, Тэхён, - просит он, опираясь локтем на поднятое на бордюр фонтана колено. - Расскажи мне, у него всего хорошо?
Тэхён, кажется, совсем не удивлен внезапному вопросу — он меняет положение ног, закидывая теперь левую на правую, и морщится, будто чувствует онемение без тока крови.
-Как бы тебе сказать, чтобы не соврать, - Тэхён смотрит куда-то далеко в сторону.
Ёнгук ощущает, как внутри него что-то обрывается и падает, падает, падает в полубесконечную пропасть. А упав, разбивается на пару мириад осколков, больше похожих на пыль.
-Соври мне.
Тэхён качает головой — наверное, даже немного с сожалением, что не может. Что не в правилах это, и что не зря в английском языке перед словом «правда» всегда стоит определенный артикль, в отличие от слова «ложь».
-Я не знаю, что произошло, - Тэхёну не сложно говорить, но тяжело. - Знаешь, я редко встречал людей, которые умеют любить. Вот так, как это заложено, как это должно быть. Как правильно.
Тэхён замолкает ровно на мгновение.
-Такие люди не прощают, когда в ответ на их умение любить они получают только гнилые растоптанные цветы.
Ёнгук на Тэ не смотрит.
-Я завидовал тебе, - просто говорит Тэхён, пожав плечами. - Но сейчас не время для зависти.
Тэхён встает наконец и, кивнув и убрав руки в карманы, собирается уходить; Ёнгук водит бездумным взглядом по пустым строкам тетради, тщетно пытаясь сфокусировать взгляд.
Тэхён молча отходит уже метров на пять, когда Ёнгук окликает его вслед:
-Постой.
И лихорадочно пишет что-то в раскрытой тетради — торопливые слова стекаются в неровные строки, залезают на поля, распадаются на составляющие и сталкиваются вновь. Ёнгук неровно вырывает из тетради лист и, сложив вчетверо, догоняет Тэхёна.
-Передай это Ёнджэ, - протягивает лист. - Передай, пожалуйста. Только... Впрочем, неважно.
Ёнгук взмахивает рукой и разворачивается спиной к Тэхёну, уже не видя, как тот закусывает нижнюю губу, опустив голову.
Что-то крутит то ли в горле, то ли в груди, а может, это вообще глупая иллюзия. Вокруг безветренно; начинает темнеть, и звуки льющихся струй фонтана все четче слышатся по мере того, как с улиц начинают исчезать люди и автомобили. Последние четкие звуки перед тем, как заснуть глубоким ночным сном.
-Ты, парень, - Ёнгук поднимает взгляд к начинающим появляться в небе птицам. - Виртуозно умеешь ненавидеть. Но это такой яд, что... Как зарин, сужает зрачки и мешает видеть мир вокруг себя.
Ёнгук щурится вдаль и, увидев отходящий от остановки автобус, уходит, чтобы вскочить на последнюю ступеньку.
***
Ёнджэ возвращается домой к Тэхёну часов в восемь вечера — свет почти во всей квартире уже выключен, и только на кухне горит освещение под вытяжкой. Ёнджэ проходит сразу туда, кинув на пол сумку с учебниками — сразу включает верхний свет и непроизвольно щурится, когда мощный яркий поток бьет в привыкшие к сумеркам глаза.
Тэхён, наверное, уже спит — очень тихо.
На столе под сахарницей — ворох каких-то листов, рассыпан молотый кофе и переливаются радугой на свету осколки от тонкой фарфоровой чашки. Ёнджэ приподнимает бровь, автоматически оглядываясь назад и словно желая увидеть там Тэхёна — никого, конечно, нет, и Ёнджэ, пожав плечами, вытягивает из-под сахарницы сложенную бумагу.
Несколько записок — штуки три. Ёнджэ бегло просматривает их, перебирая в пальцах.
«Ушёл на работу; чай второй раз не заваривай — этот сорт на один раз», - набросано торопливо почерком Тэхёна. Ёнджэ улыбается.
«Впрочем, я прогулялся, подумал и решил, что его можно и дважды. Иногда стоит идти вопреки советам от производителя», - гласит вторая записка все тем же почерком, но уже куда более спокойным. - «Тебе, кстати, просили что-то передать. Лист вложен. Спокойной ночи, если придешь поздно».
Ёнджэ откладывает обе записки, и в руках остается одна — сложенный вчетверо, неровно вырванный из тетради лист в клетку, сквозь который видны строки, сильно вдавленные в бумагу ручкой с темными чернилами. Ни подписи, ни надписи — Ёнджэ разворачивает лист и, прочитав первые две строки, опускается на стул.
«Медленно уходишь ты, я стою до последнего;
Знаю, сам виноват, что дал повод для сплетен.
Незаметно были разорваны нити,
И твоих сил не осталось снова простить меня».
Почерк — знакомый до боли и зуда в глазах; Ёнджэ треплет челку и чувствует, как в локоть отдается острая боль — неосторожно задевает осколок чашки. Кажется, до крови, но боли почти не ощущается.
«Я пробовал звонить тебе, в ответ гудки,
Автоответчик, либо берут твои родители.
Порой, теряя бдительность, снимаешь трубку, дышишь,
Пытаюсь что-то объяснить, но ты меня не слышишь».
Перед внутренним взором проносятся десятки, даже сотни, пожалуй, воспоминаний о звонках, о «Sleeping Sun» в качестве рингтона, об односторонних разговорах, прерываемых шумом автомобилей или севшим аккумулятором. Ёнджэ узнает в строках себя — от этого становится тошно и тоскливо.
«Безысходность просто сбивает с толка.
Столько стопок салфеток в бистро исписано строками
Моих к тебе стихов; не будь жестоким.
Дай шанс попробовать начать с истоков»...
Ёнджэ не слышит тихих шагов позади себя.
«В моём кирпичном склепе на пятом этаже
Я медленно теряю веру, я почти что мёртв уже.
Белая зависть в душе к окнам счастливых квартир»...
Откуда-то веет прохладным ветром, словно форточка открыта; Ёнджэ невольно поднимает взгляд к окну, за которым начинают зажигаться первые ночные огни города.
«Может пора выбросить прах от обиды на мир?»
Когда Тэхён утром заходит на кухню, он без удивления видит все то же самое, будто не прошло тех почти двенадцати ночных часов; Ёнджэ сидит, опустив голову на руки и дышит тихо, размеренно, изредка сбиваясь на судорожный глубокий вздох.
Не спит, конечно — Тэхён знает.
-Ты поспал? - спрашивает тихо, остановившись в дверях и скрестив на груди руки.
Ёнджэ вздрагивает и оборачивается.
-Нет. Да. Не знаю, - он теряется в понятиях, во времени и в словах. Растрепанный, с уставшими глазами и вечно длинной челкой, мешающей нормально смотреть.
Тэхён кивает. Догадывается, что Ёнджэ не спал сегодня ночью — просто, может, глаза закрыл, чтобы ничего не видеть. Тэхён знает об этой просто особенности: не хочешь видеть — просто закрой глаза.
Ёнджэ то складывает, то снова разворачивает лист с текстом, будто бы примериваясь, как лучше сделать из него оригами; выглядит очень задумчивым и спокойным, когда встает и идет мимо Тэхёна, убрав бумагу в карман джинсов.
Останавливается на секунду около Тэ и, доверчиво заглянув ему в глаза, улыбается:
-Спасибо?
И, уже сбегая вниз по лестнице, предупреждает о том, что вернется скоро и вышел совсем не надолго.
До дома Ёнгука — минут тридцать пять быстрым шагом и большое количество магазинов вокруг; Ёнджэ забегает в один из них, проклиная собственную забывчивость - долго спорит с продавцом по поводу качества чернил в шариковой ручке и толщины стержня. В конце концов, под его требования подходит только одна — и та насыщенного, но темно-зеленого, вместо синего, цвета. Ёнджэ пожимает плечами и требует эту — оплачивает, пишет ей что-то на листке прямо на кассе и оставляет, выходя из магазина под изумленными взглядами продавцов.
На улице, конечно, не очень холодно, но Ёнджэ все равно старается побыстрее проходить ветреные пролеты и только выше поднимает воротник куртки; идет быстро и не особо глядя по сторонам, но все равно невольно останавливается, когда видит перед собой дверь подъезда Ёнгука.
Ёнджэ не очень удивляется, как у него получилось дойти так быстро и незаметно.
Как во всех подобных домах, в этом вереница почтовых ящиков находится перед лифтом на первом этаже — Ёнджэ проходит вдоль неё, щурясь и пытаясь разглядеть полустертые номерки на крышках. Визуально он помнит, где находится нужный, но все равно стремится удостовериться.
Тот, с номером «25», находится почти в самом конце ряда — Ёнджэ бросает в него сложенный лист бумаги с пометкой «тебе передали», который вчера был оставлен Тэхёном на столе. Только на другой стороне у него — пара строк, написанных рукой Ёнджэ темно-зелеными яркими чернилами.
Ёнджэ не хочет, чтобы его видел здесь кто-то; он спускается вниз по короткой лестнице из четырех ступеней и выходит на улицу, сворачивая куда-то направо и ни разу не оглянувшись назад.
Ёнгук проверит почту только дня через два — долго будет стоять в подъезде, оперевшись спиной на выбеленную стену и рассматривая собственный же почерк на неровно вырванном из тетради листе в мелкую школьную клетку. Только затем, прочитав слова, перевернет лист на другую сторону и заметит иные строки, написанные зелеными яркими чернилами.
Ёнджэ никогда не умел складывать слова в рифмы: в паре художников всегда один — поэт, а второй — прозаик.
«Знаешь, я тоже останусь в памяти, всегда буду жить.
Медленно таяла дорога от друга до недруга.
...
Снег, кем-то раскрошенный мел.
Чьи-то чувства останутся крепче, чем платина.
Не прощай, но до встречи, увидимся во сне».*
Небо будет плакать серо-белыми слезами снега, смешанного с дождем, а Ёнгук устало и отчасти горько улыбнется, провожая взглядом сизых крикливых голубей.
_______________________________________________________________
*Слова из той же песни Lissen2
Название: Acid equals Abyss
Фэндом: B.A.P
Пейринг/персонажи: Ёнгук/Ёнджэ, Ёнгук/Чоноп, Тэхён | (/) Ёнджэ
Жанр: ангст
Рейтинг: R
Предупреждения: AU, некоторые виды девиаций
=> Написано по заявке Особоопасный Диносан на отрывок текста песни Lissen2 - Медленно
ОтрывокМедленно уходишь ты, я стою до последнего.
Знаю, сам виноват, что дал повод для сплетен.
Незаметно были разорваны нити.
И твоих сил не осталось снова простить меня.
Я пробовал звонить тебе, в ответ гудки,
Автоответчик, либо берут твои родители.
Порой, теряя бдительность, снимаешь трубку, дышишь,
Пытаюсь что-то объяснить, но ты меня не слышишь.
Безысходность просто сбивает с толка.
Столько стопок салфеток в бистро исписано строками
Моих к тебе стихов; не будь жестокой.
Дай шанс попробовать начать с истоков.
В моём кирпичном склепе на пятом этаже
Я медленно теряю веру, я почти что мёртв уже.
Белая зависть в душе к окнам счастливых квартир.
Может пора выбросить прах от обиды на мир?
=> Является поли-сонгфиком, поэтому спешал плейлист для всех четырех глав текста - все песни, так или иначе упомянутые в фике.
Плейлист:Плейлист:
Часть первая: Beyond the control
Часть вторая: Inside the mirrors
Часть третья: Through the recollections
Часть четвертая: Over the truthТэхёну уже не в первый раз приходит мысль, что с такими темпами он поверит в успокаивающее волшебство сигарет и выкурит пару блоков сразу, мало заботясь о здоровье или ещё какой хуеверти.
У Ёнджэ на звонке стоит что-то из Nightwish - кажется, «Sleeping Sun», но Тэхён не очень разбирается в творчестве конкретно этой группы, поэтому не может сказать наверняка; другое дело, что вскоре он учит эту песню наизусть, каждый день слыша её не меньше пятнадцати раз с небольшими интервалами.
Ёнджэ редко берет трубку — просто смотрит на находящийся неподалеку мобильный, надрывающийся звонком, и даже не сбрасывает, дожидаясь, пока телефон умолкнет сам. После таких «рейдов» долго не двигается, закрыв глаза, а потом взрывается какой-то совершенно необъяснимой активностью и улыбкой — Тэхёну не нужно много времени, чтобы без анализа понять всю наигранность и самовнушение, которыми пользуется Ёнджэ. А Ёнджэ будто и не замечает, насколько театрально все это смотрится со стороны, наивно полагая, что у Тэхёна коэффициент восприятия окружающей действительности сильно ушел в минус.
Тэ, впрочем, терпит этот театр теней ровно двадцать один день — на двадцать второй просто выхватывает из рук Ёнджэ мобильный и, не обращая внимания на его мгновенно побелевшие скулы, принимает входящий вызов.
На определитель номера Тэхён не смотрит. А Ёнджэ руками лицо закрывает, словно желая раствориться в воздухе, как электроотрицательный металл расщепляется в сильной кислоте — закрывается сам, но не делает попыток противостоять Тэхёну.
В трубке поначалу лишь треск и странное, окрашенное в оттенки безнадежности молчание — Тэхён каким-то тринадцатым чувством ощущает, что разговор самому начинать не надо. Лучше послушать.
-Детка снова молчит.
Голос в трубке, словно доносящийся откуда-то издалека, довольно хриплый — Тэхён может с уверенностью сказать, что сорванный. Он звучит почти не слышно, но ровно до такой степени, что создается впечатление механически заложенной программы.
-Бесполезно просить тебя хотя бы послать меня в какой-нибудь хуй, чтобы я не чувствовал, что говорю с ебаной стенкой с ободранными обоями.
Тэхён вскидывает на Ёнджэ не растерянный, но отчасти смущенный взгляд, в котором это смущение гротескно вяжется с отвращением и неприметной злостью.
-Впрочем, не говори ничего, я привык. Двадцать... Один, кажется, день я уже привыкаю.
Невидимый собеседник на том конце провода тихо усмехается — Тэхёна передергивает, когда приходит непрошеная мысль о том, что этот голос он уже слышал когда-то. Не помнит где, не помнит как; возможно, даже не в этой реальности.
Отвратительное чувство то ли дежавю, то ли флэшбэка — скорее всего, второе, и Тэхён пытается сглотнуть скребущую сухость в горле.
-Глупый ребенок. Глупый, глупый ребенок, - в тихом спокойном голосе столько тоски, что она, кажется, вытекает тонкими синими струйками через мембрану трубки.
Внутри Тэхёна что-то холодеет и болезненно сжимается.
-Знаешь, у твоего дома — если взять пару сотен метров правее — есть площадка с фонтаном, где постоянно снуют эти крикливые птицы. Голуби, кажется? В любом случае, они ужасно надоедливы, и я не знаю, что тебе в них нравится.
Неизвестный собеседник резко перескакивает с темы на тему, и берет паузу, словно раздумывая. И продолжает:
-Конечно, знаешь. Приходи? Я ненавижу разговаривать со стенами, это наталкивает на мысли о психбольнице. Приходи днем. Часа в четыре. Может, пора уже выбросить прах от обиды на мир?
Тэхён необъяснимо дергается и, расширившимися глазами глядя на Ёнджэ, рефлекторно бросает трубку, резко опустив руку; ему кажется, будто кто-то невидимый без разрешения вторгся в его тело, скрутив ладонями дыхательную систему и сжав её под давлением в сотню атмосфер, отчего снизу вверх к глазам поднимается тошнота и — Тэхён не может точно идентифицировать это чувство — злость.
Ёнджэ поднимает на него усталые глаза.
-Кто это?
-Я не знаю.
Тэхён равнодушно пожимает плечами, на ощупь стирая из памяти телефона все входящие вызовы и кидая мобильный на диван.
-Просто молчали в трубку.
***
На Муне простые черные джинсы и кожаная куртка с поднятым только с одной стороны воротником — сквозь тонкую футболку отчетливо видны острые ключицы, но справа куртка прикрывает край бинтовой перевязки. Ёнгуку даже если и хочется усмехнуться, насильно вызывая в памяти пошлые изображения воспоминаний, то это желание быстро пропадает, когда Мун еле заметно напрягается, пробуя сесть на высокий стул так, чтобы не задеть бок. Все ещё больно, наверное — Мун кривит губы.
На барной стойке перед Ёнгуком ничего нет, и он просто рассматривает руки, даже не пытаясь сделать вид, что пришел сюда за чем-то, кроме того, чтобы увидеть Муна. А тот, впрочем, в свою очередь тоже не разыгрывает спектакль, что пришел за чем-то абстрактным и вообще просто так, на стульчике заскочил покататься.
Минут пятнадцать они напару рассматривают противоположную стену.
-Зелёные? - Ёнгук необременительно кивает в сторону бармена, обращаясь к Муну, когда эта игра в молчанку ему порядком надоедает.
Мун слегка, словно деревянную, поворачивает к Ёнгуку голову, рассеянно награждая его удивленным взглядом. Поначалу в нем явственно читается вопрос «Что? О чем ты?», но уже через момент Мун догадывается.
-Нет.
Медленно качает головой и улыбается, склоняя набок голову и напоминая безумно какую-то птицу. Гук сразу хватается за эту ассоциацию, но ничего путного на ум не приходит. Ему вообще удивительно, как этот человек может улыбаться. Хотя — чего скрывать — Ёнгуку в последнее время улыбки как они есть представляются не меньше, чем жизненным феноменом.
-Просто пришел сказать, - Мун пожимает плечами.
Ёнгук откидывается на невысокой спинке стуле и скрещивает на груди руки, разворачиваясь к Муну. Для полного образа Шерлока Холмса разве что трубки не хватает, но за сигаретой лезть лень, да и не хочется особо.
-Слушаю внимательнейшим образом.
Гука тянет в пафос и возвышенность — самому же становится противно, а Муну вообще, кажется, все равно, как ведет себя Ёнгук. Он долго смотрит вроде и на Гука, но будто куда-то сквозь — чуть выше его правого плеча. Тому немного неуютно чувствовать себя предметом мебели.
Мун поднимает руку на уровень плеча и качает кистью вверх-вниз, теперь внимательно наблюдая за собственными кончиками пальцев — туда же смотрит и Ёнгук, а где-то в дальнем уголке подсознания играет Hypnotized. Ёнгук встряхивает головой.
-Это все, наверное, - неуверенно говорит Мун, а Ёнгук чувствует, как к горлу подкатывает кипящая злость. На этого чертового пацана, вдруг заделавшегося в инопланетяне; на чертову собственную недогадливость, на чертову хитровыебнутость Муна.
Скорее всего, на третье Ёнгук бесится куда больше.
-Что «все»? - вкрадчиво интересуется он, прищуривая один глаз. - Мне, блядь, стало куда понятнее. Я, знаешь ли, сурдопереводом занимался один раз в жизни и то лишь тогда, когда получил наркоз в язык при выдирании зуба, и на пальцах объяснял, в какое направление съебаться всем окружающим.
Муну не смешно. Совсем не смешно. А взгляд у него становится таким грустным, что волком выть хочется — только где бы найти луну, а ещё безлесный холм - так удобнее поднимать морду к небу. И силуэт чтобы четко очерчивался на фоне лунного света.
Ёнгуку делается печально от слишком похожих на шизофренические мыслей.
-Пока, - наконец говорит Мун, качая кистью руки. - Я хотел сказать «пока».
Они выходят на улицу одновременно — Сеул из пыльного дневного мегаполиса успевает превратиться в нечто сумеречное, покрытое легким, но склизким сероватым пологом то ли влажности, то ли пониженного атмосферного давления. Не слишком холодно, не слишком тепло, и оттого ещё противнее.
Ёнгук, втягивая в себя ровно один глоток, приходит к выводу, что во всем виновато «нитуданисюдашного» время между днем и ночью. Гук вообще не понимает смысла их, сумерек, существования — ни рыба, ни мясо, и дышится тяжело.
Останавливаются они тоже одновременно: Мун — по желанию, Ёнгук — по инерции.
-Ну что, Мун? - спрашивает Ёнгук непринужденно, шаря в карманах руками и кривясь: сигареты, конечно, потерял. По закону жанра хочет добавить ещё что-нибудь стилистически подходящее атмосфере, но передумывает и только вид принимает безучастный.
Мун трет пальцами запястье до красноты, которая на белой тонкой коже проявляется неудивительно быстро.
-Чоноп. Но, впрочем, значения уже не имеет, - Мун улыбается одними глазами, видя, что Ёнгук не дошел до смысла фразы. - Пока, Ёнгук.
Гук хлопает себя по карманам джинсов только для того, чтобы хоть как-то двигаться, не стоя на месте под этим улыбающимся взглядом, встречаться с которым ему физически кантачит.
-Кажется, я не говорил, как меня зовут. Пока.
Ёнгук кивает, но шея гнется почему-то плохо.
-Ты и не говорил.
Мун разворачивается и вновь машет рукой вверх-вниз - четкая тень от кисти дрожащей материей падает на гладкий асфальт, освещаемый ещё слабым в сумерках фонарным светом. Его шагов почти не слышно; Ёнгук не ошибается в своем предположении, что Чоноп не обернется.
Только плечи у него опущенные, сгорбленные даже.
Ёнгук разворачивается и уходит в свою сторону, вспоминая подряд все то, что приходит в голову. Он, Пан Ёнгук, читал где-то, что если человек машет рукой из стороны в сторону — это «до встречи», а если вниз-вверх - «прощай».
***
И в квартире, и за окном — уже суббота, и давно, часа три как, пора бы идти на работу в свободное от учебы время, но Тэхён уже не первый раз решает забить ко всем чертям на это дело. По прошествии времени он смутно понимает, зачем вообще устроился на какую-то там работу, словно дел на собственную задницу мало или финансового содержания родителей не хватает. Тэхён цепляется за эту мысль и вспоминает, что на подработку устроился по капризу — до ужаса желалось планшет, а беспокоить родителей вообще не хотелось.
Устроился, заработал, купил. Именно в эту субботу Тэхён решает забить не на один даже раз, а на все последующие — надоело. Все нормальные люди по выходным отдыхают. Надо будет только не забыть эффектно хлопнуть дверью в тот момент, когда объявят, что уволен.
Тэхён тянется к столу за планшетом — вай-фай почему-то спит и не отсвечивает, поэтому Тэ лишь смотрит на время, которое играется надписью «2 p.m».
У Ёнджэ какие-то дополнительные занятия в университете, и Тэхён знает, что ждать его можно только часам к шести, учитывая его вечную любовь шататься по магазинам с электроникой; а ещё Тэхён помнит, что человек с безумно знакомым голосом, звонивший Ёнджэ, говорил, что «недалеко от его дома в четыре часа дня у фонтана с противными крикливыми птицами».
К трем часам дня вай-фай по-прежнему спит, айпэд играет надписью «3 p.m», Ёнджэ, конечно, все ещё нет, а четыре часа приближаются со скоростью одна минута в минуту — Тэхён выключает планшет, накидывает куртку и, предпочитая долго не думать выскальзывает из квартиры, оставив Ёнджэ записку, что «ушёл на работу; чай второй раз не заваривай — этот сорт на один раз».
Тэхён хорошо помнит дорогу до дома Ёнджэ, и неплохо ориентируется, где находится фонтан и дурацкие птицы.
Не очень торопится — у Ёнджэ свои ключи от дома Тэхёна.
Ёнгук умудряется заскочить буквально на последнюю ступеньку автобуса — оплатив проезд, падает на первое же попавшееся сидение. Он не любит общественный транспорт и предпочитает ему ходьбу пешком; впрочем, когда время требует и без этого не обойтись, то просто всю дорогу едет с закрытыми глазами и наушниками, в которых биты и басы бьют если не на полную, то почти на полную громкость. И сейчас тоже шарит в карманах в поисках наушников — раздраженно вздыхает, когда не находит ничего, кроме какого-то бумажного клочка, который поначалу хочет от злости смять окончательно и выбросить прямо на пол.
Потом думает пару секунд и расправляет бумагу на колене — она потертая вся, будто вместе с джинсами побывала в стиральной машинке, а слова почти размылись, как от кислоты. Ёнгук больше вспоминает, чем читает то, что написано на листе — кажется, это те слова, что пришли к нему в кафе, где не было ничего вокруг, кроме тонких белых салфеток.
Гук слова эти, которые боялся потерять, переписал потом на тетрадный лист уже дома — переписал и сунул в карман, словно чувствуя, что когда-нибудь пригодится. Не стихи и не песня, не проза и не поэма; просто слова, рифмованные немного и хорошо ложащиеся всего лишь на пару мелодий из всех, что он, Ёнгук, знает. А знает он много.
Ни рыба, ни мясо, но Ёнгук, только вспомнив все до конца, сразу ощущает все то же навязчивое желание снова переписать на чистый лист — автоматически начинает оглядываться вокруг, но находит взглядом поблизости только женщину, разгадывающую кроссворд.
Первой мыслью становится то, что, может, следует попросить одолжить ручку и листок бумаги; впрочем, Ёнгук уже через секунду усмехается самому себе и думает, что глупо все это.
Вообще все.
И выходит на одну остановку раньше, потерявшись в пространстве и осознав свою ошибку только тогда, когда автобус уже тронулся с места.
Вместо того, чтобы повернуть направо в нужный момент, Ёнгук проходит ещё полквартала прямо — забегает в книжный магазин и на кассе покупает какую-то обыкновенную школьную тетрадь в клетку и шариковую ручку, «только чтобы не текла». И возвращается обратно к повороту, по дороге бездумно рассматривая таблицу умножения на задней стороне тетради.
Дважды два — четыре, трижды три — девять, пятью пять — двадцать пять.
А одиножды один — один. Ёнгук прямо на весу зачем-то исправляет очевидный результат на двойку. И думает, что Ёнджэ, скорее всего, опять не придет. «Опять» - глупое и не очень верное слово в случае, когда встреча была предложена единожды, но Ёнгук подсознательно плюсует и все те звонки, которые остались без ответа.
С тех пор, когда Ёнгук бывал у этого неработающего фонтана в последний раз, не очень многое изменилось — все те же крикливые и скандальные голуби, все те же мелкие серые воробьи, ничуть не отличающиеся по цвету от асфальта; все те же полированные скамьи вокруг, все те же дома, и только фонтан, кажется, теперь работает. Ёнгук щурится и приглядывается издалека — да, действительно работает. Гук осторожно устраивается на краю фонтана так, чтобы брызги его не задевали — поначалу все спокойно, но потом самые сильные брызги начинают путаться в волосах, изредка скапливаясь на прядях и стекая тонкими струйками то на лицо, то по шее.
Ёнгук улыбается и слизывает с губ холодную воду — пить, в общем-то, до этого не хотелось, но сразу становится даже как-то лучше.
Подумав с пару минут, Ёнгук достает тетрадь и расправляет её на коленях, закусывая зубами кончик шариковой ручки — слова вспоминает лишь примерно, и долго рассматривает потрепанный обрывок бумаги; рассмотреть на нем практически ничего невозможно, и Ёнгук с обидой прикусывает губу, тут же зализывая вспыхнувшее болью место.
Оборванный листок с размытыми буквами отправляется под струи фонтана, а Ёнгук подвигается ближе к воде, подтягивая к себе одно колено, чтобы не нагибаться при письме.
Спустя пять минут первый лист оказывается полностью исписанным зачеркнутыми, перечеркнутыми и замазанными чернилами строками — пишется много чего, но не вспоминается то, что Ёнгуку нужно дословно, и он переворачивает лист, начиная снова и снова с одних и тех же слов, после которых в каждом новом случае комбинации оказываются совершенно разными:
«Медленно уходишь ты, я стою до последнего»...
Дальше сотни вариантов. Ёнгук отрывается от тетради только тогда, когда чувствует на себе взгляд — не внимательный и не пристальный, а обычный такой взгляд, который просто чувствуется. Ёнгук поднимает глаза, и сразу определяет человека — впрочем, вокруг никого, кроме молодого парня, сидящего на скамье напротив и закинувшего ногу на ногу, и какой-то старой тетечки, выгуливающей на поводке белого пуделя со злыми алыми глазами.
Тетечка мгновенно отпадает как вариант, и Ёнгук встречается взглядом с парнем, даже не пытающимся скрыть как-то свое внимание — пару секунд Гук мучительно думает, где он мог видеть этого человека; затем виски взрываются ноющей болью, а перед глазами плывут алые пятна, щедро смешанные с чем-то серебристым.
Ёнгука словно возвращает в сон почти трехнедельной давности, где нет ничего, кроме пространства, Ёнджэ, зеркала и фигуры, отражающейся в нем; возвращает, как машиной времени, туда, где «во взгляде фигуры — плавкая платиновая ненависть и алая, схожая с кровью жидкая злость».
Ёнгук судорожно вздыхает и встряхивает головой, чтобы растворить полубезумное наваждение — открывает плотно закрытые глаза и прямо смотрит на парня, прекрасно сознавая, что видит сейчас перед собой то отражение в зеркале. Правда, во взгляде у него сейчас ничего нет.
Скамья, на которой сидит парень, находится всего метрах в четырех-пяти от фонтана, и Ёнгуку ничего не стоит суметь разглядеть черты его лица — обычный, но, в общем-то, красивый. И глаза большие. Такие, наверное, действительно способны вместить в себя много ненависти. Ёнгук щелкает колпачком ручки.
-Я видел тебя во сне, - говорит он просто, напрямую глядя на парня.
Тот кивает.
-Спасибо. Я все думал, где мог слышать твой голос.
Ёнгук не знает, к чему здесь благодарности и прочая ересь; его собеседник слегка пожимает плечами, де, хороший тон, да и на мысль, к тому же, навел. Он, парень этот, не выглядит ни смущенным, ни удивленным, словно встреча эта — сама собой разумеющаяся вещь, а одинаковые сны вообще встречаются повсеместно.
Ёнгук предпочитает не спрашивать ничего о Ёнджэ — ему и без этого становится понятно, что тот не придет. Что Ёнджэ, возможно, вообще ни о чем не знает.
-У тебя хороший слух, если ты запомнил мой голос, исходя лишь из телефонного разговора, - кидает Ёнгук в надежде, что знакомый незнакомец попадется на ту незамысловатую хитрость.
Тот чувствует её, но не считает нужным увиливать. Кивает и молча изучает Ёнгука спокойным взглядом — на секунду Гуку думается, что сон содержал в себе некую оптическую и эмоциональную иллюзию, и что не может быть в этих глазах такой серебристой и такой ощутимой ненависти. И злости алой.
-Знаешь, - начинает вдруг незнакомец после минутного молчания. - Я не знаю, что там произошло, и вообще.
Поднимает глаза вверх, к небу и к изредка пролетающим над головой сизым голубям, которых здесь сегодня непривычно мало.
-Я не знаю, - повторяет он. - Но оставь. Просто оставь.
Ёнгук через силу и криво улыбается. Становится почему-то очень смешно от этих грустных по своей сути слов.
-Как тебя зовут? - спрашивает он, снова возвращаясь к тетради и рисуя в ней что-то на полях. Из-под ручки выходят какие-то перья, острые углы и прямоугольники, которые Ёнгук тут же закрашивает чернилами, не оставляя пробелов.
-Тэхён.
Ёнгук вновь поднимает голову и кивает отчасти даже с благодарностью.
-Скажи мне, Тэхён, - просит он, опираясь локтем на поднятое на бордюр фонтана колено. - Расскажи мне, у него всего хорошо?
Тэхён, кажется, совсем не удивлен внезапному вопросу — он меняет положение ног, закидывая теперь левую на правую, и морщится, будто чувствует онемение без тока крови.
-Как бы тебе сказать, чтобы не соврать, - Тэхён смотрит куда-то далеко в сторону.
Ёнгук ощущает, как внутри него что-то обрывается и падает, падает, падает в полубесконечную пропасть. А упав, разбивается на пару мириад осколков, больше похожих на пыль.
-Соври мне.
Тэхён качает головой — наверное, даже немного с сожалением, что не может. Что не в правилах это, и что не зря в английском языке перед словом «правда» всегда стоит определенный артикль, в отличие от слова «ложь».
-Я не знаю, что произошло, - Тэхёну не сложно говорить, но тяжело. - Знаешь, я редко встречал людей, которые умеют любить. Вот так, как это заложено, как это должно быть. Как правильно.
Тэхён замолкает ровно на мгновение.
-Такие люди не прощают, когда в ответ на их умение любить они получают только гнилые растоптанные цветы.
Ёнгук на Тэ не смотрит.
-Я завидовал тебе, - просто говорит Тэхён, пожав плечами. - Но сейчас не время для зависти.
Тэхён встает наконец и, кивнув и убрав руки в карманы, собирается уходить; Ёнгук водит бездумным взглядом по пустым строкам тетради, тщетно пытаясь сфокусировать взгляд.
Тэхён молча отходит уже метров на пять, когда Ёнгук окликает его вслед:
-Постой.
И лихорадочно пишет что-то в раскрытой тетради — торопливые слова стекаются в неровные строки, залезают на поля, распадаются на составляющие и сталкиваются вновь. Ёнгук неровно вырывает из тетради лист и, сложив вчетверо, догоняет Тэхёна.
-Передай это Ёнджэ, - протягивает лист. - Передай, пожалуйста. Только... Впрочем, неважно.
Ёнгук взмахивает рукой и разворачивается спиной к Тэхёну, уже не видя, как тот закусывает нижнюю губу, опустив голову.
Что-то крутит то ли в горле, то ли в груди, а может, это вообще глупая иллюзия. Вокруг безветренно; начинает темнеть, и звуки льющихся струй фонтана все четче слышатся по мере того, как с улиц начинают исчезать люди и автомобили. Последние четкие звуки перед тем, как заснуть глубоким ночным сном.
-Ты, парень, - Ёнгук поднимает взгляд к начинающим появляться в небе птицам. - Виртуозно умеешь ненавидеть. Но это такой яд, что... Как зарин, сужает зрачки и мешает видеть мир вокруг себя.
Ёнгук щурится вдаль и, увидев отходящий от остановки автобус, уходит, чтобы вскочить на последнюю ступеньку.
***
Ёнджэ возвращается домой к Тэхёну часов в восемь вечера — свет почти во всей квартире уже выключен, и только на кухне горит освещение под вытяжкой. Ёнджэ проходит сразу туда, кинув на пол сумку с учебниками — сразу включает верхний свет и непроизвольно щурится, когда мощный яркий поток бьет в привыкшие к сумеркам глаза.
Тэхён, наверное, уже спит — очень тихо.
На столе под сахарницей — ворох каких-то листов, рассыпан молотый кофе и переливаются радугой на свету осколки от тонкой фарфоровой чашки. Ёнджэ приподнимает бровь, автоматически оглядываясь назад и словно желая увидеть там Тэхёна — никого, конечно, нет, и Ёнджэ, пожав плечами, вытягивает из-под сахарницы сложенную бумагу.
Несколько записок — штуки три. Ёнджэ бегло просматривает их, перебирая в пальцах.
«Ушёл на работу; чай второй раз не заваривай — этот сорт на один раз», - набросано торопливо почерком Тэхёна. Ёнджэ улыбается.
«Впрочем, я прогулялся, подумал и решил, что его можно и дважды. Иногда стоит идти вопреки советам от производителя», - гласит вторая записка все тем же почерком, но уже куда более спокойным. - «Тебе, кстати, просили что-то передать. Лист вложен. Спокойной ночи, если придешь поздно».
Ёнджэ откладывает обе записки, и в руках остается одна — сложенный вчетверо, неровно вырванный из тетради лист в клетку, сквозь который видны строки, сильно вдавленные в бумагу ручкой с темными чернилами. Ни подписи, ни надписи — Ёнджэ разворачивает лист и, прочитав первые две строки, опускается на стул.
«Медленно уходишь ты, я стою до последнего;
Знаю, сам виноват, что дал повод для сплетен.
Незаметно были разорваны нити,
И твоих сил не осталось снова простить меня».
Почерк — знакомый до боли и зуда в глазах; Ёнджэ треплет челку и чувствует, как в локоть отдается острая боль — неосторожно задевает осколок чашки. Кажется, до крови, но боли почти не ощущается.
«Я пробовал звонить тебе, в ответ гудки,
Автоответчик, либо берут твои родители.
Порой, теряя бдительность, снимаешь трубку, дышишь,
Пытаюсь что-то объяснить, но ты меня не слышишь».
Перед внутренним взором проносятся десятки, даже сотни, пожалуй, воспоминаний о звонках, о «Sleeping Sun» в качестве рингтона, об односторонних разговорах, прерываемых шумом автомобилей или севшим аккумулятором. Ёнджэ узнает в строках себя — от этого становится тошно и тоскливо.
«Безысходность просто сбивает с толка.
Столько стопок салфеток в бистро исписано строками
Моих к тебе стихов; не будь жестоким.
Дай шанс попробовать начать с истоков»...
Ёнджэ не слышит тихих шагов позади себя.
«В моём кирпичном склепе на пятом этаже
Я медленно теряю веру, я почти что мёртв уже.
Белая зависть в душе к окнам счастливых квартир»...
Откуда-то веет прохладным ветром, словно форточка открыта; Ёнджэ невольно поднимает взгляд к окну, за которым начинают зажигаться первые ночные огни города.
«Может пора выбросить прах от обиды на мир?»
Когда Тэхён утром заходит на кухню, он без удивления видит все то же самое, будто не прошло тех почти двенадцати ночных часов; Ёнджэ сидит, опустив голову на руки и дышит тихо, размеренно, изредка сбиваясь на судорожный глубокий вздох.
Не спит, конечно — Тэхён знает.
-Ты поспал? - спрашивает тихо, остановившись в дверях и скрестив на груди руки.
Ёнджэ вздрагивает и оборачивается.
-Нет. Да. Не знаю, - он теряется в понятиях, во времени и в словах. Растрепанный, с уставшими глазами и вечно длинной челкой, мешающей нормально смотреть.
Тэхён кивает. Догадывается, что Ёнджэ не спал сегодня ночью — просто, может, глаза закрыл, чтобы ничего не видеть. Тэхён знает об этой просто особенности: не хочешь видеть — просто закрой глаза.
Ёнджэ то складывает, то снова разворачивает лист с текстом, будто бы примериваясь, как лучше сделать из него оригами; выглядит очень задумчивым и спокойным, когда встает и идет мимо Тэхёна, убрав бумагу в карман джинсов.
Останавливается на секунду около Тэ и, доверчиво заглянув ему в глаза, улыбается:
-Спасибо?
И, уже сбегая вниз по лестнице, предупреждает о том, что вернется скоро и вышел совсем не надолго.
До дома Ёнгука — минут тридцать пять быстрым шагом и большое количество магазинов вокруг; Ёнджэ забегает в один из них, проклиная собственную забывчивость - долго спорит с продавцом по поводу качества чернил в шариковой ручке и толщины стержня. В конце концов, под его требования подходит только одна — и та насыщенного, но темно-зеленого, вместо синего, цвета. Ёнджэ пожимает плечами и требует эту — оплачивает, пишет ей что-то на листке прямо на кассе и оставляет, выходя из магазина под изумленными взглядами продавцов.
На улице, конечно, не очень холодно, но Ёнджэ все равно старается побыстрее проходить ветреные пролеты и только выше поднимает воротник куртки; идет быстро и не особо глядя по сторонам, но все равно невольно останавливается, когда видит перед собой дверь подъезда Ёнгука.
Ёнджэ не очень удивляется, как у него получилось дойти так быстро и незаметно.
Как во всех подобных домах, в этом вереница почтовых ящиков находится перед лифтом на первом этаже — Ёнджэ проходит вдоль неё, щурясь и пытаясь разглядеть полустертые номерки на крышках. Визуально он помнит, где находится нужный, но все равно стремится удостовериться.
Тот, с номером «25», находится почти в самом конце ряда — Ёнджэ бросает в него сложенный лист бумаги с пометкой «тебе передали», который вчера был оставлен Тэхёном на столе. Только на другой стороне у него — пара строк, написанных рукой Ёнджэ темно-зелеными яркими чернилами.
Ёнджэ не хочет, чтобы его видел здесь кто-то; он спускается вниз по короткой лестнице из четырех ступеней и выходит на улицу, сворачивая куда-то направо и ни разу не оглянувшись назад.
Ёнгук проверит почту только дня через два — долго будет стоять в подъезде, оперевшись спиной на выбеленную стену и рассматривая собственный же почерк на неровно вырванном из тетради листе в мелкую школьную клетку. Только затем, прочитав слова, перевернет лист на другую сторону и заметит иные строки, написанные зелеными яркими чернилами.
Ёнджэ никогда не умел складывать слова в рифмы: в паре художников всегда один — поэт, а второй — прозаик.
«Знаешь, я тоже останусь в памяти, всегда буду жить.
Медленно таяла дорога от друга до недруга.
...
Снег, кем-то раскрошенный мел.
Чьи-то чувства останутся крепче, чем платина.
Не прощай, но до встречи, увидимся во сне».*
Небо будет плакать серо-белыми слезами снега, смешанного с дождем, а Ёнгук устало и отчасти горько улыбнется, провожая взглядом сизых крикливых голубей.
_______________________________________________________________
*Слова из той же песни Lissen2
@темы: кто-то что-то сказал?, It's B.A.P
-
-
28.03.2012 в 12:26спасибо за них...
-
-
28.03.2012 в 12:29и тебе спасибо, Хвост. :*
-
-
28.03.2012 в 13:58КЭП, КЭЭЭП КАКИЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ПЕСЕН
Я благодарен, очень.
-
-
28.03.2012 в 14:19а сны - сны это такая манна, я вообще очень их люблю писать. как и мистику - через неё овермного можно всего показать-рассказать ))
Момент про электроотрицательный металл и кислоту меня просто
ахаха меня клинит иногда какую-нить хуйню вписывать из естественных и не очень наук
Мне свойственно, видать, до последнего на что то надеяться, даже понимая, что ВСЁ.
благодаря этому ты и идешь до конца, а не бросаешь на середине, понимая, что ВСЁ, и идти дальше не надо. так что не дефект. так что правильно.
спасибо.
всё. финал. я спокоен.
-
-
28.03.2012 в 15:57через неё овермного можно всего показать-рассказать )) это уж я поняла, судя по смысловой нагрузке, которую нес сон, да и вообще...
всё. финал. я спокоен.
-
-
28.09.2012 в 15:20Это так потрясающе было
Вот и еще песня...которая i don't wanna die, прям спасибо за нее)