nah, fuck it
Название: What's your E(xistence)?
Фэндом: B.A.P
Персонажи: Все ребята
Рейтинг: пока что PG-13 за мат
Жанр: Повседневность, ангст, разножанр
Тип: AU, сильно AU
Статус: в процессе, планируется миди
1.1. What's your B(eginning)?
1.2. What's your A(im)?Помещение — пастельных тонов, светлое, но лишь за счет освещения мягких ламп и цвета обстановки; воздух — легкий, но только потому, что вокруг, кажется, находится много кадок с цветами. А так — насквозь пропитан лекарственной сладостью и беспокойством, которое чувствуется даже на языке.
Движения воздуха здесь нет — это немного напрягает Ёнгука, и он, дожидаясь Ёнджэ, несколько раз выходит на улицу и стоит там минут по пять, вдыхая выхлопные газы от автомобилей и почитая это за лучший источник дыхания.
Ёнгук не знает точно, сколько времени занимает обычный рентген, но ни Зело, ни допущенного в кабинет Ёнджэ не видно уже минут двадцать. Гук, сидя на жестком стуле около нужной приемной, вертит в руках телефон с почти набранным номером Ёнджэ — все же сбрасывает, подумав, что сейчас названивать будет как-то не в тему.
Ёнгуку хочется плюнуть на все, развернуться, уйти отсюда и больше никогда не возвращаться; он кидает взгляд на сидящего на соседнем стуле голубого кролика и откидывает голову назад, закрывая глаза и машинально сжимая в пальцах мобильный телефон.
About five years before
...В полуподвальном помещении всегда стоит один-единственный запах: затхлый, с примесью сигаретного дыма и совсем немного — алкоголя. Привычный и не очень противный, по мнению Ёнгука — за пару лет успел привыкнуть и к этому, хотя по-прежнему ощущает себя куда лучше дома, где просто холодно. Зато затхлости нет.
Другое дело, что все равно большую часть времени приходится проводить в этом полуподвале с Чонёлем, Кванмином и Джезом — как-никак, дела группы, пятое-десятое, да и тексты удобнее писать при одногруппниках, чтобы сразу, в случае чего, исправить неполадки. Да и с рифмами, например, тот же Джез помогает неплохо, когда требуется — правда, Ёнгук не любит просить о помощи, поэтому упорно делает все сам, хоть и при ребятах.
С другой стороны — привычка, что все вместе. В одиночку уверенность не ломается, конечно, но снижается на пару баллов.
Вокруг Ёнгука на продавленном диване в хаотическом беспорядке, в котором он один видит систему, лежит упаковка новых ручек, пачка листов формата А4 и сигареты, которые Чонёль заботливо додумался купить по дороге, потому что его, гуковские, закончились, а те, что курят остальные, Ёнгук не воспринимает.
Пока Джез выходит, чтобы переговорить по телефону с очередным заказчиком выступления, Чонёль что-то начитывает в выключенный микрофон, а Кванмин возится со старой аппаратурой в углу импровизированной полуподвальной студии. Всё, как обычно; текст на бумагу ложится довольно ровно, и Ёнгук спокоен, что не приходится мотать нервы, пробуя подобрать такую рифму, чтобы не слить мысль.
«Херали париться-то? Вставляй любое слово и читай с такой мордой, чтобы все подумали, что это тайный, сакральный смысл», - усмехался Джез в таких случаях, а Ёнгук одаривал его таким взглядом, что тот предпочитал замолчать, хоть и был от природы откровенным пиздоболом.
Ёнгук отстукивает ногой по полу постепенно оформляющийся в голове ритм, который тут же подхватывает Кванмин и его записывающая аппаратура; здесь главное — поймать момент, потому что уже через секунду Ёнгук может переключиться на другой мотив, начисто забыв о предыдущем.
Он и забывает, но лишь потому, что цепляется взглядом за зарешеченное окно, выглядывающее максимум наполовину из подвала и не являющееся практически источником света — около него часто сидят снаружи птицы, склевывая выброшенный с этажей сверху крошки хлеба. Воробьи, в основном — маленькие невзрачные пушистые колобки, драчливые ужасно, и почти всегда даже сквозь пыльное стекло слышны звуки их споров.
Кванмина, сидящего в наушниках и колдующего что-то с музыкой, птицы всегда раздражают, а вот Ёнгуку интересно за ними понаблюдать — сейчас у окна, странно повернувшись к нему передом и словно заглядывая внутрь, сидит обыкновенный сизый голуб, изредка взмахивая крыльями.
Рыжие глаза-бусинки за стеклом — Ёнгук щурится, пытаясь присмотреться к голубю поближе; проходит минута, и Ёнгуку начинает казаться, будто птица смотрит на него совершенно осмысленно. Чонёль от души роняет на пол стойку с микрофоном, та дает шикарный отдающийся эхом гул и грохот — голубь мгновенно взлетает, подняв крыльями несколько опавших с деревьев осенних листьев. Словно его и не было никогда. Только листья опустились.
Ёнгук вытаскивает из упаковки новую синюю ручку и, покачивая в такт новой мелодии, быстро набрасывает на листке пару строк, чтобы не потерять.
«Even if we can't see the end of the long tunnel
Even if we can't see the end of the long darkness
We will never fall down till the end - we will fly»*
-Пишется? - бросает вопросительно Чонёль, устраивая стойку обратно и обваливаясь на диван рядом с Ёнгуком. Мебель противно скрипит, и Ёнгук шипит в ответ, пихая товарища локтем в подреберье. - Можно не торопиться, один хер — мы ещё где-то неделю будем на заказ выступать со старыми треками. Твои первые и ещё пара джезовских недавних...
Ёнгук не отвечает — ему абсолютно параллельно, с каким репертуаром выступать в ближайшие две недели — ему только хочется, чтобы этот листок с тремя строками не потерялся в общих завалах, и он складывает его вчетверо, засовывая в карман джинсов. Чонёль, ясно видя, что к общению Гук сейчас не расположен, сматывает удочки к Кванмину, но и там оказывается послан — звуковик пытается сотворить какой-то приличный микс из набросков Ёнгука.
Когда из источников света остается только голая лампочка на потолке, и глаза начинают уставать от бесконечной писанины и бездумных рисунков, когда слова не идут в голову, Ёнгук осознает, что происходит какая-то хрень — оглядывается вокруг, видит, что Чонёль с Кванмином по-прежнему занимаются каждый своим; вроде бы все нормально, но Ёнгук вспоминает, что Джез выходил из комнаты договориться по телефону о выступлении — окей, хорошо, но пять часов за дверью никто по мобильному расшаркиваться не будет.
-Где этот пингвин? - спрашивает Ёнгук, но помещение отвечает ему молчанием: одногруппники удачно нарядились в наушники и вовсю гоняют что-то тяжелое в музыкальном центре. Вставать с дивана и идти вставлять люлей — лениво, поэтому Ёнгук кидает в них сначала закончившейся ручкой, а потом, получив круглый ноль эффекта, запускает в полет лежащих в углу дивана неработающий микрофон.
Тяжелый предмет вписывается в стену чуть выше плеча Кванмина, и тот в шоке стягивает наушники, ошалело покручивая пальцем у виска.
-Я сначала нормально обратился, - пожав плечами, миролюбиво замечает Ёнгук, указав на ручку на полу. - Я спрашиваю, где этот киндер-пингви?
-Джез бы слышал, - усмехается Чонёль.
-А он прекрасно слышал, - Ёнгук поводит плечом и сгребает в кучу все исписанные и изрисованные листы. - Долбоклювик, по моим расчетам, свалил чертовых пять часов назад, где он шляется? Нет, я ничего против не имею, но он забрал вместе со своими листами один мой, а там начало текста.
Кванмин достает телефон и водит им в воздухе, пытаясь словить сеть — находит и набирает номер Джеза. Судя по виду звуковика, трубку на том конце брать никто не собирается — впрочем, звонок перестает быть надобностью насущной, потому что снаружи закрытой двери слышатся гулкие шаги, как если бы кто-то подходил к входу в их «студию».
Там полы обиты металлическими пластинами, поэтому любое приближение живого существа слышно просто прекрасно. Более того, зачастую можно даже определить, сколько человек подходит к двери.
Ёнгук прислушивается и безошибочно определяет, что человек идет не один — как-то подсознательно напрягается, да и Чонёль с Кванмином переглядываются довольно нервно: как никак, а в уличном «бизнесе» есть свои конкуренты, ибо подобных групп, грызущихся за любую возможность выступить и заработать хоть каких-то денег — мягко говоря, как грязи. Грубо — как грязи на всем этом не совсем чистом свете.
Перебежчики, сдача информации о заказчиках, срывы выступлений, сливание текстов песен — полный букет да ещё и бантик в придачу, не считая уже и прилагающихся бесплатным пакетом акций уличных разборок и драк.
Паника, правда, быстро отменяется, когда дверь распахивается — в студию входит сначала один Джез, и Ёнгук расслабляется, откидываясь на спинку дивана; когда Пингвин появляется в поле зрения весь, Гук непонимающе щурится, как и Чонёль с Кванмином — Джез вталкивает перед собой в помещение студии худого мальчишку-подростка лет тринадцати.
Действительно худого и какого-то нескладного — скорее всего, из-за ужасно старой, оборванной одежды, которая и новой-то, наверное, выглядела не совсем прилично.
Не успевает никто сказать и слова, как Джез расчетливым ударом в скулу отбрасывает мальчишку на холодный пол, а Ёнгук резко встает, роняя с колен ворохи исписанных листов.
-Что происходит? - вопрос первым срывается вовсе не у Ёнгука, а у Чонёля, тоже вставшего и, скрестив руки, наблюдающего за сценой. Кванмин даже не двигается — как сидел, так и продолжает сидеть за музыкальной установкой, покачивая головой в такт льющейся из висящих на шее наушников музыке.
Словно и не происходит ничего из ряда вон выходящего, а кто-нибудь каждый день притаскивает в студию малолетних пацанов и принимается их избивать.
-А ничего, - выплевывает злобно Джез, - Этот сукин сын всего лишь хотел сдать нашего заказчика на пятнадцатое число каким-то дебилам из Кансогу. Если бы я не отловил эту тварь, мы бы лишились нехилого бабла.
Ёнгук переводит взгляд вниз на мальчишку — тот, видимо, неудачно упал от удара, и сейчас лежит, не двигаясь, неудобно подмяв под себя правую руку. Взгляд из-под неровной челки пустой и бездумный, совершенно равнодушный и безжизненный, словно ему действительно все равно, что с ним могут сделать.
А сделать могут многое — мышей и перебежчиков, за деньги сдающих информацию, не любят нигде, и платят им за такие «одолжения» по не очень приятному тарифу. А их, таких пацанов, довольно много по Сеулу — обыкновенные беспризорники и мелкота, подобной работой надеющаяся обеспечить себе в будущем место в одной из таких улично-музыкальных команд. Как ни крути, а все равно заработок может быть довольно хороший — на заказ возможны не только сами выступления, но и стихи, тексты, музыка, постановка танцев.
Все зависит только от уровня самой команды.
Ёнгук продолжает смотреть на мальчишку и думает, что явно не вовремя тот кинулся сдавать конкурентам полученную информацию — будучи далеким от функций того же Джеза, выцарапывающего группе возможность заработать, как дилер на фондовой бирже трепыхается за ценные бумаги, Ёнгук абсолютно параллельно относится лазутчикам, считая, что каждый зарабатывает на хлеб насущный так, как может. Он, Пан Ёнгук, полагает, что его дело во всей этой круговерти — написать, записать, прочитать, покрутиться на сцене, получить деньги и залечь на дно.
А Джез да — тот бесится.
Бесится и бьет сильно, от души — целится по ребрам и животу, туда, где чувствительнее всего; мальчишка даже не пытается сопротивляться и не кричит, вообще не издавая не единого звука — только на осмыслившихся от боли глазах выступают слезы, прочерчивая на скулах видимые дорожки.
Чонёль и Кванмин спокойно наблюдают за «оплатой по тарифному плану», а Джез, бросая сквозь зубы короткие взбешенные фразы, не собирается останавливаться — когда слезы на лице подростка смешиваются с кровью от попадания в лицо, Ёнгук не выдерживает и коротким ударом в грудь отталкивает Джеза от ребенка, чувствуя, что сам начинает выходит из себя.
Рука у него тяжелая, крепкая — Джез кашляет, согнувшись пополам и уперевшись ладонями в колени. У Ёнгука жестокое желание добавить ещё и ногой по морде, но он сдерживается и только встает над одногруппником, слегка наклоняясь, чтобы негромкие слова были лучше слышны:
-Он тебе чего, мразь, сделал? Хуле ты сейчас тут силушку свою богатырскую показываешь? Ну!
Джез с трудом поднимает голову и кидает взгляд на Кванмина с Чонёлем — те как были статуями, так, впрочем, и не собираются менять как-то свою кондицию. Джез разгибается и с отвращением смотрит на Ёнгука, покрутив пальцем у виска.
-Я тебе, блядь, человеческим языком объяснил, что мы могли лишиться бабла. Нехилого бабла. И если эту суку не выучить хорошим манерам...
-Я, блядь, человеческим языком спросил, чего он тебе сделал, а не в теории мог. Что, сдал? Что, монетки от тебя убежали? - Ёнгуку все сложнее сдерживаться, и он упорно стоит перед так и лежащим на полу мальчишкой, не давая Джезу к нему приблизиться. - Что, киндер-пингви, совсем сгнил в этой поеботе? А?
Джез делает шаг назад и в недоумении расширяет глаза по максимуму, не в состоянии понять, что происходит с Ёнгуком и почему двое дятлов у музыкальной установки всего лишь сторонне наблюдают за происходящим. Джез, конечно, и раньше предполагал, что у Ёнгука не все дома — иную ситуацию сложно представить, если взять во внимание, какие тексты пишет этот парень в свои всего лишь восемнадцать лет.
-Я бы на тебя посмотрел, - с презрением отвечает Джез, уже совсем оправившись от удара в грудь. - Когда из-за этого сукина сына ты бы сидел без пачки сигарет, Пан Ёнгук.
Ёнгук плюет на всякую сдержанность и с размаху бьет Джезу в скулу — удар выходит не скользящим, а ровно таким, как надо, чтобы тот, не успев увернуться, отлетел на стоящий позади стол с аппаратурой, сбивая её на пол и, ударившись поясницей, сполз вниз.
-Не смей, - тихо говорит Ёнгук, делая шаг вперед, к Джезу. - Не смей, сука, примерять себя на меня. Если ты дошел до такого...
Ёнгук с видимым отвращением обводит жестом помещение, указывая на недвижного подростка, боящегося сделать даже лишний вздох.
-Если ты дошел до такого во всей этой дряни, - повторяет Ёнгук, - Ты и парочка твоих дебилов-друзей...
На этот раз Гук с усмешкой и прямо смотрит на Чонёля и Кванмина — Чонёль делает попытку встать и ответить на выпад, но видя, что Ёнгук уже закусил удила, предпочитает промолчать пока и не связываться.
-То ты, - кивает Ёнгук, словно удостоверяя что-то самому себе, - Ты и твои дебилы-дружки — просто самая что ни на есть конченая, поганая гниль. Впрочем, чего можно ещё ожидать — гниль в гнили и крутится, так что рано или поздно процесс должен был завершиться.
-А ты прямо весь из себя святой? - вызывающе спрашивает Кванмин, не обращая внимания на уже пришедшего в себя Джеза. Внимания никто не обращает и на мальчишку, украдкой изучающего потемневшим взглядом Ёнгука, перекидывающего в пальцах какой-то дурацкий детский брелок с кроликом.
-Нет, - спокойно отвечает Ёнгук, разворачиваясь к подростку. - Но по сравнению с вами может и подгнивший, но не совсем пропавший фрукт. А ему, как известно, подрежь бока и сполосни холодной водой — будет все в порядке. Главное — с остальной гнилью не залеживаться.
Ёнгук бросает в широкий карман джинсов брелок и рывком поднимает мальчишку на ноги — тот уже в сознании и почти даже не шатается, когда ощущает под собой землю. Гук, сунув в карманы и руки, направляется к двери — ни Чонёль, ни Кванмин, ни уже поднявшийся на ноги Джез не говорят ему вслед ни слова. Ёнгук открывает железную дверь и переступает через порог, интуитивно оборачиваясь — пацан все ещё продолжает стоять на месте, опустив голову. Джез тоже не двигается.
-Ну пошли, чего встал? - бросает Гук мальчишке, и тот не заставляет повторять дважды, срываясь с места и выбегая из помещения ещё перед Ёнгуком.
Гук молча без представлений закрывает дверь и идет вперед по длинному коридору — хоть подросток и выбежал раньше него, но стоит у выхода из подвала, дожидаясь.
На улице в девять вечера осенью уже совсем темно, и неприветливые огни уличных дворов встречают не очень гостеприимно. Ёнгук морщится и кутается в легкую куртку, радуясь, что не снимал её в студии — так бы и забыл взять, если бы кинул на диван, как всегда. Он идет какими-то длинными окольными путями, выходя их сети хитросплетений улиц своей привычной, одному ему известной дорогой. Ветер задувает за воротник, и руки хоть и не мерзнут, но Ёнгук по привычке убирает их в карманы джинсов — пошарив, нащупывает в них, кроме брелка, ещё и сложенный вчетверо лист.
Под светом рыжего фонаря разворачивает и пробегает взглядом скупые строки: «Even if we can't see the end of the long tunnel, Even if we can't see the end of the long darkness...»
Глаза плохо привыкают к скудному освещению, и Ёнгук подносит лист ближе.
«...We will never fall down till the end - we will fly».
Ёнгук криво усмехается и снова складывает лист, на миг осознавая, что сейчас, уходя, оставил в студии все написанные им ранее тексты — все до единого, потому что в его привычке всегда было носить их с собой все. Мелькает мысль вернуться, но пальцы вновь ощущают шершавость бумаги с единственными тремя строками, и Ёнгук твердо решает, что никуда не будет возвращаться.
Оставил — значит, так тому и быть. Кажется, все-таки самое важное он не забыл.
Ёнгук поднимает воротник повыше и быстрым шагом направляется к автобусной остановке, замечая, что мальчишка тенью движется вслед за ним, и замирает в десятке шагов, когда Ёнгук останавливается в ожидании своего номера маршрута.
Даже в неверном свете уличных фонарей Ёнгук видит, что слез в его глазах уже давно нет, будто и не было адской, как и без объяснений понятно, боли.
-Тебя как зовут, малой? - не оборачиваясь, интересуется Ёнгук, улыбаясь чему-то своему.
-Чунхон, - отвечает, помедлив, мальчишка, и голос у него хриплый и ломкий, словно от долгого молчания. Ёнгук поднимает взгляд на потемневшее небо, на котором из-за туч не видно звезд.
-Ну что, - говорит он просто, - Пошли, Чунхон.
Улыбается Ёнгук впервые за несколько лет искренне.
Гук вздрагивает, когда ему в руки настойчиво суют что-то мягкое — возвращает голову в нормальное положение, фокусирует взгляд и видит перед собой Ёнджэ, пристраивающего ему на колени кролика, чтобы сесть на соседний стул. Первую секунду Ёнгук не слишком одупляет, что вообще происходит, но реальность быстро прикрывает бетонной плитой, когда Ёнджэ, устроившись на сиденье и устало вытянув ноги, произносит:
-Сделали рентген.
Гук молчит.
-Сейчас госпитализация.
Ёнгук согласно кивает с каким-то деревянным видом, словно это не он управляет телом, а кукловод где-то над. Ёнджэ, глядя в стену напротив, чувствует, что Ёнгук может и не требует дальнейших объяснений, но в любом случае имеет на них право. Поэтому и берет недолгую паузу, подбирая слова и пытаясь выстроить в подсознании что-то более или менее понятное. И поменьше теории.
-Переломы там, конечно, есть, но не очень серьезные. Но операция нужна, потому что рентген обнаружил субхориальную гематому, - Ёнджэ трет указательным пальцем бровь. - Это в том месте, где было видно посинение...
Ёнгук скашивает взгляд и раздраженно передергивает плечами.
-Я, конечно, все понял, спасибо, это был очень полезный экскурс и посыл пройтись по медицинскому справочнику.
Ему не то, что бы вообще все равно и вообще не важно то, что пытается объяснить Ёнджэ, но порядком напрягает, что он, Ёнгук, имеет лишь весьма посредственное и отдаленное понимание всех этих медицинских проблем. Ёнгуку хочется лаконичности, кристальности и понятности хотя бы здесь, в реальной жизни — недомолвок и тумана вполне хватает на бесчисленных листах бумаги с начатыми и незаконченными текстами песен.
-Говоря нормальным языком, - Ёнджэ параллельно пытается объяснить ещё и жестами. - Это неприятное скопление крови, которое нужно удалить обязательно. Там несложная операция, но нужная, чтобы ребра срослись потом правильно. Около недели больничного режима, потом на дому ещё недели три, итого месяц реабилитации...
Ёнгук ловит себя на мысли, что одновременно и херово сильно от всех этих понятий и в общем от ситуации, но, с другой стороны, становится намного легче от того, что дело сдвинулось с мертвой точки — на секунду хочется даже сказать Тэхёну громкое «спасибо, чувак», но Гук упорно молчит, полагая, что сейчас не пришло время благодарностей даже в адрес Ёнджэ.
Рано. На улице — поздно, в подсознании — рано.
Кажется, затем Ёнджэ ещё с полчаса мотается по всему зданию клиники с какими-то бумагами, разговаривает с кем-то по телефону и доказывает что-то тетеньке в регистратуре; минут пятнадцать таскает за собой уже почти полностью отключившегося от реальности Ёнгука, который включается только тогда, когда Ёнджэ громко шипит ему, что, де, вот чунхоновская палата — не прозевай.
Ёнгук машинально растягивает за уши кролика, которого так и держит в руках, и смотрит на Чунхона, уже успевшего заснуть — сложно сказать, то ли правда за день устал, то ли дали успокоительное для пущего эффекта. Малой со своими светлыми кудряшками на светлом же постельном белье выглядит очень бледным — Ёнгук заставляет себя подавить противные мысли и думать о том, что скоро уже вся эта круговерть закончится. Ёнджэ жестами показывает сзади что-то, и Гук понимает — пора уходить.
На тумбочке рядом оставляет голубого кролика и, напоследок проведя ладонью по мягким волосам, выходит из палаты, чувствуя, что на сегодня все — лимит эмоций начисто исчерпан.
Отчасти поэтому Ёнгук не любит вспоминать о том, что было когда-то раньше.
-Тебе куда? - спрашивает Ёнгук, поднимая голову и глядя на пасмурное небо, больше темное от облаков, нежели от постепенно наступающего вечера — в клинике они пробыли, по мнению Гука, нереальное количество времени, часов, наверное, восемь, пока улаживали все дела.
-Туда, - Ёнджэ взмахивает рукой в сторону заката. - Мне недалеко, так что пойду пешком.
-Я провожу, - неожиданно даже для себя произносит Ёнгук, чувствуя нечто, сильно смахивающее на смущение, а Ёнджэ, кажется, и не удивлен вовсе — спокойно кивает и, сунув руки в карманы и включив что-то в плеере, прогулочным шагом отправляется по тротуару вдоль центрального проспекта.
Ёнгук догоняет его мгновение спустя, замечая, что Ёнджэ надевать наушники не стал — так и висят на шее, а музыка льется сама по себе. Какой-то, судя по всему, ненапряжный мотив — Ёнгуку спрашивать об этом не очень интересно, и некоторое время они идут молча и медленно, пока солнце совсем не скрывается за горизонтом высотных зданий, и включается ночное городское освещение.
Дальше разговор идет непринужденный и совсем отвлеченный, словно два англичанина под серым лондонским небом обсуждают не изменяющуюся погоду — один что-то вежливо констатирует, другой настолько же вежливо кивает и соглашается; опять, снова, и вновь по такому же кругу. Ёнгука, по сути, тошнит от подобного стиля, но он навязывается сам по себе, хотя вроде и Ёнджэ вполне способен вести себя нормально.
По дороге, когда кончается проспект и незаметно начинаются обыкновенные сеульские улицы, Ёнгук сворачивает к небольшому магазину и, минут на пять нырнув туда, выходит с парой алюминиевых банок пива — жестом одну предлагает Ёнджэ, но тот качает головой, терпеливо ожидая, пока Ёнгук снимет пробу и двинется с места. Ёнгук, правда, двигается, но немного не в том направлении, в котором надо Ёнджэ — переходит дорогу к небольшому скверу и усаживается на первую же попавшуюся скамейку, даже не проверив её на наличие чистоты.
Ёнджэ сначала хочет махнуть рукой и пойти наконец в сторону дома — но на часах уже полдесятого вечера, и каким бы центральным районом ни был Йонсангу, Ёнджэ слегка неуютно по вечерам шататься здесь одному. Поэтому он с секунду в нерешительности стоит посреди дороги, а потом, встряхнув челкой и фыркнув, перебегает узкую проезжую часть, невозмутимо усаживаясь рядом с Ёнгуком. Тот усмехается.
-Правильно, мало ли, какие ублюдки здесь водятся, - Ёнгук обращает слова будто бы в пустоту, запрокинув голову и глядя наверх: Ёнджэ в который раз отмечает, что Гук любит находиться в таком положении. При глубоком дыхании двигается кадык, и Ёнджэ с интересом за ним наблюдает, пока Гук опустошает первую банку пива.
Ёнджэ не представляет, как можно пить подобную дрянь. Не понимает и прекрасно осознает, что совершенно невосприимчив к подобной лабуде — в том плане невосприимчив, что пить совсем не умеет.
-Слушай, Ёнджэ, - начинает Ёнгук, сминая алюминиевую емкость, - А медики любят отвечает на вопросы?
Смятая банка отправляется в урну, вновь чиркает зажигалка, на миг возгораясь блеклым огоньком.
-На непосредственно относящиеся к деловому предмету — да, наверное, - пожимает плечами Ёнджэ, раскачивая пальцами стоящую рядом на скамейке вторую бутылку пива. Прохладная и влажная, но ощущение не противное, хотя на улице тоже не тепло.
-В таком случае, я думаю, мой вопрос будет уместен, - усмехается Гук и одновременно кивает на банку. - Чего не пьешь? Нормальное, я гадости в свое время уже напился — хватило.
-Не люблю, - коротко отвечает Ёнджэ. - Так что за вопрос?
Ёнгуку думается, что этого парня нелегко сбить с темы — похвально, но, впрочем, Гуку этого делать совсем не на руку, а то если бы требовалось, нашел бы способ заболтать мозги.
А ещё Ёнгуку просто дико, буквально до боли в горле хочется узнать, что движет этим странным малым с вечными наушниками на шее и выбеленными умело уложенными волосами — он, Гук, за свою пусть и недолгую, но не слишком разукрашенную радугой жизнь успел понять, что люди без интереса редко что делают. Нет, бывают, конечно, филантропы и прочие альтруисты — если поднапрячься, Ёнгук может даже вспомнить энциклопедические определения этих понятий, но точно знает, что Ёнджэ не смахивает ни на первых, ни на вторых.
Есть в нем нечто, заставляющее сразу подумать о палитре со светлыми красками, но Ёнгук интуитивно ощущает, что и цель какая-то присутствует.
-В чем твой интерес? - Ёнгук задает вопрос прямо, но не выдавая реального объема собственной заинтересованности в ответе; слегка поворачивает голову в сторону Ёнджэ, чтобы отметить реакцию, и видит, что на лице того не появилось ровно никакой выходящей за пределы нормы эмоции.
Только банку чуть не уронил, наклонив слишком низко.
-Интерес? - задумчиво переспрашивает Ёнджэ, фокусируя взгляд на Ёнгуке. - Интерес... Да ни в чем, наверное.
Он передергивает плечами и умелым щелчком открывает банку, а Ёнгук пытается решить, чему удивляться больше — подобному обращению с алкоголем в исполнении Ёнджэ или его быстрым пониманием вопроса: мало ли, про какой интерес можно спрашивать.
Решает удивляться одновременно и тому, и другому, и ничему вообще, понимая, что это ещё далеко не все сюрпризы, которые способен преподнести Ёнджэ.
А сам Ёнджэ тем временем делает большой глоток и ощутимо кривится, явно будучи не в восторге от вкуса — Ёнгук усмехается, де, на кой черт себя насиловать, если не нравится. В Ёнджэ откуда-то появляется прямо-таки ослиная упертость, и он залпом выпивает сразу полбанки, зажмуриваясь и всем видом показывая желание сбежать в кусты.
-Так не бывает, - говорит Ёнгук, когда Ёнджэ открывает глаза и качает головой, и сам, видимо, удивившись собственному порыву.
-Как не бывает?
-Чтобы не было интереса.
Ёнджэ поднимает банку с пивом на уровень глаз и, щурясь в темноте, пытается прочитать мелкий текст на поверхности; бросает бесплодную попытку только спустя несколько долгих минут, когда Ёнгуку начинает казаться, что все — прострация.
-Может, и не бывает, - легко соглашается Ёнджэ, машинально делая ещё один глоток. Морщится уже меньше. - Даже скорее всего, что не бывает. Но давай сейчас удачно сделаем вид, что ты никаких вопросов не задавал, а я вдруг обзавелся синдромом Дауна, или нечто в этом роде.
Шутка не смешная и вообще порядком грубая, но Ёнджэ, судя по виду, уже совсем все равно. Он не глядя бросает в урну уже пустую банку и, покачнувшись от резко вдарившего по мозгу алкоголя, встает со скамейки, явно намереваясь уйти прочь.
И уходит, а Ёнгук даже почти уверен, что не пойдет следом — уверенность эта длится ничтожных пару мгновений, и Гук идет следом, проклиная собственное любопытство, неумение правильно идентифицировать свои поступки и привычку заботиться обо всяких упрямых малолетних ослах.
Они идут по ночным улицам так же молча, как шли до; по дороге, кажется, успевают по инициативе Ёнджэ забраться в несколько дешевых баров и надраться если не до поросячьего визга, то до радужных человечков и зайчиков — точно. Поначалу бармены Ёнджэ не воспринимают и дают от ворот поворот, но он прячет глаза за длинной челкой и требует то, что ему нужно, уже совсем другим тоном — когда Ёнгук слышит изменившийся голос в первый раз, то чувствует, как мурашки делают шикарный марш-бросок от лопаток к пояснице, гиенно пробегаясь по позвонкам.
Что в окраинных, что в центральный, одинаковых по дешевизне барах мутят одну и ту же дрянь — Ёнгук пьет с опаской, привычно тщательно выбирая и осматривая то, что ему предлагают. Для Ёнджэ все намного проще — он не рассматривает и не придирается, просто литрами вливая в себя все, что цветом покислотнее и пахнет поострее.
С точки зрения Ёнгука, медики должны вести себя осмотрительнее. Если, конечно, нет какой-либо причины для подобного поведения — а по взгляду Ёнджэ Гук понимает, что он, этот резон, имеется, раз Ёнджэ спешит влить в себя гадость пострашнее сразу же, как только чувствует, что действие алкоголя ослабевает.
Словно забыть чего-то хочет, а в глазах — страх.
Ёнгука вообще порядком заебал страх как явление — страх за Зело, страх в глазах Зело, страх, преломляющийся в стекле при его, ёнгуковском, взгляде в зеркало. Первый раз, помнится, Ёнгуку хотелось до черта хотелось зашвырнуть в это зеркало молотком, когда увидел в отражении собственных глаз все тот же страх, что и вокруг.
Ёнгук считает, что слишком много этого поганого слова на один квадратный сантиметр мира вокруг него — он недолго терпит разнос Ёнджэ, в который тот, видимо, уходит крайне редко, и хватает его буквально за шкирку ровно за секунду до того момента, как на барной стойке появляется очередная хуеверть цвета жилеток уличных уборщиков.
-Мы уходим, - сквозь шум дап-степа рычит Гук, на которого выпитый алкоголь действует мало — пил и не такое, и намного больше, да и вообще порядком привычный. А вот Ёнджэ ощутимо сносит волной — он цепляется за Ёнгука, обводя того шальным взглядом и неразборчиво что-то говоря будто самому себе.
Ёнгуку на секунду даже жаль пацана становится — представляет, каково будет поутру. А впрочем, Ёнджэ ещё и до дома дойти надо, вернее, Ёнгуку его довести, раз уж на то пошло — а там с вероятностью девяносто процентов находятся родители, и Ёнгуку заранее горько-смешно от их теоретической реакции.
Едва Ёнгук вытаскивает Ёнджэ на улицу, как тот от холодного ночного воздуха слегка проясняется и с оттенком осмысленности снизу вверх смотрит на Гука, на миг отлепившись от его груди, куда был прижат твердыми руками, пока они пробирались через равномерно колыхающуюся толпу к выходу. Тихо стонет и снова утыкается носом в грудь, а Ёнгук вздыхает, понимая, что даже не знает адреса, куда идти.
Собирается даже звонить Тэхёну — тот стопроцентно знает — но Ёнджэ после недолгого стояния на ветру, кажется, вполне приходит себя, чтобы нормально показать, куда следует идти.
Такое просветление по сути своей удивительно, но оно не распространяется дальше, чем на способность тыкать пальцем в нужное направление — Ёнджэ по-прежнему мешком висит на Ёнгуке, и если бы не опыт беготни с Зело на загривке, Гук давно бы плюнул и потащил бы Ёнджэ за воротник прямо по асфальту.
А так — терпит.
Таким макаром они добираются до дома Ёнджэ минут за двадцать — оказывается, совсем недалеко. Ёнгук останавливается перед подъездом с домофоном, красноречиво потряхивает задумавшегося парня, и тот шарит рукой по карманам джинсов — выуживает ключи и не глядя сует их Ёнгуку, бормоча, де, что этаж десятый, квартира бла-бла-бла, в замке вертеть против часовой стрелки.
Ёнгука тянет в нервный смех — надо же, какая кристальная ясность ума при общей неспособности даже передвигаться нормально. Мимоходом Ёнджэ к общему облегчению Гука добавляет, что дома никого не будет — живет он в квартире один.
-Идио-о-от, бля-я-а-адь, - стонет Ёнгук, когда уже в квартире, едва войдя в комнату, Ёнджэ своим пусть и небольшим, но весом едва ли не валит Ёнгука на пол, запнувшись о ворс высокого пушистого ковра. - Ну ты вообще в какашку, чувак...
Ёнджэ наконец отцепляется от Ёнгука и плавно сползает по нему на пол, закидывая руки за голову и совершенно трезвым на слух голосом веля тому повесить ключи на вешалку около входа, закрыть дверь на внутренний замок и пойти поставить чайник. Ёнгук нехило офигевает.
-Ну, в какашку, - согласно и сонно констатирует Ёнджэ, перебирая пальцами пушистый светлый ворс. - Зато теперь не больно...
Ёнджэ адски кривится и сворачивается на ковре в позу эмбриона, обхватывая себя руками и сильно их сжимая, будто стремится сдержать грудную клетку, разваливающуюся на куски. Ёнгук, плюнув на все распоряжения по поводу ключей, экспериментальным методом отыскивает кухню и лезет в холодильник — удачно на полке оказывается бокал с холодной водой, и Гук, отпив походя, несет его в гостиную Ёнджэ, насильно заставляет распрямиться и выпить; тот пьет, захлебывается и кашляет, а потом снова обхватывает руками грудную клетку, точно боится, что какая-то там «боль» вернется снова. Та, что была заглушена алкоголем, как понимает Ёнгук.
-Вставай уже, придурок, - устало говорит Ёнгук, пытаясь заставить Ёнджэ лечь хотя бы на диван. Тот упрямо цепляется руками за ковер и вполне осознанно пинается ногами. Больно пинается, прицельно.
-Интерес, - хриплым голосом начинает Ёнджэ, перевернувшись на спину и вперив уже совершенно осмысленный взгляд в потолок. - Интерес, говоришь...
Ёнгук замирает, напрягаясь и не понимая, каким образом можно было после такого разноса ещё и не забыть, о чем говорили задолго до.
-Мне ничего не нужно, - Ёнджэ трет рукой горло и кашляет. - Просто я знаю, каково это — когда единственное, что остается в жизни, это дыхание. И единственное, что ты можешь сделать, чтобы не сдохнуть — дышать. Дышать через переломанные ребра, буквально в крошку переломанные — дыши, черт побери все, дыши!.. Даже если блюешь при этом кровью. Это адская боль, Ёнгук. И ещё больнее, когда даже не можешь потерять сознание.
Ёнджэ молча снова подтягивает ноги ближе к животу, обхватывая колени руками; замирает, лежа на боку и глядя в одну точку. Ёнгук попросту не знает, что нужно делать — и нужно ли.
-Интерес... О каком интересе ты говоришь? Мне ничего не нужно. Если не нужно и тебе — проваливай нахуй. Дожидайся операции, плати по счету, забирай своего Зело и проваливай нахуй — мне ничего не нужно. Все «спасибо» - в чеке поэтапной оплаты.
Ёнгук молча опускается рядом с Ёнджэ на ковер, сжимая пальцами виски.
-Проваливайте оба — и я больше никогда не вспомню об этой боли.
Ёнджэ закрывает глаза и почти мгновенно, как кажется Ёнгуку, проваливается в сон; на деле же проходит около часа, когда Гук понимает, что Ёнджэ уже спит. Даже не спит, наверное — просто забылся.
Ключи рядом, под рукой — думается, сделай движение, пару шагов и уходи прочь, ведь больше правда ничего не надо. Он, Пан Ёнгук, не имеет почти ровно никакого отношения к этому белокурому мальчишке с акустическими наушниками и идеальным знанием медицинских терминов — так, пересеклись на тропинке реальности.
Думается, сделай пару шагов и уходи прочь, как и сказал сам этот мальчишка, но Ёнгук остается, как однажды остался с Зело.
Как однажды с ним остался Химчхан, как оставался Тэхён; как оставались все они с Чонопом, и поочередно оставались друг с другом.
Ёнгук остается.
________________________________________________________________________
«Even if we can't see the end of the long tunnel
Even if we can't see the end of the long darkness
We will never fall down till the end - we will fly»* — текст песни B.A.P - Unbreakable
Фэндом: B.A.P
Персонажи: Все ребята
Рейтинг: пока что PG-13 за мат
Жанр: Повседневность, ангст, разножанр
Тип: AU, сильно AU
Статус: в процессе, планируется миди
1.1. What's your B(eginning)?
1.2. What's your A(im)?Помещение — пастельных тонов, светлое, но лишь за счет освещения мягких ламп и цвета обстановки; воздух — легкий, но только потому, что вокруг, кажется, находится много кадок с цветами. А так — насквозь пропитан лекарственной сладостью и беспокойством, которое чувствуется даже на языке.
Движения воздуха здесь нет — это немного напрягает Ёнгука, и он, дожидаясь Ёнджэ, несколько раз выходит на улицу и стоит там минут по пять, вдыхая выхлопные газы от автомобилей и почитая это за лучший источник дыхания.
Ёнгук не знает точно, сколько времени занимает обычный рентген, но ни Зело, ни допущенного в кабинет Ёнджэ не видно уже минут двадцать. Гук, сидя на жестком стуле около нужной приемной, вертит в руках телефон с почти набранным номером Ёнджэ — все же сбрасывает, подумав, что сейчас названивать будет как-то не в тему.
Ёнгуку хочется плюнуть на все, развернуться, уйти отсюда и больше никогда не возвращаться; он кидает взгляд на сидящего на соседнем стуле голубого кролика и откидывает голову назад, закрывая глаза и машинально сжимая в пальцах мобильный телефон.
About five years before
...В полуподвальном помещении всегда стоит один-единственный запах: затхлый, с примесью сигаретного дыма и совсем немного — алкоголя. Привычный и не очень противный, по мнению Ёнгука — за пару лет успел привыкнуть и к этому, хотя по-прежнему ощущает себя куда лучше дома, где просто холодно. Зато затхлости нет.
Другое дело, что все равно большую часть времени приходится проводить в этом полуподвале с Чонёлем, Кванмином и Джезом — как-никак, дела группы, пятое-десятое, да и тексты удобнее писать при одногруппниках, чтобы сразу, в случае чего, исправить неполадки. Да и с рифмами, например, тот же Джез помогает неплохо, когда требуется — правда, Ёнгук не любит просить о помощи, поэтому упорно делает все сам, хоть и при ребятах.
С другой стороны — привычка, что все вместе. В одиночку уверенность не ломается, конечно, но снижается на пару баллов.
Вокруг Ёнгука на продавленном диване в хаотическом беспорядке, в котором он один видит систему, лежит упаковка новых ручек, пачка листов формата А4 и сигареты, которые Чонёль заботливо додумался купить по дороге, потому что его, гуковские, закончились, а те, что курят остальные, Ёнгук не воспринимает.
Пока Джез выходит, чтобы переговорить по телефону с очередным заказчиком выступления, Чонёль что-то начитывает в выключенный микрофон, а Кванмин возится со старой аппаратурой в углу импровизированной полуподвальной студии. Всё, как обычно; текст на бумагу ложится довольно ровно, и Ёнгук спокоен, что не приходится мотать нервы, пробуя подобрать такую рифму, чтобы не слить мысль.
«Херали париться-то? Вставляй любое слово и читай с такой мордой, чтобы все подумали, что это тайный, сакральный смысл», - усмехался Джез в таких случаях, а Ёнгук одаривал его таким взглядом, что тот предпочитал замолчать, хоть и был от природы откровенным пиздоболом.
Ёнгук отстукивает ногой по полу постепенно оформляющийся в голове ритм, который тут же подхватывает Кванмин и его записывающая аппаратура; здесь главное — поймать момент, потому что уже через секунду Ёнгук может переключиться на другой мотив, начисто забыв о предыдущем.
Он и забывает, но лишь потому, что цепляется взглядом за зарешеченное окно, выглядывающее максимум наполовину из подвала и не являющееся практически источником света — около него часто сидят снаружи птицы, склевывая выброшенный с этажей сверху крошки хлеба. Воробьи, в основном — маленькие невзрачные пушистые колобки, драчливые ужасно, и почти всегда даже сквозь пыльное стекло слышны звуки их споров.
Кванмина, сидящего в наушниках и колдующего что-то с музыкой, птицы всегда раздражают, а вот Ёнгуку интересно за ними понаблюдать — сейчас у окна, странно повернувшись к нему передом и словно заглядывая внутрь, сидит обыкновенный сизый голуб, изредка взмахивая крыльями.
Рыжие глаза-бусинки за стеклом — Ёнгук щурится, пытаясь присмотреться к голубю поближе; проходит минута, и Ёнгуку начинает казаться, будто птица смотрит на него совершенно осмысленно. Чонёль от души роняет на пол стойку с микрофоном, та дает шикарный отдающийся эхом гул и грохот — голубь мгновенно взлетает, подняв крыльями несколько опавших с деревьев осенних листьев. Словно его и не было никогда. Только листья опустились.
Ёнгук вытаскивает из упаковки новую синюю ручку и, покачивая в такт новой мелодии, быстро набрасывает на листке пару строк, чтобы не потерять.
«Even if we can't see the end of the long tunnel
Even if we can't see the end of the long darkness
We will never fall down till the end - we will fly»*
-Пишется? - бросает вопросительно Чонёль, устраивая стойку обратно и обваливаясь на диван рядом с Ёнгуком. Мебель противно скрипит, и Ёнгук шипит в ответ, пихая товарища локтем в подреберье. - Можно не торопиться, один хер — мы ещё где-то неделю будем на заказ выступать со старыми треками. Твои первые и ещё пара джезовских недавних...
Ёнгук не отвечает — ему абсолютно параллельно, с каким репертуаром выступать в ближайшие две недели — ему только хочется, чтобы этот листок с тремя строками не потерялся в общих завалах, и он складывает его вчетверо, засовывая в карман джинсов. Чонёль, ясно видя, что к общению Гук сейчас не расположен, сматывает удочки к Кванмину, но и там оказывается послан — звуковик пытается сотворить какой-то приличный микс из набросков Ёнгука.
Когда из источников света остается только голая лампочка на потолке, и глаза начинают уставать от бесконечной писанины и бездумных рисунков, когда слова не идут в голову, Ёнгук осознает, что происходит какая-то хрень — оглядывается вокруг, видит, что Чонёль с Кванмином по-прежнему занимаются каждый своим; вроде бы все нормально, но Ёнгук вспоминает, что Джез выходил из комнаты договориться по телефону о выступлении — окей, хорошо, но пять часов за дверью никто по мобильному расшаркиваться не будет.
-Где этот пингвин? - спрашивает Ёнгук, но помещение отвечает ему молчанием: одногруппники удачно нарядились в наушники и вовсю гоняют что-то тяжелое в музыкальном центре. Вставать с дивана и идти вставлять люлей — лениво, поэтому Ёнгук кидает в них сначала закончившейся ручкой, а потом, получив круглый ноль эффекта, запускает в полет лежащих в углу дивана неработающий микрофон.
Тяжелый предмет вписывается в стену чуть выше плеча Кванмина, и тот в шоке стягивает наушники, ошалело покручивая пальцем у виска.
-Я сначала нормально обратился, - пожав плечами, миролюбиво замечает Ёнгук, указав на ручку на полу. - Я спрашиваю, где этот киндер-пингви?
-Джез бы слышал, - усмехается Чонёль.
-А он прекрасно слышал, - Ёнгук поводит плечом и сгребает в кучу все исписанные и изрисованные листы. - Долбоклювик, по моим расчетам, свалил чертовых пять часов назад, где он шляется? Нет, я ничего против не имею, но он забрал вместе со своими листами один мой, а там начало текста.
Кванмин достает телефон и водит им в воздухе, пытаясь словить сеть — находит и набирает номер Джеза. Судя по виду звуковика, трубку на том конце брать никто не собирается — впрочем, звонок перестает быть надобностью насущной, потому что снаружи закрытой двери слышатся гулкие шаги, как если бы кто-то подходил к входу в их «студию».
Там полы обиты металлическими пластинами, поэтому любое приближение живого существа слышно просто прекрасно. Более того, зачастую можно даже определить, сколько человек подходит к двери.
Ёнгук прислушивается и безошибочно определяет, что человек идет не один — как-то подсознательно напрягается, да и Чонёль с Кванмином переглядываются довольно нервно: как никак, а в уличном «бизнесе» есть свои конкуренты, ибо подобных групп, грызущихся за любую возможность выступить и заработать хоть каких-то денег — мягко говоря, как грязи. Грубо — как грязи на всем этом не совсем чистом свете.
Перебежчики, сдача информации о заказчиках, срывы выступлений, сливание текстов песен — полный букет да ещё и бантик в придачу, не считая уже и прилагающихся бесплатным пакетом акций уличных разборок и драк.
Паника, правда, быстро отменяется, когда дверь распахивается — в студию входит сначала один Джез, и Ёнгук расслабляется, откидываясь на спинку дивана; когда Пингвин появляется в поле зрения весь, Гук непонимающе щурится, как и Чонёль с Кванмином — Джез вталкивает перед собой в помещение студии худого мальчишку-подростка лет тринадцати.
Действительно худого и какого-то нескладного — скорее всего, из-за ужасно старой, оборванной одежды, которая и новой-то, наверное, выглядела не совсем прилично.
Не успевает никто сказать и слова, как Джез расчетливым ударом в скулу отбрасывает мальчишку на холодный пол, а Ёнгук резко встает, роняя с колен ворохи исписанных листов.
-Что происходит? - вопрос первым срывается вовсе не у Ёнгука, а у Чонёля, тоже вставшего и, скрестив руки, наблюдающего за сценой. Кванмин даже не двигается — как сидел, так и продолжает сидеть за музыкальной установкой, покачивая головой в такт льющейся из висящих на шее наушников музыке.
Словно и не происходит ничего из ряда вон выходящего, а кто-нибудь каждый день притаскивает в студию малолетних пацанов и принимается их избивать.
-А ничего, - выплевывает злобно Джез, - Этот сукин сын всего лишь хотел сдать нашего заказчика на пятнадцатое число каким-то дебилам из Кансогу. Если бы я не отловил эту тварь, мы бы лишились нехилого бабла.
Ёнгук переводит взгляд вниз на мальчишку — тот, видимо, неудачно упал от удара, и сейчас лежит, не двигаясь, неудобно подмяв под себя правую руку. Взгляд из-под неровной челки пустой и бездумный, совершенно равнодушный и безжизненный, словно ему действительно все равно, что с ним могут сделать.
А сделать могут многое — мышей и перебежчиков, за деньги сдающих информацию, не любят нигде, и платят им за такие «одолжения» по не очень приятному тарифу. А их, таких пацанов, довольно много по Сеулу — обыкновенные беспризорники и мелкота, подобной работой надеющаяся обеспечить себе в будущем место в одной из таких улично-музыкальных команд. Как ни крути, а все равно заработок может быть довольно хороший — на заказ возможны не только сами выступления, но и стихи, тексты, музыка, постановка танцев.
Все зависит только от уровня самой команды.
Ёнгук продолжает смотреть на мальчишку и думает, что явно не вовремя тот кинулся сдавать конкурентам полученную информацию — будучи далеким от функций того же Джеза, выцарапывающего группе возможность заработать, как дилер на фондовой бирже трепыхается за ценные бумаги, Ёнгук абсолютно параллельно относится лазутчикам, считая, что каждый зарабатывает на хлеб насущный так, как может. Он, Пан Ёнгук, полагает, что его дело во всей этой круговерти — написать, записать, прочитать, покрутиться на сцене, получить деньги и залечь на дно.
А Джез да — тот бесится.
Бесится и бьет сильно, от души — целится по ребрам и животу, туда, где чувствительнее всего; мальчишка даже не пытается сопротивляться и не кричит, вообще не издавая не единого звука — только на осмыслившихся от боли глазах выступают слезы, прочерчивая на скулах видимые дорожки.
Чонёль и Кванмин спокойно наблюдают за «оплатой по тарифному плану», а Джез, бросая сквозь зубы короткие взбешенные фразы, не собирается останавливаться — когда слезы на лице подростка смешиваются с кровью от попадания в лицо, Ёнгук не выдерживает и коротким ударом в грудь отталкивает Джеза от ребенка, чувствуя, что сам начинает выходит из себя.
Рука у него тяжелая, крепкая — Джез кашляет, согнувшись пополам и уперевшись ладонями в колени. У Ёнгука жестокое желание добавить ещё и ногой по морде, но он сдерживается и только встает над одногруппником, слегка наклоняясь, чтобы негромкие слова были лучше слышны:
-Он тебе чего, мразь, сделал? Хуле ты сейчас тут силушку свою богатырскую показываешь? Ну!
Джез с трудом поднимает голову и кидает взгляд на Кванмина с Чонёлем — те как были статуями, так, впрочем, и не собираются менять как-то свою кондицию. Джез разгибается и с отвращением смотрит на Ёнгука, покрутив пальцем у виска.
-Я тебе, блядь, человеческим языком объяснил, что мы могли лишиться бабла. Нехилого бабла. И если эту суку не выучить хорошим манерам...
-Я, блядь, человеческим языком спросил, чего он тебе сделал, а не в теории мог. Что, сдал? Что, монетки от тебя убежали? - Ёнгуку все сложнее сдерживаться, и он упорно стоит перед так и лежащим на полу мальчишкой, не давая Джезу к нему приблизиться. - Что, киндер-пингви, совсем сгнил в этой поеботе? А?
Джез делает шаг назад и в недоумении расширяет глаза по максимуму, не в состоянии понять, что происходит с Ёнгуком и почему двое дятлов у музыкальной установки всего лишь сторонне наблюдают за происходящим. Джез, конечно, и раньше предполагал, что у Ёнгука не все дома — иную ситуацию сложно представить, если взять во внимание, какие тексты пишет этот парень в свои всего лишь восемнадцать лет.
-Я бы на тебя посмотрел, - с презрением отвечает Джез, уже совсем оправившись от удара в грудь. - Когда из-за этого сукина сына ты бы сидел без пачки сигарет, Пан Ёнгук.
Ёнгук плюет на всякую сдержанность и с размаху бьет Джезу в скулу — удар выходит не скользящим, а ровно таким, как надо, чтобы тот, не успев увернуться, отлетел на стоящий позади стол с аппаратурой, сбивая её на пол и, ударившись поясницей, сполз вниз.
-Не смей, - тихо говорит Ёнгук, делая шаг вперед, к Джезу. - Не смей, сука, примерять себя на меня. Если ты дошел до такого...
Ёнгук с видимым отвращением обводит жестом помещение, указывая на недвижного подростка, боящегося сделать даже лишний вздох.
-Если ты дошел до такого во всей этой дряни, - повторяет Ёнгук, - Ты и парочка твоих дебилов-друзей...
На этот раз Гук с усмешкой и прямо смотрит на Чонёля и Кванмина — Чонёль делает попытку встать и ответить на выпад, но видя, что Ёнгук уже закусил удила, предпочитает промолчать пока и не связываться.
-То ты, - кивает Ёнгук, словно удостоверяя что-то самому себе, - Ты и твои дебилы-дружки — просто самая что ни на есть конченая, поганая гниль. Впрочем, чего можно ещё ожидать — гниль в гнили и крутится, так что рано или поздно процесс должен был завершиться.
-А ты прямо весь из себя святой? - вызывающе спрашивает Кванмин, не обращая внимания на уже пришедшего в себя Джеза. Внимания никто не обращает и на мальчишку, украдкой изучающего потемневшим взглядом Ёнгука, перекидывающего в пальцах какой-то дурацкий детский брелок с кроликом.
-Нет, - спокойно отвечает Ёнгук, разворачиваясь к подростку. - Но по сравнению с вами может и подгнивший, но не совсем пропавший фрукт. А ему, как известно, подрежь бока и сполосни холодной водой — будет все в порядке. Главное — с остальной гнилью не залеживаться.
Ёнгук бросает в широкий карман джинсов брелок и рывком поднимает мальчишку на ноги — тот уже в сознании и почти даже не шатается, когда ощущает под собой землю. Гук, сунув в карманы и руки, направляется к двери — ни Чонёль, ни Кванмин, ни уже поднявшийся на ноги Джез не говорят ему вслед ни слова. Ёнгук открывает железную дверь и переступает через порог, интуитивно оборачиваясь — пацан все ещё продолжает стоять на месте, опустив голову. Джез тоже не двигается.
-Ну пошли, чего встал? - бросает Гук мальчишке, и тот не заставляет повторять дважды, срываясь с места и выбегая из помещения ещё перед Ёнгуком.
Гук молча без представлений закрывает дверь и идет вперед по длинному коридору — хоть подросток и выбежал раньше него, но стоит у выхода из подвала, дожидаясь.
На улице в девять вечера осенью уже совсем темно, и неприветливые огни уличных дворов встречают не очень гостеприимно. Ёнгук морщится и кутается в легкую куртку, радуясь, что не снимал её в студии — так бы и забыл взять, если бы кинул на диван, как всегда. Он идет какими-то длинными окольными путями, выходя их сети хитросплетений улиц своей привычной, одному ему известной дорогой. Ветер задувает за воротник, и руки хоть и не мерзнут, но Ёнгук по привычке убирает их в карманы джинсов — пошарив, нащупывает в них, кроме брелка, ещё и сложенный вчетверо лист.
Под светом рыжего фонаря разворачивает и пробегает взглядом скупые строки: «Even if we can't see the end of the long tunnel, Even if we can't see the end of the long darkness...»
Глаза плохо привыкают к скудному освещению, и Ёнгук подносит лист ближе.
«...We will never fall down till the end - we will fly».
Ёнгук криво усмехается и снова складывает лист, на миг осознавая, что сейчас, уходя, оставил в студии все написанные им ранее тексты — все до единого, потому что в его привычке всегда было носить их с собой все. Мелькает мысль вернуться, но пальцы вновь ощущают шершавость бумаги с единственными тремя строками, и Ёнгук твердо решает, что никуда не будет возвращаться.
Оставил — значит, так тому и быть. Кажется, все-таки самое важное он не забыл.
Ёнгук поднимает воротник повыше и быстрым шагом направляется к автобусной остановке, замечая, что мальчишка тенью движется вслед за ним, и замирает в десятке шагов, когда Ёнгук останавливается в ожидании своего номера маршрута.
Даже в неверном свете уличных фонарей Ёнгук видит, что слез в его глазах уже давно нет, будто и не было адской, как и без объяснений понятно, боли.
-Тебя как зовут, малой? - не оборачиваясь, интересуется Ёнгук, улыбаясь чему-то своему.
-Чунхон, - отвечает, помедлив, мальчишка, и голос у него хриплый и ломкий, словно от долгого молчания. Ёнгук поднимает взгляд на потемневшее небо, на котором из-за туч не видно звезд.
-Ну что, - говорит он просто, - Пошли, Чунхон.
Улыбается Ёнгук впервые за несколько лет искренне.
Гук вздрагивает, когда ему в руки настойчиво суют что-то мягкое — возвращает голову в нормальное положение, фокусирует взгляд и видит перед собой Ёнджэ, пристраивающего ему на колени кролика, чтобы сесть на соседний стул. Первую секунду Ёнгук не слишком одупляет, что вообще происходит, но реальность быстро прикрывает бетонной плитой, когда Ёнджэ, устроившись на сиденье и устало вытянув ноги, произносит:
-Сделали рентген.
Гук молчит.
-Сейчас госпитализация.
Ёнгук согласно кивает с каким-то деревянным видом, словно это не он управляет телом, а кукловод где-то над. Ёнджэ, глядя в стену напротив, чувствует, что Ёнгук может и не требует дальнейших объяснений, но в любом случае имеет на них право. Поэтому и берет недолгую паузу, подбирая слова и пытаясь выстроить в подсознании что-то более или менее понятное. И поменьше теории.
-Переломы там, конечно, есть, но не очень серьезные. Но операция нужна, потому что рентген обнаружил субхориальную гематому, - Ёнджэ трет указательным пальцем бровь. - Это в том месте, где было видно посинение...
Ёнгук скашивает взгляд и раздраженно передергивает плечами.
-Я, конечно, все понял, спасибо, это был очень полезный экскурс и посыл пройтись по медицинскому справочнику.
Ему не то, что бы вообще все равно и вообще не важно то, что пытается объяснить Ёнджэ, но порядком напрягает, что он, Ёнгук, имеет лишь весьма посредственное и отдаленное понимание всех этих медицинских проблем. Ёнгуку хочется лаконичности, кристальности и понятности хотя бы здесь, в реальной жизни — недомолвок и тумана вполне хватает на бесчисленных листах бумаги с начатыми и незаконченными текстами песен.
-Говоря нормальным языком, - Ёнджэ параллельно пытается объяснить ещё и жестами. - Это неприятное скопление крови, которое нужно удалить обязательно. Там несложная операция, но нужная, чтобы ребра срослись потом правильно. Около недели больничного режима, потом на дому ещё недели три, итого месяц реабилитации...
Ёнгук ловит себя на мысли, что одновременно и херово сильно от всех этих понятий и в общем от ситуации, но, с другой стороны, становится намного легче от того, что дело сдвинулось с мертвой точки — на секунду хочется даже сказать Тэхёну громкое «спасибо, чувак», но Гук упорно молчит, полагая, что сейчас не пришло время благодарностей даже в адрес Ёнджэ.
Рано. На улице — поздно, в подсознании — рано.
Кажется, затем Ёнджэ ещё с полчаса мотается по всему зданию клиники с какими-то бумагами, разговаривает с кем-то по телефону и доказывает что-то тетеньке в регистратуре; минут пятнадцать таскает за собой уже почти полностью отключившегося от реальности Ёнгука, который включается только тогда, когда Ёнджэ громко шипит ему, что, де, вот чунхоновская палата — не прозевай.
Ёнгук машинально растягивает за уши кролика, которого так и держит в руках, и смотрит на Чунхона, уже успевшего заснуть — сложно сказать, то ли правда за день устал, то ли дали успокоительное для пущего эффекта. Малой со своими светлыми кудряшками на светлом же постельном белье выглядит очень бледным — Ёнгук заставляет себя подавить противные мысли и думать о том, что скоро уже вся эта круговерть закончится. Ёнджэ жестами показывает сзади что-то, и Гук понимает — пора уходить.
На тумбочке рядом оставляет голубого кролика и, напоследок проведя ладонью по мягким волосам, выходит из палаты, чувствуя, что на сегодня все — лимит эмоций начисто исчерпан.
Отчасти поэтому Ёнгук не любит вспоминать о том, что было когда-то раньше.
-Тебе куда? - спрашивает Ёнгук, поднимая голову и глядя на пасмурное небо, больше темное от облаков, нежели от постепенно наступающего вечера — в клинике они пробыли, по мнению Гука, нереальное количество времени, часов, наверное, восемь, пока улаживали все дела.
-Туда, - Ёнджэ взмахивает рукой в сторону заката. - Мне недалеко, так что пойду пешком.
-Я провожу, - неожиданно даже для себя произносит Ёнгук, чувствуя нечто, сильно смахивающее на смущение, а Ёнджэ, кажется, и не удивлен вовсе — спокойно кивает и, сунув руки в карманы и включив что-то в плеере, прогулочным шагом отправляется по тротуару вдоль центрального проспекта.
Ёнгук догоняет его мгновение спустя, замечая, что Ёнджэ надевать наушники не стал — так и висят на шее, а музыка льется сама по себе. Какой-то, судя по всему, ненапряжный мотив — Ёнгуку спрашивать об этом не очень интересно, и некоторое время они идут молча и медленно, пока солнце совсем не скрывается за горизонтом высотных зданий, и включается ночное городское освещение.
Дальше разговор идет непринужденный и совсем отвлеченный, словно два англичанина под серым лондонским небом обсуждают не изменяющуюся погоду — один что-то вежливо констатирует, другой настолько же вежливо кивает и соглашается; опять, снова, и вновь по такому же кругу. Ёнгука, по сути, тошнит от подобного стиля, но он навязывается сам по себе, хотя вроде и Ёнджэ вполне способен вести себя нормально.
По дороге, когда кончается проспект и незаметно начинаются обыкновенные сеульские улицы, Ёнгук сворачивает к небольшому магазину и, минут на пять нырнув туда, выходит с парой алюминиевых банок пива — жестом одну предлагает Ёнджэ, но тот качает головой, терпеливо ожидая, пока Ёнгук снимет пробу и двинется с места. Ёнгук, правда, двигается, но немного не в том направлении, в котором надо Ёнджэ — переходит дорогу к небольшому скверу и усаживается на первую же попавшуюся скамейку, даже не проверив её на наличие чистоты.
Ёнджэ сначала хочет махнуть рукой и пойти наконец в сторону дома — но на часах уже полдесятого вечера, и каким бы центральным районом ни был Йонсангу, Ёнджэ слегка неуютно по вечерам шататься здесь одному. Поэтому он с секунду в нерешительности стоит посреди дороги, а потом, встряхнув челкой и фыркнув, перебегает узкую проезжую часть, невозмутимо усаживаясь рядом с Ёнгуком. Тот усмехается.
-Правильно, мало ли, какие ублюдки здесь водятся, - Ёнгук обращает слова будто бы в пустоту, запрокинув голову и глядя наверх: Ёнджэ в который раз отмечает, что Гук любит находиться в таком положении. При глубоком дыхании двигается кадык, и Ёнджэ с интересом за ним наблюдает, пока Гук опустошает первую банку пива.
Ёнджэ не представляет, как можно пить подобную дрянь. Не понимает и прекрасно осознает, что совершенно невосприимчив к подобной лабуде — в том плане невосприимчив, что пить совсем не умеет.
-Слушай, Ёнджэ, - начинает Ёнгук, сминая алюминиевую емкость, - А медики любят отвечает на вопросы?
Смятая банка отправляется в урну, вновь чиркает зажигалка, на миг возгораясь блеклым огоньком.
-На непосредственно относящиеся к деловому предмету — да, наверное, - пожимает плечами Ёнджэ, раскачивая пальцами стоящую рядом на скамейке вторую бутылку пива. Прохладная и влажная, но ощущение не противное, хотя на улице тоже не тепло.
-В таком случае, я думаю, мой вопрос будет уместен, - усмехается Гук и одновременно кивает на банку. - Чего не пьешь? Нормальное, я гадости в свое время уже напился — хватило.
-Не люблю, - коротко отвечает Ёнджэ. - Так что за вопрос?
Ёнгуку думается, что этого парня нелегко сбить с темы — похвально, но, впрочем, Гуку этого делать совсем не на руку, а то если бы требовалось, нашел бы способ заболтать мозги.
А ещё Ёнгуку просто дико, буквально до боли в горле хочется узнать, что движет этим странным малым с вечными наушниками на шее и выбеленными умело уложенными волосами — он, Гук, за свою пусть и недолгую, но не слишком разукрашенную радугой жизнь успел понять, что люди без интереса редко что делают. Нет, бывают, конечно, филантропы и прочие альтруисты — если поднапрячься, Ёнгук может даже вспомнить энциклопедические определения этих понятий, но точно знает, что Ёнджэ не смахивает ни на первых, ни на вторых.
Есть в нем нечто, заставляющее сразу подумать о палитре со светлыми красками, но Ёнгук интуитивно ощущает, что и цель какая-то присутствует.
-В чем твой интерес? - Ёнгук задает вопрос прямо, но не выдавая реального объема собственной заинтересованности в ответе; слегка поворачивает голову в сторону Ёнджэ, чтобы отметить реакцию, и видит, что на лице того не появилось ровно никакой выходящей за пределы нормы эмоции.
Только банку чуть не уронил, наклонив слишком низко.
-Интерес? - задумчиво переспрашивает Ёнджэ, фокусируя взгляд на Ёнгуке. - Интерес... Да ни в чем, наверное.
Он передергивает плечами и умелым щелчком открывает банку, а Ёнгук пытается решить, чему удивляться больше — подобному обращению с алкоголем в исполнении Ёнджэ или его быстрым пониманием вопроса: мало ли, про какой интерес можно спрашивать.
Решает удивляться одновременно и тому, и другому, и ничему вообще, понимая, что это ещё далеко не все сюрпризы, которые способен преподнести Ёнджэ.
А сам Ёнджэ тем временем делает большой глоток и ощутимо кривится, явно будучи не в восторге от вкуса — Ёнгук усмехается, де, на кой черт себя насиловать, если не нравится. В Ёнджэ откуда-то появляется прямо-таки ослиная упертость, и он залпом выпивает сразу полбанки, зажмуриваясь и всем видом показывая желание сбежать в кусты.
-Так не бывает, - говорит Ёнгук, когда Ёнджэ открывает глаза и качает головой, и сам, видимо, удивившись собственному порыву.
-Как не бывает?
-Чтобы не было интереса.
Ёнджэ поднимает банку с пивом на уровень глаз и, щурясь в темноте, пытается прочитать мелкий текст на поверхности; бросает бесплодную попытку только спустя несколько долгих минут, когда Ёнгуку начинает казаться, что все — прострация.
-Может, и не бывает, - легко соглашается Ёнджэ, машинально делая ещё один глоток. Морщится уже меньше. - Даже скорее всего, что не бывает. Но давай сейчас удачно сделаем вид, что ты никаких вопросов не задавал, а я вдруг обзавелся синдромом Дауна, или нечто в этом роде.
Шутка не смешная и вообще порядком грубая, но Ёнджэ, судя по виду, уже совсем все равно. Он не глядя бросает в урну уже пустую банку и, покачнувшись от резко вдарившего по мозгу алкоголя, встает со скамейки, явно намереваясь уйти прочь.
И уходит, а Ёнгук даже почти уверен, что не пойдет следом — уверенность эта длится ничтожных пару мгновений, и Гук идет следом, проклиная собственное любопытство, неумение правильно идентифицировать свои поступки и привычку заботиться обо всяких упрямых малолетних ослах.
Они идут по ночным улицам так же молча, как шли до; по дороге, кажется, успевают по инициативе Ёнджэ забраться в несколько дешевых баров и надраться если не до поросячьего визга, то до радужных человечков и зайчиков — точно. Поначалу бармены Ёнджэ не воспринимают и дают от ворот поворот, но он прячет глаза за длинной челкой и требует то, что ему нужно, уже совсем другим тоном — когда Ёнгук слышит изменившийся голос в первый раз, то чувствует, как мурашки делают шикарный марш-бросок от лопаток к пояснице, гиенно пробегаясь по позвонкам.
Что в окраинных, что в центральный, одинаковых по дешевизне барах мутят одну и ту же дрянь — Ёнгук пьет с опаской, привычно тщательно выбирая и осматривая то, что ему предлагают. Для Ёнджэ все намного проще — он не рассматривает и не придирается, просто литрами вливая в себя все, что цветом покислотнее и пахнет поострее.
С точки зрения Ёнгука, медики должны вести себя осмотрительнее. Если, конечно, нет какой-либо причины для подобного поведения — а по взгляду Ёнджэ Гук понимает, что он, этот резон, имеется, раз Ёнджэ спешит влить в себя гадость пострашнее сразу же, как только чувствует, что действие алкоголя ослабевает.
Словно забыть чего-то хочет, а в глазах — страх.
Ёнгука вообще порядком заебал страх как явление — страх за Зело, страх в глазах Зело, страх, преломляющийся в стекле при его, ёнгуковском, взгляде в зеркало. Первый раз, помнится, Ёнгуку хотелось до черта хотелось зашвырнуть в это зеркало молотком, когда увидел в отражении собственных глаз все тот же страх, что и вокруг.
Ёнгук считает, что слишком много этого поганого слова на один квадратный сантиметр мира вокруг него — он недолго терпит разнос Ёнджэ, в который тот, видимо, уходит крайне редко, и хватает его буквально за шкирку ровно за секунду до того момента, как на барной стойке появляется очередная хуеверть цвета жилеток уличных уборщиков.
-Мы уходим, - сквозь шум дап-степа рычит Гук, на которого выпитый алкоголь действует мало — пил и не такое, и намного больше, да и вообще порядком привычный. А вот Ёнджэ ощутимо сносит волной — он цепляется за Ёнгука, обводя того шальным взглядом и неразборчиво что-то говоря будто самому себе.
Ёнгуку на секунду даже жаль пацана становится — представляет, каково будет поутру. А впрочем, Ёнджэ ещё и до дома дойти надо, вернее, Ёнгуку его довести, раз уж на то пошло — а там с вероятностью девяносто процентов находятся родители, и Ёнгуку заранее горько-смешно от их теоретической реакции.
Едва Ёнгук вытаскивает Ёнджэ на улицу, как тот от холодного ночного воздуха слегка проясняется и с оттенком осмысленности снизу вверх смотрит на Гука, на миг отлепившись от его груди, куда был прижат твердыми руками, пока они пробирались через равномерно колыхающуюся толпу к выходу. Тихо стонет и снова утыкается носом в грудь, а Ёнгук вздыхает, понимая, что даже не знает адреса, куда идти.
Собирается даже звонить Тэхёну — тот стопроцентно знает — но Ёнджэ после недолгого стояния на ветру, кажется, вполне приходит себя, чтобы нормально показать, куда следует идти.
Такое просветление по сути своей удивительно, но оно не распространяется дальше, чем на способность тыкать пальцем в нужное направление — Ёнджэ по-прежнему мешком висит на Ёнгуке, и если бы не опыт беготни с Зело на загривке, Гук давно бы плюнул и потащил бы Ёнджэ за воротник прямо по асфальту.
А так — терпит.
Таким макаром они добираются до дома Ёнджэ минут за двадцать — оказывается, совсем недалеко. Ёнгук останавливается перед подъездом с домофоном, красноречиво потряхивает задумавшегося парня, и тот шарит рукой по карманам джинсов — выуживает ключи и не глядя сует их Ёнгуку, бормоча, де, что этаж десятый, квартира бла-бла-бла, в замке вертеть против часовой стрелки.
Ёнгука тянет в нервный смех — надо же, какая кристальная ясность ума при общей неспособности даже передвигаться нормально. Мимоходом Ёнджэ к общему облегчению Гука добавляет, что дома никого не будет — живет он в квартире один.
-Идио-о-от, бля-я-а-адь, - стонет Ёнгук, когда уже в квартире, едва войдя в комнату, Ёнджэ своим пусть и небольшим, но весом едва ли не валит Ёнгука на пол, запнувшись о ворс высокого пушистого ковра. - Ну ты вообще в какашку, чувак...
Ёнджэ наконец отцепляется от Ёнгука и плавно сползает по нему на пол, закидывая руки за голову и совершенно трезвым на слух голосом веля тому повесить ключи на вешалку около входа, закрыть дверь на внутренний замок и пойти поставить чайник. Ёнгук нехило офигевает.
-Ну, в какашку, - согласно и сонно констатирует Ёнджэ, перебирая пальцами пушистый светлый ворс. - Зато теперь не больно...
Ёнджэ адски кривится и сворачивается на ковре в позу эмбриона, обхватывая себя руками и сильно их сжимая, будто стремится сдержать грудную клетку, разваливающуюся на куски. Ёнгук, плюнув на все распоряжения по поводу ключей, экспериментальным методом отыскивает кухню и лезет в холодильник — удачно на полке оказывается бокал с холодной водой, и Гук, отпив походя, несет его в гостиную Ёнджэ, насильно заставляет распрямиться и выпить; тот пьет, захлебывается и кашляет, а потом снова обхватывает руками грудную клетку, точно боится, что какая-то там «боль» вернется снова. Та, что была заглушена алкоголем, как понимает Ёнгук.
-Вставай уже, придурок, - устало говорит Ёнгук, пытаясь заставить Ёнджэ лечь хотя бы на диван. Тот упрямо цепляется руками за ковер и вполне осознанно пинается ногами. Больно пинается, прицельно.
-Интерес, - хриплым голосом начинает Ёнджэ, перевернувшись на спину и вперив уже совершенно осмысленный взгляд в потолок. - Интерес, говоришь...
Ёнгук замирает, напрягаясь и не понимая, каким образом можно было после такого разноса ещё и не забыть, о чем говорили задолго до.
-Мне ничего не нужно, - Ёнджэ трет рукой горло и кашляет. - Просто я знаю, каково это — когда единственное, что остается в жизни, это дыхание. И единственное, что ты можешь сделать, чтобы не сдохнуть — дышать. Дышать через переломанные ребра, буквально в крошку переломанные — дыши, черт побери все, дыши!.. Даже если блюешь при этом кровью. Это адская боль, Ёнгук. И ещё больнее, когда даже не можешь потерять сознание.
Ёнджэ молча снова подтягивает ноги ближе к животу, обхватывая колени руками; замирает, лежа на боку и глядя в одну точку. Ёнгук попросту не знает, что нужно делать — и нужно ли.
-Интерес... О каком интересе ты говоришь? Мне ничего не нужно. Если не нужно и тебе — проваливай нахуй. Дожидайся операции, плати по счету, забирай своего Зело и проваливай нахуй — мне ничего не нужно. Все «спасибо» - в чеке поэтапной оплаты.
Ёнгук молча опускается рядом с Ёнджэ на ковер, сжимая пальцами виски.
-Проваливайте оба — и я больше никогда не вспомню об этой боли.
Ёнджэ закрывает глаза и почти мгновенно, как кажется Ёнгуку, проваливается в сон; на деле же проходит около часа, когда Гук понимает, что Ёнджэ уже спит. Даже не спит, наверное — просто забылся.
Ключи рядом, под рукой — думается, сделай движение, пару шагов и уходи прочь, ведь больше правда ничего не надо. Он, Пан Ёнгук, не имеет почти ровно никакого отношения к этому белокурому мальчишке с акустическими наушниками и идеальным знанием медицинских терминов — так, пересеклись на тропинке реальности.
Думается, сделай пару шагов и уходи прочь, как и сказал сам этот мальчишка, но Ёнгук остается, как однажды остался с Зело.
Как однажды с ним остался Химчхан, как оставался Тэхён; как оставались все они с Чонопом, и поочередно оставались друг с другом.
Ёнгук остается.
________________________________________________________________________
«Even if we can't see the end of the long tunnel
Even if we can't see the end of the long darkness
We will never fall down till the end - we will fly»* — текст песни B.A.P - Unbreakable
@темы: фанфики, It's B.A.P
-
-
07.02.2012 в 21:20стабильно, второй раз уже
ну как ты это делаешь тт тт
-
-
07.02.2012 в 21:25так, учусь
-
-
07.02.2012 в 21:26-
-
07.02.2012 в 21:28-
-
07.02.2012 в 21:55вообще, последняя сцена очень и очень тт
как жду с замиранием сердца, так и читаю с тем же.
мне бы возможность сейчас подышать... ._____.
-
-
07.02.2012 в 22:03вообще чувствую себя сукой, когда пишу такое про Ёнджэ-
-
07.02.2012 в 22:12О, это же, это же афигенно. У меня прямо слова пропали на последних строках.
Мне нравится как прописан Ёнгук.
Спасибо.
глава стала приятной неожиданностью :3Вообще, у меня взгляд до сих пор шальной. Чуть погодя перечитаю.
-
-
07.02.2012 в 22:20*не слил Ёнгука - гора с плеч хд*
спасибо за отзыв **
-
-
08.02.2012 в 20:32я после этого фика хочу пойти и нажраться, блин
ничего больше не надо... просто прогуляться по барам, нажраться так, что бы не плыли эти картинки перед глазами...
меня с последних строчек в ад... пальцы дрожа т и стаи этих самых... мурашек... противно.
Ёнджэ... ты за что так с ним? я ладно... я Зело перетерпела... Гука с болью его... но Ёнджэ-то...
больно... очень... и до слез...
Выдохнуть бы теперь.
-
-
08.02.2012 в 21:07у каждого свои скелеты в шкафу.. оставим Ёнджэ его интересы, причины и секреты - не пришел ещё тот человек, кому он готов об этом рассказать.
-
-
11.02.2012 в 05:22-
-
11.02.2012 в 11:27-
-
21.02.2012 в 02:50-
-
21.02.2012 в 19:05