Фэндом: B2ST
Персонажи: Ёсоп, Чунхён, Донун
Рейтинг: PG-13
Жанр: Слэш (яой), Ангст, Мистика, Психология, Философия, Hurt/comfort, AU, ER (Established Relationship)
Предупреждения: AU, сильно AU, нецензурная лексика
Размер: мини, 6 страниц, завершен
Закон лимитирующего фактора Либиха в проекции на реальность
Принцип Либиха-Проклятье.
Удар кулаком по скользящей крыше автомобиля — Чунхён ненавидит это. Сегодня Ёсоп опять очнется в крови или виски - а может, они будут смешаны, - и вороново-черный «Каденза» ни в чем не виновен, но Чунхёну все равно.
Он не устал. Ему просто страшно.
Чунхён не помнит точно, когда началось все это — года, может, два назад, когда исчез Донун.
Чунхён ненавидит Донуна — за идеально неазиатский разрез глаз, за слишком красивую улыбку, за светлые волосы, которые ему, Чунхёну, никогда не пойдут; за палки в колеса, за детскую беспомощность, в противовес которой всегда была сила, за искренность и — за Ёсопа. Чунхён ненавидит Донуна — мертвых ненавидеть легче.
Чунхён никогда не желал знать, чем на самом деле был для Ёсопа этот взрослый мальчишка, у которого на три мысли смешливого бреда мог прийтись нож, который не иначе, как под ребра — и никогда не желал думать, как он сам выглядит со стороны. Чунхён просто терпел и молчал, когда Ёсоп заглядывал обеспокоенно в глаза Донуну снизу вверх — будто искал что-то, читал, находил и улыбался потом так, как, пожалуй, ни разу не улыбнулся даже Чунхёну.
А они ведь с детства вместе — Маэстро и Джокер, ещё один удар по крыше «Кадензы». А Донуна Чунхён ненавидит — и за то, что тот посмел погано сдохнуть, даже не попытавшись поломать прямую кардиограммы.
-Мне страшно, - Чунхён тогда впервые услышал от Ёсопа эти слова. - Послушай, мне страшно.
Донуна не было два дня, а потом палата реанимации. Чунхён не знал ничего — и как впервые Ёсоп там провалился в эту временную яму, даже не закрывая глаз.
-Мне страшно, - мертвый голос в трубке. - Чунхён, забери меня отсюда.
Врач сказал, что этот странный мальчик просто кивнул, узнав о том, что Сон Донуна больше нет.
Чунхён не был удивлен.
Когда исчезает лимитирующий фактор для организма, происходит саморазрушение изнутри.
Тогда начались эти «временные провалы». Ёсоп не засыпал — просто замирал на полудвижении, устремив пустой, тусклый взгляд вперед, и в подсознании падал куда-то с обрыва вниз со скоростью, близкой к скорости света, что в одном из свойств теории относительности рождало бесконечное время. Внешне это длилось всего несколько мгновений — Ёсоп вновь начинал двигаться, но мысленно все ещё падал бесконечно быстро и бесконечно вниз, абсолютно не отдавая отчета в своих реальных действиях.
Иногда Чунхён оказывался рядом — и просто обнимал, до боли сжимая руки и не давая сдвинуться с места.
А иногда его не было — и Ёсоп бессознательно, играясь, бил хрупкие стеклянные вещи вроде статуэток и бутылок с дорогим алкоголем, рвал на полоски ткань и бумагу, сжигал фотографии, затапливая их в ванной с полным напором воды. Никогда ничего доходящего до грани — разве что на руках рисовать очень любил.
Острыми спицами, иглами и ножами.
В детстве, Чунхён помнит, Ёсоп обожал разукрашивать руки шариковыми и гелевыми ручками, фломастерами и красками. Когда же впервые увидел кровь, узорами стекающую к запястьям, понял, что игрушки растут также, как и дети.
Провалы не продолжаются более получаса — но этого вполне хватает, чтобы сойти с ума ещё на несколько единиц.
***
Длинные гудки вместо ответа, молчание на стук и звонки в дверь; включенный свет в окнах спальни, прохладный, влажный от дождя бок «Кадензы» у бедра. Чунхён не видит смысла ждать под дверью — это значило бы просто сорваться и расхерачить все к чертям. Взгляд на часы — ещё немного.
Нет смысла биться в глухую стену, если скоро она развалится сама.
Чунхён собирает ладонью прохладные дождевые капли и ненавидит Донуна за что, что происходит теперь. Слизывает влагу с пальцев и ненавидит за то, что через несколько минут снова будет промывать неглубокие царапины на предплечьях Ёсопа, бинтовать руки, собирать осколки стекла и мокрые обрывки сожженных фотографий.
Два года. Чунхён не устал — ему просто страшно, что однажды все зайдет слишком далеко.
-Чунхён.
Ёсоп стоит на пороге — легкая улыбка.
-Двадцать с хером лет Чунхён.
Чунхёну не нужно приглашение, чтобы войти в квартиру — он просто легким движением вталкивает Ёсопа обратно, закрывая за собой дверь; никакой крови сегодня, только в кончиках пальцев забиты осколки стекла — видимо, сам пытался собрать разбитые винные бокалы.
-Прости, - Ёсоп касается рукой плеча Чунхёна, и на белой рубашке остаются крошечные капли сукровицы. - Долго сегодня?..
Чунхён перехватывает руку и тянет ладонь к себе — рассматривает, прикидывая, как лучше реанимировать ранки. Дергает плечом.
-Перестань. Не очень.
Чунхён ненавидит, когда Ёсоп пытается извиниться за эти приступы — извиниться, по сути, за то, в чем невиновен. Чунхён обычно не ищет виноватых — но здесь как-то все само.
Ёсоп виноват только в том, что оказался в один момент слишком слабым.
На кухне обнаруживается как всегда все, что нужно — и перекись, и вата, и бинты; даже более чем — в плюс идет разбитый сервиз китайского фарфора и несколько когда-то неплохих (Чунхён помнит, что бургунди из них было особенно приятным) винных бокалов и пачка разорванных полароидных фотографий из небольшого альбома.
Обложка с одного края обуглена, зажигалка за ненадобностью валяется на подоконнике. Чунхён отворачивается — на фотографиях они втроем.
-Мне больно, - тихо говорит Ёсоп, когда перекись с шипением въедается в крошечные ранки, оставленные осколками бокалов. Сидит он ровно, послушно и не двигается — только смотрит на Чунхёна странным, немного отстраненным взглядом из-под падающей на правый глаз мелированно-русой челки.
Видимо, не отошел ещё до конца — скоро придет в норму. Чунхён и ухом не ведет — бинты тут не нужны, но антисептика ещё больше.
-Терпи, - кидает Чунхён, чувствуя, как перекисью начинает драть горло воздушно-капельным. - Сейчас перестанет.
Чунхён неплохо знает приемы первой помощи — ещё из курса биологии, где всегда какого-то хрена был «сраным отличничком». И о правиле минимума Либиха он тоже знает неплохо.
Ёсоп вздрагивает — а потом злость. Тихая — от этого ещё более страшная.
-Не перестанет, - говорит он просто. - Мне больно.
С нажимом, тяжело. Чунхён понимает — перекись не при чем. И снова, и вновь — по кругу, циклично и неизбежно, как это бывает, они приходят в одну и ту же точку окружности, с которой начали два года назад и которую проходили десятки, даже сотни, кажется, раз.
-Почему он, - Ёсоп, стоя у окна и опершись ладонями на подоконник, оборачивается через плечо. - Не подумал тогда обо мне? Почему он бросил меня здесь?..
Чунхён молчит — только зубы сжимает и пальцы на карандаше, который ломается, как сухая щепка. То ли дерево слабое, то ли ненависть сильная.
-Какого ебаного черта? - У Ёсопа всегда сценарий вопросов один. - Кто ему разрешил?
На смену сжатым зубам приходит невольная, ненормальная слегка ситуативностью улыбка — ты, Соби-я, и здесь остаешься маленьким эгоистичным собственником. Кто разрешил?
Чунхён перестает улыбаться — хватит.
-А разве на это дают разрешение?
Чунхён уходит далеко за полночь — можно было бы, конечно, остаться до утра, но Ёсоп давно не приглашает, а Чунхён не любит навязываться; на попытку помочь с уборкой в ответ получает только смущенно-раздраженный взгляд и покорно отступает — провал не повторится еще несколько дней, так что.
Чунхён вспоминает зачем-то линию периодичности — тогда, два года назад, когда началось все это, приступы были легче и реже. Сейчас — Чунхён проворачивает ключ зажигания «Кадензы» - «Туарег» Ёсопа прочно стоит на подземной стоянке в Чонногу.
Потому что провал может случиться в любую секунду.
Ёсоп долго сидит на краешке стола на кухне и вертит в пальцах половинку полароидной фотографии — а потом, выдохнув легко, разрывает её на крошечные фрагменты, одним движением выбрасывая в открытое окно.
По закону жанра неплохо бы попасть в открытое окно черного «Кадензы», но Чунхён уехал уже давно.
***
Чунхён любит колу так же, как Ёсоп — кофе, но везде один и тот же кофеин, и принцип действия примерно одинаков. Как, в сущности, и в остальном.
Джокер и Маэстро: Чунхён прекрасно играет в карты, Ёсоп — на фортепиано, но везде успех определяет ловкость рук. Ёсоп проигрывает Чунхёну как-то в покер спор на поцелуй — оба пьяные, обоим все равно, но повторять исполненное желания не возникает. У Ёсопа.
Чунхён же это запоминает почему-то навсегда.
Бредово, по сути, выходит — они ведь с детства вместе, но всегда в разных плоскостях и уровнях реальности, где каждый для другого является не тем, кем предполагается. Так и Чунхён для Ёсопа совсем не тот, кто Ёсоп для Чунхёна.
Чунхён понимает это слишком, пожалуй, рано — или как раз вовремя, чтобы понять, осознать и не пытаться даже изменить что-то. Чтобы просто хотя бы не потерять и не жалеть потом ни о чем.
Чунхён делает неохотный, вялый глоток колы и не узнает себя — а как же риск с шампанским вперемешку?
И усмехается невесело — слишком высокая цена, чтобы рисковать.
А потом появляется Донун — и Чунхён впервые узнает, что такое ненависть.
Ёсоп привязывается к этому взрослому мальчишке с покрашенными в розово-голубой цвет прядями волос невероятно быстро, невероятно сильно и невероятно глупо — вплоть до того, что психует от любого неверного движения или слова; Чунхён не узнает его — вся прежняя разборчивость, придирчивость, критицизм и циничность, умело прикрытая милым внешним видом, по отношению к Донуну сводится на нет, уступая место чему-то качественно иному.
Ёсоп не признает любви — это не для него и не про него. Это что-то другое совсем — Чунхён вбивает ладонью по гудку «Кадензы», стоя на пустом перекрестке, и выплевывает раздражение вместе с застоявшейся в горле сладостью от теплой кока-колы.
Он просто отворачивается всегда, когда замечает, как милый мальчик, у которого удар с правой не слабее, чем у него, Ён Чунхёна, заглядывает в глаза Донуна, улыбаясь так, что можно лечь и сдохнуть.
Чунхён циничен порядком — и не фильтрует слов. И своего отношения к Донуну не скрывает. Тот, впрочем. Это понимает — и разве что Ёсоп то ли не замечает, то ли делает вид, что все так, как прежде.
-Не будет уже как прежде, - смеется Чунхён в ответ на совершенно другой вопрос, но Ёсоп, кажется, все понимает.
Уйти Чунхён не может.
Просто потому, что.
***
Не заходить домой — там пусто и слишком много пространства для мыслей; сидеть в автомобиле, слушая, как по крыше барабанят тяжелые, крупные капли дождя, сливающиеся в единое шуршащее полотно. Дорожки воды по стеклам — как слезы.
Чунхён нелогичен — в «Кадензе» так же пусто и одиноко, как и в двухкомнатной квартире на четырнадцатом этаже.
А ещё он слишком хорошо помнит тот первый — и последний — поцелуй.
От Ёсопа пахло совсем не алкоголем, хотя выпил он порядком; только кофе — мягко и немного горько, как лунго или американо, с вкусом более глубоким, чем эспрессо. Губы теплые, податливые — ровно до того градуса, чтобы почти сойти с рельсов.
Неуверенные ладони на плечах, сжатые пальцы и немного вперед — а потом испуганно, мгновением назад, чтобы больше никогда даже не вспомнить.
Было вкусно. Как кофе.
Или кола? Неважно. Чунхёну было вкусно.
А потом — немного тяжело. Как и сейчас.
И всегда.
***
-Почему ты никогда не отвечаешь мне?..
Откат — сильный, бесконтрольный и болезненный; Ёсоп отходит от приступа быстро, но в стиле «сход лавины» - нервно, истерически и накатывающим, как снежный ком, психозом. Руки в крови, где-то дальше — разбросанный набор игл, потому что в этот раз Чунхёна не оказалось рядом. Царапины на предплечьях неглубокие, но почему-то сочащиеся кровью, как открытые раны — комната медленно, но верно наполняется сладковатым, терпким кровавым запахом.
Ёсоп отшатывается назад, как только Чунхён пытается прикоснуться к нему — в глазах мятущийся, неподавляемый страх, больше сходный с какой-то алой, пульсирующей паникой.
-Ответь!
Больше моления, чем требования.
Чунхён беспомощно отступает назад.
-Почему, - тихо, через силу, Ёсопу больно физически, - Он не подумал обо мне, когда уходил?..
Вспышка — мгновенная.
Один шаг вперед, схватить за плечи, притягивая ближе; заглянуть в испуганные, широко распахнутые глаза, сдержать рывок; злость разве что не сдержать — замахнуться с правой, потому что с правой удар сильнее.
Две секунды — Чунхён опускает руку, так и не дотронувшись до Ёсопа.
-Я ненавижу его, - голос у Чунхёна хриплый, как после многих дней молчания. - Слышишь? Ненавижу.
Ёсоп судорожно вдыхает, отступая назад и проводя раскрытой ладонью по шее — оставляя размыто-алые кровавые следы на бледной коже.
-Не надо, - тихо, совсем тихо, едва слышно. - Он хороший.
Чунхён поднимает взгляд.
-Его больше нет.
И впервые видит, как Ёсоп плачет.
***
-Прости меня?..
Ёсоп протягивает руку — забинтованную до локтя — к плечу Чунхёна; замирает на мгновение и, так и не коснувшись, роняет вдоль тела обессиленно, опуская голову с легким выдохом.
-Прости. Чунхён.
«Двадцать с хером лет Чунхён».
Чунхёну не больно уже — когда боль становится привычной, она воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Как вода, кислород, кола. Как кофеин.
-Чунхён, - голос срывается только на мгновение — мягкий, высокий, нежный.
На ноту на одну срывается.
Чунхён обнимает Ёсопа очень осторожно поначалу — и только потом, закрыв глаза и наплевав на все, прижимает крепко и близко совсем, не давая отшатнуться и двинуться даже; утыкается носом в пропахшие как всегда то ли кофе, то ли миндальной косметикой волосы, сжимая зубы и выдыхая судорожно.
-Прости меня.
Но Чунхён только качает головой.
***
-Почему он не подумал обо мне, когда уходил? Ведь это неправильно.
Послушай, а разве кто-то вправе судить?
Чунхён ненавидит все это. И все эти лимитирующие факторы Либиха, без которых вода выливается из бочки и начинается тотальное саморазрушение изнутри.
Чунхён ненавидит то, что Донун был для Ёсопа таким фактором.
Как и то, что Донун тоже называл его Соби.
Кола теплая, в горле оседает вязкой сладостью — но теперь уже нет сил даже выблевать это все подчистую.
***
Вспоминая ленту периодичности и проверяя три раза в неделю матово-синий «Туарег» на подземной стоянке в Чонногу, Чунхён понимает, что боится больше всего того, что однажды все это может зайти за грань.
Как болезни, которые могут быть лишь прогрессирующими. Чаще, тяжелее, гриф «сход лавины» можно считать константной единицей.
Лимитирующий фактор все больше отклоняется от нормы — и дает сильный сбой лишь единично.
Но этого хватает.
***
Много времени позже Чунхён, пожалуй, подумает, что все это случилось слишком рано, что не должно было быть так, что кто-то поспешил — не здесь, а там, где пишут эти идиотские сценарии судеб и жизней. Эй, там, дайте мне чернил и ручку.
Мгновенная потеря ориентации в пространстве, неположенное место перехода пешеходов — высокая скорость и вороново-черный «Каденза» с кем-то неизвестным за рулем, чье фото только позже будет получено с камер магистрального видеонаблюдения.
Ёсоп не придет в себя до самого конца — ни по дороге в реанимацию, ни в ней самой; ни под десятком капельниц и попыток запустить сердце вновь. Кома.
Чунхён узнает обо всем только тогда, когда линия кардиограммы окончательно становится прямой. И только кивает.
Как Ёсоп когда-то — только кивает.
И просит зайти в палату лишь на минуту.
Ёсоп красивый — как всегда, красивый, как детская кукла, такой же бледный и хрупкий; красивый даже сейчас, когда в потолок устремлен задумчивый, мертвый взгляд.
В уголках губ, кажется, улыбка.
Чунхён присаживается осторожно на край постели — касается ещё теплой ладони кончиками пальцев.
-Ты требовал чего-то от него, - едва слышно. - Когда сам оказался не в состоянии сделать это?..
***
Через некоторое время придут данные с камеры магистрального видеонаблюдения — на фото будет зафиксирован человек, имя которого полиция определит как Ён Чунхён.