Иерусалим пропитан святостью, как лестница доходного дома — запахом котлет, капусты и мочи. И нигде в мире этой святостью не торгуют так бесстыдно, нагло и беспардонно, как здесь. (с) И. Губерман
Столица мира, которую мировое сообщество не признает столицей даже отдельно взятого государства. Столица мира без Биг Бена, без Эйфелевой башни, Статуи Свободы и Красной площади. Столица мира, насквозь пропахнувшая ладаном, миррой, кислым ароматом гнусности, крови, фанатизма и несбывшихся надежд. Столица мира — вот и все.
Пока Тель-Авив веселится, а Хайфа вкалывает, Иерусалим — молится.
Последовательность городов в цитате менять согласно желанию расставить акценты.
Я расскажу тебе немного об ИерусалимеЗнаешь, Иерусалим — это то место, которое не влюбляет даже. Нет, возможно, кто-то искренне влюбляется — он прекрасен, я не спорю. Но у меня с ним абсолютно особенные отношения... Как у старого философа, сватающегося к молодой девице со своим монастырским уставом, причем к девице, у которой и своей философии в жизни достаточно. И начинается безумное противостояние двух мировоззрений, где многовековое и устоявшееся в своей фанатичности пытается подавить маленькое и ничтожное, но не собирающееся кидаться в омут кислых эфемерных мечтаний и надежд.
Иерусалим — это слишком тяжело. Тяжело безо всякого приятного вкуса.
Знаешь, я бы сказала, что в этот город не стоит ступать несостоявшимся незрелым юнцом — он покорит тебя, заставить встать на колени и принести присягу верности. Заставит — и не спросит твоего мнения. Иерусалим — старый маразматичный деспот, безумный тиран и рабовладелец, не скупящийся на насилие и тонкие витые плети.
Я не знаю, как я стояла на ногах и как я сумела выйти оттуда самой собой. Я не знаю, как сумела вовремя закрыть глаза и сказать себе, что, мол, эй, не на ту нарвался.
Я не знаю, как я сумела не потерять себя в этом параноидальном круговороте — а он, Иерусалим, кажется, отступил и сказал, что мы ещё встретимся.
Мы встретимся, несостоявшийся любовник. Обязательно встретимся.
Иерусалим — это бесчисленное множество миров в отдельно взятой реальности; Иерусалим давит на тебя тяжестью веков, заставляя нервные узлы с треском лопаться — и смотрит с философской задумчивостью на то, как ты, блядь его, корчишься на узкой мощеной улице, отчаянно желая выблевать все то, что накопилось. Ты видишь его, он не скрывает себя.
Он не скрывает ни своей красоты, ни своей отвратительности.
Он не маскируется — такие шрамы и морщины не скрыть никаким тональным кремом. А вокруг — безумие.
Это — Иерусалим.
Ты входишь в ворота Старого города и попадаешь в ирреальную Вселенную — в этом отеле жил когда-то Марк Твен, да и Бунин, кстати, тоже. А эту крепость назвали крестоносцы крепостью Давида, хотя построил её, кажется, царь Ирод; познакомьтесь — это христианский квартал, а это арабский, это мусульманский и не забудьте, пожалуйста, вытащить кошельки и ценные вещи из задних карманов джинсов. Это — Иерусалим.
Город-вор ваших душ.
Только вот душу ни черта из заднего кармана не вытащишь, чтобы не украли. И он, Иерусалим, этим пользуется.
Биржа метафизики.
Продать суть — вон к тому дилеру, он поможет. Брокеры такими делами не занимаются.
Ты оглядываешься и видишь вокруг этих странных поначалу людей — в черных пальто, брюках и высоких черных цилиндрах; они везде — тебе неуютно, ты смотришь с опаской, ты проклинаешь свою мнительность, ведь ты знаешь об этом, зачем пугаться? Познакомься, это — ортодоксальные евреи, а вон там — специальные столовые для неимущих, где можно купить обед за всего за один, но все же шекель, потому что иудаизм не признает подаяния без минимального труда. Познакомься, один из них за символическую плату повяжет тебе на запястье красную нить на счастье при выходе от Стены Плача. Не забудь идти спиной вперед...
Через несколько часов они перестают казаться тебе чужими. Иерусалим начинает свое темное дело.
Он начинает подчинять тебя себе, но ты стоишь и, сжав зубы, качаешь головой. Нет даже грязных слов. Слов просто нет. Никаких.
Главное — держаться на плаву.
Узкие улицы, раскопанные древние, больше схожие с фешенебельными туннелями — посмотри в стекло вниз и увидишь ещё более глубокие иерусалимские улицы. Возможно те, по которым ходил Иисус, если ты, конечно, веришь во все это. Развернись и уйди, если чувствуешь, что можешь сломаться.
Подняться в Иерусалим. Спуститься с Иерусалима. Не войти и выйти, не въехать и не выехать. Подняться и спуститься. Уйди, если чувствуешь, как от смены давления по губам текут струйки крови.
Ты ищешь себе хамсу. Красивую серебряную хамсу, чтобы сверкала на солнце, чтобы на цепочке серебряной была — в три оборота вокруг запястья. Изящное кубическое плетение цепочки, высшая проба.
Еврейский квартал — ты выкладываешь около ста долларов.
И теперь Иерусалим всегда с тобой — в три обхвата вокруг запястья чистым серебром. Тебе никуда от него не деться — ты сглупила, но не встала на колени. Мы ещё встретимся, несостоявшийся любовник?..
Пугливые иерусалимские кошки. Ты протягиваешь руку — ты, к кому идет любое, даже самое пугливое или злое животное. Но они убегают — чумазые котята и кошки. На правом запястье при движении мягко звенит серебром сине-белая, выложенная вспыхивающими на солцне камнями хамса — оберег.
Послушай, ты вправду будешь оберегать меня? Ты, маразматичный деспот и тиран?.. Я не верю тебе. Ты облит кровью и пахнешь ладаном.
Меня тошнит от запаха ладана, с детства тошнит, я с трудом могу находиться в стенах твоей жемчужины Храма Гроба Господня. Выпусти меня отсюда.
Я ненавижу тебя. Или настолько же привязалась к тебе — послушай, отпусти, не нужно, я уеду ведь далеко. Уеду на дурацкой серой Панамере, сбегу от тебя — и вернусь. Слушай, Иерусалим, я вернусь. Я не знаю, почему у нас с тобой все так вышло. Я не знаю, почему мне было так тяжело.
Знаешь, Иерусалим — это не наш мир. Это другой мир.
А я всегда мечтала жить в другом мире.
Не отпускай меня. Обхватом в три оборота вокруг запястья серебром — это слишком крепко, чтобы хоть когда-нибудь суметь разорвать эту цепь.
~