Фэндом: Block B
Персонажи: ZiKwon + будут прибавляться
Рейтинг: PG-13
Жанр: повседневность, джен, слэш, юмор, ангст, психология, философия, недоромантика
Предупреждения: AU, сильно AU, обсценная лексика as always
Размер: Макси, 13 частей, завершен
(!)Как-то так само вышло, что несвязные драбблы повязались все каким-то странным образом, а автор _забыл_ проконтролировать себя; так что теперь, пожалуй, - встречаем сюжетно связанные однострочники, у которых будет свой логический финал.
Статус: в процессе
От автора: Я Кэп. Вопросы?
Надписи #1-4
Надписи #5-7
Надписи #8-9
Надписи #.ps.8-11
Надпись #12Надпись #12
Юквон пропадает перед Рождеством — в середине декабря 201n года.
***
Аномально холодная зима в этом году — декабрь встречает Сеул морозным, далеко ниже нуля воздухом, обложным жемчужно-серым небом и короткими поначалу, а затем все более сильными снегопадами; чистые прежде дороги покрываются ровным белым пологом, который через несколько часов на проезжих частях превращается в грязное болото, а во всех остальных местах собирается в высокие сугробы у обочин дорог.
Холодно — люди одеваются в теплые куртки, шарфы и часто смешные вязаные шапки с рождественскими помпонами. Холодно - и Сеул одевается в Рождество: гирляндами, елками и празднично оформленными витринами магазинов, сохраняющимся на крышах домов и ветвях деревьев снегом, желтыми фонарями в парках, «Last Christmas» Джорджа Майкла и «White Confession» дебютировавших уже довольно давно Infinite.
Сеул готовится родиться заново — а Юквон пропадает где-то в середине декабря.
Первые несколько дней никто ничего не замечает — кому замечать?
Зико старательно прогуливает сессию, заявляясь в университет только в крайних, совсем ахтунговых случаях; Кён, конечно, кидает на бывше-настоящего друга странные, неодобрительные взгляды, но ничего не говорит — и кивает-то едва при встречах лицом к лицу. Юквон не приходит день, два — в группе его не отмечают даже как прогульщика.
Просто не вспоминают.
В первый день его отсутствия на занятиях в школе искусств Минхёк воспринимает нормально — в последние дни Квон выглядел не то чтобы усталым, но каким-то задумчивым и совсем «в себе». Перенапряжение, подготовка к праздникам, усталость, сессия — мало ли? Минхёк смотрит в отражение зеркала, стоя перед ним в пустом танцевальном зале — занятие давно окончилось, но ни желания, ни сил идти домой почему-то нет.
Поздно вечером Минхёк набирает домашний квоновский номер — тот практически всегда берет трубку, но сегодня только долгие гудки, а за тем отключение соединения. Несколько раз — одно и то же, а про мобильный как-то сначала забывается.
Где-то с соседнем районе Чихо, лежа на кровати и закинув руки за голову, рассматривает потолок, обложившись университетскими лекциями и надеясь, что они сами впитаются в мозг воздушно-капельным путем — и засыпает, видя во сне какие-то мятущиеся сплетенные тени, холодные и вязкие, как промозглый ночной воздух.
Сон длится всего несколько минут — Чихо резко открывает глаза, дыша тяжело и рвано, и набирает на мобильном сразу почему-то номер Юквона, слыша в ответ лишь длинные гудки. Никакого «абонент временно недоступен», просто длинные гудки, словно абонент смотрит задумчиво на дисплей телефона и качает отрицательно головой.
И Зико думает, что Квон, наверное, просто сильно устал за день.
С утра Минхёк поднимается раньше будильника, на автомате бредет в ванную, чистит зубы и, глядя в зеркало на измазанные в пасте губы, торопливо облизывает их и нашаривает в коридоре мобильный. Все те же длинные гудки, и Минхёк впервые чувствует давящее, неприятное чувство в груди. Наскоро выпив чашку чая, Минхёк одевается и, глянув на часы, решает, что до университета ещё можно успеть сбегать туда, где прямо-прямо, довольно далеко, но не сворачивая на протяжении всей дороги.
Едва он сдергивает куртку с вешалки, как раздается звонок на мобильный — Минхёк, не глядя, принимает вызов, пытаясь попасть рукой в рукав.
-Гроза морей и окиянов, князь использованных чайных пакетиков, повелитель пыльных швабр в танц-залах, - Джэхё просто в своем стиле, это нормально. - Отчего не почиваете вы в своих опочивальнях?..
Минхёк сдавленно мычит что-то, на что олльчан на том конце провода насвистывает какой-то прилипчивый мотивчик.
-Ты мне буренушку не изображай, я по делу, - Джэхё просто фантастически переключает чувствительный тумблер настроений. - Ты в универ ко скольки?
-Впритык, - отвечает Минхёк, застегивая куртку. - Надо заехать кое к кому.
Джэхё с секунду молчит.
-Осторожнее там, - говорит, наконец, неохотно. - Встретимся после первой пары.
И кладет трубку. Минхёку становится холодно — то ли сквозняк, то ли ещё чего.
К дому Юквона Минхёк из-за вновь срывающегося снега добирается только через полчаса — долго давит на входной звонок, слыша в ответ только глухое гулкое эхо, и приваливается спиной к двери, отказываясь понимать, что происходит. Пробует стучать пальцами и вновь звонить, набирает мобильный и с мобильного домашний; единственное, что меняется — раздается скрежет когтей по плинтусам и кошачье мяуканье.
Квона дома нет.
Минхёк отличает по «голосу» Оскара.
Времени до первой пары — в обрез, хватает только на то, чтобы добраться до университета; выскочив из подъезда на улицу, Минхёк лицом к лицу сталкивается с Чихо, переминающимся с ноги на ногу и дышащим на замерзшие руки. Минхёк удивленно вскидывает брови и делает шаг назад.
-Зико?..
Чихо дергает плечом и щурится — тоже явно удивлен. Минхёк чувствует, как накатывает мгновенная, ослепляющая злость, сразу же, впрочем, притупляющаяся вязким чувством нервоза.
-Его нет, - резко и отчасти грубо кидает он, быстрым шагом проходя мимо Чихо, который не двигается с места и лишь оглядывается вслед, скривив губы. - Поищи в универе — в конце концов, если помнишь, вы с ним вместе учитесь.
Зико отворачивается и вскидывает голову наверх, к многоэтажке — он по-прежнему не знает, какие из этих окон — Юквона.
-Его там нет, - говорит он негромко и, постояв на месте с минуту, уходит следом за Минхёком, но уже другой дорогой.
Юквон не появляется ни в университете, ни в школе искусств. На обратном пути домой Минхёк снова звонит в его дверь — в ответ ничего, кроме гулкого эха дверного звонка и кошачьего мяуканья, на этот раз сдвоенного и какого-то слишком отдаленного, будто коты находятся не здесь, а в другом мире, и звуковые волны — лишь эффект отражения от места истончившейся материи.
Проходит ещё один день.
Минхёк срывает мобильный, но по-прежнему — ничего, кроме долгих гудков, будто абонент устало смотрит на дисплей и отрицательно качает головой. Час, два, три — мыслей никаких, пары впустую, Джэхё только поджимает губы и отворачивается, зарываясь лицом в локоть.
Сеул живет по-прежнему, окрашиваясь в ало-белые рождественские оттенки — от леденцов на прилавках и шарфов полосатых до объемных 3D-гирлянд на ветвях деревьев и электронных рекламных баннеров в центре столицы; Сеул живет по-прежнему, и никому ни до чего нет дела — а Чихо приходит на пары, сдает несколько зачетов и вновь уходит, словно провалившись в какой-то бездонный омут.
Кён смотрит со стороны и, как Джэхё, зарывается лицом в локоть — забыто, непонятно, отдаленно. Где-то в это же время олльчан с треском ломает в пальцах карандаш, когда Минхёк встает и уходит посреди общей для них пары — психует, пинает ногой его стул и роняет голову на руки, закусывая губы и молча проглатывая все, что вертится на языке.
Минхёк полчаса простаивает у закрытой двери юквоновской квартиры, где не слышно уже даже котов.
Проходит ещё один день.
Юквона находят в переулке южных окраин Кымчхонгу.
***
Просто когда раздается короткий звонок на мобильный, Минхёк ощущает, как что-то внутри обрывается.
Там, глубоко, незаметно, чутко — с силой и неизбежно.
-Господин Ли Минхёк? - Номер неизвестный, голос сухой, канцелярский и немного усталый. - Я вас не отвлекаю?
Минхёк только головой качает замороженно — на том конце провода этого не видно, но собеседник, наверное, чувствует.
-Знакомы ли вы с неким Ким Юквоном?
Кивнуть. Сказать что-нибудь. Давай, говори.
-Да.
-Подъезжайте.
Идет снег — белый, совсем белый, легкий и мягкий, даже, наверное, теплый. Падает на скулы, губы и ладони, тут же истаивая прозрачными, как слезы, каплями.
Сеул живет — и готовится к тому, чтобы скоро родиться заново.
А на месте Минхёку сообщают о том, что Юквон умер ещё сутки назад.
***
Нет веры. Ни веры, ни жизни. Ничего в этом мире нет — только пустая, никому не нужная оболочка.
Минхёк, убрав руки в карманы, стоит напротив белой от изморози стены здания в этом узком переулке — нет веры, нет жизни. Только белый-белый снег.
Кажется, вокруг много людей — да, действительно много, и все они без устали говорят что-то, суетятся и разбегаются косяками, как рыбки-клоуны; кажется, ему, Минхёку, сообщают что-то о том, что его номер был последним в списке практически набранных на телефоне погибшего. Просто, видимо, не успел.
Не успел нажать кнопку вызова. Кажется, у него, у Минхёка, спрашивают что-то. Кажется, куда-то ведут.
Нет, он стоит на месте. Нет движения.
Нет веры, нет жизни.
-В черновиках остались сообщения, при отправке которых прошел сбой. Некоему У Чихо — знакомы ли вы с ним?
Какое право вы имели. Минхёк впервые поднимает взгляд — и молчит.
-Текст короткий: «Прости». Не мог ли это быть акт самоубийства?
Какое, блять вас, право. Минхёк, кажется, не выдерживает — бьет поддых и добавляет в живот.
Автоматически.
Больше никаких вопросов.
Идет снег — белый-белый, как кожа Юквона. Мягкий, легкий и холодный — впервые, как сам Юквон.
Он так и сидит, привалившись спиной к стене здания и согнув одну ногу в колене — излюбленная, самая удобная поза. Куртка осенняя, не по сезону, расстегнутая и открывающая побелевшие от холода ключицы — а под курткой лишь тонкая серая футболка.
Рука, безвольно опущенная вдоль тела — внутренней стороной ладони вверх, с ярко обозначившимися дорожками бледно-голубых вен.
Волосы растрепанные, припорошенные снегом и инеем — белый, ало-рыжий, белый, ало-рыжий, как рождественские фонари и игрушки.
Голова, опущенная на грудь — Минхёк осторожно присаживается рядом, аккуратно и мягко двумя пальцами поднимая подбородок. Лицо белое, как снег, симметричное, как идеал.
Идеально, совсем идеально симметричное — страх, неуловимый, белый страх.
Глаза распахнутые широко — темные, пустые, обрамленные спутавшимися от замерзшей влаги ресницами. Мертвые, совсем мертвые глаза.
Идет снег — падает незаметно легким и белым пологом, оседая на коже и волосах.
Минхёк собирает со своих губ растаявшие снежинки — а на губах Юквона они уже не тают.
Только оседают легким пологом, как и на скулы, ресницы и открытую шею.
Минхёк, медленно протянув руку, мягко опускает вниз его веки.
Нет веры.
Ни веры, ни жизни.
***
Кажется, потом проведут экспертизу — Минхёк не знает, Минхёк не помнит, нет веры, нет жизни. Скажут, что в крови не обнаружено ни алкоголя, ни наркотиков; стабильное здоровье — никаких нарушений, приступов и отклонений, просто сердце вдруг биться перестало.
Перестал человек дышать. Так бывает.
Бывает ли?
Кажется, спросят потом, к кому из родственников обратиться — ни к кому. Нет никого — правда, нет. И Минхёк ответит: «Я сам».
Голос — чей-то чужой, но так тоже бывает, когда нет веры, нет жизни.
И его оставят в покое — а потом придет Она.
Пустота — кристальная и совершенная, как симметрия черт мертвого лица.
Знаешь ли ты, как умирают кошки?
Они просто ложатся и перестают дышать. Знаешь ли ты?..
-Знаю, - ответит Минхёк.
«Теперь знаю».
И Она не уйдет.
На улицах будет играть Джордж Майкл и чья-то «White Confession» - и идти белый, совсем белый и мягкий, почти теплый снег, тающий на губах и остающийся иногда инеем на ресницах. Будут звенеть колокольчики, обвитые бело-красными лентами.
А Минхёк придет скоро к дому Юквона — и долго будет стоять перед дверью, не нажимая кнопки звонка и не стуча.
Просто будет стоять и ждать — ждать, наверное, того, чего больше никогда не будет.
Потому что нет ни веры, ни жизни.
Надпись #13Надпись #13
Есть в объективной реальности особая такая анестезия, действие которой всецело бесконечно — сферическая Пустота объемом в число N, когда с увеличением радиуса в два раза этот объем увеличивается не менее, чем в восемь.
***
-Я сам, - говорит Минхёк и теряется где-то в другой реальности, забывая подбирать слова в ответ на вопросы и хоть как-то реагировать на то, что происходит вокруг.
-Я сам, - говорит Минхёк, чувствуя, как внешние оболочки реальности закручивают его в своей радужный омут, швыряя в разные стороны и заставляя то и дело терять сознание.
-Я сам, - говорит Минхёк, и никто больше не задает вопросов.
Минхёк забирает из мгновенно опустевшей квартиры котов — они долго не идут на руки и лишь испуганно жмутся по углам, всякий раз отшатываясь и теряясь, когда он пробует протянуть руку. Уставшие и тихие, но живые — Оскар приходит к Минхёку первым и доверительно утыкается холодным носом в ладонь, так и замирая надолго, словно пес, чувствующий любые волновые изменения.
А Чихо так и не приближается — и Минхёку приходится выманивать его хитростью, а потом встречать долгие и обвиняющие взгляды огромных желтых, словно ночные фонари, глаз. Коты молчат — ни звука, ни шороха, и движений практически нет. Коты молчат — а может, и говорят что-то, но Минхёк их не понимает.
Он не умеет разговаривать с кошками.
Несколько предрождественских дней, словно в пелене — найти наличные, потому что счет Юквона в банке заблокирован, решить вопросы с имуществом, потому что квартира уже опечатана, долго стоять посреди улицы и ловить губами снег, сжимая в пальцах деньги и бумаги. «Я сам», - говорит Минхёк самому себе и зарывается руками в пелену снега, замораживая чувства и ощущения начиная от кончиков пальцев. Они немеют — как и все, к чему притрагивается неуемный, кристальный и непрекращающийся холод.
Минхёк долго бродит по городу, не глядя по сторонам — старые, давно забытые улицы, улицы новые и совершенно не знакомые, переулки, кварталы и переходы; автострады, магистрали, спид-вэи и хай-вэи — не глядя, совсем не глядя по сторонам. Мир вокруг — лишь оболочка, потому что нет ни веры, ни жизни.
Минхёк не ходит в университет эти последние дни и не объясняет никому ничего; бросает занятия в школе искусств, потому что вдруг исчезает на них время, и очень редко берет трубку мобильного, все больше ограничиваясь сбросами и коротким «прости, я занят».
-Послушай, Мин, - говорит Джэхё однажды, после очередного сброса вызова просто появляясь в дверях минхёковской квартиры. - Перестань. Просто перестань — ты живешь, ты здесь, прекрати замуровывать себя в стене добровольцем. Ты никому и ничем так не сделаешь лучше.
И молчит, стоя по-прежнему на пороге — как и Минхёк, забывший вдруг, что друзей вообще-то принято пускать хотя бы в прихожую.
-Ты знал, - говорит Минхёк хрипло, не глядя на Джэхё. - Ты всегда все знаешь.
Хё зябко передергивает плечами — тонкое пальто, жертва моды, морозы на улице.
-Знание, Минхёк, оно такое — есть, но часто бездейственно, как теория танца на практике. К чему теория, законы и закономерности, когда нужно двигаться и чувствовать?..
Больше Джэхё не появляется — и только улыбается грустно откуда-то с передних парт в аудитории на общей паре, когда Минхёк единственный раз приходит, чтобы элементарно обозначить хотя бы свое присутствие.
-Ты знал, - повторяет Минхёк просто, а Джэхё так же просто пожимает плечами.
-Это неважно.
И Минхёк думает, что это, наверное, и правда неважно.
Уже неважно.
По-прежнему идет снег — что ему, белому? Покрывает Сеул все новыми и новыми покрывалами, сверкающими на солнце, не давая серости окрасить настоящий цвет; холодит окна и капоты автомобилей, осыпается шапками с потревоженных редкими птицами ветвей деревьев, тает на губах и скулах, стекая по лицу тонкими и теплыми каплями воды, заменяя слезы, которых нет.
***
Это Рождество Минхёк встречает в одиночестве.
Как и Зико, и Кён почему-то, и Чихун с Тхэилем где-то за городом; как почему-то и Джэхё - в одиночестве, где только банка кока-колы на краю стола, пара книг и таймер на полночь, чтобы успеть загадать желание.
Это Рождество для всех почему-то — в одиночестве.
Только Джэхё, одевшись в кои-то веки потеплее и обвязав лицо шарфом, ближе в полуночи приходит к дому Минхёка, помахивая веточкой омелы — и долго стоит под окнами, щурясь и высматривая желтый квадрат света. Он точно знает, что Минхёк не выйдет — холодно, темно и морозно, но почему бы и нет? Хё переминается несколько минут с ноги на ногу, то и дело поглядывая на часы. Почти полночь.
Есть у них традиция такая — желания, загадываемые в полночь, сбываются. Только у них, познакомившихся пять лет назад на первом курсе университета на одной из общих пар по истории культуры.
Почти полночь — уже полночь. Джэхё встряхивает омелу и поднимает глаза к минхёковским окнам.
-Дорогой Санта...
Голос сиплый с холода, и Хё прокашливается, оттягивая шарф от губ.
-Санта, - начинает он чуть громче и увереннее, разглядывая веточку омелы и разговаривая словно бы с ней. - Дорогой Санта, я знаю, что ты, морозный старикашка, существуешь. Я знаю, не спорь со мной. Санта, я в этом году...
Короткий, тоскливый взгляд на окна.
-В этом году я не хочу ничего для себя. Дорогой Санта, сделай так, чтобы у него было все хорошо — а если невозможно это, то хотя бы так, чтобы... Дорогой Санта, сделай уже что-нибудь, потому что я, кажется, уже не могу ничего.
Джэхё смотрит на омелу в последний раз и кидает её в снег, убирая руки в мягкие, грующие рукава и поднимая повыше ворот пальто.
-Дорогой Санта, ты только не забудь. Хотя бы немного.
И Джэхё уходит, то и дело оглядываясь назад — то ли на ветку омелы, то ли на вереницу собственных отчетливых следов, то ли на окна Минхёка, в которых не горит свет.
И становится немного теплее.
***
А Чихо Минхёк рассказывает обо всем только через неделю — после Рождества.
Чихо долго ничего не говорит; просто стоит, опустив голову и убрав руки в карманы - минуту, две, три, а может, и все пять. А потом срывается, до боли сжимая пальцами плечи Минхёка и оставляя на них красные следы, обязательно обещающие стать сизо-синими следами — и отталкивает прочь, в бессилии опуская сжатые в кулаки руки.
Чихо, наверное, рефлексирует — Минхёку все равно. Чихо, наверное, не сдерживается и бьет в челюсть — или в скулу, или нос ломает, может, просто классический поддых или живот. Минхёку все равно — только капля крови на правом уголке губ, но кровь эта безвкусная и холодная, потому что воздух вокруг далеко ниже нуля и не терпит проявлений жизни.
Чихо, наверное, опускается бессильно в снег — его вокруг много, аномально много и мягко. Это ведь Чихо? Минхёку все равно — глаза режет от бесконечной яркой белизны.
Нет веры, нет жизни.
И Чихо поднимает взгляд.
-Просто скажи мне, почему только сейчас.
-Скажи — я имею право на ответ.
Ты ни на что не имеешь права.
-Говори. Почему?
Я не знаю. Нет права, нет веры, нет жизни.
Ничего нет. Я не знаю.
-Почему, Минхёк. Мне ничего не нужно — просто скажи мне, почему он так? Зачем?
В глазах Чихо, темных и раскосых — кажется, отдают прозрачные капли растаявшего на ресницах снега. На его ресницах снег тает.
На ресницах Юквона — нет.
И нет злости, нет ненависти — просто бесконечная Пустота объемом в число N, а ещё голос хриплый из-за долгого молчания и глаза уставшие без сна, но видящие все ещё отчетливо и ярко. Бело-ярко.
Минхёк смотрит на Чихо прямо — хотя хочется только уйти, так и не сказав ничего. Как сам Чихо молчал годами — так и Минхёку теперь ровно так же.
***
Минхёк говорит всего несколько слов — они, эти слова, растягиваются в длинную металлическую проволоку, которую только тронь — и она, ожившая мгновенно под механическим импульсом, сплетется оковами и шипами с коррозией на концах, чтобы любое проникновение в плоть — медленное заражение и неминуемый летальный исход.
Минхёк говорит всего несколько слов.
-Это так благородно — убиваться из-за того, на кого тебе было насрать. Заткнись, Чихо — я все знаю и без тебя. Тебе, Зи Ай Си Оу, давно стоило вырасти из детских штанишек — а ещё попросить кого-нибудь умного рассказать тебе, о чем можно молчать, а о чем молчать нельзя. Например, Юквона — он бы порассказал на эту тему много интересного.
Минхёку тяжело — кажется, что кровь пульсирует где-то в висках, готовая излиться на скулы через глаза.
-Ты, Чихо, вообще знал о нем что-нибудь?.. Знал что-нибудь, кроме его имени?
Чихо не отвечает — мокрый и снежный холод в пальцах, анестезия работает плохо, а спирт на открытую вырванную кусками плоть без обезболивающего — в любом другом случае был бы пыткой.
Не сейчас.
-Он, Чихо, был другим. Ну, совсем немного другим — знаешь, люди невольно становятся другими, когда умеют понимать практически все, но являются тем, кого окружающие понять не в состоянии. Он, Чихо, своего кота твоим именем назвал. Он говорил с ним, с обоими говорил — с Оскаром тоже. Но Оскар всегда был вторым. И я всегда был вторым — а ты строил воздушные замки и мечтал в них жить. Тебе не на физмат идти надо было, а в школу реальности, где учат видеть дальше своего носа и менять детские штаны на что-то повзрослее.
Минхёк садится рядом с Зико плечом к плечу, касаясь — нет злости, нет ненависти, да и не может всего этого быть, когда Пустота с объемом в число N.
-Он, Чихо, был таким человеком, которого, наверное, воспитали кошки — сам по себе, желания собственные и взгляды, а ещё установка «если я хочу, я сделаю». И знаешь, в чем главная проблема?..
Минхёку сложно — горло давит и свербит, а ещё боль прожигает левый бок чуть ниже легкого.
-Знаешь ли ты, как умирают кошки? Они уходят. Уходят, а потом ложатся и перестают дышать. Знаешь ли ты?..
-Это само по себе происходит — когда приходит на то время.
-«Если я хочу, я сделаю». Ты не заметил? Если бы Квон знал, что ему есть, куда вернуться — он бы вернулся. Но он не знал. Хотя было куда — вот и все.
Минхёк замолкает, дыша тяжело и глубоко.
-Вот и все, - повторяет он тускло. - Такие дела.
Чихо Минхёк больше не видит — и не встречает больше никогда с этого момента. Он не знает и не помнит — ему все равно; в памяти — только смутные образы, звуки и ощущения, эфемерные и легко тающие на кончиках пальцев, как резные кристаллики снега. Минхёк не знает, куда уходит этот человек с опущенными плечами — то ли в соседний квартал, то ли на другую улицу, то ли в другую, параллельную данности реальность, где нет всего этого.
Ничего нет.
Ни веры, ни жизни.
Больше Минхёк Чихо не встретит никогда.
И не будет ничего больше.
Только однажды, в Рождество, Минхёк выйдет на улицу с веткой омелы в руках — долго будет стоять под мокрым и ненастоящим в этом году снегом, ожидая полночи, а потом, подняв лицо к небу, скажет негромко:
-Ты говорил, что оно все равно все забывается, что Время — вот такое, да, правда способное что-то, да залечить. Может — не полностью, но в процентном соотношении ожога становится меньше.
-Ты говорил, что главное - продолжать жить дальше. Потому что те, кто был рядом, но ушел, не были бы рады, узнав, что мы опустили руки. Это все ты говорил. А я запомнил...
Минхёк ещё раз посмотрит куда-то туда, в небо, и кивнет еле заметно, слегка улыбаясь. И решит, что да, нужно — просто записывать дальше всю жизнь мелом на Граале, что-то вроде небольших шпаргалок, чтобы не забыть.
Чтобы не забыть, а потом обязательно рассказать обо всем Юквону — ему будет интересно.
Обязательно рассказать — уже в другом мире.
ЭпилогЭпилог
Это будет в следующее Рождество — Чихо встретит Джэхё недалеко от набережной реки Хан, но то ли не заметит, то ли не захочет замечать.
И Джэхё подойдет к нему сам.
***
Они долго будут молчать, не глядя друг на друга — только Хё слегка нервно оторвет несколько листьев с ветки омелы в руках и поднимает воротник тонкого пальто, явно плохо греющего. Зико посмотрит вопросительно и немного непонимающе, а Джэхё подует на замерзшие пальцы и отведет взгляд в сторону — там, где река Хан.
И скажет негромко:
-Наверное, мне тогда тоже не стоило молчать. Ну... Я знаешь, почему в работу с людьми в такую пошел? Я с детства людей хорошо чувствую — даже слишком, наверное, хорошо, поэтому и работа всегда не по технике, не по алгоритму, но все восхищаются. И его я тоже чувствовал с первой встречи — но, знаешь, молчал.
Джэхё замолкнет ненадолго, а Зико отвернется совсем, чтобы не было видно горькой улыбки.
-Чихо, - скажет Джэхё мягко. Вот так просто и по имени. - Он смерть к себе притягивал — с самого детства. Она за его плечом стояла, как тень — а я молчал. Мне страшно было.
Чихо оглянется через плечо — а взгляд пустой, равнодушный и совсем немного — теплящийся узнаванием. Эй, я узнал тебя — неуверенно так. Эй, это ты — тот парень, который был с нами. Когда-то.
И ушел.
Джэхё улыбнется как-то совсем тоскливо.
-Я просто хочу, чтобы ты знал — это все равно рано или поздно случилось бы. Тот, за чьим плечом стоит смерть — её любимец, а любимцев она не отпускает. Я не знаю, правильно ли сделал я, когда смолчал; я не знаю, правильно ли сделал ты, когда смолчал. Я знаю только, что всегда верен в суждениях — а в выводах путаюсь также, как и в законах высшей физики. Если бы у меня был шанс — я бы отмотал время назад и сказал тебе, чтобы ты не отпускал его. Я бы повернул самого себя на сто восемьдесят градусов в тот момент — но что теперь?
Джэхё замолкнет, кажется, насовсем, убирая руки в карманы пальто — а потом все-таки обернется.
-Не стоит искать виноватых. Виноватый — у каждого слишком глубоко внутри, чтобы лезть туда даже скальпелем.
Джэхё уйдет, потому что Чихо не ответит ему ничего. Джэхё уйдет, оставив ветку омелы, которая сравняется с асфальтом после нескольких мокрых и ирреальных в этом году серых снегопадов. Джэхё уйдет, и Чихо больше никогда не увидит его — просто третье станет четвертым.
Сферическим, с объемом в число N.