05.08.2012 в 14:02
Пишет Барвинка.:Я вообще хотел сделать сюрприз, но у меня такое гнилое подозрение, что донсэн догадался)
Я не мог просто так написать отзыв и благополучно оставить этот текст.
мои руки как всегда кривы, а фш сегодня странно строптив, но всё получилось.. Вроде.В общем судить тому, кому это предназначается
в общем данный коллаж к данному тексту Intoxication авторства Глава Эстетов Быдлограда
больше ничего не скажу.
URL записиЯ не мог просто так написать отзыв и благополучно оставить этот текст.
мои руки как всегда кривы, а фш сегодня странно строптив, но всё получилось.. Вроде.
в общем данный коллаж к данному тексту Intoxication авторства Глава Эстетов Быдлограда
больше ничего не скажу.
____________________________________
Я просто пообещала себе, что этот текст будет жить, а нарушать слово, данное самой себе - уволь, астрал.
Название: Intoxication
Фэндом: EXO-K|M
Персонажи: Кай, Чханёль, Лухань, Крис/Чунмён
Рейтинг: PG-13
Жанр: слэш, ангст, повседневность, психология
Статус: завершен
Размер: миди, 29 страниц
Под, для, ради, без-текстово
Intoxication {1-3}
Intoxication {4}Спать Кай не может. И засыпает только под утро.
Наверное, только поэтому практически никак не реагирует на то, что Чунмён из подъезда дома выходит не один — он только лениво натягивает на нижнюю часть лица ворот куртки, раскачиваясь на качелях и носком кроссовки гоняя слишком близко подбирающихся голубей. Их Чонин не любит — слишком много, слишком нагло и вообще бесполезно с точки зрения эстетической красоты.
Первым появляется незнакомый светловолосый парень — высокий и со вкусом одетый. Из-за недосыпа перед глазами Кая все расплывается, и он старательно трет их кулаками, в этот момент больше смахивая на пятилетнего ребенка, чем на наемного убийцу, второй и последний день следящего за своим объектом. Старый фокус помогает неплохо — становится видно, что незнакомец классически красив, явно за собой ухаживает и имеет трудноопределимое выражение лица, которое Каем классифицируется как «go away, глупое ты создание». Чонин поводит плечом и вновь утыкается носом в ворот куртки, думая, что это, конечно, типаж интересный, но нисколько не относящийся к сфере его деятельности.
Чунмён выходит сразу вслед за светловолосым — вернее, тот его просто тянет за руку, а Чунмён злится, пытается отодрать пальцы от своего запястья и параллельно пнуть незнакомца ногой в белые джинсы. Желательно попасть под коленку, явно читается на лице Чунмёна, на что светловолосый обращает внимания не больше, чем на хмурого пацана, качающегося на качелях и в принципе имеющего вид довольно подозрительный.
Раза с третьего пнуть все-таки получается — на кипельно-белых джинсах появляется длинная серая полоса, а незнакомец едва заметно кривит губы от боли и отпускает руку Чунмёна. Тот мгновенно отскакивает и настораживается, наблюдая за парнем.
Незнакомец молчит, спокойно отряхивая джинсы. На Чунмёна даже не смотрит.
-Крис, - Чунмён зовет не очень громко, но Каю все равно слышно достаточно хорошо. Тот, кого назвали Крисом, оборачивается и вопросительно приподнимает брови.
Чунмён мнется, стоя на одном месте, и, кажется, продолжает злиться — то ли на себя, то ли на ситуацию, то ли на противный скрип качелей. А потом, будто бы наступив себе на горло, делает шаг вперед, протягивая руку — Крис же просто улыбается уголком губ и обнимает его, притягивая к себе и зарываясь носом в растрепанные волнистые волосы.
Скорее всего, говорит что-то, но Кай не слышит. К горлу подкатывает душная волна затхлого воздуха, и Чонин закрывает на мгновение глаза, не понимая, что с ним происходит.
Целует Крис очень мягко и осторожно, бережно обнимая Чунмёна за талию, будто дорогую шарнирную куклу; совершенно не обращает внимания на то, что они находятся на улице, да и Чунмён, кажется, совсем об этом забывает. Только бесконечно доверчиво прячет лицо в изгибе шеи Криса и тихо смеется.
Соскальзывая с качелей, чтобы направиться следом за ними, Кай чувствует, как в груди колет запоздалой и звенящей болью.
Поначалу Крис ненавязчиво пытается затащить Чунмёна хоть в какой-нибудь общественный транспорт или поймать такси; тот упрямится, фыркает и чуть ли не на пол-улицы объясняет, почему свежий воздух необходим для здоровья, и сколько клеток мозга погибнет, если Крис сейчас же не перестанет загонять его, Чунмёна, во всякие «консервные банки». Причем погибнет от недостатка кислорода, а не чего-то там ещё, как то — болтовня, капризы, угрозы и попытки снова пнуть в коленную чашечку.
Именно в этот момент Кай думает, что ни за что не стал бы терпеть подобное поведение. И ловит себя на том, что абсолютно непрофессионально улыбается — просто ужасно глупо и непрофессионально.
Крис бросает бесплодные уговоры и позволяет Чунмёну делать то, что ему вздумается; тот мгновенно чувствует перемену в настроении и весело дергает Криса за рукав, кивая в сторону оживленных проспектов. Крису остается только покорно кивнуть и, в ультимативной форме высказав что-то, направиться следом.
Чунмён не пропускает ни единого магазина, но отчего-то не покупает практически ничего; за то время, пока путь лежит мимо бутиков, в его руках появляется только флакон духов и брелок с пингвином из «Мадагаскара», который он тут же, без предупреждения, цепляет Крису прямо на воротник, делая шаг назад и любуясь результатом. У Криса на лице явно озадаченное выражение и нечто вроде надписи «what da fuck is goin on» на лбу; впрочем, он быстро приходит в себя и с неподдельным интересом трогает игрушку за выступающий мягкий клюв. Чунмён словно светится изнутри, и Крис смеется, благодарно проводя кончиками пальцев по его скуле.
Покинув вечно живую и вечно живущую дневную толпу, Чунмён не пропускает практически ни одного двора, где есть качели или небольшие фонтаны, имеющиеся больше не для красоты ради, а для того, чтобы скидывать туда собранную осеннюю листву и сигаретные фильтры. На качелях кататься быстро надоедает, а вот в каждый фонтан Чунмён неизменно кидает мелкую монетку, которая за неимением воды издает не привычный плеск, а сухой звон о каменную кладку. Крис смотрит на небо и раз за разом повторяет, что, мол, ну зачем ты это делаешь, нет, мне, конечно, не жалко, но какой смысл тебе сюда возвращаться? Чунмён задумчиво вертит в пальцах очередную монетку и с улыбкой протягивает Крису — тот вздыхает и бросает тоже. И потом они бросают уже вместе.
Кай пережидает в серых и сырых тенях арок.
Чунмён не может пройти мимо, чтобы не погладить кошку и не поднять на руки котенка; шипит на Криса, когда тот гоняет надоедливых голубей, и с интересом наблюдает за воробьями, пространно рассуждая, в силу каких своих качественных признаков именно эти птицы лучше всего приживаются в мегаполисах, а не, скажем, бакланы или какие-нибудь синекрылые кукабары. Крис щурится на солнце и улыбается, касаясь пальцами волос Чунмёна и разглядывая темные пряди на свету.
Чунмён совершенно не боится уличный собак и не обращает внимания на крисовские предупреждения — он способен по пять минут упорно сидеть перед псом и просить его дать лапу. То просьбами, о уговорами, то «ну чувак, ну чего тебе стоит», то соблазнениями в виде конфет, то «я на тебя обижусь прямо сейчас». А потом дергает Криса за рукав и требует что-то, хмуря брови. Тот пытается увильнуть и объяснить что-то на пальцах, но Чунмён жмурится и говорит что-то совсем вкрадчиво и явно хитро; Крис фыркает и выскальзывает в арку, чудом не обратив внимания на Кая — возвращается минут через пять с пакетом охотничьих колбасок в руках.
Чонин одним движением умудряется сделаться невидимым и в тщательно отмеренном недоумении качает головой.
Чунмён увлеченно угощает большую серую дворнягу колбасой, а Крис задумчиво трет пальцами висок, стоя над ним и скептически приподнимая брови. Подтягиваются ещё две собаки, поменьше; Чунмён протягивает Крису пакет и красноречиво указывает на собак пальцем, де, помогай давай.
Через десять минут они притаскивают ещё два больших пакета, количество собак увеличивается вдвое, а вокруг, восторженно вереща и наблюдая за процессом, носятся мелкие пацаны-близнецы, три маленькие девочки, пара школьников и сурового вида байкер. Чонину кажется, что Чунмёну только дай задание — и он одним своим примером поднимет на освободительную благородную войну за добро даже армию вооруженных до зубов наемников, которые за деньги способны истолочь и съесть с супом кости самого близкого друга. Если таковой, конечно, имеется.
Всю ночь Кай не спал, но сейчас почему-то совершенно не чувствует усталости; наоборот — внимательно и неотрывно наблюдает за Чунмёном, ощущая, как внутри шевелится что-то давно забытое и похороненное на собственном миниатюрном кладбище с надгробиями, обозначающими названия чувств. Что-то давно забытое и истертое сотнями однообразных дней — живой интерес к людям. Пока ещё туманный, слабый и смешной в своей нелепости — Кай задумчиво жует нижнюю губу и размышляет, что опрометчиво утверждать, будто уже изучил людей, как облупленных. На огромную людскую толпу всегда найдется свой Чунмён, который заставит тебя смотреть на него и учиться заново удивляться.
-Просто так в толпе не заметишь, а если случайно получится — долго не сможешь отвести взгляд. … А когда вновь отведешь и потеряешь из виду хоть на секунду, - продолжает Лухань, - Вряд ли сможешь вновь отыскать. Он будет уже в совершенно другом потоке, другой жизни и другом мире. И это будет уже просто другой человек.
Ближе к вечеру Крис ненадолго скрывается в небольшом итальянском ресторанчике в Чонногу и выходит оттуда с коробкой пиццы в руках — Чунмён пытается влезть и посмотреть, с чем она, но Крис щелкает его пальцем по носу и указывает в сторону парка. Потом — сразу на ресторан, оставшийся позади. Чунмён мотает головой и тянет Криса в парк, а тот мягко улыбается — прекрасно знал, куда падет выбор.
Кай внимательно прислушивается к себе и получает информацию, что организм еды не желает — только жевательную резинку со вкусом малины. Чонин не наивен и понимает, что это мало похоже на профилактику после короткой только что изжившей себя простуды.
Чунмён умудряется измазаться первым же кусочком пиццы — на темных штанах видно пусть и не так, как могло бы быть на светлых, но Крис все равно укоризненно качает головой и пиццу у Чунмёна отбирает, вручая ему салфетку и придирчиво наблюдая, как тот приводит себя в порядок. Требовательно протягивает руку, но Крис строго поджимает губы и принимается кормить его сам, из собственных рук.
Чунмён с наслаждением жмурится - Кай готов поклясться, что весь этот фарс был разыгран специально. Крис, кажется, тоже это понимает и только посмеивается, глядя, как Чунмён осторожно слизывает с его пальцев соус и мимолетно, незаметно для глаза, целует запястье. Крис приближает лицо к Чунмёну и внимательно смотрит в его слишком честные и невинные глаза; касается кончиком носа его и говорит с преувеличенной серьезностью:
-Ты просто ужасен.
Чунмён смешливо фыркает.
-А я тебя люблю, - пожимает плечами спокойно и расслабленно, но в голосе слышится каленая сталь. Только тронь — не досчитаешься несчастливой конечности. Кай делает неосторожный вдох и закашливается; на глазах выступают слезы.
Крис замирает на секунду, а потом протягивает руку и переплетает свои пальцы с пальцами Чунмёна, поднимая и рассматривая в розово-лимонном свете заходящего солнца. Смотрит Крис очень серьезно и напряженно.
-И я.
Чонин всегда прекрасно различал тона и полутона в речи любого человека, если он не был автоответчиком на домашнем или мобильном телефоне. И он с точностью может сказать — Крису сложно и тяжело это говорить. Насколько тяжело, настолько и искренне.
А Чунмён улыбается. Улыбается глазами, губами и даже, кажется, кончиками пальцев, когда обводит контуры лица Криса; улыбается просто до одури, до безумия счастливо, оголяя душу и выворачивая её наизнанку. Раскрывая подарочную упаковку и вручая в вечный дар.
Воздух в грудной клетке Кая скручивается в тонкий и острый, как хлыст, жгут, который сначала мягко обвивает, а затем с хрустом ломает ребра, вдавливает в легкие диафрагму и сминает её в комок, как ненужную массу органического происхождения. Прежде четкие картинки перед глазами плывут, голова взрывается болью из-за недостатка кислорода — Чонин неуверенно пятится назад, а затем, резко развернувшись, бросается вон, спотыкаясь и не разбирая дороги.
Кай слишком хорошо помнит свой первый заказ. Даже, пожалуй, слишком хорошо, чтобы хоть когда-нибудь суметь стереть эти следы воспоминаний, выжженные на поверхности сознания клеймом от раскаленного пера. Просто тот мальчишка улыбался перед смертью так же, как Чунмён.
Кай более чем хочет забыть тот момент, когда к нему впервые пришел клиент — тогда ещё никаких встреч, только закрытая деятельность «под крышей» с несколькими псевдоколлегами, потому что в таком «бизнесе» просто коллег быть не может. Клиент — невысокий, хрупкий молодой человек с красиво оттененными глазами и длинными пальцами пианиста — не представляется, а просто протягивает фотографию, на которой изображен парень, хмуро и сосредоточенно смотрящий из-под густой практически ровной челки. Волосы — цвета то ли молочного шоколада, то ли темной соломы; Кай в оттенках не силен, но точно определяет, что волос крашеный.
Глаза совсем чуть-чуть подведены. Фото пусть и модельное, но весьма суровое. Имя «объекта» мелким, ровным почерком указано на обороте глянцевой бумаги — О Сехун.
У Чонина есть две недели, чтобы выполнить заказ — он сухо кивает молодому человеку, принесшему фотографию, и надолго выпадает из реальности, позволяя ей нести себя по течению, изредка вбивая в подводные камни, чтобы сосредоточиться.
За несколько дней Кай успевает собрать достаточно информации — Сехун, его ровесник, посещает Сеульский Национальный Университет, учится на трансфузиолога и имеет влиятельных родителей, которые, пусть и придерживаясь определенных принципов, сыну ни в чем не отказывают.
Сехун любит черный и фиолетовый цвета, ненавидит продукцию компании «Apple» и носит разноцветные «Adidas Originals JS Wings». Кай задумчиво вертит в руках айфон и почему-то всегда, когда выходит «на работу» во время подготовки к выполнению заказа, оставляет его дома.
Сехун не то чтобы хмурый, но неулыбчивый, и не видит особого смысла в том, чтобы, наступая себе на горло, натягивать на лицо латексную маску с дружелюбным оскалом. Нельзя сказать, что у него есть друзья; друзей, пожалуй, нет, и Чонин, возвращаясь по вечерам в квартиру, долго смотрит в стену, мало понимая, что заставляет его думать б этом. Изредка забегает Чханёль, подстебывающий игрушечными «маузерами» и пытающийся вызвать Кая на дуэль, но очень быстро уходит, чувствуя вязкое, буквально физически ощутимое уныние. Именно тогда Чонин начинает перед выполнениями заказа на несколько дней терять сон.
У Сехуна есть огромный, очень яркий попугай ара — сумасшедшей красно-зелено-голубой расцветки, с длинным хвостом и наглыми маленькими глазами. Примерно раз в неделю Сехун выходит вместе с ним на улицу — тот смирно сидит на плече, изредка щелкая клювом и имея вид мелкого государственного чиновника. Сехун называет его Каа, и Каю в первый момент кажется, что Сехун зовет его.
Впервые приходит страх и что-то ещё — смутно определимое и не классифицирующееся ни в одну из каевских категорий.
После первой недели слежки Чонину начинает казаться, что его мир уже невозможно представить без Сехуна — настолько прочно и незаметно он вписал себя странными бурыми чернилами в привычную летопись чониновской жизни, в которой до этого можно было встретить только желтый и безалаберный карандаш Чханёля. А теперь - ещё и попугайские кляксы авторства Каа.
Кай очень точно запоминает момент, когда система, панически заалев, дает сбой.
До даты выполнения заказа остается всего несколько дней, а это — как раз то время, когда не то что можно, а уже нужно решать, каким способом привести его в действие. Способов — просто бесчисленное множество, начиная от нападения в вечернем переулке и заканчивая классической снайперской винтовкой на крыше какого-нибудь достаточно высокого здания. Все зависит сугубо от количества информации, которой владеет исполнитель — позволяет она вплотную приблизиться к объекту или нет.
Каю известно более чем много. Сехун живет один — в хорошей однокомнатной квартире недалеко от университета, до которой легко добраться и в которую легко проникнуть. Они, конечно, ровесники, и по комплекции похожи, но Чонин явно тренированнее и физически сильнее.
И неплохо знает теорию. Кай решает, что все будет просто - всего один большой шприц с воздухом в подключичную вену.
А Сехун, случайно заметив Чонина на улице, ему улыбается. Улыбается открыто, чуть смущенно и теребя в пальцах кончик длинного хвоста попугая. Система алеет бесконечной болью и ломается. До исполнения остается один день.
В ту ночь Кай просто физически не может закрыть глаза — его мутит, и он долго стоит в ванной, опершись ладонями о раковину и разглядывая её бездушный серо-белый фарфор в мелких, забитых сырой пылью трещинах. Снизу раз за разом поднимаются волны тошноты, но Кай не может избавиться от неё, будучи не в состоянии даже напрячь горло.
Сквозь шум в голове слышатся голоса. Сознание рисует на темных стенах неоновые пейзажи, попугаев и бестелесную чеширскую улыбку. Чонин долго рассматривает сехуновскую фотографию, полученную от заказчика, и ему начинает казаться, что Сехун улыбается.
На следующее утро Сехун почему-то не идет на занятия и часа три гуляет с попугаем на плече. Каа непривычно молчалив и даже клювом щелкает только тогда, когда видит визжащих детей — ара их не любит. Ни детей, ни визги.
Кай не выходит из тени и на солнце едва ли не теряет сознание.
Все получается на удивление легко для первого раза — Кай умеет быстро и тихо двигаться так, чтобы идущий впереди человек ничего не заметил. Он заходит в подъезд через пять секунд после Сехуна и держит дистанцию в одну лестничную площадку, сокращая её до минимума только по приближению к квартире.
Одиноко щелкает замок. Кай проскальзывает в помещение сразу за Сехуном, больше похожий на тень; в кармане — большой шприц на двадцать кубиков воздуха.
Сехун не успевает даже сделать движения против — Кай профессиональным захватом за шею останавливает его и закрывает рот ладонью, действуя совершенно молча.
Ногой, не глядя, захлопывает входную дверь.
Сехун отчего-то даже сейчас не сопротивляется, устремив взгляд куда-то вперед — Чонин поднимает голову и осознает свою ошибку. Напротив них стоит зеркало. Ладонью Кай чувствует, что губы Сехуна изгибаются в подобии кривой, больной улыбки.
Чонин не может нормально вздохнуть, потому что в горло словно засунули мокрую скрученную ткань, и диафрагма извивается змеей, бьется в грудь, пробивая её навылет.
Не убивай. Тебе ведь не хочется?
Все, что Кай чувствует, он считает неправильным, нелепым и недопустимым для профессионала. Все, что Кай чувствует, он считает лишь преградой для себя, которая рано или поздно сведет его в могилу. Если дать слабину — подпишешь себе разом и приговор, и завещание, потому что в этом деле ты пидорас уже с первого раза.
Одним безошибочным движением Кай расстегивает воротник рубашки Сехуна и нащупывает подключичную вену — быстрый пробивной удар шприцом, и двадцать кубиков воздуха упруго входят в тело.
Сехун дергается и стонет — Кай отпускает его. Сехун тяжело опускается на колени и с надсадным кашлем упирается ладоням в пол; Чонин не может сдвинуться с места.
Он знает, что до наступления смерти осталось несколько минут — воздуху лишь нужно дойти до сердца, а подключичная вена — не самый далекий от него участок.
Сехун поднимает голову и смотрит на Кая в упор. Но, кажется, уже его не видит. И улыбается — улыбается так же, как Чунмён.
Чонин спотыкается и делает шаг назад — глаза заволакивает пеленой, а в висок стучится тупая, как оборотная сторона топора, боль.
Проходит всего несколько секунд — где-то совсем недалеко слышится тихий шелест крыльев. Сехун уже не дышит.
И продолжает улыбаться свой последней улыбкой.
Intoxication {5}Когда раздается звонок в дверь, Кай только чуть раздраженно кривит губы и решает начисто все это игнорировать. Кажется, книга в руках уже успевает покрыться первый тонким слоем пыли, а он все не удосуживается даже перевернуть хоть одну страницу, раз за разом бездумно читая одни и те же надоевшие строки.
Звонок повторяется раз, два, три, десять. Двенадцать. На тринадцатый Чонин швыряет книгу на пол и вдумчиво вдавливает её ногой в ковер. Совершенно случайно. За дверью шорох на секунду прекращается — Кай думает, что пронесло, но в эту же секунду в створку от души прилетает чей-то ботинок.
Чханёль. Кай поднимается и идет к входной двери, на ходу растирая запястья и мстительно поджимая губы.
-Уходи, - сходу говорит Чонин, останавливаясь в шаге от «глазка». - Уходи, Чханёль.
Кай разворачивается спиной к стене и опирается на неё лопатками, скрестив на груди руки. Судя по звукам, Чханёль по ту сторону делает ровно то же самое.
-Осенняя хандра? - доносится до Кая его приглушенный массивной створкой голос. - Суровые мужики играют в страусов и перед закапыванием собственной башки в песок суют туда любимые ножики и пистолетики?
Чонин закрывает глаза.
-Уходи, пожалуйста, - повторяет он устало и слышит, как Чханёль тихо фыркает.
Устанавливается довольно долгая пауза — впрочем, никто из них даже не пытается отлепиться от двери.
-Я тебе пожрать принес, - внезапно говорит Чханёль совершенно нормальным тоном. - Вылезай, чудовище. Я точно знаю, что на тебя сейчас страшно смотреть. Ты не бойся — я отвернусь.
Кай устремляет тоскливый взгляд в ту сторону, где находится кухня — и откуда только этот клоун знает, что у него, Чонина, в холодильнике повесилась мышь на бельевой веревке, забытой там пару месяцев назад вместе с последней упаковкой просроченного кимчхи? То ли пальцем в небо, то ли ума набрался — хотя где там в их заезженной бульварной редакции набраться проницательности? Кай делает логичный вывод, что богатое мелкомахинаторское прошлое принесло свои плоды и чему-то все же научило. Помимо насильственного пробуждения совести силой воли.
-Чудовище! - Удар пяткой в дверь. Чханёль не любит долго ждать ответа. - Я не хочу однажды найти в запертой квартире твой хладный труп.
-Чханёль-а, - Кай начинает говорить неожиданно даже для себя, - Сделай одолжение? Напиши мне сказку про волка в розовом ошейнике, овечку с циркулярной пилой вместо зубов и попугая с отравленными шипами в хвосте. Опубликуй в следующем номере вашего журнала и посвяти мне... Я позвоню послезавтра, договорились?
Чханёль горестно вздыхает и чем-то шуршит; следом раздается хруст и чавканье.
-У тебя больные фантазии, ты в курсе? Ладно бы там про суслика-наркодилера или крота со снайперской винтовкой — но овцы. Ужасно. - Пауза. - Да знаю я, как ты перезваниваешь.
Чонин поднимает руки и разглядывает подушечки пальцев, в тусклом свете притушенного коридорного светильника кажущиеся полупрозрачными. Перезванивать он действительно не любит — это то самое ощущение, когда пытаешься догнать уезжающий поезд, а он «в благодарность» отвешивает тебе по лбу «случайно» отломившейся дверцей от тамбура.
Кай ловит себя на мысли, что ему хочется распахнуть дверь и за шкирку втащить Чханёля внутрь, позорно врезать кулаком в печень и в ультимативной форме заставить остаться часов на пару — просто чтобы отвлечься. Но ещё больше он желает, чтобы Чханёль никогда не видел его настолько уставшим.
Наемные убийцы не имеют права на усталость. Чонин трет указательным пальцем бровь.
-Послезавтра, - повторяет он настойчиво. - Так напишешь? Про циркулярные пилы не забудь. И упомяни, что овца была замужем за козлом.
По ту сторону створки Чханёль мычит и отлепляется от двери, слегка пиная носком кроссовки мгновенно ставший ненужным пакет с едой.
-Окей, маленький странный мальчик. Послезавтра так послезавтра. Жрачку оставлю здесь — выползешь, когда захочешь.
Кай благодарно прикрывает глаза — Чханёль, пусть и не видит этого, чувствует что-то и смягчается.
-Должок вернешь конфетами, - хмыкает он, одиночно стукнув согнутым пальцем в дверь предположительно напротив затылка Чонина. - Или котенком мейнкуна. Всегда мечтал вырастить огромное злое чудовище и назвать его Каем.
Слышатся легкие бегущие шаги, и Чханёль скатывается вниз по лестнице; где-то у выхода из подъезда на секунду останавливается и, достав телефон и задумчиво пожевав нижнюю губу, набирает на нем что-то.
Кай устало сползает по двери и запрокидывает голову назад, пустым взглядом уперевшись в потолок. Спустя секунду где-то в комнате смской оживает мобильник: «Не будь скотиной, перезвони Чханёлю».
-Или скинь еврейку, - с грустным смешком продолжает мысль Кай, отрывая от стопки небольшой яркий клейкий лист и наскоро переписывая на него текст сообщения.
Кай подсчитывает, что до срока выполнения заказа, назначенного им самим, остается около восемнадцати с половиной часов. У него достаточно информации, но недостаточно свободы действий; впрочем, Чонин даже малодушно радуется, что ему не придется подходить вплотную к Чунмёну — Крис почти всегда рядом.
Впервые за все годы, проведенные в этом «бизнесе», Кай чувствует, что не сумеет одержать победы в ближнем бою. Причем скорее всего - даже не из-за Криса.
Лежа на двуспальной кровати, больше похожей на ипподром или взлетную полосу, Чонин несколько раз мысленно собирает и разбирает снайперскую винтовку, лежащую в скрытом сейфе с цифровым замком и функцией самоуничтожения в случае насильственного проникновения внутрь. Она легкая, литая и безумно красивая, насколько может быть красив сам минимализм в своем убийственном воплощении. Легкая, литая и подчиняется только ему, Каю.
Он безотчетно уверен в том, что у любого оружия есть душа — такая же, как у человека, с той только разницей, что она совершенна и не знает такого понятия как «пощада» или «промах». В опытных руках, разумеется, которые тоже не особо знакомы с этими определениями — только уже искусственным путем. Чонин на пробу щелкает пальцами, проверяя чувствительность подушечек, и прикрывает глаза, пытаясь насильно провалиться в хоть какое-нибудь подобие если не сна, то забвения.
Кай давно перестал думать о том, правильно ли то, чем он занимается — его вполне утешает тот факт, что он лишь посредник и не имеет к своим объектам ровно никакого отношения. А там, где нет отношений, не может быть совести и, следовательно, вины.
Кай никогда не чувствует себя виноватым после выполнения заказа. И получая гонорар — тоже. Вся вина, согласно незримому «морально-этическому договору», перекладывается на плечи того, кто протягивает руку с фотографией объекта.
Вину Чонин чувствовал только в первый раз — и то она, сопровождаемая апатией и временным отказом от любых контактов с внешним миром, заглушалась испепеляющей болью и птичьими криками, которые он ещё долго фоном слышал во сне.
Чонин знает, что через восемнадцать часов рука не дрогнет, нажимая на курок — знает и почему-то все равно не может вытянуть из груди жгут, ломающий ребра и стирающий их в порошок вместе с ненужной материей легких.
Ближе к двенадцати ночи Кай начинает задыхаться.
Сначала это выражается лишь в том, что он чувствует колкую боль где-то в районе ключицы; затем боль по артериями мягкой волной перетекает к сердцу и сжимает его тугим кольцом, нарушая ритм и сгибая тело пополам. Чонин пытается глубоко вздохнуть, но бьется о стену боли в сердце, которая, кажется, разрастается с каждой секундой, превращаясь в тугой комок. Кай через силу поднимается и направляется в ванную — споткнувшись об порог, больно бьется скулой о холодный кафель и слегка приходит в себя.
Правая часть лица наливается пока ещё незаметным, но свинцом, и Чонин упирается руками в обод раковины, включая воду и закрывая глаза. В голову навязчиво стучится чувство флэшбэка.
Чонину представляется, что шум воды — это водопад, а холодный фарфор под ладонями — мокрые от кристальной воды природные камни; ворс ковриками под босыми ступнями — теплый, нагревшийся на солнце мох, а лезущие в глаза мокрые пряди волос — упавшие на лицо продолговатые листья эвкалипта. А сам он — коала.
Внутренности болезненно сжимаются, но горло только обжигает желудочным соком, от привкуса которого невозможно избавиться и который лишь вызывает новые приступы тошноты. Склонившись на раковиной, Чонин долго ловит губами струю холодной проточной воды, захлебываясь ей и не обращая внимания. Боль в сердце слегка притупляется, и жгут, сковывающий ребра, кажется, истончается, исчезая. Кай садится на пол и стискивает руками голову.
Он никогда не чувствует себя виноватым в том, что убивает людей за деньги. Убивают те, кто заказывает — он лишь посредник, получающий за это деньги. Ведь никто не осуждает тех, кто зарабатывает на жизнь тем, что сдает в специальные службы уничтожения уличных кошек и собак?
В горле и на онемевшем языке — желудочный сок, в ушах — тихий переливающийся смех и «а я тебя люблю». В глазах: красно-голубое попугайское оперение и человек, у которого одна половина лица — Сехун, а вторая — Чунмён. Они, эти две половины, совсем разные, но губы совпадают в одинаковой улыбке.
Кай приглушенно стонет и проваливается в узкий каменистый провал, сдирая ладони в кровь.
Лухань вхолостую щелкает зажигалкой и только потом понимает, что не достал из пачки сигарету — тянется за лежащими на краю стола «Pall Mall», оставшимися ещё после покупки в кафе, и вытряхивает на стол разом всю пачку. На некоторых разрывает тонкую папиросную бумагу, сгребая табак в конусообразную фигурку, а из другой выстраивает в пепельнице некое подобие костра и поджигает одновременно все кончики.
Через минуту помещение почти полностью наполняется мертвым сигаретным дымом.
Назад — туда, где на стене висят часы — Лухань не оборачивается. Ему это не нужно, он и так прекрасно знает, сколько часов осталось до выполнения его заказа. Он знает, что если считать минуты, время растянется, как резиновое, и будет дразнить конфетным леденцом на палочке, удаляясь все дальше и дальше.
Передумать Лухань не боится.
Перед ним на столе, рядом с пепельницей, стоит высокий винный бокал, наполненный газированной минеральной водой — Лухань задумчиво наблюдает за поднимающимися к поверхности пузырьками и пытается остановить их, щепотками сбрасывая в воду табак и пепел. Отяжелевшая субстанция темной пеленой ложится на дно, и Лухань с интересом делает глоток.
Вкус почти ничем не отличается, разве что только горьковатый какой-то. Как слишком безумный человек ничем не отличается от нормального, потому что сумасшествие зашло за самую последнюю грань — там уже все крашено в один оттенок.
В стекло панически бьется сизый голубь — Лухань, подойдя, проводит пальцами по холодной поверхности и распахивает окно, впуская птицу. Та проносится по комнате, смахивая крылом истлевший пепел от сигарет; пугается исходящего от него жара и вновь вырывается на свободу, прямым росчерком падая в гущу автомобилей, вечно спешащих куда-то по узкому проспекту.
Визг шин, шелест перьев. Лухань отворачивается, не желая смотреть на то, что произошло.
Он не знает, каково это — умирать безболезненно. Он знает, каково умирать долго, беспомощно, отчаянно и не до конца; каково умирать, оставаясь в полном сознании и памяти, ощущая каждую клетку тела и погибающий разум. Он знает, каково это — продолжать умирать физически, когда разум уже мертв.
Когда мертво само сознание, а тело ещё дышит сигаретным дымом и питается послевкусием от полусладкого вина.
Лухань не боится передумать — мягко очерчивает на фотографии фигуру улыбающегося темноволосого человека, чувствуя, как в груди колет последняя щемящая нежность.
-Ты умеешь жить. А я — нет.
-Прости.
Вид комнаты вокруг расплывается в отдельных элементах — это уже не знакомое до боли помещение, а прорывающийся сквозь барьер реальности морок чего-то пустого, сырого и бесконечно замкнутого. Пахнет талой водой.
-Чунмён-а, - тихо зовет Крис, протягивая руку и обводя кончиками пальцев контур его лица. - Ты в порядке?
Чунмён вздрагивает и, словно разом вынырнув из омута собственного мира, фокусирует взгляд перед собой, только сейчас замечая Криса. Выглядит Чунмён усталым — он довольно бледен и кажется совсем прозрачным.
-В порядке? - автоматически повторяет он, а потом встряхивает головой, прогоняя последнее наваждение. - Да. Просто стало как-то холодно, и я решил, что побуду немного сусликом.
Крис с явным сомнением приподнимает бровь и, почувствовав, что Чунмён доверчиво падает на него, обнимая и зарываясь носом в яремную впадину между ключицами, смягчается. Невесомо целует в висок и, проведя линию от уха до подбородка, касается его смягченных лечебным маслом губ. Чунмён улыбается и позволяет Крису слизать его вкус, зная, что он намного больше любит привкус и ощущение простой влажной кожи.
-У тебя нос холодный, - бормочет Крис невнятно, а Чунмён хитро щурится.
-И мокрый? Так все же в порядке — для нас, котов, это нормально.
Крис откидывается назад и устраивается в кресле с тем расчетом, чтобы Чунмёну тоже было удобно.
-Во первых, - начинает он, - Нос просто холодный, а не мокрый. А во-вторых — какой-то кот ещё минуту назад страстно утверждал, что он суслик. Не видал ты эту скользкую личность?
Чунмён, завозившись, мнительно оглядывается вокруг и чувствительно толкает Криса острым локтем под ребра. Тот показательно морщится и возводит глаза к потолку. Чунмён, не церемонясь, протягивает руку и стучит его пальцем по носу.
-Ты вообще не умеешь делать тонких намеков. Они у тебя толстые, как учебники по философии, и слипшиеся, как поломанные на лапшу итальянские спагетти, - говорит просто, а Крис, только открывший рот для ответа, замолкает, поспешно выстраивая в голове какую-нибудь эффектную аллегорию или метафору. Все-таки юридический факультет не философский, как ни крути.
Чунмён выглядит беззаботным, но Крис чувствует, как по его телу периодами проходит упругая волна дрожи, которую он пытается сдержать, сплетая свои пальцы с пальцами Криса и сжимая их до побеления тонкой кожи на костяшках. Крис успокаивающе прижимается скулой к щеке Чунмёна.
-И ты будешь говорить, что с тобой все в порядке. Ты чего-то боишься?
Крис иногда умеет бывать воплощенным в живом теле детектором человеческих чувств.
Чунмён широко распахнутыми глазами смотрит на пустую противоположную от него стену.
-Нет, - говорит он тихо. - Со мной действительно все в порядке, и нет никакого страха, но одновременно с этим...
Чунмён сильнее сжимает пальцы.
-Мне никогда не было так страшно.
Кай до боли в пальцах сжимает скользящую по коже простыню, Лухань стряхивает с губ пепел, а Чунмён с тихим отчаянием целует спящего Криса, чувствуя, как на скулах застывают теплые капельки слез, не скатывающиеся вниз и тут же испаряющиеся в воздухе.
***
В одежде не должно быть никаких изысков — цвета спокойные, серо-черные. Ткань — нескользкая, легкая и дающая телу дышать, если проводишь много времени в одном положении. Никакой челки на глаза — для прикрытия могут существовать только темные неприметные очки.
Нефирменные. Никаких фирменных брэндов, только дорогая снайперская винтовка и цельный, геометрически правильный кристаллик в зрачке.
Время — на выбор. Способ — на выбор. Совесть в режиме «выкл», душа в режиме «sleep», разум поставлен на температуру ноль целых пять десятых градусов по Цельсию, когда вода ещё не превращается в лед, но уже и не является жидким веществом в полном своем проявлении. Кай чувствует, как бесконечно расслабляется, растягиваясь во весь рост на сыром бетоне крыши высотного здания — до боли привычно и удобно. Колкость в сердце под утро совсем отпускает, и Каю остается только минут двадцать простоять под теплым душем, смывая с себя вязкость безумной ночи.
Он ненавидит холодную воду.
Чонин считает, что если бы в свое время он не встретился с Чханёлем, уже затянутым в Систему, он мог бы поступить на какой-нибудь математический факультет в приличном колледже или университете — настолько легко у него строятся различные расчеты, логические цепочки и варианты развития событий. А так — случайная встреча, пара игр, острая финансовая нужда и полностью пришедшиеся ко двору математические способности.
Именно это помогает Чонину с вероятностью в девяносто процентов знать, что произойдет дальше и быть уверенным, что у него все получится. И что именно сегодня Чунмён задержится на работе из-за внезапно свалившегося на почтовый ящик администрации Кансогу спама и будет возвращаться домой короткой дорогой — по пролету между двумя узкими высокими зданиями, где всегда очень сильный ветер и практически не бывает людей в это время.
Кай абсолютно спокоен. В безукоризненно настроенный снайперский прицел видны тонкие прожилки на гуляющем по асфальту сорванном с дерева желтом листе. Приклад винтовки стальной холодной тяжестью давит на предплечье, и Чонин прикрывает глаза, отсчитывая про себя оставшиеся минуты.
Чунмён появляется из здания администрации примерно тогда, когда Кай и рассчитывал — в восемь вечера плюс-минус пять минут, которые не играют никакой роли. Усталый, но довольный — видимо, действительно сумел разобраться со всем спамом и вскрытой компьютерной системой.
Кай старался половину прошлой ночи.
Чунмён сначала тянется в сторону обычной своей дороги, но тут же смотрит на часы и разворачивается в противоположную сторону — Чонин делает вдох немного глубже, чем предыдущие три, и продолжает наблюдать сквозь прицел. Он прекрасно знает, что Чунмён сделает все, чтобы оказаться рядом с Крисом как можно быстрее. Особенно теперь, когда его не покидает необъяснимое чувство неправильности, разрывающее горло десятком острых пчелиных жал.
Чунмён срезает путь и едва ли не бегом бросается в сгущающиеся сумерки пролета — Кай совсем слегка напрягает предплечья, прекрасно зная, что для движущегося объекта нужно вдвое больше сосредоточенности и твердости. Чонин хладнокровно укладывает указательный палец на курок и припадает к прицелу; проводит четкую линию вслед за Чунмёном и готовится спустить заряд силы.
Вдруг Чунмён останавливается — кажется, роняет что-то мелкое и, опустив голову, внимательно вглядывается в рыхлый асфальт. Кай облизывает губы и быстро прикидывает, что сейчас можно бить в шею или в затылок, но здесь — не факт, что пуля окажется смертельной. Надо пробивать аорту — а там неминуемая смерть от потери крови - но лучше, конечно, висок. Кай слегка приподнимается на локтях, поднимая одновременно и саму винтовку.
Чунмён поворачивается правым боком и чуть наклоняется, предоставляя Чонину самую удобную цель — висок. Кай одним движением сжимает приклад и, прищурившись, отсчитывает про себя три секунды. Через три секунды заказ будет выполнен.
А Чунмён вскидывает голову и смотрит на Кая.
В одно мгновение грудь вновь затапливает раскаленным свинцом, а сердце пронзает острая боль — и снова Кай чувствует, что задыхается. Не физически, не физиологически — он просто не может заставить себя сделать полноценный вдох. Прицел дергается и смещается в сторону.
Чонин не знает, видит ли его Чунмён или нет — он просто смотрит, высоко подняв голову и откинув со лба непослушную темно-вишневую челку. В глазах — тоска, ровная тоска, бесконечное понимание, доверие и боль. И никакого страха.
Его просто нет. Есть только понимание.
Кай проваливается куда-то глубоко вниз — в уже знакомую, узкую и каменистую впадину. Он видит больших серых дворняг, виляющих хвостами, видит фонтаны и разводы на воде от брошенных монеток; видит смеющиеся губы, нижняя из которых более пухлая, видит бесконечно улыбающиеся глаза, в которых неканонно на дне не тоска, а ровный свет и почти физически ощутимое тепло. Он чувствует на ладони сухие и тонкие губы Сехуна, чувствует, как упруго входит в вену острый поток воздуха.
Видит в зеркале его глаза. В них тоже была ровная тоска и доверие.
Кай медленно отпускает от себя снайперскую винтовку — она с тяжелым металлическим звуком врезается в отсыревшее бетонное покрытие.
Кай с трудом перекатывается на спину и делает наконец глубокий вдох — ребрам все ещё немного больно, но вскоре это проходит. Он бездумно разглядывает серо-розовое в золотистых разводах вечернее небо и чувствует, как в уголках глаз тяжелеет и режется что-то; кончиком пальца трет тонкую кожу и с удивлением видит на подушечке след влаги.
Он соленый.
Запах талой воды усиливается, а морок прорывается сквозь барьер реальности все сильнее — и вот уже Лухань обнаруживает себя не в своей квартире, а в довольно светлом, но сыром помещении без окон. Округлая комната, выложенная обточенными массивными камнями со светло-зелеными влажными разводами на поверхности.
Слышен тихий звук — в одной из глубоких трещин в полу бежит тонкий и слабый ручей темной, но удивительно чистой воды. Она пахнет чем-то свежим, неопределенным и давно забытым, и Лухань решает, что это — жизнь.
Посреди округлого помещения стоит массивная клетка с заржавевшими от времени и влажности стальными прутьями. Лухань неуверенно касается их поверхности пальцами и понимает, что он внутри.
Внутри собственноручно созданной клетки.
Руки беспомощно скользят по неровным прутьям, царапающим тонкую кожу на внутренней стороне ладоней. Лухань опускается вниз и больно бьется коленями о сырой бетонный пол, чувствуя, как ноги наливаются тяжестью, а перед глазами картинка расплывается, будто в каждый зрачок впрыснули по несколько капель атропина. Или внутривенно.
Вокруг нет ничего, кроме стен, бесконечных в своей окружности, и нескольких трещин в полу; лишь за пределами клетки, совсем недалеко, лежит что-то фигурное, отливающее рыжим блеском.
Ключ. Лухань протягивает руку, но ему не хватает всего пары сантиметров, чтобы достать его. Клетка закрывается изнутри.
Лухань чувствует, что это — единственная вещь, которая может выпустить его из этого отвратительно в своем безумии места, которое он годами воздвигал своими собственными руками. Проклятый медный ключ, в котором заключена последняя щемящая нежность и тоска.
Лухань не кричит — сил на это просто нет. Он тихо стонет, беспомощно царапая пальцами пол и стирая об него ногти; он не слышит, как в помещении появляется кто-то ещё, и не слышит, как этот кто-то делает шаг вперед, приближаясь к ключу.
Чунмён. Растрепанный, как после быстрого бега, немного рассеянный — похожий на вечно перелетную и вечно летающую птицу, которую невозможно удержать в руках. Лухань поднимает на него бессмысленный, давно потерявший разум взгляд; неосознанно протягивает руку — ты единственное живое существо здесь, не уходи, мне страшно, забери меня отсюда. Зрачки Чунмёна расширяются — он опускается рядом с рукой Луханя и ободряюще соединяет его кончики пальцев со своими.
В его глазах — бесконечное доверие. У Луханя — бесконечная боль.
Чунмён осторожно, будто боясь сломать, поднимает с пола ключ и, не раздумывая, кладет его на ладонь Луханя — тот, едва коснувшись кожи, рассыпается пыльным медным прахом. Чунмён не говорит ни слова, и только губы его искривляются в безмолвной и одиночной, как порыв ветра, боли.
Лухань обессиленно опускает руку. Улыбается слабо и криво.
-Прости, - голос хрипл, словно от долгого молчания. - Все не может быть так просто. Просто — это всегда обман.
Лухань с усилием приподнимается и опирается спиной на дальние прутья клетки. Чунмён делает шаг вперед, но Лухань останавливает его знаком.
-Иди к нему, - говорит он совсем тихо, но Чунмён его слышит. - А меня прости. Есть птицы, которых нельзя ловить...
Вновь чуть приподнимает голову — в глаза лезут непослушные мягкие пряди светлых волос. У Луханя нет сил, чтобы сдуть их, и он просто закрывает глаза.
-Иди. Ведь ты — можешь, а я — нет. Иди за нас обоих. И живи.
***
Чханёль грызет ручку. Отбрасывает её и грызет карандаш.
«Жила-была овца с циркулярными пилами вместо зубов. Дура-овца. И была она замужем за козлом, у которого пил не было и который её любил, но боялся. Жили они долго и счастливо, пока на овцу не решил напасть серый волк в розовом ошейнике. Посмотрел-посмотрел он на пилы в челюстях и благоразумно ушел, оставив сумасшедшую семейку со своими тараканами в тарелках. И встретил по пути попугая красивого. Решил съесть — подпрыгнул, вцепился в хвост и заорал. В хвосте попугая были шипы.
Мораль: Есть птицы, которых нельзя ловить, а Кай - дурак».
***
-Эй, привет.
На том конце провода слышится недоверчивое шевеление, шорох и, наконец, такой звук, будто кто-то от души шарахнул ладонью об стол.
-Неужели наш байроновский мальчик соизволил перезвонить, - ехидно тянет Чханёль, явно нарываясь на скандал и пару шутливых подзатыльников при встрече. Кай замирает и чувствует, что он непривычно не раздражается — только по венам мягко и охлаждающе стекает что-то, как если бы в нем разом начали растаивать мелкие, разбросанные по всему телу кристаллы льда.
-Соизволил, - отвечает Чонин, пытаясь сдержать непроизвольную улыбку. - Приезжай, а? Сказку я прочитал. И купил тебе этого мейнкуна.