Название: Intoxication
Фэндом: EXO-K|M
Персонажи: Кай, Чханёль, Лухань, Крис/Чунмён
Рейтинг: PG-13
Жанр: слэш, ангст, повседневность, психология
Статус: в процессе
Размер: планируется мини, написано 15 страниц (фб заражает, окау)
Под, для, ради, без-текстово
Intoxication {1}
Я открыл бы дверь, да заклятье крепко,
Разомкнул оковы, да ключ потерян.
Сам себя я запер в стальную клетку,
Сам в себе я запер дикого зверя.
(с) Тэм Гринхилл. Дикая охота
Разомкнул оковы, да ключ потерян.
Сам себя я запер в стальную клетку,
Сам в себе я запер дикого зверя.
(с) Тэм Гринхилл. Дикая охота
Чонин ссыпает в чашку ещё одну ложку растворимого кофе и встряхивает её, внимательно разглядывая на свет. Затем, педантично изучив инструкцию, снова пытается сократить количество кофе на одну ложку, но, плюнув, просто кидает тару в раковину.
В инструкции указано, что на чашку требуется не больше двух ложек кофе. - излишеств Кай не любит. Как и слишком крепкого кофе.
-Снова добро переводишь? - лениво интересуется Чханёль, развалившись на подоконнике и что-то рисуя в своем извечном блокноте. Извечном не только потому, что Ёль всегда таскает его с собой, но и потому, что бумага в нем каким-то мистическим образом никогда не кончается.
Каю хочется ответить чем-то ужасно остроумным и прелестно ядовитым, но он ловит взглядом солнечные отблики в рыжих чханёлевских волосах и теряется, беспомощно пару раз моргая.
Такие приступы случаются с Чонином сравнительно нечасто в последнее время.
-Танцуй отсюда, - хмуро советует он Чханёлю, но тот лишь бодро встряхивает головой и победно устремляет на Кая кончик карандаша, внимательно в него всматриваясь. И в карандаш, и в Кая.
-Ты какой-то серенький, друг мой, - говорит Чханёль без претензии на что-либо, но в ту же секунду недобро прищуривается, прекрасно понимая, что Кай подобных намеков все так же не переносит и в этом плане нисколько не продвигается в работе над своей волей.
Кай психует и одним движением выдирает из пальцев Чханёля блокнот; запускает его в стену и, удостоверившись, что тот впечатался неплохо и качественно, удаляется вон из кухни.
Чханёль, не поднимая инвентаря и скрестив на груди руки, идет следом.
-Поднимать не буду, - предупреждает Кай, даже не оборачиваясь, - Извиняться — тоже.
Ёль кривит несколько феерических морд и показывает язык, не замечая, что Чонин уже успел пройти в комнату и обернуться к нему лицом, падая в кресло. Чханёль торопливо смывает с лица грим и мило улыбается, по диванной подушкой в лоб все же получает.
-Послушай, бренность бытия моего, - начинает он, отправляя подушку по обратному адресу. - Зачем заниматься всей этой хуетой, если каждый раз тебя клинит, как электропроводку на Урале, и ты не жрешь ничего, кроме кофе со сливками? Причем, не разбавляя водой...
Чханёль видит, как на глаза Кая падает практически ощутимая тень; лицо сереет ещё больше, а уголки губ искривляются в издевательской усмешке.
Чханёль понимает — с каждым разом ничего не меняется.
-Каждый зарабатывает на чупа-чупсы и бабл-ти тем, чем может, - отвечает Чонин тихо, прищуривая один глаз. - Кто-то не очень острым, подтупленным наигранным остроумием пером, а кто-то — меткостью и умеренным количеством сдохших нервных клеток.
Ёля передергивает — он пытается сделать вид, что ответ Кая его нисколько не трогает, но от того не укрывается мимолетное мимическое движение.
-Ты ведь не осуждаешь бродягу за то, что он сдает в специальную слежбу дворовых кошек и получает за это деньги? - мягко спрашивает Кай. - Так зачем ты осуждаешь меня за то, что я убиваю людей за деньги?
Чханёль до скрипа сжимает зубы и садится прямо на ковер спиной к Каю, сжимая в руках подушку и будто бы стремясь сделать из неё скульптуру на вольную тему.
-Дебильное сравнение. Дебильные вопросы, и рассуждения у тебя тоже дебильные.
Кай пожимает плечами.
-Я всего лишь хочу жить так, как сам этого желаю, а не так, как желает этого убогое и безрадостное детство с упаковками из-под мыла вместо игрушек. А?
Чханёль расслабляется и укладывается на мягком ковре, подложив под голову многострадальную подушку и уткнувшись взглядом в светлый потолок, испещренный бликами заходящего солнца.
-Ага. Ну да, - односложно отвечает он, уже успокоившись. Как, впрочем, и всегда. - Я такой весь умиляюсь - ты настолько потрясающий шаблон для наемного киллера!.. Трудное детство, тяжелое отрочество, хмурая юность, моральные травмы, нанесенные картонными упаковками из-под хозяйственного мыла...
Кай заученно, но довольно слабо улыбается — он понимает, что лекции морально-этического плана завершены ровно до следующего раза, когда Чханёль — не дай астрал! - заметит хоть какую-то слабину в его, Кая, поведении.
Кай давно не задается вопросом, как его лучший — и, пожалуй, единственный — друг относится к этому неплохому, весьма прибыльному виду деятельности. Он справедливо полагает, что для друзей это имеет значение не больше, чем тот факт, отрывал ли в детстве кузнечикам лапки потенциальный претендент на дружбу или просто завязывал их морским узлом.
Чханёль же в принципе такими вопросами задаваться не любит. Меньше знаешь — лучше спишь, а так же высыпаешься, просыпаешься, ходишь по улицам в общем и по темным переулкам в частности. Кроме того, Чханёль и сам до своего увлечения бульварной литературой был далеко не самой законопослушной личностью — вот только Ёль под видом проснувшейся совести с махинациями закруглил, а Кай ими никогда и не занимался, предпочитая наживу покрупнее.
-Меня удивляет, с каким маниакальным упорством ты затрагиваешь эту тему уже на протяжении стольких месяцев, - губы Кая трогает мимолетная улыбка.
-Должен же хоть кто-то соблюдать хоть какие-то традиции, да, - бухтит Чханёль и устало машет рукой у себя перед глазами. - Может, и у тебя когда совесть проснется.
-Не позже, чем у того бродяги, который сдает в специальную службу дворовых кошек и получает за это деньги, - ухмыляется в ответ Чонин.
Чханёль тоскливо смотрит на него снизу вверх и окончательно успокаивается, удостоверившись, что Кай уже не такой серенький и признаков нездоровой искренности не проявляет. Подумав, достает из кармана джинсов второй блокнот — к слову, точь-в-точь такой же, как и первый — и, торопливо облизнув губы, записывает в него какую-то только что пришедшую в голову мысль.
-Давно хотел написать что-нибудь про кровожадных кошатников, - поясняет он Каю. - А то что эти глянцевые журнальчики - «агентство бла-бла-бла готовит к дебюту группу количеством в полтора Super Junior», «Бритни Спирс спрыгнула с пирса», «Мадонна сплагиатила концепт Мерилина Мэнсона, обвинив его в том, что он сплагиатил имя Мерилин Монро»... И тут я со своими кошатниками. Блеск.
Чонин склоняет голову набок, а Чханёль снова косит на него подозрительным темным глазом.
-Ну вот, опять сереешь, байроновский мальчик. У тебя намечается что-то? - спрашивает Чханёль неуверенно, за довольно продолжительное время общения так и не научившийся по виду Кая примерно узнавать, когда у того на носу заказ.
По скромному чханёлевскому мнению, Чонин, конечно, как и всякий профессионал, обладает потрясающим экранирующим свойством — взгляд на нем задерживается исключительно из эстетических соображений на тему мужской красоты. О чем он думает и что собирается сделать, предугадать не может и самый искушенный в вопросах психологии человек — распознать же в нем личность, переступающую букву закона, просто нереально.
-Заказ? - морщится Кай. - Какие заказы, все такие добренькие стали в последнее время, что ко мне налогомздоимцы скоро начнут проявлять нездоровый интерес.
Чханёль все ещё пытается разглядеть в слегка расширенных зрачках Кая хоть какую-либо подсказку, но взмахивает рукой на это дело, когда Чонин, издевательски улыбнувшись, специально приближает лицо к Чханёлю, чтобы тому было лучше видно.
Ёль шипит обиженным котом, но уже через пять минут носится по комнате и ораторствует по поводу его новой, «абсолютизменно и шизиакально гениальной» идеи для статья в журнал, а Кай, снисходительно наблюдая за ним, медленно скатывается в вязкую Лету темных ощущений, охватывающих полусонное сознание, как холодная вода — тело. Чханёль, конечно, как всегда замолкает ещё совсем не скоро — только тогда, когда замечает, что Кай уже спит прямо в кресле, наивно подложив сложенные руки под голову.
-И кто бы мог подумать, что это прелестное милое существо со снайперской винтовкой управляется лучше, чем наш редактор с вордовскими документами, - бормочет он сварливо, подбирая с пола раскиданные карандаши и выскальзывая вон из комнаты.
Спустя несколько мгновений тихо щелкает замок входной двери, оповещая, что Ёль ушел — Кай, выждав две минуты, открывает глаза и спокойно, по-кошачьи гибко потягивается в кресле.
Кидает беглый взгляд на электронные часы на кофейном столике.
-Отлично, - говорит, улыбаясь самому себе. - Зачем кому-то знать, есть у меня клиенты или и вправду скоро перейду на хлеб с водой?
Чонин одним движением руки смывает с лица остатки гримированного сна и тщательно, без изысков, одевается, думая, что обвинения Мадонны в адрес Мерилина Мэнсона как минимум глупы — у Мерилин Монро у самой, кажется, имя было ненастоящее.
Чтобы добраться до набережной Хангана, Каю не нужно много времени — отчасти потому, что живет он недалеко от нее, а отчасти потому, что прекрасно знает, где нужно срезать путь, чтобы явиться в требуемое место с точностью до запланированной минуты. Во встречах с клиентами он ненавязчиво придерживается принципа письма, спрятанного на самом видном месте.
На вечно оживленной и полной людей набережной никто и никогда никого не замечает — одно из правил любого многомиллионного мегаполиса.
Кай знает, что нужно искать человека в светлом кашемировом пальто, и что это светлое кашемировое пальто само начнет разговор с заранее загаданной фразы. А ещё Кай знает, что если клиент приходит чуть позже запланированного времени — он пассивен и спокоен по отношению к своему заказу, а если раньше — следует поторопиться.
Тонкую фигуру в светлом пальто Чонин замечает сразу, едва окинув привычным взглядом полотно набережной и удостоверившись, что слащавые парочки влюбленных заполонили собой все видимое и невидимое жизненное пространство.
-На неделе в центральной части Сеула ожидается серия кислотных дождей — берегитесь интоксикации, - равнодушным, будто бы механическим голосом обращается к нему по-детски милый молодой человек, скупым движением убирая руки в карманы светлого пальто.
Кай несколько секунд изучающе на него смотрит — приятной формы губы, аккуратная укладка русых волос, а разрез глаз скорее не корейский, а китайский. Голос — мягкий, ничего не выражающий, но вряд ли потому, что его владелец этого желает.
Внешне безобидный. Кай дежурно приподнимает уголки губ и верить этой безобидности отказывается.
-Чем больше процент бережливости, тем больше вероятность того, что именно мы окажемся в центре Сеула в тот момент, когда там разразятся кислотные дожди, в этот момент отчего-то принявшие форму тазика с серной кислотой, сброшенного сумасшедшей бабушкой с двадцатого этажа, - спокойно отвечает Чонин, а незнакомец приветливо, но устало улыбается, поведя плечами.
-Кай?
Чонин вежливо, немного отстраненно кивает, не задавая ответного вопроса — надо будет, ответ приплывет сам.
-Можете называть меня Лу, - говорит незнакомец, поправляя ворот пальто. - Или Лулу. Можно даже Лулулу, мне не принципиально. Главное — не Лола, не Лоло и не Ололо.
Сказано сухим, канцелярским тоном. Кай понимает, что это было озвучено и объяснено не раз в различных жизненных ситуациях. Лу некоторое время стоит к нему вполоборота, глядя на Ханган и потирая правое запястье. На руке — изящные часы унисекс с гравировкой китайскими иероглифами. Пользуясь моментом, что Лу на него не обращает внимания, Чонин позволяет себе на несколько мгновений отплыть в астрал, собирая в кучу все свои скудные познания в китайском. Гравировка состоит из одного слова - «Lu Han».
Кай справедливо решает, что клиент, в общем-то, не сильно ему солгал. Лухань, словно что-то почувствовав, одергивает рукав и поворачивается к Каю лицом.
-Здесь безопасно? - спрашивает скорее для проформы, нежели в действительности чего-то опасаясь. Кай пожимает плечами: мол, никто раньше не жаловался, а там — толкуйте, как хотите.
Лухань быстрым, еле заметным движением — не укрывшимся, впрочем, от Кая — облизывает кончиком языка уголок губ и жестом уличного мага, ненавязчивым и тонким, извлекает из рукава фотографию, ровно сложенную по горизонтали.
Чонин знает, что фотографию нужно смотреть именно сейчас — в тот момент, когда будет произнесено имя изображенного на ней, чтобы максимально связать имя с внешностью и создать правильный визуальный образ. Кай, не поднимая головы, распрямляет фотографию и цепляется за неё немигающим взглядом.
Сканер начинает работать и считывать требуемую информацию.
Фотография — обыкновенная, любительская, без налета пафосности профессиональных фотосетов. Кай думает, что любительские фото — самые искренние, потому что профессиональные фотоаппараты начисто смывают с образа человека все, хоть каким-то образом способное подсказать что-то о личности.
На этой качественной, распечатанной неплохим струйным принтером фотографии изображен молодой человек — слегка растрепанная укладка темно-вишневых волос и прищуренные в улыбке глаза, хотя губы изо всех сил пытаются быть серьезными. Глаза — темные, зрачков не видно из-за не очень хорошо падающего света. Удивительные, радостно улыбающиеся.
Кай в своей жизни видел мало людей, способных улыбаться одними глазами.
Левая часть фотографии немного смазана, как если бы кто-то в специальном компьютерном редакторе тщательно вырезал из объектива ещё одного человека.
Где-то в правой части головы сухо щелкает затвор внутреннего мозгового фотоаппарата, лицо с фото тонкой пленкой ровно ложится на подсознание. Все верно.
-Его зовут Ким Джунмён, - тихо говорит Лухань, задумчиво глядя на бумажный прямоугольник в руках Кая. - И я хочу, чтобы его не стало.
Чонин спокойно кивает и возвращает фотографию. Лухань, подумав, разрывает её на десятки мелких обрывков и выпускает их в неспокойно движущиеся воды Хангана.
Intoxication {2}Лухань не то чтобы считает себя приверженцем минимализма, но в пространстве, забитом мебелью больше, чем в традиционных японских домах, ощущает нечто, отдаленно напоминающее приступы клаустрофобии. Мягкий ковер, низкий столик, подушки на полу и какой-нибудь стул — максимум, что нужно для гостиной. В его понимании.
Он сидит посреди комнаты на этом самом единственном стуле, сложив руки на коленях и устремив задумчивый взгляд в пол. В поле зрения ничего, кроме уголка темной объемной подушки и его собственных босых пальцев; разве что пушистый светлый ковер расстилается под ногами блеклыми темно-вишневыми разводами — старыми, порядком вытертыми, но все ещё сохраняющими изначальное очертание.
Лухань медленно очерчивает их взглядом и с горечью кривит уголок губ — он знает, что если ещё немного посмотреть на эти разводы, то через жалкие секунд тридцать или сорок вновь вернутся воспоминания.
Крис спокойно смотрит, как Лухань, светло и блаженно улыбаясь, пытается выкрутить из коллекционной бутылки вина пробку — получается плохо, и Лу, совсем слегка нахмурившись, расчетливо разбивает бутылку о стеклянный кофейный столик. На кремовый ковер глянцевой блестящей волной опускается густое темно-вишневое вино, напоминающее чем-то венозную кровь; разлетаются затемненные тяжелые осколки, а по поверхности столика разбегается паутина тонких, еле заметных трещин.
Опустившись на пол, Лухань кончиками пальцев трогает пробку на одной из оставшихся стоящих на ковре бутылок; с трудом открывает её и делает глубокий глоток — по губам сбегают светло-розовые капли.
Это, наверное, сливовое.
-Скажи мне, - начинает Лухань, запрокидывая голову и снизу вверх глядя на Криса. - Ты знаешь, что такое проклятие?
Крис кривит губы и коротко качает головой — ему неинтересно, ему неважно, ему фиолетово и темно-вишнево. Хочется поскорее уйти из этой пропахшей дорогим пролитым вином квартиры, но у Криса нет уверенности, что Лухань не наложит после этого на себя руки.
-Все думают, что проклятье — это слова, - начинает Лу, тщательно, как кажется, выбирая слова. - Что-то такое нематериальное, о чем можно забыть и во что допускается не верить. Ну я всегда завуалированно говорил, что люди — дураки. Не все, но в большей своей части.
Лухань щурится и испытующе смотрит на Криса, но тот только больше кривит уголки губ. Но слегка напрягается.
-Проклятье, Крис, оно совершенно материально.
Лухань выливает на ковер перед собой четверть бутылки белого вина и смешивает его с красным. Смесь плохо впитывается и пузырится на поверхности.
-Проклятье — это жидкость, которую невозможно смыть с себя, пока она сама того не захочет. То есть — пока не сбудется.
Лухань думает с минуту и добавляет в уже смешанное вино ещё четверть бутылки совсем темного — настолько бордового, что в тени оно кажется черным. Жидкость густеет и все больше становится похожей на кровь, пахнущую слабым алкоголем. Лу проводит по ней пальцами и слизывает кисло-сладкие капли.
-Чем сильнее ненависть того, кто проклинает, тем крепче само проклятие и меньше та вероятность, что вино, из которого оно состоит, распадется на составляющие. Посмотрим... Японское вишневое, бургундское, чилийское... Мой рецепт, - Лухань улыбается настолько нежно, что Крису кажется, будто он попал в проклятый параллельный мир, название которому — Безумие. Зазеркальное такое Безумие.
Улыбка Луханя отражается в крупных осколках разбитой бутылки и зрачках Криса. В глазах у него немного двоится и расплывается влажным розовым туманом.
-Ты сходишь с ума, - тихо и с трудом говорит Крис, чувствуя, как грудную клетку стягивает тугим обручем. Лухань качает головой.
-Нет. Это позже, - неопределенно отвечает он и вновь опускает в смешанное вино пальцы, подносит к губам и проводит по их контуру, оставляя мокрые сладкие полосы. Поднимается с ковра одним единым, плавным движением без помощи рук и делает шаг к Крису, касаясь его сжатых губ своими.
Крис молчит, но не отстраняется; Лухань, закрыв глаза, пару мгновений тихо дышит, а потом осторожно прикусывает его нижнюю губу, заставляя почувствовать на языке горько-сладкий привкус смешения трех вин. Зрачки расширяются, язык немеет, а в висок словно проникает игла с сильным нейролептиком.
Лухань делает шаг назад.
-Ты будешь проклят, - тихо и четко говорит он, не поднимая взгляда. - Проклят.
Крис растерянно касается кончиками пальцев своих губ, Лухань смахивает ещё пару бутылок вниз. Они с глухим стуком падают на мягкий ковер, не разбиваясь.
-Ты будешь проклят! - Кричит Лухань, умело, как до этого вина, смешивая в голосе отчаяние и безысходность. Добавляя щедро ненависти и безумия.
Тонкие хрустальные бокалы, облитые сладким вином и обсыпанные перьями из пуховых подушек. Медленно втягивающееся в пушистый ворс ковра разлитое японское, бургундское и чилийское. Длинная игла и шприц, до краев наполненный нейролептиком.
Лухань снова делает шаг назад. Улыбки на его губах уже нет. Глаза закрыты.
-Ты будешь проклят. Ты и тот, кто займет мое место. Мое.
Лухань касается пальцами ресниц и несколько раз моргает, прогоняя привычное наваждение. С тех пор он никогда не пытался вывести с ковра эти разводы, потому что как-то подсознательно ощущал — не выйдет. То ли потому, что вошло слишком глубоко, то ли по иной совсем причине.
С тех пор остался только кофейный столик с сетью незаметных трещин и вязкая, как сгущенное молоко, ненависть.
Каждый день Лухань строит карточные домики и сжигает их, поэтому в квартире почти всегда стоит запах горелой глянцевой бумаги. Каждый день он смотрит, как огонь охватывает неподатливые прямоугольники и постепенно превращает их в пепел, какую-то мимолетную секунду сохраняющийся в виде серого остова. Потом собирает пепел в фольгу и выпускает его на улицу.
Под его окнами нет птиц, не ходят кошки и не спят дворовые псы. Под его окнами растет слой сухого серого пепла.
***
Несколько лет назад
Крис сталкивается с ним как-то раз на станции метрополитена, довольно поздно вечером возвращаясь с работы домой.
-Послушайте, не подскажете, сколько времени? - задыхаясь, словно от быстрого бега, спрашивает темноволосый молодой человек, умоляюще глядя из-под длинной челки.
-У вас телефон в руке и часы на запястье, - въедливо замечает Крис, а парень фыркает и встряхивает головой.
-Часы я в ремонт хотел отнести, а телефон при перезагрузке время сбил, - на одном дыхании выдает он и возмущенно поднимает на Криса слегка смущенный взгляд. - Ну чего вы на меня смотрите, как на неудачника?
Крис задумчиво прикусывает губу и склоняет голову набок.
-Может потому, что вы и есть неудачник?
-А я ведь всего лишь спросил время, - тихо говорит молодой человек, и, грустно улыбнувшись, оборачивается, чтобы уйти.
В тусклом и неверном свете станции метро его растрепанные волосы вспыхивают чистым темно-вишневым цветом — насыщенным и ярким, как хорошо выдержанное бургундское вино. Крис ощущает, как в висок ввинчивается острая боль, словно от тонкой длинной иглы; он выдыхает и, тряхнув головой, осторожно касается локтя уходящего незнакомца.
-Вас как зовут? - мягко спрашивает Крис, когда тот, вздрогнув, поворачивается.
-Чунмён, - отвечает тот все так же тихо, но попыток уйти уже не предпринимает.
-Вы меня извините, Чунмён-сси, просто день какой-то...
-Жарко, душно, влажно и поезда в метро задерживаются на полторы минуты, - тоскливо заканчивает за Криса Чунмён, а Крис чувствует, как губы сами по себе складываются в усталую, но теплую улыбку.
Этот Чунмён похож на воробья, по рассеянности искупавшегося в вине.
-Дайте угадаю, - вдруг говорит он, сильно сощурившись. - У вас имя на букву «К» начинается?
Крис рассеянно моргает и провожает взглядом уходящую электричку. Уже, кажется, вторую, если не третью, хотя для третьей, конечно, маловато времени прошло.
-Ну с утра имя «Крис» вроде на «К» начиналось, - хмыкает он, удивленно приподнимая брови. - Наугад?
Чунмён весело смеется, а потом в одну секунду, будто кто-то резко переключить тумблер, становится серьезным.
-Да нет, - говорит он, пожав плечами. - В гороскопе было написано, что я встречусь сегодня с человеком, имя которого будет начинаться на «К». С деканом уже встретился, но, видимо, пророчества пренебрегают таким понятием, как числительные...
И не улыбается вроде, а в глазах прячется какой-то небольшой, но очень яркий огонек, постоянно прыгающий, как светлячок с зарослях цветущего папоротника. Крис ловит себя на мысли, что напитывается этим теплом, сконцентрировавшимся в темно-карего оттенка радужке Чунмёна.
Тот лукаво щурится.
-Ты уже третью электричку пропустил, - смеется он, как-то спокойно и ненавязчиво переходя на «ты» и указывая на только что опустевшие рельсы.
-Четвертую, - бурчит Крис и опускает потяжелевшие веки. Прикидывает, что такими темпами сегодня до дома он не доберется. Разве что завтра — после полуночи.
-Третью, - упирается Чунмён, а Крис воинственно складывает руки на груди, пробуя на скорую руку сотворить бичфейс и нисколько в этом деле не преуспевая.
-Откуда знаешь? - спрашивает вкрадчиво.
-Просто я тоже третью, - вздыхает Чунмён. - Нам с тобой в одну сторону...
Оказывается, что живут они не очень далеко друг от друга — удивительно для города таких масштабов, как Сеул. Через несколько дней Крис от нечего делать пытается вытащить Чунмёна на прогулку, а тот долго упирается, ссылаясь на недоделанный реферат по философии; Крис выслушивает многословную тираду на тему пользы учения для детей, выросших в суровых трущобах многомиллионного мегаполиса, и покорно соглашается, что, де, конечно, лучше засесть за реферат и ни на какие прогулки не ходить.
Чунмён мгновенно сдувается, как гелиевый шарик. Недовольно пыхтит в трубку.
-Хрен с ним, с рефератом, - заявляет он недовольно. - С тебя мороженое в качестве моральной компенсации за «неудачника».
Они исходят весь Кансогу вдоль и поперек; Крис покупает не одно мороженое и даже не два, и под конец Чунмён еле тащится, цепляясь за ладонь Криса горячими пальцами и ничуть этого не смущаясь.
-Если я простужусь, - Чунмён быстро привыкает к новым общественным условиям и начинает нагло качать права, - Тебе придется дописывать за меня реферат и отпаивать меня чаем с малиной.
-Две ложки на чашку, - меланхолично замечает Крис. - Валяй, можешь начинать прямо сейчас.
Чунмён честно дуется минут десять и обиженно вышагивает впереди Криса, скрестив руки на груди и задрав нос практически параллельно земле. Крис, посмеиваясь, идет за ним, заглядывая то с одной стороны, то с другой, и заставляя Чунмёна то и дело отворачиваться, дергаться и лихорадочно бегать по всей улице.
-Вредный ты ужасно, - с наигранной грустью в голосе говорит Чунмён под конец, стоя около своего подъезда и рассматривая Криса с интересом юного натуралиста. Лучи заходящего солнца путаются в чунмёновских волосах, высвечивая их ярким темно-вишневым цветом, и Крис как-то забывает ответить на выпад, задумчиво глядя на игру света.
-И да — ладно, так и быть, реферат я тебя заставлять дописывать не буду, хоть у меня уже что-то свербит в горле и вообще я старый-больной...
-А чай с малиной? - перебивает Крис и хмыкает, когда Чунмён перестает рассказывать сказку про белого бычка и рассеянно пытается нашарить ответ.
-Прости, малины нет, только томатная паста...
Крис молчит, но с явно заметной иронией приподнимает бровь, делая из ладоней подзорную трубу с сквозь неё глядя на Чунмёна.
-Ну ладно, вафельки там тоже есть, - Чунмён поднимает взгляд к небу и тщательно это небо рассматривает. - Правда, я не помню, есть ли у меня заварка, и вообще я хотел тебе вопрос один задать, а то забуду.
Крис страдальчески трет глаза ладонями и думает, насколько же феерически этот человек умеет перескакивать с темы на тему с таким расчетом, что к предыдущему вопросу просто невозможно вернуться без того, что бы не быть выставленным дураком.
-Вопросы в студию, - пожимает он плечами.
Чунмён опирается на перила около подъезда и делает вид, будто достает из кармана блокнот и вооружается карандашом.
-Вот скажи, в чем секрет счастья?
Крис сначала задумывается, а потом усмехается.
-С чего такие вопросы? В философы метишь?
-Ну если принять во внимание то, что я на факультете философии учусь и пишу доклад на тему вечных вопросов бытия — то да, мечу, мечусь и отмечаюсь, - спокойно парирует Чунмён и качает кончиком воображаемого карандаша, явно поторапливая Криса с ответом.
Тот дергает плечом.
-Секрет счастья в том, что его никто не знает, - подумав, отвечает, а потом недовольно кривит губы. - Ты бы чего попроще спросил, а?
Чунмён с готовностью несколько раз кивает и даже отлепляется от перил.
-Ты в гороскопы веришь?
-Нет.
-В магию чисел?
-Нет.
-В приметы? Черных кошек, пустые ведра, просыпанную соль, разбитые зеркала?
-Нет.
-В проклятия?
-Нет, - отвечает Крис, слегка запнувшись и вновь ощущая тонкую боль в виске.
-Дважды два?
-Двадцать два.
-Быть или не быть?
-У Гамлета спроси.
-Ты завтра свободен?
-Вот ты дурак, - смеется Крис и протягивает Чунмёну руку, когда тот смущенно прикусывает губу, отводя взгляд.
Крису хватает одного шага, чтобы самому схватить его за рукав и дернуть на себя, вынуждая сбежать по почти пологим ступенькам, ведущим к двери подъезда — Чунмён спотыкается и натыкается на Криса, а тот молча обнимает его, притягивая к себе.
Греет руки на пояснице под тонким свитером и закрывает глаза, ощущая только бесконечное золотисто-вишневое тепло и мягкое дыхание на шее.
Когда Чунмёна в жизни Криса становится больше, чем унылых трудовых будней в адвокатской конторе, где проходит стажировка после окончания университета, он начинает думать, что старушка-жизнь наконец решила перестать играть с ним в американские горки, потому что замотали сивку-бурку.
Каждый день Крис находит время, чтобы встретить Чунмёна из университета — Чунмён же каждый раз, даже не здороваясь, долго, секунд тридцать, смотрит в глаза Криса, безошибочно определяя, каким бы мог бы ответ на вопрос «как дела?», а потом обнимает его за пояс, утыкаясь холодным после прохладных аудиторий носом в шею.
Крис вдыхает запах чунмёновских волос, и ему кажется, будто они даже пахнут вишней — Чунмён смеется и однажды объясняет, что для поддержания этого цвета волос нужен специальный тоник, а пахнет он вишней, согласно оттенку.
За короткое время Чунмён умудряется выжить Криса из его собственной кухни, заявляя, что нечего там делать, коль со сковородкой обращаешься, как тайский боец с балетными пуантами; Крис, впрочем, не особо сопротивляется, потому что готовить что-то несложное у Чунмёна получается куда лучше.
В те дни, когда учебы у Чунмёна нет, а Крис работает, Чунмён заявляется в адвокатскую контору и успевать перезнакомиться и переобщаться со всеми её служащими — Крис злится и не понимает, почему он злится, а Чунмён весело смеется и читает пространные лекции на тему пользы социального общения детям, выросшим в каменных трущобах многомиллионного мегаполиса. Крис саркастически замечает, что слышал это уже где-то, но Чунмён невозмутимо перескакивает с темы на тему и слушать ничего не желает.
И засыпать далеко от Криса — тоже.
Крису безумно нравится изучать кончиками пальцев его бледную кожу и проводить языком по пухлой нижней губе, провоцируя на поцелуй; сжимать коленями стройные бедра и чувствовать пальцами каждое выступающее ребро, отзывающееся лихорадочным стуком сердца в грудной клетке. Будто птица бьется в стекло закрытого окна.
Чунмён невероятно чувствительный и тонкий, как хрустальная ножка винного бокала — сначала Крис боится неосторожным движением сломать его, но встречает только уверенный и чуть насмешливый, смягченный улыбкой взгляд темно-карих глаз, и понимает, что неизвестно ещё, кого тут сломать легче.
Теперь в любом освещении Крис видит этот прячущийся вишневый оттенок волос Чунмёна и все чаще думает, что да — птица, по неосторожности искупавшаяся в вине.
Чунмён много смеется и улыбается — и губами, и глазами; совмещает в себе уверенность, насмешку, задумчивость и ужасную рассеянность, которая заставляет Криса нервно кривить губы и дергаться при каждом — довольно, кстати, частом — вопле на тему очередных неприятностей.
-В проклятия веришь?
-Нет.
Из ванной слышится смутный грохот и закономерный звон стекла — Крис поднимает голову от книги и устремляет взгляд в потолок, думая, что этого феерического человека нужно раз в неделю для профилактики сдавать на курсы приспособления к бытовому хозяйству.
Чунмён стоит напротив зеркала и с неподдельной грустью рассматривает на полу то, что осталось от флакона его любимых духов — несколько крупных фиолетовых осколков, множество мелких и почти физически ощутимый запах парфюмерии.
Указательный палец порезан осколком прямо по выступающей вене, и кровь торопливыми струйками сбегает на пол, смешиваясь с разлитыми духами.
-Зачем осколки надо было трогать? - спрашивает Крис пустоту, хватает первое, что попадается под руку — светлое махровое полотенце — и прижимает к ранке, уже отыскивая взглядом бинты и что-нибудь для промывания.
Чунмён шипит и пытается отнять ткань. Полотенце быстро напитывается темной венозной кровью — впитывает, правда, плохо, и жидкость некоторое время остается на поверхности, переливаясь в ярком свете лампы.
Крис застывает, невидящим взглядом упираясь в расплывающиеся вишневые разводы на светлой ткани.
В виске — снова тонкая боль от иглы с нейролептиками. А перед глазами - тонкие хрустальные бокалы, облитые сладким вином и обсыпанные перьями из пуховых подушек, и медленно втягивающееся в пушистый ворс ковра разлитое японское, бургундское и чилийское.
Intoxication {3}Кай лениво растягивает на языке фруктовую жевательную резинку и недовольно кривится — сладкий вкус оказывается на удивление противным, и в который раз ощущается навязчивое желание сплюнуть и для верности потереть язык мылом. Мыла под рукой, правда, нет, и Кай позволяет себе погрустить ровно две секунды, чтобы потом ненавязчиво переместить взгляд чуть ниже и правее.
Ким Джунмён выходит из дома примерно часов в 7 утра — у него более чем достаточно времени, чтобы добраться до администрации района Кансогу и ещё минут двадцать попинать балду до начала рабочего дня. Кай узнает его сразу — малодушно радуется, что Чунмён из тех людей, внешность которых практически не меняется объективом фотоаппарата.
Одет просто и довольно официально, и Кай делает логичный вывод, что этого требует рабочий дресс-код — легкие льняные брюки, рубашка с коротким рукавом, пиджак — несмотря на ощутимую прохладу - небрежно перекинут через локоть. В руках — ничего, кроме пачки сигарет, которую он нервно мнет в пальцах и в конце концов убирает в карман. Кай хмурится, спокойно спускает на нос зеркальные темные очки, и, выдерживая дистанцию метров в сто пятьдесят, направляется вслед за Чунмёном, стараясь не выпускать его из поля зрения в уже начинающей образовываться утренней толпе трудоголиков.
Чунмён предпочитает идти до работы пешком — все равно живет в том же районе. Каю не составляет особого труда подстроиться под ритм его шага, и он даже позволяет себе кое-где срезать путь, пользуясь неплохим знанием топографии Кансогу. Двигается Чунмён не особо торопливо, но в некотором роде целенаправленно и стремительно — шаг легкий, не лишенный некоторого изящества, движения непринужденные. Кай подсознательно снова включает сканер информации и автоматически запоминает любые мелочи, которые могут так или иначе ему пригодиться.
Выглядит Чунмён не то чтобы сильно серо и посредственно, но особо из толпы не выделяется — ведет себя спокойно, по сторонам смотрит с вежливым любопытством и даже отчасти рассеянностью, иногда неожиданно сменяющейся пугающей цепкостью и жесткостью взгляда. Сбоку или со спины сделать определенные выводы, конечно, сложновато, но Кай совершенно не торопится — впереди есть два дня, за которые при желании можно не то что повадки человека изучить, но и собрать на него досье листов так в полсотни.
Вопреки ожиданиям Чонина, Чунмён, добравшись до администрации за двадцать пять минут до начала рабочего дня, не остается на улице и скрывается в здании; Кай мысленно пожимает плечами и, не выходя из тени, оглядывается вокруг, прикидывая, где неподалеку можно будет переждать до очередного чунмёновского появления — официальный сайт администрации Кансогу готов предложить вам любую информацию, кроме расписания рабочего дня своих сотрудников.
Напротив обнаруживается небольшое кафе — Кай прогулочным шагом, убрав руки в карманы и подняв очки на волосы, направляется туда. Занимает столик у окна с тем расчетом, чтобы можно было спокойно наблюдать за администрацией даже в полусонном состоянии, которое, как безошибочно чувствует Кай, объявится сразу же, как только он опустится на стул. Единственное, с чем за время работы Чонин так и не научился справляться — бессонница за несколько дней перед исполнением заказа. Никаких нервов — только тягучее и лишенное смысла бессонное состояние.
Кай заказывает холодный чай и долго болтает в нем выпрошенной официантки трубочкой — делает, впрочем, всего один глоток и решает, что эта дрянь с повышенным содержанием консервантов не очень сильно подходит для прохладного дня. Добавляет в заказ горячий зеленый, затем кофе и пирожное из рассыпчатого песочного теста; практически ни к чему не притрагивается и со скучающим видом рассматривает непрерывный людской поток за огромным, во всю стену, окном. Кай вспоминает, как поначалу во время слежки ему было интересно наблюдать за людьми — одеждой, стилем, движениями. Только вот слежка осталась, а интерес испарился, будто его и не было — все типажи изучены, марки шмоток отштудированы и отполированы узнаванием многих десятков разных парфюмерных ароматов.
Ближе к полудню Кай, устав читать ярлыки на солонках и разглядывать официанток, бегло кидает взгляд на часы и скрывается в уборной — долго моет руки с мылом и умывается, пытаясь хоть как-то сбросить пелену далекого, но уже ощутимого сна. С минуту критически разглядывает свое отражение в зеркале, трогая кончиками пальцев тяжелые веки, и парой отточенных движений поднимает наверх длинную челку. Стянув двухстороннюю толстовку, выворачивает её наизнанку и накидывает, не застегивая на молнию.
Из зеркала на Кая смотрит порядком изменившийся двойник, в котором самого Чонина, который был тут минуту назад, узнать возможно лишь в том случае, если знаешь его последние пару лет. Обыкновенная и простая, в сущности, предосторожность — на тот случай, если временами цепкий взгляд Чунмёна зацепился за что-то более существенное, чем реклама нового фильма или свернутый в трубочку каталог «Burberry» в мусорке около здания администрации Кансогу.
По дороге обратно Кай стягивает со стойки какой-то бесплатный глянцевый каталог — на всякий случай, чтобы не особо выделяться своим отсутствующим скучающим видом. Некоторое время честно листает его, устремив взгляд в окно и только краем глаза рассматривая картинки — в конце концов это быстро надоедает, и Чонин кладет открытый журнал перед собой, прижимаясь скулой к прохладному стеклу. Отрезвляет. Кай массирует виски и думает, что крайне несправедливо администрация района поступает по отношению к мирным гражданам, не давая им информации о том, по какому расписанию работают её сотрудники.
В логичное время обеденного перерыва Чунмён не появляется на улице; Кай достает наушники и запускает альбом «3 Doors Down» на многоразовый повтор. Чунмёна нет спустя час, два; Кай старательно ловит различные сеульские радиостанции и теряет вакуумную подушечку от левого наушника. Чунмёна нет, в принципе, и в три часа дня; Кай прочитывает, не забывая смотреть по сторонам, весь каталог, стянутый со стойки, и, проклиная свой хороший слух, внимает сопливому разговору выясняющей отношения влюбленной парочки идиотов. Чунмён появляется в поле зрения только в пять вечера.
Довольно усталый, но явно в хорошем настроении, он запрокидывает голову и, щурясь, смотрит на солнце; Кай делает незаметное движение, порываясь встать и выйти из кафе, но Чунмён, встряхнув головой, сам направляется к зеркальным окнам. Чонин устраивается поудобнее и утыкается носом в журнал.
Официантка, судя по всему, с Чунмёном знакома — улыбается она очень приветливо и перекидывается с ним парой ничего не значащих фраз, которые Каю из-за шипения и воплей парочки практически не слышны. Чунмён покупает пол-литровую бутылку негазированной минералки и пьет залпом, запрокинув голову — кадык под тонкой бледной кожей ходит тяжело, сбоку нервно бьется пульсирующая жилка. Чувствительный. Кай щурится и трогает указательным пальцем высохшие, как от ветра, губы.
Не успевает Чунмён выскользнуть из кафе, как на его телефон раздается звонок — он берет трубку, не глядя на определитель номера; услышав голос на линии, улыбается светло и как-то запредельно счастливо — Чонин незаметно усмехается уголком губ, думая, что, пожалуй, сам он так улыбался в последний раз в тот момент, когда Чханёль подарил ему на день рождения невероятный по красоте бокфлинт от «Boss & Co», сделанный по системе «Босс-Вудвард». Но двуствольное ружье — это одно, а голос человека в телефонной трубке — совсем другое.
Чунмён разговаривает недолго и, накинув на плечи пиджак, выскальзывает из кафе, впустив в помещение поток холодного воздуха. Кай передергивается и одним движением застегивает молнию на толстовке до горла, зарываясь в ворот носом и скрещивая на груди руки — до дома Чунмёна провожать не надо, потому что адрес давно выведан и тщательно записан мелким шрифтом на запястье под широким темным напульсником.
Чунмён скрывается за поворотом спустя уже пару секунд, а Кай сразу же чувствует, как на него ласковой бетонной плитой с шипами обрушивается сдерживаемое весь день состояние летаргического сна — он обещает себе, что закроет глаза всего на три с половиной мгновения, просто клятвенно обещает. Потому что пора уже идти домой, потому что каталог давно прочитан, потому что столик заставлен нетронутыми напитками и разрушенным до состояния кучки пирожным. Обещает и — проваливается в чуткую полудрему.
Кай не знает, сколько времени проходит, прежде чем экран сознания, отвечающий за бдительность, не засекает поблизости легкие шаги, затихнувшие только за самой его спиной. Чонин открывает глаза и встречается взглядом с какой-то веселой надписью на «животе» собственной черной толстовки.
Кафе не переполнено, но под вечер людей становится все больше, и Кай позволяет себе подумать, что шаги относятся совсем не к нему, а, скажем, к мафиозного вида пухлому дядечке за соседним столиком.
-Хороший день, - раздается за спиной мягкий голос, и Кай лениво поднимает взгляд на окно, в котором отражается весь зал вместе с посетителями. В нескольких шагах от него, Чонина, явно привычно спрятав руки в карманы, стоит Лухань.
Кай не оборачивается.
-Неплохой.
Лухань, не спрашивая согласия, отодвигает стул и присаживается на самый его краешек, с дежурным интересом в глазах рассматривая окончательно замерзший чай и остатки сладостей. Кай вежливо подвигается, чтобы не соприкасаться стульями — отвратительный скрежет металлических ножек порядком давит на слух.
Лухань бегло просматривает меню и на пальцах объясняет что-то подошедшей официантке — при этом не говорит ни слова, но умудряется без проблем сделать заказ. Спустя минуту перед ним красуется пачка «Pall Mall» и зажигалка. Лухань убирает её в карман куртки и подпирает подбородок ладонями, задумчивым взглядом изучая постепенно темнеющий проспект за окном.
-Он интересный, - говорит абсолютно бессмысленно, и Кай скашивает на него непонимающий взгляд. Скорее даже недовольный — домой хочется уже намного сильнее, но правила приличия и общения с собственными клиентами не позволяют просто встать и уйти, предварительно надев на голову собеседника бесплатный каталог из стойки рядом с туалетом. Лухань же пожимает плечами.
-Чунмён интересный, - будничным тоном поясняет он. - Просто так в толпе не заметишь, а если случайно получится — долго не сможешь отвести взгляд.
Врожденное любопытство предательски скребется острыми лапками в ушах, и Кай прислушивается к Луханю с возрастающим интересом — в тонком деле важна любая деталь или наблюдение.
-А когда вновь отведешь и потеряешь из виду хоть на секунду, - продолжает Лухань, - Вряд ли сможешь вновь отыскать. Он будет уже в совершенно другом потоке, другой жизни и другом мире. И это будет уже просто другой человек.
-Хамелеон, - устало бормочет Кай.
-Просто живет, - качает головой Лухань, обратно вытягивая из кармана пачку сигарет и снимая с неё прозрачную пленку. - А многие привыкли жить статически — так, что их можно отыскать взглядом в толпе даже после того, как потерял пару лет назад.
Кай привычным движением треплет челку и откидывает её назад.
-Тогда и тот, кто отыскивает, тоже стоит там эту самую пару лет, - замечает он логично, а Лухань улыбается не то чтобы снисходительно, но свысока.
-Верно, - легко соглашается он и кусает кончик сигаретного фильтра. - И все стоят. Годами.
Лухань не закуривает и вхолостую щелкает зажигалкой, то поднося её к кончику самой сигареты, то снова отдаляя и любуясь, как появляется легкая, сразу же умирающая струйка дыма. Кай, отвернувшись, молчит.
И думает, что катастрофически малое количество людей умеет делать вид, что оказались в определенном месте совершенно случайно. И Лухань к ним относится.
-Скажите, Ка-й, - он как-то странно делит прозвище Чонина на несколько звуков, - Вы верите в проклятия?
Кай приподнимает брови и равнодушно пожимает плечами — он давно и очень качественно научился ничему не удивляться и контролировать собственные эмоции. По части удивлений у него был превосходный учитель.
-Все проклятия относительны, - отвечает Чонин, не глядя на Луханя, - В проклятие Тамерлана я, к примеру, верю, а вот в проклятие базарной бабушки, которой я не уступил в метро стоячее место — увольте.
Лухань тихо смеется — Кай ловит себя на мысли, что мгновенно воздух вокруг становится суше и холоднее, хотя в последние пять минут в кафе никто не входил и никто не выходил. В кафе вообще остались они вдвоем и сонный бармен за барной стойкой.
-Я вот тоже не верю, - говорит Лухань, сложив руки на столе и рассматривая бледные пальцы. - Поэтому собственные приходится исполнять самому.
И улыбается — светло, обаятельно и безоружно. До отвращения.
Кай встает и, кивнув, выскальзывает вон за пределы хрупких зеркальных дверей, слыша, как его провожает кристальный звон китайских колокольчиков — ему просто до безумия хочется закрыть уши руками и выдрать этот звук из слуха с корнем, чтобы он истек кровью и больше никогда не появлялся в его жизни.
Кай, конечно, сдерживается.
Чунмён смеется, когда Крис ловит его сзади и обнимает за талию, поднося к его губам пузатый бокал с теплой янтарной жидкостью — коньяк обжигает язык и горячей волной спускается в горло, распространяя тепло до кончиков пальцев, которые начинает слегка покалывать.
-Только алкоголики глушат спиртное в будние дни, - Чунмён щурится на вечерний свет лампы и укладывает голову на плечо Криса, чтобы лучше видеть выражение его лица.
-Алкоголики, эстеты, патологоанатомы и студенты во время сессии, - хмыкает тот, ничуть не смутившись. - А поскольку ни ты, ни я не патологоанатомы и не студенты, то да — алкоголики. Это ужасно.
Чунмён чувствует где-то подвох.
-Ну а вдруг мы эстеты? - спрашивает укоризненно, а Крис закатывает глаза.
-Эстеты, знаешь ли, вообще по ночам не занимаются тем, чем занимаемся мы, - замечает вполне справедливо, с удовольствием наблюдая, как на скулы Чунмёна падает легкий розовый оттенок. - Вообще не тем. Это ужасно.
Чунмён быстро справляется с собой и ехидно улыбается.
-Согласен, это ужасно ужасно. Надо дать обет безбрачия. Прямо вот сейчас пойду и дам.
-Пойди и дай, - легко соглашается Крис, а Чунмён, выскользнув из его объятий, с со слоновьей грацией направляется на середину комнаты.
Рукой задевает практически полную бутылку коньяка, стоящую на низком столике — она пару секунд опасно балансирует, а потом, словно сделав одолжение, падает на ковер, окрашивая его в темно-коричневый яркий цвет. Снизу вверх волнами поднимается глубокий запах, пленкой оседая на обонянии, языке и даже, кажется, глазах. Чунмён дергается и кривит губы.
Крис замирает.
-Прости, - вздыхает Чунмён, а Крис, не говоря ни слова, притягивает его к себе и обнимает, закрывая глаза и пытаясь проглотить противный и склизкий ком в горле, который имеет почему-то вкус то ли коньяка, то ли вина.
-Постой вот так, - говорит он тихо. - Вот так. И никуда не уходи, пожалуйста.
Коньяк впитывается в ворс ковра.
Снова.