Фэндом: EXO-K|M
Пейринг: Крис/Сухо (Чунмён)
Жанр: ангст, психология, философия, драма (!)
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: AU, местами нецензурная лексика
Размер: миди (22 стр), 1 часть
От автора: Фик объемный, продолжение - в комментариях.
На чаше аптекарских весов
-А был ли мальчик?
-Тьфу ты, блядь. Не было тут никакого мальчика. И эпиграф у тебя дерьмовый.
(с) Диалоги о том, чего не было
-Тьфу ты, блядь. Не было тут никакого мальчика. И эпиграф у тебя дерьмовый.
(с) Диалоги о том, чего не было
Когда Крис впервые смотрит ему в глаза, становится нестерпимо страшно – в них, карамельно-карих, словно бы заключено по два зрачка, один в другом, наслаиваясь в разных цветовых спектрах. В них, карамельно-карих, один зрачок – серое озеро, второй, внутри первого – густая капля качественных немецких чернил.
Через секунду наваждение проходит; на его визитке, небрежно оставленной на уже покрытой для выноса полиэтиленом барной стойке, незамысловатым, но стильным шрифтом указано, мол, «Ким Джунмён, агентство «NNN», универсальный дизайнер узкой направленности». Далее – номер телефона и замыленный в своей посредственности адрес фирмы. Крис с отвлеченной насмешкой думает, что смешно это – «универсальный дизайнер узкой направленности».
Впрочем, господин Ким Джунмён, скорее всего, даже при случае не оценил бы комичности собственной визитной карточки. Крис усмехается, одним ухом слушая ускользающие от внимания объяснения о концепте дизайна, базовой цветовой гамме и прочей дряни, до которой ему, Крису, нет совершенно никакого дела – он больше думает о том, что никогда, наверное, не обратился бы к этому парню словом «господин». Совершенно не располагает, несмотря на не менее стильный, чем шрифт на визитной карточке, костюм-тройку с грамотно подобранным галстуком, безупречную, явно салонную укладку волос и контур небольшого кулона, угадывающийся сквозь тонкую, почти полупрозрачную ткань белой рубашки.
Хотя, наверное, последний пункт и способствует появлению ненужных предрассудков иерархического характера. Чунмён говорит что-то про подходящее для барной стойки дерево, а Крис послушно кивает головой и думает, что, наверное, до безумия красиво было бы раздеть этого нетипичного офисного клерка и посмотреть, что за бижутерию он носит под недешевой фирменной рубашкой. Просто так – чисто ради эстетического удовольствия. А ещё – проверить собственную сиюминутную теорию: действительно ли кожа на внутренних сторонах его бедер такая же белая и фарфоровая, как на шее и запястьях, испещренных голубыми паутинами вен.
-… эвкалипт или молодой ясень. Оригинальность – хотя это, на мой взгляд, пафос – розовое дерево или «спелая» сакура. Что вы предпочитаете больше?
Крис спокойно улыбается, не чувствуя потребности вникать в суть разговора.
-ДСП. Дешево, сердито, и подпалить по пьяни не жаль.
Чунмён снисходительно приподнимает уголки губ, хотя по взгляду видно, что шутки на профессиональную тему не очень ему по вкусу; Крис в притворной озадаченности склоняет голову и думает, а по вкусу ли ему глотать сперму, или лучше обойтись без этого.
Шаг за шагом Крис узнает много нового о планировке своей кухни, неудачном расположении окна и уличных голубях, летающих над внешним подоконником со вполне определенной целью. Минут через десять односторонней беседы Чунмён с отвращением долго моет руки от гнусных плодов трудов голубиных и объясняет, как и где правильно подобрать мастеров для выполнения его задумки. А Крис разве что не растягивается всем телом на барной стойке, с сильным прищуром разглядывая высвеченный тенью контур подвески под тканью рубашки.
На пороге, поправляя у зеркала галстук и улавливая отражение стоящего сзади Криса, Чунмён оборачивается и кидает на него не то чтобы испуганный, но растерянный взгляд; торопливо говорит пару забитых и официальных фраз, после чего испаряется, оставив за собой запах новой шелестящей ткани.
-Звоните, когда подберете мастеров.
Крис беззвучно смеется, проводя обеими руками по бокам перед тем же зеркалом; натягивает на талии футболку, задерживает ладони на бедрах и, почувствовав привычное тягучее напряжение, скользит пальцами чуть ниже, забираясь под ремень и оглаживая отвердевший член.
Он кидает задумчивый взгляд через плечо, где на старой барной стойке лежит визитная карточка – делает пару сдержанных движений вверх и вниз по всей длине, а потом грустно усмехается, опираясь спиной на зеркало.
-Наверное, хорош бы я был, если бы позвонил прямо сейчас, мол, хэй, парень, у меня встал на твою бижутерию. Поможешь?
Смеется как-то совсем не весело. Запоздало приходит сухой, как старая бумага, серый страх.
***
На столе – веер тяжелых телефонных справочников вперемешку с рекламными брошюрами и еженедельными журналами о дизайне и строительстве. Крис, уныло скривив губы, вырывает очередную страницу и сжигает её над пепельницей, думая, что вполне может обойтись без ремонта на этой паршивой кухне, раз вся квартира уже в общем в порядке.
Полиэтилен на стойке режет глаз и слух. Перед внутренним взглядом – проклятая подвеска и паутины голубых вен на запястьях.
Справочник – резким движением на последние страницы, в трубку домашнего телефона – вежливым голосом с просьбой о заказе номера в мотеле, в мобильный – сдержанный заказ на мальчика по вызову.
А ещё можно уточнить, что нужен хрупкий, темноволосый, и кулон ему на шею нацепите.
Меняя перед зеркалом одну из серег в ушах, Крис размышляет, что в последнее время стало совсем хорошо – никакого удивления, когда красивый мужской голос низким тембром заказывает по телефону мальчика-проститутку.
В этом дешево приглушенном свете невозможно разобрать лица человека сразу – зачем разочаровываться в тот момент, когда ещё возможно отозвать заказ, сменив его на другой, и ждать ещё чертовых два часа, мучаясь от эрекции? Крис с легкой улыбкой окидывает взглядом силуэт стройного молодого человека, на секунду замершего в дверях; не успевает сказать и слова, как тот без приглашения проскальзывает внутрь, единым слегка ленивым, профессиональным движением стягивая с себя футболку и опускаясь на колени.
Надо же, и слов никаких не надо. Тихо звенит потревоженный кулон на шее, поднимается взгляд страшных карих глаз с серыми зрачками-озерами. Улыбку Криса трогает секундная дрожь.
Ким Джунмён, агентство «NNN», универсальный дизайнер узкой направленности. Кажется, в глазах недостает капли немецких чернил.
В кончики пальцев будто подается мгновенный электрический разряд; Крис, протянув руку, за подбородок поднимает лицо Чунмёна выше, через силу с минуту глядя в его глаза. В них – океан спокойствия и умиротворенного разврата.
Совершенный профессионализм.
-Вечерняя подработка? – спрашивает Крис совсем тихо, приблизив губы к его уху. Чунмён молча вскидывает на него взгляд и усмехается – безжизненно, безэмоционально и совершенно в своей уравновешенности.
Стоя на коленях перед парнем – со вполне определенной целью. Крису на мгновение кажется, что реальность переходит в режим «арт-хаус» - даже с одной-единственной встречи он может с точностью сказать, что Чунмён не тот человек, который способен с таким идеальным спокойствием готовиться брать в рот.
С почти незаметной издевательской улыбкой, тронувшей губы, Чунмён склоняет голову, чуть дотрагиваясь пальцами до паха, и делает приглашающий жест на постель; сразу же за этим – проводит ладонями по бедрам, чуть спуская ремень джинсов. На немом языке это выбор – минет или без прелюдий сразу к делу.
Крис помнит о том, что Чунмёну не очень нравятся шутки на профессиональную тему, но решительно не знает, каким образом тот предпочитает брать в рот – поэтому останавливается, не доходя до постели, и привлекает Чунмёна к себе, с силой опуская на колени.
Чунмён легко расправляется с тугой застежкой на ремне, даже не напрягая пальцы; чуть спускает с бедер Криса пояс и проводит языком по правой выступающей косточке, чуть покрасневшей от трения об ткань. Крис нетерпеливо толкается бедрами вперед, но Чунмён, видимо, не сильно куда-то торопится.
Впереди целая полностью оплаченная ночь.
Чунмён издевательски медленно стягивает крисовские джинсы к коленям, цепляя одновременно и нижнее белье, ставшее абсолютно ненужным; проводит языком влажную дорожку от пупка до основания члена, сжимая его кольцом из пальцев и несколькими почти незаметными движениями доводя до напряжения. Крис ровно выдыхает и прикрывает глаза, укладывая обе руки на его плечи.
Пару первых минут Чунмён только играется, облизывая головку члена и слегка посасывая её; ласкает её неуловимыми движениями кончика языка, одновременно пальцами поглаживая внутреннюю сторону бедер и царапая кожу ногтями. Кажется, проходит несчетное количество времени в этом вязком неполном удовольствии - Крис недвусмысленно дотрагивается до его идеально уложенных волос, чуть портя укладку и надавливая на затылок.
Чувствуется, как Чунмён улыбается, позволяя притянуть себя ближе – всей поверхностью языка проводит по длине члена и, вдохнув, разом полностью обхватывает его губами, на секунду закрывая глаза и позволяя себе привыкнуть к жару и ритму пульсации. А затем начинает медленно, подчиняясь этому ритму тока крови, двигать языком и губами, расчетливо насаживаясь на всю длину.
Крис не знает, что заставляет его держать глаза открытыми и лишь больше возбуждаться от этого откровенно пошлого вида; он лишь периодически облизывает сразу же высыхающие губы, не издавая ни звука. Чувствуя на себе мягкие, податливые губы, Крис отвлеченно думает, что это ощущение удовольствия сильно отличается от всех других, которые он испытывал раньше в такие моменты – оно неяркое и вязкое, как густая венозная кровь или стекающая по бедрам сперма, оставляющая на коже липкие влажные следы.
Неяркое, вязкое и туманное – но сводящее с ума в разы быстрее и бесповоротнее, чем что-либо другое.
Крис не замечает, что Чунмён все сильнее сдавливает пальцами его бедра, оставляя на них бледные красные полосы, и не сдерживает стона, когда Крис толкается вперед, заставляя взять максимально глубоко. Чунмён полностью закрывает глаза и, расслабившись, позволяет превратить минет в полноценный оральный секс – толчки становятся все сильнее и настойчивее, и Чунмён только слабо стонет, непроизвольно начиная ласкать себя внизу живота, но не решаясь дрочить без позволения.
Через несколько секунд Крис чувствует, как мгновенная волна спускается от ребер к паху; сжав зубы, он через силу отстраняет Чунмёна и изливается теплой спермой в собственную ладонь, глядя, как вязкие капли стекают по пальцам, задерживаясь на кончиках и тяжело падая на ковер. Крис опускается на колени рядом с Чунмёном и резко дергает его на себя, заставляя развернуться спиной; сзади прижимается бедрами к его пояснице и, одной рукой обняв за талию, другую подносит к его губам, обводя их контур.
Чунмён по очереди облизывает пальцы, измазанные в сперме – ловит каждую каплю горячим языком, словно стремясь восполнить то, что не получил до конца. Посасывает кончики, подаваясь вперед, когда Крис отводит руку; вылизывает ладонь и задерживает на секунду язык на запястье – резко выдыхает и откидывает голову назад, на плечо Криса, не сдерживаясь и лаская себя сквозь жесткую ткань джинсов.
Крис перехватывает его руку и пропускает вдох, остро реагируя на долгий болезненный стон – уткнувшись губами в плечо Чунмёна, он успокаивающе целует оголенную кожу, осторожно помогая освободиться от одежды. И стягивает с себя рубашку, не особо заботясь о пуговицах.
Крис тянет Чунмёна наверх, к постели, потому что ворс ковра больно стирает кожу – прохладные простыни приятно холодят разгоряченное тело. Он обнимает Чунмёна сзади, не позволяя опуститься с колен, и на мгновение, восстанавливая дыхание, утыкается носом в его уже растрепанные волосы, пахнущие еле уловимым ароматом духов, как если бы они были смыты дождевой водой.
Крис слегка надавливает на его копчик, вынуждая чуть раздвинуть бедра - и вопросительно касается скулой его щеки; Чунмён великолепно понимает этот немой вопрос и чуть заметно кивает в сторону отброшенных джинсов. Отстранившись, Крис нашаривает в кармане совсем маленький тюбик – обыкновенный, но с эмблемой какой-то дорогой фирмы.
Просто и со вкусом – индийское масло для тела с легким пряным запахом.
Нужно совсем немного, чтобы смазать тугое колечко мышц; Чунмён пробует расслабиться, но лишь больше теряет контроль над собой, чувствуя внутри себя первый палец. Крис успокаивающе гладит его по животу, очерчивая контуры пресса и ребер; отвлекая, слегка царапает отвердевшие соски, и, растягивая, вводит второй.
Чувствует, как Чунмён судорожно сжимается вокруг него и срывает болезненное шипение с губ.
-Тише, малыш, - голос Криса прерывается от напряжения и, внезапно, нервов, когда он медленно начинает двигать пальцами в попытке найти нужный угол проникновения, чтобы не сделать ещё больнее.
Слишком сложно и тяжело для мальчика по вызову.
Чунмён закусывает кончик языка, пытаясь унять прерывистое дыхание, смешанное с короткими и тихими стонами, и лишь больше напрягается, когда Крис свободной рукой проводит по внутренней стороне его бедра, ненавязчиво заставляя ещё больше прогнуться и раздвинуть ноги.
Воздух наполняется сладким запахом, когда масло растекается по коже, влажно высвечивая её в мутном свете; несмотря на то, что была взята всего пара капель, его оказывается слишком много, и оно капля за каплей неспешно сбегает вниз к коленям, с каждой секундой делая кислород тяжелым от свежей пряности.
С губ Чунмёна вновь срывается стон – теперь громче, увереннее и развратнее. Когда он постепенно, раз за разом, начинается сам насаживаться на пальцы, Крис понимает, что нашел то, что нужно – позволяет Чунмёну сделать ещё несколько движений и слегка сдерживает его, пахом прижимаясь сзади и давая почувствовать свое напряжение.
Чунмён резко отстраняется и оборачивается к Крису лицом, ненавязчиво отталкивая на постель и седлая его бедра – с секунду восстанавливает самообладание, а затем, упершись ладонями в его грудь, осторожно опускается на член, сантиметр за сантиметром полностью вбирая его в себя.
Крис приподнимается на локтях и запрокидывает голову, вновь ощущая то неяркое, вязкое чувство сумасшествия, когда его обволакивает горячее нутро.
Минуты две Чунмён не двигается, давая себе возможность привыкнуть к внутренней наполненности. Крис не настаивает и не торопит – только еле заметно улыбается и прижимает к губам его пальцы, целуя внутреннюю сторону ладони.
Чунмён начинает двигаться – медленно и плавно, безошибочно находя верный ритм и все больше возбуждаясь от пьянящего ощущения, волнам расходящегося от низа по всему телу; оно просачивается в легкие, выбивая дыхание, окрашивает скулы в лихорадочный румянец и заставляет закрыть глаза, срывая с языка теплое сладкое дыхание, с ускорением ритма превращающееся в еле слышные прерывистые стоны.
Движения становятся быстрее и скомканнее, Чунмён начинает терять контроль и сбиваться; Крис осторожно приподнимается, обхватывая его одной рукой за талию и притягивая к себе, а другой сжимая его твердо стоящий член в пальцах. Чунмён сильно выгибается в пояснице и чуть прикусывает плечо Криса, когда тот начинает двигаться в нем сам, параллельно ритмично надрачивая легкими движениями пальцев вверх-вниз по всей длине.
Воздух становится лишь тяжелее от вырывающегося горячего дыхания и масляных капель на теле, испаряющихся терпким сладким ароматом. У Криса не получается сделать полноценный вдох, грудную клетку сдавливает, и он задерживает дыхание, когда Чунмён с силой обхватывает его шею руками и подается вперед, с тихим стоном кончая в сплетение пальцев.
Теплая сперма стекает вниз по животу ко внутренней стороне бедра, тяжелыми каплями обволакивая влажную кожу и постепенно задерживаясь на ней. Крису хватает нескольких минут этого вязкого ощущения, чтобы излиться в Чунмёна, с силой сжимая в зубах цепочку его подвески. Проклятой подвески в форме матового каплевидного камня, окруженного тонкой полосой серебра.
Чунмён долго смотрит в потолок, лежа на спине, а затем, не говоря ни слова и не спрашивая разрешения, скрывается в душе.
Крис, не найдя полотенца, облизывает кончики пальцев.
На часах показывает треть полностью оплаченной ночи – Чунмён одевается неторопливо, но аккуратно и обстоятельно, по-прежнему молча и спокойно. Крис укладывает подбородок на кисти рук, из-под полуопущенных ресниц наблюдая за ним.
Зрачки – серые озера, бледные очень и полупрозрачные. Вновь накатывает отдаленная волна сухого страха.
Чунмён кладет ладонь на дверную ручку, несколько минут пустым взглядом рассматривая дешевую фанеру, крашеную под дуб или какую-то его разновидность. Бьет два часа ночи, и электронные часы на кофейном стоике отдаются мелким дробным звуком; Чунмён вздрагивает и, обернувшись, беспомощно смотрит на Криса своими прозрачными зрачками. А потом опускается на пол, судорожно вздыхая и закрывая руками лицо. Крис чувствует, как где-то внутри, под диафрагмой, скручивается тугой клубок.
Он осторожно опускается рядом с Чунмёном и пробует отнять его руки от лица, но тот сопротивляется пару мгновений, а потом сам убирает ладони, устало и неподвижно глядя в пол. Крис протягивает ему руку.
-Оставайся, - говорит тихо, но Чунмён только качает головой, поднимается, выскальзывает за дверь и беззвучно прикрывает её за собой.
Чунмён возвращается минут через двадцать, насквозь промокший под проливным сеульским дождем; на скулы с волос стекают струйки воды, смешиваясь со стоящими в глазах слезами. В серых зрачках снова – густые капли черных немецких чернил.
Крис осторожно убирает с его лица волосы и касается губ, сцеловывая с них холодную дождевую воду.
-Оставайся.
Чунмён устало кивает.
***
-Так дуб или ясень?
-Да пусть эта остается. Я все равно баром не пользуюсь… Может, мне вообще без ремонта больше нравится.
-Ах ну да, - Чунмён серьезно кивает и насмешливо щурится, потягиваясь на столе и укладывая голову на вытянутые руки. – Живи аборигеном с барной стойкой, покрытой полиэтиленовой дрянью. Может, она фенол испускает. Может, коньки быстрее отбросишь. А?
Крис улыбается.
- Полиэтилен не содержит фенола. Ты его с прессованной мебелью перепутал.
Чунмён вздыхает и пожимает плечами, не особо огорчаясь от того, что подловить на непросвещенности не удалось; закрыв глаза, старательно уговаривает себя, что не всякая кухня должна выглядеть, как картинка с обложки дизайнерского журнала, и что все это вполне можно пережить, если хотя бы шторы какие-нибудь неплохие повесить.
Отчасти для того, чтобы не видеть кристальной высоты девятнадцатого этажа, тонущего в густом городском смоге. Чунмён высоты не боится, но чувство определенной неприязни испытывает.
-Шелк или тюль?
-Да делай уже что хочешь, - Крис вскидывает взгляд на потолок.
-Карт-бланш? – Чунмён, хитро.
Где-то в глубине души Крис чувствует, что если ещё немного дать волю, то этот кадр вполне способен сесть на шею, свесить ножки в симпатичных разноцветных кедах и сидеть там, пока рак на горе свистнет в африканскую вувузелу.
-Карт-бланш на мою кухню в обмен на карт-бланш в отношении твоей души и тела, - невозмутимо постановляет Крис, складывая руки на груди.
-Ну ты дурак, что ли, - мгновенно обижается Чунмён и собирает конечности в кучу; трет уставшие кисти рук и отходит к окну, упираясь в подоконник и со смутной тревогой заглядывая вниз. – Он ещё и торгуется…
Крис осторожно и почти невесомо касается его плеча.
-Ты чего обижаешься? – мягко. – Я пошутил, маленький.
Чунмён дергает плечом и оборачивается, немного хмуро и исподлобья глядя на Криса. Тот уже привык к этим странным зрачкам – снова крохотные черные в окружении полупрозрачных серых.
-Не понимаю я таких шуток, - наконец говорит он тихо, опуская взгляд. – И глупых вопросов-торгов я тоже не понимаю и не люблю. Зачем спрашивать о том, на что уже имеешь право?
Обнимает Крис очень аккуратно и очень тепло – как шарнирную куклу, которую легко сломать неосторожным прикосновением.
Как-то совершенно незаметно за несколько месяцев этот улыбчивый мальчик-дизайнер со странными глазами и кулоном-каплей на шее вошел в его жизнь, ненавязчиво развесив на её голых окнах газовые шторы и уложив на пробитые дороги ковры, чтобы было не так больно падать на неровностях.
Чунмён никогда не говорит об их второй встрече. Крис пробует спрашивать, но натыкается лишь на непонимающий взгляд и страх где-то на самом дне глаз.
Чунмён не помнит. И, наверное – не нужно это.
Крису безумно нравится просыпаться рядом с Чунмёном самым ранним утром – много раньше, чем проснется он; лежать на боку и рассматривать его как всегда бледное лицо с фарфоровой кожей, которую, как кажется, только тронь кончиками пальцев – и оставишь глубокие красные следы и трещины.
Чунмён всегда просыпается уставшим, словно сон для него – занятие не менее тяжелое, чем ежедневные разъезды в разные уголки города по поводу дизайнерских заказов. Проснувшись, он долго трет глаза – сильно, до красноты – и выпивает полторы небольшие чашки зеленого чая без сахара. Вторая всегда остается наполовину наполненной, и Крис с легкой усмешкой допивает её, потому что чай заваривать у Чунмёна получается куда лучше, чем готовить.
-Может, ты просто будешь наливать себе одну, но большую? – интересуется он однажды.
-Нет, - категорически отвечает Чунмён, - Ты ничего не понимаешь. Чем больше поверхность соприкосновения, тем безвкуснее и бледнее все становится.
И самым кончиком языка касается уголка губ Криса, торопливо скидывая в сумку пару дизайнерских брошюр, нет-бук и остро заточенные карандаши – и сбегает на полдня, оставляя его уныло писать дипломную работу и ждать звонка с работы, когда нужно будет подменить заболевшего партнера-инструктора в тренажерном зале.
А в общем Крис, конечно, и без таких вывертов любит дни отпуска.
Крис всегда спит очень крепко, а Чунмён просыпается безумно уставшим и растерянным.
А ещё – раз в месяц кричит во сне.
Впервые Крис замечает это, когда заканчивается пора отпуска, и он выходит на работу – почти целый день тяжелых физических нагрузок и общения с разными людьми поднимает уровень адреналина в крови, и Крис с непривычки подолгу не может заснуть. А засыпая, часто просыпается от любого звука.
Когда стрелка настенных часов лениво, но неизбежно приближается к отметке «2» на циферблате, Чунмён открывает глаза и некоторое время смотрит в потолок, не двигаясь, и только моргая чаще, чем обычно. Потом неслышно, словно призрак или полтергейст, одевается, по-прежнему безошибочно подбирая одежду, и выскальзывает из комнаты.
Затем – тихий звук открываемой входной двери и щелчок. Чунмён уходит.
А когда перед выходом из комнаты он смотрит в зеркало, Крис успевает поймать отражение – его зрачки снова серые и прозрачные.
Чунмён уходит, чтобы вернуться ранним утром и обратно скользнуть под одеяло. Теперь вновь – с черными зрачками внутри серых.
-Послушай, - Крис, кажется, примеряет уже третий десяток солнцезащитных очков. Девушка-консультант пчелой вьется вокруг, а Чунмён то с азартом роется на стеллажах, то с потрясающе скучающим видом смотрит в одну точку, поливая окружающий мир волнами пафоса и презрения.
-Чего? – спрашивает он, оборачиваясь от очередного манекена. – Нет, эти выглядят отвратительно. Ты это хотел спросить? На, держи…
Консультант, судя по виду, вовсе не против изобрести машину времени и отправить Чунмёна в эпоху испанской инквизиции.
-Не это, - Крис кидает взгляд в зеркало. – Чунмён-а, скажи мне, а ты линзы носишь?
Крис в отражении замечает, как Чунмён замирает; его взгляд напрягается, как стальная пружина, а потом вновь расслабляется, как по мановению волшебной палочки. Чунмён с облегчением, но все же натянуто смеется.
-Я? Линзы… Нет, конечно, у меня зрение нормальное. Да и глазами своими я доволен.
Улыбается тепло и открыто, цепляя на Криса очередные очки и делая шаг назад, чтобы оценить результат – красиво и то, что нужно. «Лаура Биаджотти» - недешевое, конечно, удовольствие, но Крис готов заплатить и не такие деньги, глядя на довольно щурящегося Чунмёна.
Всю оставшуюся дорогу до дома Чунмён тих, задумчив и не говорит почти ни слова.
На самом дне странных глаз – безысходная тоска.
Одним утром Чунмён не возвращается назад. Крис открывает глаза, упираясь взглядом у идеально взбитую подушку рядом – с пару секунд бездумно смотрит перед собой, а потом резко поднимается, преодолевая головокружение и подступившую тошноту. Кидает взгляд на часы – слишком рано, чтобы Чунмён проснулся сам.
Слишком рано даже для того, чтобы проснулся Крис.
Несмотря на то, что Крис дышит глубоко и размеренно, тошнота не проходит даже через пять минут; он с практически закрытыми глазами добредает до кухни и долго стоит на пороге, не решаясь их открыть.
Неестественно тихо – Чунмёна здесь нет. Его нет нигде, хотя все вещи на месте; его нет нигде, а «абонент временно недоступен» и воздух пахнет проклятым индийским маслом для тела; его нет нигде, хотя в мойке стоит две чашки из-под зеленого чая, одна из которых наполнена только наполовину.
Чай совсем холодный – значит, Чунмён ушел давно. Крис глотает две какие-то таблетки, найденные в холодильнике, и отсылает смс на ресепшен спортивного зала, что на работу сегодня не явится.
Вычитайте из зарплаты. Хорошо, вычтем.
Крис открывает окно на кухне и долго смотрит вниз, сквозь кристальную высоту девятнадцатого этажа.
-Я подожду.
***
A few years before
-Этот мальчик, - говорит штатный школьный психолог, просматривая заполненные учениками анкеты,- В крайней степени логично противоречит самому себе. Разговаривай он при мне с зеркалом, я, будучи яростным приверженцем специализированной терминологии, сказал бы, что это – не что иное, как разновидность дифференциального расстройства идентичности. Или – оно и есть.
Чунмён знает, что завтра рано вставать – нужно повторить как минимум две последние темы, чтобы сносно сдать последний экзамен сессии. Он точно знает, что если через пять минут не будет спать, то с утра может элементарно не доползти до аудитории.
Было бы обидно вот так одним махом завалить неплохой в целом семестр.
Но спать отчего-то ужасно не хочется – хочется просто сидеть на постели, не двигаться и смотреть в стену до разноцветных кругов перед глазами; хочется читать все, кроме учебной литературы, рисовать цветочки на лекционных тетрадях и играть в «Angry Birds», только бы - не спать.
Чунмён не желает себе признаваться – спать просто страшно. На ровном месте.
Словно внутри кто-то натянул тонкую золотую нить и дотрагивается до неё, заставляя отзываться предупреждающим звоном – нельзя спать, Чунмён-а. Нельзя.
Чунмён ненавидит физиологию, потому что она всегда берет свое.
Кажется, не проходит и нескольких минут, как он проваливается в глубокий, как Марианская впадина, сон без сновидений; золотая нить немного успокаивается, но затем взрывается безумным, паническим звоном, словно сотни панихидных колоколов.
Нужно просыпаться, но уже поздно.
Сон без сновидений оказывается не таким уже бессноведенческим, как кажется на первый взгляд; из вязкой темноты подсознания постепенно появляются необычные очертания, и Чунмён поначалу не может понять, что они ему напоминают.
Проходит пара минут метаморфоз, и становится ясно – перед ним на небольшой круглой площадке стоит высокий деревянный стул на длинных шатких ножках. А на этом стуле, скрестив ноги, сидит он сам.
Ким Джунмён, девятнадцати лет отроду, одетый с иголочки и уложенный по всем правилам стилистических изысков. А если выражаться точнее – его Двойник.
-Привет, - Двойник дружелюбно взмахивает рукой и улыбается. – Рад тебя видеть, а то уже скучно стало… За девятнадцать лет-то.
Чунмён даже во сне чувствует, как в горле пересыхает; он заходится в кашле, но не ощущает его – тело парализует, как от качественного общего наркоза, и это, наверное, нормально – сон из тех, в котором человек не может принимать участия, ограничиваясь ролью стороннего наблюдателя.
Двойник понимающе склоняет голову.
-Я ждал тебя.
-Кто ты? – Чунмён, впрочем, понимает, что вопрос – наиглупейший, но стандарты жанра требуют этой глупости неукоснительно, и он не видит смысла ломать комедию.
-Я – это ты, - следует мгновенный ответ, и Двойник обводит широким жестом темное пространство вокруг. – А это – твое подсознание. Знакомься. Не очень богатое, из мебели – один стул, и я назвал его Чеар Непобедимый. Ты не против?
Чунмён хочет покачать головой, но снова ничего не выходит – Двойник, однако, прекрасно все понимает и кивает с удовлетворением. Он – точная копия самого Чунмёна, и лишь глаза удивительные, с практически прозрачными серыми, широкими зрачками.
-Ты можешь называть меня как угодно, - продолжает Двойник в тот момент, как Чунмён чувствует, что и говорить уже почти не в состоянии. – Второе Я, Секонд Ай, Альтер-эго, доппельгангер… Короче, не суть. Только доппелей я не люблю, ужасные ребята. Я – это ты. Привет…
Двойник вдруг становится невыразимо грустным – уголки губ ползут вниз, и его бледное лицо напоминает трагическую маску древнегреческих античных актеров. А небольшая круглая площадка вокруг – амфитеатр с уходящими вверх бесконечными рядами.
-А я с тобой в один день родился, даже в один час, - Двойник пробует улыбаться, но теперь выходит бледно и неубедительно. – Только вот тело тебе, жизнь тебе, а я так… Ну как это сказать?
Он пожимает плечами, разглядывая сложенные на коленях ладони. И через несколько минут, словно собравшись с мыслями, поднимает голову, с грустью приподнимая уголки губ.
-Ты меня прости, Чунмён, - говорит тихо, но твердо и где-то даже торжествующе. – Я очень скучал.
И протягивает к нему руку.
Чунмён чувствует, как его скручивает в тугую спираль, а затем мгновенно отпускает, не давая сдержать формы и едиными движением разбивая на миллиарды молекул; эти молекулы, словно ведомые неизвестной силой, монолитным потоком сливаются в новую фигуру, и вид перед глазами смазывается в одно грязно-серое пятно.
А затем Чунмён обнаруживает себя сидящим на высоком стуле с тонкими шаткими ножками.
Двойник удаляется куда-то совсем в темноту, ни разу не оборачиваясь и, в конце концов, исчезает в смоге подсознания.
Если верить внутренним часам Чунмёна, Двойник возвращается где-то под утросогласно времени реального мира – не говоря ни слова, щелкает пальцами, и они вновь меняются местами, с той только разницей, что Чунмён теперь совсем не имеет права голоса.
Двойник прощально машет рукой, и Чунмён просыпается.
Нетвердым шагом идет к зеркалу – и не сдерживает рваного крика.
В его глазах теперь по два зрачка – его, чернильно-черный, в окружении расширенного и прозрачного зрачка Двойника.
***
Проходит семь дней и шесть ночей. Сегодня – день рождения Чунмёна.
-Одно «переспать» без секса, пожалуйста, - говорит Крис официанту в итальянском ресторане, задумчиво разглядывая бокал с белым вином. – И ризотто на ваш вкус…
Обойдя все парфюмерные магазины, Крис находит индийское пряное масло для тела и ласкает себя перед зеркалом, с тоскливой улыбкой неотрывно глядя в его прозрачную гладь.
***
A few years before
Почти каждое утро Чунмён просыпается безумно уставшим и растерянным.
-Ты меня прости, - вновь повторяет Двойник, но теперь в его голосе нельзя услышать ничего, кроме издевки.
С этой минуты Чунмён словно разделяется на две части, каждая из которых тянет его в разные стороны, а по телу будто бы проходит невидимая глазу тонкая полоса разреза. Шрам, поначалу разрывающийся дикой, нестерпимой болью, которая со временем притупляется в тихую и ноющую.
Или же Чунмён просто к ней привыкает.
Почти каждое утро он просыпается безумно уставшим и растерянным, потому что почти каждую ночь меняется местами со своим «вторым я», занимая высокий и неудобный стул на шатких ножках.
***
Крис не знает, сколько дней проходит, когда входная дверь его квартиры тихо щелкает и скрипит, утягивая за собой тонкую цепочку: на этой идиотской планете, которую все считают круглой – её, эллипс! – только у одного человека, кроме хозяина, есть ключ от этой квартиры.
Чунмён долго стоит на пороге, опустив голову. У Криса после тяжелого рабочего дня остаются силы лишь на то, чтобы слегка кривить губы. Чунмён горько улыбается.
-Привет.
Крис молча кивает.
-Мне, наверное, извиниться надо.
Крис равнодушно пожимает плечами.
-Ризотто в том ресторане невкусное.
-Я могу вернуть ключи от квартиры.
-Я купил индийское масло.
-Да только извиняться я не собираюсь.
-А вот вино – нормально. А ключи себе можешь оставить.
-Можно не объяснять ничего?
-«Лаура Биаджотти», кстати, сломались на третий день.
-Ты вообще слышишь, о чем я говорю? Можно было взять «Диор».
-И да – можешь ничего не объяснять, - Крис поводит плечом, а Чунмён с силой закусывает губу, ломая темные брови.
-Я купил индийское масло, - повторяет Крис, делая шаг вперед. – С днем рождения.
-… С прошедшим, - как-то тоскливо поправляет Чунмён, беспомощно цепляясь пальцами за расстегнутый воротник крисовской рубашки.
Поцелуй – очень долгий и поначалу совсем односторонний; Чунмён не любит вслух просить прощения, а Крис вообще не любит сентиментальных и пафосных разговоров.
И снова масло медленно отяжеляет воздух пряной сладостью, и снова Крис чувствует, что внутри сжимается пружина неяркого сумасшествия; и снова в тусклом свете бра кажется, что у Чунмёна расширенные полупрозрачные зрачки, но Крис не задает вопросов.
Отчасти потому, что знает – все равно эти вопросы останутся без ответов.
-Никогда не верь мне, - говорит однажды Чунмён, сжимая пальцы Криса и передергиваясь от холодного ветра, - Если я скажу, что ненавижу тебя.
Молчит с секунду.
-И никогда не верь, если я скажу, что тебя люблю.
В один момент Крис решает для себя – вот сейчас, именно сейчас все становится, как прежде. Все приходит в полный порядок, и вновь на голых окнах жизни – газовые шторы, а на пробитых дорогах – ковры, чтобы мягче было падать на неровностях. В один момент, грея губы на шее Чунмёна, Крис думает, что если Апокалипсис и может наступить, то он должен, просто обязан сделать это сейчас – и по крайней мере два человека на этой идиотской планете в форме эллипса умрут счастливыми. Или как там это называется у поэтов и прочих прозаиков?
А у Чунмёна глаза очень тоскливые.
Однажды Крис спрашивает у него, что есть счастье.
-Осознание собственного «я», - спустя пару мгновений отвечает Чунмён, а потом очень долго не выходит из комнаты, закрыв дверь и даже, кажется, выключив свет.
Появляется только через пару часов, когда слез в глазах уже не остается.
И тогда Крис понимает, что сейчас, именно сейчас все никогда не будет, как прежде.
***
Чунмён сжимает в пальцах хрупкий хрустальный бокал и ломает его тонкую ножку пополам; верхняя часть разбивается об пол на тысячи сверкающих в свете лампы осколков, а по пальцам стекают первые капли крови.
Нет, не первые – первые на скуле у Криса. Кажется, он никогда не видел у Чунмёна настолько злых глаз. И настолько прозрачных зрачков.
Все поверхности в гостиной переливаются хрустальным блеском десятков разбитых вдребезги бокалов и статуэток – пятым бокалом для коньяка Чунмён рассекает Крису скулу и смеется полубезумным гомерическим смехом, глядя на собственные окровавленные пальцы.
-Чунмён, - голос Криса звучит спокойно. – Иди ко мне.
В ответ - лишь кристальный звук рассыпающегося в пыль стекла; Чунмён одним движением смахивает со стола электронику, и на пол красивым веером летит пара смартсфонов, плейер и беспроводные наушники.
-Я, - говорит Чунмён с наслаждением, - Ненавижу тебя, Крис. Слышишь?
И кидает в его сторону последний бокал – Крис не успевает сделать шаг в сторону, и только закрывает лицо рукой, прикрывая глаза от осколков. На ткани рубашки выступает россыпь мелких алых капель. Чунмён затихает и поднимает на Криса сосредоточенный, злой взгляд.
Крис качает головой.
-Ты – не Чунмён.
Прозрачные зрачки расширяются ещё больше, занимая своей серостью почти всю радужку глаза; Чунмён шипит, будто обжегшись обо что-то, и выскакивает вон, взметнув за собой еле слышный хруст и шорох мелких осколков в высоком ворсе ковра.
Крис вытирает тыльной стороной ладони кровь и медленно опускается на пол, запрокидывая голову назад.
Чунмён, конечно, возвращается. Глубокой, поздней ночью, когда даже на хай-вэях автомобильные пробки становятся на пару процентов свободнее.
Разбитые губы, глубокая ссадина на левой скуле, измятая, испачканная в чем-то как всегда идеально подобранная в стиль одежда.
Правой рукой Чунмён поддерживает безвольно опустившееся левое запястье.
Крис застывает в паре сантиметров от него, встречая ничего не выражающий, насквозь пропитанный физической болью взгляд.
-Меня, - горько улыбается Чунмён разбитыми губами, - Трахнули в переулке.
А потом, не выдержав, падает на руки Криса, закрывая глаза и судорожно пытаясь заполнить легкие воздухом, который задерживается в горле тугим комком. Чунмён задыхается.
Его бьет крупная дрожь, а из-под неплотно прикрытых век стекают не останавливающиеся соленые слезы, касающиеся ссадин и разъедающие их края горячей солью и горечью.
Крис только сильнее прижимает Чунмёна к себе, позволяя утянуть себя вниз; изо всех сил сжимает зубы, чувствуя, как в уголках глаз становится нестерпимо горячо и влажно – вслед за Чунмёном он закрывает глаза, находя его разбитые губы и мягко слизывая с них сукровицу, чтобы не было так больно при касаниях. Чунмён беззвучно плачет, доверчиво отдаваясь Крису, а тот лишь лихорадочно шепчет что-то о том, что больше не будет больно и страшно.
Просто для того, чтобы сказать хоть что-нибудь.
Для Криса практически ничего не стоит поднять Чунмёна на руки – кажется, тот всего за одну ночь стал на треть легче и слабее. Уже в ванной осторожно, стараясь не задеть травмированное запястье, стягивает с него испорченную одежду – нет, она, конечно, абсолютно нормальна, если привести в порядок, но Крис точно знает, что Чунмён никогда не наденет её вновь.
Поэтому, пока набирается горячая вода, Крис заталкивает комок одежды в мусорный пакет.
Чунмён, опустив руки, стоит неподвижно, устремив взгляд на мерно шуршащую тугую струю воды, тянущуюся из-под крана; чему-то слабо улыбнувшись, протягивает вперед, к воде, левую руку, но струя больно бьет по безвольному запястью, и Чунмён вздрагивает, болезненно скривившись.
-Тебе помочь? – Крис, тихо. Не решаясь дотронуться.
У Чунмёна очень остро выделяются лопатки, отбрасывая на кожу тени, похожие на синяки; на пояснице и бедрах – сухие белесые разводы от спермы, а на боку, ближе к ребрам, глубокая кровоточащая царапина. Чунмён неосознанно растирает её пальцами, непонимающе хмурясь при чувстве боли.
-Это все он, - вдруг тихо говорит Чунмён и качает головой из стороны в сторону, по-прежнему неотрывно глядя на воду, от температуры которой бледная кожа начинает покрываться мурашками. – Помоги мне, пожалуйста.
Чунмён опускается в горячую воду, держась за предплечья Криса – он вполне способен сделать это самостоятельно, но ощущение, обволакивающее тело, очень похоже на то, когда во сне ты не способен принять участие, ограничиваясь лишь ролью стороннего наблюдателя.
Крис, опустившись на колени рядом с бортиком ванной, напряженно разглядывает замершего Чунмёна, смотрящего вроде бы и на него, Криса, но одновременно куда-то сквозь, чуть выше его плеча.
-Побудь со мной.
Это не просьба. Это – приказ.
Крис склоняет голову и, подчиняясь, несколько неуверенно стягивает с себя одежду, оставаясь абсолютно обнаженным; Чунмён, кажется, не обращает на это никакого внимания, будто это и не по просьбе-приказу было сделано.
В ванной достаточно места, чтобы устроиться в ней одновременно, и Крис оказывается лицом к Чунмёну – тот обхватывает его бедра ногами, скрещивая их за его спиной, и обнимает за шею обеими руками, укладывая подбородок на плечо.
Вот так – просто и доверчиво. И замирает.
Крис бережно проводит ладонями по его лопаткам и позвоночнику, легко массируя и давая привыкнуть к температуре воды; омывает бока, огибая пальцами порез, уже перестающий сочиться кровью. Осторожно, напряженно прислушиваясь телом к реакции Чунмёна, гладит поясницу, смывая засохшие следы.
Чунмён молчит и не двигается, но вздрагивает, когда Крис случайно надавливает на копчик. И судорожно выдыхает в его плечо, зажмуриваясь от боли.
-Все хорошо, - шепчет Крис и влажными пальцами перебирает волосы Чунмёна, которые быстро пропитываются водой, в свете лампы отдавая темно-гранатовым оттенком. – Больше не будет больно и страшно.
Как колыбельная-заговор для маленького ребенка, боящегося заснуть.
-Больно и страшно будет всегда.
Крис скорее чувствует эти слова кожей от губ Чунмёна, чем слышит их в виде звуковых волн. Чунмён слегка отстраняется, и, не отнимая рук, касается губами шеи Криса, сначала словно греясь, а потом лаская кожу мягкими движениями кончика языка.
-Никогда, - голос хриплый, потому что горло сильно саднит, - Не верь мне.
Целует плечи, ключицы, вылизывает от капель воды яремную впадину. Неуверенно касается губ Криса своими, не решаясь идти дальше и только языком невесомо обводя их контур; Крис, позволив себе незаметную мягкую улыбку, подается вперед, чуть прикусывая нижнюю губу Чунмёна и углубляя поцелуй.
-Не буду.
Чунмён тихо вздыхает и закрывает глаза, из уголков которых спустя несколько секунд снова начинают неконтролируемо стекать слезы.
Их слишком много, чтобы стереть пальцами или сцеловать губами.
Крис набрасывает на плечи Чунмёна пушистое махровое полотенце, укутывая им, словно одеялом; Чунмёна сильно знобит, и он не может преодолеть дрожь даже в тот момент, когда Крис пытается перевязать его запястье эластичным бинтом.
-Связки, наверное, порвал, - тихо говорит Чунмён, а Крис качает головой, думая, что вдаваться в физиологические подробности – явно не время.
Он, Крис, все это время не говорит ни слова, и Чунмён долго не отпускает его руку, свернувшись калачиком под теплым одеялом. И только много позже отодвигается на самый край, поворачиваясь на бок и боясь закрыть саднящие от усталости глаза.
В них – по два зрачка, и Крис почему-то уверен, что сейчас все правильно.
***
Везде, где есть хоть какой-либо дисбаланс, не может быть гармонии. Везде, где нет гармонии, не может быть баланса. Баланс – это когда две стороны уравновешивают друг друга, если переложить их на аптекарские весы.
А когда эти две стороны пытаются отделиться друг от друга и стать двумя самостоятельными единицами, порождается Пропасть. И момент, когда человек в неё ступит – лишь вопрос Времени.
***
Через два с половиной месяца – ну, может, и не половина это вовсе, а дней тринадцать-четырнадцать – Чунмён увольняется с работы, а потом весь вечер, сидя на кухне, методично сжигает над пепельницей визитные карточки.
«Ким Джунмён, агентство «NNN», универсальный дизайнер узкой направленности». Крис наблюдает за ним, прислонившись к косяку двери и скрестив на груди руки.
-Пойду по миру, - в пустоту говорит Чунмён мечтательно. – Найду труппу бродячих артистов, выучусь вокалу и буду петь клоунские песенки для цирка шапито…
-Ты пойдешь спать, - устало говорит Крис, а Чунмён смотрит на него укоризненно, будто он одним движением разрушил небесный замок мечтаний, который Чунмён строил с раннего детства.
-А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибу-у-удь, - Чунмён дразнится какими-то попсово-шансоновскими песенками и кашляет от поднимающегося из пепельницы дыма; пальцами растирает глаза и часто моргает.
В последнее время огромные прозрачно-серые зрачки занимают все больше места в радужке, и цвета глаз становится почти не видно. Крис предлагает Чунмёну сходить к окулисту, но тот в ответ кидает лишь странный взгляд и качает головой.
На следующий день, прихватив бумажник Криса, покупает в фирменном магазине пару одинаковых солнцезащитных очков от «Диор» - одни торжественно вручает Крису взамен сломанных «Биаджотти», а вторые не снимает даже дома.
Крис знает – всему свое время. И пусть терпения не хватает теперь даже на одну сотую часть ангела, рушить что-либо – ещё страшнее.
А Чунмён все больше замыкается в себе и мечтает о собственном лунапарке.
Говорить он начинает неожиданно – вернувшись ранним утром безумно уставшим и растерянным после очередной ночной «прогулки», начинающейся примерно часа в два ночи.
Не раздеваясь, осторожно устраивается на край постели рядом с Крисом, внимательно всматриваясь в его лицо, во сне – очень красивое и умиротворенное, какое бывает только у глубоко спящего человека.
Крис, правда, уже давно не спит. Чунмён, тихо вздохнув, проводит кончиками пальцев по его оголенному предплечью и чуть сжимает ладонь в своей руке.
-Знаешь, Крис, - начинает он почти неслышно, - Я давно понял, что спящему человеку объяснить все куда проще.
Устало прикрывает глаза, пытаясь подобрать правильные слова.
-По крайней мере, мне объясняли тогда, когда я спал. И, наверное, только поэтому я до сих пор не вышел в окно.
Чунмён мягко, невесомо гладит запястье Криса, глядя себе под ноги воспаленными от недосыпания глазами.
-Я, Крис, болен. Фу, пафос. Ну, вернее, мне никто никогда не говорил этого, но – опять же – только потому, что никто и не знал. И не знает. И я не хочу, чтобы знал. Но ты как-то уже все сам понял, наверное, поэтому глупо теперь ломать комедию. А я, ты знаешь, больше всего ненавижу глупость…
Чунмён пожимает плечами.
-В последнее время я возненавидел людей, этих придурков, страдающих абсолютным безвкусием в дизайне и постоянно интересующихся – мол, эй, мальчик, у тебя такие красивые глазки, где ты достал эти линзы? И видит астрал, как фантастически работала моя фантазия, когда я представлял их – и тебя поначалу - на инквизиционной плахе или четвертованными острым монгольским ножом с предварительным снятием кожи заживо. И как мне хотелось заорать им в лицо – ублюдки, о каких глазках вы говорите, когда из-за этой хуеты во мне существует два человека…
Чунмён кривит губы в горькой усмешке.
-Вернее, я, конечно, немного неправильно определяю причинно-следственные связи. Это из-за этих двух людей мне достались такие очаровательные глазки. А я знаю – тебе они никогда не нравились. Ты боялся? Наверное, это правильно.
Он замолкает на долгие две или три минуты; Крис чувствует, как холодеет его рука в теплых чунмёновских пальцах. Ему, Крису, кажется, что единственно верный путь сейчас – открыть глаза и не скрывать ничего больше, но каждый раз, когда он пытается сделать это, что-то останавливает его, звеня внутри натянутой золотой нитью. Нельзя, Крис. Нельзя.
-Если бы я был любителем профессиональной лексики, я бы назвал это дифференциальным расстройством идентичности, но я не люблю сложные понятия так же, как и глупость. Ну, по сути, все эти понятия для меня и есть глупости, - добавляет Чунмён. – Ведь все куда проще.
Он отпускает пальцы Криса и рисует что-то на светлой простыни – что-то, смахивающее на небольшую элементарную схему.
-Все просто, - повторяет таким тоном, будто все описываемое – сами собой разумеющиеся вещи. – Есть я. Есть он. И порой мы с ним меняемся местами. Я сплю с тобой, он спит с тобой. Но он никогда тебя не целует.
Чунмён грустно улыбается куда-то в сторону, а Крис чувствует, как его накрывает неконтролируемая волна – непонимание, осознание, понимание, неосознание, боль, панацея, десятки литров горечи. Кончики пальцев дрожат, но Чунмён этого не замечает.
-Он говорит, что подсознание у меня – нищеброд. А свой единственный стул он назвал Чеар Непобедимый. Вот дебил…
Крису хочется смеяться. Хочется вскочить с постели, протрубить в вувузелу, обратить всю эту содомию в шутку и отправить Чунмёна работать обратно в дизайнерское агентство. Хочется повернуть время вспять и заснуть по-настоящему, чтобы не слышать всего, что уже услышано.
-А глаза тебе мои все равно никогда не нравились, но я думал, что это когда-нибудь пройдет. Зрачки эти серые – его, не мои. Моими я, кажется, уже и видеть стал хуже. Сходишь со мной к окулисту?..
«Схожу».
Чунмён слезает с постели и усаживается на полу, устраивая лицо на уровне лица Криса. И смотрит на его прикрытые веки внимательно, словно сканирует искренность сна. Ошибается.
-Помнишь, ты когда-то пробовал меня спрашивать о нашей второй, что ли, встрече? Про мальчиков-проституток и прочие гадости. Так вот трахнул ты тогда его, а не меня. Этот идиот одно время вошел во вкус по одной ночи подрабатывать в притонах. И, конечно, не ради денег…
Наконец, Чунмён поднимается и отворачивается от постели, скрещивая руки на груди.
-Я, Крис, помню и чувствую все, что он делает. В том числе и то, что каждый день мое проклятое тело расходится по шву, как у суккуба. Да ладно бы тело - его можно сшить.
Чунмён обнимает себя руками, сжимая пальцы на предплечьях – будто пытается сдержать себя самого от неминуемого разрушения.
-Плевать на тело, - говорит он совсем тихо. - Я не хочу сойти с ума…
Чунмён реагирует очень спокойно, когда Крис незаметно сзади разжимает его руки и обнимает сам, с силой прижимая к себе и смыкая пальцы в мертвый замок – смотри, его ничем не открыть, смотри, от него нет ключа, смотри, он может сдержать Пропасть. Смотри, я не сплю.
«Я знаю».
-Ты сходишь со мной к окулисту? – как-то очень тоскливо повторяет Чунмён, а Крис согласно прикрывает глаза, сильнее сжимая пальцы до побеления костяшек.
И хотя Чунмён этого не может видеть, он прекрасно все понимает. Как понимает и то, что Крису становится неконтролируемо, безотчетно страшно.
***
Крис начинает бояться. Чунмён считает, что человеку свойственно бояться того, к чему у него наблюдается склонность. Или не у него, а у близкого ему человека.
Чунмён делает вывод, что сказки Криса о белом бычке, который его, Чунмёна, никогда – хотя и претит этот слово – не оставит, не являются таким уж бредом душевнобольного.
Крис боится безумия. Чунмён разговаривает все меньше, окончательно замыкаясь в себе, и через некоторое время вообще перестает говорить.
Крис не выдерживает и записывает его на прием к частному психиатру.
В тот же день Чунмён пробует резать вены.
Крис бьет его в первый раз – сильно, от души, размахнувшись тыльной стороной ладони и последний момент удержавшись, чтобы не провести профессиональный удар. Бьет с расчетливой долей злости, чтобы не покалечить, но сделать больно. Настолько больно, насколько это возможно, чтобы не покалечить.
На скуле Чунмёна – поверхностная ссадина.
-Ты, - цедит Крис, сжимая в пальцах расстегнутый воротник его рубашки, - Ты просто ебанулся. Проклятый офисный клерк, ты ебанулся.
С порезанных запястий на светлый кафель тихо капает темная венозная кровь.
-Я не работаю в офисе.
В глазах Чунмёна ничего, кроме двойных зрачков и равнодушия. Сейчас он – настоящий. Крис опускает голову и тихо выдыхает – этот выдох больше похож на стон, и уголки губ Чунмёна, вздрогнув, тянутся вниз. Крис отпускает его рубашку, делая шаг назад.
-Если бы я не успел…
-… Все было бы кончено, - просто заканчивает Чунмён.
Крису ничего не остается, как наложить на его запястья плотные жгуты, перевязать белыми, сливающимися с цветом кожи бинтами и не спать всю ночь, вздрагивая при каждом его движении.
Двойник в эту ночь не появляется. Он напуган.
Чунмён задумчиво изучает взглядом собственные обескровленные пальцы.
Кажется, с этого момента что-то в системе ломается и накреняется в сторону, по инерции цепляя собой две разорванные половинки единого целого и меняя их положение.
На вид - все больше и больше сближая, как полюса магнита.
Около двух недель Чунмён не выходит из дома, старательно слушаясь во всем Криса и залечивая запястья, порезы на которых вскоре не оставляют после себя никаких следов, даже тонких белых шрамов. Он просит Криса по дороге с работы купить набор профессиональных карандашей и измерительных приборов, и за две недели создает шесть или семь полных эскизов кухонных дизайнов.
Так и не дождавшись от Криса внятных пожеланий, сам выбирает барную стойку, концепцию цветов и материалы для отделки; долго просиживает на кухне с калькулятором, подсчитывая примерные расходы, а Крис только посмеивается в кулак, объявляя полный карт-бланш действий безо всяких торгов.
Крис только уточняет, что обязательно нужно в список бытовой техники вписать кофеварочную машину, но Чунмён смотрит на него снисходительно и на следующий день записывается на курсы баристы.
Эти занятия проходят неподалеку от места работы Криса, и Чунмён почти каждый день на обратном пути забегает к нему в спорт-клуб, весь светящийся от гордости и насквозь пропахший кофе. Крис ловит его в объятия и долго вдыхает аромат, уткнувшись носом в шею, а Чунмён смеется беззаботно и беззастенчиво целует его на глазах у немногочисленной по будним вечерам публики.
Домой они возвращаются каждый день разными дорогами, которые Чунмён старательно выискивает в навигаторе смартсфона или городском атласе, специально купленном в книжном магазине. Причем маршрут обычно выбирается с тем расчетом, что он будет включать в себя разные магазины, рестораны и кафе.
А ещё лучше – кофейни. Каждый раз Чунмён сам выбирает в меню кофе – разное для себя и для Криса - а потом с умным видом критикует все подряд, параллельно под предлогом «я всего лишь глоточек» выпивая у Криса половину его порции.
Крис только смеется и заказывает себе ещё, добавляя официантке, что этому болвану – кивая на Чунмёна – мороженое. Чтобы не возмущался, а кофе на ночь много нельзя. Чунмён, как правило, кривится, какое бы вкусное мороженое ни было – он скармливает все сладости то Крису, то голубям, которые их ни черта не жрут, то с заискивающим видом пытается засунуть мороженое обратно на поднос проходящей мимо официантке.
А потом щелчком пальцев заказывает себе чизкейк, и как Крис не просит, не делится с ним ни в коем случае.
Чунмён записывается в большую библиотеку и бегает туда чуть ли не каждый день, стопками притаскивая какую-то мистическую литературу вроде Эдгара По; затем, словно опомнившись, начинает доставать книги по боевым искусствам и пробует заставить Криса ходить по улицам с нунчаками. И с боккеном. Ну, можно ещё и катану для полного комплекта.
Через три дня активного чтения библиотекарь предлагает Чунмёну какой-нибудь Золотой Абонемент и пропуск во все секции, лишь бы не донимал вопросами. Чунмён потирает руки и кидается во все тяжкие, и только один раз притормаживает – прочитав «Бойцовский клуб», он пару дней вообще не берет книг в руки, а потом питается исключительно скандинавскими мифами.
В перерывах между этими заскоками Чунмён скупает в округе все справочники и всерьез берется за поиски нормальной бригады мастеров для выполнения его задумки с дизайном кухни. Обкладывается телефонами и методично обзванивает все адреса, заваливая несчастных собеседников профессиональной терминологией и торгуясь с ними не хуже биржевого маклера. Крис с ужасом хватается за голову, когда через плечо Чунмёна заглядывает в блокнот, в котором тот отмечает приблизительную стоимость работ.
Но решает – чем бы дитя ни тешилось, как говорится.
Когда мастера подобраны, Чунмён торжественно насвистывает «We are the Champions» от Queen и на следующий день возвращается на работу в свое агентство «NNN».
На выходных шерстит всю библиотеку, находит огромный трехтомник «Кухни мира для дилетантов» и заканчивает курсы баристы, вывешивая прямо в коридоре квартиры диплом о том, что в его копилку крутости плюс over9000 баллов, и кофеварочная машина в этом доме не нужна.
А потом выписывает по Интернету специальную сковороду для норвежского омлета, и Крис проклинает людей, которые создали онлайн-магазины, потому что кулинарным талантам Чунмёна не помогает даже трехтомник для дилетантов. Библиотекарь гнусно хихикает, когда Чунмён возвращает книги назад.
На работе Чунмён берет не больше одного заказа в неделю, красит волосы в стильный темно-вишневый оттенок и меняет солнечные очки «Диор» на «Лауру Биаджотти». Каждый вечер, сидя напротив Криса на кухне, подготовленной для ремонта, подолгу смотрит ему в глаза, светло улыбаясь своим мыслям, а потом перед сном перебирает в пальцах его волосы и целует везде, куда может дотянуться, доверчиво засыпая в его руках и по утрам просыпаясь с легкой ясной улыбкой в глазах.
Все возвращается на круги своя. Двойник больше не появляется, и Чунмён, кажется, вовсе о нем забывает.
Ремонт на кухне практически завершается, и Чунмён сам вешает на окна шторы, закрывая ими кристальную высоту девятнадцатого этажа.
А потом, не говоря ни слова, исчезает.
Не успев заменить только барную стойку, покрытую матовым переливающимся на свету полиэтиленом.