Фэндом: B.A.P
Пейринг/персонажи: Ёнгук/Ёнджэ, Ёнгук/Чоноп, Тэхён | (/) Ёнджэ
Жанр: ангст
Рейтинг: R
Предупреждения: AU, некоторые виды девиаций
=> Написано по заявке Особоопасный Диносан на отрывок текста песни Lissen2 - Медленно
ОтрывокМедленно уходишь ты, я стою до последнего.
Знаю, сам виноват, что дал повод для сплетен.
Незаметно были разорваны нити.
И твоих сил не осталось снова простить меня.
Я пробовал звонить тебе, в ответ гудки,
Автоответчик, либо берут твои родители.
Порой, теряя бдительность, снимаешь трубку, дышишь,
Пытаюсь что-то объяснить, но ты меня не слышишь.
Безысходность просто сбивает с толка.
Столько стопок салфеток в бистро исписано строками
Моих к тебе стихов; не будь жестокой.
Дай шанс попробовать начать с истоков.
В моём кирпичном склепе на пятом этаже
Я медленно теряю веру, я почти что мёртв уже.
Белая зависть в душе к окнам счастливых квартир.
Может пора выбросить прах от обиды на мир?
=> Является поли-сонгфиком, поэтому спешал плейлист для всех четырех глав текста - все песни, так или иначе упомянутые в фике.
Плейлист:Плейлист:
Часть первая: Beyond the control
Часть вторая: Inside the mirrorsЁнгуку сложно заснуть с зашкаливающей под 39 градусов температурой, и он долго перекатывается на постели с боку на бок, задерживаясь на правом и прижимаясь лбом к прохладной стене. Короткое облегчение оказывается мнимым, и становится только жарче; Ёнгук злится, что в доме совершенно не водится жаропонижающих препаратов. Что в доме вообще не водится теперь ни одной чертовой живой души, которая могла бы этот препарат достать.
Или руку холодную приложить, что ли. Когда Ёнджэ так делал, становилось намного проще.
От одной полумысли горячая стрела прожигает тело от висков до колен, заставляя согнуться в три погибели и со вкусом выругаться, сожалея, что даже такое состояние не помогает провалиться в спасительное забытие.
Ёнгук не знает, где умудрился подхватить эту противную простуду, да и желания копаться в памяти в поисках ответа не испытывает. Он минут пятнадцать лежит на животе, уткнувшись лицом в подушку и с трудом сквозь неё дыша, и только потом находит в себе силы встать и, пройдя в ванную, подставить лицо под струю ледяной воды. И вновь — пара минут мнимого облегчения, а затем молот в голове, но теперь уже такой силы, что оставаться в сознании практически невозможно. Закрывая глаза, Ёнгук думает, что это будет как всегда — он проснется через десять-двенадцать часов, думая, что прошла всего лишь пара минут, и от температуры останутся только стандартные 36.6 по Цельсию.
Но ночь готовит длинную кассетную пленку со снами.
Сон не сон, а больше игры подсознания, и Ёнгука безумно раздражает, что он не видит самого места — вокруг только пространство. Темно-синее, чернильное и монотонное пространство без привязки к реальности, словно просто закрыл глаза. Мало похоже на сон.
Он, Ёнгук, видит себя со стороны и чуть сверху, стоящего в этой чернильности словно на ровном, но невидимом глазу полу. Тот Гук напряженно всматривается в пространство, где напротив него, метрах в десяти в пересчете на реальные единицы измерения, стоит Ёнджэ — стоит, убрав руки в карманы и склонив голову набок, будто выслушивая что-то.
Что-то, что на самом деле умалчивается; что-то, чего на самом деле просто не существует. В этом пространстве нет звуков.
Если разделить десятиметровое пространство между ними на две части, то ровно посередине можно увидеть тонкое, почти прозрачное стекло. Оно, переливаясь редкими бликами, уходит бесконечно вверх, но имеет границы по бокам; однако если пробовать обойти стекло, оно плавится, течет и формирует новую длину куда быстрее, чем способен двигаться человек, желающий его обойти.
Бесполезная гонка — и тот Ёнгук из сна понимает это, поэтому стоит на месте, смотря перед собой невидящим взглядом. Проходит несколько минут во сне — где-то пара часов в реальности — и Ёнгук пробует подойти ближе к стеклу, которое по мере его приближения превращается в полузеркало.
Когда он подходит вплотную, то почти уже не видит сквозь завесу стекла фигуру Ёнджэ; теперь вместо него в прозрачной субстанции появляется другое отражение, словно наложенное в ней на отражение Ёнджэ. Он, Ёнджэ, по-прежнему по ту сторону, но его плохо видно из-за появившегося прямо напротив образа в стекле.
У Ёнгука, как и у его двойника из сна, появляется вязкое чувство если не страха, то опасения перед этим явлением — тот Гук, что во сне, даже делает шаг назад, чтобы не соприкасаться со стеклянной стеной.
В необычном полузеркале между ним и Ёнджэ отражается ещё один молодой человек — его фигура является не более чем тенью, четко очерченной и гладко прорисованной, но без цветов и деталей. Высвечивается в этой фигуре лишь лицо, и то почти полностью закрытое чем-то вроде черного платка или шарфа — примерно до уровня глаз. У тени растрепанные черные волосы и спадающие на лоб рваные беспорядочные пряди, не мешающие, впрочем, нормальному обзору.
Ёнгуку пусть и хочется интуитивно отшатнуться, но все равно тянет вперед, словно парой пятикилограммовых магнитов, и он подходит вновь почти вплотную к стеклу, силясь рассмотреть за ним Ёнджэ. Но сталкиваясь взглядом лишь с фигурой между ними.
Лица её не видно, только глаза и сведенные у переносицы брови. Ёнгук всматривается сильнее, подавляя отвратительное ощущение подсознательного страха — и встречается с тенью широко раскрытыми глазами.
Во взгляде фигуры — плавкая платиновая ненависть и алая, схожая с кровью жидкая злость; они не кипят и вообще не движутся, они лишь существуют как данность, как фундамент или основа, которую сложно растворить в кислоте — от этого ещё страшнее. Зрачки тени разом расширяются по размеру радужки, и смесь оттенков выплескивается сквозь стекло наружу, распыляясь в вакууме, словно в невесомости.
Эта платиново-алая гамма, проникая через пространство в глаза Ёнгука, взрывается в его подсознании ураново-плутониевой атомной бомбой, и он кричит — кричит отрывисто и хрипло, закрывая глаза руками и чувствуя стекающую по пальцам обжигающую жидкость с запахом металла.
***
Выскочив из двора дома Ёнгука, Ёнджэ долго стоит на перекрестке, думая, в какую сторону пойти — берет правее, направляясь на место, где обычно легче поймать такси.
Денег закономерно нет, а ёнгуковская куртка закономерно пахнет его духами — Ёнджэ не одергивает себя, когда возникает желание прижать воротник к лицу, вдыхая знакомый запах. В уголках глаз жарко и немного щиплет, как от мыла.
Ёнджэ отчасти везет сегодня: не проходит и получаса, как находится таксист, согласившийся принять оплату по прибытию — Ёнджэ даже удивляется немного, проскальзывая на заднее сидение и оставаясь прямо около двери, чтобы было удобнее смотреть в боковое стекло. Он всегда смотрит на улицу, когда едет в транспорте, и потому не очень любит подземный метрополитен.
-Вам куда?
В голове Ёнджэ крутится фраза, выдернутая из какого-то контекста: «Туда, где не растут, а лишь лежат цветы...», и он криво улыбается уголком рта. К родителям ехать не хочется, равно как и в собственную съемную квартиру, и Ёнджэ, подумав лишь с секунду, называет давно заученный наизусть адрес.
Таксист молчаливый и сдержанный — ни вопросов, ни баек, ни ненужных и штамповых анекдотов, которые Ёнджэ меньше всего сейчас желает слышать; ему хочется слушать только ровный звук автомобильного мотора и немного всплески луж от шин за окном — он закрывает глаза под эту городскую мелодию, прижавшись лбом к стеклу.
Вопреки ожиданиям, во время езды в голову не приходит ни одной оформленной мысли, которая стоила бы того, чтобы её думать — за день Ёнджэ устал, а за последние полчаса ещё и замерз, поэтому сейчас лишь греет руки в карманах и прячет нос в воротнике куртки, запах духов которой даже не думает ослабевать.
Таксист выбирает удобную дорогу, и на нужном месте они оказываются совсем скоро — Ёнджэ не успевает отдохнуть, чтобы начать хоть о чем-то думать. Он выходит из автомобиля и вместе с таксистом идет в многоэтажку — обманывать никого и не собирается, просто денег действительно с собой нет. Какая-то мелочь в куртке, но её явно не хватает даже на десятую часть заявленной цены.
Когда Тэхён открывает дверь сразу после первого звонка, но нему и не скажешь, что сейчас два часа ночи — он полностью одет и собран, и не задает ни единого вопроса, увидев перед собой Ёнджэ. А тот безуспешно пытается подавить желание кинуться к Тэхёну и, спрятавшись за него, больше никогда никуда не уходить.
-Такси... - говорит Ёнджэ устало от разом нахлынувшей слабости и сжимает пальцами виски, опустив голову. Тэхён, внимательно глянув на друга, кивает и, достав из кармана пару купюр, протягивает таксисту.
Тот берет лишь одну, уходя, и его шагов по лестнице не слышно.
Ёнджэ пару секунд смотрит на Тэхёна, горько улыбаясь — горечь эта, как Тэхёну кажется, разве что не стекает с губ, тяжелыми каплями падая на мозаичный пол лестничной площадки. Тэхён протягивает ему руку, по-прежнему не говоря не слова, но Ёнджэ не обращает на неё внимания - делает шаг вперед и утыкается лбом в грудь Тэхёна, неосознанно и несильно ударяя его кулаком в плечо.
Тэ растерянно стоит так некоторое время, а потом отстраняется немного, заглядывая Ёнджэ в лицо.
-Челку растрепал, дурак, - говорит мягко, а Ёнджэ сначала щурится непонимающе, а затем кривит губы.
-Плевать на неё, на челку. Ты уходишь? - Ёнджэ оглядывает одежду Тэхёна и делает неопределенный жест рукой.
-Уже нет, - Тэхён тянет Ёнджэ внутрь квартиры и, дождавшись, пока тот пройдет, вглядывается в темноту лестничной площадки. На лестнице, сбегающей вниз, между двух тонких перил аккуратно сложена в несколько раз купюра, которую Тэ отдал водителю такси.
Тэхён, закрывая дверь, устало трет глаза.
Ёнджэ безумно нравится бывать у Тэхёна — здесь всегда пахнет чаем, кофе и какао, потому что готовить Тэ не умеет совершенно, но с этими тремя видами напитков способен вершить абсолютно невероятные вещи. Ёнджэ любит подолгу сидеть здесь на кухне, бездумно рассматривая полки с многочисленными упаковками, пакетиками и металлическими банками.
Усевшись на стул, Ёнджэ опускает голову на руки и сидит так до тех пор, пока Тэхён не касается осторожно его плеча – вздрагивает и, растерянно оглянувшись, вновь смотрит на гладкую поверхность стола. На натуральной древесине видны размытые кольца, и Ёнджэ бессознательно пытается определить по ним возраст срубленного дерева. Тэхён стоит, скрестив на груди руки, и внимательно щурится.
-Хочешь чего-нибудь? – Тэхён наконец прерывает молчание, отойдя к полкам, а Ёнджэ кивает, указывая неопределенно на батарею упаковок с чаем. Тэ знает, что Ёнджэ не признает зеленый, и поэтому наугад вытаскивает упаковку черного листового – попадается самый обыкновенный цейлонский, и Тэхён, глянув мимолетно на часы, решает заварить не очень крепкий.
Привычный процесс заваривания чая успокаивает Тэхёна, хотя по нему нельзя сказать, что присутствует хоть какая-то взволнованность – он лишь изредка кидает на друга настороженные взгляды, но и этого хватает. Тэхён привык, что Ёнджэ вполне способен заявиться к нему и в полночь, и в пять утра; ему позволяется звонить Тэхёну с утреца пораньше первого января и будить в одиннадцать часов вечера после тяжелой тренировки; Ёнджэ может прийти без предупреждающего звонка, а может и тридцать раз позвонить, но в итоге так и не появиться, поэтому Тэхён не очень удивляется столь позднему визиту.
Только сейчас Тэхён чувствует интуитивно, что визит этот – далеко не праздный и вообще окрашен в совсем странные цвета.
Ёнджэ долго держит в ладонях кружку с чаем, не пробуя, а потом тянется к емкости с корицей, но Тэхён быстро перехватывает её из-под руки друга.
-Много сыпанешь, я тебя знаю, - поясняет Тэхён и сам добавляет нужное количество, возвращая корицу на место. Затем приподнимается чуть выше нужного и, протянув руку, касается ладонью лба Ёнджэ, задумчиво кусая нижнюю губу. – Окей, температуры нет. Что за вид тогда?
Ёнджэ резко вскидывает взгляд от губ Тэхён на его глаза – кроме серьезности в них прочесть ничего нельзя, что подсознательно злит Ёнджэ, но визуально раздражаться сил уже не хватает. Вместе с вопросом на плечи разом сваливается нехилая бетонная плита, усердно и со вкусом сдавливающая каждую клетку тела – Ёнджэ кривится, как от сильной зубной боли, а потом все неожиданно проходит так, будто и не было ничего вовсе. Только вакуум, апатия и полнейшее неосознание происходящего вокруг. А чай уже не пахнет корицей, да и цвета, кажется, не имеет. Ничего не имеет цвета в этой черно-белой, как кино, окружающей реальности.
Горячая жидкость сильно обжигает сначала язык, а потом и горло, но Ёнджэ упорно пьет, хотя на глазах уже выступают слезы от немеющего чувства. Мелькает полубезумная мысль, что может сейчас он обожжется настолько, что не сможет говорить вообще, и это убережет его от ненужной болтовни. Ёнджэ ещё по дороге к Тэхёну решил, что никому совсем не обязательно знать, что произошло, происходит и будет происходить.
Ёнджэ поднимает на Тэхёна тусклый, слегка даже насмешливый взгляд и улыбается краем губ.
-Да нет, ничего особенного. Ну, знаешь, на каждый вопрос можно посмотреть с нескольких сторон. Для кого-то — ничего из ряда вон выходящего, а для кого-то - «туда, где не растут, но лежат цветы».
Тэхён на секунду прикрывает глаза и слизывает с пальцев оставшийся порошок корицы. На языке горчит.
-И какая сторона вопроса — твоя? - спрашивает он спокойно, хотя под диафрагмой крутит от ненавистного чувства незнания и бессмысленных догадок.
-Я ещё не решил, - бросает Ёнджэ, отодвигая полупустую кружку с чаем и поднимаясь из-за стола. - Даже в историографии бывают случаи, когда люди меняют истинные для них, как кажется им, точки зрения за считанные часы; а что жизнь? Здесь ещё проще, чем в науках. Сегодня для меня — одна сторона, завтра — другая, а после завтра я, может, вообще об этом забуду.
Ёнджэ кивает, болезненно сощурившись, а Тэхёну почему-то становится отчаянно тошно от этих слов, будто он только что прокатился с десяток кругов на американских горках. Тошно от сухого канцелярского сравнения реальной жизни с какими-то дебильными науками, тошно от этих фальшивых выводов — а в том, что они фальшивы, Тэхён не сомневается ни на секунду. Ёнджэ он знает не первый год.
-Комната — по коридору направо. Сегодня ты никуда больше не пойдешь.
Тэхён больше ничего не желает слушать, и всем видом показывает эту установку, возвращаясь к рассматриванию листьев чая в темной жидкости. Ёнджэ, впрочем, не особо сопротивляется.
Когда его шаги смолкают, Тэхён встает, выливает остатки чая в раковину и, оперевшись на неё ладонями, говорит громко, зная, что за это время Ёнджэ ещё не успел заснуть:
-В некоторых вопросах решения принимают за тебя.
Ёнджэ, пусть и слышит, не отвечает ничего. Он открывает в комнате окно и кидает на подоконник ёнгуковскую куртку в надежде, что из неё выветрятся уже эти идиотские духи; нет, конечно, запах совсем не идиотский, но Ёнджэ меньше всего сейчас хочется ощущать его — и так будто впитался в кожу. Он падает на диван на спину, на мгновение сбивая дыхание и закашливаясь — смотрит в потолок, но отворачивается лицом к диванной обивке, когда слышит тэхёновские шаги.
Тэхён знает, что Ёнджэ не спит, но не собирается его трогать — некоторое время просто стоит у входа в комнату, прислонившись плечом к косяку двери, а потом проходит, усаживаясь в кресло и задумчиво наблюдая за свернувшимся калачиком на диване Ёнджэ. Долго так не выдерживает, и неосознанно сползает вниз на пол, опираясь спиной на сиденье кресла; закрывает глаза, впадая сначала в дрему, а потом и в крепкий сон.
Снится какая-то хуеверть, и Тэхён не запоминает её, разве что слышит отрывистый, хриплый крик в конце сна.
Ёнджэ снится стекло.