Палим BoG. Часть вторая

[myownsense]

Тщорный категорически не знает, на какие ебеня он выкладывает это здесь - апох, пусть будет, ибо все равно скоро дайру архив заказывать, чтобы ничего не потерялось.
Второй текст я удосужился наваять только на блок тонсэнов.
Почему-то инпхинит всегда тянут меня экспериментировать в действительностью.

на заявку
〖03INF02〗Тону/Сонёль; «Все люди, попавшие сюда, говорят это»; MAU, not-POV

Название: Violaceus. Песочные часы
Фэндом: Infinite
Пейринг: Тону/Сонёль
Жанр: мистика, недоангст
Тип: АУ
Рейтинг: дженерал

Violaceus. Песочные часы | 2471 слово

Тону не любит странности — они внушают недоверие и заставляют диафрагму судорожно сжиматься в предчувствии чего-то, что нельзя спрогнозировать или, тем более - избежать. Тону не любит странности, поэтому поспешно отворачивается от окна, когда проходящий по улице человек роняет случайно что-то, мгновенно рассыпавшееся по асфальту сотнями сверкающих осколков; прохожий с сожалением, как кажется, качает головой и поспешно уходит, убрав руки в карманы и подняв воротник куртки.
Тону не может объяснить, почему обычная, в сущности, ситуация видится ему «странностью» - просто установка в сознании, которую он не в состоянии преодолеть, через силу отводя взгляд от глянцевой россыпи осколков.
Удивительно яркого, чистого фиолетового цвета, больше напоминающего индиго; когда солнечные лучи надают на гранулы, они мимолетно вспыхивают слепящим глаза светом и вновь темнеют, ровно переливаясь словно даже на любом дуновении ветра.
Проходит день, два — ветренно; части разбившегося хоть и мелки, но тяжелы, если ветер до сих пор не может их развеять, облетая стороной. Тону проклинает все эти странности, когда взгляд в очередной раз цепляется за разбитое «стекло»; обходит его по бордюру на улице, задергивает шторы на карнизах и в конце концов просто перестает без нужды выглядывать в окно.
Пару раз просит штатных дворников убрать «мусор», получает положительный ответ и наутро все те же фиолетовые осколки под окном, играющие с лучами раннего солнца.
Не смотреть получается все хуже, сны окрашиваются в цвет индиго, и в какой-то момент Тону понимает, что темные гранулы настойчиво выстилают ковер под ногами, текут в ладони из-под крана вместо воды и пропитывают собой кислород, делая его щемяще сладким, как фруктоза.
А когда контакт «глаза в глаза» налажен, то становится совсем просто до конца сгустить воздух и всыпать в реальность недостающих горстей фиолетовых гранул.

Тону не удивляется, но рефлекторно сжимает зубы, слыша однажды вместо нормального звука шагов шорох мелкой гальки под ногами. Вперед, назад, в сторону — неважно, вокруг лишь океан цвета индиго, а воздух, если высунуть кончик языка, ощущается сладким.
Почти как фруктоза, но все же побледнее.
Чувство нормальной растерянности приходит только через десяток шагов, когда Тону осознает, что нет привычного изменения пейзажа и динамики воздуха — вроде и делая шаги вперед, словно остается на месте, не двигаясь ни на йоту.
Страх статики бьет по органам чувств; в глазах темнеет, сладкий кислород оседает на стенках дыхательной системы, мешая дышать, а слух нарушается, меняя окружающую тишину за свистящую на уровне ультразвука. Силы гравитации не хватает, чтобы осесть вниз и найти опору вернее, чем вакуум.
Тону кажется, что он закрывает глаза всего на секунду — моргает, как обычно. Но проходит много, много больше времени, наверное; перед ним уже не совсем одинокая фиолетовая пустыня.

Качели.
Обыкновенные качели на тонких несильных опорах и жестких веревках, продетых в грубо выпиленные отверстия в деревянном сидении. Как-то гротескно, неправильно и немного страшно — вот так просто, посреди пустыни цвета индиго, одинокой настолько, что в ней нет даже дюн.
Качели покачиваются не так, как привык Тону — без скрипа, почти неслышно и не очень сильно, будто тот, кто их двигает, опасается повредить грубые веревки. Хотя, думается, их невозможно даже перепилить — настолько жесткими кажутся на первый взгляд. Вперед-назад, вперед-назад; тихий смешок, в тишине прозвучавший очень отчетливо, и только тогда Тону фокусирует взгляд не на качелях, а на том, кто, удобно устроившись на сидении и отталкиваясь ногой от земли, раскачивает их из раза в раз.
-Привет, - улыбаясь, но совсем обыденно, будто ничего особенного не происходит, говорит незнакомец, в такт ударению в слове отталкиваясь от земли. Тону удивительно, что тот ведет себя настолько спокойно — не допускает мысли, что этому человеку ситуация может казаться как минимум самой что ни на есть повседневной.
Если тут вообще существует такое понятие, как дни.
Тону стоит на месте и не испытывает никакого желания делать хотя бы шаг вперед; рассматривает незнакомца со все более оживающим интересом, изредка хмурясь и словно отмечая что-то то прищуром глаз, то кивком, то покусыванием губ.
Первое, что замечает Тону — безбрежный песок-галька своим цветом индиго вливается даже в этого парня, окрашивая его изначально темные глаза и волосы в оттенки синего и фиолетового; цветовой мираж рассеивается только тогда, когда незнакомец начинает двигаться — почти всегда, раскачиваясь, и Тону сложно удержать в памяти этот обман зрения. А хочется — красиво.
Одет парень просто — рукава фиолетовой, как все вокруг, атласной рубашки закатаны до локтей; черные обыкновенные брюки хоть и выглажены, но не выглядят особо классическими, а лаковые туфли уже и не лаковые из-за то и дело подворачивающейся под ноги гальки и невесомой фиолетовой пыли.
Взгляд отвести почему-то хочется, но не смотреть получается плохо, как когда-то на разбитые под окном стеклянные осколки.
-Так смотришь, будто в первый раз видишь, - заявляет незнакомец, снова раскачиваясь сильнее. - Даже на приветствие не ответил, ну.
Тону удивленно вскидывает взгляд в ответ на прозвучавшие в голове парня нотки обиды; нет, вроде не послышалось — тот действительно обиженно кривит губы, хоть и видно, что больше тянет в улыбку.
-Не ответил?
-Не ответил.
-Ну... Привет?
-Привет, - радостно повторяет незнакомец, кивая и склоняя голову набок. - Делаешь успехи. Меня зовут Сонёль, добро пожаловать, бла-бла-бла, ну и так далее; извини, я тут немного не прибрался — не ждал гостей, но очень рад.
Сонёль обводит жестом бескрайнюю фиолетовую пустыню и чуть смущенно пожимает плечами — будто действительно стыдно. Не за беспорядок, а за пустоту больше.
-Тебя ведь Тону зовут, да?
Тону не знает, почему сложно отвечать и вообще говорить что-то в этом месте; в голове странный пустой вакуум, мешающий даже двигаться нормально, но Ёль, кажется, понимает и на долгое молчание теперь не обижается. Да и в тот раз — сомнительно, что обижался, решает для себя Тону.
Он уже почти не удивляется, откуда Ёль знает его имя и вообще не видит ничего странного в таком легком, но пока ещё односторонним общением; сложно вообще удивляться чему-то после того, как однажды в ладони вместо воды из-под крана начали литься мелкие фиолетовые осколки стекла.
Сонёль, утвердительно кивнув своему предположению, которое и предположением являлось-то только по факту, легко спрыгивает с сиденья качелей и вопросительно кивает в сторону бесконечного горизонта.
-Тут, конечно, выбор развлечений невелик, но мы можем попробовать найти двойные качели.
Звучит настолько привычно, что Тону вновь забывает удивиться немного.

Когда говорить становится легче и состояние возвращается на круги своя, Тону первым делом говорит то, что пришло в голову уже давно.
-Странно как-то все это. Не люблю странности.
Под ногами шелестит фиолетовая галька, в которую иногда ноги проваливаются по щиколотку; Сонёль, правда, идет по ней куда привычнее, чем Тону, поэтому умеет выбирать места, где поверхность более твердая и удобная.
Или не выбирает вовсе, а просто не может провалиться.
-Все люди, попавшие сюда, говорят это, - кажется, в голосе Сонёля звучит тщательно скрываемая грусть с привкусом фруктозы. - И все вдруг перестают любить странности. Странно, да?
Тону мотает головой, как ребенок, яро отрицающий, что не он съел весь конфетный новогодний подарок за пару десятков минут.
-Я ещё раньше не любил. Ну, до того, как попал сюда.
-Почему? - Сонёль искренне недоумевает.
-Они тяжелые какие-то, непредсказуемые и... странные?
Ёль останавливается и начинает тихо смеяться, роя ногой ямку в льющемся от любого прикосновения песке. Смотрит вроде и вниз, но все равно лукаво на Тону поглядывает, не сдерживая смеха.
-Удивительно, что странности такие странные. Да только это не повод их не любить — а в остальном да, можно, наверное, согласиться. Или нет. Я их люблю. Здесь их все любят, - Ёль снова кивает на пустыню. - Все — то есть я.

Когда вдали появляются обещанные Сонёлем двойные качели, которым тоже особо удивляться не приходится, Тону наконец задает вопрос, который на языке вертится уже давно, но сорваться опасается — Тону предполагает, что слышать странную правду будет тоже неуютно.
-Ты сказал, что все люди, попавшие сюда, говорят это. Но куда — сюда?
Сонёль в задумчивости останавливается перед одними из качелей, убрав руки в карманы и пристально смотря в одну точку; проходит несколько мгновений, и он вновь оживляется, встряхнув головой и вместе с пеленой мыслей скинув замершие на волосах оттенки цвета индиго.
И говорить начинает только тогда, когда удостоверяется, что качели Тону попались удобные, а его собственные эластичны ровно настолько, чтобы суметь сделать на них «солнышко».
Единственный аттракцион в пустыне, где нет даже дюн, потому что нет ветра.
-Существует легенда, - начинает Сонёль будничным тоном, каким объясняют давно известную истину. - Что эта пустыня образовалась тогда, когда какой-то незнакомый человек уронил из кармана песочные часы с фиолетовыми гранулами. Они разбились в тысячи осколков цвета индиго, и образовался этот мир.
Тону отталкивается ногой от земли, чувствуя, как песок легко поддается движению и расступается; раскачивается немного.
Сонёль, упомянув слово «легенда», на миг задумывается.
-Легенды — они же передаются из поколения в поколение, - подсказывает Тону, поняв, в чем дело. - А ты... один здесь?
-Почти, - отвечает Ёль неохотно, не желая углубляться в неприятную тему. - Здесь бывают изредка гости — как ты, например. Приходят ненадолго, а уходят навсегда. Во всяком случае, ещё ни один обратно не возвращался.
Внезапно Ёль улыбается широко и немного удивленно, словно только что открыл для себя некую ранее скрывавшуюся истину.
-Они, конечно, не могли сложить эту легенду — я её обычно рассказываю. Выходит, я её придумал, так ведь?
Приходит черед Тону улыбаться ребячеству; он смеется заливисто и нисколько не издевательски — Сонёль это прекрасно чувствует, посмеиваясь в кулак собственной наивности и простоте.
-А качели? - отсмеявшись, спрашивает Тону, пространно указывая на веревки.
-Качели? Наверное, я тоже их придумал, - серьёзно отвечает Ёль и радостно улыбается, когда Тону вскакивает на ноги, боясь, что придуманный Сонёлем мираж сейчас испарится. - Дурак. Я ещё ни разу не падал.
Тону косится на Ёля недоверчиво, а на качели теперь садится с известной долей опаски, думая, что мираж о своем-то создателе позаботится, а вот о нем — вряд ли.

Проходит несколько часов, и Тону перестает раскачиваться на качелях, почувствовав ватное чувство в груди и головокружение — верный признак того, что пора бы заканчивать аттракцион. Сонёль, из-за постоянного подобного времяпрепровождения явно не жалующийся на вестибулярный аппарат, только кидает удивленно-понимающий взгляд и тоже останавливается, не держась даже за веревки.
Привык, да и руки о них обтесать — дело одного мгновения.
После долгого катания мир вокруг не хочет останавливать круговое движение ещё некоторое количество времени, и Тону думает, что оно так навсегда и останется. Но вскоре картинка перед глазами приобретает прежнее статичное положение, а контуры становятся яркими.
-Послушай, - обращается Тону к Сонёлю, усевшемуся прямо на гальке и собирающему из её мелких осколков некое подобие замка-насыпи. - Здесь всегда все так постоянно?
Ёль сначала вопроса не понимает, нахохлившись и щурясь на блестящие крупинки на ладонях; присматривается к ним внимательнее и вдруг кивает.
-Посмотри сюда, - Сонёль набирает в ладони целую горсть фиолетовых осколков и подносит к глазам Тону. - Смотри на гальку, надо подождать ещё минутку.
Тону послушно отсчитывает про себя шестьдесят секунд, напряженно всматриваясь в осколки. Раз, два, три, десять, шестьдесят — один из лежащих на вершине горсти, дрогнув, рассыпается в невесомую пыль цвета индиго, тут же растворяясь в воздухе.
Будто и не было его, этого одного осколка.
-Видишь? Каждую минуту, где бы я ни был, около меня исчезает одна из таких фиолетовых гранул. Исчезает и не возвращается больше никогда, как те гости, понимаешь?
Тону ежится, как от порыва холодного ветра.
-По крупицам исчезает, - продолжает Сонёль, наблюдая за ещё одной испарившейся. - Этот мир исчезает.
Ёль с грустью улыбается и отпускает набранную горсть песка, которая тут же радостно льется обратно в океан, никем не сдерживаемая.
-Я не знаю, сколько времени пройдет, прежде чем рассыплется последняя из них, но мне интересно, что тогда станет со мной, - Сонёль смотрит на Тону уже не с грустью, а даже с некоторым восторгом. - Это ведь правда интересно. Я же не знаю, как попал сюда — но хотя бы узнаю, как пропаду отсюда.
Тону прислоняется спиной к опорам качелей и раскачивает их рукой за веревку, думая, что без скрипа они — и не качели уже даже в некотором роде.
-Ты даже не знаешь, как попал сюда?
-Не знаю. Может, это я сам уронил и разбил когда-то песочные часы.

Становится как-то непривычно легко, но Тону списывает это ощущение на привыкание к здешней атмосфере, не придавая изменениям особого значения.
-Выходит, эта пустыня исчезнет когда-то?
Сонёль кивает.
-Да. Насколько бы тяжелы ни были осколки, ветер все равно их разметает. По частям ли, просто ли стерев уголки в пыль.
Тону не сразу понимает, что Сонёль говорит о той, его реальности, где он впервые увидел разбитое фиолетовое стекло на асфальте; встряхивает головой, пытаясь освободиться от вихря тяжелых мыслей.
-Нет ничего постоянного или вечного, - Сонёль как-то грустно усмехается, кивком указывая на самого Тону. - Смотри, вот и ты уже уходишь. Забавно наблюдать здесь за полупризраками, которые окрашиваются в цвет индиго. Красиво, но нельзя насладиться в полной мере.
Вздрогнув, Тону беспорядочно взмахивает руками, осознавая, что теперь становится настолько легко потому, что тело прозрачно и имеет призрачный, легкий оттенок фиолетового; он растерянно смотрит на вновь убравшего руки в карманы брюк Сонёля, искренне не представляя, какими могут быть его одни из последних слов для этой реальности.
Сонёль нарушает молчание сам.
-Вернешься? - усмехается.
-Вернусь.
-Не вернешься, - качает головой Ёль. - Сюда никто обратно не возвращается. Ну, наверное, так и должно быть.
Перед глазами Тону теперь поочередно то бескрайняя индиго-пустыня, то карниз на его собственном домашнем окне; две эти картинки, дрожа, сменяют друг друга, и вторая — домашняя — отвоевывает себе все больше времени. А когда тело становится совсем невесомым и «фотография» пустыни появляется в последний раз — Тону чувствует это — Ёль прощально машет рукой и улыбается той улыбкой, выражение которой описать сложно из-за огромного количества тонов и полутонов, соединившихся в ней.
-Ну, может я вернусь к тебе когда-нибудь. Хотя кто его знает, конечно. Бывай, и не забудь отряхнуть руки от фиолетовых гранул, хорошо?
Тону с усилием кивает — и двигаться сложновато уже, и в горле скребет слишком сильно и больно.
Почему-то.

***
Запивая в очередной раз теплой водой непонятно откуда взявшуюся боль, Тону осторожно ставит стакан на стол и тщательно вытирает руки от фиолетовой пыли, осевшей на подушечках пальцев. Если взглянуть внутрь самого себя, то можно увидеть пустоту с темно-синими отсветами; Тону пока предпочитает не смотреть.
Больше туда, в окно, на все так же лежащие на асфальте фиолетовые осколки. Люди обходят их стороной отчего-то — никто не наступит, не пнет, не разметает автомобильным колесом.
Тону думает недолго, прежде чем взять из гостиной небольшую пиалу и спуститься вниз, к дороге. И недолго думает, прежде чем просто так, без перчаток, начать по одному бережно собирать осколки в емкость, не боясь пораниться.
Тону знает, что они не причинят ему вреда.
Когда проходит немало времени и все гранулы оказываются в пиале, Тону поднимается с колен, аккуратно держа её в обеих руках и терпеливо дожидаясь момента, пока кто-нибудь из соседей не откроет дверь подъезда — опасается хоть одной рукой отпускать ношу.
Дома ставит её на подоконник в светлое место, где солнце играет большую часть дня — гранулы красиво переливаются в золотистых лучах, создавая впечатление движения.
И с каждым днем минусуют по одной от общего количества, рассыпаясь в сразу же исчезающую пыль.
Тону не знает, когда исчезнет последняя из них, но подсознательно ждет, что он, человек из пустыни-индиго, сам вернется однажды, «хотя кто его знает, конечно».
«Бывай, и не забудь отряхнуть руки от фиолетовых гранул, хорошо?»