Товарищи, вашему вниманию эпик фейл

[myownsense]

Название: Архив с пространством в бесконечность
Автор:  Глава Эстетов Быдлограда
Пейринг: Кибом | Чинги
Рейтинг: G
Жанр: ангст, мистика, /трудноидентифицируемо/
Предупреждение: AU
Размер: мини, 3015 слов

Написано на «2ND SHINee FEST: DON'T STOP THE MUSIC» на сообществе  Best Place

Задание: G-Dragon — Nightmare (Obsession)
хер с два мне простоплеер дал вставить трек, не работаэ.

Fuck so hard, I can't even

Пространство. Ноябрь 2010 года

Это помещение — огромно, словно расширено заклятием пятого измерения и совершенно не похоже ни на одно из тех, что Кибом видел в своей жизни. Ни ламп, ни свечей, ни лампад; лишь в статичном вязком воздухе пыль влита в пропорции два к одному. Кажется, будто лишь из-за этих серебристых пыльных молекул помещение освещено мутным жемчужным светом — не видно источника, а может, его и действительно нет. Только пыль.
Ни тепло, ни холодно — чувствительность постепенно атрофируется, и Кибом перестает ощущать даже неприятное скребущее чувство в горле при каждом вдохе. Он неуверенно пробует осмотреться и оценить пространство вокруг себя, но оно видится бесконечным, пусть и нисколько не давящим на сознание.
Бескрайние шеренги книжных стеллажей, уходящих вдаль, на мнимом горизонте утопающих в дымке. Их высоты не видно тоже, как и потолка — только мутная дымка, которую хочется разогнать рукой; она, впрочем, сразу же регенерирует разрыв, заполняя его своей сущностью.
То максимальное, на что сейчас способен Кибом — не думать, где он оказался и почему; происходящее, пыль и помещение представляются ему совершенно обыденными вещами, которые не требуют особого осмысления.
На краю сознания теплится мысль, что ощущение правильности в ненормальной по своей сути и оболочке ситуации может быть только во сне.
Идти по ветхому деревянному полу удобно и мягко — звуки шагов совсем не слышны из-за тонкого серебристого ковра пыли, мельчайшие частицы которого поднимаются вверх при каждом соприкосновении ног с поверхностью пола. Первое время Кибом просто осторожно ступает, не разбирая дороги, прямо и прямо; мнимый горизонт, за которым книжные стеллажи заканчиваются, даже не думает приближаться, все так же прячась в пологе дымки. Кибому бессмысленная игра быстро наскучивает — он сворачивает сначала направо, затем налево; пара поворотов через трио перекрестков и все те же неумолимые шеренги стеллажей.
Кибом с досадой думает, что это — не более, чем очередная идиотская выходка соскучившегося по экстраординарности подсознания; что пора бы прекращать весь этот унылый цирк и просыпаться наконец. Мысль, что это - просто глупый, ничего не значащий сон, окончательно оформляется и бьется микро-сгустком среди статичного воздуха.
Надо бы проснуться. Холодает — значит, мир сна начинает оживать и подавлять волю любого, кто попадает в него по неосторожности; полностью бросает в себя, на время отключая все рецепторы, отвечающие за осмысленные движения.
Поздно немного.

Кибом медленно идет вдоль стеллажа, проводя пальцами по краю деревянных полок и оставляя на пленке пыли темные дорожки. Пыль не садится на кожу, а сразу же осыпается и расплывается вокруг, уже не оседая на поверхности. Ки кажется странным, что на стеллажах нет книг — только пожелтевшие от времени картонные папки с подшивками газет, вырезок и статей.
Их много. Возможно даже, бесконечно много.
Кибом доходит до края полок и сворачивает вновь направо; делает несколько шагов и, неуверенно помедлив, возвращается обратно, заметив на боковой панели стеллажа потемневшую от времени латунную табличку.
«Блок №3, стеллаж S-1771-H. Будущее».
Едва прочитав и отпрянув от дышащей отвратительным затхлым холодом надписи, Кибом срывается с места и, торопливо проскакивая повороты, бежит к любому другому стеллажу, выбранному наугад — только как возможность проверить догадку. Здесь, во сне, догадки отчего-то приходят порой слишком просто.
«Блок №3, стеллаж S-1779-H. Будущее».
Ещё несколько; совершенно в другое направление и плоскость; от рваного бега легкие сильно режет, а глаза слезятся от создаваемого движением ветра. Кибом внимания на ощущения не обращает; не страшно, а только интересно подтвердить догадку о том, как будут подписаны стеллажи в совершенно ином направлении.
«Блок №1, стеллаж S-0018-H. Прошлое».
Кибом рукавом отирает с таблички пыль и всматривается в почти истертые буквы.
«Да, так и есть. Архив». - И достает со стеллажа первую попавшуюся ветхую папку, отмечая про себя, что в том, предыдущем направлении, бумага была хоть и старая, но не тронутая тлением времени.

В первом блоке, где все стеллажи носят пометку «Прошлое», папки больше похожи на старые фотоальбомы, где каждая карточка — живая, словно в ней запечатлена сцена из жизни, повторяющаяся из раза в раз. Кибом не видит ничего удивительного в том, что сразу же находит нужное место со всей информацией, что касается его друзей, родственников и его самого.
Здесь нет алфавитного порядка, а всякий, кто забредает сюда по воле случая, случайности или «идиотской выходки подсознания», сразу находит именно то, что ему требуется. А может, и не требуется вовсе, но все равно находится по традиции.
Кибому нет интереса долго просматривать фотоальбомы — он не привязан к воспоминаниям и считает, что надо жить сегодняшним днем, не тратя силы и нервы на то, чего не изменить никакими, даже самыми стойкими красками.
Он, теперь уже не торопясь и зная, что его ждет дальше, отходит на несколько рядов вперед, попадая в другую плоскость.

Во втором блоке, где на табличках четким шрифтом прописано «Настоящее», в папках вложение плотные гербовые листы бумаги, исписанные торопливым летящим почерком. Сплошной текст здесь меняется непрерывно, то и дело стирая слова и фразы и надписывая вместо них новые; днем — быстро настолько, что почти невозможно прочесть, ночью — почти останавливаясь, как и время для спящего человека.
Кибом, бездумно пролистывая страницы папок, думает, что, наверное, вновь и вновь появляющиеся фразы исчезают откуда-то за миг до; сон тут же на краю подсознания дает ответ, и так, по сути, очевидный.
Все, что появляется на мимолетных страницах папок из второго блока, секундой раньше испаряется с листов, подшитых в папки на стеллажах блока номер три.

В третьем блоке папки безлики — ни надписей, ни пометок, лишь на боковых панелях стеллажей на табличках последним словом значится «Будущее». В картонных папках здесь подшивки статей из газет, отксерокопированные записки, листы со шрифтом печатных машинок и ультрасовременных электронных устройств. У «Будущего» нет определенной стилизации — оно разноцветно, и даже в одном слове буквы могут быть написаны разным шрифтом.
Уже потом, появляясь в «Настоящем», они сливаются в непрерывный бесцветный поток и выливаются в «Прошлое» сначала статичными, а потом живыми яркими фотографиями, которые со временем становятся черно-белыми.
Кибом медлит, прежде чем взять первую из попавшихся на глаза папок «Будущего»: он знает, что все равно — так или иначе — информация в ней будет относиться и к нему.
Ведь сон — его, пусть мир уже давно и прочно отключил любое возможное сопротивление.
Каждая картонная папка здесь опоясана ремешком из волосяной нити — тонким, очень жестким и не поддающимся на действие физической силы. На конце завязан небольшой узелок — таки распутывать в разы сложнее, и Кибом только безуспешно сдирает кожу подушечек пальцев о грубую нить.
Первая мысль, когда появляются неприятные ссадины — все правильно, «Будущее» никого к себе допускать и не должно. Это — запретная территория, куда вход заказан любому, кто мал мала собирается прожить нормальную, без примесей сумасшествия, жизнь, не переступив грань. За эту грань ступить, конечно, можно — другое дело, что даже сильно возжелав вернуться обратно, не получится ровным счетом ничего.
«Будущее» не любит раскрывать своих карт и стремится оставить у себя любого, кто подглядел запретных козырей.
Кибом смутно об этом догадывается, когда уже в порыве злости, разодрав пальцы, откидывает папку в сторону и тянется за другой — та, отброшенная, с силой ударяется об пол, и поврежденная нить рвется, разметав по пыльным доскам всего лишь несколько худых листков с разнокалиберным шрифтом.
Ки, замерев на пару мгновений, холодеет; в сон, которому вроде и чуждо любое чувство нелогичности, закрадывается ощущение ненормальности и неправильности ситуации, а Кибом интуитивно опасается коснуться поврежденной бумаги.

Среди выпавших обрывков бумаги — два листа, исписанных бисерным неразборчивым почерком, чистый вырезанный треугольник и страничка с газетной статьей. Кибом рассматривает их, присев на корточки и не смея коснуться пальцами, словно содержимое папки из «запретного» блока окружено защитным электрическим полем, от которого снизу от поясницы и до лопаток пробивает дрожь.
В плохо освещенном помещении Ки не может разобрать мелкого шрифта листов; осторожно сдвигает белый треугольник, приоткрывая вырезку из газеты.
Такие выпуски районной каждый день почтальон кидает в ящик, но Кибом редко их читает — так, пролистывает без интереса и сбрасывает в специальные контейнеры для макулатуры. Сейчас Ки предпочел бы, чтобы это была обыкновенная бумага хоть с сотнями надписей, но не та, что он видит каждый день — теперь чувство реальности слишком заострено.
Пара строк — не статья даже, а чуть снизу помещена мутная фотография. И вновь все правильно - в «Будущем» фото хорошего качества нет и быть не должно.
«Сегодня, 25 ноября, в шесть часов вечера, водитель крупного торгового трейлера, не справившись с управлением на покрытом льдом асфальте, столкнулся с пятью стоящими на парковке легковыми автомобилями. Четыре из них были пусты, в пятом находились водитель и пассажир, скончавшиеся на месте.
Удалось установить имя одной из жертв — Ли Джинги. Пожалуйста, если вы можете опознать вторую жертву, обратитесь по номеру NNN-NNN».
Кибому же и узнавать никого не надо.
Он только автоматически тянется к листу, чтобы смять, разорвать его на тысячи мелких кусочков, которых не собрать в картинку вовек; в помещении раздаются непривычно гулкие, отчетливые шаги, и кто-то склоняется над листами рядом с Кибомом.
-О, это ведь то, что я искал.
Кибом замирает и не поднимает глаз — мир сна давно отключил волю, собственноручно дергая за ниточки кукловода и управляя его движениями. Человек, словно не замечая Ки, осторожно собирает раскиданные листы с пола и складывает их в аккуратную стопку; подхватывает в руки и встает, медля и рассматривая стеллаж с пробелом в шеренгах папок.
-Все, пожалуй. Ух, ну и пыльно здесь.
Шаги человека также отчетливы, словно нет и не было ни пылинки на дощатом полу; когда Кибом, наконец, поднимает глаза, он видит лишь спину сворачивающего в лабиринты стеллажей незнакомца.

***

Кибом отстукивает на полированном подлокотнике рваный нервный ритм, наблюдая, как Чинги, то и дело меняя оттенки ручек, пишет что-то в документах, изредка вскидывая взгляд на настенные часы.
-Ты хоть на секунду можешь оторваться от своей юридической чепухи? - Кибом, хоть и старается говорить спокойно, так или иначе допускает в голос тональность раздражения.
-Эта чепуха, как ты её назвал, прошу заметить, является моим хлебом, - Чинги устало трет глаза и откидывается на спинку стула. - Тебе опять приснился плохой сон?
-Ни черта он не плохой, говорю же, - Ки, сам того не замечая, все равно кивает утвердительно. - Только странный слегка.
-Конечно, - покорно соглашается Чинги, - Тебе никогда не снятся кошмары, после которых ты стабильно пытаешься мне втолковать, что они что-то значат. А тем временем, тебе, Кибом, сонник пора писать, и я даже вижу его будущее название с пометкой «мировой бестселлер».
-Какое, к чертям, название?
-«Nightmare». А вторым заголовком взять «Obsession».
Кибом злится и испытывает желание смахнуть со стола пару фарфоровых статуэток, к которым Чинги питает постоянно прогрессирующую слабость. Злость лишь от того, что Кибому совсем не улыбается слышать о себе пусть и завуалированное, но все же жесткое суждение, которое — как он и сам понимает — неплохо отражает реальное положение вещей. Поэтому злится, но ничего не говорит против — больше думает об исчезнувшем листке из папки «Будущего» и столь неудачно появившемся незнакомце.
Отчего-то кажется, что, уничтожив собственноручно газетную вырезку, ему, Ким Гибому, удастся повернуть ход будущего. Это ощущение он может сравнить со всепоглощающим чувством правильности и логичности, порожденным миром сна.
Кибом слишком часто думает о снах и пытается спроецировать их на реальность.
-Хотя, кого я осуждаю, - Чинги устало взмахивает рукой, попутно задев несколько бланков, лежащих на рабочем столе. - Самому сегодня снилась какая-то идиотская бесконечная библиотека. Смахивает на архив, хотя что там можно держать в таком количестве?
Чинги сидит пару секунд в задумчивости и добавляет комично:
-Не понятно.
Пожав при этом плечами.
Кибом вскакивает и кидается к его столу прежде, чем Чинги успевает ещё хоть как-то прокомментировать ситуацию; в стороны летят разномастные листы, ручки, карандаши и декоративные перья для письма.
-Ты брал что-нибудь оттуда? Из этого архива?
-Ки, это мои рабочие бумаги, если ты не заметил!
Чинги совершенно не слушает вопросов Кибома и озадачен лишь тем, как бы поаккуратнее спасти свои вещи и не вывести и так взмыленного Ки из себя. Кибом же, не обращая на Чинги внимания, лихорадочно поднимает все стопки бумаг, развевая их тонким слоем по комнате.
-Ты что-нибудь брал?..
-Черт меня раздери, если я когда-нибудь вообще запоминал свои сны, особенно — такие бредовые и откровенно попахивающие одержимостью. Положи на место мою рабочую папку — у меня завтра процесс, и она как минимум должна выглядеть прилично.
Чинги Кибома уже остановить не пытается, зная, что это бесполезно; Ки, услышав о папке, замирает с ней в руках, задавая совсем не логичный вопрос:
-А как максимум?
-Как максимум — содержать нужную информацию и факты. Положи, пожалуйста, - голос Чинги смягчается, и он добавляет задумчиво:
-Всё-таки брал, кажется. Несколько каких-то хилых листов и газетную вырезку. Идиотский сон.
Кибом на мгновение вскидывает на Чинги взгляд, и уже спустя пару секунд все содержимое стола бумажным веером разлетается по пространству.

Кибому кажется, что их сотни, тысячи, миллиарды; что их больше, чем звезд во Вселенной и молекул от взрыва сверхновой. Море — нет, даже океан — шуршащих листов бумаги, исписанных небрежным почерком Чинги, и ни одного печатного. Это раздражает просто безумно, когда Кибом стабильно напоминает себе, что в Архиве человек не может прикоснуться ни к чему, с ним не связанному.
Стало быть, если Чинги действительно брал что-то - это обязательно было о нем, про него или как-то его касалось. Кибом не верит в случайные совпадения в снах и только невольно вздрагивает, видя в смешениях документов знакомую газетную вырезку.
Бумага, несмотря на кажущуюся хрупкость, поддается плохо. Пополам, и вновь пополам, теперь на три четверти — море, океан или просто недолгий дождь из обрывков, больше похожих теперь на молекулы.
Кибом некоторое время смотрит на них; Чинги проводит рукой по лицу и подпирает ладонями подбородок.
-Спасибо, Кибом.
Взгляд Ки — непонимающий.
-Рождественская открытка моей матери. Хотел подготовить письмо сегодня, но, кажется, уже не успею купить новую.
Кибом обессиленно опускает руки и утыкается в них лицом — то, что секундой назад виделось газетной вырезкой с заголовком «Сегодня, 25 ноября», оказывается пестрыми обрывками плотного лакового картона, украшенного сухой сияющей на свету пылью.

Сеул, наши дни. 25 ноября 2011 года

-Ты уже заканчиваешь? Я заскочу к тебе, съездим в парк? Там сегодня открылось новое колесо обозрения.
Чинги перекладывает трубку к другому уху, подпирая её плечом, и перебирает на поверхности стола бусины от разорванной декоративной рождественской нити. Когда свет падает на них под определенным углом, они сверкают неожиданными, не совпадающими с действительным оттенком цветами. Чинги знает, что пара шариков уже упало и их следует поднять, чтобы самому же не поскользнуться на них — нет, вставать из кресла не хочется, и он только подвигает оставшиеся подальше от края стола.
-Я уже. Заходи, конечно. Машина как раз ещё у офиса.
До того, как Кибом, как всегда не постучавшись, залетает в его кабинет, Чинги успевает потерять из виду все цветные бусины. Кибом замечает их, разметанных по полу, очень вовремя, осторожно переступая и с досадой качая головой.
-Ну как ребенок, ей-богу.
-По-твоему, колесо обозрения — взрослее?
-Да, - Кибом серьёзно кивает. - Оно дает возможность увидеть всю арену, а не отдельные её углы, которые мы привыкли считать свободным вожделенным пространством.
-Хорошо, - Чинги смеется, подняв руки наверх, словно сдаваясь в споре, хотя и спора, по сути, не получилось. - Признаю. Поехали в парк, а рождественские нитки я оставлю на потом, когда ты не будешь видеть и — не надо вот только усмехаться - называть меня ребенком.
Чинги с тихой досадой шипит, пытаясь в очередной раз попасть рукой в рукав пальто; Кибом, затягивая плотнее шарф, задумчиво смотрит на часы в стиле Сальвадора Дали — стекающие вниз с края стола. Время на них видно плохо, но Кибома волнует совсем не это, хотя он и успевает отметить, что короткая стрелка приближается к шести.
В коридоре, скребясь в дверь выхода на лестницу, сидит маленький рыжий котенок — без единой полоски, словно искупавшийся в апельсиновом соке. «Зверь», как тут же с уважением окрещивает кота Чинги, с завидным упорством мяукает, шипит и даже пробует слегка приоткрыть тяжелую дверь; та поддается неохотно на пару сантиметров и тут же захлопывается, едва не прищемив котенку лапу.
Вой стоит знатный, а кот отпрыгивает от двери, выставив хвост веником и нахохлившись. Кибом, улыбаясь, приоткрывает зверю дверь; тот лишь фыркает и не делает ни единой попытки приблизиться к выходу.
-Его нужно отсюда вызволять, иначе на следующее утро агентство не досчитается лаковых покрытий мебели, а этот, - Чинги указывает на рыжего, - пары конечностей, пока будет открывать двери.
Кибом присаживается на корточки на расстоянии пары метров от котенка, и склоняет голову набок.
-И что ты предлагаешь?
-Лови.
Следующие пять минут и Чинги, и Кибом, закутанные в шарфы и перчатки, проводят в попытках словить мелкого орущего зверя ради его же блага, что кот, конечно, понимает весьма смутно, то и дело норовя попасть когтем по появляющейся изредка из-за одежды голой коже.
Кибом успевает схватить рыжего за шкирку и победно улыбнуться, как откуда-то с улицы раздается оглушающий удар и вой автомобильных сигнализаций.

После теплого помещения ноябрьский воздух ощущается больше как январский и совсем скрадывает веру в то, что на улице все ещё осень. А может, так кажется просто потому, что Чинги выскакивает из здания на бегу, сходу окунаясь в вакуум отрицательных температур.
Кибом стоит чуть сзади и поодаль, пряча за пазухой рвущегося наружу рыжего «зверя».
-Там... Не было никого?
В этом весь Чинги. Первый вопрос совсем не о том, что его автомобиль — один из тех пятерых, в которые врезался крупный торговый трейлер, поведясь на тонком скользком льду, покрывшем асфальт всего днем раньше. Первый вопрос совсем не о том и не про то.
Секунда — и здесь будет волнующаяся толпа людей; Чинги делает несколько шагов назад, пробуя сфокусировать взгляд на чем-то ином, а не на покоробленном вдребезги оголенном металле. Кибом только молчит, сильнее обнимая притихшего рыжего кота.
-Там никого нет.
Никого. Но пятью минутами позже, не задержавшись в здании, были бы.
Чинги наконец встряхивает головой, пытаясь отогнать наваливающуюся на сознание темную пелену; убирает руки в карманы, как делает всегда, пробуя закрыться от внешнего влияния. Укрытый драповой тканью пальто Кибома, шипит и рычит несуразный кот, выдирая когтями длинные темные нити.
-Господи, что за вечный мусор у меня в карманах.
Чинги говорит ещё что-то неразборчиво, произнося отрывистые слова только для того, чтобы убедиться — вот, он здесь, жив и может говорить, как все живые люди. Он выворачивает наизнанку карманы пальто и отряхивает их от светящихся в уже наступившей ноябрьской темноте мелких обрывков бумаги.
-Что за чертовщина...
Играет ветер, принося с собой далекие людские голоса и подхватывая бумажные обрывки у самой земли. Если присмотреться и мысленно сложить их в единое целое, то можно увидеть газетную вырезку с неровным разномастным шрифтом и мутной фотографией, надпись над которой гласит: «Сегодня, 25 ноября, в шесть часов вечера».
Кибому не хочется присматриваться — он лишь треплет по загривку рыжего кота и опускает его на землю.
Тот не уходит.