Я, конечно, клятвенно каялась, что не буду лезть в эту Неделю, ибо чутья на донгов у меня нет.
Но я бы не была собой, если бы не рискнула полезть
Полезть аж на четыре текста.
Три из них - угадайте по мотивам чьих заявок. Бгг.
Палюсь, словом.
〖003DBSK09〗 Джеджун/Чанмин; "Ненавидишь меня?" - "А что, если да?"; А! -> R!, R
Kitsuri
692 внелимитныхЧханмин всегда считал, что у этого парня вечно мечтательное выражение лица, постоянное стремление к облакам, константный лимит времени взгляда «глаза в глаза» и странное мироощущение.
Чэджуну в лицо об этом, конечно, не говорил, но тот и сам догадывался неким сто шестым чувством, внутренне соглашаясь и не испытывая ровно никакого дискомфорта.
Эта не слишком сказочная, а вполне себе банальная история началась лет двадцать назад — плюс-минус год, когда маленький Ким Джэджун получил в подарок свою первую детскую мозаику. Размером с альбомный лист — она казалась безбрежным холстом для творчества, результат которого итак был уже предрешен в виде огромного корабля с темно-синими парусами. И даже этот небольшой скучный штрих не ломал очарования Чэджуна моментом творчества «по сценарию» - ведь морем кораблю были легкие перьевые облака.
И можно было слегка поменять кусочки мозаики местами, сотворив новую невесомую белую фигурку.
Увеличивались и усложнялись картины, становилось больше кусочков, оттенков и деталей — иногда Чэджун разбирал старые мозаики и собирал их вновь, и каждый раз получалось что-то совсем иное.
Картина была та же — другое дело, что менялись года. А вместе с ними и оттенки пазла, смену которых можно было бы банально объяснить ухудшением зрения, на деле же — спадом одного за другим слоев цветной пелены с глаз, обычно так незаметно томящихся тщательно скрываемой нотой тоски.
Увеличивались и усложнялись картины — венцом творений Чэджуна стал сам его мир, заботливо собранный из миллиардов сверкающих кусочков, наложенных друг на друга в согласии с полной цветовой гармонией.
Венцом творений Чэджуна стал сам его мир, в одночасье расколотый на бесчисленное множество составляющих одной тональностью звука.
Ким Джэджун слышал раньше, что слова могут ранить. Но никогда не думал, что они могут стать раскаленным углем, методично прожигающим каждый пазл в его кропотливо собранной мозаике.
Чэджун не особо хочет объяснять мирозданию и ещё каким-то там ебеням, какой черт дернул его однажды на полном серьёзе признаться этому долговязому мальчишке с синдромом «неконтролируемой язвы» в любви. Чэджун не особо хочет вообще думать о глобальной пафосности трех проклятых слов и собственной неосмотрительности.
Может, действие алкоголя или каких-то наркотических веществ, но Чэджун точно знает, что не употребляет ни то, не другое. Сигареты? Совсем легко. Впрочем, Чэджун даже не уверен, что точно не напился перед тем, как песнью соловья залиться на тему любви.
Хотя, какой там соловей — сказал прямо, особо не выбирая средств художественной выразительности, включая эпитеты, метафоры и, не дай Боже, гиперболы.
Факт был един; с фактом невозможно было спорить. С этим пафосным напыщенным «юристом», глупо констатирующим самого себя.
Чэджун ощутил себя тем ребенком, кем был лет двадцать назад — плюс-минус один год. Сидящим на пушистом ворсистом ковру, рассматривающим с удивлением разбросанные, словно разорванные яркие кусочки мозаики.
И если тогда была лишь картина с кораблем формата А4, то теперь это был его собственный мир.
Чэджун любил собирать пазлы.
Затер наждачной бумагой разочарование, закрасил белой гуашью тоску, закурил парой-тройкой боль.
И вновь, часть за частью, кусочек за кусочком, деталь за деталью — привычно принялся собирать сложную мозаику, оттенки которой теперь были слегка затуменены сигаретным дымом. И сколько бы раз Ким Джэджун не открывал окно, чтобы выветрить его — он оставался, крадя яркие краски. Или же просто сглаживая их резкость.
И если тогда была лишь картина с кораблем формата А4, то теперь это был его собственный мир.
Ким Джэджун мог принять для себя только полную картину; всякая незаконченная мозаика, пусть даже всего без одной детали, уже казалась безнадежно утерянной, безжизненной.
Как портрет человека, в котором художник не успел прорисовать глаза, оставив на их месте черные провалы.
Для полной картины его мироощущения, завершающим штрихом пазла, последней деталью был один факт — снова глупый, сам себя констатирующий.
Без него Чэджун не мог принять это творение — самую свою сложную мозаику, которую он собирал месяцами, непрестанно окуная кисть в белую гуашь и закрашивая разочарование.
-Ненавидишь меня? - Спокойно довольно, внутри же пытаясь протолкнуть давящий на горло ком. Держа над почти завершенной картиной последнюю деталь.
-А что, если да? - Такое чувство, будто Чханмин физически не может говорить без этой насмешки в голосе.
-Да так, ничего.
Последняя деталь встает на место, привычно смешиваясь ярким цветом с сигаретным дымом, устилающим мозаику.
-Да я тоже, в принципе, ничего, - улыбается Чанмин, встряхивая растрепанной головой и пожимая плечами.
А когда просто протягивает руку, касаясь усталых пальцев — сигаретный дым исчезает, миллиметр за миллиметром возвращая мозаичному миру Чэджуна привычную гамму красок.
〖003DBSK13〗 Ючон/Чанмин; "Я не зло. Ты - не зло. Мы просто есть, и все - прости нас за это"; NH!, AU, рейтинг на усмотрение автора
Вёрдж
Тут вообще отдельная история. везде авторван-авторту, а тут авторолигофрен-дубль-самого-себя.
712 фэйловыхЮчхону кажется в этот момент, что в чертовой соседской квартире начался ремонт, и какая-то особо усердная скотина методично кидает в стену молоток в надежде сбить аскетичного вида металлический ночник.
И, что главное — каждый раз попадает в цель.
В следующий момент Ючхон понимает, что это не ремонт вовсе, а паленые таблетки обезболивающего, купленные вчера Чханмином в некоей нелегализованной аптеке и ни черта не помогающие от устроившей танцы на костях мигрени.
И чего, спрашивается, стоило перейти ровно одну дорогу шириной в десяток метров и зайти в нормальное заведение, потратив на лекарство на три ебаных сотни вон больше?
«Нет, гениальный физик Макс Чханмин торопился заныкаться в ноут-бук и самозабвенно окунуться в написание диссертации», - с раздражением думает Ючхон, тоскливо оглядываясь по сторонам в поисках какого-нибудь антидепрессанта.
Вина нет, наушников нет, гитары тоже нет — ибо «у тебя болит голова, ты должен отдохнуть».
-Чёртов ботанелло, а не ты ли столь любезно плюнул на болеющего меня, да ещё и купил в придачу какую-то лекарственную хрень, на которой так и светится надпись «Сделано сеульскими гастарбайтерами на сеульских же задворках»?! - вслух обращается Ючхон к безмолвному белому потолку, на миг напомнившего мягкие войлочные стены. - Хрен ты от меня чего дождешься, физик-трижды-ядерщик.
И, подумав, мстительно добавляет:
-И сексом ты тоже со своей диссертацией заниматься будешь.
-О, Мин. Привет. Нет-нет, можешь не обращать на меня внимания, сегодня все по бабам.
Макс смотрит сначала слегка непонимающе; хмурится, явно начиная злиться на подобный развязно-равнодушный, тягучий тон.
А самому Ючхону плевать уже и на развязность, и на тон; только реакция Чханмина забавляет и словно намеренно заставляет вспомнить былые весьма веселые деньки.
-Ну, пару дешевых блядей, вот тебе и вся концепция. Или не дешевых, как карта ляжет, - Пак Ючхон равнодушно пожимает плечами и демонстративно надрывает простую белую пачку с обезболивающим.
И прекрасно знает этот сигнал, когда Чханмин слегка прищуривается, покусывая краешек нижней губы.
-Какого дьявола ты мне мозги компостируешь? - шипит Мин, явно начиная выходить из себя без шансов безболезненно вернуться обратно.
-Странно, как ты не сказал «конденсируешь», - уже без доли веселья фыркает Ючхон. - Или там не «разлагаешь на альфа, бета и гамма-излучение»...
Чханмин молча разворачивается, задев рукой стоящий на кофейном столике стакан воды; быстро выходит из комнаты, оставив без внимания разлетевшиеся веером голубоватые осколки.
-Про блядей не забудь, ага? - вопит ему вслед Ючхон, непроизвольно морщась от разом нахлынувших неприятных ощущение в области висков.
И добавляет зачем-то:
-И я — не зло.
Утвердительно кивает, больше доказывая утверждение самому себе, чем давно исчезнувшему Чханмину.
Проходит пара часов, пара бокалов ледяной воды и пара строк в нотной тетради — Ючхон окончательно уверяет себя, что ничего из ряда вон выходящего не произошло и вовсе он не зло константное, а всего лишь измученная мигренью жертва обстоятельств.
Одновременно приходит мысль, что и Чханмин, в общем-то, тоже не зло — его вины нет в том, что работу требовалось сдать как можно быстрее, и мысли были совсем не о том, какой марки обезболивающее больше всего подходит пафосной и капризной мигрени Ючхона.
Или сам Ючхон пафосный и капризный.
Проходит ещё час, бокал ледяной воды и строка в нотной тетради: теперь кажется, что Чханмин ну совсем не зло — даже позаботился, отобрав гитару.
«Ну а что поделать, если у него совсем нет таланта к заботе? И что поделать, если мне иногда, ну хоть иногда хочется высказаться?» - Ючхон надеется, что мысль прозвучала хотя бы раздраженно, и слегка огорчается, ощутив в ней явный привкус тоски.
И уже не привкус — вкус вины, горьковатым осадком на языке вселяющий в сердце тупую томительную боль.
-Я не зло, - спокойно говорит Ючхон, теплее укутывая свою шею шарфом и сильнее натягивая Чханмину шапку на уши. - Ты — не зло.
И, сунув руки в карманы, поднимает лицо к серому небу, щедрыми горстями осыпающему землю кипельно-белым пушистым белым снегом.
-Мы просто есть, и все — прости нас за это.
-Как ты думаешь, оно услышало? - спрашивает Ючхон, грея руки о кружку горячего чая.
-Кто? - Чханмин встряхивает головой, непонимающе щурясь, а Ючхон в который раз смеется, думая, что аналитический склад ума этого невозможного человека ни коим образом не стыкуется с его пониманием.
-Ну, мироздание.
-Судя по тому, как ты вопил — явно услышало.
-Не язви. А оно простит?
Чханмин уже не улыбается, а просто смотрит немного задумчиво на серое небо в окне, щедрыми горстями осыпающее землю кипельно-белым пушистым снегом.
-Было бы за что прощать — а оно простит.
-А ты — простишь?
-А я простил.
___________________________
1001 странных-Наверное, в жизни каждого человека наступает такой момент, - говорит Чханмин, сидя на краю небольшого моста через городской канал и покачивая ногой в такт словам.
-Какой момент? - Ючхону нравится кидать в воду округлые плоские камни, считая количество ударов о мутную гладь.
-Когда груз наваливается разом, вырвавшись из накопительных систем сознания.
Небольшой город очень похож на Венецию — окутанный паутиной водных артерий с небольшими, будто игрушечными мостами из гладких мощеных камней и деревянных брусков. Вода в каналах — застоявшаяся, мутная, цветущая серой пылью у берегов мостовых.
Ючхону хочется провести по ней ладонью — он успевает, прежде чем Чханмин хватает его за руку и оттягивает назад. Вода на ощущение схожа с шелковой тканью — сухая, будто покрытая тонкой пленкой налета.
Ючхон замечает, что она совсем неподвижна, и в ней не отражаются картины.
-Зачем ты сюда пришел? - спрашивает Чханмин спокойно, продолжая по-детски качать ногами.
-Я, возможно, и ответил бы на твой вопрос, - признается Ючхон, ища в карманах зажигалку. - Да только вот сюда — это куда?
-В мой Город.
Здесь совсем нет площадей — только бесконечный лабиринт узких улочек и мостовых. Здесь нет высоких зданий, и сам Город будто льнет к земле, стремясь слиться с ней в единое целое.
Дома смотрят наружу черными провалами окон, кое-где забитых полусгнившими досками.
У Ючхона мелькает мысль, что Город похож на вечного мертвеца, не желающего уйти в могилу; на безутешную душу, умершую не до конца.
Осознание неправильности коробит сердце, но Ючхон не может отогнать назойливые образы.
-Город? - Ючхон морщится, нащупывая в кармане коробок спичек за неимением зажигалки. - Что это?
-Город, - отвечает Чханмин, осторожно поднимаясь с холодных камней. - Это архив моих воспоминаний.
Сходит с моста на берег, на мгновение останавливается и оборачивается назад.
-Не трогай эту воду. Если бы мы были в Реальности, я бы сказал, что она заражена радиацией.
-Почему? - Ючхон спрыгивает следом, оставив навязчивую попытку поджечь пленку на поверхности воды.
-Что там — радиация, здесь — моё прошлое.
Чханмин не сказать, что не любит вспоминать прошлое: «не любит» - очевидно, но самое главное, что вспоминать больно практически ощутимо. Как только включаются рецепторы памяти, старые шрамы открываются, будто подчиняясь необъяснимому утразвуковому сигналу.
Он не живет в Реальности уже слишком долгое время, пытаясь спрятаться от прошлого в узких улочках невысоких умирающих домов. Он не живет в Реальности уже слишком долгое время, и, конечно, устало удивляется, увидев на гладких камнях мостовой до боли знакомого человека.
Ючхон как всегда вертит в руках то ли какую-то фенечку, то ли просто яркий лоскуток ткани, так резко контрастирующий с дымным туманом Города.
Чханмин не знает, как Ючхон попал сюда; спрашивает лишь для приличия, прекрасно осознавая, что ответа не получит. Он давно узнал для себя, что есть вопросы, на которые ответы приходят лишь тогда, когда это действительно нужно.
Ючхон складывает из податливой ткани небольшой яркий цветок, а Чханмин тихо, через силу рассказывает короткую историю, почему в Городе нельзя прикасаться к воде.
-Знаешь, наверное, что бывает в жизни такой человек, которого не любишь вроде; это не любовь, а что-то не поддающееся классификации ценностей.
Ючхон кивает, расправляя быстро мнущиеся кончики цветка из ткани.
-Человек, без которого жизнь просто превращается вот в такой Город, - Мин широким жестом окидывает пространство, распугивая недвижное воздушное марево.
-Без?..
-Без. Я его предал.
Ючхон расправляет ткань на коленях, сидя прямо на камнях мостовой. Его удивляет, что около воды они странно теплые; а в следующим момент безо всякой причинно-следственной связи он замечает, что на горизонте совершенно нет небеных тел.
Нет смены дня и ночи.
-Я обещал, что никогда не оставлю его. И предал. Я оставил его на шесть минут.
Чханмин замолкает, глядя на неподвижную воду городского канала; касается воды кончиками пальцев.
-Клиническая смерть после аварии. Я оставил его на шесть минут. А он подарил мне в ответ этот Город.
Чханмин автоматически наблюдает за движениями Ючхона, отдирающего от куртки тонкий шнурок. Тот прицепляет его к куску яркой ткани, что уже успел превратиться в пушистый бантик; закидывает куда-то под ветхую скамью, изредка легко подергивая.
Спустя несколько минут из-вод скамьи резво выскакивает крохотный серый котенок, лапой пытающийся поддеть неожиданную игрушку.
-Почему ты здесь? - прямо спрашивает Ючхон, задумчиво глядя на Мина из-под полуопущенных ресниц.
-Я всегда верил в теорию Добра и Зла. Предатели... Они ведь по ту сторону.
-По какую? - Ючхон не то, что бы не понимает; просто желает услышать итак очевидное вслух.
-Зло, - просто говорит Чханмин, пожав плечами. Серый котенок играется с простой игрушкой, катаясь кувырком по пыльным теплым камням. - Девятый круг Ада, знаешь. А этот Город — моё ледяное озеро Коцит.
Ючхон просто склоняет голову набок, всматриваясь в далекую пустую линию горизонта; по наитию ждет алеющей полосы заката, но вовремя вспоминает, что здесь нет смены времен суток.
Чханмин просто молчит — это просто всего лишь ещё один раз, когда он вспоминает. И этот раз словно бы ничем не отличается от остальных, что постоянно бывали в этом Городе.
Только непонятно откуда взявшийся котенок с упоением обнимает лапами яркую игрушку, а Ючхон, улыбаясь, пытается её отнять.
Чханмин не понимает этой улыбки.
Ючхон треплет котенка по загривку; в воздух взлетает облачко пыли, и парень морщится.
-Белый, стервец, - указывает на кота Ючхон.
-Почему ты улыбаешься? - с недоумением спрашивает Чханмин, поднимая взгляд на Ючхона. Тот просто встает, оставляя бантик коту и отворачивается, в который раз рассматривая горизонт.
-Просто потому, что ты — не зло. Я не зло. Мы просто есть, и все - прости нас за это.
Чханмину кажется, будто последние слова обращены к играющемуся котенку; Ючхон вновь поворачивается к нему, спокойно улыбаясь.
-Ты — не зло. Твой Город — жив, - Ючхон кивает на кота. - А ледяное озеро Коцит не такое уж и ледяное. Наверное, он, твой Человек, тебя давно простил.
Невысказанный Чханмином вопрос повисает в воздухе, и Ючхон предпочитает ответить на него прежде.
-Паутина на воде горит от спичек. И в ней теперь есть отражения.
Мин оборачивается, глядя на городской канал — серая паутина действительно ярко пылает, освобождая зеркальную гладь; горит, как тополиный пух, очищая воздух от своего тяжелого марева.
В руку утыкается холодный мокрый нос; Чханмин неуверенно касается острого уха кота и краем глаза отмечает, что на горизонте появляется алеющая полоса восхода.
Жив.
〖003DBSK14〗 Джеджун|Чанмин; "Я тут подумал - золотой у тебя характер. Такой же тяжёлый"; жанр и рейтинг на усмотрение автора
Читать под
683 первоопытныхНе сказать, что особенный вечер — они привыкли отмечать праздники в городе всегда на день позже, когда людей на улицах практически нет, и только безмолвные автомобили, тихо шурша шинами, пролетают мимо размытыми тенями.
После Рождества проходят ровно одни сутки, и Чэджун привычно набирает номер Чханмина; и такое знакомое: «Привет. Грог или латте? С после-Рождеством».
Не сказать, что оба не придают значения праздникам — просто при желании можно каждый день превратить в них.
И только в Рождество, когда ещё один год готовится принять власть над жизнью ровно на триста шестьдесят пять дней, они встречаются на сеульской набережной, чтобы выжечь один-другой бенгальский огонек.
И даже не в Рождество, а на день позже — когда людей на улицах практически нет, и только безмолвные автомобили, тихо шурша шинами, пролетают мимо размытыми тенями.
Как традиция — отмечает про себя Ким Джэджун, поджигая палочку бенгальского огня и наблюдая, как Чханмин ловит пальцами холодные искры. Они с тихим треском рождаются и сразу угасают, успев лишь на миг осветить темные воды спокойной даже в ночное время реки.
Палочек только две — как традиция, отмечает про себя Чханмин, опуская почти догоревшую последнюю в воду. Выпрямляется, плотнее натягивая теплые перчатки на пальцы.
-С после-Рождеством?
Чэджун кивает, рассеянно улыбаясь и неотрывно глядя на городские огни противоположного берега. Он каждый год жалеет, что берет с собой всего лишь две палочки бенгальского огня. Жалеет, но каждый раз берет только две.
-Грог или латте?
-Как всегда. По жребию.
Кафе на проспекте у набережной — одно из немногих, что ночью абстрагированы от фешенебельных заведений. Одно из немногих, где неоновая подсветка каждый вечер сменяется теплым светом золотисто-карамельных округлых ламп.
Монетка звонко катится по столу, вставая ребром. Рождественский жребий как традиция — на него никто уже давно не обращает внимания, заказывая и грог, и латте по одному.
Каждый четный год Чэджун выбирает латте, каждый нечетный — грог. Чханмин восполняет пробелы, в четные года придвигая к себе бокал грога, в нечетные — латте с простым шоколадным рисунком.
Чханмин недолго вертит в руках коричневую соломинку, изменяя картинку на пушистой пене.
-Даже не смотри на неё, - усмехается, опуская соломинку в кофе. - Ни один человек в здравом уме не станет пить грог через трубочку.
-А не в здравом уме?
-Ах да. Тебе можно — кто ещё в здравом уме будет отмечать Рождество ровно на двадцать четыре часа позже? - Чханмин иронично улыбается, перегибаясь через стол и доставая вторую соломинку.
-Иногда мне кажется, что ты физически не можешь жить без насмешек, - задумчиво подмечает Чэджун, пару раз окунув соломинку в грог и все-таки отложив её в сторону.
-Морально — точно не могу. И даже хронологически кривоватое Рождество не обязано быть исключением.
-Золотой у тебя характер.
-Согласен.
-Такой же тяжелый, - невозмутимо уточняет Чэджун, демонстративно глядя куда-то в потолок.
Ожидает, что Чханмин как минимум фыркнет язвительно, обязательно отыграется за выпад и выдаст ещё десяток насмешек оптом в качестве моральной компенсации. Но Мин только тянет задумчиво уже почти остывший латте, сохраняя рисунок на поверхности.
-Тяжелые характера нынче в моде, - говорит просто. - Другое дело, что добрая четверть-половина из них — игра «Заметь меня, ведь я такой плохой».
-И что? Ты — плохой? - Чэджун едва слышно смеется, представляя себе Мина в такой нелепой, но явно стратегической игре.
-Не плохой я. И игры такие не люблю.
Как традиция — отмечают про себя оба, когда Чэджун встает из-за столика и подходит к одинокому музыканту за фортепьяно. Уже такому знакомому и привычному, как само кафе, где неоновая подсветка каждый вечер сменяется теплым светом золотисто-карамельных округлых ламп.
Кидает в стоящую рядом банку горсть монет и говорит что-то тихо; музыкант, не отрываясь от игры, улыбается Чэджуну как старому другу и доигрывает импровизацию, освобождая инструмент.
Чханмин знает, что монеты здесь — не пропуск «поиграть», а благодарность за то, что в одно очень давнее неправильное Рождество они нашли это место по тихим мелодиям фортепьяно.
Как традиция — отмечает про себя Чханмин, когда Чэджун ненавязчиво начинает наигрывать до боли знакомую зарисовку, из года в год становившуюся аккомпанементом для придуманного ими обоими праздника.
Не сказать — праздника. Рождество плюс двадцать четыре часа.
-А эту игру я люблю. И захвати с собой в следующий раз побольше бенгальских огней.
Чэджун рассеянно кивает, пробегаясь пальцами по черно-белому полотну, а Чханмин вновь думает, что и через триста шестьдесят пять дней их будет всего двое.