nah, fuck it
Тщорный мудак, Тщорный всего три текста на фест написал.
Тремя постами то, что я наваял - но не все сразу, у меня и так дайр фиками завален. Флента меня небось уже проклинает
Первый - внезапно ДБСК.
〖03DBSK01〗Чэджун/Чханмин; "Ты не можешь поменять правила игры, потому что не ты их придумал"; А!, AT, PG-13 (+)
Примечание: Эту штуку я начинаю курить дальше. Причем - ха-ха, щас все посмеялись - я собираюсь курить миди-макси.
Название: Золотая Кобра | Gold Cobra
Пейринг: Чэджун/Чханмин
Жанр: кибер-панк
Тип: АУ
Рейтинг: а вот хер знает, что будет дальше
1) В тексте использован вольный перевод песни Red - Let It Burn (примечание не относится к эпиграфу)
Текст является сонг-фиком к ней
2) Второй сонг-ключ будет представлен в тексте, рекомендовано включить при появлении.
Золотая Кобра | 3182 слова
Территория бывшей агломерации Сеул, Южная Корея, 4011 год
Чханмин осторожно переступает груду изуродованного металла, в сумерках мутно отливающую матовым ядовитым блеском явно небезопасного вещества - черт его знает, какая очередная дрянь может встретиться на этой гнилой, как все вокруг, дороге. Он старается как можно меньше прикасаться к окружающим предметам, если таковые появляются на пути; бессмысленная, по сути, предосторожность, если ты уже заражен.
А может, и не заражен, но в скором времени будешь. Или — уже родился таковым. Впрочем, Чханмин решительно не знает и не помнит, как появился на свет, как рос, взрослел и почему, дьявол бы его побрал, он находится в этом паршивом месте, так и сочащемся радиоактивными отходами, и до сих пор не сдох в какой-нибудь ураново-плутониевой канаве. В голову приходит только банальная мысль о мутациях, устойчивости к разного рода пагубным воздействиям и волшебстве. Не о том, которого все ждут в канун Рождества, а о каком-то чёрном и вязком, как мазут или нефть, тонкой пленкой покрывшая водную гладь.
Вокруг - словно неровно залитая сталью и железом земля, в некоторых местах пробитая и вывернутая наизнанку. Груды переливающегося перламутром металла, здесь и бесконечно - развалины некогда жилых домов и целые погребальные площадки с десятками наложенных друг на друга бетонных плит.
Чханмин идет по этой дороге уже не первый день, но не может сказать, как долго — алое до рези в глазах солнце пугающе неподвижно и постоянно застыло у горизонта на западе, и невозможно определить время. Если на западе — это, конечно, заход; однако Чханмин в этом не очень уверен.
Чем дольше и дальше он идет, тем сильнее ощущает, что окружающая Действительность словно вживляет в мозг сложные микро-чипы с обрывками информации; они яркими радужными всполохами врываются в поле зрения, мешая держать равновесие и норовя столкнуть с шершавой землей. Чханмину это ощущение кажется отчего-то знакомым — будто такое уже случалось раньше. Не здесь, много «до» и, возможно, не в этой жизни. Если Действительность сама желает познакомить тебя с ней, Чханмин знает: нужно всего лишь правильно систематизировать полученную информацию и выделить конкретно то, что требуется.
Всполохи перед глазами отдаются тупой болью в висках, и Чханмин останавливается, опираясь спиной на влажную, подернутую плесенью кирпичную стену полуразрушенного заброшенного здания.
Единственное, пожалуй, что не сменила планета Земля за две тысячи лет — название, которое, пусть и оставшееся, все равно оказалось вскоре забыто. Теперь это — зыбкая изломленная Действительность, испещренная мириадами тончайших трещин, сочащихся радиоактивной поблескивающей жидкостью.
Наверное, именно таким бы увидел этот мир случайно забредший в это ядовитое место демиург.
Ныне существующая Действительность — это система, состоящая из двух неравноценных по территории блоков — ядра и периферии; ядро — единственное оформленное место, полноценный постапокалиптический мегаполис, в отличие от планеты сменивший всё, даже название.
Теперь это место зовется Соуль, и в этом тысячелетии теперь мало кто знает, насколько созвучно оно со словом «soul» в языке, который уже немалое количество сотен лет считается мертвым.
Чханмин проводит рукой по лицу, словно снимая налипшую паутину; всполохи постепенно затихают, а зрение привычно фокусируется, проецируя в сознание четкую картинку, ещё немного подрагивающую от чуждого вмешательства. Действительность пульсирует вокруг, требуя сказать ещё что-то, но систематизировать получается слишком паршиво, чтобы продолжать это пусть и не бессмысленное, но вытягивающее силы занятие. Чханмин предпочитает просто сделать ещё шаг вперед, думая, что и этот мир не настолько бесконечен, чтобы идти к назначенной цели чересчур долгими, тягучими годами; что представляет собой эта цель, Чханмин может догадываться только сейчас, вспоминая, что в любой системе все тянется к ядру.
Как когда-то — Солнце в Солнечной системе, столица в транспортной и сердце в кровеносной. Теперь же никто не может утверждать даже того, что сердце так и осталось центром.
Алый солнечный диск по-прежнему неподвижно стынет у горизонта; Чханмин не знает, сколько времени проходит, прежде чем кроме неровной земной поверхности и редких развалин горизонт начинают неуверенно прочерчивать чернильные линии небоскребов и прямых башен. Только это позволяет допустить мысль, что он пришёл куда-то; и совсем просто понять становится в тот момент, когда настойчивый факт опять стучится в сознание: «куда-то» здесь только одно, а все остальное — периферийная мишура.
Чем ближе Соуль, тем больше на серо-алом небе черных теней от высотных зданий и запаха мокрой городской пыли, в пропорции два к одному смешанной с горькой проточной водой. Ещё ближе — на пути начинают встречаться люди, также бездумно и механически, словно на автоматической настройке, движущиеся к городскому массиву.
Все идут к, но никто не идет от.
Соуль начинается с размыто появляющихся вместо троп асфальтированных дорог, покрытых паутиной трещин, и шума канализационных вод, ровно пробивающегося из-под полусгнивших ржавых решеток. Чханмин их брезгливо переступает и старается идти по краю дороги, более или менее сухому. По-прежнему безлюдно, и компанию могут составить только строения, оплетающие Действительность все гуще с каждым шагом.
Тридцать-сорок ещё вперед, и по правую руку — глухая бетонная стена нежилой постройки. Простым белым мелом по серому, и Чханмин останавливается, чтобы прочесть неровные вытянутые буквы, выцарапанные словно наспех.
«Я вижу этот полыхающий город, и эти грёзы, что уплывают прочь, как пепел»
Давит на легкие и крадет дыхание, но слишком сложно отвести глаза.
«Я никогда не слышал твоего голоса — лишь молчание, лишь тишину»
Скребет в горле и яростно сушит дыхательную систему — Чханмин думает, что даже захоти он произнести хоть слово, ничего не выйдет.
«Где ты был, когда наши сердца сочились кровью? Где? Все рухнуло»
Затягивает, словно в омут. А вопросы кажутся совсем не риторическими.
«Как долго ты сможешь терпеть эту боль? Как долго будешь прятать лицо? Сколько ещё ты будешь бояться? Ведь ты боишься, не так ли?»
Лбом к холодному склизкому бетону, в ушах — шум, как от сотен взлетающих одновременно бомбардировщиков. Вместо всполохов теперь — матовая темнота. Колени с силой бьются об асфальт, раздирающий кожу в кровь через жесткую ткань одежды, а сквозь шум Чханмин может скорее даже не увидеть, а услышать ещё несколько строк.
«Как долго ты будешь играть в эту Игру? Будешь ли ты бороться или же... Просто уйдешь прочь? Как долго ты позволишь пламени гореть?»
Будто вся боль в мире в одном его солнечном сплетении.
«Позволишь ли сгореть?»
***
Чханмин приходит в себя в состоянии, подобном воскресному утру — кристальном и прозрачном, вызывающем желание двигаться и жить. Взгляд сразу же натыкается на яркий, режущий глаз свет сферической лампы, и Мин резко встает, упираясь рукой в стену. В голове разве что не звенит от приятной пустоты, а шум кажется страшным сном, в который сильно не хочется возвращаться даже в случае необходимости. А что тут, в этом сумасшедшем мире, может возникнуть такая необходимость — Чханмин даже не сомневается.
Помещение, в котором он оказался — светлое и довольно просторное, но окон практически нет. Пара где-то почти под потолком, закрыта наглухо, и только видно, что за на улице далеко не утро, а может даже — ночь.
-Четыреста семьдесят седьмой? Откуда ты притащил его, Гриф? - Прокуренный мужской голос раздается откуда-то сзади, из другой половины комнаты.
-Увидел около стены Золотой Кобры. Этого нехило потряхивало, а всплеск энергии показался уж больно знакомым — как при наложении клейма. Я редко ошибаюсь в таких вещах.
Второй голос звонкий, молодой, почти мальчишеский.
-И что? Заклеймен?
-Да. Четыреста семьдесят седьмой, и я решительно не помню, когда Соуль в последний раз самовольно выбирал для себя Игрока.
В воздухе разливается вязкое молчание, а Чханмин опускает взгляд ниже, на руку, поворачивая её ладонью вверх. На запястье четкой чернильной линией выведена небольшая пентаграмма, а кожа внутри и немного вокруг воспалена и кровоточит, словно обожженная. В центре «татуировки» - трехзначная цифра.
Боли не чувствуется, как и всего, впрочем, запястья. Едва Чханмин успевает подумать, что за чертовщина творится вокруг, как молчание прерывается хлопком двери и звуком, будто кто-то стягивает с себя верхнюю одежду, кидая её в угол.
-Где, говоришь, нашел? - Уже другой голос, тоже принадлежащий молодому человеку. Тот закашливается, как от сухости в горле.
-Погано лезть в каждую бочку затычкой, а? - Судя по всему, это Гриф.
-Это моя работа. - Звук нескольких шагов, и в поле зрения Чханмина появляется говоривший, останавливаясь напротив него и скрещивая руки на груди. - Я вопрос, кажется, задал, птичка.
Чханмин с интересом разглядывает молодого человека: первое, за что цепляется взгляд — глаза, то ли в самом деле настолько черные, то ли ненормально расширенный зрачок.
-У стены Золотой Кобры.
Второй парень, который Гриф, оказывается почти совсем мальчишкой — растрепанным, худеньким и кажущимся хрупким. На деле же, Чханмин знает, такие люди, как хлыст — гибкие и сильные при отсутствии физической мощи.
-И что ты будешь делать? - Гриф прислоняется к стене и скептически смотрит на задумчиво треплющего волосы молодого человека.
-Ничего, только свою работу. Свободен, малый, - тот уже спокойно улыбается, присаживаясь на край дивана, на котором полусидит Чханмин. И говорить начинает только тогда, когда паренек со своим напарником выходят из помещения, плотно затворив за собой дверь.
-Ну, привет, четыреста семьдесят седьмой. Добро пожаловать в Игру.
-Что за поебистика? - Чханмин сходу даже не думает следить за словами и только по кривой усмешке сидящего напротив понимает, что сморозил что-то лишнее.
-Можно без цензуры, это не принципиально, - тот добродушно улыбается; глаза, как замечает Чханмин, у него при этом остаются неподвижны и все настолько же темны.
Только теперь Чханмин может полностью рассмотреть этого странного — что в нем странного, Мин объяснить не может, потому что для него странно все, что незнакомо и вводит в заблуждение. Парень красив, конечно, с этими угольно-черными не длинными, но и не совсем короткими волосами с рваной челкой, большими миндалевидными глазами и пухлыми, как у девчонки, губами.
Мину, откровенно говоря, все это дело довольно параллельно, и он обращает внимание лишь на одну деталь — шея у парня плотно перевязана качественным белым бинтом, не оставляющим открытым ни участка оголенной кожи.
-Что за Игра? Кто ты такой?
-Чуть больше вежливости, - незнакомец вздыхает и проводит рукой по шее, словно давая знак, что туда смотреть совсем не обязательно. - Меня зовут Чэджун, и я некоторое время побуду твоим Гидом в этой Игре.
Вместо паники почему-то приходит только язвительный прищур, и Чханмин скептично улыбается — со стороны выглядит немного жалко, что Чэджун предпочитает промолчать, примерно представляя, что чувствует каждый новый Игрок.
Какой-то там мир. Какой-то там Соуль. Какая-то там Игра и подозрительный тип, называющий себя Гидом. Каждый имеет право на пусть и слабо смотрящуюся, но защиту.
-Я буду им ровно столько, сколько будет угодно Игре, - Чэджун зачем-то кивает. - И ты, конечно, вправе знать, что это такое.
Чханмин передергивается и касается пальцами онемевшего запястья; Чэджун словно бы невзначай проскальзывает взглядом по отметине и отводит глаза.
-Всё это, - он окидывает рукой помещение, имея ввиду то, что находится за его пределами. - Постапокалипсис уже как две тысячи лет. Мало кто знает, как выглядел раньше этот мир, планета и город, который сейчас называют Соулем. А те, кто знают, и называются здесь Гидами — нас таких немного, находящихся в Соуле эти чертовы две тысячи лет; некоторые, впрочем, считают нас Смотрителями, которых город, это единственное оформленное место, держит при себе как хранителей разного рода информации. Но даже это — не главная наша функция. Основная — в ознакомлении с правилами Игры и её контроль.
Соуль — единственная сохранившаяся от прежнего мира арена. Именно арена, потому что на ней уже две тысячи лет проходит глобальнейшая из всех игр, что когда-либо знало человечество. Это — Игра, у неё нет названия, и только само существительное пишется с заглавной буквы. А ты теперь — Игрок, Сим Чханмин.
Мин пропускает обращение мимо ушей и делает заметку в подсознании как-нибудь позже узнать, откуда Гид знает его имя.
-С какой, я извиняюсь, радости?
Чэджун с досадой качает головой, будто Чханмин одной некрасивой фразой в осколки разбил все загадочную атмосферу.
-Тебя выбрал Соуль. Многие приходят сюда сами и становятся Игроками по своему желанию — Действительность рассказала тебе, как здесь рождаются люди?
-Нет.
-Они просто появляются где-то на периферии и механически двигаются вперед, притягиваемые ядром. Я думаю, тебе знакомо это чувство. Одни приходят сюда и самовольно вступают в Игру, другие предпочитают просто существовать, потому что жить здесь невозможно.
Чханмин нетерпеливо взмахивает рукой и тут же перехватывает её другой ладонью — от порыва вся онемелость исчезает, и порыв воздуха больно бьет по пентаграмме.
-Расскажи мне правила. Если здесь вообще есть такое понятие, как правила.
-Правила просто: не уничтожаешь ты — уничтожают тебя. Главный приз — выживание и возможность запустить новый раунд Игры, но с одним условием.
Чэджун с минуту молчит, по очереди соединяя и разъединяя кончики пальцев.
-Чтобы объявить следующий раунд, победитель должен сжечь дотла Соуль, чтобы круг начался с чистого листа.
Чханмин с удивлением распахивает глаза и встряхивает головой, что-то быстро обдумывая.
-Но люди. Здесь же живут люди.
-Игру это волнует мало. Победил — сожги и город, и всех, кто его населяет, начни все заново, и радуйся, что просто выжил. Соуль вновь создаст себя сам, периферия — людей, которые по-прежнему механически будут тянуться сюда. Не сумеешь — имей честь проиграть, сдохнув в ураново-плутониевой канаве.
-Я не вижу смысла в постоянно прокручивающихся раундах Игры. У любой игры есть цель.
Чэджун с интересном смотрит на Чханмина и встает, подавая ему руку:
-А это уже — вторая часть правил.
На улице — ни холодно, ни жарко; не ночь, но и не вечер, а вся Действительность вокруг окрашена в разные оттенки двух палитр — серо-черной и алой от неподвижного солнечного диска. Не то, что бы особо людно, но тут и там Чханмин замечает то неприметные скользящие тени, то пугливо перебегающих пустынные дороги детей, то женщин с серыми болезненными лицами, наблюдающих за ними. Будто они смогут действительно что-то сделать, если с детьми что-либо случится.
Чханмин не видит ни одного старика или просто пожилого человека — конечно, пусть раунды и не меняются каждый день, но достаточно быстро, чтобы сожженным дотла городом не дать людям постареть.
Чэджун идет рядом с ним, осторожно ступая по бордюрам и то и дело натягивая рукава куртки на запястья. Клейма у него нет, замечает Мин.
-Игра больше всего активна ночью — здесь это можно определить по тучам, которые заслонят солнце. Иного определителя нет, и тучи могут не появляться неделями, но суть все та же — когда темнее, тогда и ночь, - Чэджун объясняет ему какие-то мелочи и показывает дороги, не сворачивая с широких проспектов в темные переулки. - Сейчас ещё утро, наверное.
Чханмин механически кивает на все объяснения и не следит за декорациями — они однородны и не представляют ровно никакого интереса. Главное — не провалиться в открытый люк ещё до того, как начал Игру.
-Да-да, это все, конечно, очень интересно и важно-познавательно, - Чханмин нетерпеливо машет рукой перед невозмутимым лицом Чэджуна. - Но цель?
Чэджун останавливается и убирает руки в карманы, а Чханмин замечает, что они дошли как раз до того места, где находится стена с нацарапанными мелом буквами. Чханмин хоть и старается на них не смотреть, но в голове на тысячи разных ладов хор складывает знакомые слова в дрожащие звуки.
«Как долго ты будешь играть в эту Игру? Позволишь ли ты пламени гореть? Позволишь ли сгореть?»
Мин с силой прижимает ладонь к глазам и качает головой.
-Что за дебильные правила? Победитель — Король, он имеет право. На все право. Какой в этом смысл? Король имеет право менять правила — осталось только победить. Я стану победителем и изменю их. Ненавижу бессмысленность.
Чэджун вскидывает на Мина глаза, пробуя пропустить через себя этот поток сознания; отчего-то с последними словами его губы искривляются, как от сильной боли.
-Ты не можешь менять правила, потому что не ты их придумал.
Мин отнимает руку от глаз и несколько раз сгибает и разгибает кисть руки с пентаграммой — после исчезновения онемения болит уже меньше, но кожа внутри рисунка столь же красна и воспалена.
-Совсем не могу? - Чэджун невольно усмехается от какой-то безысходности, прозвучавшей в голосе Мина. И от вопроса тоже.
-Никто не имеет права менять правила Игры, пока существует её Создатель. Найди, уничтожь и — если в этом все ещё будет необходимость — меняй.
-Кто её создал? В чем её, чёрт побери, цель?
Чэджун делает несколько шагов вперед и протягивает руку к бетонной стене, осторожно касаясь меловых надписей кончиками пальцев.
-Цель Игры — теневая, по сути. Для тех, у кого не хватает ума, цель — выжить. И только те, кто хочет большего и видит бессмысленность, задают этот вопрос своему Гиду — если успевают, конечно. Сравнимо с выбором уровня сложности в любой виртуальной стратегической игре: захотел цель попроще — удовлетворись объяснением, что нужно уничтожить все и всех к чертям собачьим, захотел посложнее — держи, пожалуйста.
Чэджун пожимает плечами и опирается спиной на стену, надолго замолкая и словно решая, с чего начать.
-Золотая Кобра, - Чэджун начинает говорить так, будто в горле перекатывается неприятный скользкий ком, который сложно проглотить в первого раза. - Вот что, в сущности, является целью Игры. Это не трофей и не приз; Золотая Кобра, по слухам — человек, две тысячи лет назад создавший Игру в Соуле. Две тысячи лет длится череда постоянно сменяющихся раундов, сгорающий и вновь возрождающийся из пепла Соуль и люди, которые просто появляются где-то на периферии. Кобру никто не знает и не видел уже чертову пропасть времени, но он, этот Создатель, существует, безусловно.
Теневая цель — найти Кобру и уничтожить; вместе с ней падет Игра и исчезнут пентаграммы, а Соуль станет свободен. Не будет ни правил, которые так захотел изменить, ни пламени, а люди, возможно, начнут жить жизнью, близкой к той, что была две тысячи лет назад.
Игра — оковы. И кроме освобождения от них в бонус победителю пойдет возможность вернуть этой действительности её первоначальный облик.
Чэджун, не глядя, проводит открытой ладонью по меловым буквам на холодной стене; Чханмин неподвижно стоит напротив, напряженно вслушиваясь в слова Гида.
-Слова на этой стене написаны Золотой Коброй — существует легенда, что они способны погружать человека в транс и помимо его воли делать Игроком, создавая клеймо, - Чэджун кивает на запястье Мина. - Считается, что в таком случае Игрока выбрал сам Соуль, чувствуя, что этот человек способен достичь теневой, но главной цели, в итоге освободив город.
-Как можно найти Кобру? - Чханмин не знает, как квалифицировать нарастающее возбуждение, кроме как подумать, что просто прилив адреналина. Слишком серьёзно для простого спортивного интереса.
Чэджун удовлетворенно кивает.
-Кобру невозможно найти, не доиграв до конца текущего раунда. Она становится явна и уязвима только в период смены, и лишь в это время её возможно уничтожить. Другое дело, что найти и опознать безумно сложно.
Мин спокойно смотрит на Чэджуна, избегая только белеющих в сгущающейся темноте меловых букв.
-Я найду её, эту Золотую Кобру.
-Найди.
Чэджун отталкивается от стены и легко вспрыгивает на бордюр, с сильным прищуром смотря на алое солнце, чей яркий диск начинают заволакивать дымные силуэты туч.
-Скоро ночь. Тебе в ту сторону.
Чханмин кивает и пару минут стоит ещё на месте, не решаясь сделать первых шагов в Игру. И двигаться начинает лишь в тот момент, когда в подсознании нестройным хором взрывается последняя фраза из белой надписи на серой стене.
«Позволишь ли сгореть?»
Чэджун смотрит вслед уходящему вперед Чханмину и вдыхает полной грудью ядовитый, пропитанный миллиардами металлических молекул воздух, глядя на нелепый двухцветный небосвод.
-Найди, - повторяет тихо. - Найди. Золотой Кобре, должно быть, за две тысячи лет стало скучно и грустно. Глуп тот, кто хочет вечной жизни.
Чэджун кривит губы в болезненной улыбке и кладет ладонь на шею сзади, разглаживая бинты. На одно мгновение плотная ткань открывает кожу, и в узкую щель просачивается яркий золотистый свет, как если бы на шейных позвонках было тонкой кистью очерчено изображение Золотой Кобры.
Тремя постами то, что я наваял - но не все сразу, у меня и так дайр фиками завален. Флента меня небось уже проклинает
Первый - внезапно ДБСК.
〖03DBSK01〗Чэджун/Чханмин; "Ты не можешь поменять правила игры, потому что не ты их придумал"; А!, AT, PG-13 (+)
Примечание: Эту штуку я начинаю курить дальше. Причем - ха-ха, щас все посмеялись - я собираюсь курить миди-макси.
Название: Золотая Кобра | Gold Cobra
Пейринг: Чэджун/Чханмин
Жанр: кибер-панк
Тип: АУ
Рейтинг: а вот хер знает, что будет дальше
1) В тексте использован вольный перевод песни Red - Let It Burn (примечание не относится к эпиграфу)
Текст является сонг-фиком к ней
2) Второй сонг-ключ будет представлен в тексте, рекомендовано включить при появлении.
Золотая Кобра | 3182 слова
Добро пожаловать в бесславную Игру,
Мы заклеймим твое запястье пентаграммой;
И словно миг назад горевшая в аду,
Обуглится в ней кожа алой гаммой.
Мы заклеймим твое запястье пентаграммой;
И словно миг назад горевшая в аду,
Обуглится в ней кожа алой гаммой.
Территория бывшей агломерации Сеул, Южная Корея, 4011 год
Чханмин осторожно переступает груду изуродованного металла, в сумерках мутно отливающую матовым ядовитым блеском явно небезопасного вещества - черт его знает, какая очередная дрянь может встретиться на этой гнилой, как все вокруг, дороге. Он старается как можно меньше прикасаться к окружающим предметам, если таковые появляются на пути; бессмысленная, по сути, предосторожность, если ты уже заражен.
А может, и не заражен, но в скором времени будешь. Или — уже родился таковым. Впрочем, Чханмин решительно не знает и не помнит, как появился на свет, как рос, взрослел и почему, дьявол бы его побрал, он находится в этом паршивом месте, так и сочащемся радиоактивными отходами, и до сих пор не сдох в какой-нибудь ураново-плутониевой канаве. В голову приходит только банальная мысль о мутациях, устойчивости к разного рода пагубным воздействиям и волшебстве. Не о том, которого все ждут в канун Рождества, а о каком-то чёрном и вязком, как мазут или нефть, тонкой пленкой покрывшая водную гладь.
Вокруг - словно неровно залитая сталью и железом земля, в некоторых местах пробитая и вывернутая наизнанку. Груды переливающегося перламутром металла, здесь и бесконечно - развалины некогда жилых домов и целые погребальные площадки с десятками наложенных друг на друга бетонных плит.
Чханмин идет по этой дороге уже не первый день, но не может сказать, как долго — алое до рези в глазах солнце пугающе неподвижно и постоянно застыло у горизонта на западе, и невозможно определить время. Если на западе — это, конечно, заход; однако Чханмин в этом не очень уверен.
Чем дольше и дальше он идет, тем сильнее ощущает, что окружающая Действительность словно вживляет в мозг сложные микро-чипы с обрывками информации; они яркими радужными всполохами врываются в поле зрения, мешая держать равновесие и норовя столкнуть с шершавой землей. Чханмину это ощущение кажется отчего-то знакомым — будто такое уже случалось раньше. Не здесь, много «до» и, возможно, не в этой жизни. Если Действительность сама желает познакомить тебя с ней, Чханмин знает: нужно всего лишь правильно систематизировать полученную информацию и выделить конкретно то, что требуется.
Всполохи перед глазами отдаются тупой болью в висках, и Чханмин останавливается, опираясь спиной на влажную, подернутую плесенью кирпичную стену полуразрушенного заброшенного здания.
Единственное, пожалуй, что не сменила планета Земля за две тысячи лет — название, которое, пусть и оставшееся, все равно оказалось вскоре забыто. Теперь это — зыбкая изломленная Действительность, испещренная мириадами тончайших трещин, сочащихся радиоактивной поблескивающей жидкостью.
Наверное, именно таким бы увидел этот мир случайно забредший в это ядовитое место демиург.
Ныне существующая Действительность — это система, состоящая из двух неравноценных по территории блоков — ядра и периферии; ядро — единственное оформленное место, полноценный постапокалиптический мегаполис, в отличие от планеты сменивший всё, даже название.
Теперь это место зовется Соуль, и в этом тысячелетии теперь мало кто знает, насколько созвучно оно со словом «soul» в языке, который уже немалое количество сотен лет считается мертвым.
Чханмин проводит рукой по лицу, словно снимая налипшую паутину; всполохи постепенно затихают, а зрение привычно фокусируется, проецируя в сознание четкую картинку, ещё немного подрагивающую от чуждого вмешательства. Действительность пульсирует вокруг, требуя сказать ещё что-то, но систематизировать получается слишком паршиво, чтобы продолжать это пусть и не бессмысленное, но вытягивающее силы занятие. Чханмин предпочитает просто сделать ещё шаг вперед, думая, что и этот мир не настолько бесконечен, чтобы идти к назначенной цели чересчур долгими, тягучими годами; что представляет собой эта цель, Чханмин может догадываться только сейчас, вспоминая, что в любой системе все тянется к ядру.
Как когда-то — Солнце в Солнечной системе, столица в транспортной и сердце в кровеносной. Теперь же никто не может утверждать даже того, что сердце так и осталось центром.
Алый солнечный диск по-прежнему неподвижно стынет у горизонта; Чханмин не знает, сколько времени проходит, прежде чем кроме неровной земной поверхности и редких развалин горизонт начинают неуверенно прочерчивать чернильные линии небоскребов и прямых башен. Только это позволяет допустить мысль, что он пришёл куда-то; и совсем просто понять становится в тот момент, когда настойчивый факт опять стучится в сознание: «куда-то» здесь только одно, а все остальное — периферийная мишура.
Чем ближе Соуль, тем больше на серо-алом небе черных теней от высотных зданий и запаха мокрой городской пыли, в пропорции два к одному смешанной с горькой проточной водой. Ещё ближе — на пути начинают встречаться люди, также бездумно и механически, словно на автоматической настройке, движущиеся к городскому массиву.
Все идут к, но никто не идет от.
Соуль начинается с размыто появляющихся вместо троп асфальтированных дорог, покрытых паутиной трещин, и шума канализационных вод, ровно пробивающегося из-под полусгнивших ржавых решеток. Чханмин их брезгливо переступает и старается идти по краю дороги, более или менее сухому. По-прежнему безлюдно, и компанию могут составить только строения, оплетающие Действительность все гуще с каждым шагом.
Тридцать-сорок ещё вперед, и по правую руку — глухая бетонная стена нежилой постройки. Простым белым мелом по серому, и Чханмин останавливается, чтобы прочесть неровные вытянутые буквы, выцарапанные словно наспех.
«Я вижу этот полыхающий город, и эти грёзы, что уплывают прочь, как пепел»
Давит на легкие и крадет дыхание, но слишком сложно отвести глаза.
«Я никогда не слышал твоего голоса — лишь молчание, лишь тишину»
Скребет в горле и яростно сушит дыхательную систему — Чханмин думает, что даже захоти он произнести хоть слово, ничего не выйдет.
«Где ты был, когда наши сердца сочились кровью? Где? Все рухнуло»
Затягивает, словно в омут. А вопросы кажутся совсем не риторическими.
«Как долго ты сможешь терпеть эту боль? Как долго будешь прятать лицо? Сколько ещё ты будешь бояться? Ведь ты боишься, не так ли?»
Лбом к холодному склизкому бетону, в ушах — шум, как от сотен взлетающих одновременно бомбардировщиков. Вместо всполохов теперь — матовая темнота. Колени с силой бьются об асфальт, раздирающий кожу в кровь через жесткую ткань одежды, а сквозь шум Чханмин может скорее даже не увидеть, а услышать ещё несколько строк.
«Как долго ты будешь играть в эту Игру? Будешь ли ты бороться или же... Просто уйдешь прочь? Как долго ты позволишь пламени гореть?»
Будто вся боль в мире в одном его солнечном сплетении.
«Позволишь ли сгореть?»
***
Чханмин приходит в себя в состоянии, подобном воскресному утру — кристальном и прозрачном, вызывающем желание двигаться и жить. Взгляд сразу же натыкается на яркий, режущий глаз свет сферической лампы, и Мин резко встает, упираясь рукой в стену. В голове разве что не звенит от приятной пустоты, а шум кажется страшным сном, в который сильно не хочется возвращаться даже в случае необходимости. А что тут, в этом сумасшедшем мире, может возникнуть такая необходимость — Чханмин даже не сомневается.
Помещение, в котором он оказался — светлое и довольно просторное, но окон практически нет. Пара где-то почти под потолком, закрыта наглухо, и только видно, что за на улице далеко не утро, а может даже — ночь.
-Четыреста семьдесят седьмой? Откуда ты притащил его, Гриф? - Прокуренный мужской голос раздается откуда-то сзади, из другой половины комнаты.
-Увидел около стены Золотой Кобры. Этого нехило потряхивало, а всплеск энергии показался уж больно знакомым — как при наложении клейма. Я редко ошибаюсь в таких вещах.
Второй голос звонкий, молодой, почти мальчишеский.
-И что? Заклеймен?
-Да. Четыреста семьдесят седьмой, и я решительно не помню, когда Соуль в последний раз самовольно выбирал для себя Игрока.
В воздухе разливается вязкое молчание, а Чханмин опускает взгляд ниже, на руку, поворачивая её ладонью вверх. На запястье четкой чернильной линией выведена небольшая пентаграмма, а кожа внутри и немного вокруг воспалена и кровоточит, словно обожженная. В центре «татуировки» - трехзначная цифра.
Боли не чувствуется, как и всего, впрочем, запястья. Едва Чханмин успевает подумать, что за чертовщина творится вокруг, как молчание прерывается хлопком двери и звуком, будто кто-то стягивает с себя верхнюю одежду, кидая её в угол.
-Где, говоришь, нашел? - Уже другой голос, тоже принадлежащий молодому человеку. Тот закашливается, как от сухости в горле.
-Погано лезть в каждую бочку затычкой, а? - Судя по всему, это Гриф.
-Это моя работа. - Звук нескольких шагов, и в поле зрения Чханмина появляется говоривший, останавливаясь напротив него и скрещивая руки на груди. - Я вопрос, кажется, задал, птичка.
Чханмин с интересом разглядывает молодого человека: первое, за что цепляется взгляд — глаза, то ли в самом деле настолько черные, то ли ненормально расширенный зрачок.
-У стены Золотой Кобры.
Второй парень, который Гриф, оказывается почти совсем мальчишкой — растрепанным, худеньким и кажущимся хрупким. На деле же, Чханмин знает, такие люди, как хлыст — гибкие и сильные при отсутствии физической мощи.
-И что ты будешь делать? - Гриф прислоняется к стене и скептически смотрит на задумчиво треплющего волосы молодого человека.
-Ничего, только свою работу. Свободен, малый, - тот уже спокойно улыбается, присаживаясь на край дивана, на котором полусидит Чханмин. И говорить начинает только тогда, когда паренек со своим напарником выходят из помещения, плотно затворив за собой дверь.
-Ну, привет, четыреста семьдесят седьмой. Добро пожаловать в Игру.
-Что за поебистика? - Чханмин сходу даже не думает следить за словами и только по кривой усмешке сидящего напротив понимает, что сморозил что-то лишнее.
-Можно без цензуры, это не принципиально, - тот добродушно улыбается; глаза, как замечает Чханмин, у него при этом остаются неподвижны и все настолько же темны.
Только теперь Чханмин может полностью рассмотреть этого странного — что в нем странного, Мин объяснить не может, потому что для него странно все, что незнакомо и вводит в заблуждение. Парень красив, конечно, с этими угольно-черными не длинными, но и не совсем короткими волосами с рваной челкой, большими миндалевидными глазами и пухлыми, как у девчонки, губами.
Мину, откровенно говоря, все это дело довольно параллельно, и он обращает внимание лишь на одну деталь — шея у парня плотно перевязана качественным белым бинтом, не оставляющим открытым ни участка оголенной кожи.
-Что за Игра? Кто ты такой?
-Чуть больше вежливости, - незнакомец вздыхает и проводит рукой по шее, словно давая знак, что туда смотреть совсем не обязательно. - Меня зовут Чэджун, и я некоторое время побуду твоим Гидом в этой Игре.
Вместо паники почему-то приходит только язвительный прищур, и Чханмин скептично улыбается — со стороны выглядит немного жалко, что Чэджун предпочитает промолчать, примерно представляя, что чувствует каждый новый Игрок.
Какой-то там мир. Какой-то там Соуль. Какая-то там Игра и подозрительный тип, называющий себя Гидом. Каждый имеет право на пусть и слабо смотрящуюся, но защиту.
-Я буду им ровно столько, сколько будет угодно Игре, - Чэджун зачем-то кивает. - И ты, конечно, вправе знать, что это такое.
Чханмин передергивается и касается пальцами онемевшего запястья; Чэджун словно бы невзначай проскальзывает взглядом по отметине и отводит глаза.
-Всё это, - он окидывает рукой помещение, имея ввиду то, что находится за его пределами. - Постапокалипсис уже как две тысячи лет. Мало кто знает, как выглядел раньше этот мир, планета и город, который сейчас называют Соулем. А те, кто знают, и называются здесь Гидами — нас таких немного, находящихся в Соуле эти чертовы две тысячи лет; некоторые, впрочем, считают нас Смотрителями, которых город, это единственное оформленное место, держит при себе как хранителей разного рода информации. Но даже это — не главная наша функция. Основная — в ознакомлении с правилами Игры и её контроль.
Соуль — единственная сохранившаяся от прежнего мира арена. Именно арена, потому что на ней уже две тысячи лет проходит глобальнейшая из всех игр, что когда-либо знало человечество. Это — Игра, у неё нет названия, и только само существительное пишется с заглавной буквы. А ты теперь — Игрок, Сим Чханмин.
Мин пропускает обращение мимо ушей и делает заметку в подсознании как-нибудь позже узнать, откуда Гид знает его имя.
-С какой, я извиняюсь, радости?
Чэджун с досадой качает головой, будто Чханмин одной некрасивой фразой в осколки разбил все загадочную атмосферу.
-Тебя выбрал Соуль. Многие приходят сюда сами и становятся Игроками по своему желанию — Действительность рассказала тебе, как здесь рождаются люди?
-Нет.
-Они просто появляются где-то на периферии и механически двигаются вперед, притягиваемые ядром. Я думаю, тебе знакомо это чувство. Одни приходят сюда и самовольно вступают в Игру, другие предпочитают просто существовать, потому что жить здесь невозможно.
Чханмин нетерпеливо взмахивает рукой и тут же перехватывает её другой ладонью — от порыва вся онемелость исчезает, и порыв воздуха больно бьет по пентаграмме.
-Расскажи мне правила. Если здесь вообще есть такое понятие, как правила.
-Правила просто: не уничтожаешь ты — уничтожают тебя. Главный приз — выживание и возможность запустить новый раунд Игры, но с одним условием.
Чэджун с минуту молчит, по очереди соединяя и разъединяя кончики пальцев.
-Чтобы объявить следующий раунд, победитель должен сжечь дотла Соуль, чтобы круг начался с чистого листа.
Чханмин с удивлением распахивает глаза и встряхивает головой, что-то быстро обдумывая.
-Но люди. Здесь же живут люди.
-Игру это волнует мало. Победил — сожги и город, и всех, кто его населяет, начни все заново, и радуйся, что просто выжил. Соуль вновь создаст себя сам, периферия — людей, которые по-прежнему механически будут тянуться сюда. Не сумеешь — имей честь проиграть, сдохнув в ураново-плутониевой канаве.
-Я не вижу смысла в постоянно прокручивающихся раундах Игры. У любой игры есть цель.
Чэджун с интересном смотрит на Чханмина и встает, подавая ему руку:
-А это уже — вторая часть правил.
На улице — ни холодно, ни жарко; не ночь, но и не вечер, а вся Действительность вокруг окрашена в разные оттенки двух палитр — серо-черной и алой от неподвижного солнечного диска. Не то, что бы особо людно, но тут и там Чханмин замечает то неприметные скользящие тени, то пугливо перебегающих пустынные дороги детей, то женщин с серыми болезненными лицами, наблюдающих за ними. Будто они смогут действительно что-то сделать, если с детьми что-либо случится.
Чханмин не видит ни одного старика или просто пожилого человека — конечно, пусть раунды и не меняются каждый день, но достаточно быстро, чтобы сожженным дотла городом не дать людям постареть.
Чэджун идет рядом с ним, осторожно ступая по бордюрам и то и дело натягивая рукава куртки на запястья. Клейма у него нет, замечает Мин.
-Игра больше всего активна ночью — здесь это можно определить по тучам, которые заслонят солнце. Иного определителя нет, и тучи могут не появляться неделями, но суть все та же — когда темнее, тогда и ночь, - Чэджун объясняет ему какие-то мелочи и показывает дороги, не сворачивая с широких проспектов в темные переулки. - Сейчас ещё утро, наверное.
Чханмин механически кивает на все объяснения и не следит за декорациями — они однородны и не представляют ровно никакого интереса. Главное — не провалиться в открытый люк ещё до того, как начал Игру.
-Да-да, это все, конечно, очень интересно и важно-познавательно, - Чханмин нетерпеливо машет рукой перед невозмутимым лицом Чэджуна. - Но цель?
Чэджун останавливается и убирает руки в карманы, а Чханмин замечает, что они дошли как раз до того места, где находится стена с нацарапанными мелом буквами. Чханмин хоть и старается на них не смотреть, но в голове на тысячи разных ладов хор складывает знакомые слова в дрожащие звуки.
«Как долго ты будешь играть в эту Игру? Позволишь ли ты пламени гореть? Позволишь ли сгореть?»
Мин с силой прижимает ладонь к глазам и качает головой.
-Что за дебильные правила? Победитель — Король, он имеет право. На все право. Какой в этом смысл? Король имеет право менять правила — осталось только победить. Я стану победителем и изменю их. Ненавижу бессмысленность.
Чэджун вскидывает на Мина глаза, пробуя пропустить через себя этот поток сознания; отчего-то с последними словами его губы искривляются, как от сильной боли.
-Ты не можешь менять правила, потому что не ты их придумал.
Мин отнимает руку от глаз и несколько раз сгибает и разгибает кисть руки с пентаграммой — после исчезновения онемения болит уже меньше, но кожа внутри рисунка столь же красна и воспалена.
-Совсем не могу? - Чэджун невольно усмехается от какой-то безысходности, прозвучавшей в голосе Мина. И от вопроса тоже.
-Никто не имеет права менять правила Игры, пока существует её Создатель. Найди, уничтожь и — если в этом все ещё будет необходимость — меняй.
-Кто её создал? В чем её, чёрт побери, цель?
Чэджун делает несколько шагов вперед и протягивает руку к бетонной стене, осторожно касаясь меловых надписей кончиками пальцев.
-Цель Игры — теневая, по сути. Для тех, у кого не хватает ума, цель — выжить. И только те, кто хочет большего и видит бессмысленность, задают этот вопрос своему Гиду — если успевают, конечно. Сравнимо с выбором уровня сложности в любой виртуальной стратегической игре: захотел цель попроще — удовлетворись объяснением, что нужно уничтожить все и всех к чертям собачьим, захотел посложнее — держи, пожалуйста.
Чэджун пожимает плечами и опирается спиной на стену, надолго замолкая и словно решая, с чего начать.
-Золотая Кобра, - Чэджун начинает говорить так, будто в горле перекатывается неприятный скользкий ком, который сложно проглотить в первого раза. - Вот что, в сущности, является целью Игры. Это не трофей и не приз; Золотая Кобра, по слухам — человек, две тысячи лет назад создавший Игру в Соуле. Две тысячи лет длится череда постоянно сменяющихся раундов, сгорающий и вновь возрождающийся из пепла Соуль и люди, которые просто появляются где-то на периферии. Кобру никто не знает и не видел уже чертову пропасть времени, но он, этот Создатель, существует, безусловно.
Теневая цель — найти Кобру и уничтожить; вместе с ней падет Игра и исчезнут пентаграммы, а Соуль станет свободен. Не будет ни правил, которые так захотел изменить, ни пламени, а люди, возможно, начнут жить жизнью, близкой к той, что была две тысячи лет назад.
Игра — оковы. И кроме освобождения от них в бонус победителю пойдет возможность вернуть этой действительности её первоначальный облик.
Чэджун, не глядя, проводит открытой ладонью по меловым буквам на холодной стене; Чханмин неподвижно стоит напротив, напряженно вслушиваясь в слова Гида.
-Слова на этой стене написаны Золотой Коброй — существует легенда, что они способны погружать человека в транс и помимо его воли делать Игроком, создавая клеймо, - Чэджун кивает на запястье Мина. - Считается, что в таком случае Игрока выбрал сам Соуль, чувствуя, что этот человек способен достичь теневой, но главной цели, в итоге освободив город.
-Как можно найти Кобру? - Чханмин не знает, как квалифицировать нарастающее возбуждение, кроме как подумать, что просто прилив адреналина. Слишком серьёзно для простого спортивного интереса.
Чэджун удовлетворенно кивает.
-Кобру невозможно найти, не доиграв до конца текущего раунда. Она становится явна и уязвима только в период смены, и лишь в это время её возможно уничтожить. Другое дело, что найти и опознать безумно сложно.
Мин спокойно смотрит на Чэджуна, избегая только белеющих в сгущающейся темноте меловых букв.
-Я найду её, эту Золотую Кобру.
-Найди.
Чэджун отталкивается от стены и легко вспрыгивает на бордюр, с сильным прищуром смотря на алое солнце, чей яркий диск начинают заволакивать дымные силуэты туч.
-Скоро ночь. Тебе в ту сторону.
Чханмин кивает и пару минут стоит ещё на месте, не решаясь сделать первых шагов в Игру. И двигаться начинает лишь в тот момент, когда в подсознании нестройным хором взрывается последняя фраза из белой надписи на серой стене.
«Позволишь ли сгореть?»
Чэджун смотрит вслед уходящему вперед Чханмину и вдыхает полной грудью ядовитый, пропитанный миллиардами металлических молекул воздух, глядя на нелепый двухцветный небосвод.
-Найди, - повторяет тихо. - Найди. Золотой Кобре, должно быть, за две тысячи лет стало скучно и грустно. Глуп тот, кто хочет вечной жизни.
Чэджун кривит губы в болезненной улыбке и кладет ладонь на шею сзади, разглаживая бинты. На одно мгновение плотная ткань открывает кожу, и в узкую щель просачивается яркий золотистый свет, как если бы на шейных позвонках было тонкой кистью очерчено изображение Золотой Кобры.
