Няхаха

Ну что, ребят, как вам диз?
Читабельно-смотрибельно?

Хён, лучи любви <3

@темы: кто-то что-то сказал?, ПЧ

---

Товарищи, вашему вниманию эпик фейл

Название: Архив с пространством в бесконечность
Автор:  Глава Эстетов Быдлограда
Пейринг: Кибом | Чинги
Рейтинг: G
Жанр: ангст, мистика, /трудноидентифицируемо/
Предупреждение: AU
Размер: мини, 3015 слов

Написано на «2ND SHINee FEST: DON'T STOP THE MUSIC» на сообществе  Best Place

Задание: G-Dragon — Nightmare (Obsession)
хер с два мне простоплеер дал вставить трек, не работаэ.

Fuck so hard, I can't even

Пространство. Ноябрь 2010 года

Это помещение — огромно, словно расширено заклятием пятого измерения и совершенно не похоже ни на одно из тех, что Кибом видел в своей жизни. Ни ламп, ни свечей, ни лампад; лишь в статичном вязком воздухе пыль влита в пропорции два к одному. Кажется, будто лишь из-за этих серебристых пыльных молекул помещение освещено мутным жемчужным светом — не видно источника, а может, его и действительно нет. Только пыль.
Ни тепло, ни холодно — чувствительность постепенно атрофируется, и Кибом перестает ощущать даже неприятное скребущее чувство в горле при каждом вдохе. Он неуверенно пробует осмотреться и оценить пространство вокруг себя, но оно видится бесконечным, пусть и нисколько не давящим на сознание.
Бескрайние шеренги книжных стеллажей, уходящих вдаль, на мнимом горизонте утопающих в дымке. Их высоты не видно тоже, как и потолка — только мутная дымка, которую хочется разогнать рукой; она, впрочем, сразу же регенерирует разрыв, заполняя его своей сущностью.
То максимальное, на что сейчас способен Кибом — не думать, где он оказался и почему; происходящее, пыль и помещение представляются ему совершенно обыденными вещами, которые не требуют особого осмысления.
На краю сознания теплится мысль, что ощущение правильности в ненормальной по своей сути и оболочке ситуации может быть только во сне.
Идти по ветхому деревянному полу удобно и мягко — звуки шагов совсем не слышны из-за тонкого серебристого ковра пыли, мельчайшие частицы которого поднимаются вверх при каждом соприкосновении ног с поверхностью пола. Первое время Кибом просто осторожно ступает, не разбирая дороги, прямо и прямо; мнимый горизонт, за которым книжные стеллажи заканчиваются, даже не думает приближаться, все так же прячась в пологе дымки. Кибому бессмысленная игра быстро наскучивает — он сворачивает сначала направо, затем налево; пара поворотов через трио перекрестков и все те же неумолимые шеренги стеллажей.
Кибом с досадой думает, что это — не более, чем очередная идиотская выходка соскучившегося по экстраординарности подсознания; что пора бы прекращать весь этот унылый цирк и просыпаться наконец. Мысль, что это - просто глупый, ничего не значащий сон, окончательно оформляется и бьется микро-сгустком среди статичного воздуха.
Надо бы проснуться. Холодает — значит, мир сна начинает оживать и подавлять волю любого, кто попадает в него по неосторожности; полностью бросает в себя, на время отключая все рецепторы, отвечающие за осмысленные движения.
Поздно немного.

Кибом медленно идет вдоль стеллажа, проводя пальцами по краю деревянных полок и оставляя на пленке пыли темные дорожки. Пыль не садится на кожу, а сразу же осыпается и расплывается вокруг, уже не оседая на поверхности. Ки кажется странным, что на стеллажах нет книг — только пожелтевшие от времени картонные папки с подшивками газет, вырезок и статей.
Их много. Возможно даже, бесконечно много.
Кибом доходит до края полок и сворачивает вновь направо; делает несколько шагов и, неуверенно помедлив, возвращается обратно, заметив на боковой панели стеллажа потемневшую от времени латунную табличку.
«Блок №3, стеллаж S-1771-H. Будущее».
Едва прочитав и отпрянув от дышащей отвратительным затхлым холодом надписи, Кибом срывается с места и, торопливо проскакивая повороты, бежит к любому другому стеллажу, выбранному наугад — только как возможность проверить догадку. Здесь, во сне, догадки отчего-то приходят порой слишком просто.
«Блок №3, стеллаж S-1779-H. Будущее».
Ещё несколько; совершенно в другое направление и плоскость; от рваного бега легкие сильно режет, а глаза слезятся от создаваемого движением ветра. Кибом внимания на ощущения не обращает; не страшно, а только интересно подтвердить догадку о том, как будут подписаны стеллажи в совершенно ином направлении.
«Блок №1, стеллаж S-0018-H. Прошлое».
Кибом рукавом отирает с таблички пыль и всматривается в почти истертые буквы.
«Да, так и есть. Архив». - И достает со стеллажа первую попавшуюся ветхую папку, отмечая про себя, что в том, предыдущем направлении, бумага была хоть и старая, но не тронутая тлением времени.

В первом блоке, где все стеллажи носят пометку «Прошлое», папки больше похожи на старые фотоальбомы, где каждая карточка — живая, словно в ней запечатлена сцена из жизни, повторяющаяся из раза в раз. Кибом не видит ничего удивительного в том, что сразу же находит нужное место со всей информацией, что касается его друзей, родственников и его самого.
Здесь нет алфавитного порядка, а всякий, кто забредает сюда по воле случая, случайности или «идиотской выходки подсознания», сразу находит именно то, что ему требуется. А может, и не требуется вовсе, но все равно находится по традиции.
Кибому нет интереса долго просматривать фотоальбомы — он не привязан к воспоминаниям и считает, что надо жить сегодняшним днем, не тратя силы и нервы на то, чего не изменить никакими, даже самыми стойкими красками.
Он, теперь уже не торопясь и зная, что его ждет дальше, отходит на несколько рядов вперед, попадая в другую плоскость.

Во втором блоке, где на табличках четким шрифтом прописано «Настоящее», в папках вложение плотные гербовые листы бумаги, исписанные торопливым летящим почерком. Сплошной текст здесь меняется непрерывно, то и дело стирая слова и фразы и надписывая вместо них новые; днем — быстро настолько, что почти невозможно прочесть, ночью — почти останавливаясь, как и время для спящего человека.
Кибом, бездумно пролистывая страницы папок, думает, что, наверное, вновь и вновь появляющиеся фразы исчезают откуда-то за миг до; сон тут же на краю подсознания дает ответ, и так, по сути, очевидный.
Все, что появляется на мимолетных страницах папок из второго блока, секундой раньше испаряется с листов, подшитых в папки на стеллажах блока номер три.

В третьем блоке папки безлики — ни надписей, ни пометок, лишь на боковых панелях стеллажей на табличках последним словом значится «Будущее». В картонных папках здесь подшивки статей из газет, отксерокопированные записки, листы со шрифтом печатных машинок и ультрасовременных электронных устройств. У «Будущего» нет определенной стилизации — оно разноцветно, и даже в одном слове буквы могут быть написаны разным шрифтом.
Уже потом, появляясь в «Настоящем», они сливаются в непрерывный бесцветный поток и выливаются в «Прошлое» сначала статичными, а потом живыми яркими фотографиями, которые со временем становятся черно-белыми.
Кибом медлит, прежде чем взять первую из попавшихся на глаза папок «Будущего»: он знает, что все равно — так или иначе — информация в ней будет относиться и к нему.
Ведь сон — его, пусть мир уже давно и прочно отключил любое возможное сопротивление.
Каждая картонная папка здесь опоясана ремешком из волосяной нити — тонким, очень жестким и не поддающимся на действие физической силы. На конце завязан небольшой узелок — таки распутывать в разы сложнее, и Кибом только безуспешно сдирает кожу подушечек пальцев о грубую нить.
Первая мысль, когда появляются неприятные ссадины — все правильно, «Будущее» никого к себе допускать и не должно. Это — запретная территория, куда вход заказан любому, кто мал мала собирается прожить нормальную, без примесей сумасшествия, жизнь, не переступив грань. За эту грань ступить, конечно, можно — другое дело, что даже сильно возжелав вернуться обратно, не получится ровным счетом ничего.
«Будущее» не любит раскрывать своих карт и стремится оставить у себя любого, кто подглядел запретных козырей.
Кибом смутно об этом догадывается, когда уже в порыве злости, разодрав пальцы, откидывает папку в сторону и тянется за другой — та, отброшенная, с силой ударяется об пол, и поврежденная нить рвется, разметав по пыльным доскам всего лишь несколько худых листков с разнокалиберным шрифтом.
Ки, замерев на пару мгновений, холодеет; в сон, которому вроде и чуждо любое чувство нелогичности, закрадывается ощущение ненормальности и неправильности ситуации, а Кибом интуитивно опасается коснуться поврежденной бумаги.

Среди выпавших обрывков бумаги — два листа, исписанных бисерным неразборчивым почерком, чистый вырезанный треугольник и страничка с газетной статьей. Кибом рассматривает их, присев на корточки и не смея коснуться пальцами, словно содержимое папки из «запретного» блока окружено защитным электрическим полем, от которого снизу от поясницы и до лопаток пробивает дрожь.
В плохо освещенном помещении Ки не может разобрать мелкого шрифта листов; осторожно сдвигает белый треугольник, приоткрывая вырезку из газеты.
Такие выпуски районной каждый день почтальон кидает в ящик, но Кибом редко их читает — так, пролистывает без интереса и сбрасывает в специальные контейнеры для макулатуры. Сейчас Ки предпочел бы, чтобы это была обыкновенная бумага хоть с сотнями надписей, но не та, что он видит каждый день — теперь чувство реальности слишком заострено.
Пара строк — не статья даже, а чуть снизу помещена мутная фотография. И вновь все правильно - в «Будущем» фото хорошего качества нет и быть не должно.
«Сегодня, 25 ноября, в шесть часов вечера, водитель крупного торгового трейлера, не справившись с управлением на покрытом льдом асфальте, столкнулся с пятью стоящими на парковке легковыми автомобилями. Четыре из них были пусты, в пятом находились водитель и пассажир, скончавшиеся на месте.
Удалось установить имя одной из жертв — Ли Джинги. Пожалуйста, если вы можете опознать вторую жертву, обратитесь по номеру NNN-NNN».
Кибому же и узнавать никого не надо.
Он только автоматически тянется к листу, чтобы смять, разорвать его на тысячи мелких кусочков, которых не собрать в картинку вовек; в помещении раздаются непривычно гулкие, отчетливые шаги, и кто-то склоняется над листами рядом с Кибомом.
-О, это ведь то, что я искал.
Кибом замирает и не поднимает глаз — мир сна давно отключил волю, собственноручно дергая за ниточки кукловода и управляя его движениями. Человек, словно не замечая Ки, осторожно собирает раскиданные листы с пола и складывает их в аккуратную стопку; подхватывает в руки и встает, медля и рассматривая стеллаж с пробелом в шеренгах папок.
-Все, пожалуй. Ух, ну и пыльно здесь.
Шаги человека также отчетливы, словно нет и не было ни пылинки на дощатом полу; когда Кибом, наконец, поднимает глаза, он видит лишь спину сворачивающего в лабиринты стеллажей незнакомца.

***

Кибом отстукивает на полированном подлокотнике рваный нервный ритм, наблюдая, как Чинги, то и дело меняя оттенки ручек, пишет что-то в документах, изредка вскидывая взгляд на настенные часы.
-Ты хоть на секунду можешь оторваться от своей юридической чепухи? - Кибом, хоть и старается говорить спокойно, так или иначе допускает в голос тональность раздражения.
-Эта чепуха, как ты её назвал, прошу заметить, является моим хлебом, - Чинги устало трет глаза и откидывается на спинку стула. - Тебе опять приснился плохой сон?
-Ни черта он не плохой, говорю же, - Ки, сам того не замечая, все равно кивает утвердительно. - Только странный слегка.
-Конечно, - покорно соглашается Чинги, - Тебе никогда не снятся кошмары, после которых ты стабильно пытаешься мне втолковать, что они что-то значат. А тем временем, тебе, Кибом, сонник пора писать, и я даже вижу его будущее название с пометкой «мировой бестселлер».
-Какое, к чертям, название?
-«Nightmare». А вторым заголовком взять «Obsession».
Кибом злится и испытывает желание смахнуть со стола пару фарфоровых статуэток, к которым Чинги питает постоянно прогрессирующую слабость. Злость лишь от того, что Кибому совсем не улыбается слышать о себе пусть и завуалированное, но все же жесткое суждение, которое — как он и сам понимает — неплохо отражает реальное положение вещей. Поэтому злится, но ничего не говорит против — больше думает об исчезнувшем листке из папки «Будущего» и столь неудачно появившемся незнакомце.
Отчего-то кажется, что, уничтожив собственноручно газетную вырезку, ему, Ким Гибому, удастся повернуть ход будущего. Это ощущение он может сравнить со всепоглощающим чувством правильности и логичности, порожденным миром сна.
Кибом слишком часто думает о снах и пытается спроецировать их на реальность.
-Хотя, кого я осуждаю, - Чинги устало взмахивает рукой, попутно задев несколько бланков, лежащих на рабочем столе. - Самому сегодня снилась какая-то идиотская бесконечная библиотека. Смахивает на архив, хотя что там можно держать в таком количестве?
Чинги сидит пару секунд в задумчивости и добавляет комично:
-Не понятно.
Пожав при этом плечами.
Кибом вскакивает и кидается к его столу прежде, чем Чинги успевает ещё хоть как-то прокомментировать ситуацию; в стороны летят разномастные листы, ручки, карандаши и декоративные перья для письма.
-Ты брал что-нибудь оттуда? Из этого архива?
-Ки, это мои рабочие бумаги, если ты не заметил!
Чинги совершенно не слушает вопросов Кибома и озадачен лишь тем, как бы поаккуратнее спасти свои вещи и не вывести и так взмыленного Ки из себя. Кибом же, не обращая на Чинги внимания, лихорадочно поднимает все стопки бумаг, развевая их тонким слоем по комнате.
-Ты что-нибудь брал?..
-Черт меня раздери, если я когда-нибудь вообще запоминал свои сны, особенно — такие бредовые и откровенно попахивающие одержимостью. Положи на место мою рабочую папку — у меня завтра процесс, и она как минимум должна выглядеть прилично.
Чинги Кибома уже остановить не пытается, зная, что это бесполезно; Ки, услышав о папке, замирает с ней в руках, задавая совсем не логичный вопрос:
-А как максимум?
-Как максимум — содержать нужную информацию и факты. Положи, пожалуйста, - голос Чинги смягчается, и он добавляет задумчиво:
-Всё-таки брал, кажется. Несколько каких-то хилых листов и газетную вырезку. Идиотский сон.
Кибом на мгновение вскидывает на Чинги взгляд, и уже спустя пару секунд все содержимое стола бумажным веером разлетается по пространству.

Кибому кажется, что их сотни, тысячи, миллиарды; что их больше, чем звезд во Вселенной и молекул от взрыва сверхновой. Море — нет, даже океан — шуршащих листов бумаги, исписанных небрежным почерком Чинги, и ни одного печатного. Это раздражает просто безумно, когда Кибом стабильно напоминает себе, что в Архиве человек не может прикоснуться ни к чему, с ним не связанному.
Стало быть, если Чинги действительно брал что-то - это обязательно было о нем, про него или как-то его касалось. Кибом не верит в случайные совпадения в снах и только невольно вздрагивает, видя в смешениях документов знакомую газетную вырезку.
Бумага, несмотря на кажущуюся хрупкость, поддается плохо. Пополам, и вновь пополам, теперь на три четверти — море, океан или просто недолгий дождь из обрывков, больше похожих теперь на молекулы.
Кибом некоторое время смотрит на них; Чинги проводит рукой по лицу и подпирает ладонями подбородок.
-Спасибо, Кибом.
Взгляд Ки — непонимающий.
-Рождественская открытка моей матери. Хотел подготовить письмо сегодня, но, кажется, уже не успею купить новую.
Кибом обессиленно опускает руки и утыкается в них лицом — то, что секундой назад виделось газетной вырезкой с заголовком «Сегодня, 25 ноября», оказывается пестрыми обрывками плотного лакового картона, украшенного сухой сияющей на свету пылью.

Сеул, наши дни. 25 ноября 2011 года

-Ты уже заканчиваешь? Я заскочу к тебе, съездим в парк? Там сегодня открылось новое колесо обозрения.
Чинги перекладывает трубку к другому уху, подпирая её плечом, и перебирает на поверхности стола бусины от разорванной декоративной рождественской нити. Когда свет падает на них под определенным углом, они сверкают неожиданными, не совпадающими с действительным оттенком цветами. Чинги знает, что пара шариков уже упало и их следует поднять, чтобы самому же не поскользнуться на них — нет, вставать из кресла не хочется, и он только подвигает оставшиеся подальше от края стола.
-Я уже. Заходи, конечно. Машина как раз ещё у офиса.
До того, как Кибом, как всегда не постучавшись, залетает в его кабинет, Чинги успевает потерять из виду все цветные бусины. Кибом замечает их, разметанных по полу, очень вовремя, осторожно переступая и с досадой качая головой.
-Ну как ребенок, ей-богу.
-По-твоему, колесо обозрения — взрослее?
-Да, - Кибом серьёзно кивает. - Оно дает возможность увидеть всю арену, а не отдельные её углы, которые мы привыкли считать свободным вожделенным пространством.
-Хорошо, - Чинги смеется, подняв руки наверх, словно сдаваясь в споре, хотя и спора, по сути, не получилось. - Признаю. Поехали в парк, а рождественские нитки я оставлю на потом, когда ты не будешь видеть и — не надо вот только усмехаться - называть меня ребенком.
Чинги с тихой досадой шипит, пытаясь в очередной раз попасть рукой в рукав пальто; Кибом, затягивая плотнее шарф, задумчиво смотрит на часы в стиле Сальвадора Дали — стекающие вниз с края стола. Время на них видно плохо, но Кибома волнует совсем не это, хотя он и успевает отметить, что короткая стрелка приближается к шести.
В коридоре, скребясь в дверь выхода на лестницу, сидит маленький рыжий котенок — без единой полоски, словно искупавшийся в апельсиновом соке. «Зверь», как тут же с уважением окрещивает кота Чинги, с завидным упорством мяукает, шипит и даже пробует слегка приоткрыть тяжелую дверь; та поддается неохотно на пару сантиметров и тут же захлопывается, едва не прищемив котенку лапу.
Вой стоит знатный, а кот отпрыгивает от двери, выставив хвост веником и нахохлившись. Кибом, улыбаясь, приоткрывает зверю дверь; тот лишь фыркает и не делает ни единой попытки приблизиться к выходу.
-Его нужно отсюда вызволять, иначе на следующее утро агентство не досчитается лаковых покрытий мебели, а этот, - Чинги указывает на рыжего, - пары конечностей, пока будет открывать двери.
Кибом присаживается на корточки на расстоянии пары метров от котенка, и склоняет голову набок.
-И что ты предлагаешь?
-Лови.
Следующие пять минут и Чинги, и Кибом, закутанные в шарфы и перчатки, проводят в попытках словить мелкого орущего зверя ради его же блага, что кот, конечно, понимает весьма смутно, то и дело норовя попасть когтем по появляющейся изредка из-за одежды голой коже.
Кибом успевает схватить рыжего за шкирку и победно улыбнуться, как откуда-то с улицы раздается оглушающий удар и вой автомобильных сигнализаций.

После теплого помещения ноябрьский воздух ощущается больше как январский и совсем скрадывает веру в то, что на улице все ещё осень. А может, так кажется просто потому, что Чинги выскакивает из здания на бегу, сходу окунаясь в вакуум отрицательных температур.
Кибом стоит чуть сзади и поодаль, пряча за пазухой рвущегося наружу рыжего «зверя».
-Там... Не было никого?
В этом весь Чинги. Первый вопрос совсем не о том, что его автомобиль — один из тех пятерых, в которые врезался крупный торговый трейлер, поведясь на тонком скользком льду, покрывшем асфальт всего днем раньше. Первый вопрос совсем не о том и не про то.
Секунда — и здесь будет волнующаяся толпа людей; Чинги делает несколько шагов назад, пробуя сфокусировать взгляд на чем-то ином, а не на покоробленном вдребезги оголенном металле. Кибом только молчит, сильнее обнимая притихшего рыжего кота.
-Там никого нет.
Никого. Но пятью минутами позже, не задержавшись в здании, были бы.
Чинги наконец встряхивает головой, пытаясь отогнать наваливающуюся на сознание темную пелену; убирает руки в карманы, как делает всегда, пробуя закрыться от внешнего влияния. Укрытый драповой тканью пальто Кибома, шипит и рычит несуразный кот, выдирая когтями длинные темные нити.
-Господи, что за вечный мусор у меня в карманах.
Чинги говорит ещё что-то неразборчиво, произнося отрывистые слова только для того, чтобы убедиться — вот, он здесь, жив и может говорить, как все живые люди. Он выворачивает наизнанку карманы пальто и отряхивает их от светящихся в уже наступившей ноябрьской темноте мелких обрывков бумаги.
-Что за чертовщина...
Играет ветер, принося с собой далекие людские голоса и подхватывая бумажные обрывки у самой земли. Если присмотреться и мысленно сложить их в единое целое, то можно увидеть газетную вырезку с неровным разномастным шрифтом и мутной фотографией, надпись над которой гласит: «Сегодня, 25 ноября, в шесть часов вечера».
Кибому не хочется присматриваться — он лишь треплет по загривку рыжего кота и опускает его на землю.
Тот не уходит.

@темы: фейспалм, фанфики, SHINee

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

A piece of paradise

02.12.2011 в 15:41

Пишет  Decentra-chan:

Я только сегодня его пересматривала. Это настолько безумно засело, что
Я тут молча посижу пофонтанирую щастьем?

Если это не красота, то красоты не существует.

@темы: формула счастья, FT Island

---

Это называется АВФЫВЛОРСАЛЩОИР *______________*

Утро началось так, как написано в названии поста.
Папа, над ухом: ПОДЪЕМ! Дуй на почту, тебе бандероль пришла!
Стоит надо мной с извещением в руке, подгоняет. Я АЩЕ НЕ ОДУПЛЯЮ В ЧЁМ ДЕЛО А ЧЁЧЁ КОНЕЦ СВЕТА ЧЁ ТАК РАНО-ТА

А потом до меня доходит.
ХЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁН Я ЕЁ ПОЛУЧЧЧЧЧЧЧЧИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИЛ!!!!11111
Пока бежала до дома, просто в сопли, слёзы и вообще неодупляемо щастливый
Лыбился на всю улицу ТАМ КОРОБКА ВОТ ТАКЕННАЯ /машет лапами/ я её тряс-тряс, пытался угадать, чё внутри
прихожу, папа такой: Дай-дай я тоже гляну, интересно жэ!
открываем.
БААААААААААААААЦ Я ОФИГЕЛАААААААААА
чуваки простите за капс я просто очень щастлив сёдня

Хён, блин, я просто не знаю, что сказать-ответить - я реально сижу и щас лью слёзы, потому что это.. ну это такая порция щастья, что она просто бьется где-то внутри, и если найдет выход, я буду плакать разноцветными радугами.
Хэндмейд-открытка - Господи, у тебя золотые руки! Это невероятно красиво! Рамочка и коробочка уже на полке - я вообще никогда не думал, что такое можно сделать СВОИМИ РУКАМИ *_____________________________________*
и
и первое, что попалось на глаза
а когда я ещё прочёл письмо
вот тут да - тут наступил полнейшил астрал, я меня реально пробило.
Ухо. УХО!



Знаете, ребят, что самое интересное? Это пушистое чудо назвали Ухом без хёновского вмешательства и совершенно непосредственно от. Ухо.. Ухо же
это.. это такие сердца
я никогда не поменяю ему имя, хён. Сижу сейчас с ним обнимаюсь.

Хён, любимый мой, спасибо тебе такое, какого вообще сложно сказать словами - это бесценно.
ну вот просто потому что.
Потому что я щас щастливый, как не знаю кто. И я уже решил, что сделаю для тебя.
у меня не такие золотые руки, но... БЛИН А НУ ВСЕ НАФИГ ЩАС ДЕЛО НЕ В ЭТОМ ХЁН Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!

@темы: формула счастья

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

30.11.2011 в 17:51

Пишет  k-mini:

Новости

♥♬ ТЕПЕРЬ У НАС ЕСТЬ ТВИТТЕР! ♬♥
♥♬ ФОЛЛОВЬТЕ И СЛЕДИТЕ ЗА ОБНОВЛЕНИЯМИ СОО! ♬♥



♥♬ РАСПРОСТРАНЯЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, БАННЕР! ♬♥

*КОД

<div align="center"><a href="https://twitter.com/#!/KMINI_DIARY"><img src="http://i42.servimg.com/u/f42/15/72/79/82/twitte10.jpg"></a></div>

---

Я вообще тут

... перестал хоть что-то постить, но тут вдруг что-то дернуло
и захотелось, чтобы повисело вот это



Слова идут с трудом, но идут - лучше чуть позже, чем лажа или никогда.
Хотя я не совсем уверена, что будет не фейл.
Ashh?..

@темы: кто-то что-то сказал?, формула счастья, FT Island

---

28.11.2011 в 21:25

Пишет  Вёрджил Ференце:

Эврибади гоу-гоу-гоу! : )

@темы: кто-то что-то сказал?

---

Еблось оно все через левое колено

Пока здесь повисит этот бездарный, собранный дилетантом-кэпом диз.
Приедет хён и поможет мне сделать все нормально, да?

Никому глаз не режет?

Рин, спасибо за бесшовник <3

@темы: кто-то что-то сказал?

---

ХЕЛЛ ЙЕАХ

АПД
получил штампик


ХА-ХА-ХА
я так этого ждал
с мая
С МАЯ
и меня-таки оттипировали!!!11

16.11.2011 в 19:34

Пишет  ID Johnnys:

Анкета № 17
Глава Эстетов Быдлограда похожа на Нишикидо Ре.

запись создана: 17.11.2011 в 18:31

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?, дикое ололо

---

Абврфдщзшнрдлкуш

Просто черкануть, де, я живой и вообще где-то тут.

Ребят, кто меня поздравил и вообще все-все-все - спасибо вам большое, было анриально приятно!
Пришел - умылкиумылкиумылки постопостыпосты ну и я вообще в супплов.
ФД, шиншиллы мои прекрасные, люблю вас!

Празднование у меня какое-то трехдневное вышло - вчера, сегодня и завтра до кучи, а потом два дня отведу под школьно-новогодние дела.
И вообще у меня ощущение, что я забросил дайр свой. У кого-нибудь есть желание отписаться, признавайтесь?

Фикрайтер во мне молчит в тряпочку и в копилку, плюс хотел добавить, что к НГ напишу сначала всем по одной заявке, а у кого две - вторые, если не успею, выполню в течении января.
Оке, никто же не будет в обиде на мелкого тщорного?
Хотя, какого уже мелкого, вот теперь точно никто не будет удивляться моему возрасту.

@темы: кто-то что-то сказал?, my life, Фрик-хоум детектед, ПЧ

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Аы

Кэп чёт сидел-сидел, думал-думал.
Надумал такую откровенную хуеверть, что самому стало страшно.

До поры до времени решил взять рекламную паузу в «свободном» фанфикшене, т.е. нечто вроде захотел-написал. Всю манну солью в подарки и зимнюю сессию.
Неуютно от того, что учителя захерачили уже напоминать о том, что «чуваки, спасайте честь, имейте совесть и идите на медали».
Чё-чё, кэп славится умением распоряжаться своим временем? НЕ, НЕ СЛЫШАЛ.
Но попробовать успеть все - я не я, если не рискну.

В школе карантин до 30-го числа - о манна небесная, хоть какая-то отсрочка.

Я хороший послушный тщорный шиншилл у меня все получится я все успею все будет пиздахую классно и я даже не завалю сессию по социологии

БЛЯДЬ, А МАНТРЫ РЕАЛЬНО ПОМОГАЮТ?!11

@темы: фейспалм, кто-то что-то сказал?, my life

---

I'm sorry (c)

Фэндом: BigBang
Название: Faces
Пейринг: Тэсон | Чиён + фон
Жанр: ангст, мистика
Размер: драббл, 1000 слов

ФД, ребят, это — вам. Ниче-никак-ни-почему-не-проводя-параллелей, а просто — вам.
Не знаю, почему ударило написать это, но спорить я с желанием не стал.
Я не прочухал до конца ещё все это. Поэтому заранее простите, коли что.

Faces

Не усталость, не апатия. Бессмысленная и остающаяся без объяснения неподвижность — та самая, что намного сложнее преодолеть, чем будь она чуть более оправданной. Тэсон сидит на полу подле кресла, откинув голову на сиденье; локти свободно лежат на согнутых коленях так, что кисти рук почти скрещиваются на весу. Ещё немного, и кончики пальцев коснулись бы друг друга, но тело словно наполнено тяжелой от изотопов водорода водой, и нет ни сил, ни желания сделать даже это короткое движение.
А возможно, силы и есть — нет желания.
Напротив кресла, у стены, — узкая кровать с однотонным тонким покрывалом, которое все больше используется как одеяло, когда после выворачивающих наизнанку выступлений нет физических сил, чтобы достать из шкафа нормальное. На этой кровати вообще никто не спит — только Дракон завалится изредка, заебавшись сраться с Сынхёном-старшим из-за очередных мелочей.
Тэсон думает, что мелочи — только повод для Дракона излить наружу все, что накипело чернилами по разномастной бумаге, от высококачественной офисной до поганой блокнотной, наспех найденной в бардачке менеджеровской машины. А с какой радости Топ отвечает на такие пустые подъебы — Тэ вообще предпочитает не задумываться, не то, что бы самоустраняясь, но не давая покрыть себя гнилой нефтяной пленкой осеннего уныния, на веяния которого Дракон откликается, как кажется, с первого сентябрьского и до последнего ноябрьского мига.
А Сынни только сидит на заднем сидении автомобиля в обнимку с какой-нибудь очередной пищащей хуевертью и в кои-то веки молчит: больше даже не из-за момента и хёновского настроения, а потому, что в игрушке заели батарейки и срочно нужно купить новые, уговорив менеджера остановиться где-нибудь у павильона.
Тэсон уверен, что батарейки Мелкому обломятся, но вечером же он свистнет пару-другую из Драконовских запасов и будет заебывать всех по-прежнему, пока не отхватит по самое «не хочу» и не поскребется к Тэсону, точно зная, что тот гнать не будет. До поры до времени, пока писк гаджетов не просочится сквозь стены и не переклинит и так весь вечер орущего по любому поводу Дракона.
Тэсону уже и сказать в защиту Мелкого ничего не будет, и он только попросит «повременить слегка и попробовать выспаться хотя бы к завтрашнему». Сынни, не будь он Сынни, поскалится десяток-другой минут и уступит, конечно, но лишь для того, чтобы завтра иметь силы довести начатое до логического конца. Спустя двадцать четыре ебаных часа Дракон опять будет скрипеть зубами и психовать раза в два громче, дольше, дальше и больше, а Сынни, наконец, почувствует себя удовлетворенным.
Тэсону не хочется думать над мотивами поведения Мелкого и вообще рыться в этой липкой паутине взаимоотношений под названием «группа BigBang». Они есть, он в них, но рыться все равно не хочется. Муторно и в большинстве случаев просто бесполезно.

Дракон лежит на кровати спиной к Тэсону и лицом к стене; Тэ кажется, будто тот только усердно делает вид, что спит. Покрывало скомкано, вновь расправлено, свернуто в трубочку и уложено у стены — Тэсон хочет улыбнуться этой ребячливости, но, кажется, тяжелая вода каплями застыла и на губах.
-Неудобно же.
Дракон игнорирует очевидное высказывание — холодные голые простыни отвратительны от слова «не комильфо», и это совершенно не требует вербализированного пояснения. Тэ нисколько не задевает это молчание общая неподвижность Чиёна — наоборот, легче, что есть время, когда Лидер не кривится над каждой написанной для песни строкой и не стирает зубы в порошок, улыбаясь на экран и судорожно думая, не притаранил ли с собой Топ таблетки от головной боли.
Тэсон на миг задерживает дыхание и делает короткое движение, соединяя на весу кончики пальцев; словно подкараулив момент, единожды тихим звоном отдаются наручные часы, возвещая о ещё одной смене положения короткой стрелки ровно на деление. Тэ, переступив через разлившуюся по мышцам неподвижность, подносит кисть руки к глазам, в полумраке близоруко щурясь.
Времени не особо много, но уже начинает темнеть.
-Вставай, Чиён, пресс-конференция скоро.
Слишком сухо и по-канцелярски звучат усталые слова; Дракон все также неподвижен и, кажется, будто даже бока не приподнимаются от дыхания. Тэсон некоторое время продолжает сидеть, откинув голову на сиденье кресла и рассматривая бесцветный потолок. Ещё минута — Чиён встанет, встряхнет растрепанной головой и просипит, что точно вышвырнет к ебеням любые часовые принадлежности и, когда станет Президентом Южной Кореи, введет табу на изготовление часов.
От непрошеной мысли Тэсона тянет в улыбку — губам уже не тяжело, и все словно становится на свои места.
Пора бы вставать — нет-нет, да и дернется в подсознании крохотный колокольчик, который часто хочется закинуть подальше и не обращать внимания. Тэ поднимается с пола и пару мгновений просто стоит, уперевшись ладонями в колени и восстанавливая равновесие — черт его знает, сколько времени прошло, пока он бездумно сидел на полу. Подойдя к кровати, осторожно касается чиёнова плеча — ноль эмоций, как, впрочем, и предполагалось. Тэ нажимает сильнее, ожидая ощутить сопротивление; Чиён же безвольно поддается, и Тэсон переворачивает его на спину.
Испытывая огромное желание отшатнуться.
Дракон — не Дракон; его тело с чужим лицом, смутно знакомым, но упрятанным в сознании под тысячей тонких однотонных покрывал. Секунда, другое касание — лицо совсем иное; миг за мигом лица и выражения сменяются, размываясь и делаясь тетче вновь, но не задерживаясь дольше мгновения. Как непроизвольные природные картинки на песчаном берегу океана, когда каждую секунду волны приносят с собой что-то совершенно новое в хитросплетения влажных узоров. За минуту — десятки, сотни, тысячи обличий, и ни одного истинного.
Они не страшные, эти лица. Пустые выражения, греческие маски с прорезями. Хочется кричать.
А на языке — тяжелая вода.

-Тэсон, ёб твою, проснись уже, - смутный голос приобретает более или менее ощущаемые звуковые границы только секунд через пятнадцать.
Открыть глаза тяжело; точно по курсу взгляда — усталое лицо Чиёна. Один глаз накрашен, второй - смазан, и оба прищурены от слишком яркого, льющегося из высоковольтных ламп, света.
-Это... Сон? - Тэсон приподнимается на локтях и почти закрывает глаза от светового потока, отдающегося в висках нехилой болью.
Чиён смотрит прямо.
-Судя по твоему выражению лица, - Дракон моргает и проводит тыльной стороной ладони по скуле. - Не хотел бы я, чтобы это стало реальностью.

@темы: фанфики, Фрик-хоум детектед, BigBang

---

Блиц-пост

Всю неделю я проплавал в делах и в нервотрепке, так что только сейчас вообще пишу что-то о том, что происходит.
Я потерялась во времени и в пространстве на эти несколько дней, по сути. Вроде и делала что-то, но вроде и результата особого пока не вижу.
Да и ладно бы.

=> Второе место в школе на конкурсе чтецов. Неплохо для первого раза, хотя репетиции настолько давили мне на состояние, что я готова была бежать от них сломя голову. Когда впервые услышала музыку, под которую надо было читать, еле дождалась, пока отпустили, чтобы не зареветь в голос.
Не мое стихотворение. В прошлом году на концерте, посвященном Болдинской осени, читала «Бесов». Вот там да. Там было моё.

=> Потерялась во времени, поэтому не помню - то ли два, то ли три дня назад опять снился Ухён. Помню только, что было нехило алкоголя и какой-то серьёзный спор, в котором я проиграла. Подсознанка, астрал, не? %%% Что-то да должно все это значить.

=> Англия-Швеция 1:0. Файтинги, ребят, я в вас верил, верю и буду верить, как верил все эти шесть лет. You'll never walk alone~
Увидел в твиттленте надпись «Anfield Road» и похолодел. И некому даже сказать «Блядьюбыл, почти забросил, но не забыл». Не люблю оправдываться.

=> А вообще было тепло. Когда не было сил приползти в школу после олимпиады, одноклассники звонили: «Чё-как, устала? Как себя чувствуешь?» Что не помешало им сегодня сбацать прикол с конфетти, чтобы мы в количестве десяти штук десятиклассников с вениками в зубах полировали помещение.

=> За неделю - ни единого нового трека в смартсфоне. Понял, что жую по кругу ред, юнионов и инпхинит. Айленды сейчас как-то астрально не вписываются в поток.

=> Прочитал «Финансиста» Драйзера. Последние пара страниц настолько вдарили в сознание, что долго не могла оправиться. Снимаю шляпу, господин Теодор - теперь я долго в руки книги не возьму, потому что сильно. И не хочется пока вливать в это ощущение что-то другое.

Что-то ещё. Как всегда, я упустила что-то, но уже не суть важно. Если упущено, его здесь и не должно быть.
И я вспомнил



И мне так от неё хорошо.

@темы: кто-то что-то сказал?, my life, формула счастья

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Несет в несметные ебеня

Я ГЕОГРАФ ИЛИ НАСРАНО?!!!1111
Я же знаю столицу мадагаскара наизусть, я обязан выиграть тур оО или я что-то не понимаю? о______________________О

чувак, если ты свалил с олимпы первым, это не значит, что ты написал все правильно


Пора спать.
СПАТЬ, КЭП.

@темы: кто-то что-то сказал?, дикое ололо

---

Фанфикшен. Да-да, БигБэнг

Есть вещи, которым не перестаешь удивляться. И вдвойне волшебно, когда такие вещи происходят непосредственно с тобой.
Спасибо всем, кто терпел мое нытье, пока я писал и дорабатывал эту вещь.

Название: Ночной кошмар — синоним одержимости
Фэндом: BigBang
Автор:  Глава Эстетов Быдлограда
Пейринг: Тхэян | Чиён
Рейтинг: R за тематику
Жанр: ангст, психология, философия, драма (?)
Предупреждение: AU, психологические отклонения
Размер: мини, 4638 слов

Варнинг! Если вы чувствуете, что вам лучше бы не читать что-то, содержащее описание психологических девиаций и прочих атрибутов подобной тематики, не читайте.
Не скажу, что здесь кровькишкираспидорасило, но все же.

Ночной кошмар — синоним одержимости | 4638 слов

У Тхэяна в который создается впечатление, что осень — больше даже не время года, а универсальный стиральный порошок, качественно уничтожающий все цветные пятна с сероватой городской ткани. Сначала, конечно — с сентября где-то — это почти незаметно: зелень деревьев окрашивается в оттенки теплой палитры; держится неделю-другую, радуя глаз прохожих и маленьких детей, нетерпеливо подпрыгивающих под кронами и желающих заполучить фигурный кленовый с красно-пурпурными разводами; потом же просто осыпается красочным дождем, в секунду оголяя серые ветви. Вскоре листовой ковер убирают хмурые эскадры дворников, и начинается период, что Тхэян называет «стиральным порошком» - те опавшие листья, которые не уничтожают люди, осень холодным ветром сбивает в стаи и уносит в воды реки, где они, темнея, держатся пару часов на воде и скрываются в волнах.
Словно аккуратно кисточкой убирает капли яркой краски с сероватого полотна.
А Ёнбэ успевает только схватить пару фигурных кленовых и бережно поставить в вазу на подоконнике, чтобы хоть как-то обозначить в реальности наличие «поэтической» осени - той, что щедро разукрашена золотистыми и пурпурными тонами и что так редко навещает Землю.
Этот год и этот день на самом деле ничем не отличается от предыдущих — ни цветом, ни ощущением, ни вообще чем бы то ни было. Все тот же город, улица, час на циферблате и та же температура воздуха — около нуля по Цельсию, но уже слегка потряхивает и кончики пальцев мерзнут без перчаток. То же драповое пальто, те же пуговки серых наушников и тот же Тхэян, стоящий перед прикрытой дверью подъезда, в который через щель гуляют порывы ветра.
Он стоит пять, десять, пятнадцать минут, но не ощущает того радостного чувства, которое появляется, когда после долгой прогулки на холоде собираешься зайти в теплую квартиру. Тхэ сейчас раздумывает над этим мало, потому что уже давно понял, что в этой квартире всегда холоднее, чем на улице. И там можно даже не снимать пальто.

В квартире, как и в подъезде, гуляют порывы неуютного ветра — Ёнбэ по привычке думает, что снова не закрыта входная дверь и окна распахнуты в каждой комнате. Закрывать их и вообще пытаться что-то изменить в этой наработанной системе бесполезно — он не раз уверялся, кутаясь в верхнюю одежду посреди кухни и грея руки о старый газовый чайник.
Тхэян входит без стука и всё-таки прикрывает за собой дверь; не разуваясь и не скидывая пальто, сразу привычно проходит на кухню и зажигает газ на плите, не торопясь ставить чайник.
Он прислушивается к тому, что происходит в гостиной — словно обжегшись на молоке, дует на воду. Тхэ всегда так делает — пытается понять, можно ли заходить в комнату, или лучше повременить, потому что Чиён работает.
Причина вовсе не в том, что боится помешать ему или сбить настроение — Тхэян просто страшно. Страшно видеть, как Чиён делает то, что не приносит ему ни копейки и закрывает в собственном тесном, ограниченном мире — пишет тексты песен.
И вновь подсознанием возвращается в тот день, когда поклялся никогда не видеть пишущего Чиёна или, увидев, больше ни за что не возвращаться в эту проклятую морозную квартиру, насквозь пропитанную безумием и одержимостью.

***
Кажется, Тхэян уже знает, как пахнет холод; ему все равно, что звучит это слишком глупо и нереально — он признает лишь факт, споткнувшись об порог гостиной, сходу налетев на диван и морщась не от боли, а от режущего легкие воздуха.
-Привет, Чиён. Тысяча чертей, как ты можешь терпеть этот адский холод, ты же точно что-нибудь подхватишь, опомнись уже, - Ёнбэ говорит без пауз и не дожидается ответов, растирая ладони и безуспешно пытаясь плотнее закрыть рассохшиеся окна.
Дракон не говорит ни слова и будто не замечает, что кто-то вообще зашел в комнату; первое время Тхэян не особо придает этому значения, делая скидку на то, что Чиён, скорее всего, погружен в работу.
Она бесполезная, по сути. Тексты в стол, а нервы смахивают на оголенные провода с током.
-Чиён?
Стол — старый, исцарапанный сотнями дешевых шариковых ручек и тронутый тлением от повышенной влажности; бумага желтовато-серая и некачественная, а стержень в шариковой ручке то и дело западает или сочится цельными каплями чернил.
Чиён сидит, забравшись с ногами на стул, обхватив руками худые колени и сильно сгорбившись — от позы веет такой безысходностью, что Тхэ на мгновение холодеет, а потом одним шагом подскакивает к Джиди, присаживаясь перед ним и пытаясь заглянуть в глаза.
Там — пустота. Нет, не то, что бы совсем ничего; зрачки расширены не сильнее обычного, да и мутная дымка ровно настолько мутна, насколько позволяет нормальное состояние. Тхэ перетряхивает от отсутствия любого выражения осмысленности — эти глаза, наверное, могли бы принадлежать герою фотографии мертвеца.
Или сумасшедшего.
-Что происходит? - голос дрожит и сбивается на сиплость, но Тхэян, пусть и чувствует явную глупость своего вопроса, все равно говорит вслух. Хотя бы ради того, чтобы слышать и осознавать, что он все ещё существует, а не упал в омут отрешенности, утянутый Чиёном.
Растерянный взгляд Тхэяна перескакивает с глаз Дракона на ворохи истертых и измятых листов бумаги; на секунду задерживается на чернильных пятнах на поверхности стола.
А плечи и предплечья у Чиёна исцарапаны в кровь, словно кто-то долго и упорно с силой водил по ним ногтями.
Тхэян невольно подается назад, когда Чиён, облизав сухие губы, твердит тихо и совершенно неосознанно:
-It's my obsession... That's my obsession.
Он вновь обнимает себя руками за плечи, судорожно сжимая пальцы; на белой коже остаются неглубокие, но сочащиеся кровью царапины, заживающие слишком долго или не заживающие вовсе. Джиди запрокидывает голову и жадно ловит губами морозный воздух, тут же задыхаясь и кашляя от рези в легких.
-Три слова. Всего три слова после этой фразы. Какими они могут быть, Ёнбэ? Посмотри. Всего три слова.
Тхэ не может заставить себя протянуть руку и взять измятый лист бумаги, на котором в неровный столбец тщательно выведены строки почти готовой песни; он лишь смотрит, как Чиён с силой стискивает пальцами виски, будто безрезультатно пытаясь сдержать что-то в сознании.
-Я не знаю, почему три. Но их должно быть три. It's my obsession.
-Don't curse me.
Чиён снова резко вскидывает голову и окидывает Тхэяна полубезумным, но не пустым благодаря этому безумию взглядом — кажется, будто совсем немного, и зрачки начнут неуклонно расширяться, как от употребления сильнодействующего наркотического вещества. Которым, в случае Чиёна, являются слова.
Стержень западает, и Дракону приходится в отчаянии рвать его кончиком бумагу, чтобы успеть записать последние три слова — ему все равно, что, по сути, там их четыре, а три — лишь с апострофом. Он пишет торопливо, сбиваясь с мысли и часто исправляя написанное; закончив, утыкается лицом в сложенные на столе исцарапанные руки и замирает, не двигаясь.
Не реабилитация — ещё больший «уклон вниз». Провал внутрь самого себя.
Он молчит слишком долго, и Тхэ начинает казаться, что это — навсегда. Незваная мысль пугает его до одури, и он трясет Чиёна за плечи, стремясь лишь бы вызвать какую-нибудь реакцию и уже не думая о том, что может повредить плохо заживающие ранки.
Тхэян редко читает тексты, которые пишет Чиён — он знает, что Джиди вкладывает в слова больше ужаса и боли, чем они могут выдержать. А если слова не выдерживают, они ломаются, как и все реальные вещи; ломаются и ломают того, кто имел неосторожность или любопытство их прочесть.
Ёнбэ редко их читает. Но отчего-то слова впечатываются в подсознание, будто выжженные прутом каленого железа, над следами от которого даже время бьется бессильно.
Тхэ думается, что все это слишком напоминает какое-то гротескное дежа вю, словно он уже когда-то видел и исцарапанные руки, и полубезумный взгляд, и слышал шепот, на разные лады повторяющий моление о трех словах. В горле образуется тугой узел, и Тхэян рваным вздохом пытается уничтожить его, а вместе с ним и гнилое чувство дежа вю.
И вспоминает.
Вспоминает, что сам Чиён когда-то писал об этом в своей песне — о полубезумном поэте, царапинах на плечах и «obsession», породившем мольбу о трех словах. Правда, в той песне безумец не смог найти финальной фразы.
Когда это было? Года три назад, наверное. Когда ещё почти мальчишкой Джиди баловался словами, складывая причудливые рифмы и не задумываясь о том смысле, что он в них вкладывает. И не зная «меры прочности» слов — той грани, до которой они могут выдерживать, не ломаясь и не ломая.
Года три назад.
-Чёртов идиот, - хрипло шепчет Ёнбэ, отпуская Чиёна и делая шаг назад. - Чёртов идиот. Ты пишешь свою судьбу.

Тхэяна потряхивает; руки сильно дрожат, когда он пытается открыть упаковку только что купленного бинта. Потеряв терпение, разрывает зубами, чувствуя на языке сухой аптечный привкус и невольно стараясь побыстрее проглотить его.
-Не говори глупостей, - голос Чиёна звучит спокойно, и сам он не выглядит хоть сколько-нибудь выбитым из колеи. - Человек не способен не то, что написать — он даже предсказать свою судьбу не в состоянии. О чем может быть речь?
У Ёнбэ единственное желание сейчас — от души влепить Дракону пощечину или приложить обо что-нибудь тяжелое; другое дело, что его желания слишком часто разнятся с возможностями — он лишь беспомощно опускает руки с хрупкой белой тканью и умоляюще смотрит на Чиёна.
-Ты писал об этом уже. О безумии и трех финальных словах.
-Глупости. Я никогда не писал об этом.
Чиён раздражен и выглядит раздосадованным, хоть по-своему уверенным и уравновешенным. Врут даже глаза, и только руки говорят правду, когда Дракон нервно прокручивает на пальце единственное кольцо — тонкий ободок из потемневшего от времени серебра. Тхэян встает и кладет рядом с ним бинты и флакончик перекиси водорода, чтобы промыть царапины - он прекрасно понимает, что сейчас Дракон не подпустит к себе никого. И, выходя, только говорит устало:
-Тексты трехлетней давности. Погляди.
-Катись к черту. Я никогда не писал об этом.

Тхэян возвращается в комнату лишь в тот момент, когда Чиён уже забывается беспокойным сном — теперь можно прикрыть окна и найти какой-нибудь ветхий плед, чтобы хоть сколько-нибудь сохранить уже почти изжившее себя тепло его тела. Пусть сон и беспокоен — но он глубок, и Чиён вряд ли что-либо заметит.
Тхэян осторожно в ряд складывает на столе шариковые ручки и поправляет стопку исписанных листов; он с секунду думает над словами Чиёна и пытается убедить себя, что все это — глупая паранойя, и никакого текста трехлетней давности никогда не существовало. Что все это — плод мерзнущего воображения и нормальная реакция на явление, отвергающееся его разумом; проходит с десяток минут - наверное, ещё немного, и переубеждение самого себя стало бы реальностью.
Но Тхэян все же тихо открывает единственный глубокий ящик стола, где Джиди хранит все прежде написанные песни.
Наскоро просмотренные измятые, но тщательно разглаженные листы с текстами ложатся во все быстрее растущую стопку на столе, пока Тхэян пытается найти нужный, глубоко в подсознании безумно боясь отыскать. Здесь очень много текстов, что Ёнбэ не читал в силу определенных обстоятельств — чаще всего потому, что слова были именно теми, «сломанными и ломающими», каких он опасается, зная, что воспринимает все порой слишком. Кажется, та песня о безумном поэте как раз такова, но она была одной из первых чиёновских, а первые Тхэян прочел все.
Хотя и тяжело, конечно, было. Чиён объема смысла не понимал, а у Ёнбэ темнело в глазах от «ломающих».
Раз, два, три, десяток, четверть сотни — вот он, нужный, вчетверо сложенный и измятый сильнее остальных. Тхэян с минуту держит в пальцах свернутый конвертом лист, на котором печатными буквами написано простое «Madness». Тхэ не знает, что за текст внутри, и «нужность» обозначается в памяти лишь яркой вспышкой, которой ему хватает более чем.
Более чем, чтобы, даже не просматривая, понять — он, Тон Ёнбэ, прав. А Чиён только старается отрицать очевидное и пытается переубедить себя самого.
«Бесполезное занятие».
Лист на уголке датирован ноябрем 2006-го года — холодеет и крутит где-то под диафрагмой, когда Тхэян кидает взгляд сквозь стекло окна и констатирует про себя, что сейчас на улице ни что иное, как ноябрь 2009-го. Три года — и если не помогает память, то протягивает руку интуиция.
Тхэ ищет взглядом привычный эпиграф к тексту, который Чиён оформляет всегда, в пару предложений сводя сюжет - «ломающих» читать не хочется.
«Это песня о полубезумном поэте, чье написание стихотворений неосознанно сводилось к исцарапанным рукам, потому что физическая боль — единственное, что было во власти помочь выразить свои мысли и чувства; это песня о песне, к финалу которой он не мог подобрать последней фразы из трех слов, и которая так и осталась незавершенной».

Начинает слабо подташнивать, и Ёнбэ, аккуратно сложив потревоженные листы, задвигает ящик стола, стараясь дышать медленно и глубоко.

***
У Ёнбэ в который создается впечатление, что осень — больше даже не время года, а универсальный стиральный порошок, качественно уничтожающий все цветные пятна с сероватой городской ткани.
Бесцветен ноябрьский город, бесцветна улица, бесцветен час на циферблате; температура воздуха — около нуля по Цельсию, но уже слегка потряхивает и кончики пальцев мерзнут без перчаток. Тхэян давно уже стоит перед знакомой до рези в глазах дверью подъезда, а чувства скорого обретения тепла все нет и нет.
В той квартире даже можно не снимать пальто. И желательно не заходить в комнату хозяина, пока не выйдет он сам.
На кухонном столе две кружки горячего слабого чая — Тхэ неосмотрителен, потому что не знает, сколько времени Чиён пробудет в комнате, откуда не доносится ничего, кроме шороха сминаемой бумаги. Тхэян думает об этом только тогда, когда кипяток заполняет емкость, и зачем-то пытается резко отвести в сторону чайник — кружка все равно полна, а несколько горячих капель попадают на кожу руки, вызывая скорое покраснение и неприятное покалывание.
Привычная неуклюжесть и априорно бессмысленные поступки помогают снова присыпать пылью мысли о текстах песен и создать иллюзорное ощущение «нормальности». Только иллюзия сильно не качественна и отдает привкусом дилетантства.
На календаре теперь — ноябрь 2010-го. В этот месяц Ёнбэ отчего-то особенно остро чувствует всю эту хуеверть с написанием текстов; «отчего-то» - лишь отговорка самому себе, потому что Тхэ боится, что на один из ноябрей вновь выпадет глупо «судьбоносный» текст. Ноябрьские он читает все.
Склонившись над кружкой и дыша влажным горячим паром, Тхэян терпеливо ждет и в очередной раз отмечает про себя, что все наиболее объемные и «ненормальные», как он их называет, сюжеты песен приходят к Чиёну в самых первых числах сентября и не отпускают подолгу — несколько месяцев, которые Ёнбэ проклинает и вслух, и про себя, стараясь как можно реже навещать Дракона.
Пусть и волнуется о нем, конечно; но переступить через собственное «я», отвергающее любые отклонения от установленной самому себе грани так называемой «нормальности», точного определения которой Тхэян дать так и не смог никогда, кажется ему совершенно нереальной со стороны вещью.
Тексты осенних песен Чиён завершает к началу или середине ноября, затем лишь шлифуя их; бывает, правда, что не редактирует ни слова, сразу отправляя «в стол» и долго вообще не прикасаясь к бумаге и ручке.
Такие — особенно «ненормальны».
-Привет.
Чиён тихо садится за стол напротив Тхэ и опускает голову, неотрывно наблюдая на клубами горячего пара и сложив кисти рук на коленях. Разговора не начинает — он вообще в последнее время редко заводит их и все больше молчит, слушая и словно анализируя информацию. В такие моменты Ёнбэ немного неуютно видеть, как Джиди мимолетом записывает что-то на раскиданных листах бумаги; в следующие моменты отчасти страшно слышать отголосок собственных слов в рифмованных строках текстов и понимать, что, по сути, заставить Чиёна повернуть назад теперь уже очень сложно.
Тхэян не хочет произносить название ситуации на родном языке, что кажется ему куда более материальным; он называет такое состояние «obsession», изредка горько усмехаясь и предпочитая, чтобы это было всего лишь «nightmare». Только реальность не собирается считаться с его предпочтениями.
-Я закончил её, - вдруг произносит Чиён тихо, но отчетливо, по-прежнему избегая поднимать глаз. Тхэ слегка передергивает от трех обыкновенных слов; он продолжает молчать, упорно изучая взглядом оконное стекло позади Джиди.
На улице холодает все сильнее и, кажется, скоро пойдет снег. Первый в этом году.
-Она красивая получилась. Мне кажется.
Тхэян прижимает к губам каемку уже остывшей кружки и, поморщившись, делает глоток чая, теперь кажущегося на вкус отвратительным. Впрочем, он и раньше был таков — только температура слегка скрашивала привкус.
-Прочти мне эпиграф.
Чиён покорно встает и выходит из кухни, возвращаясь назад только минут через десять, бережно держа в пальцах лист бумаги, исписанный с двух сторон. Тхэян замечает и привычную дату на уголке, и ровно в строку выведенное название, которое он не успевает прочесть — оно ему и не требуется. Ёнбэ знает, что Чиён мало вкладывает в название, предпочитая «всем этим извращениям» небольшой эпиграф и оставляя на заголовок лишь пару очевидных слов.
«Nightmare means obsession», например — туманно объясняя источник своего желания писать.
Чиён зачитывает слова эпиграфа все также тихо, закашливаясь при любой попытке повысить голос; Тхэян безропотно впитывает и эти «ломающие», зная, что это - куда проще, чем хотя бы пробежать глазами лист рукописного текста.
«Это песня о человеке, в секунду лишившегося всего, что имело хоть мало-мальский смысл и потерявшем рассудок спустя пару декад дней; это песня о человеке, в психиатрической больнице отсчитывавшем мгновения до своего последнего дня, вестником которого стал голубь с разноцветными глазами, влетевший в его палату сквозь закрытое окно».
Ещё мгновение мир для Ёнбэ сохраняет равновесие, но уже спустя секунду стремительно обрушивается на него самого, придавливая весом тяжелой материи и выбивая из разума последние остатки самообладания. Под корень выдирая любые ощущения, кроме растерянности и безотчетного страха, словно введенного под кожу иглой словами из эпиграфа ноябрьской песни Дракона.
-Чёртов идиот, - сдавливая пальцами виски, сипло выдавливает Тхэян, раскачиваясь из стороны в сторону. - Чёртов идиот, ты свою судьбу пишешь.
И снова поганое чувство гнилого дежа вю.
-Не говори глупостей.
Чиён складывает лист и равнодушно смотрит на Тхэяна.
-Не говори глупостей, - повторяет. - Со мной этого никогда не случится.
Ёнбэ долго не может застегнуть пуговицы пальто, а в следующий раз они встречаются только в прохладной просторной палате закрытой больницы.

Нет желания ни думать, ни жалеть, ни сожалеть; желания нет вообще ни на что, руки сами летают над раскиданными листами бумаги, а подсознание само отыскивает тот единственный, что сейчас нужен.
Запоздало приходит понимание, что рвать, по сути, смысла уже нет; легкие бумажные обрывки опускаются на пол слишком вязко и медленно из ослабевших пальцев, а Тхэян устало садится на край рабочего стола Чиёна и невидяще смотрит в окно. Просто потому, что желания намеренно смотреть куда-либо тоже нет.
Окно — ненамеренно.
А рвать листы — глупо и немного поздно.
Тхэян слегка встряхивает кистью руки и бросает быстрый взгляд на часы — одиннадцать утра или около того — все равно минутная стрелка там западает, и часы грешат на несколько делений. Кажется, в это время в больницу уже пускают посетителей.

На календаре — середина ноября, на улицах — хрупкое неглубокое море тусклого снега, а на душе — стабильно «никак» и отдаленное ощущение вины, хотя Ёнбэ и осознает, что остановить было ровно также тяжело, как и повернуть назад.
А если говорить совсем откровенно — практически невозможно. И «практически» лишь потому, что теперь Тхэян не может сказать ничего однозначно и уверенно.

-Здравствуйте. Нет, все в порядке, можете пройти.
-Я могу задержаться?
-Немного. Около часа, я думаю. Но в экстренном случае, если будет спровоцирован припадок, вам придется покинуть палату.
-Я понимаю. Спасибо.
Тхэян стягивает перчатки и рассеянно убирает их в карман, шарф отправляется в рукав пальто, а оно само — на ветхую кушетку в холле, подметая черными рукавами пусть и худые, но чисто убранные полы. В воздухе витает запах лекарств, но немного иной, нежели в обыкновенных больницах; даже на языке, проникая в самую суть из кислорода, ощущается привкус сильнодействующих нейролептиков.
И если кому-то они приносят облегчение, то Ёнбэ начинает подташнивать и все сильнее скручивает в горле тугой узел — кажется, ещё чуть-чуть, и его уже не распутать никогда. Вначале это чувство немного пугает, но на фоне общего состояния Тхэян не ощущает этого естественного, но кажущегося нелепым страха. Только снова крутит под диафрагмой, когда он поворачивает ручку двери; Тхэ думает, что пора перестать бегать уже — он здесь не в первый, и, что-то подсказывает, далеко не в последний раз.
Хотя и поздно уже рвать листы и пробовать даже если не повернуть назад, то хотя бы приостановить то, что Чиён называет «obsession», а Тхэян желает, чтобы оказалось всего лишь «nightmare».
Палата, вопреки прижившемуся прозаическому описанию, не белая даже, а скорее серая — совсем не от пыли и запущенности, а больше от времени и, наверное, от безысходности, которой каждый новый «жилец» наполняет стены до краев. Безысходность эту легко притупить сильным успокоительным, но вытравить её, намертво впитавшуюся в каждый квадратный сантиметр серых стен и ветхого пола, безумно сложно.
Безумно ровно настолько, насколько безумен каждый, кто сюда попадает.
Тхэян вообще старается не смотреть по сторонам и делать вдохи как можно реже — бесполезная предосторожность, порожденная глупым убеждением, что даже воздух в этом здании пропитан «obsession», от которого он бежит уже очень долго — не дни и не недели, а месяцы и, возможно, даже года.
Да, года, скорее всего. Немного ноябрьские, «хотя и идиотская получается метафора». И Чиён сейчас тоже очень «ноябрьский» - и словно ничего не изменилось, кроме обстановки и непривычной одежды. Взгляд, иллюзорно смотрящий на реальность, направлен больше внутрь, хотя теперь — Тхэян уверен — это бесполезно, и кроме психоделических пленок, выстланных нейролептиками, в своем сознании Дракон ничего увидеть не может. И остается лишь смотреть наружу, от чего глаза слезятся и сильно болят.
Лицо осунувшееся, а руки белые до синевы — Ёнбэ ощущает ставшее уже привычным, но не теряющее резкости желание натянуть на кисти Чиёна теплые перчатки или согреть его ладони в собственных.
Но он не приближается к Чиёну и не прикасается к нему — в сознании гулким эхом отдается предупреждение врача о провокации нервных срывов и припадков, и Тхэян просто стоит, оперевшись на закрытую дверь и в который раз не может понять, что изменилось — ведь Джиди такой же, как всегда.
Внешне, конечно. Только молчание кажется сейчас вовсе не осмысленным, а больше неотъемлемым и совершенно привычным, что выбивает из колеи ещё больше. Теперь в моменты молчания — не собирание паззла нового сюжета, а ещё больший уклон вниз, внутрь самого себя в попытке понять, что происходит. Но из-за пленок уже не видно практически ничего, а омертвелые плохо гнущиеся пальцы вряд ли способны даже сжать гладкую поверхность шариковой ручки.
-Перестань бояться каждой молекулы. Дыши уже.
Чиён начинает говорить как обычно внезапно и слегка хрипло от долгого молчания; трет кончиками пальцев кадык и встряхивает растрепанной головой, словно тщетно пытаясь согнать некое наваждение.
-Дыши. Не заразишься воздушно-капельным путем — что за глупости.
-Тебе всё — глупости.
Впервые за последнюю дюжину дней в голосе Ёнбэ звучит бессильная, усталая и безысходная злость; впервые за дюжину дней на губах Чиёна появляется язвительная и насмешливая полуулыбка, потому что на большее онемевшие лицевые мышцы уже не способны.
-Потому что глупости, Ён-бэ.
Тхэяна перетряхивает от этого изрубленного звучания собственного имени, и теперь уже его губы словно неумело искривляются в болезненной, отчасти приправленной ядом улыбке.
-И это все — тоже? Это — тоже? - Тхэян неосознанно повышает голос и срывается на исступленный хрип, рваным движение руки обводя больничную палату. - То, что ты, черт тебя побери, сам себя загнал сюда?
Лихорадочно ищет что-то в карманах, но не находит, с досадой сжимая зубы и стараясь не поднимать взгляд. Легкие бумажные обрывки разве что не замирают в статичном воздухе; обрывки, на которых невозможно прочесть ни слова — только размытые чернильные фигуры и неаккуратные росчерки.
Уничтожать было поздно, но зря.
-Ты сам себе все это написал. А глупость будет, если ты вдруг будешь винить кого-то за то, что с тобой произошло, - Тхэян уже и так осознает, что давно переступил грань, но решает играть ва-банк. - Слова, знаешь ли, материальны. Банально? Вспомни своё «obsession». И вот это вспомни.
Ёнбэ резким движением сбрасывает из ладони мелкие бумажные отрывки, и они медленным редким дождем осыпаются на пол; Чиёна начинает потряхивать при одном на них взгляде, пусть и сознание, окутанное действием препаратов, подчиняется безумно неохотно.
Тхэян уже не видит, как Дракон, судорожно закашлявшись, оседает на холодный пол рядом с кроватью, сцепляя побелевшие пальцы в плотный замок.
Ёнбэ выскакивает из здания, забыв пальто в холле и вспоминая и нем только в тот момент, когда мокрый снег начинает ласкать шею прохладными пальцами. Не возвращается, лишь поднимая воротник свитера и убирая руки в карманы джинсов.
Рвать было поздно, но зря; необдуманно, но правильно. Кажется, если бы на обрывках Чиён смог разобрать слова, произошел бы уже не приступ.
Тхэ обещает себе, что уничтожит все до единого тексты — особенно ноябрьские. Правда, не знает — зачем.

***

За ноябрем — декабрь и тридцать один день молодости зимы, в которую даже воздух пахнет морозом; за декабрем — леденящий свежий январь, за ним — трио окрашенных во все цвета радуги весенних месяцев. Лето, сентябрь, октябрь.
Тхэян не навещает Чиёна, пусть и бывает в больнице почти каждый день; только узнает у дежурного санитара, все ли в порядке. Ответы однообразны и ровны, как тонкий слой вновь выпавшего в начале ноября снега.
Ноября 2011-го теперь уже. Тхэ не думает о сухих цифрах и о том, что год уже прошел — пролетел, вернее, махнув рассеянно крылом и вычеркнув самого себя из летописи жизни Ёнбэ. Чиёну — сложнее.
Его год не вычеркнут, но залит разбавленными чернилами и ядовитыми для разума нейролептиками. Залит одиночеством и приправлен непониманием пополам с «obsession».
Чиён просыпается однажды ночью от легкого дуновения ветра, краем сознания понимая, что окна плотно прикрыты и воздух совершенно статичен. И только сквозь стекло, дробясь на разной тонкости лучи, пробивается свет рыжего, как закатное солнце, фонаря.
На подоконнике, нахохлившись, сидит птица. Дракон, не привыкнув ещё к освещению, думает, что это игрушка или статуэтка; только затем, присмотревшись, узнает обыкновенного сизого голубя.
Только глаза у него разного цвета.
-Привет. Ты кто? Красивая птица, - Чиён осторожно поднимается с постели и подходит к подоконнику, не сознавая, что может напугать голубя; впрочем, тот не обращает на движения Джиди никакого внимания. Лишь смотрит внимательно и чуть настороженно, склонив вихрастую голову набок. - Это ты крылом махнул? Я чувствовал ветер.
Чиён приближает лицо к самой птице и улыбается — безмятежно и радостно, как ребенок.
-Ты красивый. Смотри, у меня есть зернышки. Хочешь?
И протягивает голубю сложенные лодочкой пустые ладони.

***

Тхэян стоит под окнами больницы, запрокинув голову наверх и сощурившись на солнце; он смотрит вокруг и одновременно ни на что, изредка проскальзывая взглядом по окнам палаты Чиёна.
Джиди, конечно, тоже там сейчас. И стоит, облокотившись на подоконник и высматривая что-то за горизонтом. Или немного ближе — стаю сизых голубей с припорошенными снегом крыльями, непропорционально рассевшихся на ветвях оголенного серого дерева. Тхэян думает всего с секунду — просто потому, что думал до этого уже год.
Бросает последний беглый взгляд на голубей и почти бегом бросается прочь, не разбирая тропинок в ровном снежном море и оставляя за собой вереницу неуверенных следов.
В горле сухо и легкие режет от холодного предзимнего воздуха, руки мерзнут даже в перчатках, а в боку немного колет, когда Ёнбэ, остановившись у небольшой палатки, срывающимся от бега голосом спрашивает:
-Ручку. Шариковую. И тетрадь... Да, большую очень. В линию.
Дежурный врач удивляется, когда Тхэян просит зайти внутрь — прошел ровно год. Тхэ откровенно наплевать на все удивления, недоумения и вообще на все, кроме одного — он торопится, хотя разница в пару минут уже никого не волнует и не решает ничего. Спешит скорее подсознательно, не отдавая себе отчета, что да — триста шестьдесят пять дней ожидания плюс-минус пара мгновений — нелепо выходит.
Чиён вздрагивает, слыша торопливый хлопок двери и чувствуя влетевший с ним порыв ветра; первое мгновение не оборачивается, будто робея и стараясь сохранить хрупкое равновесие. Слишком давно здесь не открывалась дверь не по желанию дежурного врача.
А Тхэян забывает даже оставить пальто при входе и хотя бы скинуть теплый шарф.
-Пиши, - он почти кричит, но теперь нет бессильной злобы в тоне; только нетерпение и дрожь, больше сравнимая с возбуждением малыша, тянущего руки к новогоднему подарку под ёлкой. Он ещё не знает, что там, но заранее счастлив и ничто не может сломать этого ощущения.
Зрачки у Дракона расширены — не то страх, не то вновь действие препаратов. Он невольно делает шаг назад, к прикроватной тумбочке, опираясь на неё и словно стараясь отойти как можно дальше.
-Пиши. Пиши здесь о том, как ты выберешься отсюда; пиши о том, как не станет «obsession» и ты снова станешь тем, кем был лет пять назад, когда не знал, что это такое. Пиши здесь о том, как все встанет на свои места и о способности памяти вычеркивать все плохое. Она ведь умеет, ты не думай. Только пиши.
Тхэян одним движением смахивает с прикроватного столика все мелкие неопасные для Чиёна вещи, единственные, что врачи дозволили поместить в палате — мягкий шорох наполняет давно затихшую комнату и растекается по пространству живительной волной. На поверхность ложится объемная тетрадь со снежно-белыми листами в клетку и новая шариковая ручка, у которой не западает стержень и не сочится цельными каплями чернил.
У Чиёна пальцы все ещё слабы, и Тхэ помогает ему, осторожно сжимая их вокруг пластика ручки своими собственными. Тот пытается отстраниться, но Ёнбэ, потеряв год, не хочет больше вообще знать слова «потеря».
Проходит пять, десять, пятнадцать минут, и на гладкой бумаге появляются первые неуверенные слова.
«Ноябрь 2011 года. Это песня о человеке, сумевшем поставить все на свои места; это песня о человеке, написавшем собственное освобождение на нескольких гладких в линию и больше никогда не узнавшем, что есть царапины на предплечьях и «obsession». Песня о человеке, у которого было то, что все люди привыкли называть счастьем».

Надо только немного подождать.



 

запись создана: 15.11.2011 в 17:57

@темы: фанфики, BigBang